A Single Whole (джен)

«Душа твоя для меня — бесценное сокровище, и если бы она заболела, она всё равно осталась бы моим сокровищем; если бы ты неистовствовала, я держал бы тебя в своих объятьях, а не надел бы на тебя смирительную рубашку. Твоё прикосновение, даже в припадке безумия, имело бы всё ту же прелесть для меня. Если бы ты набросилась на меня с такой же яростью, как эта женщина сегодня утром, я обнял бы тебя не только нежно, но и горячо. Я бы не отстранился от тебя с отвращением, и в твои тихие минуты у тебя не было бы иного стража, иной сиделки, кроме меня. Я был бы всегда возле тебя и ходил бы за тобой с неутомимой нежностью, даже если бы ты никогда не улыбалась мне, и не уставал бы смотреть в твои глаза, если бы даже они не узнавали меня».

Шарлотта Бронте, «Джейн Эйр»

Весьма странно чувствовать на себе вину за смерть другого человека. И мысль о том, что тот был, по сути, потерянным человеком, вины нисколько не облегчало. Это всё ещё была бесценная человеческая жизнь. Но спасение от самобичевания пришло в виде изнурительной болезни.

На следующий же день после объяснения со своим новым опекуном Гарри слёг в постель с простудой. Связи между этими двумя событиями не было никакой — Гарри просто-напросто продуло. Он был привычен к подобным выкрутасам своего организма, а вот его, так сказать, mamma — нет. Без всякого преувеличения можно сказать, что она пришла в ужас, обнаружив у своего сыночка жар. Она-то и подняла весь дом на уши — раньше Гарри не доводилось наблюдать такого беспокойства о его скромной персоне.

Первым делом мадам строго-настрого запретила месье Вазари приближаться к ребёнку во время его болезни, словно мужчина мог ухудшить состояние больного лишь своим присутствием. На самом деле она просто привыкла винить мужа во всех бедах, что происходили в доме. Сама же мадам не отходила от постели ребёнка, посылая домовых эльфов за всем необходимым.

Неожиданностью стало то, что Гарри лечили простыми народными средствами — в Шармбатоне Гарри вручали серию скляночек с антипростудными зельями и выпроваживали из больничного отделения. Здесь же он каждый день выпивал не менее двух литров чая с различными травами и ягодами, отчего он приобрёл стойкую неприязнь к любым его видам на дальнейшие несколько лет своей жизни, а малина теперь будет сниться ему в страшных кошмарах. Гарри вытерпел даже горячие ванночки для ног, от которых кожа на указанных конечностях чуть ли не покрывалась волдырями, но втирать в грудь и спину некую премерзкую субстанцию, а тем более позволить женщине сделать это за него, он ни в какую не соглашался. Мадам делала это, когда Гарри на самом пике болезни валялся в беспамятстве — а именно так всегда проходили его обычные простуды — быстро, но тяжко.

Такие немагические методики в доме чистокровных волшебников, гордящихся своим происхождением, вызывали, по меньшей мере, недоумение. Но ещё больше сбивало с толку то, что во всём доме практически отсутствовали признаки магии (за исключением комнаты Эмиля Вазари и домовиков); вместо сгустков света были вполне обычные масляные лампы, которые зажигали домовики. Никаких говорящих бюстов, живых картин, изображающих именитых предков; ни тряпок и швабр, без посторонней помощи убирающих дом; ни саморазвешивающейся одежды, ни махровых тапочек, одиноко ползающих по коридорам (что, бывало, встречалось в Шармбатоне). Хозяева особняка одевались вполне по-маггловски, а волшебную палочку Гарри видел лишь однажды и только в руках месье. Лишь крошки домовики и новая комната Гарри напоминали о присутствии магии в этом доме.

Позже Гарри нашёл объяснение этому феномену в том, что после исчезновения сына мадам начала питать острое недоверие к заклятиям и прочим магическим атрибутам, видя во всём заговор и происки злых колдунов. Всякие заклинания казались ей обманчивыми трюками, а магические предметы приводили её в сильное волнение. Поэтому всего этого старались избегать в доме. Только комната Эмиля была на особом положении, польку её старались сохранить в изначальном виде, чтобы «вернувшийся ребёнок» нашёл свои игрушки на месте. Но независимо от этого мадам по-прежнему была горда своим магическим происхождением. Это казалось крайне нелогичным, но какая логика могла быть в этом расколотом на части сознании?

В итоге целая неделя была заполнена одной лишь болезнью нового жильца дома Вазари. Сам Гарри был уверен, что вылечился куда раньше, но мадам, уперев руки в боки и напустив на себя строгий вид, решительно запретила ему покидать комнату до тех пор, пока он окончательно не поправится.

Выздоровев, Гарри имел возможность почувствовать на себе не только заботу новой mamma, но и papa (с ит. «мама» и «папа»). Только его «заботу» нельзя было упоминать без иронии. Выражалась она в желании видеть в приёмном ребёнке достойного представителя знатной и уважаемой фамилии, для чего Гарри нужно было научиться держать себя подобающе статусу — и это было лишь верхушкой айсберга. Гарри должен был уметь подать себя в благоприятном свете, научиться вести себя на светских вечерах, пользоваться всей чёртовой дюжиной столовых приборов и приучиться к прочему этикету, а также многое другое, входящее в список юного джентльмена. Учила его и сама мадам Вазари, которая испытывала истинное наслаждение, проводя всё своё время рядом с сыном. Она не отходила от него ни на шаг. В общем и целом жизнь Гарри в доме Вазари можно было охарактеризовать так: абсолютное подчинение любым капризам и прихотям хозяев дома и полное подавление собственных желаний.

Гарри воспринимал происходящее как наказание за своё преступление и не противился ничему, безропотно выполняя все прихоти хозяев.

Однако ему удалось выбить небольшой, но значимый для него компромисс. Однажды, когда мадам Хелен объясняла мальчику, как нужно сидеть за столом и что при этом нужно говорить, а что — нет, когда за этим столом соберутся гости, Гарри не сдержался и, услышав очередное «Эмиль» из уст мадам, резко её прервал:

— Меня зовут Гарри! — и тут же прикусил губу: его грубость рассердит месье Вазари?

Мадам замолкла и удивлённо воззрилась на него.

— Гарри? — хлопая ресницами, растерянно переспросила она.

Гарри пожалел о сказанном, но раз сказал «а», говори и «бэ».

— Да, Гарри.

Некоторое время мадам задумчиво его рассматривала, после чего охнула и понимающе хохотнула.

— Гарри? О, ясно… — она заговорщически подмигнула и доверительным шёпотом добавила, наклоняясь к мальчику: — В детстве я требовала, чтобы меня называли Агнессой. Хи-хи… Гарри, — она попробовала имя на вкус, даже губами причмокнула. — Гарри… Ну что ж, если ты так хочешь…

И занятия по этикету продолжились. С тех пор имя «Гарри» стало для неё маленьким секретом между матерью и сыном: каждый раз говоря «Гарри», она кидала на мальчика весёлый взгляд, подмигивала или улыбалась уголком губ — до тех пор, пока окончательно не привыкла. Сам Гарри называл мадам не иначе, как «мэм», что для той, очевидно, звучало как «мам». Месье же Вазари вообще обходился без обращений к своему подопечному. И без взгляда на него. И без лишних встреч. Завтракали они обычно вдвоём с мадам, а месье появлялся на ужине, который обычно проходил в полной тишине.

Когда Гарри вылечился и начал своё обучение манерам и прочей аристократической чепухе, месье Вазари решил устроить в доме приём в честь — кто бы мог подумать — их приёмного ребёнка. Мадам Вазари восприняла эту новость чрезвычайно радостно; она решила, что это означало полное примирение отца и сына. Что, в свою очередь, являлось попыткой мужа реабилитироваться в глазах жены. И, надо заметить, небезуспешной. Она восторженно рассказывала Гарри обо всех прелестях светских приёмов и о том, какой это шанс для мальчика показать себя. Сам Гарри довольно неприязненно отнёсся к необходимости присутствовать на этом вечере, но, как уже было замечено, его мнением никто не интересовался.

— Ты, надеюсь, не против? — насмешливо спросил тогда Вазари у мальчика.

— Нет, — не поднимая головы, негромко отозвался тот. Что уж тут скрывать — Гарри опасался своего опекуна. Быть может, тот и способен был любить свою жену, но это не отменяло его жестокости по отношению к другим людям.

— Вот и славно! — радостно воскликнула мадам, присутствующая при разговоре. На том и порешили.

