Чародейка (джен)

Вся жизнь казалось сном: свадьба, любовь, жестоко обманувшие, словно огоньки на болоте, мечты, завлекшие в непроходимую трясину.

Иногда сквозь ворох опавших листьев, по утрам покрывающихся тонким слоем инея, Джайне мерещилось смуглое лицо в обрамлении густых темных волос; черные глаза; надменно кривящийся рот. Образ причинял мучительную боль. Джайна чувствовала, что если за последней чертой что-то есть, они вместе — боль и образ, — последует за ней туда, чтобы не дать вожделенного покоя. Пусть говорят, что даже Боги, пересекая Сумеречные Воды, погружаются в желанное забвение и получают шанс начать Великий Круг заново. Джайна знала: в грядущих воплощениях её станет преследовать память о Рае, вероломном предательстве сумасшедшей сестры и чувство вины.

Любовь — есть порождение слившихся в единое не сочетаемых сил. И тот, кто позволил себе захлебнуться этой волной, обречен плутать по Звездной Пустыне, оплакивая превыше всего не душу, не творца, не сброшенной с тропы Бытия мир, — одного единственного смертного.

Не бывает несчастливой любви? Тот, кто утверждает подобное, никогда не любил сам. Так, будто из него медленно, по частям вынимают душу, а потом раскачивают на гигантских качелях, сплетенных из терновника. Так, что бы с каждым новым взлетом, каждым новым падением вытрясалось все: надежды на счастье, планы на будущее, желание жить, смех, слезы; голос, сплетающий звонкие ноты в венок из музыки и слов; небо, с его чистой высотой и густой синевой; желание танцевать и просто видеть мир, где никто ещё ни в чем не виноват.

Не бывает несчастливой любви? Полно! Любовь — Божественная Дыба. И счастлив тот, кто никогда не встречался с этой Святыней, низвергающей ангелов во тьму.

* * *

Уже на подходе к рубежам Клана, Джайна поняла: катастрофа не пощадила родительского крова.

Серебряная Тигрица остановилась, вздыбив шерсть на загривке и обнажив клыки.

Дома Тигров превратились в руины, будто сплавленные огнем в жуткие остовы. Зло — оно царило здесь, пропитало воздух, отравило землю.

Отец, как ты смог допустить?!

Ответ горек, очевиден и мучителен: если это стало возможным, значит, тебя больше нет. Встретился ли ты со своей Мореко? Или за Кругом Забвения встречи никому не нужны? Спи, Саблезубый Тигр! Тьма нагрянула слишком широким фронтом и горстка метаморфов, Хранителей Рубежей, не смогли её остановить.

Никто бы не смог.

* * *

Джайна не собиралась выживать: она шла, чтобы драться насмерть.

Она прожила короткую и мало занимательную жизнь. Напортачила с полученным даром. Сделала неправильный выбор. Наверное, была слабой и недалекой? Слишком наивной, слабохарактерной, мечтательной?

Есть ошибки, что действительно хуже преступления. То, что она принесла Мрак миру, — ошибка. Всего лишь ошибка, — не осознанный выбор! Но это теперь ничего не меняло.

Картина, открывшаяся взору на пороге «Сердца Тигра», не поддавалась описанию. Серебристая Тигрица застыла, сожалея о том, что ещё способна видеть, мыслить и чувствовать: тело отца пожирали чудовища в балахонах, скрючившиеся в три погибели. Пол, алый от крови, завалило разорванными трупами. Джайна боялась глядеть на них, опасаясь узнать старых знакомых.

Одинаково бескровные лица с горящими, отливающими зеленой блесной, глазами, повернулись в её сторону.

В том, кто выпрямился первым, Джайна узнала Винса Симэрсета: упрямый, раздвоенный ямочкой подбородок, прямые белесые волосы.

— Джайна?

Рядом с Винсом зеркальным отражением вырос Рутэн. Два блестящих брата, влюбленных в её сумасшедшую сестрицу.

— Мы ждали тебя, — сказал Винс.

— Прими человеческий облик, — кивнул Рутэн. — Так беседовать гораздо приятнее.

Джайна не противилась: инстинкт подсказывал, что в этой схватке ни когти, ни клыки не помогут.

Пустота взглядов, в которых не отражалось ничего, кроме похоти, была не приятнее жуткого голода, сверкающего в мертвых глазах.

— Где Горивэя? — Холодно спросила Джайна, одаривая пренебрежительным взглядом каждого из братьев.

