Путешествие на Восток (джен)

Я долго не спал той ночью. Слова Эйлин звучали в моей голове, словно какое-то наваждение, заглушая даже громкое пение цикад за маленьким окном. То, как она смотрела на меня, прощаясь у порога, и все, что было до того: почему это казалось настолько тревожным? Только тихий рокот в отдалении, за которым последовало чуть заметное дрожание стен, отвлек меня от этих мыслей. Я никогда не видел сошествия горной лавины, но иногда слышал эти звуки, так странно напоминающие рев исполинского зверя, рвущегося из заточения.

Суеверные маглы, заслышав звуки грома или иного буйства стихии, в страхе перед очевидным проявлением Божьего гнева осеняют себя крестным знамением, чтобы засвидетельствовать свою верность Христу. Но я не видел ни одного опытного мага, который повел бы себя подобным образом, каким бы преданным христианином тот ни был. Ибо магия, как и любая сила, влечет за собой ответственность, и каждый из нас рад сбросить с себя хотя бы часть этой ноши, столкнувшись с чем-то, что много сильнее любого мага. Звук лавины успокоил меня. Сон пришел незаметно и был полон Пустоты.

Пустота окружала меня со всех сторон, и черная бездна зияла над моей головой и под ногами. Казалось, что я падаю — совсем как тогда, во время нашего безумного ночного полета к Храму Творения, — но я не испытывал ужаса и не ждал гибели. «Чувствуй пространство», — донесся голос Матери Кали из темных закоулков памяти, и я понял, что впервые могу выполнить ее указание без помех. Майя, цветная пена на поверхности истинного бытия, больше не туманила мне взор: теперь я имел дело только с Пустотой, с Брахманом. Теперь я видел, и понимание заполняло меня без остатка, сотрясая основы моего существа.

Великий Эвклид, пытавшийся измерить Пустоту и вычислить ее законы, как же не узрел ты бесконечную толщу океана под ничтожной масляной пленкой, которая казалась нам пространством доселе? Вот же эти бесчисленные нити, образующие ткань реальности, неимоверно сложный вышитый ковер, своим рисунком способный посрамить изделия лучших магрибских мастеров, невидимый, но осязаемый и мыслимый. Кажется, я рассмеялся от наступившей легкости, но не услышал своего смеха. Так вот каким видят мир бессмертные боги!

Все, что говорила о пространстве Кали, вдруг сложилось в одно целое, стало частью этого прекрасного ковра, и пусть я пока не мог того же сказать о времени, но я чувствовал: самый высокий барьер позади. Я понял нечто такое, что лежало за порогом человеческого знания. Не это ли ощущал Адам, впервые вкусивший плод с эдемского Древа? Теперь мне достаточно разорвать несколько нитей и заново соединить их в другом порядке, чтобы часть узора, составляющая меня самого, оказалась совсем в другом месте. Я потянул нити, ощутив упругое сопротивление Пустоты, жаждущей быть целостной, и, когда они с тихим звоном оборвались, заново соединил их. Бездна вокруг осталась бездной, но я знал, что Пустота отозвалась на усилие моего разума, изменив свою форму.

— Невероятно, — прошептала Эйлин у меня за спиной. — Я говорила, Игнотус, ты талантлив.

Я обернулся, но не увидел ее лица в кромешной темноте.

— У меня получилось, Эйлин.

— Я знаю. Я была с тобой с самого начала. Но вряд ли я смогу повторить это когда-нибудь.

— Конечно, сможешь. Еще пара занятий у Кали…

— Игнотус. Надеюсь, ты когда-нибудь простишь меня за то, что я сделала.

— За что? — удивился я.

Но ее уже не было рядом, и только нити Пустоты сплетались и расплетались вокруг меня в причудливом танце, который мы зовем реальностью. Во сне все воспринимается иначе, и подчас меня ни капли не тревожит то, что ужаснуло бы днем, когда я бодрствую. Слова Эйлин растворились в этом танце нитей, и я оставался спокоен и сосредоточен, словно за своим старым столом в Годриковой впадине с пером в руках. Я мог бесконечно наблюдать за этими нитями, следовать за ними сквозь тысячи сплетений, все глубже и глубже погружаясь в отрешенность, но никогда не смог бы описать свое путешествие словами. Я — лишь часть этого вечного узора, устойчивое сочетание узлов и пересечений, крохотный фрагмент беспредельного полотна Брахмана, и не нужны никакие слова, только безмолвие и созерцание истинной полноты бытия. Самадхи — так называл это Рамеш.