И дом поглотило приготовление к предстоящему приёму гостей. Особняк заполонили различные слуги, которыми мадам Вазари помыкала, удовлетворяя свои барские замашки. Все комнаты и коридоры подверглись капитальной чистке, особенно не повезло Главному залу, гостиной и приёмной. Тщательно прибрали двор и пристройки. Накануне приёма в кухне нельзя было и шагу ступить — до того много поваров и их помощников там собралось. Бедняжки домовики сиротливо попрятались по своим убежищам, поскольку большая часть работников была магглами (в основном те, что работали в саду), тоскливо наблюдая за суетой.

Мадам была в высшей степени возбуждения, месье же не выходил из своего кабинета. Гарри посчитал бы за благо, если бы ему позволили провести всё это время одному в своей комнате. Но только он возвращался из очередного прибранного места, которым хвастала ему мадам, снова она прибегала к нему и тащила то на кухню, показать очередное диковинное блюдо, то во двор — посмотреть на лавочки, палисадники и беседки, установленные там. Она вела себя, как шестилетний ребёнок, иначе не скажешь.

Ко дню приёма из дома выпроводили всех магглов. Месье Вазари был сосредоточен и напряжён; он периодически подходил к камину в гостиной, рассеянно поправлял всякие безделушки на полках и снова исчезал. Мадам смотрела на него сочувственно. К слову говоря, за это время она значительно потеплела к мужу, и Гарри иногда казалось, что она уже и думать забыла, в чём обвиняла его прежде и обвиняла ли вообще.

Надо признать, Главный зал в конечном итоге получился загляденье. Здесь Гарри раньше не бывал, поэтому подивился ещё и его немалыми размерами и декору. Было здесь несколько столов, уставленных едой, напитками, закусками и прочим. Было много диванчиков, кресел, соф и стульев, маленькие столики. И здесь же, на помосте, красовался величественный белый рояль, перекочевавший из гостиной и вычищенный до блеска. Под потолком парило множество свечей, пропитанность магией которых несколько успокаивала Гарри.

— Как же давно я не принимала гостей! — вздохнула мадам Вазари за его спиной. Сегодня она была весьма странной и вела себя несколько тише и спокойнее прежнего.

— А кто придёт? — осмелился спросить у неё Гарри.

— О, придёт вся верхушка магического мира. Знаешь ли, нашим домом считается не одна европейская страна. И мы ведём знакомство с очень многими уважаемыми волшебниками, — не без гордости говорила она. — Будь учтивым и постарайся понравиться как можно большему количеству людей. Каждый из них в будущем может составить тебе полезную службу. Будут также твои родственники — дядюшки, тётушки, кузены и кузины, они так давно тебя не видели! Это очень милые люди, они будут несказанно рады твоему возвращению! Кое-кто будет особенно счастлив вновь с тобой встретиться…

Мадам попробовала пару нот на рояле, умыкнула маслину со столика, передвинула несколько стульев, разгладила портьеры на огромных окнах, стряхнула несуществующую пыль с диванных валиков, оглядела всю прелесть со стороны — в общем, поиграла роль хозяюшки — и, довольная, подошла к притаившемуся у дверей унылому Гарри.

— Такая прелесть! Правда же?!

Гарри выдавил из себя кривую улыбку и кивнул. Его малость мутило, и больше всего хотелось запереться у себя в комнате. В любой комнате, только бы подальше от шумихи. Но здесь он не мог и шагу ступить без того, чтобы не подумать, понравится ли это его приёмному родителю. Месье всё ещё оставался неразгаданным субъектом для Гарри. Его реакция на неповиновение могла быть непредсказуемой. Кто знает, в какие крайности его может кинуть?

— Какой же ты бледный, мальчик мой, — запричитала мадам, сжимая между ладонями холодные детские пальчики. — Не лихорадит ли тебя, малыш? Пойдём-ка, я тебя напою успокоительным… Этим вечером ты будешь лучше всех! Ты всех сразишь!

Гости должны были начать появляться к шести часам. Гарри был готов уже к пяти: его нарядили в новенький костюмчик, в кои-то веки подходящий ему по размеру, в новую атласную мантию бутылочного цвета, в лакированные башмачки. С непривычки Гарри казалось, что одежда была ему мала и сковывала движения. Он затравленно озирался и непроизвольно касался тугого воротничка, дёргал манжеты рубашки и крутил маленькие пуговки.

— Куколка! А? Ну разве не куколка?! — восклицала мадам, волчком крутясь подле ребёнка и одёргивая его от попыток испортить наряд. Гарри вымученно улыбнулся — одна его улыбка, сколь искусственной и вялой она ни была, поднимала мадам настроение и отводила её от подозрений об истинных эмоциях сына.

«Куколка!» — у Гарри всё застыло внутри. Очень точное определение — но он ассоциировал себя с куклой не по внешности. Кукла — вот кем был он для мадам и месье Вазари: они вертели и помыкали им, как хотели, и нисколько не задумывались о том, что творится в душе и в голове мальчика — ведь у куклы там пусто — с какой стати она может быть против? Ей всё равно, кидают ли её на пол или наряжают и устраивают чаепитие… А когда она надоест — её ведь можно просто выбросить?

— Приемлемо, — оценил месье Вазари, довольно ухмыльнувшись. Зная его, можно было предположить, что он похвалил внешний вид Гарри.

— Выпрями спину и ни в коем случае не своди плечики! — десятый раз за день велела мадам, суетливо приглаживая его чёлку. Кстати, вслед за решением научить Гарри манерам чета Вазари решила привести его в божеский вид — это включало в себя и стрижку на голове. Его не стали коротко остригать, лишь подравняли; тут-то и был обнаружен его старый шрам на лбу. Мадам долго причитала о жестокости приютских детей, несмотря на уверения Гарри, что этот шрам был у него с самого детства.

Вот и сейчас мадам, немного смутившись, постаралась скрыть шрам под тёмной чёлкой. Сама хозяйка дома была в простом ситцевом платьице, с косынкой на голове и не торопилась наводить марафет, хотя даже сам хозяин был уже при полном параде.

— Хелен, ты не будешь против, если я на минутку заберу у тебя мальчика? — На слове «заберу» женщина оцепенела на мгновение, а пальцы её рефлекторно впились в плечо Гарри, однако она быстро справилась с собой и с вежливой, хоть и натянутой улыбкой отошла в сторонку.

Марко Вазари мягко посмотрел на жену и успокаивающе добавил:

— Я обязательно верну его тебе. — Удивительно, как преображался этот человек, когда обращался к жене, — и в голову не придёт, что он может быть холодным, как кусок льда.

Не дожидаясь приказания, Гарри вышел из комнаты.

— Не шаркай! — вяло напомнила мадам вдогонку. Гарри автоматически улыбнулся, хоть она и не могла видеть.

В кабинете месье Вазари повторил свою речь о том, как Гарри должен себя вести, что должен говорить, как важно сейчас быть вежливыми и сохранять невозмутимый вид. А в конце добавил:

— Не все присутствующие на этом приёме отнесутся к тебе доброжелательно, и отнюдь не все — мои друзья. Будь осторожнее и как можно меньше болтай.

От этих слов Гарри немного забеспокоился. Но не только от слов — как тут оставаться спокойным, когда даже сама Холодность, месье Вазари, заметно нервничает. Но только они дошли до гостиной, на его лицо вновь водворилась холодная маска. Оставив Гарри сидеть у камина, он вышел.

Гарри откинулся на спинку кресла и попытался успокоиться, избавиться от лишних мыслей. Поразмыслив, он пришёл к выводу, что его волнения глупые, мелочные и выдуты из пальца: что может случиться на этом приёме? Явно ничего хорошего, но и трагедии из этого делать не стоит. Можно хотя бы попытаться расслабиться и даже получить некоторое удовольствие.

Когда месье Вазари вернулся один, без жены, Гарри рискнул спросить:

— А мадам скоро придёт?

— Ей нездоровится. Она пропустит приём, — коротко бросил мужчина, не удостоив Гарри и взглядом. Тот удивился.

— Но она так этого ждала… — Строгий взгляд Вазари оборвал фразу, как бы говоря: «Не твоё дело». Гарри покорно опустил голову. На празднике будет много магии, которая делает мадам беспокойной. Наверное, ей действительно лучше остаться у себя.

Первый гость появился. Вышел из камина, как ни в чём не бывало стряхнул сажу с мантии и со сдержанной улыбкой направился к хозяину дома. Гарри уставился на пламя — ему не доводилось раньше видеть такого рода перемещения. Но вскоре Вазари позвал его в гостиную, и ему пришлось встречать гостей там. Многие гости приходили с улицы, иные выходили из гостиной.

Если описывать каждого гостя, посетившего особняк Вазари, на это уйдёт слишком много времени. Описывать весь приём в подробностях тоже не имеет смысла — всё было достаточно скучным. Верный своему решению, Гарри, как учили его опекуны, довольно легко и непринужденно разбрасывался приветствиями и благодарностями за визит каждому подходящему к нему волшебнику со своими дамами и порой с детьми.

