Чародейка (джен)

Спустя час после разговора женщины стояли в центре Райской топи. Болото в лунных лучах выглядело довольно безобидно: почти чистое поле, только кое-где сиротливо проклевывались пучки травы.

— Утопленники и плавуны нас не тронут?

— Ни живое, ни мертвое по доброй воле не осмелится приблизиться ко мне, — успокоила Надежду хищница в людском обличье.

«Джайна» хорошо их понимала. Будь её воля, она тоже держалась бы подальше и от зловещих мест, и от пугающих сущностей. Однако, приходилось брести следом на Вэей, силясь не вспоминать о том, как они перемещались по воздуху минуту назад. Не задумываться о том, зачем они углублялись в эти «райские» кущи.

Острая осока недружелюбно резанула руку, — нетвердые ноги неосмотрительно оступились и чтобы не упасть девушка рефлекторно уцепилось за первый попавшийся куст. На коже вспухла красная капля.

Вэя порывисто обернулась, зашипев. Стало заметно, как глаза её поменялись.

Надежда успела только порадоваться, что темнота скрывает подробности происходящих перемен. Наверное, при более ярком освещении это выглядело совсем жутко.

— Осторожнее, смертная. Не забывай, — кровь слишком для многих здесь желанна! Я могу и не справиться с таким количеством жаждущих страдальцев.

— С собой справься, для начала — огрызнулась Чародейка.

Жижа под ногами, жадно чмокнув, начала исходить пузырями. Нечто всплывало со дна, привлеченное «русским духом». Не дожидаясь появления «чуда-юда болотного» Надежда, выбросив вперед руку, запустила «молнию». Электрический разряд ушел в воду, рассыпаясь искрами.

Попытка избавиться от неясной угрозы закончилась тем, что земля в буквальном смысле слова уплыла из-под ног. Затем, чтобы в следующее мгновение стремительно вернуться, пребольно ударяя по пяткам.

Белая рука с острыми черными ногтями, напоминающими гигантские птичьи когти, сомкнулась на шее, опрокидывая Надежду в липкую жижу.

— Совсем умом скорбная? — С искаженного гневом лица глядели безумные глаза, наливающиеся кровью. — Пока ты стоишь ногами в воде, твоя сила уничтожит тебя куда вернее, чем любая тварь!

— Поняла я, поняла, — прохрипела Надежда.

Да, народные слухи не врут — силища у нежити, дай боже. Или уж правильнее будет выразиться: «Не дай бог!». В смысле, встретиться в темном переулке.

— Умрешь, когда потребуется, — предупредила нежить, убирая руки. — Не раньше.

— Ага. Смерть обязательно должна быть рациональной, нужной и полезной. — Попытка сарказма разбилась о скалу неживой невозмутимости. — Ладно, не злись. Я все поняла. Моя безопасность на твоей совести, так что можно не дергаться. Долго ещё шагать?

— Пришли уже.

Место как место. Ничем, на первый взгляд, особенным не отличалось. Что-то подсказывало Надежде, что именно здесь она тогда «умерла». Вернее, не она — Джайна.

Тьфу! Так недолго и в дурдом попасть, чувствуя себя то одной, то другой. Джайной, сгоревшей между двумя чувствами, сильными и противоречивыми. И Надеждой, твердо верившей в разум, логику и рациональное начало.

Веэ, обернувшись, сверкнула клыками:

— Да ладно тебе, душа моя! Обе девушки не сильно рознятся. Если бы сегодня тебе пришлось выбирать между смертью любимого существа и его противоестественной жизнью, что бы ты выбрала, будучи Надеждой?

Чародейка прищурилась:

— В чем-то ты права, Вэя. Как всегда мыслишь более широкомасштабно. То ли опыт сказывается; то ли ты от природы умнее.

Вампирша язвительно хмыкнула:

— Тогда почему я всегда оказываюсь в дерьме, а ты — в малине?

— На мой взгляд, сейчас мы находимся в одном месте. И на малинник оно даже отдаленно не походит.

Вэя замерла, став похожей на мраморное изваяние.

— Ты его ещё любишь?

Можно было бы спросить: «Кого?». В последнее время в жизни Нади появилось достаточное количество мужчин, делающих вопрос актуальным. Но она твердо знала, о ком спрашивает Горивэя. А цирк, так сложилась жизнь, ей никогда особенно не нравился.

— Я его помню. — Вздохнула Надя. — Он для меня всего лишь воспоминание.