Но даже самадхи не длится вечно. Пробуждение было резким и болезненным. Я сидел на полу, прислонившись к своей кровати и тяжело дыша, и едкий пот заливал мне глаза. Ущербная луна заглядывала в окошко, дрожа в потоках раскаленного воздуха. Цикады смолкли. Где-то вдалеке тихо скрипнула дверь, и я услышал звук шагов: кто-то осторожно ступал по дощатому покрытию у входа в монашеские кельи. Все еще неспособный сбросить чары оцепенения, наложенные на меня самым причудливым из моих снов, я какое-то время просто слушал, даже не пытаясь встать. Потом, все еще вслушиваясь в происходящее, я осторожно поднялся и, приоткрыв дверь, выглянул наружу.

Чья-то темная фигура в мантии с низко надвинутым капюшоном застыла у входа в келью Эйлин. Меня словно окатили ледяной водой из ведра. Выхватив палочку, я вышел на свет луны и, нацелив оружие на противника, крикнул:

— Стоять! Кто ты такой?

Фигура сделала неуловимое движение. Палочка в моих руках обратилась свинцовым шаром и выскользнула из пальцев, с глухим стуком упав на землю. Незнакомец развернулся и побежал к главным воротам. Что он успел натворить, пока мы спали? Я понесся следом, но сразу же понял, что не успею догнать его раньше, чем он достигнет ворот, а за ними — холмы, поросшие бамбуком и бузиной, где скрыться ночью — проще простого. К тому же, лишившись оружия, многое ли я могу сделать? Мысленно я проклял себя за то, что в первый день в Шамбале снял с пояса меч и оставил его валяться в углу кельи. И все же…

Что-то изменилось. Мир, который я вижу вокруг каждый день, — наваждение, майя. Там, в глубине, это танец нитей, которые, должно быть спряли мойры когда-то, когда само время было молодо. И, если немного потянуть вот эти несколько… Мне почти не пришлось делать усилие.

Выглядело это, словно я посмотрел перед собой сквозь алхимическую реторту с водой. Пространство вспучилось пузырем перед беглецом, и тот, споткнувшись, покатился кубарем по дощатому настилу. Я с удвоенной силой рванулся вперед, стремясь успеть до того, как противник придет в себя. Еще несколько секунд… Таинственный враг поднял голову. Мантия на мне вдруг обратилась металлическими листами: меня словно запихали внутрь бронзовой статуи. Замерев без движения, скованный по рукам и ногам неподатливым металлом, я зашатался и с грохотом повалился на землю.

Где-то за спиной скрипнула дверь, затем другая. Мой противник, не мешкая, вскочил на ноги и, не глядя на меня, вновь понесся к выходу. Я заскрипел зубами от бессилия. Валяюсь тут железным истуканом и решительно ничего не могу сделать. Где вы, нити Пустоты? Почему именно сейчас эту чувство пространства покинуло меня, а мир снова стал самим собой, плоской и скучной картинкой над невидимой бездной Брахмана? Враг уходил все дальше. Я постарался успокоиться. Никаких страстей: они привязывают чародея к майя и мешают видеть глубже. Только ледяной покой и безмолвие, покой, открывающий врата в Пустоту, и ее нити врастают в мое сознание, снова делая меня лишь фрагментом бесконечного узора.

Новое сплетение нитей, меняющее узор действительности. Как просто это происходит в нужном состоянии! На этот раз все было иначе. Никакого пузыря вздутого пространства: просто я сам, покинув металлическую оболочку, оказался на шаг впереди незнакомца, рухнув прямо ему под ноги.

— Ай! — неожиданно высоко воскликнул очень знакомый голос, и злоумышленник, больно врезавшись ногой мне под ребра, свалился сверху, чтобы, не мешкая, тут же вскочить.

— А ну стой! — прорычал невесть откуда взявшийся Антиох, подняв перед собой палочку. — Назови себя!

Подбежавший Кадм ничего не сказал, только нахмурился, глядя на всю эту сцену. Из ниоткуда возник Амар — все с тем же отрешенным выражением лица, значение которого мне теперь было понятно, как никогда. Выскользнувший из темноты Рамеш не отличался такой сдержанностью: его глаза округлились, и он бросил беспокойный взгляд вначале на меня, а затем на Амара. Вокруг нас появлялись монахи: некоторые — мгновенно, иные — неторопливо покидая свои жилища.