Музыканты в зале заиграли приятную мелодию. Светский люд говорил всегда дежурные фразы и поздравления, как бы они ни относились к решению Вазари взять под своё крыло юную сиротку. И ничего из своей собственной головы. Гарри развлекал себя тем, что мысленно преобразовывал все взгляды, брошенные на него, и замечания о его «прелестной» персоне в истинные мысли их владельцев. Вспомнились различные романы Золотого века литературы с их высокопарным языком и словесными извилинами, прочитанные когда-то ради изучения языка. Гарри всласть повеселился про себя, заслушавшись приветствия какого-то коренастого джентльмена с одутловатым лицом по имени Филистер, выражавшегося точь-в-точь, как герои романа «Гордость и предубеждение», зачитанного ему на днях мадам, где никто в жизни не сказал бы односложного «да» или «нет», а простой отказ в общении подкреплялся длинной пламенной речью.

Кому-то (в основном женщинам) ребёнок и вправду пришёлся по душе (хоть Гарри и был уверен, что, брякни он что-нибудь о родителях-магглах, все они коренным образом поменяли бы своё мнение). Но многие смотрели на него свысока: они принимали Гарри в магический мир почти так, как в романе Эмили Бронте обитатели Грозового перевала встречали маленького Линтона Хитклифа, только более сдержанно: оглядывали, как какую-то диковинку, и презрительно улыбались, после чего с сочувствием кивали месье Вазари. Не то чтобы он так хорошо запомнил эту книжку, но конкретный герой укоренился в его памяти весьма основательно.

Одна дама снискала каплю уважения Гарри, высказав свои мысли вслух, чем лишила его возможности домыслить их самому.

— Гм!.. Какой тщедушный ребёнок, — громко произнесла чванливая француженка, оглядывая Гарри с ног до головы, и авторитетно добавила: — Сразу видно, сколько лишений натерпелся отпрыск благородной магии в этом маггловском питомнике.

Гарри без труда определил таких людей, о которых предупреждал месье Вазари, и о типаже которых говорилось в какой-то книжке: «Любому из этих ребят ничего не стоит всадить нож в брюхо своему лучшему другу, если вдруг придёт охота, зато потом он явится на похороны с цветочками»(1). Даже на Марко Вазари они смотрели снисходительно, словно на человека, низшего по происхождению, что уж говорить о Гарри.

И всё же кое-кто, кого месье Вазари окрестил новыми родственниками Гарри, даже понравились ему, и их взгляды на него были нечитаемо-приятными, так же как и обращённые к нему слова. Новая тётушка душевно и искренне поздравила его с обретением семьи и даже чмокнула в щёчку. «Дивное дитя!» — сказала она, и Гарри поверил в её искренность.

Ну а дальше все сочли, что формальности соблюдёны, и напрочь забыли о том, кого ради, собственно, они здесь собрались, разбредшись по всему залу и вскоре образовав несколько небольших группок по интересам. Гарри выдохнул в сторону, — вроде как всё прошло гладко. Спрятавшись в затемнённом углу — теперь можно было ослабить галстук-бабочку с шеи и пропустить пуговку-другую с воротничка рубашки, — он принялся разглядывать гостей, пользуясь редкой возможностью взглянуть на знатных и уважаемых людей из высших слоёв общества.

Часть женщин разместилась на диванчиках, ближе к окну, и торопливо рассказывала друг другу последние новости из жизни магического общества, одновременно поглощая съестные запасы на столиках. Большинство мужчин собралось у стола с вином. Они плескали на донышко бокала красноватую или желтоватую жидкость, бултыхали, смотрели на свет, нюхали, долго обсуждали то, что из этих манипуляций удалось вынести, и делали глоток: причмокивали губами, возводили глаза к потолку, хмыкали и в конце концов произносили что-то вроде «rotondo», «amabile», «carezzevole», а могли сказать что-то более простое, вроде «маслянистое», «шелковистое», «податливое». Потом долго спорили между собой, какого года только что выпитое вино и с каких виноградников. Кто-то доказывал, что «уж лучше заменить ящик Каберне совиньон на всего одну бутылочку Пино нуар», а другой утверждал, что «не променял бы глоток Кьянти на Каберне совиньон и Пино нуар вместе взятых». Третий высмеивал второго и выдвигал вперёд своё любимое Шардонне. Четвёртый же молча допивал очередной бокал приглянувшегося бургундского. В общем, Гарри не понимал и половины из того, о чём они говорили. Несколько мужчин устроили шутливую дуэль на волшебных палочках, посылая друг в друга заковыристые, но безопасные заклятья; и выглядело это даже в чём-то изысканно. Другие тут же принялись обсуждать какие-то политические дела. Кто-то обсуждал книги (нынче был фантастически популярен какой-то англичанин по фамилии Локхард, особенно среди женщин), кто-то — собственных детей, кто-то рассказывал о новых встречах, домах и прочее.

Гарри с приятным удивлением заметил, что большая часть собравшихся изъяснялась друг с другом на английском — кто-то с акцентом, а кто-то вполне чисто, и месье Вазари весьма искусно отвечал им на том же языке — даже не хуже, чем на французском. Это чрезвычайно взбудоражило Гарри, и ему не терпелось расспросить свою mamma, что именно связывало их с Англией. Кстати, о самой мадам сегодня вечером не было произнесено ни слова, словно её и не существовало. Это было весьма странно. Однако странности в этом доме — дело обыденное.

На приёме не было ни одного ребёнка возраста Гарри или младше. Было несколько подростков, некоторых из которых Гарри встречал в Шармбатоне. Но почти все они вскоре через террасу ускользнули во двор.

Месье Вазари беседовал с милой женщиной, которая приглянулась Гарри и которая, как он знал, теперь приходилась ему тётушкой. Его papa сохранял на лице бесстрастный вид, но общество сестры явно было ему не в тягость. Можно даже было предположить, что оно ему нравилось — но в случае с месье сложно было сказать наверняка.

Немного позже начались танцы. Сначала редко кто решался выйти, но вскоре подтянулась молодёжь, которая стесняться не стала.

Некоторое время спустя Гарри всё это наскучило, и он погрузился в свои мысли (быть может, даже задремал). Очнулся он, когда заметил, что в зале стало заметно редеть.

Гарри огляделся — рядом с ним коренастый француз чинно прощался с товарищами. Распрощавшись, он направился к выходу из зала. Гарри поднялся и последовал за ним. Почти у выхода на Гарри налетел какой-то парень. Он широко улыбнулся ослепительной улыбкой, сладким голосом промурлыкал что-то вроде «Mi scuzi!» (с итал. «Прости») и исчез. Пролетел мимо, словно ветер. Гарри и обратил внимание только на эту белозубую улыбку, лёгкий аромат каких-то трав и копну кудрявых чёрных волос. Он казался каким-то чужеродным в этой среде — слишком радостный, непосредственный, слишком… естественный. Но он исчез прежде, чем Гарри успел его хорошенько разглядеть.

Гарри прошёл в гостиную и остановился на пороге, наблюдая за тем, как коренастый мужчина взял с полки горсть какого-то порошка из вазы на полке, забрался внутрь камина, бросил порошок под ноги со словами: «Рю Байе, сто пятьдесят три» и исчез в зелёных языках пламени. Гарри отстранённо наблюдал за угасающим огнём. Подумав, он присел в уголок комнаты. Несколько волшебников отбыли из особняка таким же образом, произнося различные названия французских улиц.

Через какое-то время подошли двое волшебников, говорящих на английском. Они распрощались, и один из них, тот, что говорил с сильным французским акцентом, исчез в языках пламени, а другой, говорящий на чистом английском, покосился на Гарри и достал из кармана мантии свёрток, вытащил из него перстень, надел на палец и исчез.

Казалось, этот вид транспорта позволял путешествовать только внутри страны. Вздохнув, Гарри вышел в коридор. Он успел заметить, как Вазари поднялся по лестнице на второй этаж. Гарри приободрился, посчитав, что ему теперь тоже можно отправиться к себе, раз хозяин уже позволяет себе отлучаться.

Обрадованный, он сдёрнул с себя галстук-бабочку и запихивал неудобный предмет гардероба в карман мантии.

— Месье Вазари! — раздалось над самым его ухом. Гарри обернулся и как-то сразу понял, что это его сейчас так обо… назвали: высокая полноватая женщина в тёмно-бардовой мантии стояла всего в шаге от него и смотрела в упор.

«Гарри Вазари — уф, а как отвратительно-то звучит! — мысленно скривился Гарри. — Если рассматривать отдельно фамилию Вазари, то это ещё ничего — хорошая итальянская фамилия. Художник такой вроде как был. Но моё мещанское (да ещё и чисто-английское) имечко тут явно, как на корове сбруя. Да ещё и рифма какая-то получается… не комильфо».