Учитывая все обстоятельства, очень даже «живое» воспоминание. Даже излишне: высокий, тонкий, жилистый; с густой шапкой мелких черных кудрей, насмешливыми глазами; лихой наездник, рубака, любитель приключений. Он был, бесспорно, привлекателен, интересен, желанен.

Глаза Горивэи блеснули зеленым огнем, совсем как у кошки.

— Вэя, — примирительным тоном заговорила Надя, — я не знаю, что заставляет тебя действовать, какие тайные расчеты. Но верю в одно — глупый мальчишка, в которого меня угораздило влюбиться в прошлой жизни, не заслужил ужаса, обрушившегося на его голову. Я не имела права, нарушая волю богов, игнорируя желания Рая, заставлять его быть рядом. Хотя и тебе, конечно же, не стоило вклиниваться между нами. Могла бы крутить романы с кем-нибудь другим.

— «Крутить романы»?! Я любила его, Джайна! Так же, как и ты. Я любила вас обоих.

Надежда обреченно покачала головой. Она где-то читала, что смерть — это ещё не трагедия. Трагедия, это когда погибают оба противника, и каждый, по-своему, прав.

Поднимался ветер. Звезд над головой не разглядеть — видимо, приближался очередной грозовой фронт. А может быть, в этом странном мире он прямо здесь и зарождался?

Только что вокруг не проглядывалось ничего, кроме зыбкой жижи. И вот взгляд обжегся о неровный танцующий свет багрового пламени.

— Как это? — Изумленно моргнула чародейка.

— Магически, — ухмыльнулась вампирша.

Надежда почти без удивления узнала в фигуре, греющейся у огня, лучника Паркэса.

— Я считала тебя положительным героем, — с презрением заметила она.

— Какое совпадение, — без эмоций отрезал тот. — Я тебя — тоже.

— Имею наглость до сих пор считать себя, — не героиней, конечно же, — но вполне положительной личностью.

— Когда это положительные личности служили мраку?

— Я ему не служу, — искренне возмутилась Надя.

Чуть наклонив голову вперед, стрелок глядел, словно волк через прутья решетки: яростно и бессильно.

— Ты действительно поднимешь это чудовище, Джайна?

Она коротко кивнула.

— Почему?

— Я же не спрашиваю, почему ты предал меня?

— Это было неизбежно. Либо я, либо Чархан должны были сделать это.

— Ты сделал это по его приказанию? — Надежда ощутила, как мускулы лица деревенеют.

— Я сделал это потому, что он не справился.

Девушка сначала выдохнула, и только потом поняла, с каким облегчением восприняла слова лучника.

Губы стрелка сморщились в горькой улыбке.

— Мы здесь нечто вроде перчаточных кукол, безвольно действующих по мановению руки Горивэи, — невесело хмыкнул он.

— Не понимаю, Паркэс…

— Что тут понимать? — Отвел он взгляд.— Мы оба её любили. А теперь ещё и ты! — Паркэс безнадежно махнул рукой. — Темный Властелин — опытный кукловод.

Снова скользкая, липкая тень скользит по лицу, как не видимая паутина. Хочется поскорее на свежий воздух, вымыть руки, подставить лицо под струи ветра и лечить взгляды облаками, белыми, чистыми, пушистыми.

— Между любовью и дракой Чархан выбрал последнее. Наверное, он сильнее меня и умнее. Для меня значение имеет только она — моя Темная Королева. Я знаю, что проклят. Пусть так и будет — я сам выбрал мой путь. Но у тебя нет повода для служения Тьме. Не верь Темному Властелину, Джайна.

Смотреть Паркэсу в глаза было тяжело. Ох, уж эта обреченность и безнадежность! Из-за них так хочется схватить человека, — за грудки или за плечи, не важно, — и трясти! Трясти до тех пор, пока он не очнется, не начнет бороться. Разозлившись, начнет, наконец, действовать!

Но ведь бывает так, что чудовище под кроватью — не выдумано? Оно там на самом деле, такое страшное, такое голодное и опасное, как ты себе его и представлял. Бывает так, что любое действие обречено на поражение. Тогда безнадежность и обреченность оправданы, вот что самое страшное.

Когда Надежда только начинала работать, к ней поступил пациент с ожогами третьей степени. Ожоги занимали семьдесят пять процентов тела — почти головешка. Живая и страдающая.

