Путешествие на Восток (джен)

«Жили-были трое братьев, и вот однажды

отправились они путешествовать».

(Бард Бидль, «Сказка о трех братьях»)

«Пусть даже мне придется идти на край света,

я непременно должен найти бессмертных,

чтобы научиться у них бессмертию и навсегда

избежать власти Янь-вана — владыки преисподней».

(У Чэн-энь, «Путешествие на Запад»)

— Как получилось, что это… строение не обнаружили за все прошедшие столетия? — спросил Гарри, утирая обильный пот со лба. — Оно просто огромное.

Он отстегнул закрепленные на спине «крылья» и передал их одному из сопровождавших экспедицию големов. Эдди Рассел и Гермиона последовали его примеру, поджидая отставших, которые один за другим спускались к месту предполагаемого лагеря на плоской каменной площадке. Оглянувшись на проделанный путь, Гарри покачал головой. Больше десяти миль в гору по едва заметной каменистой тропе под жгучим летним солнцем: на своих двоих он вряд ли смог бы совершить этот подвиг. Даже прошлогодние приключения на Броккене не шли ни в какое сравнение с тем, что готовил для них Непал.

— Никто толком не знает, Гарри, — отозвался Эдди, осторожно подходя к самому краю площадки, откуда открывался величественный вид на утопленную меж горных хребтов долину. — Вскоре после битвы за Айзентурм наши люди в НАСА обнаружили аномалию на спутниковых фотографиях этой местности.

— Аномалию? — заинтересовалась Гермиона.

— И еще какую. Совершенно невозможное изменение горного рельефа. Храмовый комплекс на фотографиях все равно не просматривается — он защищен чарами, — однако совсем недавно не только маглы не имели возможности сюда добраться. Профессор Квиррелл утверждает, что здесь основательно поработали с топологией самого пространства, и я склонен ему доверять. В конце концов, после ухода Цао Шу он ведущий специалист по метрической магии в Айзентурме.

Гарри и Гермиона, взявшись за руки, подошли к Эдди и встали рядом, глядя вниз, куда спускалась проложенная поодаль тропинка, петлявшая среди зарослей горного бамбука и рододендронов. В центре укрытой легкой дымкой долины возвышался храм. Больше, чем храм — гигантский храмовый комплекс, пребывавший в идеальном состоянии. Ни трещин, ни покосившихся стен, ни проломов в ажурных крышах, где переплетение черных и кроваво-красных слоев вызывало странное чувство, как будто строения перед ними расплываются в воздухе, обращаясь в багровый туман.

— Это потрясающе, — тихо проговорил Эдди, безотчетно потирая локоть, до сих пор временами нывший после серьезного ранения, полученного во время схватки у портала в Фиглинум. — Никогда не видел ничего подобного. Архитектура отдаленно напоминает храм в Дакшинешваре, но цветовая гамма и расположение зданий… Вы обратили внимание? Центральная часть храма под шикхарой соединяется длинными переходами с пятью гопурами по периметру.

— Мы полетим туда сейчас? — спросила Гермиона с заметным напряжением в голосе.

— Думаю, лучше остаток пути проделать пешком, — отозвался Эдди, направляясь к остаткам высеченным в скале ступеней. — Я бы хотел получше осмотреть путь ко входу в центральное здание, где, вероятно, и располагается гарбхагриха. Это самый быстрый способ определить, какому божеству посвящен храмовый комплекс.

— Тебя что-то беспокоит? — тихо спросил Гарри, сжав руку Гермионы.

— Гарри, разве ты не видишь сходства? — так же тихо ответила она.

— Сходства с чем?

— Высокие шпили. Здания, стоящие в форме пятиугольника. Черные и красные тона. Помнишь Пещеру Матерей? Построившие все это наверняка были в том месте. Гарри… Кажется, я знаю, кому посвящен этот храм.

Ему следовало догадаться! Еще на экзаменационной неделе, когда Эдди подошел к нему и, заговорщически оглянувшись, предложил принять участие в «потрясающей экспедиции в Непал», где его присутствие было бы очень желательным. Если его присутствие имеет значение, значит, есть все шансы столкнуться с технологиями атлантов. С порталами, открываемыми генетическим маркером в его ДНК, который они до сих пор не смогли идентифицировать, несмотря на все усилия просвещенной Краузе.

Тогда, после ужасающего кровавого сражения на подступах к пара-Ингольштадту, он вел себя, как одержимый. Перерыл всю литературу, в которой был хоть намек на падших ангелов и наследие Атлантиды. Довел до белого каления даже невозмутимого Адама Вейсгаупта бесконечными просьбами дать ему доступ к Пещере Матерей, где до сих пор работали десятки исследователей, осторожно анализируя необъятную сокровищницу знаний пришельцев. Исходил вдоль и поперек хранилище артефактов в Айзентурме, среди которых попадались и устройства невообразимой древности.

Даже Гермиона, для которой постоянная концентрация на задаче была образом жизни, бросала на него удивленные взгляды всякий раз, когда видела Гарри в библиотеке, утонувшего в книжных завалах, прежде чем разместиться с ним рядом. Они провели десятки таких совместных «книжных вечеров», как сами же и назвали такое времяпрепровождение, соприкасаясь плечами и ничего не говоря на протяжении часов, заполненных только шелестом страниц и временами шумом прохладного осеннего дождя за окном Башни.

Он сам не мог объяснить себе, зачем нужны все эти усилия. Несмотря на то, что его познания в истории атлантов выросли во много раз, он не чувствовал никакого удовлетворения, да и, по правде сказать, не имел представления о том, что ищет. Скорей всего, Гарри просто не мог смириться с тем, что эта история окончена навсегда и никогда более не возобновится. Путь длиной в пятнадцать тысяч лет завершился год назад, когда вместе с последним ангелом, обитавшим среди людей, из их жизней ушло что-то… волшебное. Человечество, оставшееся без Великой Матери, было вынуждено повзрослеть, и Гарри был первым, на кого обрушился ледяной душ понимания.

Но возможно, все это — не более чем рационализация, попытка объяснить себе собственное состояние. Возможно, он просто скучал по Цао Шу.

— Пришли! — послышался впереди голос Эдди Рассела, оборвав цепь его воспоминаний. — Гарри, тебе лучше подойти ближе. Не исключено, что тут есть охранные чары, реагирующие на твой маркер.

Перебравшись через нагромождение высохших стволов бамбука, перегородивших тропу, Гарри подал руку Гермионе, и они вместе подошли к лидеру экспедиции, напряженно вглядывающемуся в направлении входа, поросшего гималайской бузиной с душистыми бело-розовыми соцветиями.

— Эти здания кажутся давно покинутыми, — приглушив голос, обратился он к Эдди. — Думаете, они все еще охраняются?

— Это уж не ко мне вопрос, — пожал тот плечами, — но меры предосторожности принять не помешает.

Втроем, рядом с сопровождавшими их големами Айзентурма, они медленно двинулись к центральному зданию. Никакие ловушки и защитные чары не давали о себе знать, однако Гарри почему-то ощутил укол тревоги и, стараясь не делать резких движений, сомкнул пальцы на буковом древке палочки, закрепленной на поясе. Еще несколько шагов вперед — и Гарри разглядел вязь букв, высеченных на каменной плите над входом. Эдди тоже обратил на них внимание.

— Гм… Письменность нагари. Не знаю, как давно был построен храмовый комплекс, но сама надпись определенно сделана не больше тысячи лет назад, около X века.

— Вы можете прочесть ее? — заинтересовалась Гермиона.

— Да, здесь использован один из диалектов хиндустани. Тиртайятрийон-ка свагат карти хе… — забормотал археолог. — Это всего лишь приветствие пилигримам и приглашение войти. Ну а раз приглашают, было бы невежливым отказаться.

Он хмыкнул и решительно сделал шаг в темный провал, ведущий в глубину храма. Гарри вошел следом, почти сразу ощутив руку Гермионы у себя на плече.

— Будь осторожен, — зашептала она ему на ухо. — Это может быть ловушкой.

— Это же ее храм, — почти возмущенно ответил он. — Она неспособна на такое коварство.

— Если это ее храм, — многозначительно отозвалась Гермиона, подчеркнув первое слово. — Если никто не желает попросту заставить нас так думать.

Но он уже чувствовал, что это не так. Здесь не было гнетущей атмосферы вымершего города, не разносился в воздухе запах тлена и пыли, характерный для заброшенных домов, медленно разъедаемых гнилью, не царила даже оглушающая тишина, наполненная незримой угрозой. Вовсе нет. Воздух пропах цветочными ароматами с оттенком сандала, жужжали насекомые, певчие птицы радовали слух нескончаемыми мелодичными трелями, а солнце, проникая сквозь множество узких окон, освещало зал, в который они вошли, десятками полыхающих расплавленным золотом полос.

— Не очень-то похоже на классический индуистский храм, — нахмурился Эдди и, поднявшись по невысокой лестнице на обширную круглую площадку, занимающую почти все пространства зала, замер без движения, глядя в ее центр.

Гарри и Гермиона поспешили подняться вслед за ним, и причины поведения Эдди стали ясны. В самом центре зала, выложенного красным камнем, был начертан обсидианово-черный равносторонний треугольник, на котором, сложив ноги в позе лотоса, сидел человек. Черты его лица, находившегося в тени, сложно было разобрать, но Гарри разглядел алое монашеское одеяние, испещренное странным черным орнаментом, и сверкающий металлом резной посох, лежащий на коленях таинственного незнакомца. Человек хранил молчание и не двигался: казалось даже, что он не дышит, и, по правде сказать, Гарри ни капли не удивился бы, окажись это правдой.

Эдди осторожно шагнул вперед и откашлялся, готовясь обратиться к обитателю храма, но тот внезапно поднял голову, сверкнув глазами из полумрака. Он неторопливо перевел взгляд на Гермиону, затем на Гарри и произнес нечеловечески спокойным голосом:

— Потомок Игнотуса из рода Певереллов, носящий печать Матерей. Богиня знала, что ты придешь.

— Э… Вы говорите по-английски? — удивленно осведомился Эдди Рассел. — Кто вы?

— Игнотуса? — одновременно с ним переспросил Гарри.

— Тех самых Певереллов? — пробормотала Гермиона.

Монах, не обратив никакого внимания на их вопросы, легко поднялся на ноги, и солнечный свет из окна под потолком высветил его лицо с резкими, даже грубыми чертами, начисто лишенное растительности. Шест он сжал в руке и упер его в каменный пол, отчего по залу пронесся низкий гул вибрирующего металла. Затем он, не говоря ни слова, подошел к одной из трех стоек, венчавших вершины черного треугольника, и свободной рукой поднял нечто, больше всего похожее на пухлую рукописную книгу, сшитую из пожелтевшего пергамента.

— Это тебе, — сказал он, протягивая Гарри рукопись.

— Но что… Зачем это мне? — удивился Гарри, осторожно взяв ветхий манускрипт в руки.

— Ее приказ, — все тем же лишенным эмоций голосом ответил монах и вернулся на свое место в центре треугольника.

Гарри вынес книгу на свет и вгляделся в буквы заглавия на темной обложке. Эдди и Гермиона, как по команде, склонились над рукописью. «История великого путешествия на Восток, записанная Игнотусом из рода Певереллов в память о братьях его, Антиохе и Кадме», гласило многословное название. Гарри переглянулся с Гермионой и раскрыл первую страницу.

Я хорошо помню эту осень — одну из самых тяжелых на моей памяти. Бывают годы, когда незримое присутствие смерти ощущается так явственно, словно всадник на коне бледном только что спешился и с ухмылкой заглядывает тебе в лицо, источая запах разрытой могилы. Дыхание смерти коснулось не только и не столько Годриковой Впадины: все королевство испытало на себе тщету и ничтожность человеческих сил перед лицом природы или же сущностей, стоящих много выше любых наших представлений. Как это было?

В году Господа нашего 1236 разразилась небывалая засуха, подобной которой Англия не знала последние лет десять, не говоря уже обо мне самом: я вовсе не мог припомнить ничего подобного. Свободные земледельцы из тех, кто думает наперед, открыли неприкосновенные запасы зерна, заготовленные как раз на такой случай, в надежде, что засуха не продлится вечно и богатый урожай спустя год сможет возместить понесенные потери. Самые же бедные или беспечные, как водится, умирали целыми семьями или подавались в разбой, собираясь вместе с такими же отчаявшимися бедняками у лесных дорог и поджидая обоз, везущий продовольствие на ближайший рынок. И все они молились: взывали к Господу, чтобы Он явил милость и покончил с этой смертоносной засухой.

Как видно, Господь внял молитвам, не отступившись от Своего промысла, и засуха сменилась сыростью. Теплая и влажная зима незаметно перешла в столь же влажную весну, за которой последовало сырое лето. Дождь проливался за дождем, размывая плодородную почву полей вместе с высаженными в ней злаками и превращая дороги в тянущееся от горизонта до горизонта вязкое болото. Немногие мощенные камнем пути, построенные еще римлянами, по-прежнему использовались купцами и земледельцами для перевозки скудных даров земли, но за пределами их жизнь остановилась, надолго увязнув в холодной черной жиже. Мы все знали тогда, что нам предстоит увидеть. Голод.

Годрикова Впадина всегда оставалась обособленным поселением, и беды внешнего мира нас, казалось, не могут затронуть. Той осенью внешний мир напомнил нам, что мы — такая же его часть, как Лондон, Нью-Сарум или самая последняя вестморлендская деревня. Вначале, когда остановилась торговля с ближайшими поселениями, никто особенно не обеспокоился: магия позволяла нам сравнительно легко решать проблемы с урожаем, оставалось только переждать тяжелое время, не опасаясь нехватки еды. А затем из окрестных деревень к нам потянулся непрерывный поток беженцев: голодных, подчас умирающих, отчаявшихся — из тех, до кого дошел слух о поселении волшебников, которое по-прежнему процветало.

Даже тогда мы верили, что напасти обойдут нас стороной. Некоторые из нас пытались помочь этим несчастным, делились едой, старались обеспечить их крышей над головой, лечили. Другие, как я и мои братья, следили за порядком среди новоприбывших: по понятным причинам воровство среди них процветало. Но с какого-то момента их просто стало чересчур много, и завет Христа о помощи ближнему своему вдруг оказался слишком обременительным, а затем и вовсе невыполнимым: голод и нужда пришли в Годрикову Впадину вместе с вереницей обездоленных и остались здесь надолго.

Думаю, именно поэтому никто не обратил внимания на еще одного чужака в странной одежде, который вошел вместе со всеми, но ни разу ни у кого не попросил помощи. Едва ли я разглядел его тогда в пестрой толпе беженцев, хотя сейчас, спустя долгие годы, понимаю, насколько он отличался от прочих. Если он и не был солнцем во тьме, то уж не меньше, чем отражением солнца. Я вряд ли когда-нибудь заговорил бы с ним, если бы не мой брат Кадм. Если бы Кадм не утратил волю к жизни с тех пор, как Лия убила себя и была похоронена без отпевания вдалеке от освященной земли кладбища.

День нашей встречи с чужаком ничем особенным не выделялся в череде столь же мрачных и дождливых дней. Антиох по своему обыкновению с самого утра работал в мастерской, я же устроился рядом с трактатом «Об искусстве сокрытия» неизвестного автора, который я уже добрую неделю переводил с греческого.

— Проклятье! — гневно выругался Антиох, в сердцах ударив кулаком по столу, отчего в воздух взметнулись полированные кусочки древесины, с которыми он работал. — Все не так!

— Не ладится? — участливо спросил я, отложив перо. — Что ты пытаешься сделать?

— То же, что и всегда. Волшебную палочку такой силы, что против нее не выстоит и самая могущественная защита. Но только в этот раз я попробовал сочетать вместе несколько сортов дерева. Думал, что возможно… Что они усилят друг друга. Вышло, как ты понимаешь, наоборот: дуб почти лишил силы можжевельник, а датская пихта довершила начатое.

— Но, может быть, стоило начать с сердцевины? Возможно, если взять волос фестрала…

— Ты думаешь, я не пробовал, Игнотус? — почти выкрикнул старший брат и обессиленно повесил голову над остатками своего творения. — Чтобы использовать волос фестрала, нужно самому быть одной ногой в могиле. Все бесполезно. Выше головы не прыгнуть.

— Вы что, снова ругаетесь? — услышал я за спиной возмущенный голос Сюзанны, которая решительно вошла в мастерскую и с сердитым видом встала между нами, намереваясь, если понадобится, растаскивать нас силой.

Сюзанна, двенадцатилетняя дочь Кадма, — настоящий золотоволосый ангел, невесть какими судьбами попавший на нашу залитую кровью землю, — всегда была такой. Порой мне казалось, что именно она, несмотря на возраст, — средоточие здравомыслия в нашей странной семейке, наш общий центр равновесия. По правде сказать, ничего удивительного: она в точности такова, каким был ее отец до того случая. За пять лет со дня смерти невесты Кадм так и не оправился. Сюзанна оказалась сильнее.

— Никто не ругается, Сюзи, — пробурчал Антиох, поднимаясь из-за стола. — Где твой отец?

— Там же, где и всегда, — в «Зеркале». И еще… Там Аспид, мне Вирли сказал, — ответила наша племянница, бросив беспокойный взгляд за окно, где за древней покосившейся елью виднелось столь же покосившееся здание таверны «Ведьмино зеркало».

Мы с братом переглянулись. То, что Кадм проводил дни за употреблением гадкого прокисшего вина — почти единственного, что осталось в необъятном погребе старика Вирли после нашествия беженцев, — уже было достаточно плохо. Но Аспид… Каким ветром его снова к нам занесло, да еще и в такое время?

— Жди здесь, — бросил Антиох Сюзанне, протянув руку за великолепной палочкой из древесины красного дуба, которая хранилась на специально отведенной для нее полке над рабочим столом Антиоха.

Глядя на творения его рук, я понимал, почему Антиох в свои тридцать пять лет так и не женился. Если всю свою жизнь он посвятил братьям и племяннице, то страсть его безраздельно принадлежала магическим артефактам, и в наибольшей степени — палочкам. Я сомневаюсь, что он мог бы быть счастлив с любой из женщин в большей степени, нежели в те часы, когда ему удается вдохнуть магию в очередное свое творение. Он был хорош в этом — по-настоящему хорош, а изготовленные им палочки не уступали даже лучшим образцам искусства Олливандеров.

И все же самым талантливым из нас, как я понимаю, окидывая взглядом все эти прошедшие годы, был Кадм. Там, где Антиох методично взгрызался в стоящую перед ним задачу, испытывая один за другим и отбрасывая новые и новые подходы, Кадм действовал по наитию, будто ведомый духом самого Мерлина. То, чего Антиох добивался волей и каждодневным трудом, Кадм получал без усилий. Беда же, а может, и напротив, счастье, в том, что в отличие от Антиоха, он не был одержим своим даром, да и вообще ничем, кроме своей семьи. Магия оставалась для него не более чем полезным в домашнем хозяйстве навыком, поэтому непросто было разглядеть бриллиант его дарования под толстым слоем каждодневной рутины. С момента же смерти Лии это стало и вовсе невозможным.

Вздохнув, я вышел вслед за братом во двор, поежившись от противно моросившего дождя, и, миновав ворота, мы быстрым шагом направились к «Ведьмину зеркалу». Аспид вряд ли упустит случай сделать какую-нибудь гадость, когда Кадм в таком состоянии, поэтому следовало поторопиться. С трудом перебравшись через дорогу, залитую неимоверным количеством липкой грязи, мы без церемоний вломились — иначе не сказать — в таверну. Увы, наши худшие подозрения подтвердились в тот же момент.

— Грязный, вонючий пропойца! — услышали мы резкий голос с противоположной стороны забитого посетителями зала и, не сговариваясь, рванулись в том же направлении. — Посмотри на себя, Певерелл! Ты волшебник? Ты просто бездарная пьянь, опустившийся неудачник, неспособный даже держать палочку своими дрожащими руками. Попробуй! Попробуй сразить меня, Певерелл!

Пробравшись к дальнему углу таверны, мы на мгновение замерли. Посетители окружили обособленно стоявший там столик, за которым сидел Кадм с поникшей головой, сжимая в руках чашу с остатками вина и вздрагивая от каждого выкрика стоявшего перед ним человека, от чего последний, казалось, лишь сильнее распалялся.

— Аспид? Сразись лучше со мной, тварь! — дрожащим от с трудом удерживаемого бешенства голосом обратился к нему Антиох.

Аспид замер и медленно развернулся, заставив меня невольно отшатнуться. Он изменился. Сильно изменился с тех пор, как издевался над нами с Кадмом, тогда еще мальчишками, будучи сам немногим старше. Я запомнил ухоженного отпрыска семейства Изли — одного из богатейших родов чистокровных волшебников в наших краях — с вечно надменным взглядом серых глаз и вычурными манерами, не иначе как перенятыми у столь же заносчивого папаши, мир праху его. Теперь же…

Теперь перед нами стоял высокий сухопарый чародей с длинными волосами соломенного цвета, бледной, изъеденной оспой кожей лица и хищным взором прищуренных глаз. Его тонкие губы медленно расплылись в ухмылке, обнажив частокол крупных верхних зубов, и он проговорил:

— Меня зовут Николас Оливер Изли, дорогой Антиох.

— Ты навсегда останешься Аспидом, — презрительно выплюнул мой брат, поднимая палочку на уровень груди. — Не знаю, что ты забыл в наших краях, но сейчас убирайся. Убирайся, или сильно пожалеешь о своем визите.

Аспид засмеялся. Его смех и до того никогда не ласкал слух, но теперь он звучал подобно карканью вороны: сипло и отрывисто, словно бы его обладатель сорвал глотку неумеренными воплями. Что произошло с ним за эти десять лет?

— Ты угрожаешь мне, старший Певерелл? — вкрадчиво спросил он.

— Угрожаю? Нет, Аспид, можешь считать это пророчеством. Предрекаю, что просто убью тебя, если ты не покинешь Годрикову Впадину сегодня же, — тихо ответил Антиох, сжав палочку с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

— Все это слышали? — громко вопросил Аспид, воздев руки вверх, чтобы привлечь всеобщее внимание. — Антиох из рода Певереллов угрожает мне смертью! Нанеся оскорбление, он не оставил мне выбора, кроме как вызвать его на дуэль. Принимаешь ли ты мой вызов, Антиох?

Я вышел вперед, примирительно подняв руки:

— Аспид… Николас, никаких дуэлей. Просто оставь в покое нашу семью, и все на этом.

Аспид только фыркнул и молниеносно взмахнул палочкой, отчего я кубарем покатился по устеленному соломой полу, по пути сбив с ног пару человек. Да уж, этот кошмар моего детства определенно стал сильнее за прошедшие годы, ни капли не улучшив свой нрав.

— Не лезь не в свое дело, щенок, — прошипел он.

Антиох, бросив на меня встревоженный взгляд, медленно повернулся к Аспиду. Я не видел выражения его лица в тот момент, но без труда услышал холодную ярость в его голосе, когда он с расстановкой ответил:

— Я принимаю твой вызов. Прямо сейчас. Во дворе таверны.

— Ну уж нет, голубчики! — запротестовал Вирли, поставив на пол только что принесенный из погреба бочонок вина. — Знаю я вас, драчунов, разнесете мне тут все в пух и прах, а потом друг на друга пенять будете. Идите к лесу, и там хоть адским пламенем друг друга потчуйте.

Антиох согласно кивнул и направился к выходу вслед за бодро шагавшим Аспидом. Примолкшие было свидетели столкновения магов вновь загомонили и все толпой двинулись за ними. Чьи-то руки помогли мне встать на ноги, и я, прежде чем пойти вместе со всеми, оглянулся на все еще сидевшего за своим столиком Кадма. Он с ужасом смотрел на меня, и во взгляде его пронзительно голубых глаз не виднелось ни следа винных паров. Кадм был совершенно трезв. Я хотел было обратиться к нему, но лишь махнул рукой и вышел за порог, чуть не врезавшись в человека с азиатскими чертами лица и в причудливом красном одеянии, который сжимал в руках угрожающего вида железный посох. Так и состоялась моя первая встреча с тем, чье появление навсегда изменило судьбу нашей семьи, чего я, конечно, тогда не мог и предположить.

Несмотря на усилившийся дождь, всеми владело какое-то злобное веселье: такое же возбуждение, должно быть, испытывают толпы горожан, когда очередного разбойника или смутьяна прилюдно вешают у городских ворот. В Годриковой Впадине никто не устраивает публичных казней, но зато у нас есть иное развлечение: смертельные дуэли магов, неизменно привлекающие даже множество местных маглов, которых у нас большинство. Здесь нет суеверного страха перед волшебством, каковой не редкость в иных английских поселениях, и даже преподобный Бертиус в своих проповедях старательно обходит эту тему, не решаясь давать толкование двадцать второй главе Исхода, призывающей не оставлять в живых ворожеи.

В то же время для новоприбывших такое зрелище в новинку, и я заметил, как небольшая их группа с видимой опаской следует за всеми в направлении леса: владел ими не азарт, а мрачное любопытство, словно им пообещали показать во плоти Врага рода человеческого. Странного азиата среди них не было: я потерял его из виду, но не придал этому значения. Гораздо сильнее меня беспокоил исход поединка. Мало кто может тягаться с Антиохом в бою один на один: дуэльное искусство он отточил до такой степени, что без сомнения заслужил бы уважение и самого Годрика Гриффиндора. Но этот Аспид… Что-то не так с этим человеком, и дело не в наших с ним неизменно скверных отношениях. Он с такой готовностью напросился на дуэль, будто не сомневался в ее исходе, и от самого его появления веяло неясной пока угрозой. Что ему понадобилось здесь, где его имя по-прежнему вызывает ненависть и презрение?

В сотне ярдов от первых деревьев Аспид остановился, извлек палочку и, развернувшись к Антиоху, с широкой ухмылкой поклонился противнику, как то предписывает древний дуэльный кодекс. Антиох, остановившись, сдержанно поклонился в ответ и, выпрямившись, застыл без движения. Палочка в его ладони лежала, как влитая, и я знал, что брат во мгновение ока сможет пустить ее в ход, обрушив на врага поток самых смертоносных заклятий, перед которыми мало кто в силах устоять. Собравшиеся обступили магов широким полукругом, беженцы — по-прежнему наблюдали за происходящим с безопасной дистанции.

Сверкнула ветвистая молния, высветив бледные лица дуэлянтов, залитые дождем. Почти сразу за ней грянул сильнейший раскат грома, от которого сотряслась земля, а поверхность луж подернулась беспорядочной рябью. Притихший было дождь ударил с новой силой, и это словно послужило командой к началу боя. Антиох легко скользнул в сторону, уходя от возможного удара заклинания, и выбросил вперед руку с палочкой.

— Экспульсо! — гаркнул он, мгновенно принимая низкую защитную стойку, чтобы выставить барьер против ответного удара Аспида.

Антиох всегда казался мне олицетворением стихии огня. Огненные и взрывающие заклинания в его исполнении отличались страшной силой: он без труда плавил даже куски гранита и при необходимости был способен пробить насквозь толстую каменную стену. Магический удар удался ему и на этот раз: меня ослепила вспышка синего огня, затмившая даже недавнюю молнию, в воздух взметнулись обильные комья грязи, забрызгав с ног до головы свидетелей поединка, которые, однако, не выказали ни малейшего недовольства, встретив начало боя одобрительными возгласами. Ответного удара не последовало, и за густыми клубами пара я приготовился увидеть искалеченное тело Аспида — мне ли не знать магической силы своего брата!

Улюлюканье толпы как-то неожиданно стихло. Потоки дождя рассеяли пар, и я увидел невредимого чародея, с издевательской ухмылкой взирающего на Антиоха. Палочка его была опущена: похоже, что он и не думал атаковать.

— Никак ты промахнулся, Антиох? — насмешливо спросил он. — Попробуй еще разок.

И тут я увидел. Капли дождя, падая, не долетали до головы Аспида, останавливаясь в полуфуте от макушки и соскальзывая в сторону, из-за чего маг казался окруженным какой-то полупрозрачной сферой из множества струек воды. Щит! Неизвестное мне заклинание щита, ничего сильнее которого я не видел за всю свою жизнь. И еще… Я готов был поклясться, что Аспид не произносил ни слова, создавая себе защитную оболочку, — да он бы и не успел, собственно. Что это за неведомая магия? Где он научился такому?

— Инсендио! — яростно выкрикнул Антиох, на сей раз не пытаясь уклониться.

Поток пламени вырвался из кончика его протянутой к противнику палочки и с силой врезался в призрачную сферу, обтекая ее огненным коконом. Антиох сжал зубы, вкладывая в заклинание все силы. Пламя увеличило яркость и приобрело болезнено-белый цвет, каждый миг испаряя галлоны падающей с небес воды, однако Аспид даже не покачнулся — посмеиваясь, он стоял в центре полыхающей сферы, не предпринимая никаких видимых усилий к поддержанию непробиваемой защиты. Пламя погасло. Обессилевший Антиох покачнулся, по-прежнему держа перед собой палочку, и я видел, как его губы шевелятся, произнося заклинание, которое не следует применять без крайней нужды, тем более — в дуэли. Старое поверье гласит, что оно разрушает душу, пусть даже мой брат никогда не принимал всерьез эти россказни. «Авада…»

— Антиох, нет!.. — попытался вмешаться я.

— Нельзя мешать дуэлянтам, сынок, — услышал я суровый голос Вирли, который, похоже, ради такого события решил оставить таверну. — Ты знаешь правила.

— И это все? — рассмеялся Аспид в лицо так и не решившемуся произнести убивающие заклинание Антиоху. — Круцио!

Антиох рванулся в сторону, но его ноги, по щиколотку ушедшие в грязь, соскользнули, и он рухнул, забившись в конвульсиях. Палочка выпала из его руки, и ее тут же подхватил поток грязной воды, унося прочь. Аспид, который уже убрал защитную сферу, довольно смахнул капли дождя с щербатого лица, не обращая ни малейшего внимания на возмущенные и потрясенные взгляды собравшихся: Круциатус в качестве дуэльного заклинания — предел низости. Я рванулся к Аспиду, но Вирли сжал мое плечо с неожиданной силой, которой я и не подозревал в старом владельце таверны.

— Пришел. Увидел. Победил, — проговорил Аспид, опуская палочку с гадкой ухмылкой. — Не желаешь ли ты принести извинения, Певерелл? Или доведем наш поединок до законного финала?

— С… Сдохни! — выдавил из себя Антиох, тело которого все еще сотрясали конвульсии.

— Уступаю тебе честь первым увидеться со смертью, — с готовностью ответил Аспид и рассмеялся своим прежним скрежещущим смехом. — Авада Кедав…

Мне показалось, что в воздухе пронеслась алая молния, окутанная облаком брызг: я так и не смог разглядеть, что произошло в действительности. Однако в следующее мгновение Аспид протяжно выл, сжав вывернутое под невообразимым углом запястье, обломки его палочки валялись в грязи, а рядом с ним стоял тот самый странный азиат с железным шестом, которым, должно быть, он и нанес удар по руке чародея.

— Ты никого сегодня не убьешь, — негромко произнес он. — Сила самой Смерти не должна служить низким целям.

Все замерли, глядя на эту странную сцену: пытающийся подняться Антиох, чье лицо все еще было искажено страданием, сидящий в грязи Аспид, со слезливыми причитаниями баюкающй сломанную руку, и возвышающийся над ними чужак в красном одеянии с бесстрастным некрасивым лицом, будто изваянным не очень хорошим скульптором. Старик Вирли откашлялся и выступил вперед. Вместе с ним вышли еще двое чародеев из числа местных старожилов.

— Кгхм. Лично мне ни капли не жалко этого подлого крысеныша, — проговорил Вирли, указав на Аспида, — но вмешиваться в дуэль запрещено! Я вижу, что ты чужестранец и, должно быть, не знаешь наших законов, однако…

Азиат перевел на него равнодушный взгляд, и Вирли умолк на полуслове.

— Дуэль окончена, — сказал обладатель железного шеста. — Уходите.

Если бы сейчас перед нами возник сам Генрих III и отдал тот же приказ, то и тогда бы ему не подчинились с такой готовностью: столько властности было заключено в трех словах, сказанных тихим ровным голосом. Вирли, помедлив, развернулся и поплелся по чавкающей грязи к своей таверне. Остальные в молчании двинулись следом. Я, вздохнув, подошел к Антиоху и помог ему подняться, постоянно ощущая на себе холодный взгляд незнакомца. Аспид уже успел отползти в сторону и теперь, поминутно оглядываясь, ковылял куда-то в направлении гостевого дома.

— Ты сказал про силу Смерти? — услышал я голос за спиной и обернулся.

Там, дрожа то ли от холодного дождя, то ли от волнения, стоял Кадм, со странной надеждой глядя на азиата с шестом. Тот согласно кивнул, и теперь, в спокойной обстановке, я получил возможность получше рассмотреть неожиданного союзника. В глаза мне бросился странный символ, начертанный в центре его лба — нечто похожее на небольшое черное колесо с изломанными спицами.

— Этот человек применил магию Пустоты, тайное искусство, полученное от моей богини, — сказал он. — Но он никогда не был в числе ее послушников. Это значит, что кто-то из ее учеников нарушил закон молчания.

— Ты монах? — спросил Кадм. — Кто твоя богиня?

— Я служу великой богине смерти и пустоты. Она носит много имен, но мы, ее служители, зовем ее Мать Кали, и она живет на земле в этом воплощении.

— И… Она действительно повелевает смертью?

— Она и есть Смерть.

Кадм упал на колени, разбрызгав во все стороны грязь, на что не обратил никакого внимания. Он умоляюще протянул руки к чужаку и проговорил:

— Почтенный монах… Пожалуйста… Покажи мне дорогу к ней! Я отдам все, что ты попросишь! Только скажи, как мне ее увидеть. Если она есть воплощение Смерти, тогда только для нее возможно то, что бессилен сотворить человек.

— Эй, ты что это удумал, братец? — обернулся к нему Антиох, уже успевший отойти от действия пыточного заклинания.

— Только сама Смерть может вернуть человека из царства теней, — еле слышно сказал Кадм, не спуская умоляющего взора с хранившего молчание монаха.

— Я догадываюсь, что он удумал, — вмешался я. — Кадм, Лию уже не вернуть. Никто оттуда не возвращается.

— Нет, я не верю! — вскричал Кадм, все еще стоя на коленях, и с силой впечатал кулак в мокрую землю. — Спаситель возвращал к жизни умерших. Он поднял из гроба Лазаря, помнишь, Игнотус? И не только! Он…

— Хорошо, что преподобный Бертиус не слышит тебя, — едко отозвался Антиох. — Сравнивать Христа с каким-то языческим божеством…

Монах резко обернулся к Антиоху, глаза его угрожающе сверкнули.

— Проявляй уважение к Матери Кали! — негромко сказал он, и в его голосе прозвучал такой холод, что даже я ощутил мгновенный озноб. — Если бы не она, ни один из вас не жил бы на этой земле. Вся жизнь закончилась бы многие тысячи лет назад, пожранная демонами Рактавиджи.

— Я не хотел оскорбить тебя, монах, — примирительно ответил Антиох, пытаясь отыскать взглядом свою унесенную водой палочку, — но мой брат…

— Кали принимает любых пилигримов, способных добраться до ее обители, но дает силу только достойнейшим. Только тот, кто пройдет назначенные испытания, может претендовать на ее дар. И я покажу дорогу вашему брату, если он желает того. — Он вновь посмотрел на Кадма: — Тебе незачем стоять передо мной на коленях, я не выше тебя. Я просто рука Матери Кали, ее глаза, орудие ее воли.

Кадм послушно поднялся на ноги, даже не сделав попытки стряхнуть с коленей налипшую грязь.

— Я благодарю тебя, монах, — сказал он. — Как нам называть тебя?

— Мое имя — Амар, — сказал тот и шагнул к нам навстречу, опершись на свой железный посох очень тонкой работы, должно быть, выкованный чрезвычайно искушенными в своем деле кузнецами. — Приходи на рассвете после полнолуния на это же место, и я покажу путь к обители богини.

Не сделав никакого прощального жеста, он зашагал в направлении домов Годриковой Впадины, куда уже давно ушли все любители посмотреть на магическую дуэль, и его красное одеяние вскоре скрылось за плотной пеленой дождя. Только тогда Антиох, хмыкнув, перевел взгляд на Кадма.

— Ты же не думаешь, что мы отпустим тебя одного, братец? — спросил он.

— Нет, Сюзи, это невозможно, прости. Ты не представляешь, насколько долгой будет дорога, — мягко сказал Кадм, разместившись на скамье рядом с дочерью. — Я сам пока не знаю, куда мы направимся, но это наверняка где-то в Азии, а значит для начала нам нужно отправиться в один из доков, чтобы взять корабль, который переправит нас на континент. А по дороге… Ты ведь знаешь, на что способны люди, у которых от голода умирают близкие. Чтобы добраться до ближайшего города, нам придется пересечь лес, где полно разбойников. Да их сейчас и не только в лесу полно.

— Папа, пожалуйста! Вас не будет так долго… — она улыбнулась сквозь навернувшиеся слезы. — Вы же справитесь с кем угодно втроем. Нет никого сильнее вас!

Антиох горько усмехнулся, продолжая чистить дуэльную палочку от следов налипшей грязи. После стычки с Аспидом наш старший брат, и без того обычно суровый, окончательно замкнулся и ушел в себя, избегая любых разговоров, а тем паче — обсуждений случившегося. Конечно, он тяжело переживал свое сокрушительное поражение от старого врага, и вдвойне оттого, что его жизнь спас какой-то языческий монах с железной палкой, не применив при этом ни единого заклинания.

— Конечно, мы справимся. И наш проводник тоже — он-то способен постоять за себя, — продолжал увещевания Кадм. — Не думаешь же ты, что мы собираемся таким образом свести счеты с жизнью? Но всем нам будет гораздо спокойней, если мы будем знать, что ты в безопасности. Поживешь пока у стариков Вирли, я уже договорился. Миссис Вирли всегда любила тебя…

— Ну зачем все это? — всхлипнула Сюзи, отвернувшись. — Меня постоянно оставляют позади, что бы я ни делала. Это все… Из-за того, что я сквиб? Если бы не это…

— Эй! — предостерегающе поднял руки опешивший Кадм. — Перестань говорить такие глупости! Никто тебя не ценит меньше только потому, что ты не учишься в Хогвартсе. В Годриковой впадине не должно быть таких предрассудков. Маги, маглы, сквибы — мы все живем вместе и уважаем друг друга, понимаешь? Я не любил бы тебя больше, чем сейчас, будь ты магом, и мои братья тоже.

Сюзи, ничего не ответив, разрыдалась и уткнулась ему в грудь. Он бережно обнял дочь и бросил на нас с Антиохом виноватый взгляд. Антиох, отвернувшись, хранил угрюмое молчание, но в моих глазах, должно быть, мелькнуло осуждение — которое я отчасти, не скрою, и впрямь испытывал, поэтому Кадм вздохнул и повторил то, что уже десятки раз говорил за прошедшие дни:

— Это все ради Лии. Слышишь, Сюзи? Я просто хочу вернуть твою маму, малышка. И мы все обязательно возвратимся назад, не пройдет и года.

Сюзанна в ответ только сильнее затряслась от рыданий, судорожно сжав в кулаках складки отцовской мантии. Глядя на это выражение всепоглощающего горя, я поначалу не мог понять, что послужило ее причиной: ранее мы нередко отправлялись в путешествия, в том числе и на довольно долгий срок, — и моя племянница всегда переносила периоды вынужденной разлуки спокойно, успешно скрывая беспокойство за нашу жизнь под маской беспечности. Сильная девочка, и всегда была такой. Еще не додумав мысль до конца, я не удержался от вопроса:

— Ты ведь не из-за долгой разлуки плачешь, Сюзи? Что-то случилось? Расскажи нам.

Рыдания стихли. Сюзанна высвободилась из рук отца, поднялась на ноги и посмотрела мне в глаза.

— Я больше никогда не увижу вас, — сказала она севшим голосом. — У меня… был сон этой ночью.

— Что еще за сон? — нахмурился я.

Не то чтобы я верил в вещие сны, однако, если легенды не лгут, иногда высшие силы могут посылать нам весточку через сон или видение, если уж не желают обратиться напрямую. Да, они могут. Особенно в полнолуние. Особенно тем, кто имеет магию в крови — а у Сюзанны магия уж точно есть, сквиб она или нет.

— Плохой сон. Вы трое уходите, и черная тень падает на вас, а потом… Везде кровь и… Мой папа лежит мертвый, и дядя Антиох, и еще много других вокруг, — снова всхлипнув, отозвалась Сюзи.

— И я?

— Нет. Ты просто исчез, дядя Игнотус. Но там кто-то стоял посреди мертвых, весь в черном, и кровь капала с его пальцев. Я не видела лица, но… Это был очень страшный человек. Он ждет вас там, и вы никогда больше не вернетесь, — едва слышно проговорила Сюзи.

— Это просто ночной кошмар… — начал было успокаивать ее Кадм, но осекся, посмотрев ей в лицо.