— Спокойно, Антиох, — проговорил я, поднимаясь на ноги. — Никаких сражений больше не будет.

— Что тут произошло? — спросил Кадм, протискиваясь вперед.

— Не знаю, — покачал я головой и перевел взгляд на фигуру в капюшоне. — Объясни, Эйлин, что все это значило?

Она откинула капюшон и, всхлипнув, посмотрела мне в глаза, не обращая внимания ни на моих ошарашенных братьев, ни на застывших вокруг монахов. Я вздохнул, обнял ее за плечи и сказал.

— Пойдем. Объяснишь все дома.

«Дома». До чего ж легко сорвалось у меня с языка это слово, относившееся лишь к тесной монашеской келье в бесконечно далекой и бесконечно чуждой стране. Настанет ли время, когда я забуду наш настоящий дом и лучшие годы, которые я некогда провел там? Остается лишь догадываться, что чувствует Эйлин, чей дом в Эксетере теперь стал лишь напоминанием о пережитом ужасе. Она не сопротивлялась, когда я повел ее мимо расступившихся монахов, по-прежнему хранивших молчание. Невольно оглянувшись на центральный храм, я увидел на его ступенях неподвижно застывшую Мать Кали: казалось, что ее пурпурное одеяние светится в лунном свете. Я только надеялся, что произошедшее не заставит ее изгнать нас из Шамбалы навсегда.

Задумавшись, я едва не споткнулся о вывороченные доски настила там, где я изогнул ткань пространства. Моя мантия уже приняла прежний вид, и Кадм швырнул ее мне в руку движением палочки. Следовало бы мне догадаться, кого я преследую, — кто еще обладает такими способностями к трансфигурации? Вернувшаяся к исходной форме палочка закатилась под порог, и пришлось повозиться, извлекая ее оттуда. Я завел Эйлин в ее келью и усадил на кровать, а сам остался стоять рядом с братьями.

— А вот теперь объясни, пожалуйста, — тихо сказал я. — Что ты здесь устроила и зачем?

Эйлин уже успокоилась, хотя отчаяние все еще проскальзывало в ее взгляде. Давить я не стал: просто спокойно ждал ее ответа.

— Разве непонятно? — отозвалась она, опустив голову. — Я собиралась покинуть Шамбалу. Уйти подальше от вас.

Мне словно воткнули кинжал между ребер. Подальше от нас. От меня? Мои ноги вдруг перестали держать меня, и я без сил опустился рядом с Эйлин.

— Покинуть, значит? — эхом повторил я, и глаза мои затуманились от странного жжения. — Я… я думал, ты меня…

— Я люблю тебя, Игнотус, — ответила она, не обращая ни малейшего внимания ни на криво ухмыльнувшегося Антиоха, ни на смущенного Кадма. — Именно поэтому. Я же говорила тебе днем. Пока я рядом, тебе… всем вам грозит смертельная опасность. Ты помнишь пророчество.

Я утратил дар речи. Антиох устало покачал головой, но также ничего не сказал. И только Кадм, нервно рассмеявшись, проговорил:

— Эйлин, с пророчеством так не справиться. Вспомни слова Валмиры. Что бы ты ни делала, пророчество сбудется, просто ты не знаешь, каким путем это произойдет. Греческие трагедии полны таких историй. Мы трое могли погибнуть, преследуя тебя: как тебе такая возможность?

— Но я должна была попытаться, — почти прошептала она. — Я не могу просто… сидеть и ждать вашей смерти. Может быть, оставшись одна, я нашла бы способ избежать судьбы.

— Эйлин, — мягко сказал я, взяв ее руки в свои, — если есть возможность избежать судьбы, то лишь только здесь, в Шамбале. Мы останемся и будем учиться у Матери Кали. Мы познаем природу времени и тогда сможем изменить то, что нам предначертано. Не раньше. Понимаешь?

Она потерянно кивнула, ничего не ответив, но мне этого показалось мало.

— Обещай, что больше не станешь делать таких глупостей, — твердо сказал я.

— Обещаю, Игнотус.

— Вот и славно. Ложись спать, а завтра мы продолжим решать нашу задачу. Если помнишь, задач у нас теперь две. Эта странная записка… Словом, спокойной ночи. На этот раз по-настоящему.

— Спокойной ночи, братья Певереллы, — слабо улыбнулась она в ответ.

За дверью кельи уже никого не было: монахи уже разошлись по своим жилищам. Никто не остановил нас, чтобы задать вопросы о произошедшем, словно в Шамбале каждый день случаются магические поединки и преследования. Не было и Кали на ступенях храма, но я серьезно подозревал, что богиня еще заговорит о ночном происшествии утром, когда мы явимся на очередное занятие.