— Э-э?.. — неопределённо отозвался он.

— Месье Вазари, как приятно было с вами познакомиться… — начала льстиво женщина. Далее она продолжила в том же духе, но Гарри не вслушивался — она повторила всё то, что ему твердили весь вечер — представлялась, поздравляла, выражала почтение и прочее.

Вырвавшись наконец от приставучей колдуньи, он заторопился на второй этаж, пока его снова не выловил какой-нибудь корыстолюбец, решивший подольститься к главе рода через ребёнка.

Наверху было тихо — только из Главного зала доносились звуки музыки и приятное женское пение — вероятно, кого-то всё же уговорили спеть неискушённым зрителям. Гарри подумал было, не заглянуть ли ему в спальню мадам. Подумал и решил пока что воздержаться, вероятно, завтра она сама всё ему расскажет. У кабинета месье Вазари он резко затормозил — из приоткрытой двери едва брезжил свет. Гарри решил, что хозяин зашёл что-то взять или ещё для чего, и хотел было пройти дальше, но из-за двери внезапно послышалась чужая речь. На английском языке.

— И что мне с ним делать? — было сказано таким же высокомерным тоном, как у месье Вазари, но голос был другим.

— Оставь как было, — резко ответил Вазари — тоже на английском. Гарри вздохнул и, повинуясь резкому приступу неуёмного любопытства, заглянул в щель: месье Вазари был вне поля видимости (а впрочем, насмотрелись), а вот незнакомец — как раз напротив двери, да ещё и в таком ракурсе, словно специально встал так, чтоб его разглядывали. Стоял он боком, аки Юлий Цезарь на старинных монетках. Высокий, стройный, бледнокожий, с длинными светлыми волосами — непривычно светлыми, почти пепельными — какой бывает разве что у детей. А выражение лица было точь-в-точь как у Вазари: надменное, с горделиво вздёрнутым подбородком и напускным безразличием.

«На фабрике их, что ли, штампуют?» — ворчливо подумал Гарри, навидавшись сегодня множество аристократичных лиц — словно их рисовали разные художники, а физиономии достались одному.

— Оставить? Марко, я, как ты выразился, «оставляю» уже шесть лет. Не пора ли и тебе «оставить»?

— Господин поручил это дело тебе, — непреклонно отозвался Вазари.

Незнакомец поморщился, потёр переносицу.

— Не будь столь категоричен. Он лишь отдал мне на хранение. У тебя он будет в куда большей безопасности — у меня подрастает ребёнок, чрезмерно любопытный… К тому же, ты знаешь, я под присмотром министерства. Это ты у нас вышел целеньким… — лощёный блондин брезгливо поморщился.

— Целеньким?! — прорычал Вазари — лицо у него сейчас, должно быть, страшное. — Целеньким?..

— Ах, извини, запамятовал. Твой сын… — небрежно, словно о каких-то пустяках шла речь, произнёс собеседник. — Но мне казалось, что вы с женой уже забыли об этом… недоразумении: сквиб в столь уважаемом и знатном роду — это, конечно же, непереносимый позор. Но нам удалось всё исправить, пока не стало поздно… Ты правильно сделал, что последовал совету Господина…

Вазари, по всей видимости, уже успел взять себя в руки.

— Исправить… Да, конечно, — фраза без всяких интонаций была ему ответом.

— Кстати, не видел твою жену. Как она поживает?

— Спасибо, уже хорошо. Она отдыхает.

— Ну да, она никогда не любила эти светские посиделки.

— Да.

Блондин исчез из поля зрения. Промелькнула спина Вазари. Слышно было лишь шуршание мантий.

— Разве ты не чувствуешь это? — вдруг спросил незнакомец.

— Да, несомненно, — беспристрастно подтвердил Вазари. — Но не думай, Люциус, что тебе удастся заставить меня спрятать это у меня. Не жалься мне: ни один аврор не сможет найти в твоём доме что-то «лишнее», пока твой прах не истлеет в семейном склепе. Я же знаю, что это не просто тетрадка. Но мне определённо не хочется, чтоб она была в моём доме. Не увёртывайся, ты сам боишься её.

— Что ж, очень жаль, — разочарованно отозвался мужчина, проигнорировав обвинение в трусости. — Придётся мне искать ему другое пристанище…

— Да уж, придётся, — буркнул Вазари.

Внезапно около стеллажей с книгами вновь нарисовалась спина блондина.

— «Шестьдесят шесть лучших ядов и девяносто девять противоядий к ним» — помню, помню. Марко, разве ты не отдал эту книгу Нотту?

— Он вернул, — неохотно отозвался Вазари.

— Неужели? Впервые слышу, чтобы Нотт что-то возвращал. Я уже давно простился со своим справочником по Алхимии. Кхе-кхе… Ты не нальёшь мне воды? Что-то в горле запершило. Должно быть, от этой книжной пыли… Куда только смотрят твои домовики?.. Тебе бы стоило их наказать…

Предчувствуя окончание разговора, Гарри поспешил оказаться подальше от кабинета своего papa.

_______________________________________________________

(1) Цитата из романа «Голодная гора» Дафны Дю Морье.

* * *

Утро следующего дня встретило Гарри громкими восторженными возгласами мадам Вазари, которая ворвалась в его спальню около пяти утра (даже солнце ещё не встало!) и принялась активно тормошить её сладко посапывающего обитателя.

— Ну же, расскажи: кого ты видел? С кем познакомился? Что там было?! — забрасывала она вопросами ничего не соображающего ребёнка. — Не молчи, не молчи же! Я хочу знать всё! Ничего не упускай!.. Тебе понравилось? Хотя, что это я, не могло не понравиться!

Тут Гарри понял, что от него хотят.

— О! Я… кхм… Я… Да, понравилось, — хриплым ото сна голосом пробормотал он, пытаясь раскрыть оба глаза. Он понял, что спать ему больше не дадут.

Следующий час или около того мадам выбивала из него подробнейший пересказ прошедшего вечера.

— А почему вас не было? — нерешительно спросил Гарри, когда окончательно проснулся.

Мадам смутилась и потупила взгляд.

— О, представляешь, я зашла к себе в комнату, и на меня вдруг напала такая дурнота… Надеюсь, моё отсутствие не слишком омрачило твой вечер?

Позже Гарри решился расспросить мадам, что значило обилие англичан среди их знакомых.

— Почему ты спрашиваешь, мой мальчик? — сначала удивилась мадам. — А! Я совсем забыла, что ты не помнишь. Ну ничего, мой милый, я тебе обо всём расскажу. Ведь мы — ты, я и твой отец — долго жили в Королевстве, в доме твоего дедушки-англичанина с тех пор, как поженились. А этот дом принадлежал моим родителям, мы часто привозили им внука — тебя. Да и я, признаться, рада была побыть на родине — твой отец ведь нашёл меня именно во Франции. Мы проводили здесь лето и осень. Ты любил эти места. Раньше они были куда красивее. Но в наш последний приезд ты повадился уходить в деревню и гулять с маггловскими оборванцами. Твой отец наказывал тебя за это — он не выносит магглов и грязнокровок, — но ты всё равно убегал. Я пыталась уговорить его быть помягче с тобой, но твоё общение с магглами воспринималось им слишком резко. Тогда я разговаривала с тобой, умоляла, чтобы ты перестал к ним ходить… Ты был хорошим мальчиком и жалел свою маму, но общество дурных мальчишек из деревни плохо на тебя повлияло. Тогда мы увезли тебя обратно. Ты знаешь, я ведь не обвиняю тебя, но не могу обвинять и твоего отца — он испытывает к магглам более глубокие чувства, чем просто неприязнь и брезгливость. Он даже помогал одной организации, которая была призвана избавить мир от всех этих... неполноценных. А тут уже ты достаточно большой, чтоб начать потихонечку колдовать. Но ты почему-то не проявлял каких бы то ни было способностей. Твой отец утверждал, что с тобой ещё ни разу не происходило стихийных выбросов магии, — я думаю, что мы просто не видели этого, ведь ты сейчас учишься в Шармбатоне! В общем, твой отец считал… Он называл тебя сквибом, — последнюю фразу она произнесла шёпотом, опасливо оглянувшись. — Мой маленький, сколько сил я вложила в то, чтоб убедить его, что ты просто поздний цветок, но тщетно. А потом о твоём недомогании узнал… Он! Ах, Эмиль, как же я хотела, чтоб ты не знал о Нём! Это не человек, это чудовище!

Мадам внезапно плюхнулась на пол и принялась нервно заламывать руки.