Она не собиралась доставлять удовольствия этим исчадиям, впадая в истерику — истерики хороши для живых. Здесь таковых не было:

— Остаться в ряду живых — достойная цель. Но в вашем случае этого лучше было не делать. Как вы смотрите себе в глаза, когда подходите к зеркалу? — спросила девушка.

— Зеркала брезгуют нашими физиономиями. Мы не отражаемся в них. — Раздался за спиной голос Рая. — Добро пожаловать. — Рай обвел руками окровавленную залу. — Милости просим.

— Где Горивэя? — Повторила вопрос Джайна.

Рай наигранно поморщился.

— Ну, что ты заладила, как пересмешник: «Горивэя? Горивэя?». Разве ты не рада видеть меня, женушка? Разве ты не раскроешь мне объятия?

Джайна повернулась к братьям Симэрсет:

— Я должна увидеться с сестрой.

— Оставьте нас, — коротко приказал Рай.

Голос его утратил хрипотцу, — её Джайна находила очаровательной. В теперешнем варианте он звучал как текучий бархат. Только бархат не может течь.

Винс свел брови над тонким переносьем:

— Вэя просила оставить Джайне жизнь.

Рай нетерпеливо и пренебрежительно дернул плечом:

— Я не причиню девчонке вреда. — Кривая ухмылка изогнула губы лишь на одной половине лица. — Как ни как, она — моя жена.

Братья переглянулись.

В комнате остро пахло кровью. Остро и привлекательно. Запах дурманя, манил склониться и обмокнуть руки в кровь, поднести пальцы к губам и…

Джайна замотала головой:

— Нет!

Рай язвительно ухмыльнулся:

— «Нет?», — что ты хочешь сказать этим, светлая моя? — Издевательски вопросил новоявленный демон.

Запах накатывал, словно звучавшая громче с каждой секундной мелодия. В горле перчило. Жажда и желание зловещим шепотом искусителя забились на языке и в венах.

— Ни за что! — Крикнула Джайна, пятясь.

Ухмылка на лице Рая стала шире.

Развернувшись, Серебреная Тигрица метнулась прочь в распахнутые двери. Она почти летела, стремясь уйти. Но нет на свете скорости, позволяющей убежать от самой себя; от того, что внутри тебя. Если бы была волчицей, наверное, Джайна выла бы.

В океане отчаянья единственным лучиком сверкала мысль:

«Не стану чудовищем! Мир без солнца среди хищников не для меня. Я не хочу, не буду так!».

Тихие шаги, шуршащие за спиной. Как дуновение смерти.

Человек их услышать не смог бы. Даже метаморфу услышать такое не по силам. Хотела Джайна того или нет, но проклятие уже распахивало острозубую пасть.

Молодая женщина обернулась к мужу. Слезы кололи горло, мешая не то, что говорить — дышать.

Рай силился сохранять спокойствие. Но новое зрение нежити позволяло девушке за наигранной, подчеркнуто-показной театральностью мужа видеть лютую злобу, ярость, доходящую до ненависти.

— Мы будем рядом, и в жизни, и в смерти, — с задумчивой отстраненностью проговорил он. — Так, как ты всегда того хотела, светлая моя. Ты подарила мне Тьму — я отблагодарил тебя. — Рай оскалился, по-волчьи. — Мы коронованы черной короной, нам вручила скипетр тьма.

— Нет, — покачала головой Джайна.

— Что «нет»? — передразнил её принц.

Непостижимым образом лицо его выражало страстность, свойственную жизни, и леденящий холод, которого у живых не бывает. По волосам пробегали зеленые блики, напоминавшие недавние зарницы. Такие знакомые, привычные объятия на деле грозили смертью. Джайна отдавала себе в этом отчет.

Она подняла на мужа взгляд.

— Ты никогда меня не любил?

Рай смерил жену задумчивым взглядом:

— В прежние времена ты внушала мне щемящую жалость, нежность и гнетущее чувство вины. Как иначе? Ты же подарила мне все, о чем только может мечтать мужчина. А взамен мне нечего было тебе дать. Подумай сама, — этот новый мир не для тебя. Он жестокий, кровавый и …пошлый. Ты вся такая воздушная, чистенькая, нежная. Как ты станешь жить с мыслью о том, что твоя драгоценная сестричка беленькими ручками разорвала горло твоему папаше? Ведь такая действительность тебя не устроит? Я убиваю тебя не из ненависти, Джайна, — скорее из жалости. Подобный мир создан не для таких, как ты.