— Я не хотел лишний раз беспокоить Эйлин, — заговорил Кадм, когда мы отошли достаточно далеко, — ей не помешает как следует выспаться. По-моему, я нашел ключ к шифру.

Я встал как вкопанный.

— Ты смог прочесть сообщение?

— Да как тебе сказать, братишка… Думаю, что да. Это действительно латынь. Но я все еще не уверен. Там есть незнакомые слова, да и в целом смысл сообщения по-прежнему ускользает от меня. Возможно, это был лишь первый слой шифра.

Так я и думал! Кадм, столкнувшийся с очередной загадкой, так просто не уляжется спать: для начала он вытянет из нее все, что можно. Несмотря на то, что в нашей семье с шифрованными сообщениями и манускриптами имел дело преимущественно я, именно Кадм нередко был тем, кто первым постигал их смысл. Его причудливое мышление, способное совершать парадоксальные, но в конечном итоге верные перескоки от фактов к объединяющей их истине, разрушало внешне непрошибаемую стену любой тайнописи подобно осадному орудию. Почти не было шифров, устоявших перед его натиском. Мне же всегда не хватало этой маленькой толики безумия, чтобы сделать несколько шагов вслепую, за пределы известных мне методик.

— Не томи, Кадм, — сказал я. — Что за сообщение и как тебе удалось его прочесть?

— Давай поговорим об этом завтра, Игнотус. Возможно, у меня появятся новые идеи к утру.

На сей раз взвился уже Антиох.

— Да ты никак издеваешься! Не только Эйлин надо выспаться. Не знаю, как Игнотус, но лично я точно теперь не засну. Рассказывай, что выяснил, если не хочешь отведать Империуса.

— Ты же знаешь, на мне не сработает, — усмехнулся Кадм, открывая дверь в свою келью. — Ладно. Входите. И вот еще что…

Он замялся. Подгонять его я счел излишним: просто вошел следом и терпеливо ждал, пока мой брат справится с сомнениями.

— Словом, мне кажется, лучше пока ничего не говорить Эйлин. Не только ради ее спокойствия. Ты сам видел: она способна на необдуманные поступки.

— У меня нет никаких тайн от нее, — пожал я плечами. — Даже если бы я хотел, она — стихийный легилимент, помнишь? Стоит мне увидеть твою страшную тайну во сне…

— Решай сам, Игнотус, — отозвался Кадм. — Но вначале послушай меня. И ты, Антиох, тоже. Возможно, это по твоей части.

Он подошел к столу, где лежал исписанный латинскими буквами пергамент. Буквы складывались в столбики разной ширины, некоторые их последовательности были обведены чернилами, словно имеющие особенно важное значение.

— Как я уже говорил, идею о том, что это подстановочный шифр, я отбросил сразу, — сказал Кадм. — Но тогда мы наверняка имеем дело с перестановочным шифром: мне трудно представить себе возможность сохранить частоту букв, характерную для языка, как-то иначе.

— Но пробелы между слов… Разве их сохраняют при перестановках? — с сомнением спросил я.

— Я говорил тебе: многие из «слов» слишком похожи на настоящие слова — их легко прочесть. В этом и разгадка: неведомый автор просто сгруппировал буквы так, чтобы получилось побольше удобочитаемых сочетаний. Не знаю, хотел ли он усложнить нам жизнь или же облегчить ее себе, но уверяю тебя: на пробелы можно не обращать никакого внимания. Это просто мусор: умей отделять его от действительно важного, братишка. Значение имеют сами буквы и их последовательность.

— И как же тебе удалось восстановить их исходное расположение? — подал голос теряющий терпение Антиох.

— Арабские цифры в начале первой строчки, конечно. Сто сорок три по одиннадцать. Смотрите сюда. Игнотус, попробуй свои силы. Сможешь понять, к чему эти цифры относятся?

Он положил передо мной записку и обратил ко мне вопросительный взгляд. «143/11 IIE MAG SET VS VENSTACN…», — вновь прочел я, посмотрев на первую строчку. Где-то глубоко внутри сознания забрезжила догадка.

— Сколько всего букв в этом сообщении? — спросил я, склонившись над столом. — Ты считал?

— Конечно, — довольно кивнул Кадм. — И ты мыслишь в нужном направлении. Их сто сорок три, не считая самих цифр.