— Тёмный лорд? — напряжённым голосом спросил Гарри. Это было не совсем неожиданное, но весьма неприятное открытие. Мадам всхлипнула.

— Не произноси этого имени в нашем доме! — на выдохе произнесла она и принялась маниакально бормотать: — Он! Он, ненавистный! Сколько бы я отдала, чтобы моя семья никогда не встречалась с этим существом! Сквиб, как же… Они считали это ещё более грязным и достойным презрения, чем маггл. Сквиб — человек, который должен колдовать, но не получивший магических способностей. Недостойный — говорили они. Не достоин магии, не достоин жизни — так они считали. Они хотели убить тебя, забрать от меня — и забрали! О, этот подлый Марко Вазари! Он обманул моё доверие, он спрятал нашего собственного сына!.. Изгнал из общества… — Она вдруг разрыдалась, распластавшись на полу гостиной.

«Он его убил», — эта мысль прошла сквозь Гарри подобно разряду молнии. Мать любила сына, отдавая ему всю себя, а отец убил его, погубив души и ребёнка, и его матери. А ради чего? Ради своих идеалов? Ради… чего?.. Гарри наслышался о всяких родителях в приюте, но история Вазари превосходила их все.

* * *

Пару дней спустя Гарри вдруг проснулся в приподнятом настроении. Он чувствовал некий внутренний трепет и затаённый глубоко в груди отголосок… счастья? — который сейчас необычайно ясно контрастировал с холодной пустотой, явственно ощущавшейся где-то в самом уголке того, что называют душой.

Происходящее в тот день не отличалось от дней прошедших, поэтому Гарри никак не мог найти причину своего состояния, хотя он не сказал бы, что оно ему не нравилось — совсем наоборот, было приятно ощущать таящуюся где-то внутри теплоту. Вечером он заснул почти сразу, как только голова коснулась подушки, а утром следующего дня проснулся отдохнувшим и спокойным. Он бережно носил это в себе целое утро, но всё же растерял ко второму завтраку, который в этом доме порой называли обедом. Мадам Вазари, напротив, была грустна и чем-то огорчена. И, как только она привычно допросила Гарри о том, как он провёл ночь и утро, поведала ему свои горести:

— Ах, малыш! Всего месяц остался до школы. Что же я буду без тебя делать?!

Ложка с супом замерла на полпути ко рту.

— Месяц? Сегодня первое августа?

— К несчастью, мой милый… к несчастью, — тяжело вздохнула мадам.

— О!

Так вот оно что — вчера был его день рождения. Его и его брата. Гарри пропустил их общий день рождения. А Мэттью, по всей видимости, вовсе не забыл. Гарри довольно улыбнулся — Мэттью порадовался взрослению за них двоих. А если не порадовался, то хотя бы повеселился. Теперь им по двенадцать лет. Двенадцать! Подумать только, какие же они теперь взрослые! А с другой стороны — очередной день рождения поодиночке. Кто знает, какую дату они смогут отпраздновать вместе.

Весь оставшийся день Гарри размышлял о своём брате: «Интересно, что он сейчас делает? Как он себя чувствует? О чём думает? Есть ли рядом с ним хоть кто-нибудь? С кем он праздновал свой день рождения? Что ему подарили? Грустил ли, как я, или он совсем меня не ощущает?..»

Вскоре Гарри стал подмечать незначительные изменения в настроении своей mamma. Постепенно и она начала приходить в себя — в ней поубавилось пыла и восторженности. Она по-прежнему играла Гарри на рояле, не приставая к нему с просьбами сыграть, учила манерам, много чего рассказывала, часто повторяясь. Много времени они проводили на улице с лошадьми, под виноградником, ягоды на котором уже начали наливаться цветом. Но уже с меньшим энтузиазмом Хелен обращалась к Гарри, чаще оставляла его одного, а порой, когда она забывалась, на лице её появлялось какое-то отрешённое выражение. Примерно в середине августа Гарри узнал, что за этим следует.

Завтрак он провёл в одиночестве, мадам не появилась и к полудню, что было ей крайне несвойственно. Целых полдня Гарри был посвящен самому себе. Такое положение вещей считалось чем-то неординарным, поэтому, без всяких попыток занять себя чем-либо, Гарри провёл время в своей комнате, ожидая, что в любую минуту за ним придут.

«Что это может значить?» — спрашивал он себя. На обед Гарри идти не хотел. Но, что было из ряда вон выходящим, его ему принёс домовик, да ещё раньше времени.

— Хозяин Марко не велел мсьё Гарри выходить из своей комнаты, — робко сообщил домовик, ставя поднос с едой на стол, — оловянные человечки недовольно потеснились.

— Что-то случилось? — обратился к нему Гарри.

— Хозяин Марко не велел мсьё Гарри выходить из своей комнаты, — настойчиво повторил Бадди, с намёком смотря на поднос, мол, «жуй и молчи».

— Да не хочу я есть. Что-то случилось с мадам Вазари?

— О, с хозяйкой всё хорошо. И хозяин в полном здравии.

Дальше домовик не стал искушать судьбу и любопытство Гарри и исчез. Но зерно неуёмного интереса было посеяно. Гарри ещё пару часов смог продержаться в комнате, перебирая в голове различные догадки, после чего не выдержал. Зловещая тишина витала в особняке. Сумрак окутал коридоры. В поисках хоть кого живого, Гарри спустился на первый этаж. Заглянул в гостиную, на кухню — только трое домовиков на месте, — вышел во двор, обошёл дом кругом и вернулся в гостиную. Подумав, Гарри решил заглянуть за двери в Главный зал — на всякий случай. И там он наткнулся на мадам — она неподвижно стояла в центре уже пустого зала, спиной к выходу. Гарри оторопел.

— Мадам? — негромко позвал он, предчувствуя неладное. Та вздрогнула и резко повернулась к нему всем корпусом. Гарри отступил от удивления — её лицо было совсем иным. Но не только лицо — фигура, выдержка. Были существенные различия во всём её облике, вплоть до одежды. Перед Гарри стояла уже не прежняя весёлая, живая, маленькая, хрупкая, с постоянно меняющимся выражением на лице, моложавая женщина, всего лишь взглянув на которую можно было разглядеть в ней мать. Сейчас Гарри видел статую — твёрдую, крепкую, прямую, как палка. Лицо блеклое, бесчувственное, а взгляд пустой, словно обращённый куда-то внутрь черепа. Она скользнула по Гарри рассеянным взглядом и медленно прошествовала к выходу, будто никого не заметила, хотя прошла всего в футе от мальчика — мальчика, на которого только вчера смотрела с обожанием и называла сыном.

— Мадам, вы в порядке? — отважился спросить Гарри, нагнав её в коридоре. Мадам ответила лишь недоумённым взглядом, словно впервые его видела, и прошла дальше.

— Вы… Вы не помните меня? — полуутвердительно спросил он. Она посмотрела на него, словно вопрошая: «Что? Вы ко мне обратились?»

— Разумеется, — невозмутимо ответила она сухим тоном. — Тебя усыновили. А теперь, мальчик, не мешай мне, иди по своим делам.

И голос у неё был совсем иным — под стать месье Вазари и всем его друзьям-аристократам. Из доброй и заботливой наседки она превратилась в даму-идеал высшего общества. У неё словно не было чувств. Не было души.

Гарри растерялся, не зная, как реагировать; он уже почти смирился со всей ситуацией. И что ему теперь делать? «А вдруг они отправят меня обратно!» Гарри вжал голову в плечи и шмыгнул в гостиную, затравленно оглядывая помещение. «Только не обратно в приют!» — думал он. Камин был чисто вылизан домовиками и выглядел так, словно и вовсе не был предназначен для огня. Гарри со вздохом опустился на массивное кожаное кресло и с тоской посмотрел на кочергу для углей, на каминную полку. Горшочек с волшебным порохом убрали ещё в утро после приёма. Но будь он у Гарри перед носом, он не был уверен, что решился бы им воспользоваться. У него больше не было настроя куда-то бежать. Он словно был придавлен к земле неподъёмным грузом, мешающим сделать лишний шаг.

После таких выбивающих из колеи нововведений он совсем забыл о велении месье Вазари не выходить из своей комнаты, поэтому вздрогнул от неожиданности, заслышав за спиной его грозный голос.

— Что ты здесь делаешь? — Гарри мигом оказался на ногах перед Вазари. Тот смерил его суровым взглядом и добавил: — Я был в твоей комнате и не застал тебя там.

— Простите, — пробормотал Гарри, смотря в пол. После правдивого рассказа мадам он пуще прежнего стал опасаться своего papa. «Он собственного сына убил. И мной не побрезгует, в случае чего…» — рассуждал Гарри, стараясь как можно меньше пересекаться с мужчиной.