Сюзанна уже не слушала и, наверное, даже не слышала его слов. Какое-то время она молчала, глядя куда-то сквозь меня неожиданно отрешенным взглядом, будто я превратился в невидимку, а потом резко развернулась и вышла за дверь. Через окно я увидел, как она, опустив голову, идет к дому четы Вирли рядом с таверной. На душе у меня было пусто и холодно, как никогда. Куда ж нас несет нелегкая, в самом деле?

Да, мы во всяких передрягах успели побывать: сталкивались на своем веку с шайками разбойников, убийцами, безумными магами и нечистью всех видов. И всегда мне и моим братьям сопутствовала удача, позволяя нам раз за разом выходить невредимыми из любых испытаний. Так почему бы не одержать победу еще раз, дойдя до края света, преодолев моря, неизведанные земли, высокие горы и бурные реки? Этот странный монах… Он прошел весь этот путь. Если смог один Амар, почему не получится вчетвером? Почему троим сильнейшим магам Годриковой впадины, мастерам артефакторики, — да простит меня Господь за недостаток смирения — не удастся всего-навсего добраться до, пусть далекой, но вполне достижимой восточной страны?

Но я уже знал ответ. Потому что мы идем к самой Смерти в компании ее слуги, вот почему. И еще потому, что путь этот ведет много дальше, чем мы когда-либо желали пройти в своей жизни. Нельзя бросать своих родных. Но и брать Сюзи с собой, отправляясь в неизвестное, — чистейшее безумие. Эх, Кадм, Кадм… Во что ты втянул нас, брат?

* * *

Амар неподвижно стоял у кромки леса, не обращая никакого внимания на противные холодные капли, безостановочно падающие с небес второй день подряд. Издали он походил на раскрашенную греческую статую — спокойствие монаха было напитано самой вечностью. Казалось, он способен ждать столетиями, и каждый, кто бросал на него взгляд, легко поверил бы в то, что Амар — слуга самой Смерти. В то же время его лошадь, которую он держал за поводья, ничем примечательным не выделялась: обычная верховая серой масти, за которую никто не дал бы и пяти фунтов, и которой он наверняка обзавелся на ближайшем рынке, а не в далекой земле на Востоке.

— Мы готовы, монах, — обратился к нему Кадм, первым подъезжая к месту встречи. — Куда нам ехать?

Амар, словно очнувшись ото сна, легко вскочил в седло, закрепил на перевязи посох, и только тогда удостоил Кадма ответом:

— Нам понадобится хороший корабль, способный выдержать долгое плавание. Где его взять — думайте сами. Это ваша страна, и здесь вам выбирать направление.

— Тогда едем в Лондон, — немедленно отозвался Антиох. — Можно и поближе, но самые лучшие корабли мы найдем в лондонских доках.

— Я знаю одного мага в Эксетере, который владеет порталом, ведущим в Оксфорд, — заметил я. — Оттуда до Лондона — рукой подать. Я недавно бывал там.

Антиох кивнул мне в молчаливом согласии и посторонился, пропуская меня вперед. Я пришпорил коня, и тот рысцой понес меня в направлении восточной дороги, скрывающейся за высаженными здесь старыми осинами. Братья и Амар последовали за мной, и вскоре мы углубились в редкий лес по обеим сторонам пути, вязкого от грязи и гниющих листьев.

Мага, о котором я говорил, звали Вильям Стэнвикс — с ним я познакомился еще до того, как завершил обучение в Хогвартсе. Добродушный полноватый чародей, не из самых сильных и честолюбивых, — он сразу проникся ко мне расположением, когда я поделился с ним планами посетить Оксфорд, чтобы учиться натуральной философии у самых знающих профессоров-маглов нашего времени. «Только глупцы пытаются делить знание на магические искусства и науки о природе, — говорил он мне, покачивая сверкающей розовой лысиной, которую носил с достоинством монарха, облаченного в корону, — потому что мир един, а все разделение есть дело наших, человеческих рук».

Я полностью одобрил его мнение, мы разговорились, и тогда он пригласил меня к себе в дом, где провел к порталу, в который некогда превратил стоявшее в гостиной зеркало в человеческий рост. «Так будет гораздо быстрее, юный Игнотус», — сказал пожилой чародей, кивнув на зачарованное зеркало. Путь и впрямь оказался много быстрее и удобней, и теперь нам оставалось надеяться, что старик Вильям по-прежнему владеет порталом и сможет избавить нас от лишних дней пути. Пользовался ли чем-то похожим наш монах? Или он стоически выносил все тяготы своего путешествия, не пытаясь ни капли облегчить свою участь?

— Как ты сам-то добрался сюда, Амар? — не удержался я от вопроса. — Корабль, который доставил тебя, уже отбыл?

— Путь, которым я прибыл сюда, ныне закрыт, — ответил монах.

Его голос не дрогнул, никакое чувство не отразилось в мертвенно спокойном лице, но я почему-то сразу понял: дальнейшие расспросы о прошлом Амара и его целях можно не продолжать — я все равно не получу ответа раньше, чем сам монах пожелает поведать мне крупицу своей истории.

Полагаю, что-то такое почуяли и мои братья, поэтому не менее часа мы ехали в тягостном молчании, которое лишь усугубляло наше и без того мрачное настроение. Непрерывно моросивший холодный дождь, серое небо, чавкающая жижа под копытами лошадей, да еще и прощальные слова Сюзанны… Кто-нибудь из суеверных маглов мог бы сказать, что наше путешествие начинается с темных знамений, и нет надежды на его успешное завершение. Однако никого из нас даже безумец не назвал бы суеверным, и мы легко могли отличить пророческое видение от простого стечения обстоятельств — как нам казалось тогда. И все же одно дело — понимать умом, что гадкая осенняя сырость не имеет никакого отношения к нашему будущему, а совсем другое — чувствовать, как сама природа, кажется, выражает неприязнь и презрение к тем, кто ищет нарушения установленного для нее порядка вещей. Первым гнетущей тишины не выдержал Кадм.

— Амар! — позвал он нашего проводника. — А что это за история о том, как твоя богиня спасла мир от демонов?

Монах молча покосился на него и после недолгой паузы заговорил.

— Рассказывают, что много тысяч лет назад демон-асура по имени Рактавиджа пошел войной против богов. Его войско было неисчислимым, и кровавая битва длилась долго, пока, наконец, боги не сразили одного за другим всех воинов Рактавиджи. Однако самого предводителя они так и не смогли одолеть: всякий раз, когда оружие богов наносило рану демону, кровь из нее проливалась на землю, и каждая ее капля рождала нового демона — такого же, как сам Рактавиджа. Вскоре полчища демонов заполнили мир, и тогда боги в отчаянии позвали Мать Кали, что повелевает пустотой. Она вышла на поле брани и поразила демона огненным клинком, а хлынувшую из его тела кровь выпила досуха, так что ни одна капля не упала на землю. После этого она очистила мир от остатков войска Рактавиджи, и с тех пор обитает на земле, среди нас.

— И ты веришь в эту историю? — снисходительно хмыкнул Антиох.

— Антиох! — возмущенно одернул его Кадм. — У нас тоже хватает легенд, которые чужеземцы сочтут небылицами. Не удивлюсь, если спустя сотни лет и о нашем путешествии будут рассказывать сказки, мало похожие на правду.

— Это не легенда и не сказка, — спокойно отозвался Амар. — Это история. Смысл ее, однако, не всякий способен постичь.

Кадм, ехавший вровень со мной, согласно кивнул.

— Это мне тоже понятно, монах, — сказал он. — Я не раз слышал слова, скрывающие совсем не ту истину, которую им обычно приписывают. Но меня интересует другое. Если Кали спасла наш мир, если мы все обязаны ей жизнью, почему тогда она Смерть?

— Не мое дело — задавать вопросы, — безмятежно ответил Амар. — Она может убивать или спасать, создавать и ввергать в пустоту. Я исполняю волю богини, а не допытываюсь о ее мотивах.

— По ее воле ты прибыл в Годрикову впадину? — спросил Антиох, даже не думая скрывать недоверие к монаху. — Что тебе понадобилось у нас? Ты что же…

— Тихо! — резким окриком прервал их Кадм, натянув поводья. — Смотрите!

Я вгляделся в чащу леса, куда вела едва различимая дорога, и понял, что так насторожило моего брата. Все еще густые кроны деревьев впереди были окрашены в обычные цвета осени — желтый и красный. Но к этому оттенку красного осень не имела никакого отношения. Этот цвет я узнал бы из тысячи.

Перейдя на галоп, мы приблизились к месту сражения. Мне хватило одного взгляда на открывшуюся нам картину, чтобы понять, что мы опоздали меньше чем на полчаса: кровь, обильно перемешанная с грязью, все еще сочилась из ран двух несчастных с перерезанным горлом. Пять страшно обожженных тел лежали чуть дальше: их обугленная кожа до сих пор дымилась, источая тошнотворный запах горелой плоти. Еще один покойник без видимых повреждений повис на поваленном стволе с правой стороны дороги. Кровавая полоса на прелых листьях вела в противоположном направлении.

— Разбойники, — уверенно проговорил Антиох, спешившись и склонившись над одним из тел. — Из бывших земледельцев. Вот, смотрите. Следы плуга на ладонях ни с чем не спутаешь. Драться толком не умели: и угораздило же их напасть на мага!

— Не меньше, чем на двоих, — напомнил я, указав на тела с резаными ранами на шее. — Существуют режущие заклинания, конечно, но они не оставляют на коже следы яда.

— Яда? — нахмурился Кадм, который уже спрыгнул с коня и теперь направлялся к одному из окровавленных трупов. — Да, похоже, ты прав, братишка. Края кожи скрутились и почернели… Этого человека убил не воин. Его оружие… Это был очень тонкий кинжал — отравленный кинжал. Оружие убийцы.

Монах, который все это время бесстрастно наблюдал за нашими попытками воссоздать картину сражения, неожиданно заговорил, указав на кровавый след, тянущийся в сторону от дороги.

— Один из нападавших все еще жив.

Мы переглянулись и, оставив лошадей под присмотром монаха, быстрым шагом отправились по следу. Далеко зайти нам не пришлось: через десяток ярдов кровавая полоса уперлась в нагромождение валежника рядом с упавшим деревом. Антиох сделал легкое движение палочкой, и трухлявый ствол откатился в сторону. Под ним, свернувшись калачом, лежал человек в измазанной кровью одежде, сотрясаясь мелкой дрожью. Бросив на нас слепой взгляд выпученных глаз, он мучительно скривился и отгородился от нас ладонью, как от яркого света. Поперок ладони виднелся глубокий разрез с почерневшими краями: должно быть, этой рукой он пытался защитить горло от удара отравленного клинка. Увы, но жить ему, похоже, оставалось уже недолго.

— Что произошло? — спросил я его. — С кем вы сражались?

— Колдун… Чертов колдун, — с усилием прохрипел умирающий. — Огонь… как из преисподней.

— Какой колдун? Как он выглядел? — требовательно спросил Антиох.

— Не знаю… Колдун… Светлые волосы…

Антиох бросил на меня и Кадма многозначительный взгляд, и его смысл разгадать было несложно. Неужто этим неудачливым грабителям довелось напасть на Аспида? Если так, то последний уже вернул себе прежнюю форму после того, как Амар раскрошил все кости в его руке.

— Он был один? — негромко спросил я.

— Нет… Еще один. Тень.

— Тень?

— Черная тень… Демон… Вышел из пустоты… Ударил меня.

Разбойник застонал и забился в конвульсиях, впившись зубами в нижнюю губу.

— Что значит «вышел из пустоты»? — нахмурившись, спросил Антиох. — Он тоже владел магией?

— Больно… — сдавленно прорычал грабитель, но голос его сорвался, и он, уже не сдерживаясь, отчаянно заверещал: — Господи, как больно! Дева Мария… Святой Иисус… Я больше не могу… Убейте… Убейте меня… Пожалуйста…

Антиох тяжело вздохнул и сжал зубы. Затем резко выкинул вперед руку с зажатой в ней палочкой и рявкнул:

— Авада Кедавра!

Стволы деревьев вокруг озарились ярко-зеленым светом, и перекошенное от страданий лицо разбойника вдруг разгладилось, приняв удивительно умиротворенное выражение, лишь подчеркнутое обращенным в ничто взглядом мертвых глаз. Только теперь я осознал, что ему нет и восемнадцати. Молодой парень, которого жестокая нищета вынудила ступить на стезю разбоя… Кто знает, ради чего? Престарелые родители, уже неспособные себя обеспечить, беременная жена, дети? Антиох, должно быть, неверно истолковал то, как я глядел на покойника, и раздраженно бросил:

— Не нужно так смотреть. Мы уже ничего не могли для него сделать, кроме как прекратить страдания этого парня.

— Я и не думал… — начал было я, но брат уже развернулся и зашагал туда, где мы оставили лошадей. Его пальцы судорожно сжимали палочку, словно это был последний островок надежности в мире, сползающем в темноту.

Пожав плечами, я кивнул Кадму и вместе с ним поплелся в том же направлении. И без того пасмурный день неотвратимо близился к вечеру, и следовало позаботиться о ночлеге: мне меньше всего хотелось ночевать в обществе десятка мертвецов.

* * *

Я почти не помню случаев, когда мне доводилось проводить ночь в лесу, хотя мы много раз покидали Годрикову впадину. Путешествие верхом на лошади длится мучительно долго: даже летом, в хорошую погоду, редко когда удается преодолеть больше двух десятков миль в день. Толстый слой грязи на дорогах этой осенью снижал скорость поездки вдвое, и нам повезло, что львиная доля пути пролегала через лес, где грязи было меньше. Но что нам оставалось? С припасами для дальней поездки, да еще и с монахом-проводником в попутчиках быстрый полет на метлах невозможен.

В конце первого дня нашего странного паломничества, когда солнце скрылось за темными кронами деревьев, а недолгий закат уступил место лунному свету, который с трудом пробивался сквозь толстый слой облаков, я с удивлением обнаружил, что испытываю едва знакомое мне чувство. Вначале я счел его обычным ознобом от холодного ночного ветра, но, прислушавшись к своим ощущениям, осознал, что холод едва ли имеет отношение к происходящему со мной. Я попросту боялся.

Маг, который с самого детства сталкивается с потусторонними силами, настолько свыкается с их частым присутствием в своей жизни, что мистический ужас ему обычно неведом. Даже если ему противостоит нечто непонятное, он знает: посвятив исследованию достаточное количество времени, можно проникнуть в суть сколь угодно загадочного явления. Знание это избавляет от страха, и если маглы способны лишиться чувств, увидев обыкновенного призрака, то маги спокойно живут с ними в одном доме, не испытывая никакой боязни. Даже оборотни и вампиры для нас — не более чем опасные твари, немногим страшнее вооруженного грабителя.

И все-таки даже мы, маги, не в силах защититься от собственной природы. Сколько поколений наших предков — маглов и магов — встречали ночную тьму с предчувствием той неведомой угрозы, которая таится в сумраке? Как часто, проснувшись поутру, они не находили рядом кого-то из соплеменников — только красно-бурые пятна и обрывки одежд там, где они спали? И я ничего не мог поделать со страхом, который проник в мои плоть и кровь задолго до моего рождения. Несмотря на все защитные чары, окружавшие место нашего привала, несмотря на ярко пылавший костер и молчаливое спокойствие Амара, который сидел со скрещенными ногами и не мигая смотрел в танцующие языки пламени, мне было страшно. Даже Антиох, со всей его выдержкой настоящего воина, почувствовал что-то неладное, поспешив нарушить тишину.

— Ты так и не сказал, куда мы отправимся на корабле, — обратился он к монаху.

— На юг. Потом на восток, — лаконично отозвался тот.

— Какова конечная цель? — удержавшись от резкого ответа, спросил мой брат, и я заметил, как его глаза вспыхнули от мгновенного наплыва ярости.

— Цель — княжество Арберия. Правитель этой страны, известный под именем Голем из Круи, поможет нам с дальнейшим путешествием.

— Голем из Круи? Какое странное имя… — пробормотал Кадм, жадно ловивший каждое слово Амара.

Амар не ответил. Все с тем же бесчувственным выражением лица он смотрел перед собой, и отражение костра в его глазах казалось бушующим где-то очень глубоко внутри пожаром — надежно скованным телесной оболочкой и нерушимым спокойствием. Человек ли он?

Где-то за спиной явственно хрустнула ветка, заставив меня подскочить на месте. Я вгляделся в непроницаемую тьму между черных стволов, в которую почти не проникал свет костра, краем глаза отметив, как братья повторили мое движение. Мне показалось, что там, вдалеке, двинулась тень, очертаниями схожая с человеком.

— Визум Тенебрис! — проговорил я, сделав круговое движение палочкой и в последний момент подавив дрожь в голосе.

Заклинание, некогда изобретенное Кадмом, сработало. Тысячи игл впились в мои глаза, заставив меня вспотеть от мгновенной боли, но цель была достигнута: на короткое время я обрел способность видеть в кромешной тьме. Лес преобразился. Черные провалы между стволов теперь излучали призрачное лазурное сияние, деревья переливались оттенками изумрудного, переходящего в сверкающее золото. Мелкие зверьки, сновавшие у самых корней, и пролетавшие лесные птицы пульсировали ярко-алым светом.

Пусть на короткое время, но мой страх улетучился. Казавшиеся зловещими и таинственными звуки ночного леса теперь явились мне тем, чем и были в действительности: голосами зверей и птиц, шорохом листьев, стонами готовящейся к долгому зимнему сну древесины. И… шагами? Я был готов поклясться, что кто-то крался там, в неистовом круговороте красок. И все же мне не удавалось разглядеть ничего, что могло бы издавать этот звук.

— Что-то видишь? — тихо спросил Кадм, подойдя ближе.

Я еще раз скользнул взглядом по преображенному магией лесу, но ничто не привлекло моего внимания: даже ни одного крупного животного в окрестностях нашего временного лагеря разглядеть мне не удалось. Либо мое воображение сыграло со мной злую шутку, либо…

— Кто-то очень недурно умеет скрываться, — невесело бросил Антиох, правильно оценив выражение моего лица. — и, похоже, магией владеет не хуже тебя, братишка.

— Возможно, никого тут и не было… — неуверенно пробормотал я, возвращаясь на свое место, ни капли не веря в свои собственные слова.

— Был, — неожиданно отозвался Амар. — Он уже давно идет за нами. С того момента, как мы нашли мертвых на дороге.

— И ты молчал? — раздраженно вскинулся Антиох. — Нас, возможно, кто-то намерен прикончить, а ты…

— Врасплох нас не застанут, — не меняя интонации, ответил монах. — Вы под моей защитой… До тех пор, пока я рядом.

Антиох глубоко вдохнул и шумно выдохнул. Складывалось впечатление, что неизменное спокойствие Амара само по себе выводило нашего старшего брата из себя независимо от того, было ли для того сколько-нибудь веское основание. А тут еще и покровительственный тон монаха…

— Амар, я ценю твою помощь, — начал Антиох голосом, в котором не слышалось ни капли благодарности, — но будь любезен, впредь сообщай нам, если увидишь что-то подозрительное. Не знаю, как у вас там на Востоке, но в нашей стране путешествия опасны. Всегда найдется желающий перерезать тебе горло во сне.

Монах повернулся к нему и смерил моего брата долгим взглядом, от которого неуютно стало даже мне, наблюдавшему за этой сценой со стороны. Обернувшись к Антиоху, я понял, что лишь напряжением воли он удерживается от того, чтобы опустить взгляд в землю и бросить любые попытки говорить с Амаром в таком тоне. Я пытался прочесть насмешку или даже угрозу во взгляде Амара, но увидел лишь пустоту.

— Я буду сообщать вам, — кивнул наконец монах и застыл без движения, точно бронзовая механическая кукла из пружин и зубчатых колес, которую пару лет назад показывал на рыночной площади странствующий торговец.

Готовясь ко сну, я украдкой поглядывал на Амара, но тот хранил все тот же абсолютный покой, и взгляд его пронзал насквозь Великое Ничто, доступное лишь его восприятию. Делает ли человека таким близость к самой Смерти, или же напротив, Смерть отбирает себе слуг из тех, кто и сам безраздельно властвует над своими страстями? Разложив травяную постель, я без сил упал на нее и взглянул вверх — в самый центр черного купола небес, прошитого тысячами дрожащих искр.

Веки против моей воли закрылись, словно к ним были привязаны камни. Сон пришел сразу, и я не видел в нем черного человека с кровавыми ладонями, сражений и смерти. Во сне ко мне явилась Лия, бывшая невеста Кадма, и она широко улыбалась. «Как много у нее зубов», — успел подумать я до того, как рассеяться в небытии.

В Эксетер мы поспели незадолго до закрытия городских ворот, для чего нам пришлось остаток пути проскакать галопом. Как выяснилось, наездник из меня никуда не годный, поэтому дважды я чуть было не вылетел из седла на крутых поворотах и вконец измучил своего коня. Когда мы миновали укрепленную сторожевую башню у ворот, он мотнул головой и хрипло заржал, с укоризной глядя на меня и роняя тяжелые капли пота.

Стража проводила нас хмурыми взглядами, столь непохожими на равнодушные ленивые взоры, которые я запомнил в свой последний визит в этот город. Лишнее подтверждение тому, что тяжелое время наступило отнюдь не только для Годриковой Впадины: этим озлобившимся, запуганным людям, при виде нас положившим ладони на рукояти мечей, на протяжении последнего года не раз приходилось иметь дело с бандитами и смутьянами. Они вправе ожидать от нас худшего.

Дом Вильяма ждал нас в самом конце узкой извилистой улочки: приземистое деревянное строение с каменным фундаментом и широким навесом над выходящими на улицу окнами. Днем чародей выдвигал под навес прилавок, где и торговал не самыми дорогими и не самыми действенными артефактами, да еще зельями для местных жителей. Здешний люд, насколько я помнил, к старому магу относился доброжелательно — необычно доброжелательно, если сравнивать с нелепым суеверным страхом, который можно было видеть в большинстве иных поселений. Думаю, как раз то, что Вильям никогда не стремился к высотам магии и не пытался обособиться от окружающих, и послужило тому причиной. Антиох, наслушавшись моих рассказов, помнится, лишь хмыкнул и сказал, что Вильям — это магл, которому по недоразумению достались магические способности.

Все сказанное никоим образом не подготовило меня к тому, что я увидел. Дверь, которая некогда свободно вращалась на гладком камне в основании, теперь покосилась и выскочила из углубления. Я готов был поклясться, что износ тут ни при чем: Вильям не только поддерживал свой дом в идеальном состоянии, но и накладывал чары везде, где естественное разрушение оказывалось особенно быстрым. Я наклонился и провел пальцами по камню с углублением. Поверхность, гладкая и скользкая, как лед — явный признак того, что камень был обработан заклятием Глиссео. Значит кто-то попросту вышиб дверь. Неужели мага пытались ограбить? Или… Мой взгляд остановился на густых разводах грязи, покрывавшей крыльцо. Что-то красное примешивалось к темно-серой жиже, придавая ей бурый оттенок. Тягучие алые капли внизу двери…

Я резко выпрямился и обернулся к братьям, которые поняли меня без слов. Антиох ринулся вперед, доставая на ходу палочку. Повинуясь его движению, массивная дверь взметнулась в воздух и с грохотом ударилась в стену ближайшего дома, со двора которого незамедлительно послышался злобный собачий лай. Я скользнул следом внутрь помещения, где едва не врезался в спину брата, который замер, глядя на пол перед собой. Вильям Стэнвикс лежал в луже крови, судорожно сжимая арбалетный болт, торчавший у него из живота. Окрашенная кровью слюна пятнала его подбородок и губы, покрытые сетью трещинок. В воздухе отчетливо ощущался запах гари, а легкая дымка вокруг подтверждала, что обоняние меня не подвело.

— Проклятье! — прошептал я, опускаясь на колени рядом с телом.

Что же это такое творится? Неужели мои казавшиеся нелепыми страхи — сущая правда, и наше паломничество к Смерти будет отмечено ее печатью на каждом шагу? Неужели наш долгий путь на Восток окажется окрашен кровью и усеян мертвыми телами? Кадм, словно услышав мои мысли, поспешно склонился над телом мага и коснулся рукой его шеи, должно быть, пытаясь уловить слабое движение крови под кожей или определить время трагедии. Выждав немного, он взглянул мне в глаза и покачал головой. Вильям Стэнвикс был мертв, а судя по до сих пор не свернувшейся крови, убили его недавно.

Я бросил взгляд на Антиоха. Наш старший брат казался безучастным к умирающему. Выпрямившись, он деловито переводил взгляд от одного предмета обстановки к другому, словно пытаясь что-то найти. Я хорошо знал эту манеру: несмотря на то, что Антиоха нельзя было обвинить в нехватке сострадания, он ни словом, ни делом не проявлял любовь к ближнему, оказавшись в месте сражения. На сей раз это принесло свои плоды. Проследив за его взглядом, я увидел, что край дубового стола, придвинутого к самому окну, испачкан кровью, а его поверхность безнадежно испорчена: кто-то опрокинул широкую бутыль с чернилами, залив лежавшую на столе пачку пергамента.

— Похоже, что твой приятель пытался что-то написать перед смертью, — задумчиво произнес Антиох, подходя ближе, — да вот только все его труды пошли прахом из-за этой чернильницы… Или не все.

Он осторожно поднял верхний лист, с которого тут же обильно полилась черная жидкость, и указал на свободный от чернил участок в его верхней части. На поверхности пергамента все еще виднелись буквы, складывающиеся в остатки фразы. Я наклонился к листу и прочел: «…забрал Эйлин… спаси… го моста… сказал, что имеющий власть над гл…». Антиох вопросительно посмотрел на меня, ожидая разъяснений.

— Эйлин — его дочь, — сказал я. — Видел ее мельком в нашу прошлую встречу, когда она уезжала в Хогвартс… Сейчас она уже, наверное, закончила школу. Насколько я понимаю, Вильям пишет, что его дочь похитили и просит спасти ее.

— Тут еще говорится про мост и кого-то имеющего власть, — задумчиво заметил подошедший Кадм. — Наверное, Стэнвикс пытался сообщить, кто и как ее увез. Кто-то из местных властей?

В дверном проеме возник силуэт Амара, которого мы так и оставили на улице у дома.

— К дому идет стража, — без обиняков сообщил он. — Я решил, что вам стоит это знать.

Переглянувшись, мы ринулись к выходу, но было уже поздно. Едва лишь я выскочил на улицу, как мне в кадык уперлось зазубренное лезвие меча, и чей-то гнусавый голос гаркнул мне прямо в ухо:

— На колени! И вы тоже!

Я, не говоря ни слова, выполнил приказ, краем глаза отметив, что мои братья поступили таким же образом. Хотя все мы находились в крайне двусмысленной ситуации, у нас все еще была возможность выйти из нее невредимыми, если удастся убедить стражу в том, что мы не имеем отношения к убийству. Если бы нашлись свидетели…

— Ты тоже на колени! — последний приказ был обращен к Амару, который вышел последним. — Эй! Я повторять не стану!

Монах спокойно смотрел в лицо обрюзгшего стражника, от одежды которого доносился отчетливый винный запах, и явно не спешил подчиняться. Я не сомневался в том, что он сможет победить в схватке со стражей, если до этого дойдет, но в этом случае о спокойном путешествии можно забыть. Власти легко способны испортить жизнь тем, кто нарушает их законы, а законы на сей счет мы знали прекрасно. Городская стража — неприкосновенна. Нет, никто не считает их святыми. Стражники могут быть редкими подонками, ленивыми выпивохами и начисто лишенными представлений о справедливости, но если стража приказывает тебе стать на колени, лучше всего стать на колени. Даже если ты маг. Проклятье, даже если ты посланник самой Смерти. Но, конечно, Амар имел собственные соображения на этот счет, и потому просто молчал, не спуская глаз с начинающего багроветь любителя выпить.

— Амар, пожалуйста, — тихо проговорил Кадм. — Лучше подчиниться.

Монах покосился на него и опустился на колени, продолжая сжимать в руке железный посох.

— Брось это! — рявкнул совершенно потерявший терпение стражник и с силой ударил ногой, намереваясь выбить посох из ладони Амара.

Посох даже не шелохнулся, зато бедолага взвизгнул и шлепнулся своим объемным задом в уличную грязь, обхватив щиколотку обеими руками.

— Мерзавец! — завопил он неожиданно тонким голосом, в котором слышались гнев, стыд и удивлением разом. — Да я тебя…

— Заткнись, Джек, — резко произнес высокий седовласый страж, подойдя ближе. — Стонешь, как баба! Сам дурак: ты бы еще по стальной булаве врезал… Эй, азиат! — перевел он взгляд на Амара. — Положи палку, если не хочешь неприятностей.

Амар, не удостоив его взглядом, неторопливо положил посох рядом с собой.

— Давайте сюда мальчишку, — не оборачиваясь, проговорил седовласый, который, очевидно, был у них за главного. Когда к нему подвели нечто невероятно чумазое и одетое в грязные лохмотья, он продолжил: — Это они? Их ты видел?

— Да, мистер! — с готовностью закивал тот. — Вломились в дом старого Стэнвикса, я через щель в заборе смотрел! Оглядывались все время, а этот что-то под дверью искал. Я сразу понял, что разбойники, и тогда…

— Все, иди отсюда, — оборвал его главный. — Что там у тебя, Хамфри?

Из дома выбрался долговязый стражник с уродливым шрамом на половину лица: я даже не заметил, когда он успел войти внутрь.

— Вильям Стэнвикс мертв, — равнодушно проговорил он. — Похоже, что убит недавно.

Седовласый резко обернулся к нам, недобро сощурившись. Надежда на мирный исход таяла, как дым костра в летнем воздухе. Я уже собрался было произнести тираду в нашу защиту, как вдруг Хамфри вновь раскрыл рот:

— Застрелен из арбалета. Не думаю, что это были они, — он кивнул в нашу сторону. — У них ничего такого нет.

Взгляд главного немного оттаял, и он спросил:

— В доме арбалета нет?

Когда Хамфри отрицательно покачал головой, седовласый ненадолго задумался и принял решение:

— Хорошо. Не знаю, какой дьявол вас принес в дом Вильяма в столь неудачное время, но разбираться с этим уже не мне. Вставайте! Мы отведем вас к бейлифу. Оружие можете оставить при себе, но спаси вас Господь, если хоть один из вас сделает неосторожное движение. — Он обернулся к жирному стражнику, который кряхтя, поднимался на ноги. — Джек, ты останешься здесь. Сторожи их вещи и дом Стэнвикса. Все равно от тебя мало толку с твоей ногой.

Джек густо покраснел, но перечить не стал. Подволакивая ногу, он подошел ко входу в дом и грузно оперся на стену. На Амара он старался не смотреть вовсе.

— И еще, — продолжал седовласый, глядя в глаза монаху. — Если бейлиф вас отпустит, советую обзавестись мечом. Драться можешь хоть своей железной палкой, хоть голыми руками, но согласно королевскому указу ты обязан носить с собой меч, ясно? Вижу, что ты не из этих мест, однако твои приятели могли бы тебе рассказать — сами-то они, я вижу, вооружены, хотя мечами эти тупые скребки для бочек только с перепою могут показаться.

Я от досады закусил губу. Как нас угораздило забыть? Всякий раз, собираясь в очередное странствие, каждый из нас цеплял на пояс легкий меч — исключительно ради того, чтобы не вызывать лишних вопросов у стражи. Ни разу на моей памяти никто из нас не воспользовался этим «скребком», хотя сражаться нам доводилось неоднократно, поэтому я давно перестал воспринимать его в качестве оружия, как, полагаю, и мои братья. Никому из нас поэтому не пришло в голову предупредить Амара… Впрочем, я бы не удивился, если бы странный монах попросту не внял никаким предупреждениям. Такое впечатление, что он считает себя неуязвимым, и, надо полагать, что с такой госпожой, как у него, подобное мнение не лишено правдоподобия.

Двое стражников, включая седовласого, отправились вперед, еще двое, обнажив мечи, расположились позади нас. Так, след в след, мы двинулись по быстро темнеющей улице на допрос к бейлифу. Который, увы, вряд ли найдет для этого время столь поздно, и значит, нас наверняка ожидает по крайней мере одна ночь в тюрьме. Удивительно, но город словно вымер: на протяжении ближайших двух кварталов мы не встретили ни одного прохожего, не считая сидевшего на углу грязного попрошайки, завернутого в мышиного цвета рванье.

Все хранили мертвое молчание. Нет, в большом городе никогда не бывает по-настоящему тихо. Чей-то далекий говор, лошадиное ржание, собачий лай, мерный скрип веревок, на которых раскачивались тронутые разложением тела трех повешенных на очередном перекрестке — все эти мирные звуки нарушали тишину, однако уже давно стали для нас привычным жизненным фоном и потому не воспринимались.

А вот сдавленный хрип у меня за спиной оказался чем-то неожиданным. Помедлив, я обернулся — лишь с тем, чтобы увидеть лежащие на земле трупы двух стражников, только что замыкавших шествие. Поперек горла каждого из них зиял чудовищный разрез, фонтанируя алой кровью. Попрошайки на углу уже не было. Невольно я вскрикнул, заставив обернуться всех остальных.

— Вам лучше оставить нас, — сказал Амар.

— О чем ты?.. — спросил я его, но тут же понял. Он обращался не ко мне, а к оставшейся в живых страже.

— Это уж мне решать! — рявкнул в ответ седовласый, но я видел, как посерело его лицо при виде бесшумно прирезанных товарищей. Теперь он производил впечатление загнанного в угол зверя. — Доставайте свое оружие! Дадим отпор вме…

Арбалетный болт со свистом пробил ему грудь, бросив стражника наземь. Пару мгновений он потрясенно таращился на окровавленный металл, торчащий у него меж ребер, а потом захрипел, тщетно пытаясь отползти в сторону. Оставшийся конвоир по имени Хамфри выпучил глаза и в панике метнулся за ближайший угол. Еще один короткий свист, крик боли и всплеск, с которым бедолага рухнул в уличную грязь, не оставили сомнений в том, какая его постигла судьба. Не сговариваясь, мы встали полукругом, выхватив палочки.

— Репелло Феррум! — воскликнул Кадм, описав полукруг палочкой.

Посох Амара качнулся у него в руке, и впервые я увидел на лице монаха что-то похожее на удивление. Заклинание, в лучшие времена созданное Кадмом, порождало невидимую сферу нескольких футов в обхвате, отталкивая в сторону любые предметы, сделанные из железа и стали. Даже сталь внутри сферы испытывала влияние, пусть и много слабее. Какое-то время внезапный выстрел откуда-нибудь из темной аллеи или крыши ближайшего дома нам не грозит, но это не повод оставаться на месте. Перехватив мой озабоченный взгляд, Антиох кивнул и развернулся к дому Стэнвикса. Какой бы кошмар здесь ни творился, а нас по-прежнему есть цель. Да и репутация наша в этом городе отныне уничтожена напрочь: кто нам поверит, что мы не имеем отношения к гибели городской стражи?

Невольно я обернулся к Амару. Как монах воспринимает все, что здесь происходит? Сейчас не лучшее время в Англии, да и место здесь много хуже, чем то, которое я сохранил в своей памяти. Но то, что я только что увидел… Это выходило за любые рамки. Амар наверняка сочтет нас дикарями, убивающими друг друга на каждом шагу. И, положа руку на сердце, так ли уж он будет неправ?

Путь назад занял меньше времени: нас никто не конвоировал, поэтому мы рысцой пробежались по улицам, вспугнув пару случайных прохожих, которые, завидев нас, с изменившимся лицом поспешили отскочить в ближайший проулок. Кадм все с большим трудом поддерживал защитную сферу, хотя я сильно сомневался в том, что кто-то собирается нас атаковать. Таинственный убийца сеет смерть вокруг нас, с легкостью отправляя людей на тот свет при первой возможности, однако ни разу так и не попытался напасть. Мне даже показалось… Проклятье, он защищает нас! Как минимум, расчищает нам дорогу. Уничтоженная разбойничья засада в лесу, следом — задержавшая нас городская стража…

Вот только убийство Стэнвикса и похищение его дочери сюда никак не вписывается. Я вполголоса выругался. Что бы там ни говорили, а враг моего врага — совсем не обязательно мой друг. Мне нравился старик Вильям, и он не заслуживал такой смерти. Пусть этот вечно скрывающийся в тени преследователь до поры остается безнаказанным, безжалостно убивая всех, кто встал на нашем пути, но рано или поздно придет и его черед.

У входа в жилище Вильяма никого не было, и ни одни звук изнутри не предвещал встречу с кем бы то ни было, однако за два дня пути мы стали осторожны, как никогда ранее. Расположившись у дверного проема с палочками наизготовку, мы пропустили вперед Антиоха, готовые в любой момент прикрыть его шквальным потоком заклинаний.

— Солидум Корпус! — проревел Антиох, взмахнув палочкой, и ворвался в дом.

Я знал, что в течение считаных мгновений его тело будет тверже камня и с легкостью отразит удар любого клинка или попадание стрелы. Очень недолго — но достаточно, чтобы наш старший брат увидел врага и нанес собственный удар. Если же и этого будет мало, то следом в бой вступим мы с Кадмом… Однако время шло, в доме Стэнвикса по-прежнему царила тишина, и становилось очевидным: никакого нападения не будет.

— В доме никого, — спокойно заметил монах, все это время смотревший на нас с оттенком снисходительного терпения.

— Стражник тоже мертв, — послышался из дома голос Антиоха, — тот самый, которого звали Джек. Его ж тут сторожить оставили… Горло перерезано, и следы яда, как в прошлый раз. Заходите, здесь больше никого.

Оказавшись внутри, я огляделся, пытаясь уловить изменения, которые могли произойти с момента нашего последнего здесь появления. Однако все оставалось прежним, не считая лежавшего прямо у порога тела Джека. И еще… Следы. Едва заметные, но все же различимые отпечатки испачканной в земле обуви вели наружу, выходя из гостиной. Антиох перехватил мой взгляд и, кивнув, отозвался:

— Я тоже видел. В гостиной никого нет, только что смотрел.

— Откуда же тогда появился убийца? Влез в окно с другой стороны?

— Нет, братишка. Судя по всему, он пришел через портал — тот самый, о котором ты рассказывал в лесу. Пойдем, сам увидишь.

Зайдя в гостиную, я даже отшатнулся от неожиданности. В некогда чистой и уютной комнате теперь царил разгром. Перевернутые скамьи, на которых мы с Вильямом когда-то сидели, прихлебывая сладкий дартмурский эль, были покрыты пятнами обугленной древесины — старый маг, как видно, пытался подороже продать свою жизнь, ударив одним из огненных заклинаний. Сорванные с окна занавески все еще тлели в углу: если бы не противопожарные чары, к нашему приходу от этого дома остались бы одни угли. Теперь мне стало понятно, откуда взялся этот запах дыма, встретивший нас при первом появлении в доме.

Массивное зеркало в позолоченной резной раме, закрепленное на противоположной стене комнаты, угрожающе покосилось, но все еще не падало. Даже несмотря на ужасный беспорядок и раскиданные по полу вещи, я заметил отпечатки ног, ведущие от зеркала к выходу. Стало быть, Антиох прав: убийца пришел через портал. И если так, значит, Стэнвикс наверняка знал его. Я попытался припомнить наших старых знакомых. Кто из них мог совершить это злодеяние? Никто, видит Бог. В основном это были профессора Оксфорда и Хогвартса, которым ничего подобного и в голову бы не пришло.

Осторожно подойдя к зеркалу, я с удивлением обнаружил руническую вязь у его подножия, начертанную кроваво-красной краской. Краской ли? Склонившись над символами, я втянул воздух через ноздри и облегченно вздохнул, не ощутив ставшего в эти дни привычным железистого запаха крови. Хотя, если вдуматься, не все ли равно, чем были написаны руны? Так или иначе, люди погибли. И если бы убийца использовал их кровь для какого-то зловещего ритуала, это мало что добавило бы к уже совершенному. А вот смысл символов… Я снова выпрямился и вгляделся в руны. Будь я проклят, если понимаю их значение. Странные фигуры, обилие зигзагов, треугольных и пятиугольных конструкций повергали в отчаяние: мне просто никогда в жизни не доводилось видеть ничего подобного. В смятении я обернулся к Антиоху, но тот, нахмурившись, лишь покачал головой.

— Магия Пустоты, — сказал бесшумно подошедший сзади Амар. — Портал теперь ведет совсем в другое место.

— Такое возможно? — удивленно вскинул брови Кадм. — Однажды созданный портал…

— Это самое меньшее, на что способен человек, владеющий Пустотой. Чародей, с которым ты сражался, — монах повернулся к Антиоху, — мог сделать это. Но еще вероятней, что это был его учитель. Тот самый человек, который научил его создавать барьер формы.

— Барьер формы? — переспросил Антиох. — Ты имеешь в виду защитные чары, которые использовал этот крысеныш во время дуэли?

— Да, — кивнул Амар. — Барьер формы, чары, меняющие форму пустоты. Сожалею, но на вашем языке это сложно выразить.