Джайна не сводила с него печальных, блестящих от непролитых слез, глаз.

Улыбка сошла с лица Рая:

— Ты умрешь, Джайна.

Ледяное кольцо рук сомкнулось, принося сладостное, замешенное на ужасе, блаженство. Но в следующий момент истому как рукой сняло: острые клыки впились в горло. Мучительная боль яркой вспышкой ворвалась в сознание. Тот, кого она любила убивал её.

Вместе с адреналином душу затопила ярость. Из последних сил Джайна перекинулась. Лапы её пробили грудную клетку, разрывая сердце. Рай дернулся, Джайна перебила ему позвоночник. Тигриные зубы с хрустом сомкнулись на плоти, вырывая огромный кусок. Руки мертвеца, сойдясь на горле зверя, принялись душить. Ни нежить, ни оборотень не рассчитывали вырваться живым. Любовники-враги, — они были беспощадны друг к другу.

Земля под ногами начала расступаться, они проваливались в трясину. Данное обстоятельство не прервало вампирской трапезы, руки Рая по-прежнему сжимали кисти Джайны тяжелыми кандалами.

Ярость, выросшая из попранной любви, топила обоих в глубокой, полной грязи, яме. Но никто не желал отступать. Сплетаясь в единый клубок, они уходили в землю, размытую горестными слезами попранных и забытых богов.

Джайна уцепилась руками за плечи мужа, не давая ему вырваться в последний момент.

Рай захохотал:

— О, моя утратившая разум и чувство грани прелестница! Где же твоя Великая Любовь?

— Тонет в грязном болоте! — Прохрипела Джайна.

Вода, ледяная, грязная, бурлящая, прибывала скоро.

У всего своя цена: у любви, гнева, счастья, мести. Каждый волен выбирать сам, за что умирать. За синее ли небо и за то, чтобы твои дети продолжали смеяться, радуясь жизни. Или же ради смерти ненавистного врага или неверного любовника.

Джайна знала, что её поступок темный и багряно-красный. Но она ни о чем жалела. Язвительный гордый смех не оставлял ей времени на сомнения.

— Джайна! — Донесся полный животной, непереносимой боли, крик сестры. — Джайна! Не надо! Вернись, вернись, пожалуйста! Я не смогу жить без тебя. Джайна. Джайна! Джай-на!!!

Столько ужаса, ярости, боли разве может поместиться в одном существе?

Тяжело жить, если ампутируют руку или ногу. Но как жить, если часть души берут, отламывают и отбрасывают в сторону?

Горивэя, бедная Горивэя…

«Прости меня, — мысленно обратилась Джайна к сестре. Или к тому, что от неё осталось в результате её фатальной, жуткой ошибки, извращенной любви. — Прости за все. Ничего уже не исправить».

— Не смей, Джайна! Не смей оставлять меня одну! Будь ты проклята! Будь ты проклята! Джайна, вернись!

Джайна попыталась откликнуться, рвануться вверх.

«Вернись! Вернись! Вернись,…».

Вода, земля, грязь, трясина смыкались, вязко, густо, неотвратимо.

Земля — тяжелое одеяло. Укрывшись — его уже не скинуть.

Мозг, отрезанный от кислорода, угасал, порождая картинки, яркие, полные жизни и красок.

— Джайна!

— Горивэя!

Звонкий девичий смех. Яркая, нереально яркая небесная голубизна с легкими облачками. Сестры летят на лошадях, идущих бок о бок, холка к холке, голова к голове. Колени почти касаются друг друга. Ладошки звонко смыкаются, пытаясь одна поймать другую. Горивэя подхватывает поводья и приподнимается в стременах, понукая лошадь увеличить скорость.

— Я не смогу быстрее! — Задыхаясь, кричала Джайна.

— Глупости! Просто пришпорь и следуй за мной!

— Вэя! Я не могу…

Смех, звонкий, заливистый, взлетающий вверх, будто пузырьки в игристом вине. Яркая амазонка мелькает между веток. Джайне приходится прилагать усилия, чтобы не отстать и не потерять лихую всадницу, бездумно несущуюся вперед.

Сухой ритмичный звук дробно бьющих по земле копыт.

Всадница в красном, картинно перелетает через поваленное дерево и поросль густых колючих кустов.

— Слышишь, как поет ветер?

Огненный алый колокол юбки юлой завертелся вокруг ног.

— Вэя!

Красные пятна…

Тяжесть.

Удушье!

Света больше не было.

Дорога может казаться бесконечной. На самом деле у всего есть конец.