— Возвращайся в комнату и не попадайся на глаза матери. Я надеюсь, ты её ещё не видел? — он так предостерегающе посмотрел на Гарри, что тот рад бы сказать «нет». Но…

— Видел, — виновато признал он.

— Видел? — Мужчина вздрогнул и сделал движение, словно порывался тут же кинуться из гостиной и проверить, как там поживает его драгоценная супруга, и опасливо спросил: — И что же она тебе сказала?

— Она велела не мешать ей.

— И всё?

— В общем, да.

Вазари несколько расслабился.

— Ясно. Но учти, если с ней снова произойдёт срыв, это будет на твоей совести.

— Срыв?

Вазари хмыкнул.

— Именно. — Немного подумав, он решил разъяснить реальное положение вещей, чтоб у ребёнка не появилось соблазна самому всё разведать. — Иди-ка сюда, — почти отеческим тоном поманил он. И настроение у него было сегодня благосклонным. Гарри нахмурился. — Ну-ну, не упрямься, иначе не расскажу. — Ну вот, теперь этот человек научился играть на врождённом чрезмерном любопытстве Гарри. Тому неохотно, но пришлось подчиниться. Вазари опустился на корточки перед ним, чтоб относительно сравняться с ним ростом, как перед малым ребёнком, и старательно смягчённым голосом заговорил: — Видишь ли, bambino, твоя мать необычная женщина. Было бы не лишним, если бы ты понимал, что с ней происходит: она страдает, что называется, раздвоением личности. То, какой ты видел её ранее, — это не Хелен Вазари. Настоящая — это та, которую ты видишь сейчас. Она знает тебя и, вероятно, даже помнит прошлый месяц, но сейчас ты ничего для неё не значишь. Даже, можно сказать, она не желает видеть тебя в доме. Но она знает, что значишь ты для «другой Хелен». И я знаю. К несчастью, я не могу предугадать, когда появится «другая Хелен», — а она обязательно появится. «Срыв» может вызвать любая мелочь в этом доме, любая её мысль и даже сон. Если она не будет тебя видеть, я надеюсь, это произойдёт ещё нескоро. Так что будь хорошим мальчиком — не появляйся у неё перед глазами. Договорились?

Гарри лишь оторопело хлопал ресницами. Не Хелен Вазари?

— Откуда вы знаете, какая их них настоящая, а какая — нет?

Лицо Вазари ожесточилось, но, надо отдать ему должное, он старался сохранять спокойствие.

— Я, наверное, знаю свою жену, — насмешливо отозвался он.

— А её сын… Что же, эта Хелен знает, что вы его убили? — выпалил Гарри прежде, чем успел подумать. Это было слишком, он понял это сразу, как сказал. Вазари изменился в лице и отпрянул от мальчика, словно тот сказал что-то чудовищно страшное и запрещённое.

— Узнал… Откуда? — хриплым голосом выдавил он, пристально смотря Гарри в глаза.

— Мадам сказала. Вы убили своего сына, потому что он был сквибом?

— Не твоё… — зарычал было он, но вдруг резко выдохнул и, схватившись за голову, пробормотал: — Мне приказали. Его приказов нельзя ослушаться!

— То есть Он важнее вашего сына?

— Она важней их всех! — вдруг истерично воскликнул Вазари, ударяя кулаком по роялю. Ножки обиженного инструмента скрипнули, а крышка сердито зазвенела.

— Вы Пожиратель смерти, сэр? — продолжал давить Гарри, сам себя не узнавая. Он намеренно обратился к Вазари «сэр», как часто делали его англоязычные друзья. Тот вытаращил глаза, смотря на Гарри так, будто вместо мальчика вдруг увидел демона из преисподней. Он был белый, как мел, капельки пота начали скапливаться на лбу, губы подрагивали, словно пытаясь что-то выговорить.

— Да что с тобой не так, ребёнок? — наконец выплюнул он странным тоном и тут же вышел, задев плечом дверной проём и так и не ответив на вопрос. Но ответ был ясен и без этого. Своей реакцией Вазари только окончательно развеял все сомнения.

«Со мной не так? — возмущённо подумал Гарри. — Это говорит мне человек, убивший или, по крайней мере, поспособствовавший смерти своего собственного сына!»

«Да-да, привыкнуть надо, — бормотал Гарри, укладываясь в огромной холодной постели. — Нервы ни к чёрту стали, с этой семейкой я скоро и сам свихнусь. Поди пойми, как нужно вести себя с ними сегодня, а как — завтра». Он выглянул из-под одеяла и с подозрением посмотрел на тёмные шторки, защищающие комнату от любопытных взглядов и дневного света. «Неужто Бадди снова решил напустить свежего воздуха?» Но окно оказалось закрытым. «Показалось, значит», — подумал Гарри, задёргивая плотные пологи и снова забираясь под одеяло. Под защитой нескольких дверей и нескольких слоёв ткани он мог предаться своим размышлениям: расфасовать полученную информацию по полочкам, посмаковать её, поразмышлять и, если уже можно, соединить в цепочку.

«Что ж, теперь я познакомился с последним членом семьи Вазари — мадам Холодность, истинной женой своего мужа — месье Холодность. Но Марко Вазари, каков монстр, он ещё хуже, чем я полагал! Пожиратель смерти… Хуже могло быть только в случае, если бы он оказался самим Тёмным лордом. Пожиратели смерти — личные враги, мои и Мэттью. Я живу в одном доме с врагом!» Гарри передёрнуло.

Пожиратели смерти, поведал тогда Этьен, были чистокровными волшебниками, приспешниками Того-кого-нельзя-называть, его движимая сила, его армия… «Его прихвостни, — неприязненно думал Гарри. — И он такой же. Быть может, он убивал людей. Он убил своего сына — такой человек пойдёт на что угодно и сделает это с присущей ему хладнокровностью. И как мадам связалась с таким? Вероятно, она была такой, как сейчас, когда вышла за него замуж. Но такая не смогла бы полюбить кого-то так сильно, как Хелен Вазари полюбила своего сына. Дети меняют людей. Появление Эмиля изменило её, но не его. Теперь совершенно ясно, почему она так его ненавидела, — кто бы не возненавидел?»

Появился Бадди, прервав ход его мыслей.

— Ужин, мсьё, — провозгласил домовик, считая, вероятно, что его подопечный, отказавшись от обеда, сейчас грызёт ногти в ожидании ужина.

— Не хочу, спасибо, — искоса глянув на поднос, доверху заваленный едой, разбил его надежды Гарри.

— Как?! Есть, сейчас же есть! Бадди не сдвинется с места, пока мсьё Гарри не поест! — возмущённо запищал Бадди. Домовики — это такое тонкое дело, что коли они говорят «не сдвинусь с места», то так оно и будет. Застонав, Гарри сел. В самом деле, пищей для ума он сегодня объелся, можно было немного побаловать и желудок.

— Ладно. Что там у тебя?

* * *

Гарри быстро привык к изменившемуся положению вещей в доме — собственно, стараться и не пришлось: игнорирование не было новым для него. Мадам он встретил лишь однажды — она окинула его презрительным взглядом и неспешно прошествовала мимо, словно королева. Месье он не видел вообще, чему был только рад. Оба Вазари, кажется, создали себе иллюзию, будто в доме нет никого, кроме них (домовиков же они вообще за «кого-то» не принимали). Еду Гарри приносил в комнату домовик Бадди, ставший его личной нянькой. Иногда Гарри удавалось пробить запуганное существо на разговоры, и он тщетно предлагал ему часть еды с подноса, которую был просто не в силах проглотить. С тех пор Бадди будто бы стал бояться «мсьё Гарри» и всегда спешил уйти от него. Зато он больше не настаивал, если Гарри отказывался есть.

Гарри, разумеется, не мог целыми днями сидеть в пустой комнате. А почти весь дом был заперт на замки. Поэтому обычно он бродил во дворе, возился со скудным хозяйством, помогая домовикам вопреки их желанию. Он часто наведывался в домик сторожа, который пустовал уже Мерлин знает сколько времени, — населяли его лишь пауки и всякие букашки; зато там было полно всякого интересного барахла, вроде написанной когда-то любовной записки от деревенской малограмотной девушки или сломанного и проржавевшего хозяйского светильника, на донышке которого неровным детским почерком процарапаны инициалы дедушки Эмиля Вазари.

Там же Гарри откопал метлу. Она была похожа на обычную метлу для уборки мусора, и Гарри очень удивился, когда она зависла в воздухе. Чары её почти полностью выветрились — на ней можно было нарезать круги вокруг дома, но на расстоянии не более человеческого роста, о виражах и финтах и речи быть не могло — метла запросто могла рассыпаться у Гарри в руках и весьма близко познакомить своего наездника с землёй. Но и это хоть немного развеивало скуку.