— Сейчас для нас важнее другой вопрос, — вмешался я. — Куда портал ведет теперь? Ты можешь сказать, Амар?

Монах умолк, всмотревшись в руническую вязь бесстрастным взором.

— Нет, — наконец сказал он. — Я могу почувствовать направление, но не знаю, как это место называется. Однако это определенно в Англии. К юго-востоку от первоначального положения.

Я задумался. Зачем таинственный учитель Аспида, если это действительно он, перенаправил портал? Приглашает нас куда-то? Или же это смертельная ловушка, и, шагнув в старое зеркало, мы выйдем из него в месте, где ни за что не сможем выжить? Антиох, казалось, услышал мои сомнения.

— Портал может вести в середину реки? Или в какое-нибудь место в сотне ярдов от земли? — спросил он.

— Конечно, — ответил Амар. — Но я не думаю, что вас пытаются убить. Скорей всего, этот человек направил портал туда, куда собирался уйти сам.

— Я войду, — сказал Кадм. — Войду, а потом вернусь, если смогу. Если там ничего опасного, тогда…

— Еще чего! — взвился Антиох. — Я иду первым, и это не обсуждается. Если на меня нападут, я отреагирую быстрее тебя, и ты это прекрасно знаешь, братец.

— Я не хочу, чтобы из-за моей затеи кто-то погиб, — упрямился Кадм. — Если ты не намерен пускать меня вперед, тогда отправимся в Лондон своим ходом. Это долго, но уж точно безопасней.

Амар бросил короткий взгляд на сцепившихся братьев и молча коснулся стеклянной поверхности зеркала. По отражению в нем пробежала рябь, и монах с легким хлопком исчез. От неожиданности мы умолкли, ошарашенно глядя в зеркало, словно могли увидеть в нем тайное послание с той стороны. Добрая минута прошла в молчании, и неприятное предчувствие завозилось у меня внутри, отчего я почувствовал тугой комок в горле. Если Амар только что погиб, наше путешествие окончено.

— И что теперь? — в смятении спросил Кадм. — Мы же не знаем, куда идти дальше.

— Отчасти знаем, — возразил Антиох. — Княжество Арберия и ее правитель, Голем из Круи.

— Но это же только остановка на пути! — воскликнул Кадм. — Даже если мы доберемся до этого Голема, куда мы пойдем потом?

— Возможно, он что-то знает, — неуверенно пробормотал я, — и сможет подсказать…

Кадм набрал было воздуха в грудь, чтобы разразиться речью, но в этот момент по зеркальной поверхности снова пробежала рябь, и рядом с зеркалом из ничего возник Амар с тем же невозмутимым выражением лица, с которым покинул нас.

— Черт возьми, где ты был? — вспылил Антиох.

— Пытался выяснить, что это за место, — спокойно ответил монах.

— Удалось?

— Нет, — лаконично отозвался Амар. — Это подземелье, и у меня не было времени искать выход из него. Однако я не заметил ничего опасного. Вы можете пользоваться порталом.

— Что ж, это радует, — кивнул Антиох. — Тогда не будем терять времени. Игнотус, иди последним и позаботься о том, чтобы за нами никто не последовал. Нам ни к чему лишние проблемы с эксетерской стражей. Лошадей и большую часть припасов придется бросить: доберемся до Лондона — закупим все новое.

Амар вновь коснулся зеркала и растворился в воздухе. За ним последовали Антиох и Кадм, оставив меня в одиночестве. Я, хмыкнув по поводу той скорости, с которой Антиох принимает решения, вышел из дома и отвязал лошадей. Им не придется долго оставаться без хозяев: не пройдет и суток, как кто-нибудь их изловит и присвоит себе. А если, коли будет на то Божья воля, лошадей опознают, то сочтут, что мы все еще в Эксетере. Вернувшись в дом, я прошел в гостиную, крепко запер комнату и, начертав палочкой в воздухе нужный символ, произнес:

— Коллопортус!

Надолго это преследователей не задержит, но даже выигрыш в несколько минут лишним не будет. Оставалось самое главное. Я повернулся к зеркалу и задумался. Как лучше всего запечатать портал после того, как я им воспользуюсь? Пожалуй, самые простые средства — самые надежные. Направив палочку на зеркало, я скомандовал:

— Элеваре!

Зеркало задрожало и рванулось вверх. Надсадный скрежет металла испугал было меня: вдруг я разрушу портал до того, как смогу войти в него? Но почти сразу что-то громко хрустнуло, из развороченной стены брызнули щепки, и зеркало поднялось на добрые шесть футов над полом, неподвижно зависнув на этой высоте. Осторожно придав ему горизонтальное положение, я забрался на одну из скамей и осмотрелся. Наложенные чары рассеются вскоре после того, как я покину дом Стэнвикса, и эта махина рухнет на пол, разлетевшись тысячами осколков. Портал будет закрыт навсегда, и никто больше им уже не воспользуется. Я вздохнул и, оттолкнувшись ногами от скамьи, прыгнул на висящее в воздухе зеркало.

Мгновенная тошнота, сопровождающая всякое путешествие через портал, слепящий свет и шум в ушах не были для меня чем-то новым. А вот падение с шестифутовой высоты, которое я вполне мог бы предвидеть, — застало меня врасплох. Приземлился я крайне неудачно, врезавшись плечом в сырой каменный пол, отчего руку пронзила острая боль. Я вскрикнул и схватился за ушибленное место, пытаясь подняться на ноги. Подскочившие Кадм с Антиохом помогли мне встать; Антиох озабоченно вцепился в мое предплечье и провел над ним палочкой.

— Кости вроде целы… — негромко проговорил он. — Ты что, разучился пользоваться порталами, Игнотус?

Вкратце объяснив братьям причины своего позорного падения, я огляделся. Монах оказался прав: окружавшее меня помещение, залитое идущим со всех сторон тусклым магическим светом, больше всего походило на какие-то монастырские катакомбы. Влажные каменные стены, неровный пол, низкий потолок — все это вызывало острое желание как можно скорей выбраться наружу, чтобы избавиться от гадкого чувства, как будто ты подобно Ионе находишься в чреве гигантского зверя. У стены, совсем рядом с местом моего появления, вызвышалась изъеденная временем до полной неузнаваемости мраморная статуя: должно быть, именно она и служила портключом с этой стороны портала.

— Из коридора иногда дует слабый ветерок, — заметил Кадм. — Я думаю, выход где-то в том направлении.

Я прислушался, пытаясь уловить хоть один звук, который мог бы доноситься снаружи, однако в подземелье царила мертвая тишина, нарушаемая лишь нашим дыханием и срывающимися с потолка каплями ледяной воды. И было еще что-то. Что-то почти неслышное, где-то в глубине этого каменного лабиринта… Я изо всех сил напряг слух и, кажется, смог различить это. Тоскливый, наполненным отчаянием вой или стон, в котором не осталось ничего человеческого — только пустота и безумие.

Далеко пройти нам не удалось: спустя полсотни ярдов мы уперлись в глухую стену, сочившуюся водой из многочисленных щелей. Пол под ней представлял собой полужидкое глинистое месиво, из которого выступали редкие округлые булыжники. Мое внимание привлекло украшение в верхней части стены: герб из выщербленной и потемневшей бронзы, на котором я с трудом разобрал изображение священника, служащего мессу у алтаря.

— Я уже видел этот символ, — удивленно произнес Кадм, подняв взгляд к изображению. — Не могу вспомнить, где и когда, но точно видел.

— Вспоминать будешь потом, — буркнул Антиох, — когда мы сможем отсюда выбраться. Пока что я не вижу ничего лучшего, чем просто проломить стену.

— Убийца пришел отсюда, и что-то я не вижу никаких дыр в стенах, — заметил я. — Где-то здесь должен быть потайной ход.

От моего внимания не укрылся странный взгляд Амара, с которым он встретил мое заявление. Мне даже показалось, что где-то в глубине его глаз мелькнуло нечто похожее на усмешку. Я уже собрался было спросить, с чем он не согласен, но в следующее мгновение покрылся испариной от жгучего стыда: как я, волшебник, мог упустить такую возможность? Мы только что очутились в этом подземелье благодаря порталу, и никаких потайных ходов для этого нам не потребовалось. Что, если есть и второй портал, ведущий в другое место? Что, если убийца, владея тайным знанием магии Пустоты, может обходиться без портала вовсе? То, как хмыкнул в ответ Антиох, окончательно убедило меня в том, что я ляпнул ерунду, не подумав, однако, к моему удивлению, Кадм воспринял это всерьез:

— Я согласен, — сказал он. — Конечно, для мага выбраться из запертого помещения — невелика задача, но эти катакомбы построены маглами и для маглов.

— С чего вдруг? — не сдавался Антиох. — Это запросто может оказаться фамильным замком одной из магических династий или…

Кадм покачал головой.

— Нет, не думаю. Дело в том, что я вспомнил, где видел этот герб. Это не что иное, как печать лондонского Братства Моста. И если так, то несложно понять, где мы находимся.

— Братство Моста? Никогда не слышал о таком, — нахмурился я, перебирая в памяти все знакомые мне монашеские ордена. — И название странное.

— Братство Моста — это всего лишь монашеская гильдия и клир часовни Святого Томаса Бекета, — ответил Кадм, — той самой, которая установлена на Лондонском мосту. Ты десятки раз видел ее, Игнотус. Как ты мог забыть?

— Часовню-то я помню, — возразил я, пожав плечами, — но вот братство…

— Именно они руководили строительством Лондонского моста с самого начала, — продолжал Кадм, — и сейчас мост, по сути, принадлежит им.

— Значит, мы в Лондоне, — заключил Антиох. — Что ж, это упрощает дело. Убийца на сей раз сыграл нам на руку.

Я не стал делиться своими соображениями о том, что убийца, похоже, нам подыгрывал на протяжении всего пути. Кто знает? Возможно, все не так, и дело лишь в том, что на короткое время наши с ним цели совпали. Но если я прав, тогда нам не следует больше плестись за ним. Мы должны вырваться вперед, если не хотим более на каждом шагу видеть кровь и мертвые тела.

Я подошел ближе к стене и с трудом дотянулся до бронзового герба Братства. Ощутив кончиками пальцев холодную влажную поверхность металла, я невольно напрягся, ожидая, что сработает очередной портал, который швырнет меня в еще одно неизвестное место, возможно, даже за пределами Англии. Но ничего не произошло, только несколько капель воды противно скользнули по моей вытянутой руке в рукав мантии, заставив меня поежиться.

Антиох покачал головой.

— Это не портключ, — сказал он. — Если Кадм прав, здесь должна быть обычная дверь. Где маглы обычно делают потайной вход?

— Откуда ж мне знать? — пожал я плечами. — Наверное, там, где станут искать в последнюю очередь. Не имея магии, невольно пускаешься на всевозможные хитрости.

Я пристально вгляделся в камни, из которых были сложены стены, с помощью братьев попытался сдвинуть несколько наиболее выступавших валунов, поискал плохо заметные щели в сплошной кладке, которые могли бы отмечать скрытые двери — бесполезно. Мы стояли в тупике, отмеченном гербом Братства Моста, и не было здесь ничего, кроме капающей с потолка воды и жидкой грязи под ногами. Грязи?

Опасаясь вспугнуть родившуюся мысль, я быстро присел на корточки и опустил ладони в густую черную жижу у самой стены, на которой висел герб. Краем глаза я отметил, как Антиох, тяжело вздохнув, извлек палочку и, должно быть, уже собрался пробить дыру в стене, переполошив половину города.

— Подожди! — воскликнул я. — Кажется, тут что-то есть.

Под слоем грязи действительно что-то было. Мои пальцы нащупали острый металлический край и глубокую выемку, чуть дальше — выступающую скобу. Ручка люка? Вцепившись в ручку, я изо всех сил рванул ее на себя и едва не упал: настолько легко распахнулся люк, обрушив в открывшийся нам черный провал не меньше галлона жидкой грязи. Склонившись над проходом, я с трудом разглядел во мраке склизкие каменные ступени, круто уходившие вниз. Решительно оттеснив меня, Антиох протиснулся в люк и стал осторожно спускаться. Я последовал за ним.

Потайной ход оказался узким, грязным, но, к счастью, недолгим: пройдя с десяток ярдов, мы увидели винтовую лестницу, ведущую вверх, на сей раз — в освещенное помещение. Наверное, со стороны мы и впрямь напоминали грабителей, за которых нас приняли в Эксетере: выбравшиеся из-под земли, испачканные с ног до головы, с мрачными лицами… К счастью, оценить наш внешний вид оказалось некому: помещение пустовало.

Я попытался стряхнуть налипшую на мантию грязь, в чем не слишком преуспел, и, вздохнув, огляделся вокруг. Похоже, что Кадм оказался прав: место, в котором мы находились, больше всего напоминало крипту часовни. Каменные стены — на сей раз чистые и сухие — с несколькими закрепленными факелами, небольшой ряд простых гробниц, пара изваяний святых… Каменная табличка у подножия одного из них гласила: «Святой мученик Томас Бекет. Горе строящему город на крови и созидающему крепости неправдою!».

Стараясь ступать как можно тише, мы прошли мимо винтовой лестницы, исчезающей во мраке где-то под плохо различимым потолком, и я взялся за бронзовое кольцо входной двери, чтобы поскорей покинуть это место.

— Что вам здесь нужно? — услышали мы хриплый голос позади себя. — Я не видел, как вы входили.

Вздрогнув, я обернулся. На лестнице стоял старик в священническом облачении. Его прищуренные глаза в обрамлении кустистых седых бровей сверкали в свете факелов, а лицо прямо-таки светилось подозрительностью.

— Мы просто ходили к могиле Святого Томаса Беке… — начал было я говорить первое, что пришло в голову.

Локоть Кадма больно впился мне в ребра, и я осознал, что лучше бы мне было молчать.

— Томас Бекет похоронен не здесь! — повысил голос священник и скользнул взглядом по нашим испачканным мантиям. — Вы кто вообще такие?

— Ступефай! — рявкнул Антиох, взмахнув палочкой, и, поколебавшись немного, довершил начатое: — Обливиэйт! И нечего на глупые разговоры время тратить, братишка. Уходим отсюда.

Выйдя за порог часовни, я поморщился от сильного промозглого ветра, напитанного сыростью и навязчивым запахом рыбы. Журчание воды, почти неслышное внутри здания, здесь вливалось в уши нескончаемым сонным потоком. Я лишний раз убедился в правоте Кадма: мы стояли на широком каменном мосту рядом с ограждением. Сумерки уже спустились, но недостаточно, чтобы я не разглядел циклопический силуэт собора Святого Павла, возвышающийся над остальной частью города. Мы прибыли в Лондон.

— Доки — вон в той стороне, — сказал Кадм, махнув рукой в сторону темного скопления судов у правого берега Темзы. — Но искать корабль сейчас бесполезно, да и бродить по городу в такое время я бы не стал. Лондонская стража и в лучшие времена не жаловала любителей ночных прогулок.

— Поищем гостиницу? — спросил я.

— Чего искать? — отозвался Антиох. — Вон, у следующей опоры, «Милая леди».

Не сказать, что я на своем веку повидал много мостов, однако Лондонский мост — единственный из них, застроенный торговыми и жилыми домами от берега до берега. Несомненно, это затрудняет проезд: я слышал, что в рыночный день может понадобиться больше часа, чтобы перебраться на другую сторону. Не дай Господь в такое время случиться пожару: сотни людей сгорят заживо в этой смертельной ловушке. Конечно, в иное время я бы осудил всех этих торговцев и владельцев таверн, стремящихся сорвать куш, невзирая ни на что, но сейчас я не мог не признать: их страсть к наживе пошла нам на пользу. Окажись мы на обычном мосту, свободном от строений, нам наверняка пришлось бы иметь дело со стражей.

Вежливо лязгнув бронзовым кольцом о щербатую дверь «Милой леди», мы вошли в здание, нижний этаж которого оказался таверной, где даже в столь позднее время можно было увидеть несколько упившихся вином забулдыг: вряд ли они осознавали, как долго сидят. Один из них, стоило нам перешагнуть через порог, на удивление мелодично для его плачевного состояния затянул:

«Купец Гервасий плыл на юг

С женою Адрианной.

Вода на сотни миль вокруг

И горизонт туманный.

Но вдруг с небес жестокий шквал

Обрушился на море.

К иным богам купец воззвал —

И был услышан вскоре.

Ему ответил бог пучин —

Властитель океана:

— Дожить коль хочешь до седин,

Отдай мне Адрианну.

— Не быть тому! — вскричал купец,

В ответ взревел сам воздух:

— Так я двоих возьму, глупец,

Быть морю вам погостом!

Купец Гервасий смерти ждет,

Но молвит Адрианна:

— Прими меня, владыка вод,

Бог тьмы и урагана,

— Пусть мой супруг вернется в дом,

Избегнув страшной доли,

Меня ж ты жди на дне морском,

На сумрачном престоле.

И вот она, шагнув за борт…»

— Да умолкни ты, Джон! — прорычал иссохший старик с нездоровым цветом лица, который, судя по всему, и был владельцем заведения. — Всех постояльцев перебудишь.

— Тогда налей мне еще, Кент, — пробурчал добровольный менестрель. — У меня выбор невелик: либо петь, либо пить.

Приятели Джона громогласно захохотали: один из них даже поперхнулся вином, выпустив содержимое рта на собственную густую бороду. Кент брезгливо скривился и повернулся к нам.

— Чего желаете, добрые господа? Комнату?

Потом его взгляд скользнул по нашим испачканным одеждам, и увиденное ему вряд ли понравилось. Посмотрев на Амара, он даже сделал шаг назад, хмыкнул и продолжил:

— Или просто выпить?

Антиох выступил вперед, извлек из-под мантии объемистый кошель и демонстративно встряхнул его. На звон монет обернулись все присутствующие, а взгляд Кента моментально оттаял.

— Вначале поужинать, — спокойно сказал наш старший брат. — А потом хорошую комнату и ответить на несколько вопросов.

— Хей, Роуз! — проскрипел старик, повернувшись к стойке. — Ужин на четверых, и поскорее! Прошу за стол, дорогие гости, — совсем другим тоном сказал он, вновь обратившись к нам.

Мы проследовали к большому дубовому столу у окна, из которого днем, должно быть, открывался неплохой вид на Темзу. Сейчас можно было разглядеть только редкие судовые огни и скудно освещенную пристань, но в любом случае нам было не до красот Лондона, и мы обессиленно рухнули на предложенные скамьи. Одному лишь Амару, казалось, была неведома усталость, и весь вид его выражал прежнее внимание и готовность молниеносно перейти от безмятежного созерцания к битве с десятком врагов.

Кент собственноручно притащил бочонок вина и поочередно наполнил наши кубки. Затем крякнул, потер спину и, тяжело дыша, присел на край скамьи рядом со мной.

— Вы хотели о чем-то спросить у меня? — нерешительно начал он. — Если это о каменщике, то мне ничего толком не известно, я всего лишь…

— О каменщике? — удивленно поднял бровь Антиох. — Вовсе нет. Мы всего лишь хотим найти хороший корабль, способный выдержать долгое путешествие. Желательно с опытным капитаном. Если вы можете кого-то посоветовать…

Кент задумчиво покачал головой.

— Боюсь, ничего толком не могу сказать. Ко мне за выпивкой часто забредают моряки из доков, многих я знаю лично… Да взять хотя бы Певчего Джона, он исполнял этого своего «Купца Гервасия», когда вы только зашли. И, конечно, многие похваляются тем, как далеко могут заплыть их суда. Но вы же знаете моряков: они всегда горазды приврать. То у них морские змеи, то блуждающие острова, то летучие корабли с командой призраков… Думаю, господа, вам лучше завтра с утра зайти в доки и присмотреть подходящий корабль самим.

— Эй, это никакое не вранье! — возмущенно подскочил Певчий Джон, выказав невероятную остроту слуха. — Четыре года назад, когда мы ходили на Сицилию, одной темной ночью «Святой Иаков» едва не сел на мель к северу от Туниса. Забери меня дьявол, там появился остров, которого отродясь не было! И наутро его тоже не было, клянусь… клянусь костями своего отца!

— Много-то они стоят, кости твоего папаши! — громко рыгнув, отозвался лысый моряк напротив. — Рыбы их полвека назад растащили.

Певчий Джон оглушительно заревел и, едва не перевернув стол, схватил обидчика за просмоленную косичку, в которую была скручена его густая черная борода. Кент с неожиданной прытью подскочил c места, схватил стоявшую у стены метлу и принялся охаживать ей драчливых посетителей.

— Еще один сломанный стол, и никакой выпивки вам не видать до конца времен! — заявил он, сопровождая каждое слово увесистым ударом.

Это подействовало. Певчий Джон нехотя отпустил порядком помятую бороду противника, ухмыльнулся, слизнул кровь с нижней губы и, ворча, вернулся на свое место. Лысый бородач бросил на Кента неприязненный взгляд и последовал примеру собутыльника, не обращая никакого внимания на расквашенный нос.

— Простите меня, господа, — сказал хозяин, вернувшись к нам. — Буйный народ. Такое здесь, увы, не редкость.

— А что там с каменщиком? — негромко спросил Кадм, все это время в странной задумчивости прихлебывавший вино.

— Простите?.. Ах, каменщик! Да, в последние месяцы тут все о нем только и говорят. Я уж подумал, что и вы по его душу.

— Мы только что из Дартмура, — сказал Кадм, благоразумно не упомянув Годрикову впадину, — и знать ничего не знаем ни о каком каменщике. Кто это и чем он так интересен?

— Ну как же… Не так давно наш добрый король Генрих III взял на службу человека откуда-то из восточных земель. Странный человек, очень странный, — с этими словами Кент покосился на Амара, сразу же отведя взгляд. — Однако настоящий гений по части строительства. Великий каменщик, так о нем говорят. То, что он строит, будет стоять тысячи лет, и время не властно над творениями его рук. Да, именно это я слышал.

— Как по мне, не мешало бы вначале подождать пару тысяч лет, прежде чем заявлять такое, — заметил Антиох, ухмыльнувшись.

— Это-то верно, мистер… — замялся Кент, — но видите ли… Он происходит из какой-то страшно древней гильдии. Вроде бы она уходит корнями в саму Римскую империю и знает такие секреты мастерства, какие нам и не снились.

— Ну хорошо, пусть так, — пожал плечами Кадм, — но этого как-то мало для пересудов. Этот великий каменщик… Зачем король его нанял? Он собирается построить что-то большое?

— Вы, наверное, не слышали, — вхдохнув, отозвался Кент, — но наш Лондонский мост… Словом, это проклятое место.

— В каком смысле? — заинтересовался я.

— Говорят, что очень давно, еще во времена римлян, здесь стоял храм их языческого бога, Митры. И когда храм был разрушен… Прости меня, Христос, но возможно, Митра мстит за это. Вы знаете, сколько мостов было построено на этом самом месте? Я сам сбился со счету. Вначале из дерева — ни один из них не простоял и сотни лет. Во времена Генриха II пытались построить из дерева и железа, но и он не устоял. И вот наконец этот мост… Великий мост, без сомнения. Тридцать три года его строили, да… Две сотни рабочих погибли на этой великой стройке. Я помню это время. Чтобы окупить строительство, король поднял налоги так, что едва не вспыхнул бунт. Каюсь, я и сам порой злословил на короля, да отсохни мой язык!

— И что же? — нетерпеливо спросил Кадм. — Теперь-то ведь мост стоит.

— Да, стоит, — с готовностью ответил Кент. — Да только… Незадолго до женитьбы Генриха III одну из опор — ту самую, на которой стоит «Милая леди», — прорезала огромная трещина сверху донизу. А потом отломился кусок каменного настила у следующей опоры. Лондонский мост рушится, добрые господа. Монахи из Братства Моста, благослови их Господь, осмотрели повреждения и заключили, что ему не простоять и десяти лет. Никто не знает почему: строили-то на совесть. Повинно ли в том проклятие языческого бога или души тех несчастных, на чьих костях возведена эта громадина — кто знает? Мы все, конечно, были в ужасе: для нас мост давно стал домом.

— И тут-то появляется этот великий каменщик, — понимающе кивнул Антиох — и предлагает укрепить мост, чтобы он стоял вечно.

Кент кивнул и развел руками, давая понять, что ничего сверх этого он рассказать не может. Повисло тягостное молчание. Хозяин, заерзав, поднялся со скамьи и, одарив нас виноватой улыбкой, направился в сторону кухни, громко окликая Роуз. Последняя выскочила из кухни и оказалась худой изможденной девушкой лет пятнадцати на вид с огромным подносом в мелко дрожащих руках. Подбежав к нашему столу, она принялась наскоро расставлять блюда, стараясь не смотреть нам в глаза.

Я бросил взгляд на ее осунувшееся лицо. Синяк на левой скуле, рассеченная бровь, опухшая верхняя губа… Похоже, что наш любезный хозяин не особенно ласков со своими слугами. И еще, я готов был поклясться, что она боится. И нет, это не было страхом перед очередными побоями: к ним эта бедная девочка, должно быть, привыкла с детства. Здесь что-то совсем другое: в ее загнанном взгляде, мертвенно-бледным губах, в дрожащих руках поселился мистический ужас, который она тщетно пыталась скрыть.

— Роуз! — окликнул я ее, когда девушка развернулась, чтобы уйти.

Роуз подскочила и резко обернулась, прижав пустой поднос к груди. Глаза ее округлились от мгновенного ужаса, но увидев, что к ней обратился всего лишь постоялец в грязной мантии, а не демон преисподней, Роуз немного расслабилась и с трудом выдавила из себя:

— Чем могу служить… мистер?

— Присядь на минутку, — попросил я и, когда Роуз с неохотой повиновалась, сказал без обиняков: — Ты чего-то боишься, девочка. Я ведь прав? Что тебя так пугает?

Она отшатнулась и замотала головой. Потом вдруг на добрую минуту замерла, принимая решение. Наконец она оглянулась в направлении кухни, где скрылся Кент, и, глубоко вдохнув, громко прошептала:

— Вам лучше уехать отсюда. Это страшное место.

— Лондон? — удивился Кадм.

Она покачала головой.

— Мост, — просто сказала она. — Мост и все, что на нем построено. Здесь живут призраки. Они хотят всех нас забрать в царство смерти.

Амар, до сих пор безучастно внимавший разговору, впервые проявил интерес и обратил лицо к Роуз.

— Ты так полагаешь? — спросил он.

Она кивнула и потупила взгляд. Потом, едва слышно, проговорила:

— Сегодня я слышала голос, когда спускалась в подвал за вином.

— Голос? Чей голос? — удивился я.

— Не знаю. Голос в камне. Откуда-то снизу. Там ничего не может быть — только каменная опора моста и Темза. Но я слышала. Чей-то стон… или плач. Я больше не хочу здесь оставаться, — она заметно поежилась.

Я нерешительно переглянулся с братьями. О чем говорит Роуз? Встречаться с призраками всем нам доводилось не раз, но большинство из них вполне безобидны. Если какое-то из привидений действительно поселилось в камнях моста, то вряд ли это грозит местным чем-то ужасным. Вновь повернувшись к девушке, я как можно более спокойным и уверенным тоном проговорил:

— Я думаю, бояться нечего. Не исключено, что ты попросту услышала, как воет ветер под мостом. В любом случае эту ночь мы проведем в гостинице, и, если что, сможем прийти на помощь. Мы уже имели дело с потусторонним раньше.

Роуз обреченно кивнула и удалилась. Успокоенной она определенно не выглядела. Да и на что я рассчитывал? Мистический страх изгнать нелегко: в него нужно окунуться с головой, чтобы избавиться — иных способов, думаю, просто не существует. Да и этот способ я сильно переоценивал, как вскоре выяснилось.

* * *

Комната на верхнем этаже, которую нам пожаловал хозяин, оказалась неожиданно уютной, хотя и без особенной роскоши. Никаких отталкивающих запахов и следов пребывания других постояльцев: только покрытый свежей соломой пол и недавно застеленные кровати, от одного вида которых меня неодолимо потянуло в сон.

Антиох рухнул в постель у стены, и спустя минуту мы услышали его зычный храп. Кадм недовольно поморщился и, взмахнув палочкой, негромко сказал:

— Силенцио!

Храп тотчас прекратился, однако Антиох продолжал спать, как младенец. Сам Кадм лег на спину и вонзил в потолок невеселый взгляд. Засыпал он долго: вряд ли с момента смерти Лии ему довелось хотя бы раз вдоволь выспаться. Мне тоже не спалось, хотя устал я за этот день смертельно. В задумчивости я перевел взгляд на монаха. Тот, скрестив ноги, безмолвно сидел на своей кровати; его немигающий взгляд уперся в пол.

— Ты не собираешся спать, Амар? — спросил я.

— Сон — упражнение в смерти, — тихо ответил он. — Я служу Смерти и не нуждаюсь в таких упражнениях.

Я попытался порызмыслить над этим заявлением, но, как видно, мой уставший рассудок утратил остроту, поэтому логики в нем я не обнаружил. С другой стороны, кто их разберет, этих азиатов? Жизненный уклад неизбежно влияет и на образ мышления. То, что мне кажется абсурдным в их рассуждениях, вполне может иметь смысл для того, кто рос в нужной обстановке и потому читает между строк то, чего я попросту не замечаю.

Так, путаясь в мыслях и медленно теряя связь с реальностью, я скользил в пучину глубокого сна. Что-то мешало мне раствориться в той таинственной материи, которая несет покой, а порой — тревожит странными видениями на границе небытия. Нечто пугающее не давало мне заснуть, и я потратил последние крупицы осознанности на то, чтобы отыскать этот источник беспокойства.

Ответ пришел незамедлительно: я слышал голос. Тот самый, который я впервые уловил в подземелье под часовней. Протяжный стон откуда-то из толщи камней глубоко внизу. Он становился все громче, не прерываясь ни на секунду, и безумие в нем заполняло воздух, пока стены вокруг не задрожали от этого голоса, полного боли и ужаса. Я попытался встать, но не смог пошевелиться. Тугой комок встал в горле, и я с усилием выдавил из себя:

— Ты слышишь это, Амар?

— Я слышу, Игнотус, — прошептал монах, не поднимая головы. — Это упражнение в смерти. Горе строящему город на крови.

— Что такое ты говоришь? — попытался спросить я, но не смог издать ни единого звука.

Чья-то тень заслонила от меня свет свечи, и, с мучительной болью переведя взгляд в сторону, я увидел стоящего надо мной Антиоха. Его мертвенно-бледное лицо, покрытое пятнами свернувшейся крови, распухло, вздутые губы пришли в движение и прошамкали:

— Отдай мне Адрианну.

— Быть морю вам погостом, — проскрежетал кто-то у изголовья, и на этот раз мне не понадобилось переводить взгляд, чтобы узнать Кадма.

Я напрягся всем телом и закричал, но горло мое выдало лишь жалкий хриплый стон.

— Упражнение в смерти, Игнотус, — сказал кто-то из темного угла комнаты, но я не увидел никого и ничего, кроме неясной тени. — Ты уже готов к ней?

— Господи Иисусе, — прошептал я. — Господи, спаси меня.

— К иным богам купец воззвал, — насмешливо сказал подошедший ко мне Аспид. Половина его лица была скрыта под черной маской сгоревшей кожи, сквозь разрывы которой белели кости черепа.

Я всхлипнул. Господь покинул меня, и теперь я один в кругу мертвецов.

— Мать Кали, — само собой вырвалось у меня. — Помоги мне, Смерть.

И пришла тьма.

— Проснись, черт возьми!

Я с трудом разлепил глаза и увидел встревоженное лицо нависшего надо мной Антиоха. Голова гудела, как церковный колокол, мысли путались. До чего же кошмарный сон! Мертвые братья, моя собственная богохульная молитва Смерти, да еще и эти тоскливые стоны из каменного основания… Вспомнив, я мгновенно покрылся испариной. Проклятье, а ведь последнее вряд ли было сном. Или же… Роуз вчера говорила о голосе в камне: мог ли я просто внушить себе что-то подобное под впечатлением от ее рассказа?

— Тьфу! — в сердцах бросил Антиох. — Напугал, чтоб тебе… Я уж решил, что тебя отравили.

— Все в порядке, — невнятно пробормотал я пересохшим языком и привстал, опершись на затекший локоть. — Просто слишком устал. Да еще и ночные кошмары эти…

— У тебя тоже? — услышал я голос Кадма. — Ничего удивительного. Вначале эта резня в Эксетере, потом жуткое подземелье, да еще и жизнерадостные байки мистера Кента перед сном.

Узнав, что не только мне груз впечатлений испортил ночной сон, я немного воспрял духом: значит, дело не в моей слабости… Или не только в ней. Как можно более решительно я поднялся на ноги и чуть было не рухнул обратно: голова сильно закружилась от прилива крови, в глазах потемнело. Прислонившись к стене, я глубоко вдохнул, чтобы разогнать накатившую дурноту, и по возможности твердо спросил:

— Какой наш следующий шаг?

— Отправляемся в доки, конечно, — пожал плечами Антиох. — Надеюсь, моряки еще не успели перепиться с утра и смогут отвечать на вопросы.

Амар, который, похоже, всю ночь просидел в прежней позе, с готовностью встал, опершись на посох, и выжидательно посмотрел на Антиоха. Я было собрался последовать за ними, но в этот момент вспомнил, что путешествие к богине смерти с некоторых пор — не единственная наша задача.

— А как же Эйлин? — спросил я.

— Эйлин? — обернулся ко мне Кадм.

— Эйлин Стэнвикс, дочь Вильяма. Ее похитили, и теперь она, должно быть, где-то в Лондоне… Если она все еще жива. Мы не поможем ей?

Антиох вздохнул и закатил глаза, всем своим видом показывая, что он думает о внезапных душевных порывах своего младшего брата. Кадм закусил губу, разрываясь между желанием помочь несчастной девушке и собственной далекой целью.

— Амар… Я думаю, он не станет ждать нас вечно, — сказал он наконец и вопросительно обернулся к монаху.

— Не стану, — спокойно ответил тот.

Теперь настала моя очередь разрываться. Почему всегда так? Почему одному человеку можно помочь, только пожертвовав кем-то другим? Мой долг — поддержать Кадма в его тяжелом и опасном паломничестве. Но оставить в беде ни в чем не повинную девушку…

— Прости, Кадм, но я так не могу, — принял я решение. — Идите в доки, а я тем временем попытаюсь отыскать ее. Заодно это поможет решить нам и другую проблему: наш невидимый убийца с этим всем как-то связан.

— Хочешь, чтобы он и тебя прикончил заодно? — раздраженно спросил Антиох. — Тебе уже не десять лет, ты должен понимать, что всем на свете не поможешь. Не стал же ты бросаться на защиту Роуз, которую наш доброй души хозяин, похоже, избивает походя.

— Да, знаю, — обреченно кивнул я. — Ты прав. Но здесь я просто не могу. Не могу, и все. Вильям был моим другом и просил нас о помощи. Я постараюсь найти его дочь.

Какое-то время Антиох смотрел мне в глаза, пытаясь уловить хотя бы оттенок неуверенности. Я выдержал его взгляд, хотя это было нелегко: мой брат умеет сломить волю собеседника одним лишь твердым, колючим взором, вызывающим желание опустить глаза и признать поражение. Наконец он пожал плечами и повернулся к монаху:

— Амар, я буду признателен, если ты присмотришь за Игнотусом. В одиночку он точно во что-нибудь встрянет. И возьми мой меч, чтобы у стражи больше не было вопросов, я себе новый куплю. Кадм идет со мной в доки. К вечеру у нас будет корабль.

Монах молча кивнул и встал рядом со мной. Только теперь я осознал, что не имею ни малейшего понятия, где искать Эйлин. Мы находимся в самом сердце огромного города, где бессчетное количество способов спрятать похищенного человека или, если уж на то пошло, избавиться от мертвого тела. Этот город, где каждый день льется кровь, а бурление жизни соседствует с жестокой смертью: много ли здесь возможностей напасть на след, не имея ни малейшего представления о том, кому и зачем могла понадобиться юная волшебница? Я вздохнул, дождался, когда братья выйдут за дверь, и, ни к кому конкретно не обращаясь, пробормотал:

— Что же мне теперь делать?

— Думай, — неожиданно ответил Амар. — Когда сила тебя покинет, когда сердце обманется и поставит тебя на край гибели, разум — единственное, что сможет удержать тебя от падения.

Я удивленно обернулся к нему: до сих пор монах не испытывал особенной склонности говорить красиво.

— Ты действительно веришь в это? — спросил я без особой надежды на ответ. — Я далеко не мудрец, и мой разум не всесилен.

— В это верит моя богиня. Думай.

* * *

Я был рад, что Амар не задавал вопросов, когда мы вновь направились в часовню Святого Томаса Бекета: вряд ли мне удалось бы объяснить ему смысл этого визита. Что я надеялся найти? К сожалению, я не имел ни малейшего представления. В сущности, единственной моей зацепкой были слова, написанные умирающим Вильямом: «…забрал Эйлин… спаси… го моста… сказал, что имеющий власть над гл…». Я не знаю, что хотел сообщить мой друг, но здесь определенно были слова «Лондонского моста», а Братство, о котором рассказал Кадм, знает об этом сооружении больше всех остальных.

Когда прямо у входа в часовню мы столкнулись с тем самым священником, которого мой брат лишил сознания, я с трудом подавил желание отвернуться и поскорее отойти в сторону. Конечно, после заклятия Обливиэйт он не может меня вспомнить, но все-таки…

— Доброе утро, святой отец, — выдавил я из себя, постаравшись улыбнуться. — Я хотел бы задать несколько вопросов, если можно.

— Храни тебя Господь, — степенно кивнул священник и перевел взгляд на Амара. — Но… Служители языческих богов не должны входить в дом Божий. Даже если намерения их добры.

Глаза монаха странно сверкнули, и он безропотно отошел в сторону.

— Тогда я подожду у входа, — спокойно заявил он.

— Я отец Магнус, — сообщил священник, снова неодобрительно покосившись на Амара. — Думаю, нам лучше подняться наверх, сын мой.

Осторожно переступая по скользким мраморным ступеням вслед за отцом Магнусом, я прикидывал, как лучше повести разговор. Представиться летописцем, который пишет историю возведения моста? Но я слишком молод для летописца, и священник наверняка почувствует подвох. Попавшись на обмане, я потеряю последнюю возможность что-либо узнать. Когда ж я научусь заранее думать о том, что мне предстоит? Будь на моем месте Кадм, предстоящая беседа уж точно не застала бы его врасплох.

Между тем отец Магнус пригласил меня в исповедальню, и через некоторое время со вздохом облегчения разместился за перегородкой: в его возрасте груз застарелых болезней и накопившейся усталости уже не позволяют подолгу оставаться на ногах. Впрочем, надо отдать должное: он ни разу не пожаловался и держался нарочито прямо.

— Я понимаю, что это не исповедь, но здесь удобно вести беседу, — проговорил он. — Что тебя интересует?

— Дочь моего покойного друга была похищена, — выпалил я, запоздало испугавшись: стоило ли сразу выкладывать все карты? — и след ведет к Лондонскому мосту. Я и подумал, что кто-нибудь из Братства Моста мог бы знать…

Отец Магнус прищурился и одарил меня долгим взглядом перед тем, ответить. Похоже, я все же не с того начал: теперь он может счесть, что я обвиняю его Братство в похищении. После недолгой паузы он все же заговорил:

— Гм… Ну что ж, ни я, ни кто-либо еще из нашего клира к этому не причастен, я могу поручиться за своих братьев. Чем же еще в таком случае я могу помочь?

— Любыми сведениями, которые могли бы иметь отношение к этому злодейству, — поспешно сказал я. — Может быть, вам известно о логове бандитов в этой местности? О странных людях, которые здесь живут? О каких-нибудь…

— О, это вряд ли, вряд ли, — несколько успокоившись, ответил священник. — Самый странный человек из тех, кого я здесь встречал, — конечно, Гин Балша. Но ты наверняка и без меня его знаешь.

— Гин Балша? Кто это? — удивился я. — Впервые слышу об этом человеке!

— Ну как же… Великий каменщик из Арберии, которого наш король, да благослови его правление Господь, взял на службу. Именно он теперь руководит всеми работами по восстановлению и укреплению моста, хотя в нашем братстве его… не очень привечают. Доверие заработать непросто, особенно чужеземцу.

Так вот как зовут этого королевского каменщика! Мысль моя лихорадочно заработала. Этот самый Гин Балша — родом из Арберии, из той самой далекой страны, куда пролегает наш путь. Может ли это быть простым совпадением? Что, если таинственный убийца, подслушав наши планы о путешествии, рассказал о них Каменщику, который… даже не знаю… пытается помешать нам. Или помочь. Проклятье, чепуха какая-то получается. Я не был рожден мыслителем, и вряд ли мой несовершенный ум когда-нибудь спасет меня от падения в пропасть, что бы там ни говорил Амар. Одно ясно: медлить не следует. Если Гин Балша что-то знает...

— Где я могу найти его, святой отец? — спросил я, вскочив с места.