— Значит, второе число…

— Не просто второе число. Оно отделено косой чертой, Игнотус. Сто сорок три по одиннадцать. Нам нужно записать буквы сообщения по одиннадцать в ряд. Не буду лишать тебя удовольствия сделать это самостоятельно. Советую писать их в столбик — так легче будет перейти ко второму шагу.

Я уселся за стол под пристальными взглядами братьев и подвинул к себе чернильницу. Взяв чистый лист бумаги, я стал аккуратно переписывать на него первые одиннадцать букв сообщения, стараясь, чтобы получился ровный столбик. Покончив с этим, я построил второй столбик из следующих одиннадцати букв. И третий. Уже на четвертом я понял, что у меня получается. Когда все буквы были записаны, передо мной оказался прямоугольник из одиннадцати строк и тринадцати рядов:

I N V T E R O M O N T

I S F O R A S M I T T

E T V R P E R H A N V

M A N V B I V R I T R

A C V S T O D I T R E

G N O P E R D I T O S

S V B F O N S D A N V

E T V O C E S A M O R

T V I S C L A M A N T

V I N D I C T A M V O

S I N V E N I E S I N

V L T I M V M C A R M

E N S A N I I V A N I

— Вот, собственно, и все, — довольно улыбнулся Кадм. — Шифр оказался простейшим, а исходное сообщение — перед тобой, нужно лишь заново расставить пробелы.

Я скользнул взглядом по прямоугольнику, и начал строчка за строчкой переписывать заключенный в нем текст. Первые же слова заставили меня озадаченно нахмуриться. «В утробе горы»? Что это значит? Тряхнув головой, я записал сообщение целиком, получив записку, немногим более ясную, чем до расшифровки. Исходный текст гласил:

«IN VTERO MONTIS FORAS MITTETVR PER HANVMAN VBI VRITRA CVSTODIT REGNO PERDITOS SVB FONS DANV ET VOCES A MORTVIS CLAMANT VINDICTAM VOS INVENIES IN VLTIMVM CARMEN SANIIVANI». ⁽¹⁾

— Переведи, — кивнул мне Кадм.

— «В утробе горы, брошенной Хануманом, — медленно прочел я, — где вечный Вритра хранит погибшее царство под источником Дану и голоса мертвых взывают об отмщении, найдешь ты последнюю песнь Сандживани». Хануман? Вритра? Что все это значит, Кадм?

— Не имею представления. Как я уже сказал, это может быть лишь первым слоем. Может быть, но не обязательно.

— Тогда почему ты не хотел показывать сообщение Эйлин? Здесь нет ничего ужасного или… Проклятье, да здесь вообще ничего нет: чепуха какая-то.

Кадм попытался вздохнуть, но вместо этого протяжно зевнул и почесал лоб тыльной стороной ладони.

— Я не уверен, Игнотус. У меня сейчас нет ничего, кроме смутных догадок. Ты же знаешь, как работает мой ум. Я бреду впотьмах от одного светлого пятна к другому, и понятия не имею, куда это приведет меня, до тех пор, пока приду. Но вспомни вторую часть записки, которая не была зашифрована. «Не доверяй ей» — понятно, кому именно предлагают здесь не доверять. А теперь подумай: некто просит нас не доверять Кали, а потом говорит, что в каком-то погибшем царстве мы найдем… что-то, должно быть, очень ценное. Не хочет ли он сказать, что эта великая ценность сможет дать нам то, чего мы не получим от Кали, несмотря на все ее обещания?

— Может быть и так, — неуверенно пробормотал я. — Но Эйлин… При чем здесь она?

— А вот здесь мы вступаем на самую зыбкую почву, брат. Что местные могут знать об Эйлин, как ты думаешь?

— Думаю, ничего. Только то, что она чародейка с Запада.

— Вот именно. И еще то, что у вас с ней… особые отношения. Прости, но это в глаза бросается, и уже очень давно.

Я отчего-то почувствовал себя задетым.

— И что из этого? — резковато спросил я. — Вряд ли наши отношения могут послужить поводом…

— Еще как могут. Смотри глубже, Игнотус. Мы прибываем в поселение, где живет только одна женщина. И какая! Прекрасная и могущественная. Богиня — в буквальном смысле, а не в иносказании. С первого же дня наше внимание поглощено Матерью Кали — и твое внимание тоже, братишка, не отрицай это.

— У меня и в мыслях не было!..