Позже Гарри нашёл несколько старых, отсыревших книг по гербологии и зоологии — это стало его спасением от скуки на добрые три дня — он прочёл их от корки до корки. А после нашёл латинский словарь и взялся заучивать слова по алфавиту, он писал предложения с ними и даже иногда небольшие сочинения.

Когда он уставал от сидения на одном месте, он ходил от одной точки к другой — от домика садовника к саду, затем к конюшне, прогуливался по-над забором и опять возвращался в домик.

В саду он повстречал нескольких змеек, что навело его на тоскливые мысли о друзьях. Две змеи оказались жутко дикими и не пожелали вести с ним беседы, а вот одна оказалась на редкость болтливой — в несколько минут она поведала Гарри обо всей своей жизни, а другие несколько минут рассказывала про лес: куда стоит сходить, а куда нельзя соваться ни в коем случае; где можно отлично подкрепиться (на её вкус), а где не найдёшь ни маковой росинки; где находятся логова самых недружелюбных хищников и «какой сноб этот гадюка Ной», и многое другое. Гарри понравилась эта змея немаленьких размеров, и он попросил её приползти на это же место и завтра. Она очень обрадовалась, долго описывала, как ей понравилось общаться с «цивилизованным существом», таким же, как она сама, и как она рада будет сделать это снова, но больше он её не видел.

Гарри скрупулёзно отсчитывал дни до возвращения в академию.

* * *

Дивный запах витал в коридоре: такой приятный, такой знакомый, но давно забытый. Этакий запах давно минувших времён… Гарри шёл на этот запах, как кот на валерьянку. На улице выдалась на редкость скверная погода, и ему пришлось сидеть в доме. Ранее Гарри пытался разузнать у домовика, была ли в доме библиотека, но тот твердил лишь, что Гарри запрещено гулять по дому. Он считал, что в книгах нет ничего опасного и его опекун мог бы дать ему что-нибудь, если бы он попросил, но ему никак не удавалось застать его дома.

Гарри спускался с третьего этажа, когда на него повеяло этим сладострастным запахом. Выискивая его источник, он пришёл к открытой на распашку двери рядом с комнатой мадам Вазари. Гарри заглянул внутрь — за одним из столов женщина варила какое-то зелье. Заметив постороннего, она нахмурилась, недовольно поджала губы и, окинув Гарри строгим взглядом, захлопнула дверь. Но аромат продолжал висеть в воздухе. Гарри вдохнул полной грудью — что-то до боли знакомое, но он никак не мог его вспомнить. Тут взгляд его скользнул вдоль коридора и зацепился за дверь кабинета месье Вазари.

Посомневавшись мгновение, Гарри подошёл к ней. Изнутри не раздавалось ни звука. Потоптавшись на пороге, Гарри всё же неуверенно постучал. Никто ему не ответил. На днях Гарри слышал, как месье отчитывал Бадди за то, что тот забыл запереть его дверь после уборки. Не надеясь на успех, он надавил на ручку, и дверь неожиданно поддалась. Гарри бросил обеспокоенный взгляд на лабораторию мадам. У неё был прямой ход из лаборатории в её комнату, поэтому она вряд ли сейчас выйдет в коридор. Вздохнув, Гарри осторожно просунул голову внутрь кабинета своего опекуна.

Тишина и полутьма — в кабинете было ужасное освещение. Гарри в предвкушении потёр руки — в кабинете у месье Вазари была небольшая библиотека, и тот вряд ли заметит пропажу. К тому же он их обязательно вернёт на место (может, придётся задействовать Бадди). По дороге к полочкам Гарри пару раз запнулся о ковёр и задел торшер — к счастью, падение того удалось предотвратить.

— «Тракт о…», «Практическое применение…», — бормотал Гарри, водя пальцем по пыльным корешкам, — судя по всему, месье Вазари книги нужны были лишь для красоты и представительного вида кабинета. — «Теория превращения…». Где же я видел?.. Хм… А! «Современная история»… То, что нужно! Так, а это у нас что?..

Подобрав себе ещё одну книжечку, Гарри наткнулся на «66 лучших ядов и 99 противоядий к ним». Фолиант оказался тяжёлым и дряхлым. Мрачная расцветка была под стать мрачному содержанию. Мало того что картинки в ней были мерзкими и зловещими, так они ещё и двигались! Более того — от книги исходили какие-то негромкие, но крайне подозрительные звуки. Гарри поморщился и поспешил вернуть тёмную книгу обратно. Вот только она никак не вмещалась на своё прежнее место, упираясь во что-то в глубине полки.

— Ну что не так? — пробурчал Гарри и пошарил рукой в проёме. Там внезапно обнаружился некий инородный предмет, и Гарри выудил его на свет. Это была небольшая тетрадка в чёрной обложке. В таких обычно пишут всякие заметки, вроде адресов знакомых или названий лекарств. Гарри хотел его открыть, но внезапный звук снизу заставил его выронить все книжки на пол.

— Налить вам чая, хозяин? — раздался приглушённый писк Бадди где-то на первом этаже.

Гарри кинулся поднимать свою добычу и, запихнув только «66 лучших ядов и 99 противоядий к ним» на полку, унёсся в свою комнату, да с такой скоростью, словно за ним погналась стая диких собак. Ворвавшись в комнату, он первым делом плотно закрыл дверь и прислушался. Едва слышны были шаги месье Вазари, поднимающегося по лестнице, и несколько громче раздавался голос Бадди, докладывающего об обстановке в доме. Месье Вазари что-то сказал, на что домовик понизил голос, елейно согласился, извинился и его голос пропал. Месье зашёл в одну из комнат на втором этаже — либо в свою, либо к жене, — и его шаги тоже пропали. Гарри ещё несколько минут прислушивался, после чего перевёл дух. Окинув рассеянным взглядом книги в своих руках, он опомнился и торопливо спрятал их в школьный сундук.

Только поздно вечером он избавился от опасения быть уличённым в краже (на самом деле займе) и принялся изучать добытое под светом лампы. Первое, что он обнаружил, это то, что он пригрёб к рукам чей-то ежедневник, принятый им за блокнот. Он был не в лучшем состоянии — весь истёртый, пожелтевший. «Ему лет пятьдесят, не меньше, — подумал Гарри. Тут он обнаружил на обложке блеклую дату. — О, и вправду пятьдесят. Хм… А ведь он ещё и пустой, или… Чёртов свет, ничего не вижу». Прищурившись, он прочёл полустёртую надпись на первой странице: «Т. М. Реддл».

«Мило. Месье Реддл весьма обстоятельно вёл свой дневник», — сыронизировал Гарри, пролистывая пустые страницы. А судя по штампу магазина на обороте, блокнотик был маггловским.

«Может, это тот блондин оставил? А то что он всё тёрся у стеллажа?» — подумал Гарри и отложил чужой ежедневник в сторону — сейчас ему куда важнее было узнать историю магической войны второй половины двадцатого века. Ведь в ней, можно сказать, участвовал его брат. Гарри открыл «Современную историю» и погрузился в доскональное её изучение.

* * *

После прочтения книги по современной истории Гарри ходил весь загруженный и о чём-то усиленно размышлял. Она не давала ему покоя. Всё казалось, что что-то было упущено. Гарри привык доверять учебникам, как христиане верят Библии, а тут вдруг проснулся такой неоправданный скептицизм.

«Старик Ханс говорил, что мы с Мэттью магические близнецы, а из нас двоих именно он обладает, что называется, физическим проявлением магии. Но мог бы он убить величайшего волшебника современности в свои шесть лет, не владея даже элементарными заклятиями? К тому же, согласно теории старика, только вместе вы — сила, а разве нас не разлучили после самого рождения? Что-то здесь не складывается…»

Гарри поёжился. Ему было невыразимо тяжело от того, что его брат был втянут в такую тёмную, мерзкую историю.

До начала учёбы оставалось всего пару дней. Вечером Гарри возвращался из конюшни, где помогал домовикам Люсси и Ним-Ним вымыть старую клячу… лошадь по имени Сериз. Той, кажется, было всё равно, что с ней делают, выглядела она пугающе апатичной. Ним-Ним объясняла это приближением осени и ежегодного конного марафона, в котором Сериз уже давно не участвовала, но когда-то брала главные призы. Ним-Ним была для Гарри одним из самых любимых домовиков — она была самой молодой по эльфийским меркам и жила в особняке с самого своего рождения, в отличие от остальных домовиков, которых Вазари привезли из других своих владений. Ним-Ним была самой смелой и более раскрепощённой и не боялась проявить инициативу. И, что было самым главным, не рвалась наказывать себя чуть что не так, отчего другие эльфы смотрели на неё с суеверным ужасом, мысленно уже представляя в её тонких ручонках хозяйский предмет гардероба, что для домовиков было страшнее смерти. Она хорошо помнила Эмиля Вазари, однако практически ничего о нём не говорила. Когда Гарри обмолвился о том, что он напоминает мадам её сына, она искренне удивилась (домовики вообще существа искренние и простые).