— Гм… Присядь, пожалуйста. Зачем он тебе? Его не следует беспокоить без очень веских причин.

— Но речь идет о жизни человека! Все, что мне нужно — это задать пару вопросов.

Отец Магнус безмолвно поднялся со своего места, покинул исповедальню и жестом пригласил меня следовать за ним. Мы спустились в крипту, где еще вчера состоялась наша встреча со священником, и остановились у дальней стены, украшенной барельефом, теперь уже порядком облупившимся от влаги. У меня мелькнула мысль, что заклятие Антиоха не подействовало, и священник все прекрасно помнит, потому и привел меня сюда — уличить в пособничестве бандитам. Но в следующее мгновение я понял, что вчерашнее происшествие тут ни при чем.

— Посмотри сюда, — сказал отец Магнус, сняв со стены факел и приблизив его пламя к барельефу. — Тебе следует свернуть направо, вот на эту аллею, сразу после того, как ты сойдешь с моста…

Барельеф оказался искусно изготовленной картой Лондона: судя по плачевному состоянию, его создали еще в период строительства моста и потом установили в часовне. Проследив за указательным пальцем отца Магнуса, я и впрямь разглядел тонкую извилистую линию, которую поначалу принял за трещину, — аллею, тянущуюся вдоль Темзы.

— Дом Каменщика здесь не обозначен, он построен совсем недавно, — продолжал священник, — однако ты легко его найдешь. Двухэтажное строение ярко-красного цвета в конце аллеи, таких там больше нет. И все же я не советую ходить к нему. Гин Балша — очень… важная персона. Его высоко ценят, хорошо охраняют и просто так тебя к нему не пропустят.

— Я что-нибудь придумаю, святой отец, — успокоил я его и, благодарно склонив голову, повернулся к выходу.

После тусклого освещения крипты утреннее солнце болезненно полоснуло по глазам. Амар неподвижно стоял там, где я его оставил, и уже успел привлечь к себе внимание: четверо мальчишек-оборванцев нимало не смущаясь глазели на него с безопасного расстояния, время от времени негромко переговариваясь. Прохожие косились на монаха со смесью опасения и неприязни: кто знает в самом деле, что может выкинуть этот странный язычник, даже не пытающийся походить на всех в своем ярком наряде?

— Пойдем отсюда, пока кто-нибудь не додумался притащить стражу, — сказал я ему. — Потратим потом день, объясняя, что ничего ужасного ты не замышлял.

— В вашей стране так боятся всего нового? — отозвался Амар, двинувшись следом.

— В нашей стране боятся всего непонятного, — усмехнулся я. — А новое — всегда непонятно. У вас не так? Как называется страна, в которой ты живешь? Ты так и не сказал нам.

— Это не страна, — ответил монах, — это дом нашей Матери Кали.

— Но разве земля, на которой он возведен, не принадлежит какой-то стране? Никто хотя бы не притязает на нее?

— Никто из земных правителей не силах даже добраться туда без дозволения богини.

Какое-то заклятие невидимости? Маглоотталкивающие чары? Но опытный волшебник легко проникнет сквозь такую защиту. Должно быть, речь идет о той самой магии Пустоты, доступной лишь немногим посвященным. Кто знает, какими силами обладают эти адепты Кали? И смогу ли я когда-нибудь получить хотя бы малую толику этих сил?

Мы сошли по грубым ступеням у правого спуска с моста, где, если верить виденной мной карте, должна была начинаться искомая аллея. Солнце здесь с трудом пробивалось сквозь ветви многочисленных деревьев, пусть даже порядком облетевших и набрякших от частых дождей. По сырой земле рваными клочьями стелился туман, питая холодом и без того промозглое утро. Отчаянно захотелось вернуться в теплую гостиницу и забраться на мягкую кровать, чтобы слушать потрескивание поленьев в очаге и спокойно ждать возвращения братьев. Грудь сдавило от гадкого предчувствия.

— Символ у тебя на лбу… — вновь заговорил я, чтобы хоть как-то отвлечься, — это знак твоей богини?

— Черное Солнце, — кивнул Амар, — мир, откуда происходят боги. В нем заключена их сила и сила всей магии на земле.

— Черное Солнце? Но что это такое на самом деле?

Амар не ответил. Он замедлил шаг и быстро скользнул взглядом по троим попрошайкам, устроившимся прямо на земле у подножия высохшего дуба. Тем, казалось, не было до нас никакого дела… Как и невзрачному земледельцу у нас за спиной, устало волочившему сверток мешков для зерна. И хмурому бородачу, прогулочным шагом вышедшему из-за раскидистой ивы справа.

— Приготовься сражаться, Игнотус, — негромко сказал Амар, сжав стальной шест.

«Приготовься сражаться». Как часто я слышал эти слова на тренировочных дуэлях в Хогвартсе, и как их ненавидел! В нашем несовершенном мире сражение — увы, заурядная часть жизни. Не иметь этих навыков — значит умереть раньше срока. И, конечно, многие, такие, как Антиох, находили в битве самих себя и то, что делает жизнь ярче. Для меня же это всегда оставалось просто бременем, без которого я предпочел бы обойтись.

— Ошиблись дорогой? — осклабился один из попрошаек, поднимаясь на ноги.

— Не иначе как наши дорогие гости идут беспокоить самого Каменщика, — гнусаво протянул бородач. — А он мистер важный, беспокойства не любит.

«Земледелец» неторопливо развернул сверток, в котором блеснула стальная дуга арбалета. Бородач извлек из ножен легкий меч с широким лезвием и картинно сделал пару замахов, не сводя с нас взгляда. Обернувшись к недавним попрошайкам, я увидел, что они стоят в ряд, перегораживая нам путь: поблескивающие мечи в их руках делали кристально ясными их намерения. По спине пробежал холодок страха: в предыдущих сражениях со мной всегда были братья. Амар же... Я до сих пор не знал ни его мотивов, ни его возможностей.

— Я думал, что Каменщика охраняет королевская стража, — заговорил я, стараясь подавить дрожь в голосе. — А вы-то ему зачем?

Бородач ухмыльнулся, но ничего не ответил. Неспешным шагом он подошел к нам и остановился, переводя взгляд с меня на Амара и обратно, как видно, пытаясь определить, кто из нас главный. Наконец, приняв решение, он обратился ко мне:

— Кто послал вас?

— Никто, — все еще питая слабую надежду на мирный исход, ответил я. — Гин Балша нужен лично мне. Я пытаюсь найти…

Клинок сверкнул у меня перед глазами, и я невольно отпрянул. Амар едва заметно шевельнулся, жилы натянулись в его высушенном теле, проступив буграми под тонкой тканью восточной работы, и я понял, что бородач лишь чудом избежал немедленной смерти. Сам наш собеседник, однако, либо ничего не заметил, либо отличался просто невероятной самоуверенностью.

— Еще одна ложь, и вам конец, — надменно сказал он. — Спрашиваю еще раз: кто вас отправил сюда? Правитель Круи? Он? Отвечай!

— Еще раз говорю…

Бородач хмыкнул, отступив на шаг, и за спиной у меня послышался хлесткий удар. В тот момент я не понял, что в меня попросту стреляли из арбалета — без предупреждения. Будь я один, на этом бы, несомненно, и закончилась моя история. Однако в то же мгновение Амар, стоявший по правую руку от меня, исчез. Я видел людей, способных двигаться ошеломляюще быстро, но такое… Лязг металла позади вывел меня из мгновенного оцепенения, и я рывком обернулся. Стальной арбалетный болт лежал у моих ног, отбитый шестом монаха. Такое возможно?

Однако у меня не было времени удивляться: бородач, увидев, что выстрел его союзника оказался безуспешным, с широким замахом ринулся в мою сторону. Я выхватил палочку и, взмахнув ей, крикнул:

— Ступефай!

Мой противник выронил оружие и с остекленевшим взглядом покатился по земле. Краем глаза я заметил мимолетное движение красного монашеского одеяния, и арбалетчик, лихорадочно взводивший свое оружие для второго выстрела, с криком боли упал навзничь. Развернувшись в противоположную сторону, я увидел несущихся ко мне троих оставшихся врагов.

— Баубиллиус! — воскликнул я первое пришедшее на ум заклинание, выбросив вперед руку с палочкой, запоздало сообразив, что точечные удары против нескольких противников — не самая лучшая идея.

Вспышка молнии озарила темную аллею не хуже летнего солнца, и один из нападавших со страшно обожженным лицом, захрипев, повалился наземь, выронив меч. Выросший передо мной монах нанес молниеносный удар шестом, выбив оружие из руки одного из врагов и с омерзительным мокрым хрустом раскроив ему череп: бедняга отправился на тот свет раньше, чем успел вскрикнуть.

Последний противник, похоже, даже не осознал, что остался один, настолько быстро все произошло. С неожиданной прытью он крутанулся, направляя клинок в сторону Амара. Лезвие со свистом рассекло воздух там, где только что стоял монах, и нападавший, качнувшись, поспешно шагнул в сторону, чтобы восстановить равновесие.

— Амар… — попытался было я остановить этот танец смерти, но было уже поздно.

Раскрытая ладонь монаха с силой врезалась в горло несчастного, и скрежет ломающихся позвонков возвестил окончание боя, который занял не больше минуты. Только теперь я обнаружил, что все это время за нами наблюдали.

В дальнем конце аллеи, где за густыми кронами ив виднелась кроваво-красная стена, неподвижно стояла охрана. Не меньше десятка закованных в железо воинов — элита королевской стражи — буравили нас равнодушными взорами, не предпринимая никаких попыток вмешаться. Несложно было догадаться, почему: приказ короля предписывал им охранять Каменщика и только его, не отвлекаясь на происходящее вокруг. Даже призови мы самого дьявола, они продолжали бы стоять с такими же каменными лицами до тех пор, пока кто-нибудь не попытается проникнуть в дом их господина. Но кто же в таком случае напал на нас? Эти головорезы — совсем иного рода, вряд ли они работают на престол.

Я подошел к начинающему подавать признаки жизни бородачу и освободил поверженного врага от действия чар, предусмотрительно отбросив его меч подальше в сторону. Нацелив палочку ему в грудь, я как можно более холодно проговорил:

— Что ж, мой черед задавать те же вопросы. Кто послал вас?

— Мы живем здесь, — хмуро ответил пленник, глядя в сторону и не предпринимая попыток подняться на ноги. — Нам ни к чему всякие… любители совать нос не в свое дело.

— Ты ведь знаешь, какую страшную боль может причинить маг? — вкрадчиво спросил я. — Слышал что-нибудь о заклятии Круциатус? Даже в аду у Сатаны тебя ждут меньшие муки, можешь мне поверить.

Его лицо покрылось испариной, борода затряслась. Я приготовился слушать признание, однако он с трудом сглотнул и севшим голосом пробормотал:

— Гин Балша под нашей защитой, вот и все. Пытай меня, если хочешь.

Я оглянулся на Амара: не увижу ли я на его лице отвращение к нравам западных обитателей, истязающих врагов, чтобы вытянуть из них нужные сведения? Но монах равнодушно взирал на сцену допроса, опершись на испачканный кровью посох. Нет, зрелищем пыток его не впечатлить, это уж точно. Но отвращение перед тем, что я готовился сделать, пересилило, и я предпринял еще одну попытку:

— Ты упомянул правителя Круи. Какие у вас дела с ним?

Бородач снова отвернул голову, упрямо храня молчание. Я поднял палочку и приготовился произнести заклинание. Чего я жду, в самом деле? Этот бандит без раздумий порезал бы меня на куски, чтобы развязать мне язык. Черт возьми, да мой собственный старший брат и минуты не колебался бы перед тем, как любыми средствами выбить из беспомощно лежащего врага все, что тот знает и даже сверх того. Я в сердцах выругался и опустил палочку. Все-таки я редкостная размазня. Нет во мне ни силы старшего брата, ни волшебного таланта среднего. Хорошо, что от меня мало что зависит: меньше всего я хотел бы подвести близких людей.

— Убирайся, — негромко сказал я и двинулся к сторону красного дома в конце аллеи, жестом позвав монаха за собой.

Битва закончилась, но меня по-прежнему трясло от наплыва чувств — куда сильнее, чем тогда, в Эксетере. Оставалось лишь надеяться, что монах не обратит внимания на мое состояние: чего доброго, он станет меня презирать за это.

— Почему ты не выполнил свою угрозу? — спросил Амар, нагнав меня. — Пыточное заклинание заставило бы его говорить.

Действительно, почему? Хотел бы я знать.

— Круциатус требует искреннего желания причинить боль, — ответил я, пожав плечами. — А все, что я хочу сейчас, — это спасти Эйлин и помочь Кадму в его безумном путешествии. Я не воин, Амар. Я учился на факультете Пуффендуй в Хогвартсе, в отличие от моих братьев. Знаешь, кого туда направляют?

— Самых милосердных? — спросил монах без тени иронии, шагая рядом.

— Самых… недалеких! — выпалил я в сердцах, не удержав в себе застарелую обиду. — Рабочих лошадок, лишенных всего того, чем знамениты другие факультеты. Бесстрашие и воля к победе Антиоха привели его на Гриффиндор… Он был лучшим в своем поколении. Когтевран стал родным для Кадма с его неистощимой гениальностью, пусть и граничащей временами с безумием. Даже Аспид, дьявол его подери, нашел свою обитель в Слизерине. Во мне не было ничего, Амар. Ничего, кроме заурядной наследственной способности к магии, пусть даже я считался способным учеником на своем факультете.

Монах кивнул, ничего не ответив на мою внезапную тираду. Невольно я бросил взгляд на его лицо, спокойное и отстраненное, не выражающее ни тени чувства. Если бы не то, как он воспринял неуважительное замечание Антиоха о своей богине, я счел бы, что он вообще лишен способности чувствовать.

Сейчас, однако же, я был ему благодарен: другой на его месте принялся бы втолковывать мне, что у каждого свое дарование от природы, и что я ничуть не обделен по сравнению со своими братьями. Я-то знаю, что это неправда. «Не властен ли горшечник над глиною, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почетного употребления, а другой для низкого?», — вопрошал некогда апостол Павел. Антиох — для высокого. Кадм — для высокого. А я…

— Стоять! — прервал мои горестные размышления ближайший стражник, уперев мне в грудь алебарду. — Кто вы такие и по какому делу?

Как ни странно, несмотря на то, что этот страж был закован в броню и по всем признакам смертельно опасен в бою, никакой угрозой от него не веяло: он просто стоял на своем посту.

— Маг Игнотус из рода Певереллов и странствующий монах Амар, — ответил я, стараясь вложить в свои слова как можно больше достоинства. — Нам требуется Гин Балша. Мы не отнимем у Каменщика много времени.

— Что маг, я видел, — едва заметно ухмыльнулся стражник. — Отличное представление. Однако Гин Балша не ждет гостей. Если у вас есть какое-то сообщение…

— О, не надо задер-р-рживать почтенных стр-р-ранников, — послышался звучный раскатистый голос у него за спиной, и страж, склонив голову, безропотно отошел в сторону, пропуская нас к дому.

На пороге, держась за приоткрытую дверь, стоял пышно одетый толстяк и широко улыбался. Болезненно рыхлое тело и бугристая бледная кожа лица странно сочетались с этой улыбкой, как будто нам улыбался умирающий от чумы. Его одежды пронзительных алых и зеленых тонов вызывали в воображении образ богато наряженного покойника. Не так, совсем не так я представлял себе главного каменщика королевства. Мой взгляд, вероятно, отразил все эти мысли, заставив улыбку хозяина несколько поблекнуть — лишь на мгновение. Гин Балша посторонился и торжественно провозгласил все тем же раскатистым голосом, совершенно не подходившим этому тучному телу:

— Пр-р-рошу в мой дом, дор-р-рогие гости!

Едва ступив за порог, я убедился, что убранство жилища полностью соответствует первому моему впечатлению о Каменщике. Кричащие сочетания цветов, сверкающая золотом утварь, канделябры, статуи… Разве не должен каменщик быть в первую очередь художником и обладать минимальным вкусом? От показного великолепия резало в глазах: казалось, Гин Балша задался целью ошеломить своим богатством каждого посетителя. Почему же он не опасается нас? Наверняка ведь ему доложили, что двое опасных чужаков, с легкостью отразивших нападение самозванной охраны, ошиваются у его порога. Либо он защищен куда сильнее, чем мне кажется, либо достаточно умен, чтобы понимать: грабители и наемные убийцы так себя не ведут. В любом случае за его отталкивающе-пестрым обликом скрывается человек, которого не следует недооценивать.

— Йепуни те фтуарве вере, Арта! — выкрикнул Гин Балша, когда мы разместились на резных скамьях красного дерева, инкрустированных золотом.

Послышался торопливый стук деревянных подошв, и вскоре из дверного проема, ведущего вглубь дома, выскользнула смуглая женщина средних лет с большим серебрянным кувшином в руках. Без единого слова она поставила перед нами кубки, куда разлила только что принесенное вино, и все так же молча удалилась.

— Так что ж пр-р-ривело вас к скр-р-ромному р-ремесленнику? — спросил Гин Балша, когда мы покончили с этикетом и назвали свои имена. — Боюсь, что я совер-р-ршенно несведущ в магическом искусстве, если р-речь о чем-то подобном.

Он неторопливо поднес кубок к мясистым губам и со вкусом сделал долгий глоток, опустошив половину сосуда.

— Нет, магия тут ни при чем, мистер Балша, — ответил я, — скорей всего. Мы ищем одну пропавшую особу: ее похитили люди, имеющие какое-то отношение к Лондонскому мосту. К сожалению, нам больше ничего не известно. А когда мы узнали, что королевский каменщик руководит ремонтными работами… Словом, мы будем очень благодарны за любые сведения, которые могли бы иметь отношение к этому похищению. Возможно, где-то здесь располагается разбойничье гнездо или…

Я стушевался. Мои объяснения показались мне еще глупее, чем в разговоре с отцом Магнусом. Ничему меня жизнь не учит! Зачем, в самом деле, мы пришли к этому купающемуся в роскоши «скромному ремесленнику», который, должно быть, последний раз имел дело с настоящим возведением каменных сооружений не меньше двух десятков лет назад? Что он может знать, сидящий в безопасности за всеми этими стенами и окруженный лучшей королевской стражей?

— Р-разбойники? — округлил глаза Гин Балша. — Ну уж нет, такого быть не может. Мне бы доложили. Если даже вашу юную особу действительно увезли сюда, то сейчас похитители давно покинули эти места. Ни один р-разбойник не осмелится сделать своим логовом мой мост… Лондонский мост, пр-р-рошу пр-р-рощения. В моем бр-р-ратстве всегда очень сер-р-рьезно относились к таким угр-р-розам.

Вот и все. На что я надеялся, в самом деле? Осталось только поблагодарить за вино — действительно отменное, надо сказать, — и раскланяться, а завтрашним утром отплыть с братьями на Восток, так и оставив за спиной еще одного человека, которому я не смог помочь.

— Я слышал, что ваше братство возводит необычайно долговечные строения, — повинуясь смутной мысли, спросил я неожиданно для самого себя. — Как вам удается это? Если это не магия…

— О, боюсь, что это наш секр-р-рет, мистер Певер-р-релл, — вновь расплылся в улыбке Каменщик. — Могу только сказать, что есть люди, владеющие от р-рождения необычной силой. Нет, это не магия. Или не совсем. Они имеют власть над… Я хочу сказать, эта сила позволяет стр-р-роить на века. Тысячелетия! Кр-р-репость Р-розафа, возведенная нами еще в эпоху Р-римской импер-р-рии — стоит нер-р-рушима поныне! А на юге нашей стр-р-раны…

Он пустился во многословное перечисление всего, что было построено с участием его гильдии, но я уже не слушал. Люди, владеющие необычной силой, которая не есть магия. Люди, имеющие власть над…

— Имеют власть, — пробормотал я, прервав поток его бахвальства, и пытаясь поймать упорно ускользавшую от меня мысль. — Имеют власть над… чем? Над глиной?

Гин Балша вздрогнул, и самодовольная улыбка моментально сползла с его одутловатого лица. Амар медленно повернулся и одарил меня долгим немигающим взглядом. Что это с ними? В кои-то веки я смог докопаться до чего-то по-настоящему интересного?

— Ну что ж, милые гости, — странно прерывающимся голосом проговорил наконец Каменщик, — если я больше ничем не могу помочь…

Он развел руками, показывая, что разговор окончен, и по-прежнему улыбаясь. Однако я видел деревянную скованность этой улыбки, от которой сквозило ночным холодом, как из-под плохо подогнанной двери. Не следовало мне это говорить вслух. Гин Балша имеет огромное влияние, и если он того пожелает, королевская стража сотрет нас в порошок: это не какая-то там горстка уличных бандитов. Я поспешно встал и церемонно поклонился хозяину. Мне так и не удалось выяснить главного, но я чувствовал, что близок к разгадке. Надо поговорить с братьями. Если не Антиох, то уж Кадм точно найдет ответ.

Мы шли к выходу, и я чувствовал, как изучающий взгляд Каменщика буравит мне спину, вызывая острое желание развернуться и послать хозяина в ад с его строительными секретами и золотыми канделябрами. «Имеющий власть над гл…» — так было написано в последнем послании Вильяма. Власть над глиной. Что, черт возьми, это значит? Почему Каменщик так испугался моего вопроса, и что вообще способно напугать этого королевского любимца, которого охраняют едва ли не лучше, чем самого короля?

Дом Каменщика и его молчаливая стража остались позади. Никто не окликнул нас, пока мы удалялись по опустевшей аллее в сторону моста, темной громадой нависавшим над туманным горизонтом подобно злобному языческому богу, поднявшемуся со дна Темзы в ожидании кровавой жертвы. Никто не вышел из-за ближайшего поворота, чтобы преградить нам путь, когда мы вошли в тень гигантского сооружения и добрались до первых ступеней, ведущих вверх. Нас отпустили — до поры. Следовало использовать оставшееся у нас время с пользой. Мы ступили на каменный настил моста и повернули к гостинице «Милая леди».

От Кадма, неуклюже ввалившегося в комнату вслед за Антиохом, ощутимо разило вином, и я не удержался от укоризненного взгляда, на который, впрочем, тот не обратил ни малейшего внимания. Как может мой брат, от природы одаренный блестящим умом, с такой легкостью разрушать свой великий дар пьянством? Неужели ум непременно должен соседствовать со скверной и безумием? Никогда не мог этого понять.

— Я вижу, у вас все получилось? — спросил я куда более едко, чем намеревался.

— Все получилось, — кивнул Антиох, — корабль со всеми припасами готов к отплытию. Удалось перекупить капитана у одного местного торговца. Тот, конечно, был в ярости, но мы платили больше. Ну и, признаться, я немножко повлиял на окончательный выбор…

— Империус? — нахмурился я.

От возмущения Антиох даже поперхнулся.

— Не принимай меня за сосунка, братец! — резко ответил он. — Я не настолько одержим собственной силой. Империус бьет по разуму кузнечным молотом. Мне же достаточно было укола иглы. Кадм вон и вовсе пытался обойтись без магии, беседуя с моряками на их языке.

— Да л-ладно тебе, Антиох, — заплетающимся языком отозвался Кадм. — Я почти трезв, и у нас теперь есть отличный корабль!

Он, пошатнувшись, с кряхтением опустился на скамью и закатил блаженный взгляд к потолку. Потом устало прикрыл глаза и замурлыкал себе под нос «Купца Гервасия», не обращая на нас никакого внимания. Антиох снисходительно хмыкнул и повернулся ко мне:

— У тебя, как я понимаю, все впустую? Никаких следов?

Невольно я оглянулся на Амара в поисках поддержки. Монах с отрешенным видом сидел на своей кровати, скрестив ноги и опустив глаза. Наш разговор его, похоже, не интересовал ни капли.

— Не знаю, Антиох, — покачал я головой. — Нам удалось добраться до Каменщика, и я уверен, что он как-то во всей этой истории замешан. Но доказательств у меня никаких, а припереть его к стенке мы не можем без того, чтобы на нас не объявили охоту по всему королевству.

Антиох продолжал буравить меня вопросительным взглядом, и вздохнув, я вкратце пересказал ему наши сегодняшние злоключения. Когда рассказ добрался до стычки в аллее Каменщика, как я мысленно назвал этот безымянный проулок, мой старший брат даже присвистнул от смятения, но перебивать не стал и внимательно дослушал меня до конца.

— И что теперь? — спросил он наконец, с неожиданным сочувствием посмотрев на меня. — Ты собираешься задержать отплытие?

— Я просто надеялся, — нерешительно отозвался я, бросив взгляд на начинающего похрапывать Кадма, — что вы двое что-нибудь придумаете. Кадм до чего угодно может додуматься, но сейчас…

— Да уж, — хохотнул Антиох, — сейчас он придумает разве что тост для своей новой моряцкой компании. Давай вот как поступим. Пусть братишка проспится как следует, а с утра обмозгуем все это дело с его участием. Согласен?

— И ты готов потратить на это время? — недоверчиво спросил я, гадая, с чего вдруг непреклонный старший брат решил проявить мягкость.

— Ну, — пожал он плечами, заваливаясь на свою кровать, — не слушать же всю последующую дорогу твои стоны о том, что не спасли невинную девицу, верно? Ложись спать, Игнотус. Завтрашний день — не из легких.

* * *

— Власть над глиной, — с натужным сопением бормотал Каменщик из темноты, — только власть над глиной заставит мост стоять вечно. Глина держит камни вместе.

Странное приглушенное чавканье сопровождало эти слова, и его темный силуэт непрерывно двигался в медленном ритме. Я осторожно шагнул вперед, в темноту, и спросил:

— Что такое власть над глиной?

— Печать Матерей, — прохрипел Каменщик. — Плоть человеческая есть глина, ибо праотец наш был сотворен из праха земного.

Я подошел ближе и увидел, что Гин Балша, чья кожа была покрыта крупными каплями пота, месит массивный бесформенный ком, похожий на странную глину темно-багрового цвета, лежащий на каменной плите перед ним. На это занятие у него уходили все силы, и тяжелое, прерывистое дыхание вырывалось из полуоткрытого рта, пока его руки разминали неподатливый материал.

— Что ты делаешь? — вновь спросил я, осторожно протягивая руку к глиняной массе.

— Вначале они построили мост из дерева, — словно не слыша меня, проговорил Каменщик. — Но дерево гниет и разваливается, и этот мост не выстоял и одного поколения. Они строили вновь и вновь. Из железа. Из камня. Все было тщетно: любое творение рук человеческих преходяще, и Лондонский мост всегда рушится, сколько его ни отстраивай. Вечна только жизнь, возрождающая сама себя из праха. Ты понимаешь меня, младший Певерелл? Смотри!

Он указал куда-то вниз, и я перевел взгляд на глину, липкой поверхности которой уже касались мои пальцы. Липкой… Залитой вязкой жидкостью со знакомым железистым запахом. Кровь! Вздрогнув, я отдернул руку и сделал шаг назад. Каменщик прекратил свое занятие и вгляделся мне в лицо бездонными черными провалами на месте глаз. Его губы разъехались в широкой улыбке, обнажив острые осколки гнилых зубов.

— Это сон, — сказал я, пытаясь проснуться, и повторил громче: — Это просто сон!

Смутная мысль забрезжила у меня в голове, когда я смотрел на страшно преобразившегося Каменщика. Тогда, у него в доме, он сказал нечто странное, чего не должен был говорить, если только…

— Ты же все знал, — проговорил я. — Эйлин! Что ты сделал с ней?

Гин Балша раскрыл рот и захохотал сиплым, захлебывающимся смехом. Я развернулся и побежал, но почти сразу чья-то липкая холодная рука схватила меня за горло. Я захрипел и рванулся изо всех сил. Что-то опутало мои конечности, и я повалился на твердый пол, больно ударившись локтем. Боль согнала с меня дурман, и в следующее мгновение я осознал, что сижу на полу, освещенный из окна начинающей убывать луной и запутавшись в собственном одеяле. Локоть сильно саднил, но вовсе не боль заставила меня вскрикнуть:

— Вставайте!

Амар, который, похоже, и не думал засыпать, показался из темноты, по-прежнему сжимая свой верный шест. Антиох, выругавшись, соскочил с кровати и в один прыжок подскочил ко мне, замерев в нерешительности: как видно, он вообразил, что на меня напали. Даже Кадм соскользнул на пол, тряхнул головой и, тяжело дыша, подошел ближе.

— Что, черт возьми, случилось? — резко спросил Антиох.

— Каменщик! — выпалил я, пытаясь удержать в сознании мысль, которая явилась мне в сновидении. — Проклятый Гин Балша отлично знает, где Эйлин. Это он стоит за похищением, собственной персоной. Кто-то из его людей убил Вильяма и выкрал его дочь, чтобы…

— Подожди-подожди! — запротестовал мой старший брат. — О чем ты говоришь? С чего ты взял, что этот Каменщик вообще здесь замешан?

— Я знаю! — с нажимом сказал я в надежде, что упрямый Антиох не надумает спорить со мной среди ночи. — Когда мы были у него в гостях, он сказал… Сказал…

Глаза Амара странно сверкнули: казалось, он заинтересовался моим вынужденным ночным представлением. Кадм встал рядом с братом и тихо спросил:

— Что он сказал, Игнотус?

— Он назвал Эйлин «юной особой». Так и сказал: «если даже вашу юную особу действительно увезли сюда»…

— Ну и что? — непонимающе отозвался Антиох. — Ты же сам говорил, что она только что закончила Хогвартс. Значит ей не больше…

— Но он-то откуда знает?! — воскликнул я, вскочив на ноги и обратившись к монаху за поддержкой: — Амар, ты же помнишь? Я ничего не говорил ему о возрасте Эйлин. Ни разу. Я просто сказал о похищении, верно? Он никак не мог знать, сколько ей лет, если только не видел ее собственными глазами.

— Я помню, Игнотус, — кивнул Амар. — Но у нас есть более срочное дело…

— До утра есть время! Корабль подождет…

— Корабль подождет, — согласился монах. — А наши гости — вряд ли. Гостиница оцеплена, и по лестнице к нам поднимаются вооруженные люди. Нам лучше подготовиться.

Будничный тон, которым это было сказано, настолько плохо вязался со смыслом слов, что в первое мгновение я даже не понял, о чем идет речь. Антиох сообразил быстрее. Метнувшись к своей кровати, он выхватил из-под подушки палочку и, нацелив ее на дверь, быстро произнес:

— Коллопортус!

Смахнув оцепенение, я подбежал к окну, чтобы выглянуть наружу, и едва успел отпрянуть: мутное стекло разлетелось вдребезги, и над головой у меня просвистели две стрелы, с глухим стуком вонзившись в потолочную балку. Окружены! И на этот раз нам противостоят противники посерьезней, чем вчерашним утром. Правда, и нас теперь больше, но достаточно ли этого, чтобы отразить штурм королевской стражи, которую наверняка послал за нами Гин Балша?

— Стрелы деревянные, — сказал Кадм, потирая лоб тыльной стороной ладони и болезненно морщась, — железа в их наконечниках, боюсь, недостаточно, чтобы Репелло Феррум помогло. Через окно уйти не сможем: так мы станем отличной мишенью.

— Уйдем через дверь, — прорычал Антиох, направив палочку на вход. — Вначале прикончим всех, кто сюда вломится, а там видно будет. Готовьтесь!

Кадм с видимой неохотой встал рядом с ним, подняв палочку. По его лицу было ясно, что он обдумывает ситуацию в поисках не столь прямолинейного решения. Амар, пожав плечами, расположился в стороне от двери, чтобы атаковать сбоку. В следующее мгновение дверь задрожала от мощного удара, но заклятие Коллопортус удержало ее. Я встал рядом с братьями, сжав древко палочки. Можем ли мы победить и на этот раз? Враги знают наши возможности и наверняка подготовились. Если и есть способ одержать верх в смертельной схватке, то грубая сила нам здесь не в помощь, и Кадм, даже не избавившись полностью от винных паров, понимал это. Но если уж он не мог найти выхода…

От очередного удара дверь пошла трещинами, с ее верхнего края посыпались щепки. Я скользнул взглядом под потолок, где массивные опорные балки удерживали скошенную крышу. Увы, никакого выхода наружу не было и там. Да и как это могло нам помочь? С крыши все мы все равно никуда не смогли бы деться. Но если… Что находится под нами? Я мысленно представил себе гостиницу. Где расположена наша комната? Выйдя из главного холла, мы свернули налево, поднялись по лестнице, после чего…

— Кадм! — негромко окликнул я брата. — Прямо под нами кухня. Если мы используем Бомбарду…

Кадм оглянулся на меня, и в глазах его вспыхнуло понимание.

— Охраняйте дверь! — сказал он. — Я быстро. Только Бомбарда, боюсь, привлечет внимание.

Он метнулся за одну из кроватей и, направив палочку в пол, произнес:

— Редукто Силентиум!

Синяя вспышка озарила комнату, вслед за чем я услышал шелест осыпавшегося прахом перекрытия. Мы с Антиохом, не выпуская из виду дверь, которая уже едва держалась, в два прыжка оказались рядом с Кадмом и увидели, что на полу в углу комнаты зияет круглое отверстие. Я наклонился, тщетно пытаясь рассмотреть хоть что-то в кромешной тьме внизу.

— Давайте! — нетерпеливо сказал Антиох, спрыгнув в проделанный лаз и повиснув на руках. — Хуже уж точно не будет.

— Амар, пойдем! — позвал монаха Кадм и, понизив голос, добавил: — Будешь спускаться, постарайся придвинуть сюда кровать, чтобы они не сразу обнаружили эту дыру.

Спрыгнув вниз вслед за Кадмом, я отошел в сторону, чтобы освободить место остальным, и чуть было не вскрикнул, когда холодная рука обхватила мое запястье. Рывком обернувшись, я увидел Роуз, сжимавшую в другой руке свечу.

— Скорей! — прошептала она. — Здесь вход в наш винный погреб!

— Идите с ней, — быстро проговорил Антиох. — Я отвлеку их и вернусь к вам.

Он скрылся в темноте, и мы, стараясь издавать как можно меньше шума, последовали за служанкой. Грохот над нами возвестил о том, что дверь все же не выдержала под напором стражи, которая с торжествующим ревом ворвалась в нашу комнату. Торжество, впрочем, сразу же сменилось растерянным молчанием: нашего исчезновения определенно не ожидали.

— Почему ты помогаешь нам, Роуз? — спросил я, шагая по сырым и скользким ступеням лестницы, ведущей куда-то вниз, в темноту. — Ты ведь сама рискуешь.

— Они дурные люди, — с готовностью отозвалась Роуз. — А вы — нет.

Я ожидал, что она пояснит свои слова, но служанка, должно быть, сочла, что и этого достаточно. Я пожал плечами, но настаивать на подробностях не стал: чего доброго, она передумает. Однако когда мы, наконец, оказались в маленькой промозглой комнатке с мокрыми стенами из обожженного кирпича, освещенной только коптящей жировой свечой у входа, Роуз тихо проговорила:

— Моего отца так же забрали, когда мне было пять лет. Сказали, что он изменник и шпион, казнили… — Ее голос дрогнул, и Роуз надолго умолкла, прежде чем продолжить совсем другой, мечтательной интонацией с нотками гордости: — Он был великим путешественником. Плавал до самого Алого острова на севере, где до Потопа жили нефилимы и падшие ангелы, и потому земля там поныне пропитана кровью. Отец рассказывал, что видел в центре острова подземный ход, который ведет в самый ад.

Мотивы бедной девочки стали мне немного понятней, но ее простодушие по-прежнему обескураживало. Неужели она не понимает, что ее саму могут казнить за пособничество врагам королевства — каковыми, я не сомневался, мы теперь считались?

— Уходи скорее, Роуз, — сказал я. — Нельзя, чтобы они увидели тебя с нами.

Она кивнула и, помедлив, бесшумно побежала вверх по ступеням. Я прислушался: не попался ли Антиох? Но до нас доносились только все более редкие выкрики и периодический топот стражников, прочесывающих гостиницу в поисках беглецов. Если Антиоху и впрямь удалось пустить их в ложном направлении, у нас есть какое-то время, прежде чем они догадаются заглянуть в подвал. Но что потом? Сидеть здесь вечно мы не сможем в любом случае, рано или поздно нам все равно придется пробиваться с боем.

Мы забрались в дальний угол за высокий деревянный шкаф, уставленный кувшинами с вином, и принялись ждать. Не выдержав напряжения, я обессиленно прислонился к сырой стене, запрокинув голову назад. Воистину, мы встали на проклятый путь, если столкнулись с такими трудностями в самом начале, еще до того, как мы смогли покинуть Англию. Я понимал, что сам же накликал беду на себя и своих братьев тем, что не послушал Антиоха и просто не дождался отплытия вместе со всеми. Но что мне было делать?

В темноте послышался протяжный стон: настолько явственно, что я вздрогнул. Кадм наклонился ко мне и прошептал:

— Ты это слышал, Игнотус?

Я коротко кивнул и прислушался. Стон больше не повторялся, но я был уверен: это тот самый голос, который слышала в подвале Роуз и который послужил началом моего кошмарного сна с мертвецами. Приложив ухо к холодной поверхности стены, я стал вслушиваться в надежде определить источник звука, и в этот момент кто-то положил руку мне на плечо. Не знаю, каким чудом мне удалось удержаться от крика, но я подскочил на месте и мгновенно покрылся испариной — лишь с тем, чтобы увидеть в полутьме кривую ухмылку Антиоха. Сговорились они с Роуз, что ли, довести меня до разрыва сердца?

— Что, струхнул, братец? — прошептал он, не скрывая веселья. — Я отправил в крепкий сон двух стражников у входа: пусть остальные думают, что мы выбрались наружу. Что это ты там выслушиваешь?

Я не ответил: мое сердце все еще бешено колотилось в груди у самого горла. Чего я испугался в самом деле? Меня и раньше врасплох заставали. Разве что эти сны… Гадкое послевкусие не оставляло меня до сих пор. Каменщик, смешивающий глину с кровью, чтобы вдохнуть жизнь в мост и заставить его стоять вечно, точно жрец древней варварской религии. Так и есть в сущности. Он служитель бога-моста, темного каменного бога, во чрево которого мы добровольно спустились. «Отдай мне Адрианну», — говорит он плеском волн у каменных опор, низким гудением камней, овеваемых холодным осенним ветром и тихим шелестом осыпающейся извести. «Отдай то, что тебе дорого, полей мои камни кровью двух сотен строителей, служи мне — чтобы я мог стоять вечно и питаться человеческой плотью».

— Да что с тобой, Игнотус? — нахмурился Антиох.

Боже мой. Есть люди, владеющие от рождения необычной силой, так говорил Гин Балша. Не магией, нет — властью над глиной. Эйлин.

— Мы должны пробить эту стену, — пробормотал я, едва ворочая внезапно пересохшим языком.

— Зачем? — удивился Кадм. — Мы же под настилом, отсюда на поверхность не выйти…

— И не нужно. Она там. Она все еще жива. Кадм, ты можешь сделать это бесшумно?

Кадм, опешив, замотал головой и пояснил:

— Редукто Силентиум не справится с камнем. Извини, брат, но проверять твое предположение сейчас не очень разумно…

— Это не предположение! — воскликнул я, забыв об осторожности. Впрочем, мое восклицание больше походило на отчаянный хрип, и вряд ли его мог услышать кто-то наверху. Да и теперь это в любом случае не имело значения. — Ну-ка отойдите…

— Эй, Игнотус, не дури! — попытался меня урезонить Антиох, но пару шагов назад все же сделал. — Сейчас вся округа сюда сбежится.

Кадм поспешно отскочил в сторону, Амар неторопливо последовал за ним, не сводя с меня своего обычного неуютного взгляда. Что же я делаю опять, дьявол меня побери? Я ведь рискую не только своей жизнью, и если из-за меня погибнет кто-то из моих братьев, что я буду чувствовать всю оставшуюся жизнь? Что я скажу Сюзанне об этом? Я встряхнул головой и, облизав губы, выкрикнул:

— Бомбарда Максима!

Адский грохот болезненно ударил по ушам, стены задрожали и пошли трещинами. Каменная кладка передо мной обрушилась, взметнув в воздух едкие частицы извести. Из черного провала, открывшегося за разрушенной стеной, повеяло холодным затхлым воздухом, напитанным запахами мокрой глины и тления. Там, в глубине, что-то пришло в движение: я услышал тихий шелест и звук неуверенных шагов за непроницаемой толщей тьмы.

Оглянувшись на Кадма и Антиоха, которые в смятении смотрели на меня и, должно быть, раздумывали, не лишился ли, часом, рассудка их младший брат, я решительно сделал шаг в провал. Пожалел я об этом сразу. Нечто темное с хриплым возгласом прыгнуло мне навстречу, вытянув тонкие руки. У меня перед глазами мелькнули бледные пальцы, покрытые коркой запекшейся крови, и существо вцепилось мне в мантию, издав протяжный вой. Я, вскрикнув, рванулся назад, одновременно пытаясь нацелить палочку в нападавшего, сжимающего меня мертвой хваткой, и только тогда увидел, с кем имею дело.