— А я и не утверждаю ничего подобного. Эйлин тоже ведет себя очень достойно: ее не в чем упрекнуть. Однако же ее легче, чем любого из нас, убедить в том, что Кали не заслуживает доверия. И вот мы видим в записке, адресованной именно ей, призыв не доверять… Ты можешь передать Эйлин все, что узнал сегодня. Как я уже сказал, решение принимать тебе. Но автор записки, похоже, крайне нуждался в том, чтобы мы не имели никаких дел с богиней, и это беспокоит меня, даже если он говорит правду в конечном счете. А Эйлин… — Кадм покачал головой. — Словом, она может уцепиться за новую идею, даже если все мы решим иначе.

Кадм, как всегда, бил в цель каждым словом: убедительности ему было не занимать, хотя все внутри меня протестовало против подобных выводов. Не найдя достойного ответа, я лишь мрачно кивнул и, чтобы отвлечься от невеселых мыслей, спросил:

— Как же мы поступим? Все эти имена в записке, которые лично мне ни о чем не говорят: сложно догадаться о смысле, не зная, к кому они относятся.

— Поспрашиваем у монахов, — вмешался Антиох. — Ну чего ты так смотришь? Если даже это нечто запретное, мы ведь чужестранцы, нам простительно любопытство. Скажем, мол, слышали где-то в разговоре… Я мог бы также сбегать в ту западную деревушку, тамошние жители — наверняка более словоохотливы, чем эти молчуны с посохами.

— Отличная мысль, — кивнул Кадм. — Займись этим, брат. Ты, Игнотус, можешь попытаться разговорить монахов, язык у тебя недурно подвешен. Только не спрашивай слишком уж много за раз, чтобы подозрений не вызвать. Ну, а я тем временем покопаюсь в книгах и картах. Не исключено, что все эти имена ссылаются на местные легенды или даже самые настоящие исторические события.

Антиох громко зевнул и распахнул дверь.

— Уже не сегодня, — сказал он, выходя за порог. — Приятных снов.

Я помедлил, и Кадм, уже собравшийся было улечься спать, заметил это.

— В чем дело, Игнотус?

— Что, если нам вообще не следует решать эту загадку? — пробормотал я. — Что, если это еще одно испытание, за которым стоит сама Кали? Мы оба знаем одну очень похожую историю.

— Плод с Древа познания? — усмехнулся Кадм. — Вкусивший его немедленно изгоняется из рая, навсегда лишившись вечной жизни. Понимаю, о чем ты. Кали может проверять нашу верность или целеустремленность, или что угодно еще, подсунув нам то, что способно сбить с пути.

— И что ты думаешь об этом?

Кадм пожал плечами и, опустившись на подушку, закрыл глаза.

— Думаю, что это не так, — сказал он наконец. — Я могу ошибаться, да. Но знаешь, Игнотус… Мы смогли добраться сюда во многом благодаря тем же качествам, которые теперь снова заставляют нас отправляться в неведомое. Мать Кали должна понимать это.

— Однажды наши предки утратили Эдем из-за этих качеств, — покачал я головой. — Нам всегда мало того, что мы имеем. Даже когда мы в раю. Почему, Кадм?

— Наверное, потому что мы люди, — пробормотал он. — Не боги. Не ангелы. Мы просто люди. Даже в раю мы всегда будем видеть сны о чем-то за его пределами. Всегда будем следовать за ними.

Я раскрыл рот, чтобы пожелать брату спокойной ночи, но он уже крепко спал. Пол под ногами слегка дрогнул, и откуда-то из неведомой дали донесся тихий рокот, похожий на утробное ворчание исполинского зверя. Осторожно прикрыв за собой дверь, я вышел под ночное небо Шамбалы.

1) В классической латыни буква V использовалась для обозначения гласной «у» и согласной «в» (с чем и связано преобладание этой буквы в латинских текстах), а буква U изначально использовалась как иной вариант ее начертания. Раздельно они стали использоваться только в конце XIV века. Также отсутствовала буква W. Буква J стала использоваться для обозначения иного звука еще позже — в XVI веке. Поскольку время действия — XIII век, Певереллы имеют дело с ранней классической латынью. В современном написании текст записки выглядел бы немного иначе:

«IN UTERO MONTIS FORAS MITTETUR PER HANUMAN UBI VRITRA CUSTODIT REGNO PERDITOS SUB FONS DANU ET VOCES A MORTUIS CLAMANT VINDICTAM VOS INVENIES IN ULTIMUM CARMEN SANJIVANI»

Вернуться к тексту