Возвращаясь с конюшни, Гарри заглянул на кухню и предупредил Бадди, что не будет ужинать — этот домовик мог притащить ему еду и в час ночи, вне зависимости от того, когда «мсьё» возвращался домой. Зайдя в комнату, Гарри сразу заметил внушительную стопку книг на столе. Вот так сюрприз! Сначала он даже побоялся прикасаться к красивеньким сияющим фолиантам, от которых явственно пахло типографией. Покусав губы, Гарри в нерешительности обвёл взглядом стол. И заметил пухлый вскрытый конверт с векселем Шармбатона.

«Месье Гарри Дж. Престону, — «ну хоть не Вазари, это обнадёживает», — Овернь, Виши, имение Ля-Ганна», — было выведено тёмно-синими чернилами.

«Уважаемый месье Престон!

Уведомляем Вас, что учебный год начинается первого сентября. Школьный экспресс отправляется в 11:00 местного времени с Лионского вокзала, платформы номер три. Убедительная просьба не опаздывать — поезд не будет Вас ждать.

Список литературы прилагается.

Искренне Ваша,

Профессор Жуана де Горсие,

Заместитель директора».

«Всё-таки не выгнали», — отстранённо констатировал Гарри. Месье Вазари практически развеял его страхи насчёт исключения, но крохи сомнения всё же оставались.

Книги из списка в полном составе громоздились на столе новоявленного второкурсника — оловянные солдатики вздумали совершить восхождение на непокорённую вершину и уже добрались до толстенького «Краткого справочника по алхимии». Гарри осторожно потрогал верхний из учебников, не веря, что это всё его: гладенькие, плотные, с явным запахом краски и новенького пергамента. Раньше у Гарри были только подержанные учебники. Но всё когда-нибудь бывает впервые. Он схватил всю стопку и принялся изучать каждую, усевшись на большую кровать.

* * *

«Сепарация (от лат. «separatio» — отделение) — процесс механического разделения частиц на мелкие составляющие, при котором происходит высвобождение энергии. Химический состав частиц при этом не меняется. С. является очень тонким процессом, требующим сосредоточенности: сепарировать частицы гораздо сложней, чем вернуть им прежний вид, что всегда происходит без помощи инородных веществ. Следует быть осторожными с восстановленными частицами, поскольку это может вызвать непредвиденные реакции. Чаще всего…»

Гарри обмакнул перо в чернильницу, стряхнул лишние чернила и посмотрел на пергамент со стороны, выискивая на нём свободное место.

«…сепараторами являются…» — записал он в самом углу мельчайшими буковками — благо, чернильные перья позволяли писать так тонко. Это замечание вызвало в голове отвлечённые мысли о маггловском и магическом мирах: «И всё-таки странно, что магический мир так похож на средневековье, — размышлял Гарри. — Почему нельзя писать шариковой ручкой — какой в ней вред? Или это ненужные нововведения? Магглы пытаются облегчись себе жизнь на бытовом уровне, а маги уже давно это сделали, изобретя подходящие заклятья». Пока он размышлял, капля чернил скатилась с пера и шмякнулась прямо в середину текста, написанного аккуратным почерком.

Гарри чертыхнулся и оглядел стол в поисках лишнего кусочка пергамента, хоть и знал, что таковых у него не было. В сундуке у него была парочка свитков, но было жалко тратить их на простые заметки, которые к тому же либо затеряются где-нибудь под кроватью в академии, либо будут «заимствованы» однокурсниками для шпаргалки. Взгляд зацепился за уголок старенького ежедневника. Гарри осторожно, словно воришка, вытянул его из кучи барахла, деловито пригладил и вторично рассмотрел под светом ночника.

«Т. М. Реддл».

«Нет, он наверняка никому не нужен, — рассуждал Гарри. — Явно какой-то дядька, живший здесь раньше, запихал его в стеллаж за ненадобностью и забыл… А мне хоть для дела послужит».

«Сепарация (от лат. «separatio» — отделение)…» — после недолгих раздумий аккуратно написал Гарри на желтоватой страничке и повернулся к учебнику. Когда он снова посмотрел на лист, там уже ничего не было. Ни капли чернил. Не успел Гарри осмыслить факт внезапного исчезновения, имело место быть загадочное появление:

«Сепарация (от лат. «separatio» — отделение) — процесс механического разделения частиц на мелкие составляющие, при котором происходит высвобождение энергии. Химический состав частиц при этом не меняется».

Гарри медленно отложил в сторону перо и откинулся на спинку стула.

«Это изучают на втором курсе магической школы, — последовало новое предложение. А затем «своевременное»: — Здравствуй».

— Здрасьте, — промычал Гарри и, поднявшись, отошёл к окну. — Приехали. У меня в самом деле галлюцинации. — Он глубоко вздохнул, закрыл глаза, медленно выдохнул. Повторил это ещё несколько раз и снова заглянул в ежедневник.

«Не бойся меня, я всё тебе объясню. Меня зовут Том Реддл. Я — всего лишь воспоминание, заключённое в этот дневник. Я не опасен».

— Ну да, всего лишь воспоминание, — Гарри скорчил недоверчивую гримасу. — Ещё и неопасен, как же… — бормотал он самому себе. Потом нерешительно обмакнул перо в чернильницу и записал:

«Как такое возможно?» Слова поблекли и исчезли.

«С магией возможно всё», — был ответ.

«И как долго ты здесь?»

«Пятьдесят лет».

«Это чертовски долго. Должно быть, тебе жутко надоело сидеть в этом дневнике»..

«Если бы я был человеком, возможно, я бы заскучал. Но я лишь тень реального существа».

«Магические статуи и портреты тоже лишь отголоски реальных людей, но это не мешает им скучать, грустить и хотеть большего».

«Возможно. Однако ты встречал хоть один портрет, который хотел бы выбраться из своей рамы и ходить по твёрдой земле?»

«Я не встречал гиппогрифов, но это не значит, что их не существует».

«Мне нравится твой ход мыслей. Как тебя зовут?

«Гарри».

«Просто Гарри? У тебя нет фамилии?»

Посомневавшись, Гарри написал:

«Престон».

«Я не слышал о Престонах. Ты пишешь на французском языке, но твоё имя говорит мне, что твоё место в Хогвартсе, в самой великой школе для волшебников. Ты учишься или уже закончил?»

«Учусь. На втором курсе».

«Совсем ещё ребёнок, сам бы я никогда не догадался. Развей мои сомненья, ты учишься в Хогвартсе?»

Гарри мельком глянул в окно. Перо нерешительно зависло над бумагой.

«Да, — вывел он. — Я из Хогвартса».

«Ты правильно сделал, что предпочёл Хогватрс Шармбатону. Франция замечательная страна, она является родительницей многих великих умов магического мира. Люди там самые разнообразные и необычные. А какой красивый язык! Но в Шармбатоне тебя не научат настоящей магии. Только в Хогвартсе ты сможешь достичь небывалых высот. На каком факультете ты обучаешься?»

В считанные секунды Гарри воспроизвёл в голове все характеристики четырёх факультетов.

«Гриффиндор», — наобум написал он.

«Я, признаться, подумал о Ровенкло. Но и в Гриффиндоре попадаются разумные люди. Я сам слизеринец. Надеюсь, это не проблема?»

«Гриффиндор и Слизерин — извечные противники. Как пятьдесят лет назад, так и сейчас. Проблемы в этом нет».

«Я тоже так считаю. И всё же, Гарри, как к тебе попал мой дневник?»

«Я нашёл его в библиотеке... — Гарри посомневался, но всё же написал: — …отца».

«Твой отец как-то связан с Хогвартсом?»

«Насколько я знаю, нет. Он не британец. Но долго жил в Англии».

«Гарри, а ведь я соврал тебе: мне действительно здесь скучно. Не мог бы ты хоть иногда, если вдруг захочешь поговорить, заглядывать в этот дневник? Мне было бы очень приятно. Расскажешь о своей семье — я весьма заинтригован. Если у тебя на душе есть что-то, что ты не можешь сказать никому, смело пиши мне. Я смогу тебя понять и помочь. Раскрой мне свою душу, Гарри».

Гарри перевёл взгляд на перо в своих руках. Раскрыть душу — это звучало малость зловеще. Даже больше, чем малость. Но он чувствовал некое безотчётное притяжение к… частичке человека внутри? Скорее всего, обычное любопытство.

«Возможно, Том. Если возникнет надобность, я первым делом подумаю о тебе».