Это была девушка. Поначалу я не узнал ее: исхудавшее лицо с выпиравшими скулами и глубоко ввалившимся глазами, в которых поселилось безумие и безотчетный ужас, сделали ее облик совершенно незнакомым для меня. Мятое платье, некогда украшенное изящным желтым узором из вышитых листьев, теперь было покрыто пятнами грязи и крови. Пальцы со сломанными и растрескавшимися ногтями, в лохмотьях содранной кожи, сжимали складки моей мантии с отчаянием обреченного. Я осторожно коснулся ладонью ее лишенных формы светлых волос и тихо проговорил:

— Мы искали тебя, Эйлин.

Она никак не отреагировала на свое имя: ее глаза были обращены ко мне, и поначалу я не смог определить, что вижу в их глубине под слоем по-прежнему терзающего ее страха. Я успокаивающе сжал ее запястье, и выражение ужаса в ее взгляде немного ослабло. Искусанные губы почти сложились в улыбку, и девушка, пошатнувшись, рухнула мне под ноги, потеряв сознание: я едва успел подхватить ее невесомое тело. Она так и не сказала ни единого слова.

Вот она, разгадка тайны — очевидная в своей невообразимой гнусности. Я мог догадаться и раньше, но как помыслить о том, что кто-то способен принести человека в жертву каменной махине, пусть даже в наше жестокое время? Проклятье, это же центр Лондона, великого и просвещенного города! Как мог наш монарх, Генрих III, взять к себе на службу это чудовище из Арберии? И знал ли он сам, что творил его новый слуга?

— Ну и что теперь, братец? — смог наконец вымолвить Антиох, который во время этой сцены тоже лишился дара речи. — Ты понимаешь, что теперь нам придется сражаться с целой армией? Вчетвером, да еще и с этим бездыханным телом на руках. Проклятье!

Он зло ударил кулаком в ближайший шкаф, едва не смахнув винный кувшин. Прогнившее дерево с глухим хрустом треснуло. Я оглянулся на Кадма, как всегда делал это в детстве в каждой сложной ситуации: Кадм просто должен что-то придумать, как было всегда. Но Кадм только виновато смотрел в ответ, хотя, если разобраться, вся вина здесь лежала исключительно на мне.

— Придется сражаться, — как можно тверже сказал я. — Доки совсем близко. Самое сложное — выбраться из гостиницы и пробиться до схода с моста. Там будет полегче. Припасы уже погружены?

Антиох не удостоил меня ответом.

— Кадм, за мной, — жестко скомандовал он, двинувшись к выходу. — Игнотус, тащи свою безумную девицу следом. Амар… Ну, ты и сам разберешься, что делать.

Нарастающий шум наверху возвестил о том, что нас обнаружили: право, сложно было рассчитывать на иной исход. Кадм, как тогда, в Эксетере, установил защитную сферу: пусть она и практически бесполезна против деревянных стрел, но какие-то доли мгновения выиграть позволит. Антиох ударом ноги распахнул дверь, ведущую на лестницу, и полоснул палочкой воздух.

— Экспульсо! — гаркнул он едва ли не громче последовавшего за этим мощного взрыва где-то наверху.

По лестнице с грохотом скатилось обмякшее тело в искореженных доспехах, вслед за которым одна за другой свистнули две стрелы, вонзившись в пол. Кадм скользнул в проем, и третья стрела едва не угодила в него, в последний момент слегка отклонившись под действием щитовых чар и лишь скользнув по мантии.

— Флиппендо! — хладнокровно сказал он, и вопли кубарем покатившейся стражи наверху послужили для нас сигналом.

Антиох, сжав зубы, рванулся вверх по лестнице, держа перед собой палочку. Амар сделал неясное движение и внезапно оказался на верхней ступеньке: его шест взрезал воздух и расколол кирасу подскочившего головореза с булавой, чей победный крик тут же сменился предсмертным хрипом. Я, не успев даже удивиться невероятным способностям монаха, взял на руки Эйлин и побежал вверх по лестнице, туда, где уже начался сущий ад. Свист стрел, крики ужаса и боли, шипение огненных заклинаний Антиоха и звон оружия: можно было подумать, что мы штурмуем рыцарский замок, а не пытаемся вырваться из небольшой гостиницы в центре города.

Я выскочил в самый разгар битвы, и в то же мгновение едва не упал от сильнейшей боли в правой ноге. Бросив короткий взгляд вниз, я увидел древко стрелы, торчавшей из моей щиколотки. Накатила такая дурнота, что я едва не выпустил из рук обмякшее тело Эйлин.

— Не стой столбом! — прорычал мне в ухо подскочивший Антиох и оттащил меня к стене, не прекращая поливать потоком заклинаний все прибывавших врагов. — Потом будешь страдать!

— Через дверь не пробиться, — тяжело дыша, сообщил Кадм. — Сделай пролом в задней стене за лестницей: возможно, они не заметят. Выбирайся наружу и двигайся к докам, мы пойдем следом.

Я, чувствуя себя последним подлецом и трусом, сдержанно кивнул и заковылял в указанном направлении. Наверное, еще никогда в жизни я не ощущал себя настолько жалким и никчемным. Братья по моей милости сражаются насмерть, даже монах, который вообще не обязан нам ничем, бьется рядом с ними плечом к плечу, а я позорно удираю. Как я после этого смогу смотреть им в глаза? Если… если мы вообще сможем выжить в этом пекле. Надеюсь, что хотя бы Роуз не пострадает: уж она-то здесь и вовсе ни при чем.

Обойдя лестницу кругом, я осторожно опустил Эйлин на пол и достал палочку. Никогда не считал себя талантливым магом, но вот на память свою я пожаловаться не могу: если при мне кто-то использовал заклинание, мне не составит труда повторить его. Стараясь, чтобы мой голос не дрогнул от сокрушающей боли в ноге, я поднял палочку и произнес:

— Редукто Силентиум!

Часть деревянной стены передо мной рассыпалась ворохом опилок. Путь был открыт. Я, не теряя времени, подхватил Эйлин и осторожно выбрался наружу. За спиной послышался очередной взрыв, за которым последовали отчаянные крики изувеченных и обожженных врагов. Бог мой, почему это не прекращается? Почему они атакуют такими силами, невзирая на потери? Будь мы обычными бандитами, на нас уже давно махнули бы рукой.

Я огляделся. Задняя стена гостиницы, лишенная окон, почти вплотную примыкала к торговому дому, рядом с которым громоздились деревянные поддоны и подпорки в ожидании рыночного дня, когда их выставят вдоль улицы с разложенными поверх товарами. Для меня же было важно то, что, скрываясь за ними, я могу незаметно проскользнуть вдоль ограждения моста, благо рассвет только-только занимался над покрытой густым туманом Темзой. Вот только проклятая нога…

Сжав зубы, чтобы не застонать, и согнувшись в три погибели, я зашагал вперед, оставляя за собой заметный кровавый след. Очень может быть, что таким образом меня смогут выследить, но, если мои братья и Амар справятся, к тому времени мы уже поднимем паруса. Еще несколько ярдов. И еще. Господи, до чего же больно! Пот градом катился по моему лицу, разъедая глаза, руки, державшие бесчувственную Эйлин, дрожали от напряжения, перед глазами плавали разноцветные пятна, предвещая скорый обморок. Я не дойду. Упаду где-нибудь у выхода с моста, и нас обоих схватят. Меня по славному лондонскому обычаю публично четвертуют, а Эйлин вновь замуруют в опоре моста, и на этом закончится моя короткая история.

Вот и часовня святого Томаса Бекета. Зайти внутрь и попросить убежища? В Божьем доме его предоставят даже разбойнику, а отец Магнус — хороший человек. К тому же в Братстве Моста недолюбливают Каменщика, и наверняка помогут мне, услышав эту жуткую историю. Приняв решение, я с трудом доковылял до часовни и взялся за ручку двери. С неожиданно громким скрипом дверь отворилась, и я сделал шаг вперед, поморщившись от яркого света свечей у самого входа. Меня ждали.

— Отец Магнус! Помоги мне… — воскликнул я и осекся.

Из-за его спины вышел тот самый бородач, чью жизнь я пощадил в аллее Каменщика. Магнус покачал головой и, развернувшись, направился к лестнице.

— Взять его! — сухо сказал священник и, обратив ко мне лицо, добавил: — Тебе следовало слушать меня, сын мой.

Я был в замешательстве всего лишь мгновение, однако этого оказалось достаточно, чтобы решить исход столкновения. Мне удалось выхватить палочку, но пустить ее в ход я не успел: что-то тяжелое обрушилось мне на загривок, и я кубарем покатился по мраморному полу часовни, выпустив из рук Эйлин. От удара она пришла в себя, и теперь с прежним ужасом смотрела на происходящее, сжавшись в комок, как будто ждала удара. Удар получил я — ногой под ребра, которые явственно хрустнули. Задохнувшись, я перекатился в угол помещения, пытаясь сквозь кровавый туман разглядеть нападавшего. Им оказался незнакомый дородный тип в легкой кольчуге, который с ленцой двинулся ко мне, явно намереваясь пнуть меня еще разок.

— Достаточно, Барри, — проговорил бородач. — Он уже получил свое.

— Как по мне, маловато, Фредди, — ухмыльнулся толстяк, занося ногу.

Я сжался, но вместо очередного удара по ребрам ощутил, как башмак моего тюремщика опустился мне на все еще кровоточащую щиколотку. Древко стрелы скрипнуло по кости, и мир без перехода погрузился в черное ничто. Мне уже доводилось терять сознание раньше. Первый раз — еще в Хогвартсе, где Аспид время от времени отрабатывал на мне и Кадме дуэльные заклинания, когда Антиоха не было рядом. Однажды — во время нападения инферналов в руинах Скорхилла. Однако в те разы я действительно лишался способности мыслить и чувствовать. Теперь же…

Я не понимал, где я и что со мной, и сокрушающая боль покинула меня. Однако я продолжал осознавать себя, а в кромешном ничто время от времени проносились белесые тени, похожие на гигантских мотыльков. Призраки? Но призраки обычно сохраняют форму, которую имели при жизни. Я попытался дотянуться до одного из них, но понял, что у меня нет рук, да и самого тела тоже.

— Что это? — спросил я, сам не зная, кого… или попытался спросить, ибо так и не услышал звука собственного голоса.

Ответ пришел незамедлительно, беззвучно вспыхнув в моем сознании:

— Это смерть. Это время.

— Время? — переспросил я невидимого собеседника. — То есть… будущее?

— Будущее есть прошлое. Время — это смерть. Твое время еще не пришло.

Тьма вокруг пришла в движение и окрасилась дьявольским багровым светом. Мое зрение затуманилось, и сквозь туман проступили очертания незнакомого помещения… Нет, очень даже знакомого. Крипта часовни Святого Томаса Бекета, но в этот раз ярко освещенная благодаря двум подвешенным к потолку массивным канделябрам, которые, должно быть, принесли сюда специально ради меня и Эйлин. Последняя сидела, забившись в угол, и глядя перед собой застывшим взором. Ее левое запястье охватывало ржавое железное кольцо, длинной цепью соединенное с вбитым в стену креплением. В том же положении пребывала и моя левая рука. Несколько мгновений я отрешенно воспринимал эту картину, ощущая только пульсирующую боль в ноге и режущую — в боку. Каждый мой хриплый вдох сопровождался уколом кинжала меж ребер, а в густой слюне я отчетливо ощущал вкус крови. Я умираю? Если мои братья не найдут меня, мне точно конец. Хорошо бы им самим спастись!

— Очнулся? — голос бородача вывел меня из оцепенения, и я с трудом развернулся. — У преподобного есть к тебе парочка вопросов.

Я отполз к стене, прислонившись к ней рядом с Эйлин. Надо бы ответить ему что-нибудь гордо-презрительное, но вряд ли это окажется убедительным: умирающий, перемазанный кровью молодой маг-неудачник — кто принял бы всерьез любые мои потуги? Да к тому же пересохший язык едва слушается — лежит во рту подобно постной лепешке. Я перевел взгляд на отца Магнуса, все это время безмолвно стоявшего рядом с Фредди — так, кажется, обращался к бородачу этот жирный изверг. Хорошо хоть его тут нет… Священник подошел ближе и, склонившись, поднес к моих губам глиняную флягу. Я сделал глоток прохладной и чистой воды, чувствуя предательский наплыв благодарности. Вот она, рабская нотка в человеческой душе! Мы готовы целовать руки собственному палачу в ответ на ничтожную подачку.

— Эйлин… — проговорил я, с трудом проглотив воду, отчего кинжал у меня в боку как будто пару раз провернули. — Ей тоже.

Магнус поднес флягу к губам девушки, но она отдернула голову и отвернулась, отчего я почувствовал себя еще гаже. Хрупкая девушка, почти ребенок, — и та имеет больше достоинства, чем раскисший и сломленный младший Певерелл! Священник, пожав плечами, положил флягу на одно из надгробий и повернулся ко мне.

— Ну что ж, сын мой — заговорил он, — я вижу, что ты все-таки отыскал пропавшую девицу. Отдаю должное твоему упорству, но ты сам должен понимать: переходить дорогу Каменщику — плохая идея. По сути, теперь ты враг короны.

— Гин Балша — не король! — выдавил я из себя, попытавшись гордо вскинуть голову, от чего испытал новый приступ дурноты.

— Но Генрих III — король милостью Божьей, и он благоволит Каменщику. Ты думаешь, что Лондонский мост — это все? У них куда более… обширные планы. Мосты в крупнейших городах. Величественные соборы, каким не было равных ни в одной части света. Крепости, которые невозможно взять штурмом. И все это…

— А цена — всего лишь кровь невинных, верно, святой отец? Как служитель Христа мог ввязаться в эту дьявольщину? Человеческие жертвоприношения… Я просто не могу поверить! И король… Генрих III… Неужели он…

— Незачем смущать ум нашего достойного монарха такими подробностями, — безмятежно отозвался отец Магнус. — Он знает, что принял на королевскую службу великого ремесленника, и это правда. А секреты ремесла ему не требуются. И ты ошибаешься, сын мой, это не дьявольщина. Заключенный в каменную плоть лишь повторяет мученический подвиг анахоретов, святых отшельников, которые тем самым спасают свою душу, пусть даже обрекая свое тело на страдания.

— Как насчет твоей души, кровавый святоша?! — собрав силы, выкрикнул я, но крик получился на редкость жалким. — Ты соучаствовал в попытке убийства. Ты подослал к нам своих головорезов… Проклятье, тебе-то это все зачем? Братство Моста не служит Каменщику, напротив! Не ты ли сам говорил это?

— Совершенно верно, — со вздохом кивнул Магнус. — Увы, большинство моих братьев оказались неспособными увидеть новый путь, несмотря на то, что старый доказал свою непригодность. Неудивительно поэтому, что и почтенный Гин Балша не спешит делиться с нами секретами своего братства. Я должен завоевать его доверие, и тогда…

— …И тогда ты сможешь занять его место со временем? — вложив в свой голос как можно больше презрения, продолжил я. — Ты не проживешь столько, мерзавец.

— Если будет на то воля Господня, — пожал плечами священник. — А сейчас исповедуйся, сын мой. Кто на самом деле прислал вас и зачем? Твой друг-язычник, он из восточных земель. Кто преследует Каменщика? Голем из Круи? Орден Матерей? Темные братья?

Я едва не рассмеялся, однако резкая боль в боку превратила мой смех в мучительный выдох. Меня хватило лишь на красноречивый взгляд, которым я смерил отца Магнуса. О ком он говорит вообще? Ничего удивительного, что такой изверг, как Гин Балша, многим перешел дорогу. Но если бы нашей целью было не спасение Эйлин, а убийство Каменщика, можно было бы поступить много проще — да хотя бы пристрелить его из арбалета, едва он окажется на крыльце своего дома.

— Ты дурак, святой отец, — выплюнул я с ударением на слове «святой». — Изо всех, кого ты перечислил, мне однажды доводилось слышать лишь о Големе из Круи, а о самом Каменщике я знать не знал до прибытия в Лондон.

Он удрученно кивнул, словно и не ожидал услышать ничего иного, и сделал знак рукой кому-то сокрытому от меня за каменным выступом. Оттуда неспешным шагом выбрался тот самый толстяк, от чьих побоев я до сих пор глотал собственную кровь. В руках он держал стальные клещи и еще несколько инструментов, о предназначении которых мне не хотелось даже думать. Гаденькая улыбка на его лице не оставляла сомнений в том, что он будет несказанно рад опробовать их все.

— Насколько ты привычен к боли, Игнотус Певерелл? — спросил отец Магнус. — Надеюсь, что не очень. Ведь если ты выдержишь, Барри придется переключиться на эту юную деву.

Я разом взмок: к пыткам меня никто и никогда не готовил. Разумеется, у меня нет шансов выдержать все это: я, вероятно, сломаюсь в первую же минуту, и тогда… А что тогда? Рассказывать-то мне все равно нечего, поэтому пытки будут продолжаться, пока мои мучители не осознают, что я говорю правду.

— Думаю, лучше начать с ногтей, Барри, — безмятежно проговорил отец Магнус. — Это довольно неприятно, но не опасно для жизни. Если не поможет, попробуй стесать ему зубы точильным камнем. Помнишь, как в прошлый раз?

Барри осклабился, положил груду инструментов рядом с флягой, и стальной хваткой сжал мне правое запястье. Я рванулся, но ничего, кроме хруста сухожилий в вывернутой руке, не добился.

— Отец Магнус, — внезапно вмешался бородач, — я думаю, он говорит правду. Может быть…

— Вот это мы сейчас и выясним, Фредди, — отозвался священник. — Давай, Барри.

Сухой скрип металла, с которым палач раскрыл клещи. Я со странной отрешенностью смотрел на то, как он подносит их к моим пальцам. Что я почувствую, когда ноготь, выворачивая мякоть, полезет наружу? Зайдусь ли в крике или снова потеряю сознание от нестерпимой боли, пока это будет повторяться снова и снова — еще девять раз? Странно, но я почти с надеждой подумал о том неведомом убийце из тени, который с такой готовностью расчищал нам путь до самого Лондона — с тем, чтобы пропасть без следа, едва мы добрались до этого проклятого моста и его безумных служителей. Впрочем, если он работает на Каменщика — а это наверняка так, — ничего удивительного. Клещи впились в ноготь указательного пальца.

— Хорошо, я скажу правду, — поспешно выпалил я.

Барри с недовольной миной оглянулся на священника, и тот поднял руку, призывая палача повременить, после чего обратил выжидательный взгляд ко мне.

— Это Голем из Круи, — сообщил я единственное знакомое мне имя, и внезапно почувствовал наплыв вдохновения: — Он распорядился вернуть Каменщика в Арберию, а если не получится, то убить его.

— Очень интересно, — кивнул Магнус. — И что же, он поручил это вам лично?

Хочешь поймать меня на лжи, святоша? Как бы не так! Если я отвечу утвердительно, то следующий вопрос будет о том, как выглядит наш наниматель.

— Конечно, нет! Задание получил один только Амар, а он уже нанял волшебников, потому что без нашей помощи ему было не справиться.

— Складно, складно, — закивал отец Магнус, одарив меня задумчивым взглядом. — Но знаешь, сын мой, ты меня не убедил. Сатана — отец лжи, а ты определенно находишься под его властью. Я думаю, ты просто говоришь то, что я ожидаю услышать. Продолжай, Барри.

Наверное, отчаяние придало мне сил, в противном случае у меня не было бы шансов оказать хоть какое-то сопротивление. Поджав ноги к груди, я со всей мочи выпрямил их, целясь в коленную чашечку своего мучителя. Ее ответный хруст оказался бальзамом на мои раны, но ненадолго. Барри взревел от боли и с размаху ударил клещами меня в левую скулу. В голове что-то взорвалось снопом кровавых искр, и я покатился по каменному полу, пока натянувшаяся цепь не рванула меня за левое запястье. Барри с перекошенным от злости лицом двинулся было ко мне, но вдруг замер, с опаской глядя куда-то мне за спину. Я с трудом обернулся и увидел Эйлин, пальцы которой сжимали палочку, направленную в грудь Барри. Вот оно что! Когда я выронил свою палочку у входа, она подобрала и спрятала ее. Но, право, зачем было так долго ждать?

— Давай, Эйлин! — прохрипел я. — Не жалей его…

Ее губы задрожали, но она не произнесла ни слова. Из ее горла вырвался стон, и она всхлипнула. Взгляд ее наполнился отчаянием, и, должно быть, в этот момент угасла надежда и в моем собственном взоре. Эйлин не может говорить. Эти дни и ночи, в течение которых она, парализованная ужасом, кричала, умоляла и звала на помощь в каменном чреве Лондонского моста, что-то сломали в ней. Она не может говорить, и заклинания недоступны ей более. Понял это и Барри. Он ухмыльнулся и шагнул вперед, протягивая руку.

Лицо Эйлин изменилось: сквозь печать страха на нем проступило иное чувство. Решимость. Палочка в ее руках двинулась вверх — туда, где под потолком… Я невольно проследил за этим движением — как раз вовремя, чтобы увидеть, как одно из звеньев железной цепи, на которой покачивался тяжелый бронзовый канделябр, обращается в сверкающие серебром капли. Невербальная трансфигурация!

Барри так и не успел понять, что произошло. Острый край канделябра с омерзительным хрустом ударил его в самую макушку, и во все стороны брызнули осколки черепа. Палач завалился на спину, не издав ни звука. Его конечности какое-то время сотрясались в конвульсиях, после чего изломанное тело застыло без движения в луже крови. Священник, опешив, застыл, в смятении глядя на труп подручного. Фредди ошеломленно сделал шаг назад, в направлении выхода. Эйлин протянула мне палочку, и я, с трудом перевалившись на бок, дотянулся до нее.

— Фредди, что ты смотришь, будь ты проклят?! — взвизгнул отец Магнус, попятившись. — Убей его! Убей обоих!

Однако Фредди предпочел не искушать судьбу и, отступив еще на шаг, развернулся и побежал к выходу. Далеко убежать он не успел: стоило ему ступить на каменные ступени лестницы, как дверь вверху распахнулась, и голос Кадма с плохо сдерживаемой яростью произнес:

— Петрификус Тоталус!

Перешагнув через обездвиженное тело Фредди, Кадм встретился со мной взглядом и в ужасе отшатнулся. Неужели со мной все так плохо? Спустившийся по лестнице Антиох смертельно побледнел и медленно перевел взгляд на отца Магнуса, который потными руками сжимал распятие, пытаясь отгородиться им от моих братьев. Один только Амар, скользнув по мне взглядом, не отразил никаких чувств на своем каменном лице.

Только тогда священник смог избавиться от оцепенения. Воздев перед собой распятие, он взвизгнул:

— Гореть вам в аду, грешники! Гореть…

Антиох резко развернулся к нему и вскинул палочку. Ревущий поток слепящего пламени сорвался с ее кончика и ударил в грудь отца Магнуса, мгновенно расплавив распятие на своем пути. Истошный вопль оборвался почти сразу, и обугленные останки рухнули на пол. До меня удушливой волной докатился тошнотворный запах горелого мяса. Почувствовав сильнейшее головокружение, я без сил упал на спину.

— Держись, братишка, — тихо сказал склонившийся надо мной Антиох. — Мы выберемся, и все будет хорошо. Релашио!

Оковы соскользнули с моего запястья, и Антиох взвалил меня на спину, отчего я испытал мгновенный приступ стыда: мало того, что ничем не могу помочь своим братьям, так теперь еще и обузой для них стал. Даже Эйлин смогла что-то сделать — в своем-то состоянии! Старший брат обернулся ко мне — всего на мгновение — и мне показалось, что глаза его странно блестят в свете единственного оставшегося канделябра. Неужели это слезы? Перестав бороться с собственной совестью, я повис мертвым грузом на спине Антиоха. Туман застил мне взор, и в моей памяти мало что отложилось из последовавших событий.

Я смутно помню короткие перебежки вдоль перил моста, редкие крики врагов, свист стрел и вспышки заклинаний. Как мне рассказали впоследствии, штурм гостиницы захлебнулся, и враги, потеряв не меньше двух десятков убитыми, отступили. Зализав раны, они стали наносить точечные удары, неожиданно появляясь то здесь, то там. То и дело в темных окнах домов мелькал силуэт лучника, и несущая смерть стрела со свистом проносилась мимо, отклонившись под действием защитных чар Кадма, или падала в придорожную пыль от удара шеста Амара.

То недолгое время, которое братья провели в часовне, выследив меня по кровавому следу, оказалось врагам на руку: остаток моста превратился в смертельную полосу препятствий, и, пройдя еще с десяток ярдов, Антиох предложил перевести дух. Никто не возражал.

— Вместе мы рискуем не добраться к докам, — нарушил молчание Амар.

— Что ты предлагаешь? — нахмурившись, спросил Кадм. — Разделиться? Тогда нас точно перебьют поодиночке.

— Я пойду вперед и расчищу вам путь. Меня они не возьмут: защищать одного себя мне куда легче, чем всех вас. Сойдя с моста, завяжу бой и отвлеку их на себя. Тогда вы сможете добраться до корабля без особых сложностей.

— Но что потом? — возразил Антиох. — Если ты застрянешь…

— Я не застряну. Если же случится непредвиденное, вы все равно знаете, куда плыть. Арберия, Голем из Круи. Он поможет с дальнейшим путешествием, а я постараюсь нагнать вас позже.

— Амар… — покачал головой Кадм, но монах уже скрылся в темном проходе между домов, и спустя минуту звон оружия и крики возвестили о том, что его план вступил в действие.

— А язычник-то не промах, — усмехнулся Антиох. — Только нам все равно надо смотреть в оба. Идем!

Окружающая действительность вновь обратилась мельканием домов, темных проулков и криками врагов в отдалении. Я держался из последних сил, но сознание все чаще ускользало куда-то в пограничную область бытия, где меня ждали только неясный шум, вкус крови на губах, боль и темнота. В какой-то момент я понял, что мост уже закончился, и на смену ему пришла кривая улочка с низкими деревянными домами, тонущая в густых ивовых кронах.

— Я вижу огни дока впереди, — негромко проговорил Кадм. — Осталось совсем немного.

— Только не расслабляйся особенно, братец, — прерывающимся голосом ответил Антиох, который уже тяжело дышал, вынужденный тащить меня на спине. — План Амара, похоже, сработал, но когда он попытается догнать нас, за ним наверняка кто-нибудь увяжется.

Мне показалось, что кто-то крадется среди темных деревьев: ощущение было в точности таким же, как тогда, в лесу, где мы наткнулись на убитых разбойников. Неужели наш таинственный преследователь снова дал о себе знать? На чьей стороне он выступит теперь, после нашей стычки с людьми Каменщика? Однако убийца, если это был он, больше ничем не выдал своего присутствия, и я убедил себя в том, что мои ощущения — всего лишь следствие перенесенных побоев и потери крови. Тем более, что темная улочка наконец закончилась, сменившись ярко освещенной факелами площадью, по которой днем сновали бесчисленные телеги с грузами, готовыми к отправке на континент, а порой и дальше, в далекие северные земли, откуда взамен везли лучшую древесину хвойных пород, янтарь и пушнину. Перед нами были Лондонские доки.

— А тепер-р-рь обождите немного, — послышался знакомый голос.

Антиох рывком развернулся, отчего меня охватил новый приступ головокружения. Эйлин издала сдавленный стон и отшатнулась. Бросив взгляд через плечо Антиоха, я сам едва не застонал: вдоль опустевшего рыночного ряда выстроилась шеренга арбалетчиков. Человека, стоявшего перед ними, я легко узнал бы даже в темноте.

— Не делайте глупостей, мои дор-р-рогие, — проговорил Гин Балша, — или мои люди пр-р-ревратят вас в р-решето.

— Так или иначе, все равно умирать, — хрипло отозвался Антиох, поднимая палочку.

Арбалетчики беспокойно шевельнулись, и Каменщик поспешно возразил:

— Нет-нет-нет, я не хочу никого убивать. Мы можем договор-р-риться.

— Отлично! — ответил Кадм. — Тогда убирайтесь, и мы пойдем своей дорогой. Никто не пострадает.

— Так и будет, — с готовностью кивнул Каменщик. — Но только если вы оставите нам эту девушку… Эйлин. Я вижу, что вы покидаете Англию, и значит больше мне не помешаете… во всяком случае, пока. Но без Эйлин само мое пр-р-рисутствие здесь лишено смысла. Вы уже знаете, почему.

— О да, знаем, — со злобным смешком отозвался Антиох. — Потому что ты безумец, скармливающий живых людей каменным глыбам. Так вот, Певереллы не выдают тех, кто под их защитой. Убирайтесь, или я, даже истекая кровью, испепелю тебя вместе с половиной стражи, а мой брат прикончит остальных!

— Ты пер-р-реоцениваешь себя, чар-р-родей, — покачал головой Каменщик и неспешно скрылся в темноте за торговым рядом, откуда вновь послышался его голос: — Но ты знаешь, я думаю, что нам и впр-р-равду не договор-р-риться. Убить их!

Короткий стук стальных дуг арбалетов показался мне оглушительным. Время остановилось.

Что бы там ни говорил Антиох, а я даже с помраченным рассудком понимал, что песенка наша спета. Кадм просто не успел бы произнести защитное заклятие, и никому из нас ни за что не увернуться от двух десятков стальных молний, выпущенных стражей по команде проклятого Каменщика. Вот только ни один болт не попал в цель: все они с глухим звуком просыпались на влажную землю в двух ярдах от нас. Неужели Кадм все-таки смог… Но нет, вовсе не чары Репелло Феррум предотвратили нашу неминуемую смерть. Слабое мерцание воздуха, очерчивающее едва заметную защитную сферу вокруг нас, — где я уже видел такое? Еще до того, как я успел додумать мысль, по ушам ударил выкрик Антиоха:

— Инсендио!

— Экспульсо! — одновременно с ним воскликнул Кадм.

— Конфринго! — довершил расправу над обожженными и покалеченными врагами человек, вышедший из тени по правую руку от нас.

Ситуация, казавшаяся безнадежной, обратилась в свою полную противоположность: огненный ад, созданный магией, в одно мгновение пожрал врагов и высветил площадь до последнего камня. Но несмотря на то, что победа осталась за нами, а немногие выжившие поспешили скрыться вслед за Каменщиком, угроза не исчезла: в любой момент сюда могли нагрянуть новые полчища, причем на сей раз не только принадлежавшие Гину Балша или почившему Магнусу. Ночная битва наверняка привлекла внимание городской стражи, и малейшее промедление грозило нам возможностью схватки с королевскими войсками, включая и придворных чародеев, которых уж точно не следовало недооценивать. Но какой бы ни была угроза, Антиох не был способен просто взять и уйти, увидев лицо неожиданного союзника.

— Ты?! — выдохнул мой старший брат, в то время как остолбеневший Кадм просто молчал, широко раскрыв глаза.

— Не благодари, Певерелл, — ответил Аспид, презрительно изогнув губы. — Это не ради вас. И если мы еще когда-нибудь встретимся… все будет по-другому.

— Мы встретимся, — тихо ответил Антиох за мгновение до того, как Аспид скрылся в тени деревьев. — Это я тебе обещаю. Мы еще встретимся.

— Пора уходить, брат, — столь же тихо сказал Кадм, тронув его за локоть. — Надеюсь, Амар сможет выбраться.

Ответа Антиоха я уже не услышал: сознание вновь покинуло меня, и на сей раз забытье продолжалось много дольше.

* * *

Я проснулся от солнечного света. Свет, не омраченный даже тонкой пленкой облаков, ясный и жгучий, пробивался сквозь щель в деревянном потолке надо мной, и в размеренном ритме пробегался по моему лицу, отзываясь в полузакрытых глазах слепящей вспышкой. Голова по-прежнему кружилась, и земной мир, казалось, пустился в медленный танец, баюкая меня в исполинских руках, но прежняя мучительная боль ушла, оставив от себя только слабое покалывание в ноге и ребрах. Прошло не менее трех минут, прежде, чем я сообразил: это не головокружение. Мир действительно раскачивался под мерный плеск волн. Я был на корабле.

— Антиох! — позвал я, едва ворочая пересохшим языком, и едва узнал свой хриплый голос.

Незамедлительно отворилась дверь, ослепив меня буйством света от пронзительно синего небосвода. Силуэт в дверном проеме не принадлежал моему брату.

— Ого-го! Очнулся, малой! — загрохотал голос, в котором мне смутно послышалось что-то знакомое. — Я уж грешным делом решил, что ты не жилец. Притащили бледного — жуть, что вчерашний покойник. Да видать, твои братья-чароплеты свое дело знают. Сутки от тебя не отходили, теперь дрыхнут мертвецким сном.

— А… С кем… имею честь?.. — выдавил я из себя.

Моих губ коснулся кубок, и я сделал глоток, ощутив божественную прохладу чистой воды. Обернувшись, я увидел омраченное заботой лицо Эйлин. Она по-прежнему хранила молчание, но ее глаза блестели от нависших слез.

— Имеешь честь? Ха! Капитан «Святого Иакова» собственной персоной!

— «Святой Иаков»? Певчий Джон? Но ведь…

— Он самый! — хохотнул капитан. — Оклемаешься, приятель, — выбирайся на палубу. Отличная погода, норд-вест нам в корму, и языческие боги на нашей стороне, даже если весь христианский мир против!

— Бог тьмы и урагана? — слабо усмехнулся я.

— Бог тьмы и урагана! — согласно кивнул Певчий Джон и, загоготал так, что с деревянных досок надо мной осыпался ворох опилок.

Когда он вышел наружу, с грохотом захлопнув за собой дверь, я вновь обернулся к Эйлин. Она взяла мою ладонь тонкими пальцами и робко улыбнулась — впервые с момента своего освобождения. Я прикрыл глаза и почувствовал, как накопленное за последние дни напряжение покидает мои тело и разум. «Святой Иаков» нес меня в неизведанные восточные земли, попутный ветер раздувал паруса, яркое солнце изгоняло тьму из наших душ и волны шептали, что все еще может быть хорошо, просто не может быть иначе, и даже грядущая встреча с самой Смертью не в силах этого изменить.

Не открывая глаз, я улыбнулся в ответ и сжал пальцы Эйлин.

— Я дальше не могу, — прошептала Гермиона, отстраняясь от манускрипта. — Мне нужна пауза.

— Почему? Что случилось? — Гарри приобнял ее за талию, обеспокоенно глядя в покрасневшие от слез глаза.

— Потому что я знаю, чем все закончится. Они умрут, понимаешь? Уже умерли. Может быть, все будет не совсем так, как в сказке барда Бидля, но вряд ли изменится главное. Да, Игнотус должен дожить до старости, но его братья… Пройти путь, полный опасностей, и получить в награду смерть — это просто ужасно.

Гарри легко коснулся пальцами ее щеки, смахивая слезу. Он уже не удивлялся невероятному сочетанию острого рационального ума с неожиданной чувствительностью, которые воплотились в его девушке, — он принимал это как данность, не считая недостатком Гермионы. Его собственные чувства по отношению к обреченным братьям Певереллам, потомком одному из которых он приходился, можно было охарактеризовать разве что как легкую грусть: в конце концов, речь шла о событиях давно ушедших дней, и он в любом случае не мог ничего изменить. «Но именно это пытался сделать Кадм, — услышал он окрашенный иронией внутренний голос, в котором ему почудились нотки профессора Квиррелла, — изменить то, что уже свершилось».

— В сказках барда Бидля Певереллы совсем другие, — сказал он наконец. — Может быть, развязка не будет настолько мрачной.

— Тут кровь на каждой странице, Гарри, — покачала головой Гермиона. — Это мрачная и тяжелая история. В ней не может быть хэппи-энда.

Она сделала несколько шагов по направлению к выходу и села на ступеньку, обхватив руками загорелые колени. Гарри хотел было разместиться рядом, но взглянув еще раз на поникшую фигурку девушки, решил, что компания Гермионе сейчас нужна меньше всего. Поэтому он просто пробормотал в задумчивости:

— Интересно, что за магия Пустоты здесь упоминается? Барьер формы и все такое…

— Ты разве не понял? — отозвалась Гермиона, не поворачивая головы. — Это метрическая магия. И топологический барьер. Просто на языке древней Англии сформулировать это было сложно.

— А страна, в которую направляются братья, — это, должно быть…

— Албания, — ответил до сих пор молчавший Эдди Рассел. — Княжество Арберия занимало примерно северную часть современной Албании. Предвосхищая ваш вопрос, Гарри, — да, Тирана и Храм Творения располагаются именно там.

Гарри поежился, как от холодного ветра, чему не помешал даже раскаленный воздух летнего Непала. Храм Творения! Место, где они с Гермионой появились на свет. Это место преследует его, где бы он ни находился. Все пути выходят оттуда и заканчиваются там. Даже в этой невероятно древней рукописи между строк видна тень Третьего Источника, словно это некий центр мироздания, что бы ни понимать под этими словами.

Монах по-прежнему неподвижно восседал в центре треугольника. Почему-то Гарри был уверен, что он владеет знаниями, которые значительно превышают все, что они способны вычитать в рукописи Игнотуса. И все же по общему молчаливому согласию никто не пытался обратиться к единственному обитателю храма, по крайней мере, до тех пор, пока они не закончат чтение.

Он молча подошел к сидящей Гермионе. Девушка подняла на него взгляд, и Гарри с облегчением отметил, что ее слезы уже высохли, а лицо, хотя и по-прежнему грустное, все же отражало душевное спокойствие. Она встала, опершись о его подставленную руку, отряхнула шорты и решительно направилась вглубь храма.

— Я готова читать дальше, — сказала она. — Пора узнать, что произошло на пути в Албанию.

Первые два дня плавания почти не отложились в моей памяти. Общая слабость и спутанные мысли, частое забытье, перемежавшееся с невнятными и тревожными сновидениями — вот почти все, что я запомнил из этого краткого периода. Время от времени в мою наскоро оборудованную каюту заходил Кадм или Антиох, справлялся о моем самочувствии и терпеливо сидел рядом, пока я вновь не проваливался в очередной сон.

На третий день, когда «Святой Иаков» скользил вдоль скалистого западного берега Бретани я, шатаясь и опираясь на руку Эйлин, покинул каюту, которая раньше, судя по отчетливому смоляному запаху, служила отделением для перевозки ценных сортов дерева, и выбрался на палубу. Погода к этому моменту испортилась, сильный боковой ветер нещадно раскачивал судно, идущее крутым правым галсом, что отнюдь не улучшало мое самочувствие. Я оперся на фальшборт и только тогда обессиленно выдохнул, глядя вниз на бурлящую воду цвета старого свинца, в которой трепетали наши отражения.

Украдкой покосившись на девушку, я неожиданно наткнулся на встречный взгляд. Она редко отводила от меня глаза и еще реже отходила в сторону. В другой ситуации такое поведение могло показаться навязчивым, но только не сейчас. Пусть само мое присутствие было для нее сродни убежищу, где можно укрыться от ужасов окружающего мира, осознание того, что я ей нужен, как ни странно, вселяло уверенность и в меня самого.

— Решил проветриться, братишка? — спросил подошедший Антиох и стал по другую сторону от Эйлин, которая по-прежнему придерживала меня за локоть, словно опасаясь, что от слабости я свалюсь за борт.

— Надо же когда-то вставать на ноги, — пожал я плечами. — Сколько нам плыть до Арберии?

— Певчий Джон уверяет, что от двух до четырех недель, если не влипнем ни в какую историю. Точнее сказать не может: слишком уж от ветра зависим. Рассказывал даже, как однажды у него ушла целая неделя только на то, чтобы добраться до Франции: то штиль, то встречный ветер.

— А у Амара сколько времени ушло?

— Спросил бы, будь он с нами.

Я резко обернулся, отчего мир еще с полминуты вращался вокруг меня, а слюна приобрела металлический привкус. Амар не с нами? Неужели погиб? Почему я узнал об этом только сейчас? Антиох, встретив мой взгляд, горько усмехнулся и ответил на невысказанный вопрос:

— Так и не пришел к отплытию. Пришлось отчаливать, пока еще была возможность. «Святой Иаков» — отличный корабль, но от королевских галер ему не уйти. Мы уж не стали тебе сразу говорить…

Итак, мы остались без проводника, и единственная наша надежда на продолжение пути — пресловутый Голем из Круи, до которого еще нужно добраться. Я покачал головой в смятении. Таинственный монах казался мне почти всесильным: с таким холодным спокойствием он встречал любую угрозу, так неистово сражался, так прозорлив оказывался раз за разом, что со временем я перестал даже думать о том, что и он человек из плоти и крови, способный погибнуть в бою. С другой стороны, кто сказал, что он погиб? Амара могли задержать тысячи причин помимо смерти.

В лицо ударил внезапный порыв соленого ветра. Парус над головой оглушительно хлопнул, мачта заскрипела. С бака послышался раздраженный окрик Певчего Джона, и два жилистых матроса подтащили к фальшборту сорвавшийся с крепления шкот, чтобы водворить его на место.

— Пьяницы сухорукие! — беззлобно рыкнул на них капитан, проходя мимо, и с довольной ухмылкой остановился перед нами, окутанный аурой перегара.

