Принцип противодействия (джен)

Зеленый ковер шел волнами от легкого теплого ветерка, несшего с собой известие о конце весны. Здесь пели птицы, бегали ящерицы, а по ночам ухали совы. Но нога человека нечасто ступала здесь, ибо это было слишком безрадостное и угнетающее место. Нарванных цветов здесь было больше, чем тех, что росли свободно и черпали силы из земли. Их приносили старики, молодые и совсем еще маленькие дети, не понимавшие еще значения этого места, но душой чувствовавшие, что живые приходят сюда за безмолвным диалогом с мертвыми.

Бесконечные ряды белокаменных невысоких памятников, где золотыми буквами без всяких украшательств писали имя и дату жизни, наводили ужасную тоску и как будто хранили здесь покой и вечное молчание. Кладбище было ограждено невысоким забором, недостаточным для того, чтобы преградить путь хулиганам, но никто даже и не думал проникать сюда, чтобы нанести вред. Место это отталкивало, но вместе с тем и притягивало. Отталкивало тех, кто боялся смерти, притягивало тех, кто был достаточно смел, чтобы вступить на эту землю.

Грейс долго бродила между могильными плитами, она была здесь частым гостем и с каждым приездом замечала, какого большого количества своих детей лишается земля. Насчитав одиннадцать новых памятников, Грейс все тем же неторопливым шагом возвратилась к тому месту, от которого начала свое путешествие, и с удивлением обнаружила три белых гвоздики у могилы своего отца. Кто-то решил, что Вуд Китон достоин вечной памяти, а Грейс всегда приносила белые лилии — символ благодарности усопшему. Грейс опустилась на колени перед памятником и провела пальцами по золотой надписи: ей порой казалось, что все это сон, и ее любимый папочка на самом деле жив. Он подойдет к ней, обнимет за плечи и заставит встать с колен, прогнав невыносимую тоску. Но этого не произойдет, это останется лишь в ее воображении, и она еще много раз будет пытаться вернуть это мимолетное видение.

— Я предполагал в вас человека глубоко нерелигиозного, но не исключал глубоко духовного.

Грейс оторвала руку от холодного камня, который не в состоянии было согреть солнце, как не в состоянии была она вернуть своего отца, и повернулась на звук голоса. Совсем близко к ней стоял, опираясь на трость, Освальд Уайт, и лицо его теперь было очень серьезным и задумчивым, казалось, он решил снять с себя, наконец, маску безразличия. Хотя бы в таком месте и в такой момент. Солнце светило ему в спину, но Грейс не видела вокруг него светлого ореола, она видела его темную фигуру и круглые иссиня-черные очки, закрывавшие глаза, словно он был слеп. Уайт сунул трость по мышку и опустился рядом с Грейс на колени. Грейс надеялась увидеть его глаза, но очки закрывались сбоку шорами. Очевидно, он догадался о ее желании и поспешил снять очки. Он положил их во внутренний карман пиджака, глядя на золотые буквы памятника, и сложил руки на коленях.

— Спасибо за цветы, — еле слышно произнесла Грейс, твердо уверенная, что гвоздики — именно его преподношение.

— Ваши лилии умерли на палящем солнце, — откликнулся Уайт. — Я решил, что ваш отец достоин того, чтобы на его могиле всегда лежали живые цветы.

— Давно вы здесь побывали?

— Позавчера, заехал по дороге из больницы.

— Откуда вы узнали, что мой отец похоронен здесь?

— Эрл, — просто ответил Уайт, проводя пальцами по белоснежным лепесткам. — Вы очень любили своего отца?

— Мой папа — лучшее, что могло со мной случиться, — безрадостно отозвалась Грейс. Но от Уайта не смогли ускользнуть огоньки в ее глазах. — Он был для меня всем, и вряд ли кто-то уже сможет мне его заменить.

Уайт кивнул и погрузился в молчание, прислушиваясь к ветру, треплющему зеленую траву вокруг них.