Едва взглянув на больного, молодой хирург выбежала из реанимации. Вошедший следом Григорий Николаевич положил широкую тяжелую ладонь на вздрагивающие от рыданий плечи. Он не укорял в непрофессионализме, не ругал. Только сказал:

— Если тебе страшно просто глядеть на него, представляешь, какого ему? Ты сама выбрала такую профессию, — думать о других больше, чем о себе. Не можешь брать на себя чужую боль, увеличивать её ради того, чтобы завтра жизнь — лишь только возможно, но далеко не факт, — могла продолжаться! — уходи прямо сейчас. Тебе здесь не место. А если можешь — возвращайся к пациенту.

Почему она сейчас вспоминала об этом?

С черного неба просыпались снежные просянки, закружившись вокруг. Обнаженная стройная фигура с разметавшимися по плечам светлыми кудрями блеснула, точно отблеск света на клинке.

— За дело, Чародейка. — Проговорил высокий холодный голос. — Время пришло. Или вышло? Черт его знает! Но — пора.

— Что делать-то? — Надя подула на озябшие ладони и пальцы.

Улыбка вампирши стала почти жизнерадостной:

— Понятия не имею. За истекшее время ни один, даже самый сильный и опытный маг так и не смог пробить магию, сотворенную тобой. Только ты можешь поднять положенные щиты, душа моя.

Надежда не перечила. Чувствовала, знала — может. Должна. Но вот только— как?!

Она закрыла глаза, представляя себе ту ночь. Тогда порывами дул шквалистый ветер. Всполохи молний резали тьму на куски. Отчаяние и безысходность, ярость, сменяющаяся пустотой. Жестокая схватка. А потом — трясина…

Мать, сырая земля! Кормилица, дающая приют, защиту и силы. Почва, полная запахов, неясных движений, глухих звуков. Отзвук рыданий, словно стихающее эхо. Звериный рык.

— Рай? — Позвала Надежда.— Рай!

Длинный узкий ход с высокими потолками, залитый густым синим светом. Какое же это странное место — «То, чего нет». В нем причудливо возвышались холодные глыбы.

И стало понятно, «как», и ясно «что» — все разрозненные ниточки сплелись в единый узор.

Вскинув руки, Чародейка направила в середину ледяного столба шипящую молнию — дар гневливой богини.

Воздух дрогнул. Столб «запел», как умеют петь вершины гор, покрытые вечными снегами: пронзительно, высоко и грозно. Расколовшись, глыба начала распадаться.

Смех, холодный и безумный, ударил в уши.

Земля завертелась. Её метафизическое «я» вернулось в тело.

— Получилось! Кажется, на этой раз получилось! — Смеялась Горивэя своим коронным мелодичным взлетающим смехом.

Будь Надежда вурдалаком, открывшаяся картина её, может быть, и порадовала бы. Пока же вид покрывающегося пенистой шапкой болота вызывал лишь ужас, поелику явление противоестественное. Пространство заполнилось мириадами взбесившихся снежинок, больно колющих щеки. Вой, словно тысячи душ покидали адские врата, ликуя, злобствую, торжествуя, огласил пустынный край.

Пузыри, подобно тем, что взрывают гладь лужи, только огромных размеров, вспухали на месте, совсем ещё недавно казавшемся ровной гладкой лужайкой. Над головой «чернила» пришли в движение. Из выворачивающегося наизнанку пространства, вращающегося, словно гигантская карусель, надвигалась фигура.

Высокая, тонкая, лаконичная, словно скупой карандашный штрих.

Надежда узнала его. По-настоящему она никогда его и не забывала.

— Рай?!

Два женских голоса, живой и мертвый, слились в один звук.

Безумное лицо мертвеца, жаждущего крови и плоти, неотвратимо пиближалось. Синюшная кожа, запавшие глаза, оскаленные, точно у бешенной собаки, клыки. То, что казалось одеждой, на самом деле было рассыпающейся на глазах ветошью, — ветер срывал с тела все лишнее. Отливающие алым пламенем зрачки леденили кровь.

Замерев, Надежда смотрела, как к ней приближалась смерть.

Ветер и снег. Ночь, клонящаяся к исходу. Готовый, наконец-то, замкнуться круг.

Поднявшись в воздух, хищник в человеческом обличье коршуном упал вниз. Но до того, как вампир впился Надежде в шею, рука Паркэса оттолкнула её:

— Беги!

Лучше бы она не поднимала глаз и не видела, как клыки твари входят в человеческую плоть, разрывая её; как кисти монстра, сжимаясь, дробили кости, разрывали сухожилия, выворачивали кости из суставов.

Когда Черный Человек выпрямился, в глазах его отражался светильник разума.

— Здравствуй, красавица, — облизнул Рай губы, словно сытый кот. — Познакомимся поближе?