Я вопросительно взглянул на Антиоха, на что тот лишь едва заметно пожал плечами, словно бы говоря: мне нет дела до его пьянства, пока он способен проложить курс длиной в три тысячи миль и провести по нему судно. И все же… Да, я нисколько не ожидал трезвого образа жизни от бывалого моряка, но Певчий Джон, казалось, не просыхал вовсе. Тем не менее, повторно оглядев его, я был вынужден признать: вино не имело над ним власти. Несмотря на то, что «Святой Иаков» нещадно раскачивало, капитан стоял на палубе как влитой, причем без малейших усилий. Спутанные седые волосы, усыпанные кристаллами соли, трепетали от порывов ветра, время от времени обнажая глубокий уродливый шрам от скулы к правому виску, оставленный, похоже, пиратским фальшионом. И этот взгляд — совершенно трезвый, с оттенком бесшабашной веселой злости, — довершал картину, делая понятным выбор Кадма. Пусть Певчий Джон оставался пьяницей, но он действительно отличный капитан.

— Что-то случилось, капитан? — обратился я к нему.

— Пока ничего. Вот только, гм… — Певчий Джон помедлил, подбирая слова. — Словом, уже второй день за нами следует какое-то судно. Тоже ког, как и «Святой Иаков». Я поначалу думал, что какой-то торговец просто идет тем же курсом, поэтому пару раз намеренно отклонился к западу. Так вот, не отстает. Но и догнать, однако же, не пытается.

— Думаешь, пираты? — нахмурился Антиох, вглядываясь в туманную даль за кормой.

— Точно нет, — покачал головой капитан. — Те атакуют сразу, а не выслеживают сутками. И ког для них — не самое подходящее судно, он хорош в обороне, а для преследования и абордажа — ни к черту.

Мы прошли на корму и поднялись на квадратную площадку, огражденную толстыми дубовыми щитами с прорезанными в них бойницами. Мне сразу стало понятно, почему корабль такого типа хорош в обороне: несколько арбалетчиков, укрывшись здесь, смогут сеять смерть и хаос в команде любой пытающейся атаковать галеры и при этом оставаться прекрасно защищенными от стрел неприятеля.

— Сколько человек в нашей команде? — поинтересовался я, с уважением оглядев укрепленную площадку.

— Одиннадцать, считая со мной, — отозвался капитан. — И четверо пассажиров, — добавил он, ухмыльнувшись. — Отобьемся, если что. Не впервой. Вон в том направлении, видите? Идет тем же галсом.

Я вгляделся в указанном направлении и с трудом разобрал очертания парусного судна, однако без каких-либо подробностей. Как Певчему Джону, который уже в годах, удалось рассмотреть тип корабля на таком расстоянии? Воистину орлиное зрение!

— Думаешь, это снова он? — спросил я Антиоха.

— Наш таинственный убийца? Похоже на то, — кивнул мой брат. — Это его тактика: держать нас в поле зрения, но никогда не приближаться.

Эйлин судорожно сжала мой локоть, и, обернувшись, я разглядел неприкрытый страх в ее глазах. Я успокаивающе погладил ее ладонь, и это, как ни странно, подействовало: страх не ушел, но лицо ее просветлело, и она даже сделала попытку робко улыбнуться мне.

— Не волнуйся, Эйлин, — тихо проговорил я. — Пока ты с нами, никто не причинит тебе вреда.

— Что ж, — подвел черту Антиох, направляясь к спуску на палубу, — пока непосредственной угрозы нет. А раз так, значит и беспокоиться раньше времени не стоит. Да, еще, — обернулся он ко мне, — Кадм хотел увидеть тебя, когда ты будешь в силах подойти. Он в нашей каюте под баком.

— Проклятье, Итан, что ты творишь? — послышался за спиной раздраженный голос кормчего. — Забыл, как я тебе показывал? Не дергай колдершток, тяни медленно, иначе румпель ко всем чертям заклинит!

Последовали сбивчивые оправдания юнги, но мы их уже не слушали, направившись к баку, увенчанному пузатым котлом не вполне ясного назначения. Котел сиял надраенной медью, а из его бока отходила короткая труба, проходившая справа от бушприта и соединенная с массивными кожаными мехами. Вся эта конструкция была огорожена такими же дубовыми щитами, как и верхняя часть юта, где мы только что были. Какое-то оружие? Мне показалось, что я видел нечто подобное на иллюстрации в одном из трактатов, посвященном истории морских сражений, но сейчас никак не мог вспомнить, о чем шла речь в этом труде. Поэтому, еще раз окинув взглядом необычную конструкцию, я решительно направился ко входу, расположенному ниже.

Эйлин не отходила от меня ни на минуту. Не сразу я осознал, что это не просто проявление заботы о своем спасителе, хотя со стороны могло показаться именно так: девушка поддерживала меня под локоть, куда бы я ни пошел, часто заглядывая мне в глаза, чтобы уловить любые изменения в моем самочувствии. Однако стоило мне нырнуть в полумрак узкого помещения под баком, вынужденно освободив свой локоть из тонких пальцев Эйлин, чтобы протиснуться между переборками, как она хрипло вдохнула, метнулась за мной следом и снова вцепилась мне в руку, затравленно озираясь вокруг.

Тесное темное помещение. Нетрудно было догадаться, что оно воскрешает в ее памяти. Эйлин держится за мою руку не только ради желания помочь мне, хотя я уверен, что и это имеет для нее значение. Но в первую очередь она цепляется за меня подобно утопающему. Держится за живого человека, чтобы вновь не остаться одной в темной каменной могиле, пусть даже сейчас полдень, а вокруг нас — необъятный морской простор. Я едва удержался от того, чтобы вновь сказать, что все в порядке и что ей ничего более не угрожает, пока она под нашей защитой. Возможно, она нуждалась в таких словах, но не обесценятся ли они, если повторять их снова и снова?

Кадм сидел за узким деревянным столом и болезненно щурился, вглядываясь в текст тонкого пожелтевшего манускрипта при свете сильно коптящей свечи. Увидев нас, он кивнул, захлопнул рукопись, вложив между страниц гусиное перо, и неторопливо поднялся навстречу.

— Рад, что тебе лучше, Игнотус, — серьезно сказал он, доставая небольшой сверток из складок мантии. — Вот это — для Эйлин. Антиох сделал основу, а я кое-что улучшил.

Он развернул потертый пергамент, и я увидел искусно сделанную палочку из светлой красноватой древесины.

— Молодая ольха, — продолжил Кадм, — это лучшее, что можно придумать для волшебника, гм… лишенного дара речи. Отлично работает с невербальными заклинаниями. С материалом для сердцевины, увы, похуже: мы почти все дома оставили. Если бы знать, что понадобится в дороге… Словом, я решил, что пока сгодится волос вейлы. Устойчивые чары с такой сердцевиной создать сложно, но в бою она не подведет, а для нас это самое главное.

Эйлин благодарно кивнула и протянула руку. Ее пальцы сомкнулись на древке с неожиданной твердостью, пристальный взгляд скользнул по гладкой поверхности, покрытой тонкой вязью рун, которые Кадм использовал для усиления магического потока. В глазах девушки мелькнула тень мимолетного усилия, и чернильница на столе, дрогнув, обратилась в изящную бронзовую статуэтку, изображавшую, как мне показалось, греческую нимфу в легком хитоне, в которой, присмотревшись, я узнал саму Эйлин. Пришлось в который раз себе напомнить: какой бы уязвимой и по-детски беззащитной ни казалась мне Эйлин, она все же оставалась полноправной волшебницей, выпускницей Хогвартса. Трансфигурацией она владела мастерски, и способность говорить ей для этого не требовалась.

Статуэтка вновь обратилась чернильницей, и я замер от пришедшей в голову идеи. Эйлин не может говорить, это верно. Перенесенное жуткое испытание искалечило ее душу, и мы не знаем, когда она сможет оправиться от раны. Но утратила ли она способность записывать свои мысли? Если дать ей чернильницу и пергамент, то, возможно, она сможет рассказать что-то важное. Может быть, о том, кто убил ее отца и похитил ее саму.

— Присаживайся, брат, — прервал Кадм мои мысли. — И ты, Эйлин, тоже. Это не единственное, ради чего я позвал вас. У меня было время как следует подумать без того, чтобы каждую минуту ждать нападения… И, признаться, теперь я в сомнениях. Правильно ли мы поступили?

— О чем ты? — спросил я, присаживаясь на узкую скамью рядом с Эйлин. — Ты думаешь, что лучше было дождаться Амара?

— И это тоже… Но главное, я не знаю теперь, ждет ли нас желаемое в конце пути, даже если мы успешно завершим его. Пусть Кали — богиня, но что с того? Как можно вернуть к жизни — к настоящей жизни, а не жалкому подобию, — того, кто давно умер? Ты знаешь меня: я не сдаюсь, встретив сложную задачу, и знаю, как работает магия. Но здесь… Игнотус, я не могу даже предположить, какая сила способна на это. Понимаешь? Бывает, что задача слишком тяжела для меня, но я хотя бы могу представить себе, в каком направлении надо двигаться. Но только не здесь. Сейчас все выглядит так, словно я пытаюсь нарисовать треугольный круг.

— Но Амар иного мнения. Думаешь, он лжет? Зачем ему это?

— Нет, совсем не обязательно. Возможно, он попросту искренне верит своей госпоже, а вот она… — Он покачал головой, сжав губы. — Сам понимаешь, я никогда не имел дела с языческими богами, и не был уверен в самом их существовании. Святые отцы утверждают, что все они — просто демоны, исполняющие волю отца лжи. Меня сложно назвать добрым христианином, как и большинство иных волшебников, но что, если в этом они правы? «Последний же враг истребится — смерть», так сказано в Писании, верно? Если мы плывем прямиком к врагу всего человечества, на что мы можем рассчитывать, в самом деле?

— Понимаю твои сомнения, Кадм. Я и сам изначально их полон. Но чем тебе могу помочь я? Мне известно не больше твоего, напротив.

Кадм опустил голову и надолго замолчал. Казалось, он собирается с духом, чтобы сказать что-то важное, но отчего-то не может решиться. Наконец он глубоко вдохнул и выпалил:

— Скажи мне честно, брат, я безумец?

Я возмущенно вскинул голову, но он нетерпеливым жестом прервал мой готовящийся сорваться с губ протест.

— Нет-нет, не надо меня подбадривать, я обращаюсь совсем не за этим. Думаю, я готов услышать правду сейчас, и лучше, если я услышу ее раньше. У Антиоха спрашивать такое бесполезно: он до седин будет считать себя моей нянькой, поэтому скажи мне, Игнотус, не безумен ли я? Безумец и одержимый считает себя здоровым, и потому не мне судить о своем состоянии.

Сделав глубокий вдох, я как можно спокойней ответил:

— Кадм, ты умнейший человек из тех, кого я знаю. Твоя душа ранена, но разум здоров, и я готов поклясться в этом. Может быть, твоя мечта несбыточна, и нам никогда не вернуть твою любимую в мир живых, но я отдам жизнь за то, чтобы это произошло.

Он положил мне руку на плечо и заглянул мне в глаза, словно сомневался в том, что я говорю серьезно. Затем едва заметно кивнул и отвернулся.

— Спасибо, Игнотус, — тихо сказал он. — Надеюсь… Я очень надеюсь, что наше путешествие не приведет нас к с… Проклятье! — он невесело рассмеялся. — Именно к Смерти оно и ведет нас.

* * *

Когда Эйлин привела меня в каюту, я уже едва держался на ногах. Голова кружилась, и от слабости в глазах плясали цветные пятна. Я почти упал в свою кровать и благодарно улыбнулся девушке, надеясь, что моя улыбка не оказалась похожей на мучительный оскал умирающего.

Она, не отводя от меня взгляда, разместилась на придвинутой к переборке простой деревянной кровати. Совсем недавно необходимость спать в одном помещении с чужой девушкой могла бы изрядно смутить меня, но сейчас ничего подобного я не испытывал. Во время морского путешествия даже монарх вынужден поступиться удобством и забыть о многих условностях, что уж говорить о нас? Меня беспокоило другое.

— Эйлин, наше путешествие будет долгим и опасным, — сказал я. — и мне не хочется, чтобы с тобой что-то случилось. Если у тебя есть родственники где-нибудь, мы могли бы пришвартоваться в ближайшем порту и найти для тебя корабль, идущий в Англию.

Она бросила на меня взгляд, как мне показалось, полный обиды, и отрицательно покачала головой.

— Я не пытаюсь прогнать тебя, Эйлин, — со вздохом проговорил я. — Но ты должна понимать, кто мы и куда направляемся. Не знаю, что тебе успели рассказать мои братья, но ты слышала, о чем я говорил с Кадмом. Да, мы идем на поклон к самой богине Смерти… если мифы не лгут. Мы не знаем, что поджидает нас в конце пути и сможем ли мы вернуться обратно. Ты понимаешь это?

Она просто кивнула, не колеблясь ни минуты, и я устало прикрыл глаза. В эти дни мне сложно было думать о чем-то кроме выживания, но Эйлин… Что я чувствую в действительности по отношению к ней? Я готов рисковать жизнью ради нее и заботиться о ней, но какая часть моего отношения — всего лишь продукт воспитания и можно ли сказать, что я увлечен ею? Наверное, нет. Определенно нет: я слишком мало знаю об этой девушке. И все же…

Я слегка приоткрыл глаза, надеясь, что она не увидит моего взгляда сквозь опущенные ресницы. Свет, пробиваясь в щель между досками потолка, падал на ее волосы, окутывая их дрожащим мягким сиянием. Ее темно-красное платье, которому магия почти вернула исходное состояние, свободно облегало фигуру, а вышитые на нем золотистые цветы превращали Эйлин едва ли не в мифическую дриаду из ночного леса. Да, пальцы недавней пленницы моста все еще несли на себе кровавые следы тех жутких дней, в течение которых она пыталась голыми руками процарапать известковые швы в каменной кладке. По-прежнему осунувшееся лицо все еще заставляло помнить о времени заточения, но в глаза вернулся блеск, а губы все чаще складывались в мимолетную и грустную, но все же улыбку. Она была по-настоящему красива до похищения, и ее красота вновь расцветала с каждым проходящим днем, пока «Святой Иаков» неторопливо скользил по волнам к цели нашего путешествия.

Корабль ощутимо накренился, возвещая смену галса, парус шумно затрепетал под порывами ветра, сквозь который донесся сильный голос Певчего Джона, хотя и окрашенный хрипотцой. Песню я узнал сразу.

«— Пусть мой супруг вернется в дом,

Избегнув страшной доли,

Меня ж ты жди на дне морском,

На сумрачном престоле.

И вот она, шагнув за борт,

Уходит вмиг под воду.

И больше по дороге в порт —

Ни тени непогоды.

Гервасий горестью убит,

Но с этих пор поныне

Всегда в пути его хранит

Живущая в пучине.»

Насколько же укоренилась в человеческой душе идея жертвы! Высшие силы никогда не одаривают бесплатно: они всегда требуют платы, и платой в конце концов оказывается жизнь близкого человека. Что потребует от нас взамен богиня Смерти?

Наверное, нет смысла задаваться такими вопросами, не пройдя и четверти пути. Добравшись до цели, мы сами будем принимать решение о плате, а сейчас мне нужно набраться сил, чтобы встретить во всеоружии любые опасности, поджидающие нас на пути. Чтобы помочь своим братьям и защитить Эйлин, которая и без того насмотрелась ужасов в своей недолгой жизни.

Когда я вновь посмотрел на нее, она уже спала, и, судя по беспокойному движению глаз под веками, видела сон. Сомневаюсь, что ее сны несли успокоение после всего пережитого, но отдых ей нужен не меньше, чем мне самому. Сумерки на море спускаются быстро: свет, пробивающийся сквозь дощатый потолок, уже померк, и я, перевернувшись на спину, стал дожидаться прихода сна под мерные удары волн и скрип снастей.

Мне почти удалось заснуть: я перестал отличать отголоски собственных мыслей от звуков окружающего мира, медленно погружаясь в липкую хмарь, возвещающую забытье. Пронзительный крик, донесшийся с палубы, не сразу разбудил меня, едва пробившись сквозь заслоны угасающего разума. Только когда он повторился, я, осознав, что происходит нечто из ряда вон выходящее, сел на своей кровати, тупо вглядываясь в темноту. В следующее мгновение я соскочил на пол, тут же зашатавшись от нахлынувшей слабости и чуть не сбив с ног уже проснувшуюся Эйлин. Выйдя наружу, я, борясь с дурнотой, поспешил в сторону кормы, откуда доносились крики.

Еще до того, как я взобрался на ют, мне стало ясно, что случилось непоправимое. На покосившемся колдерштоке безвольно повисло грузное тело кормчего Грегори. Кровь из располосованного горла, стекая по руке кормчего, уже образовала на палубном настиле лужу, которая в неясном свете штормового фонаря казалась почти черной. Рядом с ней, упав на колени, дрожал то ли от страха, то ли от промозглого ветра юнга, которого, кажется, звали Итан: он не отводил от покойника широко раскрытых глаз, безотчетно кутаясь в поношенную матросскую куртку с оторванным рукавом.

Эйлин, взобравшись за мной следом, положила руку мне на плечо: я почувствовал, как судорожно сжались ее пальцы. Дыхание смерти вновь настигло нас — даже здесь, в семи сотнях миль от берегов Англии.

— Что тут, дьявол вас побери, произошло?! — рыкнул Певчий Джон, взбежав по лестнице на ют, и замер, увидев открывшуюся перед ним картину.

Юнга наконец оторвал взгляд от убитого, затравленно обернулся в сторону капитана, после чего, судорожно сглотнув, вскочил на ноги и понесся к фальшборту. Судя по звукам, его мучительно рвало.

— Эй, парень, — обратился к нему долговязый помощник капитана, подоспев как раз вовремя, чтобы захватить сцену, — успокойся и расскажи, что тут произошло. Ты видел убийцу?

Итан нерешительно обернулся, вытирая рот единственным оставшимся рукавом, и отрицательно помотал головой.

— Я услышал, как Грегори вскрикнул наверху, — сказал он, — и решил, что он зовет меня. Поднялся на ют, а здесь…

Юнга всхлипнул и опустил голову. На лице капитана я впервые увидел нерешительность: до сих пор он, как мне казалось, всегда точно знал, что и как делать. Оттеснив меня в сторону, к телу решительно подошел Кадм, поднимая палочку, и яркий белый свет, зажженный его заклинанием, озарил место преступления в мельчайших деталях. Кадм осторожно приподнял повисшую голову покойника и вгляделся в рану на горле.

— Смотрите! — коротко бросил он мне и подоспевшему Антиоху.

Я осторожно подошел ближе, стараясь не ступить в лужу крови, и посмотрел туда, куда указывал брат. Горло мертвого моряка еще при жизни потемнело от жгучих солнечных лучей и ветра, но недостаточно, чтобы я не заметил: края раны изогнулись и почернели. Тот же самый яд. То же самое оружие. Еще одна бессмысленная смерть.

— Это наш убийца, про которого я рассказывал, — буднично сообщил Антиох капитану, оторвавшись от разглядывания разреза на горле покойника. — И он сейчас где-то на твоем корабле, дружище. А раз так, значит, нас преследует кто-то другой.

— Прошу простить нас, капитан, — обратился я к Певчему Джону. — Мы притащили за собой…

— Брось, парень, — остановил меня тот, мрачно покачав головой. — Грегори был хорошим другом, хоть и буйного нрава, но он знал, на что идет. Мореходство — опасное дело, мало кто из наших доживает до старости. А если этот ваш головорез, Ночная Тень, или как там твой братец называл его… Если он на моем корабле, то ему уж точно не скрыться.

— Тень? — переспросил я у Антиоха.

— Надо же его было как-то называть, — пожал тот плечами и развернулся в сторону команды, сгрудившейся под ютом. — Сейчас не самое удобное время для поисков. Однако вряд ли кто-то из вас будет в безопасности этой ночью, если мы не поймаем убийцу. И лучше всего сделать это как можно раньше, пока он не успел подготовиться и замести последние следы. Капитан! Ты лучше всех знаешь свое судно, тебе и следует организовать поиски. И предупреждаю: никто и ни при каких условиях не должен оставаться один, если он желает дожить до утра. Мы имеем дело с одним из самых опасных людей в истории Англии, помяните мое слово.

Певчий Джон кивнул и обратился к помощнику:

— Кайл, иди с чародеями и возьми с собой мальчишку, пусть будет на виду. Осмотрите верхнюю палубу и бак. Лестер, ты остаешься здесь вместо Грегори. Хью, ты тоже, будешь его прикрывать. Все остальные — за мной, спускаемся в трюм. Там чертовски много мест, где можно спрятаться.

Подождав, когда капитан с остальной частью команды скрылись под палубой, мы с братьями и Эйлин выстроились цепью, взяв в руки палочки. Кайл с юнгой разместились позади нас. Я сильно сомневался, что от меня будет много толку в случае сражения, но хотя бы уж смогу отвлечь внимание противника на себя.

— Что с тобой, Кадм? — внезапно спросил Антиох. — Ты никак боишься?

Кадм презрительно фыркнул и покачал головой.

— Я почти уверен, что нам ничего не угрожает: ты же помнишь, как ведет себя Тень. Дело в другом. Мы не найдем никакого убийцы. И капитан в трюме — тоже.

— Думаешь, он уже покинул судно? — с сомнением спросил я.

— Нет, Игнотус. Все куда хуже. Я думаю, что Тень — один из нас.

Утро после бессонной ночи, вопреки ожиданиям, не принесло никаких новых сведений.

— Это исключено, — покачал головой Певчий Джон, выслушав нас, — я свою команду знаю, и поверьте мне, Грегори всем нам был другом. Любой из нас обязан ему жизнью, и не раз. Он ведь не всегда был кормчим: лет пятнадцать назад я нанял его для охраны судна. Пока ему не разрубили колено в той самой стычке с пиратами в северных водах, где мне досталось это.

Он ткнул пальцем в свой шрам, натянув кожу лица, что сделало его и без того хмурый взгляд еще более свирепым. И все же за этой уверенностью капитана промелькнуло нечто, здорово отдающее тревогой. Действительно ли он знает свою команду так хорошо, как хотел бы думать?

— И как долго? — невозмутимо спросил Кадм и, наткнувшись на непонимающий взгляд капитана, пояснил: — Как долго все они служат в команде?

Капитан издал неопределенный звук и в задумчивости почесал спутанную седую бороду, вглядываясь в скользивший у самого горизонта мрачный берег Кастилии. Посмотрев в ту же сторону, я понял, что берег, в общем, ни при чем: в солнечную погоду он мог бы даже выглядеть вполне жизнерадостно. Однако туманная дымка и стремительно скользящие к горизонту низкие облака придавали всему окружающему неприятный призрачный оттенок, словно мы все никак не могли проснуться от тяжелого полуденного сна.

— Все по-разному, конечно, — ответил наконец Певчий Джон. — Но каждый — не меньше пяти лет. За исключением Итана и Хью, конечно же.

— Хью? — заинтересовался я.

— Да, он сейчас в охране. Нанял его на днях в порту вместо бедолаги-Галена, которого свалила лихорадка. Конечно, шибко дружелюбным Хью не назвать, но он честен и свое дело знает. Я говорил с другими торговцами, они уже брали его к себе раньше.

— Сразу видно, что ты не слышал про оборотное зелье, приятель, — хмыкнул Антиох. — Не знаю, насколько хорошо Тень владеет магией и зельеварением, но с магами дружбу точно водит.

Я покосился на старшего брата, который озвучил в точности то, о чем я думал весь остаток ночи с момента убийства. Нам так и не удалось найти постороннего на судне. Да, Тень умеет прятаться, в чем мы не раз успели убедиться по дороге в Лондон, но здесь, в пределах одного стофутового корабля?

— Тень может оказаться и метаморфом, — заметил Кадм, — и тогда все гораздо хуже. Зелье рано или поздно заканчивается, а пронести на судно и спрятать достаточно большие запасы не так просто. Отсюда ясно, что делать дальше: искать его тайник. Думаю, будет лучше, если я этим и займусь. Капитан, где на судне удобней всего спрятать несколько бутылей с жидкостью?

— В трюме среди припасов, само собой, — пожал плечами Певчий Джон. — Я могу отправить кого-нибудь…

— Не стоит, — покачал головой Кадм. — Магия поможет мне быстрее отыскать зелье, а твой человек, чего доброго, как раз и окажется Тенью. Да, и еще… Пока я буду искать, кому-то следует опросить экипаж. Возможно, кто-то из них видел или слышал что-то важное. Игнотус… Переговоры — это по твоей части.

У Антиоха по мере того, как говорил Кадм, на лице все более явственно проступал скепсис: старший брат не терпел, когда кто-то дает распоряжения, не посоветовавшись с ним. В конце концов он не выдержал и, скрестив руки на груди, язвительно заметил:

— Может, тогда уж и мне дашь парочку заданий, братец?

— Пожалуй, — не заметив сарказма, отозвался Кадм. — Присматривай за командой и в особенности за капитаном. Мы не можем допустить еще одного убийства, а твоему чутью я полностью доверяю.

Певчий Джон даже поперхнулся при этих словах и обратил на Кадма возмущенный взгляд.

— Что?! Как это понимать: «присматривай за капитаном»?

— Очень может быть, что твоя жизнь под угрозой, дружище, — спокойно пояснил мой брат. — Подменив тебя, Тень сможет диктовать свои условия всем на этом судне.

Я был рад, что Кадм, которого я знал ранее, постепенно возвращется. Деятельный, проницательный, все замечающий и способный планировать на несколько ходов вперед — насколько же он отличался от опустившегося пьяницы, которого я видел еще месяц назад, и даже от плененного безумной надеждой и отрешенного от мира пилигрима, кем он был по дороге в Лондон! Мое настроение заметно улучшилось, несмотря на мрачноватые обстоятельства, ставшие причиной преображения моего брата.

Оставшись вдвоем с Эйлин, я бросил взгляд на горизонт, откуда надвигался темный строй грозовых облаков, и моя радость снова уступила место беспокойству. Следовало ожидать, что погода рано или поздно испортится, но почему именно сейчас? В суматохе, которая поднимется в начале серьезного шторма, что-либо выяснить будет куда сложнее. Мне следовало поторопиться.

Одно хорошо: я не испытывал особых сомнений по поводу того, с кого начать все эти распросы. Конечно же, с того, кто первым наткнулся на покойного Грегори, благо мальчишка с угрюмым видом стоял, прислонившись спиной к широкой поверхности мачты. Заметив мое приближение, он явно струхнул и огляделся по сторонам, как будто собирался удрать подальше. Возможно, так и было, особенно если он наслушался баек про злых чародеев, служащих дьяволу.

— Итан… — осторожно обратился я к нему, — так ведь тебя зовут, верно? Можно задать тебе несколько вопросов?

Юнга поднял на меня настороженный взгляд и сдержанно кивнул.

— Тебе показалось, что Грегори зовет тебя. Помнишь, ты рассказывал нам сегодня ночью? Почему тебе так показалось? Он произнес твое имя?

— Нет, — покачал он головой. — Просто Грегори в последнее время учил меня управлять кораблем. Звал меня, когда меняется ветер, чтобы я сам стал на другой галс. Я подумал, что снова…

— Давно он учит тебя?

— Да вот, как с якоря снялись.

— А сам ты здесь как долго?

— Уже год, — ответил Итан и, опустив голову, тихо добавил: — Грегори… был моим лучшим другом.

— Капитан сказал, что он всем здесь был другом. Это так?

— Наверное, — пожал плечами юнга и потер озябшую от промозглого ветра бледную руку. — Да, я думаю, что он со всеми хорошо ладил, мистер… чародей.

— Зови меня Игнотус, — улыбнулся я ему, протянув ладонь.

Итан серьезно кивнул и ответил неожиданно крепким для своего возраста рукопожатием. Как видно, детство парнишки не отличалось безмятежностью. Да и как иначе он очутился бы здесь?

— Найдите этого… человека, — сказал он. — Вы ведь найдете его?

— Никаких сомнений, Итан, — ответил я, вложив в свои слова как можно больше твердости. — Ты не представляешь, на что способен мой брат Кадм. Он очень умен. Никакой убийца не сможет с ним тягаться. И знаешь… Не стоит тебе оставаться на палубе одному, хорошо? Иди лучше в кубрик ко всем остальным. Заодно и согреешься, — добавил я, указав на его оторванный рукав.

Этот совет был как нельзя более уместен: мощный порыв бокового ветра накренил судно и хлестнул нас тысячами ледяных капель. Итан хмуро кивнул и направился в сторону лестницы, ведущей к палубной надстройке. Эйлин поежилась и крепче сжала мой локоть. Только сейчас я понял, что она по-настоящему замерзла в своем платье, совершенно не годящемся для морских путешествий, да еще и в такую погоду. Отвести бы ее в нашу каюту, но не оставлять же ее там одну, в самом деле!

— Эйлин, — решительно обратился я к ней, — ты тоже иди с ним. У тебя ведь зуб на зуб не попадает, а в кубрике тепло.

Она покачала головой и только сильней вцепилась мне в руку. Ее губы разомкнулись, будто она пыталась что-то сказать мне, но все, что Эйлин смогла выдавить из себя, — это жалобный всхлип.

— Эйлин, пожалуйста! — поспешно сказал я, увидев, что она в одном шаге от того, чтобы разрыдаться. — Ты же видишь: приближается буря, а мне еще нужно поговорить с Хью, да и не только. Иди в кубрик, прошу тебя!

Она подняла на меня взгляд, полный обиды, разжала пальцы и понуро пошла следом за юнгой. Настроение у меня испортилось окончательно, и начавший накрапывать холодный дождь его отнюдь не улучшил. В сердцах выругавшись, я направился к юту, где у колдерштока, бросая на мрачные небеса столь же мрачный взгляд, стоял Лестер. Меня, однако, сейчас интересовал не он, а прислонившийся к фальшборту Хью, поминутно терший глаза и широко зевавший: выспаться ему сегодня так и не удалось.

Моему появлению он не обрадовался.

— Приятель, с чем бы ты ни пришел, говорю сразу: помочь не смогу. Как только меня сменят, я намерен пойти спать, и потрачу на это не менее суток. Поищи кого-нибудь еще.

— Я всего лишь хотел задать пару вопросов, Хью. И это важно.

— Какие еще вопросы? Если про убийство, так я ничего и никого не видел, я валялся в кубрике и смотрел сны.

— Если в кубрике, — нахмурился я, — значит, там наверняка были и другие? Они могут это подтвердить?

— Парень, ты что, туговат на ухо? — раздраженно отозвался Хью. — Я же сказал, что спал и понятия не имею, кто там еще находился. Когда я проснулся от всех этих воплей, никого вокруг уже не было…

— Я могу подтвердить, — спокойно заявил Лестер, выворачивая колдершток вправо. — Хью говорит правду. Там еще были Мартин и Закари, они тоже спали. Еще заходил Кайл, помощник капитана, но покинул кубрик до того, как мы услышали крики.

Итак, Хью вне подозрения… Если, конечно, Лестер его не выгораживает. И если Хью — все еще Хью. В самом деле, что, если убийца, расправившись с несчастным Грегори, убил заодно и настоящего Хью, приняв его облик? Метаморф на такое вполне способен. Но нет, эдак можно подумать на кого угодно, а Тени нет смысла принимать облик человека, на которого подозрение падет в первую очередь. А вот Кайл… Покинул кубрик, и спустя некоторое время Итан обнаружил тело кормчего. Совпадение?

Корабль вновь сильно качнуло, и я едва не покатился кубарем по палубе, но в последний момент успел ухватиться за ближайший бакштаг. Едва я перевел дух, как на меня обрушилось не меньше галлона соленой воды, промочив мою мантию до последней нитки, и я лишний раз порадовался тому, что отослал Эйлин в кубрик. Отплевавшись и смахнув с лица влажные пряди волос, я вдруг почувствовал, как в голове прояснилось, и мои мысли приняли совсем иное направление. Я слышал, что холодная вода порой творит чудеса, но только сейчас смог убедиться в этом на собственной шкуре.

Мы ищем убийцу, исходя из того, кто мог совершить это злодеяние, но так и не задались вопросом «зачем». Зачем был убит Грегори? Чем он помешал Тени? Почему именно он? Убийца не мог знать, на каком корабле мы отправимся в плавание, а значит, экипаж — почти наверняка случайные для него люди, с которыми он никаких дел ранее не имел. Означать это могло только одно: Грегори не был запланированной жертвой. Он всего лишь увидел то, что ему не следовало видеть, и потому должен был умереть. И если я прав, значит спрашивать мне следует совсем о другом.

— Лестер! — окликнул я нового кормчего. — А не было у Грегори в последнее время каких-нибудь разногласий с Кайлом… или с кем-нибудь еще из команды?

— Разногласий? Скажешь тоже… — усмехнулся моряк, но почти сразу посерьезнел. — Хотя… Пару дней назад они вроде как о чем-то спорили. Ну и на Мартина тоже Грегори разок наорал, когда тот надрался вином на продажу. Но такое и раньше бывало, когда…

Окончания его фразы я не расслышал. Ветер оглушительно взревел и швырнул мне в лицо разорванный в клочья гребень очередной волны, с такой силой ударив меня о фальшборт, что я услышал явственный хруст: то ли корабельной древесины, то ли собственных ребер. Лестер, сжав зубы, с трудом удержался на ногах: вздувшиеся бугры мышц на его сильных руках говорили, что и для него происходящее не было чем-то обыденным. Сквозь шум ветра и скрип ходившей ходуном мачты я услышал голос Хью, который орал что-то то ли мне, то ли кормчему, но разобрать что-либо оказалось выше моих сил.

— Что?! — со всей мочи крикнул я в ответ.

Хью выпустил из рук ванты, за которые держался, и подскочил ко мне вплотную, окатив несвежим дыханием, с которым не справился даже шквальный ветер.

— Катись отсюда в трюм, болван! — заорал он мне прямо в ухо. — Давай, пока тебя не смыло ко всем чертям!

Словно в подтверждение его слов огромная волна, перевалившись через фальшборт, едва не сбила меня с ног. Сжав онемевшие от холода пальцы на основании бакштага, я, задержав дыхание, ждал, когда ледяной поток схлынет обратно. Казалось, прошла вечность, прежде чем я смог сделать вдох, сразу же согнувшись от приступа кашля.

— Вот же дурак сухопутный, — проскрипел рядом Хью, и, схватив меня за руку, рванул за собой. — Из-за тебя приходится нарушить приказ капитана.

Одним прыжком он преодолел лестницу, ведущую вниз с юта, и поддев ногой крышку палубного люка, толкнул меня в темноту. Ошеломленный стремительным развитием событий, с горящей от ледяной воды кожей и отчаянно зудевшей гортанью, я даже не пытался сопротивляться.

— Сиди здесь, пока шторм не стихнет! — гаркнул мне вслед Хью и с грохотом захлопнул крышку люка.

Сразу за этим корабль снова качнуло, и я больно ударился локтем о ближайшую переборку. Чертыхнувшись, я сделал пару шагов в полумраке и, отдернув плотную штору, оказался в крохотном помещении, освещенном тусклой лампой, покачивающейся на бронзовом крюке, вбитом в потолок. В нос ударил тошнотворный смрад прокисшего вина, гнили и экзотических пряностей в несусветном смешении. Нагромождение ящиков у стен скрипело и ходило ходуном всякий раз, когда судно бросало на борт, и пеньковые канаты, державшие все эти ящики, не казались мне достаточно надежными, чтобы чувствовать себя в безопасности. Нетрудно было представить, как один из канатов лопается, и дубовый короб, доверху наполненный медной утварью, оружием или чем еще торгует Певчий Джон, срывается с места и в одно мгновение расплющивает меня в лепешку.

Я поспешил к противоположному выходу, за которым увидел ряды винных бочек, и едва не задохнулся от скопившихся здесь паров. Собравшись было оставить позади и этот отсек, я вдруг замер. Действительно ли где-то в этом винном лабиринте мне послышался шорох, или это разыгралось мое воображение? Корабль так скрипел и стонал от обрушившейся на него водной стихии, что немудрено обмануться в таком шуме. Я поднял перед собой палочку и осторожно двинулся между выставленными бочками в том направлении, откуда до меня донесся звук. Через несколько футов один из рядов закончился проходом в другую секцию: шум, вероятно, донесся именно оттуда.

Стоило мне шагнуть в проход, как чья-то тень упала на ближайшую переборку. Я в испуге развернулся, готовый атаковать заклятием, но человек, заслонявший от меня свет лампы, быстро произнес:

— Тихо, Игнотус. Это я.

Передо мной стоял Кадм, обхватив один из опорных столбов, чтобы удержаться при очередном наклоне судна. Разглядеть черты его лица против света было непросто, но что-то во всем его облике показалось мне странным. Тревожащим. В памяти непрошенным гостем всплыл тот жуткий случай с инферналами Скорхилла, когда мне лишь чудом удалось спастись. Чудом, которое не состоялось бы без моих братьев.

— Кадм? — охрипшим от только что схлынувшей паники голосом, обратился я к нему. — Удалось обнаружить что-нибудь?

— Увы, братишка. Все глухо, — сдержанно отозвался Кадм, добавив: — Пойдем отсюда, пока не задохнулись. Отрыжка пьяницы пахнет приятней.

Я, пожав плечами, последовал за ним в носовую часть трюма. Воздух там и впрямь был посвежее, и мы разместились на длинном ящике, из которого при качке то и дело раздавался лязг металла.

— Как у тебя-то, Игнотус? — спросил наконец мой брат. — Удалось выяснить что-то?

— Я мало кого успел опросить, — ответил я, покачав головой, — но все же узнал о какой-то размолвке между Грегори и помощником капитана, Кайлом. Возможно, Грегори заметил что-то…

— …И поделился своими сомнениями с предполагаемым самозванцем? — усмехнулся Кадм. — Весьма неосмотрительно с его стороны. Но ты все равно проверь, конечно. Всякое бывает.

Голос, которым он сказал это, мне решительно не понравился. Если бы я не знал своего брата, то мог бы подумать, что он от меня что-то скрывает. Но, проклятье, Кадм уже давно ничего подобного не делал, насколько я помню, пусть и не был настолько открытым, как Антиох. Может быть, он боится, что нас подслушивают, поэтому так сдержан в словах? Я ничего ему не ответил, и разговор затух, так по-настоящему и не начавшись.

Спустя час успокоилась и стихия: во всяком случае, нещадная качка почти прекратилась, и грохот волн, терзавших корпус, постепенно сменился мерным плеском.

— Идем наверх? — спросил я, выждав еще немного. — Надо проверить, как там Эйлин и Антиох…

— Ты иди, Игнотус, — кивнул Кадм, — а я еще немного поищу. У меня есть парочка предположений.

С сомнением поглядев на него, я молча направился к лестнице. Если Кадм ищет уединения, у него наверняка есть на то причины. Возможно, ему в голову и впрямь пришла мысль, которую он желает обдумать в тишине и спокойствии: почему нет, в самом деле? Именно этого я и ожидал от своего брата.

Окончательно успокоившись, я выбрался на залитую водой палубу, где лицом к лицу столкнулся с капитаном: по его виду можно было подумать, что он только что нырял в полном облачении. Мой вид, впрочем, вряд ли отличался в лучшую сторону, и Певчий Джон, оглядев мою путающуюся в ногах мокрую мантию, понимающе ухмыльнулся.

— А, Игнотус… — проговорил он. — Я искал тебя. Есть разговор.

— Что-то случилось? — встревожился я.

— Да не то чтобы случилось… Нет. За борт никого не смыло, и новых покойников не нашлось, если ты об этом.

Он огляделся вокруг, словно в поисках возможных соглядатаев, однако, не считая Хью и Лестера на юте да еще одного матроса у бушприта, палуба пустовала. Ливень уже сменился редким дождиком, а грозовой фронт остался за кормой, откуда время от времени все еще доносились раскаты грома. Мы миновали первую серьезную бурю в этом путешествии и уцелели. Вроде бы хороший знак, но капитана явно что-то беспокоило, делая его столь непохожим на всегда беспечного Певчего Джона, каким я видел его в начале плавания.

— Мне вот что подумалось, — продолжал капитан. — Среди моей команды этой вашей Тени скорей всего нет. Нет, погоди, выслушай. Я специально присматривался. Поговорил с каждым. Я же не дурак, Игнотус, пусть и не такой книгочей, как вы трое… четверо. Если бы какой-то самозванец попытался подменить собой одного из них, то сложно было этого не заметить — мне, тому, кто с этими ребятами годами плавал в одной посудине. Он бы непременно выдал себя.

— К чему ты клонишь, Джон?

— Эта ваша девица… Что ты знаешь о ней, Игнотус? — перестав ходить вокруг да около, спросил капитан.

Меня прошиб холодный пот. Эйлин! Возможно ли это? Что, если все это подстроено? Моя мысль лихорадочно заработала. Тени нужно было проникнуть на корабль, чтобы отправиться в плавание вместе с нами, но он не знал, на каком судне мы остановим выбор, и не мог наняться туда заранее. Единственная возможность состояла в том, чтобы мы сами взяли его с собой.