— Ваши родители давно умерли, Освальд? — вдруг спросила Грейс.

— Почти десять лет назад. Странно, но я почти не помню их. Ни лица, ни людей. Вы своего отца помните?

— Его уже нет двадцать лет, а я отчетливо помню каждую морщинку на его лице, помню его какую-то особенную улыбку…

— Вам очень везет, Грейс, — Уайт неторопливо поднялся на ноги, предлагая руку Грейс. Она встала, опершись о его руку, и Уайт пошел вдоль могил, спугнув стаю певчих птиц. — У вас есть память, — он через спину указал на надгробие ее отца, — и она вас никогда не покинет. А мне есть, о ком скорбеть, но некуда прийти со своей скорбью. Моя память стерта, ее удушили, подло удушили, очень постаравшись, чтобы она больше не воскресла.

— Вы жалеете об этом?

— О, я о многом жалею, Грейс. Знаете, ведь есть вещи, которые другие люди могут тебе простить, если ты убедишь их, что иначе поступить было нельзя. Но проблема состоит в том, что сам себя простить ты не сможешь, и будешь нести это бремя до самой гробовой доски. Мне простили мое забвение, а меня самого словно жаба душит. Я никогда не приду на могилу своего брата, другие скажут — меня можно понять. А я не уверен, что сам себя понимаю. А вот что касается вас, то я уверен, что вам жалеть еще не о чем, у вас еще появится причина, но не сейчас.

— И о чем я могу пожалеть?

— Об упущенном времени, — Уайт слегка улыбнулся и сбавил шаг, чтобы идти рядом с Грейс. — Но есть способ этого избежать.

— И как же? — приподнятое настроение Уайта, казалось, перешло и к Грейс. Она уже не была столь мрачна, да и огоньки в ее глазах поменяли свою природу.

— Не отказываться от того, что, как вам кажется, от вас не убежит. Ведь оно вполне себе может убежать, показав вам язык.

Грейс улыбнулась такому маленькому сравнению Уайта и оторвала взгляд от травы под ногами. Вдалеке уже стоял автомобиль, водитель которого терпеливо ждал ее возвращения, и Грейс потянула за рукав Уайта, который уже хотел свернуть в другую сторону.

— Когда ваш самолет? — спросила она.

— Через час. Нам пора расходиться.

— Возвращаетесь в Нью-Йорк с сенсацией, но без модуля, — заметила Грейс, укоризненно глядя на Уайта, ложь во спасение которого недавно ей открылась.

— Ваш друг комиссар Рид уже отдал мне модуль, — ответил Уайт и закивал, заметив удивленное выражения лица собеседницы. — Жаль только, что вы не узнаете о моей сенсации. Лелею надежду, что когда-нибудь вас занесет в наш пропитанный бензином город.

— Когда-нибудь, — согласилась Грейс.

Всего в трех шагах от машины Уайт остановился, сделав глоток свежего воздуха, наполненного ароматом травы и цветов, и оперся на свою трость, став чуть ниже своего роста.

— Кстати, на вашем месте, Грейс, я бы не стал делать поспешных выводов о том, что никто не сможет заменить вам отца, — произнес он с каким-то чересчур довольным выражением лица.

— Что, претендуете на его место? — поинтересовалась Грейс без тени сарказма.

— Ни в коем случае! — поднял Уайт ладонь. — Я полагаю, мистер Гранди находится к пьедесталу ближе моего.

— Почему вы так считаете? — уже серьезно спросила Грейс, все еще не понимая его довольной физиономии.

— Потому что, любовь, Грейс, способна закрыть любую зияющую в вашей душе дыру. Любую.

Уайт широко улыбнулся, не показывая при этом зубов, и наклонил голову в знак прощания. Он развернулся на каблуках и пошел прочь от кладбища, нарушая тишину стуком своей трости. Грейс еще долго стояла, провожая взглядом уайтову спину, а затем залезла в машину, чему-то улыбаясь.