Поэтому он имитировал похищение Эйлин, раскидав на пути подсказки, способные привести нас к мнимой пленнице — как раз столько, чтобы мы не заметили подвоха. Убил Вильяма, написал от его имени письмо, договорился с Каменщиком, чтобы тот разыграл передо мной комедию, принял облик Эйлин и стал терпеливо дожидаться «спасителей». Что в таком случае случилось с настоящей Эйлин? Надеюсь, что наш враг — не метаморф: оборотное зелье не позволяет принять облик мертвого человека, поэтому вынуждает сохранить жизнь жертве. Но тогда девушка в плену, и зная захвативших ее людей, сложно питать иллюзии о том, как с ней там обращаются. Я поднял взгляд на капитана, встретив его понимающий взгляд.

— Игнотус… — заговорил он.

— Нет, — замотал я головой. — Не может этого быть. Исключено! Она была рядом со мной, когда Грегори убили…

— Когда Итан обнаружил тело, — отозвался капитан.

— Но незадолго до этого он слышал голос Грегори! Эйлин не могла в этот момент быть на юте: я видел ее своими глазами.

Капитан пожал плечами, но промолчал. Вроде бы невиновность Эйлин налицо, но ведь основываемся мы всего лишь на словах юнги. А что, если он ошибся? Если его запугали и заставили солгать? Если, черт возьми, он был под действием Империуса? Мы ведь до сих пор не знаем, действительно ли Тень владеет магией или же просто пользуется услугами Аспида. Впрочем, убивать он предпочитает магловским оружием: отравленный кинжал, арбалет…

— У меня нет на все ответа, Игнотус, — сказал наконец Певчий Джон, — и я ни на чем не настаиваю. Возможно, я ошибаюсь. Но ты все же смотри в оба, хорошо? Враг порой может оказаться куда ближе, чем ты думаешь.

Кивнув напоследок, капитан двинулся к баку, а я по-прежнему стоял на месте, будучи не в силах прийти в себя. Враг ближе, чем можно подумать. Всегда находятся люди, которых мы не в силах подозревать, и вот оно, слабое место во всей красе. Ты можешь всю жизнь совершенствовать свою защиту, ты готов к смертельной битве в любое время дня и ночи, тебе нет равных в искусстве поединка, но все же ты примешь смерть от удара в спину, когда меньше всего ожидаешь его.

— А, вот ты где! — услышал я за спиной голос Антиоха и, вздрогнув, обернулся. — Я уж забеспокоился. Такая буря… Не видел Кадма?

Антиох, вопреки его словам, вовсе не выглядел пострадавшим от бури: сухая мантия, непринужденная поза бойца, спокойная уверенность во взгляде и голосе свидетельствовали, что ему не пришлось все это время сражаться со стихией. Вероятно, он добросовестно исполнял данное ему задание — присматривал за командой, не покидая теплого помещения.

— Кадм все еще в трюме, — ответил я. — А с Эйлин все в порядке? Я отослал ее в кубрик, ты не заходил туда?

— Чем-то расстроена, похоже, но жива и невредима, если тебя это беспокоит, — подтвердил он мои выводы. — На тебе, я вижу, тоже лица нет. Вы не поссорились, часом?

— С Эйлин? Не говори глупостей, Антиох, как с ней можно поссориться? Это все капитан… Видишь ли, он думает…

Антиох перебил меня, с готовностью закивав:

— К слову, о Певчем Джоне. Я как раз хотел поговорить с тобой и Кадмом по этому поводу. — Он сделал паузу, собираясь с мыслями. — Игнотус, тебе не приходило в голову, что капитан — наиболее вероятная цель Тени? Зачем убийце подменять рядового моряка, рискуя быть разоблаченным просто из-за того, что «забыл» о своих обязанностях и утратил необходимые навыки? А с капитана спросу нет, в море его слово — закон.

День удивительных открытий, не иначе. Только что капитан почти убедил меня в том, что Тень — это Эйлин, и вот пожалуйста: Антиох предложил другое объяснение, не менее разумное. И ведь опять же, все прекрасно сходится. Певчий Джон утверждает, что пообщался со всей командой и не обнаружил признаков подмены? А кто проверил его самого, скажите на милость? На месте убийства он появился в числе первых, а значит, не спал и был поблизости. И в этом новом свете совершенно естественным кажется его желание заставить нас подозревать Эйлин. Проклятье! Я совершенно беспомощен, и любая новая идея сбивает меня с толку. «Разум — единственное, что сможет удержать тебя от падения», так сказал мне Амар когда-то. Он не знал, кому говорил это.

— Все наверх, дьявол вас подери! — донесся до нас громкий голос Певчего Джона. — Корабли прямо по курсу!

Переглянувшись, мы поспешили на бак. Мимоходом я отметил, что «Святой Иаков» с честью вышел из испытания штормом: весь такелаж в целости, тугой парус с черной драконьей головой в центре круга поднят, а на лицах высыпавшей на палубу команды — спокойствие и готовность к действию. Подойдя к бушприту, я убедился, что капитан прав: в тумане у самого горизонта я разглядел очертания четырех кораблей, и кто знает, сколько еще могли быть сокрыты в дымке?

— Пираты! — коротко бросил Певчий Джон и добавил, обернувшись к нам: — Готовьтесь к бою, чароплеты. Ваша помощь будет очень к месту.

— Может, успеем уйти в сторону? — тихо спросил подошедший Кайл.

— У них не меньше трех галер, им плевать на ветер, — покачал головой капитан, — а нам придется уходить паршивым галсом, при таком мы и трех узлов не потянем. Будем пробиваться, пока ветер попутный.

У меня мелькнула мысль, что Тень может применить свои боевые навыки в грядущем сражении: стать жертвой пиратов ему хочется не больше нашего. Возможно, для нас это лучшая возможность установить истину, поэтому надо смотреть в оба. Я оглянулся на палубу, где команда корабля уже пришла в движение, повинуясь указаниям капитана. У мачты стояла Эйлин, не сводя с меня глаз. В ее взгляде все еще можно было разглядеть обиду, но она уже уступала место тревоге — тревоге за мою жизнь. Эйлин — Тень? Как бы не так! Эта девушка — кто угодно, только не убийца. Хладнокровно устранять людей, просто оказавшихся на ее пути, — для нее это немыслимо.

Из трюма выбрался Кадм и неторопливо осмотрелся вокруг. Найдя взглядом меня, он зашагал к баку, на ходу доставая палочку. Незыблемо спокойный, погруженный в мысли, с проницательным взглядом и опасный своей непредсказуемостью в сражении. Враг ближе, чем я думаю? Возможно. Но не ближе моих братьев.

Напряжение росло и заполняло воздух подобно удушливому водяному пару: не раз я ловил себя на том, что мне трудно сделать вдох при виде неуклонно приближавшихся темных кораблей. Наверное, что-то подобное ощущала команда Одиссея рядом с островом сладкоголосых сирен, где от страшной судьбы мореходов отделял только тонкий слой воска, залитого в уши. Такое же чувство, что погибель рядом, но до сих пор почему-то не взяла свое, медлит, выжидая момент для смертельного удара.

Эйлин, привычно державшая меня за руку, беспокойно обернулась, и я прекрасно понимал, что она ощущала в это мгновение. Сколько бы сражений ни сохранилось в моей памяти, наверное, невозможно привыкнуть к этим неторопливо плывущим громадинам, устрашающим более, нежели висельники, готовые перерезать нам глотки за содержимое нашего трюма. Никто не сомневался в их намерениях и не питал надежду на мирный исход встречи.

Пытка напряжением была настолько мучительной, что я вздохнул почти с облегчением, когда пираты начали готовиться к бою. Две легкие галеры вырвались нам навстречу по одной с каждого борта, лишая нас свободы маневра. Более массивный византийский дромон и парусник, отдаленно напоминавший наш ког, маячили по курсу, чего-то выжидая.

— Почему мы не пытаемся хотя бы отклониться? — озадаченно спросил я капитана, припоминая наставления Марка Аврелия о воинском искусстве тактики, которые мне довелось переводить год назад. — Они ведь зажмут нас с двух сторон, и нам придется рассеять силы для обороны.

— Главное — будь готов дать отпор, малой, — усмехнулся Певчий Джон. — Сейчас сам все увидишь.

Он взобрался на бак и подошел к мехам странного механизма у бушприта. Из медной трубы уже валил дым, а разносившийся в воздухе запах напоминал что-то знакомое… И тут, еще раз окинув взглядом это сооружение и фигуру капитана, сжимающего в руках рукояти мехов, я вдруг в деталях вспомнил, что именно изображала та иллюстрация в старом манускрипте.

— Арбалетчики, на левый борт! Не подпускайте их! — гаркнул капитан. — Лестер, будь готов взять вправо!

Пятеро моряков со взведенными арбалетами беспрекословно прильнули к бойницам с левой стороны носовой надстройки, ожидая, когда вражеская галера подойдет на расстояние прицельного выстрела. Кадм и Антиох расположились на палубе за левым фальшбортом, особенно не скрываясь. Все остальные собрались на юте и тоже были готовы к битве, включая даже Итана, который с трудом взводил тугой арбалет. Храбрый мальчишка, не по возрасту: я от души надеялся, что он останется жив и невредим в грядущей схватке… Хотя, если начистоту, я далеко не был уверен, что мы сами сможем спастись. Нам очень повезет, если у пиратов в команде нет магов.

Время тянулось, как смола. Царила тишина, нарушаемая лишь плеском волн и скрипом снастей: все молчали, не отрывая взглядов от вражеских галер. Капитан забормотал что-то под нос, но слов я не расслышал. Молитва? Проклятия пиратам? Или просто обдумывание предстоящего маневра вслух? Я так и не узнал этого: когда до ближайшего пиратского судна оставалось около сотни футов, Певчий Джон оглушил меня зычным криком:

— Вправо!

Вода за кормой забурлила. «Святой Иаков» круто свернул в сторону, направляя нос прямиком к правой галере. Последняя ответила маневром, пытаясь уйти от столкновения с тяжелым когом, но при этом лишь подставила нам правый борт. На мгновение я подумал, что капитан действительно пытается взять вражеский корабль на таран, но в следующие мгновение Певчий Джон рванул рукояти и с хриплым смешком проговорил:

— Согрейтесь, разбойнички!

Никакое самое подробное описание в исторических хрониках не может передать впечатление того, кто впервые видит работу «греческого огня». В который раз я напомнил себе, что нельзя недооценивать изобретательность маглов, в чьих руках может оказаться такая разрушительная мощь. Из медной трубы сифонофора вырвался плотный поток яростного пламени и вонзился в борт беспомощной галеры. Судно было охвачено огнем почти сразу, а само его движение привело к тому, что бьющее из трубы пламя скользнуло вдоль борта от носа до кормы, лишив обреченных пиратов какой-либо возможности спастись.

В небеса взвились искры погребального костра, в который во мгновение ока превратилась пиратская галера. Рев огня, пожирающего просмоленную древесину, не могли заглушить даже истошные крики сгорающих заживо гребцов, обратившиеся в уголь весла осыпались в кипящую воду тлеющими головешками. Несколько человек попытались спастись, прыгая в воду, но даже на таком расстоянии я видел тщетность их усилий: с такими страшными ожогами на телах выжить просто невозможно.

— Лево руля! — крикнул капитан. — На прежний курс!

Судно накренилось, уходя от столкновения с догорающим остовом пиратской галеры, и почти сразу с левого борта послышался стук сработавших арбалетов: второй пиратский корабль подошел на расстояние выстрела. Судя по стонам и сдавленным крикам с той стороны, выпущенные болты нашли свою цель. Без какого-либо промедления пираты ответили навесным залпом из луков: палубу «Святого Иакова» и дубовые щиты на баке осыпало дождем стрел.

Я обеспокоенно оглянулся на братьев, оставшихся почти без защиты, но они безмятежно стояли у фальшборта, не делая ни единой попытки укрыться, вероятно, чтобы отвлечь на себя внимание врага. Кадм удерживал незнакомые мне чары: я увидел, как несколько пущенных в чародеев стрел резко свернули в сторону, словно натолкнувшись на невидимую преграду. Это было что-то новое: еще в Лондоне защита Кадма от стрел оставляла желать лучшего. Когда он успел создать новое заклинание? Мой брат очень умен, но все же… Память с готовностью подсунула картику: ухмыляющийся Аспид, окруженный прозрачным коконом неведомых чар, в которых Амар безошибочно узнал магию Пустоты. Неужели мой брат смог постичь тайну непробиваемой защиты нашего старого врага?

Между тем галера, не пытаясь приблизиться, скользнула мимо, и с ее палубы на ют «Святого Иакова» вновь обрушился поток стрел. Все, кто там находился, несколько запоздало кинулись под защиту ограждения, но Лестер с криком боли выпустил из рук колдершток и схватился за плечо, из которого торчало древко стрелы. Кто-то из ближайших моряков, кажется, Саймон, оттащил его в сторону, под защиту ограждения, и склонился над раной. Лишенный управления корабль заметно отклонился вправо, и Певчий Джон, чертыхнувшись, гаркнул так, что у меня зазвенело в ушах:

— Хей, чароплеты! Защищайте корму, чтоб вас! Мартин, ты за рулевого! Игнотус, ты со своей леди оставайся здесь, — добавил он, понизив голос. — Сжигайте к чертям все по курсу, до чего дотянетесь своим чародейством, а уж с галерой мои люди разберутся.

Судно выровнялось. Где-то позади продолжало кипеть сражение: то и дело раздавался стук арбалетов, шипенье огненных заклинаний Антиоха и крики врагов. В команде «Святого Иакова» больше никто не пострадал: защита Кадма работала прекрасно. «Сжигайте все по курсу», значит? Ему легко говорить. Конечно, когда враги подберутся достаточно близко, я постараюсь отправить на тот свет как можно больше негодяев. Но вот Эйлин… Все говорило о том, что она не занималась освоением невербальных заклинаний, поэтому, не имея возможности говорить, владеет только трансфигурацией. Да, когда-то это спасло мне жизнь, но сейчас-то с этого раздела магии какой толк?

Над палубой вышедшего нам навстречу дромона закурился дымок, и Певчий Джон нахмурился, вглядываясь в охваченные суетой фигурки пиратов на вражеском судне.

— А вот теперь дрянные наши дела, — сказал он наконец. — У них тоже «греческий огонь». Игнотус, сможешь что-нибудь сделать, пока нас не поджарили, как цыплят на углях?

Я кивнул, но почти сразу ощутил подступающую панику: а что я, собственно, сделаю? Я не Кадм с его чарами защиты. Разве что разрушить вражеское оружие до того, как оно успеет выпустить струю жидкого огня, испепелив половину команды «Святого Иакова» разом. Но без малого сто футов…

— Я постараюсь, капитан, — быстро сказал я. — Но не обещаю, что…

— Арбалетчики, бить прямо по курсу! — раздраженно прохрипел Певчий Джон. — Постарайтесь прикончить каждого, кто сунется к чертовой коптилке! Вот теперь, Игнотус, постарайся. Больше я ничем не помогу.

Я поднял палочку и приготовился сражаться, даже не зная толком, что смогу противопоставить потоку всепожирающего огня. Маг — почти всегда одиночка, и держать оборону судна таким, как я, вряд ли часто доводится. Этим ребятам с арбалетами в каком-то смысле гораздо легче: они точно знают, что и как делать. Просто оттянуть на себя рычаг, взводя тугую пружину, вложить болт, прицелиться и выстрелить: даже если это не поможет, им не в чем будет себя упрекнуть. Я же, владеющий много более страшной силой, всегда в сомнениях. Что мне делать? Господи Иисусе, что мне делать сейчас, когда огромный пиратский дромон с двумя рядами весел несется навстречу, и ничего нет между мной и огненной смертью — ничего, кроме воздуха и водяных брызг?..

С обеих сторон лязгнули арбалеты, и заточенные куски стали со свистом понеслись туда, где я отчетливо видел дымящийся медный котел — в точности такой же, как стоящий рядом со мной на баке. Державшийся за рукояти мехов пират залился кровью и беззвучно рухнул на палубу: два болта вонзились ему в грудь и в лицо. Еще один болт отскочил от котла и рухнул в воду, остальные — прошили воздух, никому не причинив вреда. Расстояние между кораблями стремительно сокращалось. Успеем ли мы отвернуть, даже если нам удастся избежать превращения в зловонный пепел? Мы могли уцелеть при столкновении с легкой галерой, но эта громадина просто разнесет нас в щепки.

— Конфринго! — крикнул я, приняв решение.

Короткая вспышка по правому борту дромона, взрыв, выворотивший несколько досок из обшивки вместе с обломками одного из весел: прицельная стрельба заклинаниями — явно не мой конек. В тот же момент воздух над палубой дромона, казалось, потемнел, как от тучи взметнувшихся насекомых. Я даже наклонился вперед, чтобы лучше рассмотреть, с чем имею дело, как тяжелая рука капитана впечаталась мне в грудь и я на редкость нелепо рухнул на спину, увлекая за собой Эйлин. И вовремя! На головой у меня пронеслась туча стрел, вонзаясь в такелаж и палубу нескончаемым частоколом.

— Игнотус! — рванул меня за руку капитан, уже стоявший на ногах. — Давай!

Я, все еще ошеломленный неожиданным залпом и падением, прильнул к бойнице, ощутив мгновенный озноб: дромон уже находился на расстоянии выстрела, и пират, сменивший погибшего товарища у мехов, со злобным оскалом тянул на себя рукояти.

— Право руля! — крикнул Певчий Джон, но было уже поздно.

Перед нами расцвел цветок слепящего пламени, и способность рассуждать здраво покинула меня. Я не думал о том, что любое мое ответное заклинание, вероятно, станет последним. Я вообще ни о чем не думал, протягивая вперед ладонь, судорожно сжимающую палочку.

— Агуаменти Максима! — выкрикнул… нет, взвизгнул я, механически вычерчивая в воздухе нужный символ.

Столкновение стихий — излюбленная тема поэтов, но сейчас я наблюдал ее в действии. Поток рожденной моим словом воды встретил ревущее пламя на полпути к цели, мгновенно вскипев. Тяжелый раскаленный пар заслонил от нас судно противника, повиснув непроницаемой белой пеленой в воздухе. Певчий Джон рванул на себя рукояти мехов, но, пробитые в двух местах стрелами, они лишь издали жалкое шипение, а вырвавшегося из трубы пламени не хватило бы даже на приготовление ужина.

Наши арбалетчики проявили безукоризненную выдержку, продолжая безостановочный обстрел сквозь туманное марево, но я понимал: еще один залп «греческим огнем», и с нами всеми будет покончено. Я взмахнул палочкой, чтобы ударить заклинанием наугад, но не успел произнести ни звука: из тумана вырвалась гигантская оскаленная пасть какой-то твари, и, отпрянув, я не сразу понял, что это всего лишь резное украшение на носу пиратского судна.

— Правее!.. — успел крикнуть капитан, но замолчал, когда палуба «Святого Иакова» ушла у нас из-под ног.

На ногах не устоял никто: скользящий удар вдоль левого борта был по-настоящему силен. «Святой Иаков» всей своей тяжестью сокрушил оба ряда выставленных весел, оставив пиратский корабль без возможности двигаться. Оставалось лишь догадываться, какие повреждения получило наше судно, и молиться, чтобы они не оказались фатальными. Пираты опомнились раньше. С дикими воплями не меньше двух десятков разбойников, вооруженных мечами хлынули к нам на палубу, вряд ли ожидая серьезного сопротивления. Залп арбалетчиков отправил на тот свет пятерых, но остальные даже не оглянулись на павших товарищей.

Боевой маг не очень хорош на дальней дистанции: любой человек с луком или арбалетом бьет точнее и быстрее. В рукопашной от обычного мага тоже толку немного, поэтому раньше, в более суровые времена, чародеи нередко владели не только магией, но и клинковым оружием: взять хотя бы известного мастера мечного боя Годрика Гриффиндора или даже самого Мерлина. Но на средней дистанции любой толковый маг просто смертоносен, поэтому ступить на палубу «Святого Иакова» было худшим, что могли придумать пираты.

— Конфринго! — выкрикнул я, направив палочку в центр отряда разбойников.

Оглушительный взрыв, разметавший искалеченные тела по всей палубе, был подобен целебному снадобью на мои раны: боюсь, я не смог скрыть злорадства, отплатив за только что пережитый ужас сполна. Одно сильное заклинание — и грозная атака захлебнулась в крови. Немногих выживших за пару минут добила команда «Святого Иакова», даже не дав им встать на ноги. На палубе дромона что-то яростно вспыхнуло алым чадящим пламенем, которое за считаные мгновения расползлось по всей палубе, пожирая обреченный корабль вместе с оставшейся на нем командой. Несколько запоздало я понял, что это горящая нефть, выплеснувшаяся из сифонофора, пораженного заклинанием Антиоха.

Старший брат уже поднимался на бак. Кивнув мне, он обратился к Певчему Джону с легкой досадой в голосе:

— Похоже, что я пропустил все самое главное. Но остался парусник по курсу, так что, думаю, здесь я нужнее.

— А что там вторая галера? — хмуро спросил капитан.

— Отстала, потеряв половину экипажа и весел, — ухмыльнулся Антиох. — Из наших никто не пострадал: Кадм накрыл всех непробиваемым щитом. Но вот это столкновение… Итан уже побежал в трюм смотреть, нет ли серьезных пробоин.

Он оглянулся на лишенный управления и горящий дромон, который уже отнесло в сторону на пару десятков футов. Я проследил за его взглядом, поэтому крик капитана застал меня врасплох:

— Берегись!

Я рывком обернулся, судорожно сжимая палочку; то же самое сделал и Антиох. В первое мгновение я не понял, что произошло, и тупо всматривался в силуэт неспешно приближавшегося парусника, пытаясь разглядеть источник угрозы. Не знаю, что меня заставило посмотреть выше, но подняв голову, я замер: прямо на нас неслась увесистая глыба размером с добрую свинью. Катапульта! Проклятый парусник обрудован катапультой, и, воспользовавшись сражением «Святого Иакова» с пиратским дромоном, он нанес удар. Я вскинул палочку, но слова застряли у меня в горле: что я могу сделать за оставшиеся мгновения? Краем глаза я увидел такое же смятение на лице Антиоха.

Кувыркающийся в воздухе булыжник утратил форму и превратился сноп сена, который сразу же рассыпался в воздухе, даже не успев долететь до палубы. Эйлин опустила палочку из молодой ольхи и, обернувшись к нам, виновато улыбнулась, как будто только что сделала что-то неприглядное, а не спасла наши жизни. Антиох посмотрел на нее так, словно видел впервые в жизни, и покачал головой.

— Это урок мне. Урок всем нам, — проговорил он наконец. — Я-то думал, как остановить камень... Ты, Эйлин, одним взмахом палочки показала, что боевая магия не только наносит и блокирует удары.

Он слегка поклонился ей и повернулся к капитану, который все это время, не отрываясь смотрел на парусник.

— Что там, Джон?

— Они уходят, — отозвался тот. — Кому бы из местных пиратских баронов ни принадлежали эти корабли, он был на паруснике. Мы отразили атаку, убили уйму его людей, и лезть на рожон он теперь желанием не горит. Но можете быть уверены: унижения он не забудет.

— Капитан! — послышался голос юного Итана. — В трюме течь. Воды уже набралось — по щиколотку.

— Закари, Шейн! — повернулся Певчий Джон к двоим матросам. — Сходите вниз, посмотрите, что можно сделать.

— Это проклятое весло, — сокрушенно кивнул подошедший Кадм. — Я видел. Переломилось пополам при столкновении, но то, что осталось, воткнулось нам в борт как раз по ватерлинии.

— Ничего, не впервой, — отмахнулся капитан. — Мои ребята временно подлатают пробоину, а завтра утром мы прибудем в Портус Кале. Нам в любом случае пополнять там припасы — заодно и разберемся с повреждением. Но еще сегодня я хотел бы ненадолго высадиться на берег.

— Зачем это? — удивился Антиох.

— Похоронить наших. Грегори и… — он молча кивнул в угол бака.

Я бросил взгляд туда, куда он указывал, и замер. Тот град стрел с палубы дромона все же нашел свою жертву. В тени ограждения, сидел, свесив голову на грудь и прислонившись к дубовому щиту, Кайл. Из его горла торчала длинная стрела с алым оперением — такая же, как десятки других, усыпавших палубу. Капитан опустился на колени рядом с телом и положил руку на голову погибшему моряку. Я подошел ближе и заглянул в лицо Певчему Джону, но чувства, обитавшие под выдубленной солью и ветром кожей ничем не давали о себе знать. Он резко поднялся и, ничего не говоря, отправился на корму.

— Мартин! — гаркнул он. — Иди отдохни. Я поведу.

* * *

Влажная глинистая почва оказалась почти лишенной камней, и работа шла быстро: Певчий Джон наотрез отказался от моего предложения использовать магию. Вскоре мы стояли перед двумя глубокими ямами, щурясь от лучей закатного солнца. Я обернулся на судно, где остались мои братья вместе с корабельной охраной: было бы опрометчиво бросить корабль без защиты в водах, кишащих пиратами.

Капитан вышел вперед и встал у изголовья наспех сколоченных гробов. Какое-то время он хранил молчание, а потом поднял голову и произнес:

— У нас нет священника, и я плохой христианин. Наверно, не мне читать напутствие этим ребятам и обещать, что отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже: я не Бог и не знаю, что их ждет там, откуда не возвращаются. Будь я священником, я бы, наверное, процитировал послание Павла коринфянам и сказал бы, что последний враг истребится — смерть… Но я не знаю, истребится ли, да и враг ли это. Поэтому я просто скажу: нам будет не хватать вас, Грегори и Кайл. Где бы вы ни были сейчас, я надеюсь, что там лучше, чем было здесь.

Добавить было нечего. В мертвом молчании мы опустили гробы в вырытые могилы и стали забрасывать их землей. Порыв неожиданно холодного ветра взметнул спутанные волосы Певчего Джона, и он раздраженно тряхнул головой, чтобы смахнуть седые пряди с глаз. Бросив в могилу Грегори очередную горсть земли, я вдруг услышал звук, смысл которого осознал не сразу: казалось это тихий шум ветра и стон раскачиваемых им деревьев в причудливом сочетании порождают это тоскливое звучание. Почти сразу я понял: это не ветер. Капитан тихо пел незнакомую мне песню — усталым, надломленным голосом, а котором не было ничего от привычного бесшабашного моряка, каким Певчий Джон впервые предстал перед нами.

«Уйдешь навек в последний свой поход —

И у порога

Попутный ветер что-нибудь споет

Тебе в дорогу.

Пока тебя с собой не взяли в ад

Морские черти,

Попутный ветер — твой бессмертный брат —

С тобой до смерти.

Там, где погибель в землю и гранит

Тебя сокрыла,

Попутный ветер камни холодит

Твоей могилы».

Он умолк, неподвижно глядя в море, где все так же мирно покачивался на волнах «Святой Иаков». Потом неторопливо повернулся к нам и через силу ухмыльнулся.

— Заканчивайте здесь, и будем возвращаться. Завтра сойдем с трапа в Портус Кале: я намерен как следует надраться. Вино у них отменное, говорят, еще с римских времен.

— Капитан, — начал было я, — мы вполне можем подождать…

— Ни слова больше, Игнотус! Ты отличный чароплет, но в вине — ни бельмеса. Завтра узнаешь, что такое настоящее португальское вино, клянусь костями отца.

* * *

Я проснулся от слабого стона совсем рядом со мной. Открыв глаза в кромешной тьме, я добрую минуту вслушивался в этот звук, не понимая, почему здесь, в таверне «Милая леди», я все еще могу слышать замурованную в основание моста пленницу, если мы ее уже спасли и увезли из Лондона… Минутку, да было ли все это, или мне приснился длинный и до невероятности правдоподобный сон? Охваченный паникой, я нашарил палочку и вырвавшимися из нее языками пламени поджег жировую свечу, подвешенную над кроватью.

Привычный вид каюты рассеял мое беспокойство, и лишь тогда я с запозданием услышал мерный скрип снастей и легкое покачивание судна — то, что уже успело стать для меня таким же естественным фоном, как собственное дыхание и биение сердца. Свернувшаяся калачиком на своей кровати Эйлин снова застонала, как от боли, и я сел рядом с ней, осторожно положив руку ей на лоб. Капли холодного пота под моей ладонью ничего хорошего не сулили: она либо жестоко страдает во сне, либо ей страшно, и нетрудно было догадаться, что она может видеть в кошмарах.

— Эйлин, — позвал я девушку. — Это просто сон. Всего лишь…

Она вскочила, больно вцепившись мне в плечо, и протяжно закричала, широко раскрыв глаза, в которых читался безотчетный ужас. Я схватил ее за руки, стараясь удержать.

— Все в порядке, Эйлин! Ты в безопасности. Слышишь? В полной безопасности.

Она судорожно вдохнула и неожиданно зарыдала, обмякнув у меня в руках. Помедлив, я обнял девушку, надеясь, что она не обнаружит в моих намерениях ничего предосудительного. Опасался я напрасно: Эйлин обвила руками мою шею, не прекращая плакать, хотя теперь в ее всхлипах мне почудились нотки облегчения.

Безотчетно я поднял руку, чтобы погладить ее по волосам, но в этот момент дверь с грохотом отворилась, заставив нас подскочить. В дверном проеме стоял Антиох, вытянув вперед руку с зажатой в ладони палочкой и пытаясь изобразить свирепость на заспанном лице. Не увидев ничего угрожающего, он опустил руку, окинул нас подозрительным взором и, хмыкнув, спросил:

— Что тут, черт возьми?..

— Эйлин приснился кошмар, вот и все, — поспешно ответил я, с не очень уместным смущением отстраняясь от девушки. — Ты же знаешь, что ей довелось испытать.

Он скривился и небрежно махнул рукой столпившейся за его спиной команде, давая им понять, что смотреть не на что. Уже закрывая за собой дверь, он вдруг остановился и после мгновенного колебания заговорил:

— Игнотус… Все хотел спросить: никто во время сражения не вел себя… странно?

Я задумался, воскрешая в памяти все, что происходило совсем недавно, но сразу же понял безнадежность моей задачи. Когда ты на волосок от гибели, просто не получается думать ни о чем ином, кроме выживания. Увидев растерянность в моем лице, он только кивнул и, понизив голос, неуверенно произнес:

— Мне показалось, что я видел…

Антиох в чем-то не уверен? Воистину происходит что-то странное!

— Что ты видел, брат?

Он вдруг усмехнулся и мотнул головой.

— Да нет, это чепуха. Забудь. Приятных снов, Игнотус. И тебе, Эйлин, тоже.

Эйлин нерешительно обмакнула перо в чернильницу и занесла его над пергаментом. Ее губы дрожали, словно она пыталась не написать свой ответ, а произнести его вслух. Наконец, глубоко вздохнув, она медленно провела вертикальную линию, закруглив ее книзу, и затравленно оглянулась на меня.

— Продолжай, Эйлин, — ободряюще улыбнулся я. — У тебя все получится.

«Я боюсь, — вывела она на пергаменте и, поколебавшись, добавила: — Постоянно».

Я уже раскрыл рот, намереваясь объяснить, что все хорошо, что с нами ей ничего не угрожает, и мы никогда не позволим повториться ужасу, через который она прошла, но умолк на полуслове. Она слышала эти слова так часто, что они давно утратили силу. Да и был ли в них когда-либо толк, если она до сих пор в страхе? Поэтому я просто пообещал, надеясь, что мой ответ прозвучал не слишком кровожадно:

— Тень скоро поплатится за все. Кто бы это ни был, он заплатит за то, что сделал. А потом мы доберемся и до его союзников. Каменщик, будь он проклят, и Аспид тоже…

«Аспид помог нам в Лондоне. Почему ты ненавидишь его?», — вывела Эйлин, что в этот раз далось ей куда легче.

— Это у нас давно тянется, с самого детства. Надменный слизеринский крысеныш вечно изводил меня и Кадма… Впрочем, не он один. На этом проклятом факультете… — начал было я, и осекся: Эйлин уже что-то писала в ответ.

«Я тоже училась на Слизерине», — прочел я на пергаменте, потеряв дар речи.

От досады мне захотелось треснуть себя кулаком по лбу: ну как можно было допустить такую бестактность? Собрался восстанавливать Эйлин душевное спокойство, а сам… Теперь она, чего доброго, вообразит, что я ее презираю.

— Эйлин, только не подумай, что сейчас это что-то значит, — поспешно заговорил я, пытаясь загладить оплошность. — Мы были детьми. Вражда между факультетами… Не знаю, зачем, но мне кажется, что профессора ее поощряли. Может, они считали, что соперничество даст нам больше сил для учебы… Но так или иначе, мы с Аспидом быстро возненавидели друг друга. А потом случилась эта история с его отцом в Скорхилле. Ты слышала об инферналах Изли?

Она покачала головой, не сводя с меня взгляда, в котором мне по-прежнему чудилась обида и… что-то еще. Против воли моя память вдруг напомнила о подозрениях капитана, которые тот высказывал совсем недавно, и мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы отогнать навязчивые мысли.

— Я тогда был совсем мальчишкой, мало что знавший о жизни за пределами Хогвартса, — проговорил я и, наклонившись к двери, приоткрыл ее, чтобы видеть берег, скользивший мимо в утренней дымке. — Учеба осталась позади, но не прошло и года, как…

Я до сих пор прекрасно помню свое первое лето после окончания Хогвартса: холодное и туманное. Не только в Годриковой впадине: похоже, что весь Дартмур пропитался сыростью от низко плывущих облаков до основания древних каменных колец и монументов, воздвигнутых давно забытым племенем. Обычно беда приходит внезапно, не считаясь с погодой, настроением и планами на жизнь, в час, когда меньше всего ожидаешь события, способного перечеркнуть судьбу. В тот раз все было иначе. Наверное, мы все тогда знали, что приближается нечто плохое, хотя и не могли сказать наверняка, откуда исходит угроза.

Нет, нам хорошо было известно о темных делишках старшего из рода Изли, но, по правде сказать, никто никогда не воспринимал всерьез его намерения и возможности. Эмерик Изли имел репутацию безумца: жутковатого, но в действительности вполне безобидного сумасшедшего мага, одержимого некромантией, смертью, могилами и всем прочим, что носило печать ужаса и разложения. Одержимость эта проявлялась только в словах и вычурных нарядах Эмерика, однако никто и никогда не слышал, чтобы его игры в Темного Лорда подразумевали действительно страшные деяния: ни человеческих жертвоприношений, ни массовых убийств, ни создания крестражей. До того самого лета.

Знай мы те неведомые законы, управляющие человеческими душами, для нас не стало бы неожиданностью преображение Эмерика. Но мы их не знали, и только природа говорила с нами на тайном языке знамений о грядущей беде. Если бы кто-то из нас умел слушать… Увы, мы слышали только рассказы редких путешественников в «Ведьмином зеркале», нещадно перевираемые затем мистером Вирли, благодаря которому сообщения о редких стычках с инферналами в районе Скорхилла превращались в гомеровские мифы о сражениях с ордами нечисти. И это было еще одним уроком, который нам следовало выучить загодя: ложь мифов нередко проливает свет на сокрытую ото всех страшную правду. Мифы подобно снам говорят о том, чего мы жаждем или боимся. В Скорхилле было чего бояться.

Никто не обращался к моим братьям за помощью, однако нетрудно было видеть все эти косые взгляды завсегдатаев таверны, когда очередной пришлый маг, утирая пот с бледного лица, рассказывал, как ему удалось бежать от кошмарных порождений Темных искусств. Антиох не выдержал первым. «Собирайся, Кадм, — заявил он, когда мы вернулись домой, — мы летим в Скорхилл. Россказни это или нет, но проверить не помешает». Меня он брать не собирался: с моим боевым опытом, ограниченным лишь учебными поединками в Хогвартсе, я бы скорей путался под ногами, нежели помогал. Конечно, я запротестовал, Кадм после короткого раздумья встал на мою сторону — мол, надо же мне когда-то набираться настоящего опыта, — и старшему брату пришлось уступить.

Мы прибыли в Скорхилл после захода солнца: инферналы избегают яркого света, и почти всегда нападают ночью. Темнота и холод — их естественные союзники, поэтому их часто можно найти среди болот, но Скорхилл? В этом месте даже сквиб почует скопление древней магии, дикой и неистовой магии шаманов, чьи силы питали не знания и дисциплина, а слепая страсть и дурман. Когда-то маги со всей Англии приходили сюда в надежде раскрыть утраченные секреты наших предтечей, пока не убедились в тщетности своих попыток: с таким же успехом они могли бы описать аристотелевой логикой мышление умалишенного. И хотя время от времени здесь еще можно было видеть чудаковатых волшебников, напряженно вслушивающихся во все еще звучащее эхо силы, чаще всего Скорхилл представал перед путешественниками безлюдной равниной и неровным кругом из камней, воздвигнутых за две тысячи лет до рождения Христа. Инферналов в этом месте не встречали вот уже несколько столетий.

В тот вечер мы увидели Скорхилл таким же пустынным и всеми забытым, как и раньше, да только чувства он теперь вызывал совершенно иные. Изъеденные временем камни, выступавшие из медленно ползущей полосы густого тумана, больше не казались монументами древних. Надгробия на старом языческом кладбище — вот первая мысль, посетившая мою голову, когда вслед за своими братьями я спрыгнул с метлы на влажную землю. «Отходим в стороны на расстояние видимости, — привычно взял на себя ведущую роль Антиох, — потом идем цепью. Помните: почти единственное средство против инферналов — огонь, так что не теряйте время на все остальное. И упаси вас Господь терять друг друга из виду! Нет, Игнотус, ты пойдешь в середине».

Выглядело все это подобно началу захватывающего приключения. На деле же эти слова Антиоха оказались последним, что я отчетливо запомнил о нашей самонадеянной вылазке. Буквально через пять минут из клубящегося тумана на меня ринулось что-то темное, окутанное аурой оглушающего трупного смрада. Влажные ледяные пальцы сомкнулись на моем горле, затылок ударился об один из ритуальных камней, и сознание под крик Антиоха скользнуло в милосердное небытие.

Я не видел, как напавший на меня инфернал отлетел в сторону от магического удара старшего брата. Как Антиох и Кадм плечом к плечу сдерживали натиск порождений тьмы, стоя над моим бесчувственным телом. Как взамен удивлению в их взглядах рождалось смятение: вопреки словам старшего брата огонь не причинял тварям серьезного вреда, а все прочее в лучшем случае лишь отбрасывало их назад. Обо всем этом я узнал много позже, когда братья, впервые потерпевшие сокрушительное поражение в битве, тащили меня на себе из проклятого Скорхилла.

Однако я уже встал на ноги, когда мы нанесли срочный визит в Совет волшебников с докладом о происшествии. Совет отреагировал молниеносно и безжалостно: Скорхилл был окружен отрядом лучших боевых магов Англии, куда вошли и мы, инферналы обездвижены и не без труда уничтожены один за другим. За грядой камней обнаружился вход в недавно вырытое подземелье, откуда мои братья с помощью других магов вскоре выволокли яростно упирающегося и призывавшего Тьму на наши головы Эмерика Изли.

Как оказалось, он последние четыре года выводил устойчивую к огню породу инферналов, намереваясь со временем создать несокрушимую армию. Зачем? Старо, как мир, — всего лишь верховная власть в стране, хотя Эмерик, конечно, высказался иначе. Когда его вели на казнь, он не просил о пощаде: только называл себя верным слугой самой Смерти и обещал, что она вскоре придет за всеми нами. Нас троих он, конечно, проклял, и его сын присутствовал при этом. Именно в этот момент наше детское соперничество сменилось смертельной враждой.

Рассказав все это Эйлин, я запоздало обеспокоился: не подкину ли я ей новых поводов для страха? Но инферналами напугать выпускницу Хогвартса было сложно, а страхи ее проистекали не из угроз внешнего мира, а из той глубокой трещины в душе, которую она получила, будучи принесенной в жертву Лондонскому мосту. Она и впрямь выглядела совершенно спокойной, выводя очередной вопрос на листе пергамента:

«Что случилось потом? Аспид пытался отомстить?»

— Наверное, все, что он делал с тех пор, и было местью или хотя бы попыткой отстоять честь отца, — пожал я плечами.

Сказав так, я неожиданно для самого себя всерьез задумался. Аспид знал о намерениях несостоявшегося Темного Лорда и сочувствовал им. Что, если после казни отца он захотел продолжить его дело — дело служителя Смерти? В этом случае он должен был повсюду искать учителя, способного посвятить его в тайны, которыми владеет Мать Кали. И в конце концов нашел его — ученика богини, человека, которого мы называем Тенью. Части головоломки начинали складываться, но я по-прежнему не понимал смысла нашей последней встречи с Аспидом. Зачем ему понадобилось помогать нам?

Я встретился глазами с внимательным взглядом Эйлин, и что-то вспыхнуло у меня в голове. «Не благодари, Певерелл. Это не ради вас», — так сказал наш недруг. Не ради нас, значит ради Тени — какие еще союзники могли быть у этого подлеца, которого терпеть не могли даже на Слизерине? Защищая нас, он защищал Тень — вот в чем дело. Следовательно, его учитель не имел возможности защищаться сам, а быть это могло только в одном из двух случаев: либо этот смертельно опасный убийца находился в беспомощном состоянии, во что я никогда не поверю, либо…

У меня возникло чувство, словно я сорвался в пропасть и теперь падаю, падаю на острые камни внизу, будучи не в силах что-либо предпринять. Тень — действительно один из нас четверых. Он выдает себя за одного из моих братьев или за Эйлин, и только поэтому он не применил могущественную магию Пустоты для своей защиты, — чтобы не выдать себя. Головоломка сложилась. Мне хотелось завыть.

Я отвернулся, от души надеясь, что Эйлин не увидела, как изменилось мое лицо. Если Эйлин — Тень, тогда нельзя показывать, что я о чем-то догадался, а если нет, было бы жестоко смотреть на нее, как на возможного врага. Стараясь не встречаться с ней взглядом, я молча подошел к двери и вышел на палубу. За спиной немедленно посышался шелест платья, и тонкие пальцы привычно легли мне на локоть.

* * *

Прошло не столь уж много времени со дня отплытия из Лондона, однако, сойдя на берег в Портус Кале, я облегченно вздохнул. Даже понимая, что и в большом городе убийца может настигнуть любого из нас так же легко, как в сердце океана, я испытал успокоение при виде всех этих домов, улиц и повозок, перевозивших самые разнообразные товары в порт и обратно. Заурядная жизнь обычных людей — лучшее целебное снадобье для человека, который несколько дней и ночей провел в компании безжалостного убийцы, каждый миг ожидая принять удар отравленного клинка.

Даже Певчий Джон, для которого «Святой Иаков» давно стал родным домом, казалось, повеселел, сойдя с трапа на деревянный настил пристани. Он тронул меня за плечо и указал рукой куда-то в сторону беспорядочной группы строений на берегу, среди которых выделялось двухэтажное сооружение, укрепленное массивными столбами из грязно-желтого камня.

— Торговый дом моего давнего приятеля Иву, — сказал он, — и одновременно самая большая таверна в городе. Надеюсь, старый плут все еще здесь. Больше года его не видел.

Шагавший рядом со мной Антиох, вопреки обыкновению задумчивый и молчаливый с утра, подозрительно покосился на капитана, но ничего не сказал. Закари и Мартин — напротив, оживились и прибавили ходу, вполголоса переговариваясь.

Мы прошествовали в указанном направлении, не без труда преодолев толпу снующих работников, которые перегородили улицу массивным механизмом на колесах, пытаясь закатить его на пристань. Скользнув взглядом по обитому стальными пластинами бревенчатому основанию, я понял, что это нижняя часть осадной катапульты. Две полностью собранные катапульты располагались и по обеим сторонам дока. Капитан, мельком взглянув на них, нахмурился и, невнятно чертыхнувшись, зашагал быстрее. Через минуту мы, обойдя сборище стоящих телег, доверху груженых ящиками, вошли в торговый дом.

Заведение оказалось самой обычной таверной, мало отличавшейся от «Милой леди», кроме как размером: стойка, за которой нам ухмылялся хозяин собственной персоной, почти терялась среди выставленных неровными рядами столов.

— Ты еще жив, пиратская морда? — осклабившись, обратился к нему Певчий Джон, обходя стойку и заключая Иву в медвежьи объятия.

Хозяин и впрямь больше всего напоминал престарелого разбойника: тонкие застывшие в хищной ухмылке губы, черная повязка поверх отсутствующего глаза, клочковатые волосы и точные движения опытного бойца — вряд ли его молодость была тихой и безмятежной. Капитан пожал плечами, правильно поняв мой вопросительный взгляд, и пояснил:

— А кто из добропорядочных торговцев не был когда-то пиратом, верно, Иву?

Тот понимающе рассмеялся гнусавым смехом и тряхнул головой.

— И то верно, Джон. Сейчас, однако, от этих будущих торговцев продыху нет. Видел небось катапульты на пристани… Я слышал, у тебя тоже недавно случилась заварушка?

— Быстро новости разносятся, — хмыкнул Певчий Джон. — Не припоминаю, чтобы я сообщал об этом хоть кому-то. Кто тебе сказал, Иву?

Тот скривился и, замявшись, начал издалека:

— Ты сам знаешь, дружище, пока пираты не грабят порт, с ними лучше бы по-хорошему. Да, торговля страдает из-за них, но это все-таки не война. Мы тут, конечно, ко всякому готовы, да и не всякий пират готов соблюдать негласный мир, но…

— Ближе к делу, — прервал его капитан. — Ты хочешь сказать, что веселые ребята, получив от нас взбучку, успели побывать здесь? Кто у них за главного?

Иву кивнул и настороженно огляделся. Не заметив ничего подозрительного, он перегнулся через стойку и прошипел:

— Это молодчики Железной Иды.

— Кого? — громко переспросил Певчий Джон, и хозяин заведения замахал на него руками, призывая говорить потише.

— С полгода назад появилась тут эта девица откуда-то с юго-востока во главе целого флота, поговаривают, что с самого Туниса. За несколько месяцев подмяла под себя всех местных пиратов-одиночек. У торговцев же с тех пор и вовсе началась теплая жизнь: чертова девка установила настоящую блокаду. К чести ее сказать, ее ребята никогда не отбирают всего, но от этого немногим легче: торговля теперь и вполовину не так хороша, как год назад.

— Что ж, могу помочь с этим, — ухмыльнулся Певчий Джон. — Сколько ты хочешь за сотню галлонов лучшего португальского вина?

Пока они торговались, я отошел в сторону и окинул взглядом посетителей. На первый взгляд, ничего особенно примечательного в них не было: моряки и торговцы мирно сидели, вели разговоры, порой разражаясь резкими взрывами смеха, но голодный год в Годриковой впадине научил меня за кажущейся беспечностью видеть напряжение и тревогу. По тому, как посмотрела мне в глаза Эйлин, я понял, что и от нее не укрылось это всеобщее настроение. Не в доброе время мы пустились в эту дорогу! А с другой стороны, не таким ли и должен быть путь к обители самой Смерти?

— О чем задумался, малой? — окликнул меня капитан. — Мы возвращаемся. Вино скоро доставят, и к вечеру мы закатим пир, какого ты еще не видел. Кайл и Грегори будут довольны, глядя на нас.

— Думаешь, они видят нас, капитан? — вырвалось у меня. — Думаешь, там что-то есть? Какая-то другая жизнь на той стороне?

— Думаю, Игнотус, что жизнь есть на этой стороне, — криво ухмыльнулся Певчий Джон. — Давай не будем тратить ее зря.

Я кивнул, стараясь не выглядеть воплощением уныния, и спросил:

— А что потом? Если мы надолго задержимся…

— Ты прав, малой. Задерживаться нам нельзя: эта Железная Ида вскоре оправится от поражения и восстановит блокаду. Во втором бою мы можем и не уцелеть. Сегодня до вечера заделаем пробоину, наймем парочку местных в команду, и с утра — в путь.

— Эй, Джон! — окликнул Иву капитана, когда мы уже направились к выходу, и добавил тише: — Хотел еще предупредить тебя…

— В чем дело?

— Заходил тут еще утром один странный тип. Холеный, белобрысый, явно из благородных. Со мной не заговаривал, но выскочил отсюда, как ошпаренный, когда ему сказали, что швартуется «Святой Иаков». Кто-то из твоих знакомых, а? Ты уж не оставляй там судно без охраны. Мало ли…

Снова Аспид! Как будто проблем с Тенью нам не хватало. Невольно я выглянул через мутное окно в сторону пристани. Конечно, охрана корабля на месте, а оставшийся на судне Кадм и в одиночку способен обеспечить серьезную оборону, но кто знает, что задумал наш старый враг и каково его могущество теперь, когда он владеет магией Пустоты?

* * *

К полудню погода ощутимо улучшилась, а когда солнце окрасило алым пламенем западный небосклон, ветер уже окончательно стих. «Святой Иаков» едва заметно покачивался у пристани под слабый плеск волн — так же, как группа судов поменьше рядом. Посмотрев в ясное небо без единого облачка, капитан почесал бороду и велел вытащить пару столов из кубрика прямо на палубу: какой смысл набиваться в тесное помещение в прекрасную погоду?

Не дожидаясь приглашения, мы разместились вокруг на скамьях, обратив взоры к Певчему Джону, который продолжал стоять в молчании. Двое только что нанятых в охрану молодых парней, которые с трудом объяснялись по-английски, — Карлуш и Рикарду, неуверенно переглядывались, не очень понимая, чего все ждут. Когда Саймон выволок из трюма бочонок с недавно доставленным вином, капитан наконец заговорил.

— Друзья, мы с вами живем в трудное время, — с расстановкой, почти торжественно объявил он. — Золотой век давно позади. Да и был ли он на самом деле? Мы не знаем, сколько проживем, и когда неумолимая смерть заберет нас с собой туда, откуда не возвращаются…

Кадм вздрогнул и поднял внимательный взгляд на капитана. Мне даже показалось, что он желает возразить, но почти сразу мой брат сник, опустив глаза.

— Океан — суровый отец, — продолжал Певчий Джон. — Вы, сидящие здесь, не уповаете ли на тихую смерть в собственной постели в кругу семьи? Так оставьте надежды! Каждого из нас — да! — настигнет погибель. Стрела, клинок или соленая вода — не важно, — отнимет у меня жизнь. И у тебя, Лестер! У тебя тоже, Закари. И даже у тебя, Итан, если ты не удерешь на берег этой же ночью!

Он поднял кубок, который уже наполнил до краев предупредительный Саймон. Команда потянулась за кубками, будто получив условный знак.

— Но дьявол нас всех побери, если грядущая гибель станет отравлять нам жизнь и указывать, как мы эту жизнь проведем! — внезапно гаркнул капитан, заставив всех замереть. — Мы поднимаем первый кубок в честь наших погибших друзей, Грегори и Кайла, но все последующие — в честь нашей победы! Мы славно сражались, и смерть не смогла забрать нас в этот раз.

Певчий Джон шумно выдохнул и поднес кубок к губам. Я последовал его примеру, втянув ноздрями причудливый аромат португальского вина, в котором мне почудилось что-то странно знакомое. Юнга Итан заверещал.

— Стойте! — пронзительно воскликнул он, в панике отстранившись от своего кубка. — Стойте! Это яд!

Кадм вздрогнул и бросил на него пристальный взгляд. Закари подскочил и выплюнул все, что успело оказаться у него во рту, залив себе одежду, да так и остался с отвисшей челюстью, должно быть, опасаясь проглотить хотя бы ничтожные капли. Капитан замер и неторопливо поставил кубок на место. В его глазах сверкнул гнев, но он спокойно спросил:

— С чего ты взял, Итан? Вино только что куплено. Иву не станет подсовывать мне отраву, у него и так с торговлей дела плохи, чтобы терять последних покупателей.

— Запах… — пробормотал юнга. — Сюда добавили споры синего смертоголова, я знаю, как они пахнут. Это страшный яд, капитан.

Все обратили удивленные взгляды к юнге — все, кроме новых членов команды, которые, судя по всему, поняли только то, что выпивка отменяется. Кадм, осторожно опустил пальцы в вино и поднес их к носу. Потом хмыкнул и вновь обратил взор к Итану.

— Откуда ты знаешь, как пахнет смертоголов? — резковато спросил он. — Этот гриб почти не найти в Англии.

— Я знаю! — мрачно отозвался юнга. — Раньше… Я имею в виду, до того, как меня взяли на «Святой Иаков», я был подмастерьем алхимика. Клянусь, мистер чародей, этот запах ни с чем не спутать!

За столом воцарилось молчание: даже капитан, который никогда не лез за словом в карман, казалось, лишился дара речи. Сидевший по правую руку от меня Антиох выглядел удивленным донельзя: происшествие нисколько не напугало его, но привело в смятение.

— Чепуха какая-то! — пробормотал он. — Зачем Тени оберегать нас на каждом шагу, а потом пытаться всех прикончить? А если он — один из нас…

Его лицо вдруг прояснилось, а глаза вспыхнули. Антиох вскочил и рявкнул:

— Всем оставаться на месте! Уберите руки от кубков! Я проверю каждый.

Моряки неприязненно покосились на него, но протестовать никто не стал. Антиох, понюхав вино в своем кубке, поставил его на место и взял мой. Убедившись в том, что и мое вино отравлено, взял кубок Эйлин. Затем бесстрастно подошел к месту Кадма. Все в молчании ждали окончания проверки. Я украдкой посматривал на лица собравшихся: возможно, кто-то из них беспокоится сильнее других? Однако обеспокоенными казались решительно все, даже Карлуш и Рикарду, изумленно следившие за действиями моего старшего брата.

— Яд у всех поголовно, — со странным удовлетворением в голосе озвучил свой вердикт Антиох, вернувшись на свое место. — Это значит, что отравить нас пытается не Тень, или же Тень — вовсе не один из нас, как мы полагали.

— Есть и третья возможность, брат, — спокойно произнес Кадм. — Высушенный корень подлунника — отличное противоядие, полностью лишающее силы смертоголов. Тень все еще может быть одним из нас: для этого достаточно добавить в свой кубок порошок подлунника. Это куда легче, чем подсыпать яд кому-то другому… Особенно если к смерти приговорены несколько человек или вообще все.

Антиох с минуту обдумывал эту идею, потом, покачав головой, отозвался:

— Не знал про подлунник. Но даже если так… В чем смысл, братишка? Тень — гнусный убийца, однако в Англии он делал все, чтобы нашему путешествию никто не помешал. Аспид, чтоб ему сгореть живьем, открыто выступил на нашей стороне. Нет, Кадм, я уверен, что на этот раз Тень ни при чем. Всех нас хотел прикончить кто-то еще, и я догадываюсь, кто это был.

— Подозреваешь кого-то со стороны? — подняв бровь, спросил Кадм с едва заметной иронией в голосе.

— О да, подозреваю, — кивнул Антиох и повернулся к Певчему Джону. — Это была наша новая подруга Железная Ида. Как мы уже знаем, она прибыла в Портус Кале раньше нас и говорила с Иву, у которого ты, капитан, закупил вино. Конечно, Иву не желает терять постоянного покупателя… Но уверен, куда меньше он хочет, чтобы от его заведения остались одни головешки.

— Не могу представить, — покачал головой Певчий Джон, — чтобы пираты мстили таким образом. Взять корабль на абордаж, потопить его, пытать команду — это запросто. Но отравленное вино…

— Что ты знаешь о Железной Иде? — возразил Антиох.

Капитан не нашелся, что ответить, только в сомнении снова покачал головой и попросил Саймона принести старое вино, погруженное еще в Лондоне. Жизнеутверждающая речь капитана была забыта, и праздничный пир, хоть и состоялся, но прошел без особого веселья: сложно веселиться, проверяя на отраву каждое блюдо. Радовало только одно: мы вновь избежали гибели и разрушили планы отравителя… Не так ли?

Отправляясь вместе с Эйлин в каюту, я в последний раз оглянулся. Кадм, погрузившись в себя, по-прежнему сидел за столом. На губах его играла слабая улыбка.

— Итэ, эт интерфичерэ! — врезался мне в уши хриплый крик, исходивший, казалось, отовсюду.

Горящий лес вокруг пришел в движение: среди объятых пламенем стволов показались приземистые темные фигуры, бредущие сквозь огненный ад к только им ведомой цели. Я скользил в сумраке, стараясь держаться подальше от любых признаков жизни. Где-то впереди меня ждал Источник, но я не мог вспомнить, что это такое и чего ради я стремлюсь к нему. Меня не замечали — пока. Что произойдет, если я столкнусь с одним из врагов, казалось очевидным: то и дело мне попадались изувеченные тела тех, кто оказался менее удачлив.

Взобравшись на поросший молодыми деревцами пригорок, я замер. Передо мной, освещенный холодным лунным светом, возвышался храм. Да, вероятно, это был храм, хотя и построенный задолго до начала христианской эры. Каким языческим богам поклонялись в его стенах? Я не имел представления, но каким-то образом знал: моя цель — внутри этого строения, сложенного из призрачно-белого мрамора, увитого плющом и уже тронутого всесокрушающей дланью времени.

— Не ходи туда ночью, — услышал я шепот за спиной и рывком обернулся.

Рядом со мной стояла Эйлин, протянув руку в направлении храма.

— Не ходи, — повторила она, и меня нисколько не удивляло, что она способна говорить. — Они ждут тебя.

— Мы ждем тебя, — донеслось из клубов дыма.

— Ждем, — прошелестел ветер, взметнув облако пепла.

Земля дрогнула, и обугленные ветви ближайших деревьев осыпались черным крошевом в золотых искрах угасшего огня. В плотной пелене дыма показались очертания человеческой фигуры — слишком неправильные, искаженные для того, чтобы принадлежать человеку. Каждый шаг существа отдавался в моих собственных костях, и от этих глухих ударов становилось трудно дышать, словно мою грудь придавили каменной глыбой.

Страшный человек остановился, возвышаясь надо мной подобно каменному изваянию. Он и был изваянием — с его безволосой бугристой плотью из сырой глины и темными провалами на месте глаз и рта. Мой взгляд остановился на изломанной линии, выжженой на лбу существа. Руна Зиг? Бесформенная рука метнулась вперед, и холодные пальцы впились мне в горло. Существо зарычало, и я почувствовал, как мои ноги отрываются от земли. Чудовищная глиняная маска вместо лица заслонила собой окружающий мир, который утонул в кровавых сумерках.

— Глорификамус фигулюс! — пророкотала разверстая пасть, окатив меня запахом холодной земли.

— Кто… ты? — прохрипел я, пытаясь разжать убивающие меня пальцы.

— Я есть будущее.

Что-то хрустнуло в моей шее. Я попытался закричать в последнем мучительном усилии, но не смог выдавить из себя ни звука. Мир окрасился в багровый цвет, его очертания изменились до неузнаваемости, и там, за плотной дымкой, вырос черный провал, сама пустота, подобная туннелю, прорытому в небесах, пустота, окаймленная кольцом нестерпимого блеска. Пустота рванулась ко мне с яростью голодного зверя, и мое сознание, не выдержав безумного ужаса, покинуло меня.

* * *

Я поджег жировую свечу привычным взмахом палочки и сел на краю кровати, силясь сделать достаточно глубокий вдох. Дышалось легко, но я все еще ощущал холодные глиняные пальцы на своем горле, и удушье по-прежнему терзало меня. Невольно я коснулся ладонью шеи, словно и впрямь ожидал обнаружить там жуткую длань существа из кошмара, и только тогда увидел, что Эйлин не спит. Она неподвижно лежала на боку и следила за мной встревоженным взглядом. Увидев мой последний жест, девушка приподнялась на локте, дотянулась до пера с чернильницей и вывела на уже порядком исписанном пергаменте новую строчку: «Сон?».

— Да, — кивнул я. — Кошмар. И там была ты, — сделав попытку улыбнуться, невпопад добавил я.

На этот раз строчка оказалась длиннее. «Горящий лес, храм вдалеке и големы?», — прочел я, пододвинув к себе пергамент, и, не сразу осознав суть вопроса, переспросил:

— Големы?

В следующее мгновение кровь бросилась мне в лицо. Она видела это! Мы видели один и тот же сон? Я слышал о таких случаях, но всегда считал это просто байками. Правильно истолковав выражение моего лица, Эйлин вздохнула и вновь склонилась над пергаментом.

«Неуправляемая легилименция. Это у меня с детства. Так и не смогла научиться проникать в мысли сознательно, но иногда это происходит во сне. Я не хотела подглядывать, прости».

— Тебе не за что извиняться, Эйлин. У всех магов бывают выбросы с детства, а у меня нет от тебя никаких секретов. Ты знаешь, пока был жив наш отец, мы…

Мы проговорили больше часа. Конечно, говорил только я, а она лишь время от времени писала короткие вопросы и ответы на пергаменте, на котором за все это время места живого не осталось. Не помню, чтобы мне доводилось кому-то вот так просто и естественно рассказывать о своем детстве, включая и такое, чем сложно гордиться. Я рассказал о том, как боялся всего и вся. О своих выбросах, которые делали меня невидимым для окружающих на пару часов, из-за чего однажды все решили, что я сбежал из дома. О том, как от клыков местного оборотня погибла мама. Как отца убил на дуэли заезжий маг с севера.

Я рассказал о нашем соседе, добром и безобидном маге Гиацинтусе, который как-то помутился рассудком и время от времени становился другим человеком — злобным и жестоким, как дикий зверь. И о том, как я влюбился в рыжую девчонку на третьем курсе Хогвартса, но так и не смог сказать ей об этом. Как на следующий год она просто пропала — без единого следа. Мне хотелось говорить вечно, однако солнце уже поднялось над палубой и теперь пробивалось огненными полосами сквозь щели в дощатых стенах каюты.

Я с сожалением отвел взгляд от темных глаз Эйлин и выбрался наружу, сощурившись от нестерпимого дневного света. Стоило мне свернуть к баку, как я нос к носу столкнулся с Певчим Джоном, который, похоже, удержался от града непристойных ругательств только из уважения к своим нанимателям.

— Что-то случилось, капитан? — поинтересовался я.

— Это мягко сказано, — отозвался тот. — Сегодня с утра я надумал нанести визит своему приятелю, который вчера продал нам это вино, и выяснить с глазу на глаз, какого дьявола он вытворяет. Да только он оказался ни при чем.

— Удалось что-то найти?

— Именно. Я отправил Мартина в трюм, чтобы выволок это чертово вино — хотел предложить Иву его отведать… Ну, а Мартин, смотри, что обнаружил в углу за бочкой.

Капитан протянул мне бронзовую чашу, на ко дну которой прилипла ссохшаяся корка какого-то зелья. Я осторожно поднес чашу к лицу и втянул воздух через нос, сразу же ощутив терпкий аромат, который сложно было с чем-либо спутать.

— Смертоголов, — кивнул я. — То есть отраву приготовили на судне и здесь же отравили вино. Снова Тень. Правда, на сей раз наш загадочный убийца устроил что-то совершенно безумное. Зачем отправлять на тот свет весь экипаж после того, как он с трудом проник на корабль и втерся в доверие? Что-то здесь не сходится, Джон.

Тот лишь пожал плечами и бросил мрачный взгляд на залитый солнцем город. Потом брезгливо понюхал чашу и, помедлив, швырнул ее за борт. Повернувшись ко мне, он вновь заговорил:

— Словом, теперь нет необходимости выяснять что-то у Иву. Можно поднимать якорь и надеяться, что ваш убийца не настолько безумен, чтобы расправиться с экипажем в открытом море. Он должен понимать, что в одиночку ему не выжить.

— Он определенно безумен. Но я согласен, отплыть следует как можно раньше: когда мы найдем его, убийца не сможет бежать на берег.

Певчий Джон, кивнув, вернулся на бак, где по его распоряжению двое моряков с кряхтеньем уперлись в рычаги ворота с якорной цепью. Драконья голова вновь оскалила пасть на поднятом парусе, и «Святой Иаков» неторопливо двинулся в открытое море. Я поднялся за капитаном на бак, и Эйлин безмолвной тенью последовала за мной. Мы стали у самого бушприта, время от времени прикрывая глаза от летящих в лицо соленых брызг.

— «Бог тьмы и урагана», — усмехнулся я, поймав удивленный взгляд девушки. — Мы ожидали встретить Смерть в конце путешествия, но она всю дорогу дышит нам в лицо, Эйлин. Очень не хочется подвергать тебя опасности. И все же… я ужасно рад, что ты с нами.

Она, улыбнувшись, придвинулась ко мне ближе и положила голову мне на плечо. Меня затопила волна такой нежности, что я с трудом удержался от того, чтобы крепко обнять Эйлин, и в этот момент со странной обреченностью понял: я пропал. Мы плывем в Богом забытое место, нас постоянно пытаются прикончить, в чем лишь чудом до сих пор не преуспели, и меня угораздило влюбиться именно в тот момент, когда мне больше всего требуется трезвость ума, свободного от страстей. Если бы Эйлин не отвечала взаимностью, не выходила за пределы простой благодарности и светской вежливости, все было бы куда легче. Но в том, как она смотрела на меня, как сжимала мне руку и как улыбалась, было столько теплоты и доверия, что становилось ясно без слов: она увлечена мною не меньше. И вот что мне теперь делать?

Я услышал деликатное покашливание Кадма за спиной и со вздохом обернулся. Брат сменил мантию на обычную моряцкую куртку, из-за чего казался до странности заурядным маглом. Неужели внешний вид настолько сильно влияет на то, как мы воспринимаем человека? Я всегда считал себя выше подобных предрассудков, но глядя в тот момент на родного брата, я при всем желании не мог разглядеть сильного и мудрого чародея с огромным опытом.

— Жарковато в этих краях, — заявил Кадм, перехватив мой удивленный взгляд. — Да и морская вода для мантии — не лучшее соседство. Я, собственно, к тебе вот по какому вопросу… Как ты считаешь, что сделает Тень, когда… если мы его обнаружим?

— С четырьмя магами и командой он вряд ли справится, поэтому, полагаю, он попытается бежать.

— Вот именно! — победно поднял Кадм палец. — И мы не должны допустить этого. Я попросил капитана отплыть как можно дальше от берега, не меньше, чем на десять-двадцать миль. Даже если убийца — отменный пловец, столько ему не проплыть.

— Вполне разумно, брат, но чем же я могу помочь?

Кадм встал рядом со мной, устремив взгляд к горизонту.

— Видишь ли, Игнотус… Очень скоро мы пройдем через Гибралтарский пролив. Даже если Певчий Джон направит «Святого Иакова» точно по центру, все равно до каждого берега будет не больше пяти миль. Кроме того, там очень много торговых судов, каждое из которых, конечно, придет на помощь человеку за бортом.

— Следовательно, мы должны найти убийцу раньше, — кивнул я.

— Или, напротив, повременить с этим, — тихо ответил Кадм. — Я знаю, что ты тоже пытаешься распутать этот клубок, и потому прошу тебя, брат: даже если ты поймешь, кто из команды — Тень, не пытайся его поймать и никому не сообщай этого до тех пор, пока пролив не останется далеко позади. Сейчас он уверен в том, что нам его не обнаружить, иначе он бежал бы еще в порту. Значит, не будет пытаться скрыться и в дальнейшем.

— Что ж, я тебя понял. Но затягивать все равно не следует. Лучше бы нам найти отравителя еще до того, как мы подойдем к проливу. Пожалуй, я опрошу охрану судна, кто из них чем занимался после доставки вина.

Кадм со вздохом покачал головой.

— Я уверен, ты не с той стороны ищешь, братишка. Можно сколько угодно опрашивать свидетелей, но по меньшей мере один из них лжет, а Тень умеет заметать следы. Я бы на твоем месте полагался лишь на то, что видел собственными глазами.

— Но я же совершенно ничего не…

— Просто научись смотреть, Игнотус. Сейчас ты смотришь и не видишь.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что уже нашел убийцу?

— У меня есть… одно предположение.

Я молчал, ожидая продолжения, но его так и не последовало. Подошедший к баку Антиох окликнул Кадма, и тот, кивнув мне, отправился за старшим братом в сторону кормы. «Научись смотреть», значит? Что он имел в виду? Чему-то из того, что произошло на моих глазах, я совершенно напрасно не придал значения — вот что. Как теперь узнать, что это?

— Ты ничего странного не видела за эти дни, Эйлин? — спросил я, прекрасно понимая, что ответа не будет.

Она обернулась ко мне и пожала плечами. А чего я ожидал? Что-то очевидно странное наверняка привлекло бы мое внимание. Я мысленно обратился к застолью, которое едва не закончилось смертью экипажа. Отравитель должен был сидеть вместе со всеми за столом. Однако он просто обязан был вести себя иначе, чем другие, если не хотел погибнуть с ними заодно. Может быть, пытался добавить в свой кубок снадобье из подлунника. Может быть, до последнего не прикасался к своему кубку вовсе. Может, еще что-то. Кто вел себя иначе?

Карлуш и Рикарду — их только что наняли. Капитан — он держал речь перед нами. И еще Итан, который… Проклятье! Именно юнга предупредил всех, что вино отравлено. Бессмыслица какая-то. Может быть, что-то пошло не так? Может, он не рассчитывал, что яд окажется в его кубке?

— И все-таки я должен опросить охрану, — пробормотал я. — Пойдем, Эйлин.

Шейна я обнаружил в кубрике, где он, засучив штанину, обрабатывал каким-то снадобьем — наверняка шарлатанским — рану на щиколотке. Моим расспросам бывалый вояка ничуть не удивился.

— Итан? Валялся в кубрике, пока не вернулся капитан. Буравил потолок, как обычно. Настолько угрюмого мальчишку поискать: обычно в таком возрасте им не сидится на месте.

— И что же, он вообще ни разу не выходил?

— Выходил, конечно. Пару раз и ненадолго. Один раз высунул нос, когда доставили вино, и еще разок по нужде бегал.

Итак, снова мимо. Впрочем, чего еще можно было ожидать от случайной догадки? Конечно, Шейн может лгать, но зачем это ему?

— А кто-то еще был в кубрике? — уцепился я за последнюю возможность.

— Я да еще Рональд, — безразлично отозвался Шейн. — Хью помогал сволакивать бочки в трюм, потом тоже вернулся.

Я мог бы проверить его слова, поговорив с Рональдом и Хью, но был уверен, что услышу ровно то же самое. Все говорило о том, что я на ложном пути, а значит, мне следовало вернуться назад и начать заново. Поступок юнги привлекает внимание — бесспорно. Но как насчет поступка Аспида? Итана не было с нами во время стычки в доках. Кого тогда защищал наш старый враг? Ответ очевиден. Антиоха. Кадма. Эйлин. Больше никого с нами не было, верно? И ни одного из них я не мог представить в роли убийцы. Безумие какое-то.

Безумие? А что, если это и есть ответ? Стараясь не вспугнуть внезапно проскользнувшую мысль, я рассеянно попрощался с Шейном и вышел на палубу. Братьев поблизости не было, и я, потянув за руку Эйлин, направился в сторону каюты Кадма. В памяти снова всплыл образ мага Гиацинтуса, в прошлом учившегося на Когтевране. Почему утром я вспомнил его? Должно быть, уже тогда я подспудно догадывался, куда заведет меня расследование. И вот сейчас страшная догадка озарила темные закоулки моей памяти подобно вспышке молнии. Я шел в каюту Кадма и вспоминал — один факт за другим. Брат был прав: я смотрел и не видел.

Кто из нас всех был ближе всех к безумию? Должно быть, Эйлин, которая к тому же выпускница Слизерина. Но она не отходит от меня ни на шаг, и никак не могла отравить вино. Антиох — резок и суров, но при этом приземлен и устойчив, и мало что способно разрушить твердокаменные чертоги его разума. А вот Кадм… Гениальный маг, чей ум — настолько же хрупок, насколько и прекрасен. И он находился на судне, когда туда привезли припасы из Портус Кале. В самом деле, сколько гениальных безумцев подарил миру факультет Когтевран? Кадм, наш брат, без сомнения, был одним из них. Рассудительный, логичный и спокойный чародей, чья безмятежность оказалась лишь оболочкой, под которой угнездилась кровоточащая рана с тех пор, как погибла Лия.

Как часто он покидал дом в эти годы? Обычно мы находили его без чувств в «Ведьмином зеркале», но где еще он мог побывать? Где угодно. Что, если так все и было? В своей иной, темной ипостаси он заключил союз с Аспидом и обучил его магии Пустоты. Сам Амар оказался обманут, решив, что кто-то из учеников Кали не смог сохранить секреты богини, — он недооценил гениальность Кадма, который проник в эти секреты просто силой своего ума. В тот памятный день, когда мы обнаружили Аспида с Кадмом в таверне — на что так досадовал молодой Изли? «Бездарная пьянь, опустившийся неудачник»… Прежняя личность Кадма вернулась раньше, чем следовало, — вот что взбесило Аспида. Помилуй нас Господь! Все это время мы были рядом с Тенью! Знал ли сам Кадм о своей темной половине?

Я распахнул дверь его тесной каюты. В полутемном помещении никого не было, только спартанского вида кровать, стол с наваленными листами пергамента и небольшой сундук в углу.

— Эйлин, постой у входа, — обратился я к девушке. — Увидишь Кадма или Антиоха — дай мне знать, хорошо?

Она широко раскрыла глаза и неуверенно кивнула, встав в дверном проеме. Я склонился над сундуком. Мой взгляд остановился на массивном навесном замке, однако никаких признаков защитных чар я не обнаружил: как видно, Кадм не особенно беспокоился о том, что его станет подозревать родной брат. Судорожно вдохнув от мгновенного укола неуместного стыда, я поднял палочку и, прищурив глаза, твердо сказал:

— Портоберто!

Замок с грохотом разлетелся железными обломками. Крышка сундука слегка приоткрылась, освободив край черной ткани. Я обеспокоенно обернулся к раскрытой двери, но Эйлин лишь покачала головой. Если кто-то и услышал взрыв, то вряд ли смог определить его источник. Вернувшись к сундуку, я поднял крышку, под которой лежала мятая мантия Кадма. Осмотрев ее и не обнаружив ничего примечательного, я было откинул облачение брата в сторону, как вдруг до моих ноздрей донесся еле заметный запах чего-то знакомого. Я снова взял мантию в руки и принюхался. Правый рукав слабо, но отчетливо пах смертоголовом. Так вот зачем он сменил мантию на куртку! «Жарковато в этих краях» — так ты сказал, брат?

В сундуке больше ничего интересного, казалось, не было. Пара книг, посвященных германским рунам, редкий трактат Платона об Атлантиде, свернутые в трубку листы пергамента, пачка кошелей с ингредиентами… На самом дне тускло блеснула плоская бутыль из цветного стекла. «Potio mors capvt», — прочел я надпись на латыни. Настойка смертоголова! Больше сомнений не было. Кадм, мой родной брат — это Тень. Убийца, который с какого-то момента полностью поглотил его прежнюю личность — личность заботливого отца и доброго человека.

Следующая мысль была не менее страшной. Чего ради он затеял это путешествие к языческой богине смерти? Действительно ли ради воскрешения своей погибшей возлюбленной? Или же, узнав от Амара о существовании могущественной магии Пустоты помимо его собственных щитовых чар, он понадеялся получить эти знания, чтобы возвести свое мастерство убийцы на недосягаемый уровень и… Для чего ему все это? Отомстить всему миру за Лию?

Сзади послышался шорох, и моего плеча коснулись пальцы Эйлин. Обернувшись, я увидел ее встревоженный взгляд, обращенный к выходу, и замер: ко входу быстро приближались Кадм и Антиох. Уходить было поздно, да и не было у меня такого желания. Я не считаю себя несдержанным человеком, но в этот момент мои чувства просто бурлили, и, мягко отстранив Эйлин, я вышел навстречу братьям.

— Что случилось, Игнотус? — нахмурился Антиох, увидев выражение моего лица.

— Ты что, искал меня? — спросил Кадм.

— Объясни-ка мне вот это, брат! — проговорил я, подняв бутыль на уровень его глаз.

Кадм изменился в лице и сделал шаг назад. Потом со смешком тряхнул головой и проговорил:

— Бог мой, Игнотус! Это вовсе не то, что ты…

— Ступефай! — выкрикнул я, швыряя бутыль с настойкой ему в лицо, чтобы отвлечь внимание.

— Протего! — молниеносно среагировал Кадм, взмахнув палочкой.

Бутыль ударилась о невидимую преграду и с глухим стуком упала на палубный настил, лишь чудом не разбившись. Тот же магический щит отразил луч моего заклинания. Среагировать я не успел: алая вспышка в глазах — и я, лишившись ощущения собственного тела, рухнул, как подкошенный.

— Эйлин, нет! — услышал я голос Антиоха. — С ним все будет в порядке. Нужно только разобраться, с чего он решил напасть на нас…

Антиох, дубина ты эдакая, убийца рядом с тобой! Да посмотри же ты на бутыль! Увы, я не мог издать ни звука в этом состоянии, лишь смутно отмечая, как мое бесчувственное тело подняли и внесли в каюту, положив на кровать. Палочку извлекли из моих оцепеневших пальцев, и теперь я не смог бы защитить себя, даже если бы действие моего собственного заклинания закончилось. К сожалению, этого в любом случае ждать пришлось бы долго.

— Что за дьявольщина тут у вас происходит? — послышался голос капитана. — Что вы между собой не поделили?

— Просто недоразумение, Джон, — спокойно ответил Кадм. — Никто не пострадал.

— А что с вашим малым? По виду он здорово смахивает на окоченевшего покойника.

— Обездвижен заклятием, но с ним все будет в порядке, — отозвался Антиох и, хмыкнув, добавил: — У нас… магов такое бывает.

— Уж надеюсь. Не хотелось бы остаться без нанимателей в разгар путешествия.

Дверь захлопнулась, и судя по всему, мы остались одни. После недолгого молчания Кадм заговорил:

— Я сейчас освобожу тебя, и, надеюсь, ты дашь мне возможность объясниться, прежде чем снова кидаться в бой. Фините Инкантатем!

Незримые путы рассеялись, и я вновь обрел способность двигаться. Сев на кровати, я смерил брата долгим взглядом и произнес:

— Я слушаю тебя.

— Ты, конечно, вообразил, что я — Тень, — ухмыльнулся Кадм. — Не так ли?

— Станешь отрицать это, брат? После всего, что я нашел в твоей каюте?

Кадм невесело рассмеялся.

— Игнотус, когда я советовал тебе научиться смотреть, я имел в виду не только и не столько наблюдательность. Да, ты провел блестящее расследование. Однако ты взялся расследовать совсем не то, что нужно. С какой стати Тени может понадобиться убивать тех, кого он всю дорогу защищал? Ты мог бы догадаться, что отравитель — кто угодно, только не он!

— Если только речь не идет о безумце, Кадм, — тихо ответил я, глядя ему в глаза. — Ты признаешь, что отравленное вино — твоих рук дело?

— Да, признаю.

— Ты… Ты хотел всех убить? Черт возьми, Кадм!

— Игнотус, успокойся. Никому ничего не угрожало. — Он тяжело вздохнул. — Ты же слышал мои намеки! Помнишь, что я тебе рассказывал про порошок подлунника? Загляни в сундук. Вот он, вместе с другими ингредиентами! Я добавил его вместе со смертоголовом и первым же попробовал эту смесь. Ни у кого от этого вина даже живот не заболел бы, уверяю тебя, братишка. Все, что мне нужно было от смертоголова — запах.

— Но… зачем?

— А ты как думаешь? Чтобы найти убийцу, конечно. И судя по всему, мой план сработал.

Назовите меня легковерным, но глядя в безмятежно улыбающееся лицо брата, я просто не мог ему не поверить. С моих плеч будто гора свалилась и, улыбнувшись в ответ, я спросил:

— Ты знаешь, кто из нас — Тень?

— Как я уже сказал, у меня есть хорошее предположение. И я знаю, как его проверить, Игнотус. Только давай дождемся, когда Гибралтарский пролив останется позади, хорошо? И возьми свою палочку. Если я прав, очень скоро она тебе пригодится по-настоящему.

За время своей жизни я успел привыкнуть к тому, что Кадм всегда оказывается прав: если он и совершал ошибки, то исключительно по мелочи, неизменно оставаясь ближе всех к истине в главном. На этот раз мой брат, казалось, ошибся по-настоящему.

Мы сохраняли бдительность в течение ближайших четырех дней. Гибралтарский пролив, где нас застала очередная буря, остался позади, но ничего так и не случилось, несмотря на все ожидания Кадма. Никто больше не покушался на жизнь кого бы то ни было, никто не вел себя подозрительно, не происходило никаких странных происшествий: без сомнения, эти дни оказались самыми спокойными за все время нашего путешествия.

Я наслаждался обществом Эйлин, и моя бдительность, которая поначалу напоминала взведенную пружину арбалета, постепенно растворялась в этом накатывающем умиротворении, забывалась в нескончаемом плеске волн, скрипе снастей и шуме ветра. Сама Эйлин, похоже, чувствовала то же самое: тень пережитого кошмара исчезала из ее взгляда, напоминая о себе только в редких ночных кошмарах.

Совсем иначе вел себя Кадм. Он мрачнел с каждым днем, подолгу пропадал в трюме и, по-моему, почти не спал. Его и без того худое лицо осунулось, а глаза покраснели, как в прошедшие дни его беспробудного пьянства в «Ведьмином зеркале». Изредка встречая его на палубе, я с удивлением отмечал происходящие с моим братом перемены, но сразу же забывал о них, стоило мне остаться наедине с Эйлин. Наверное, я просто слишком устал от непрестанного давления и пропитавшей все угрозы.

Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что за это время я почти утратил связь с реальностью. Антиох — другое дело. Постоянное давление оставалось для него образом жизни, вечная бдительность — способом мышления, и, думается, он даже в мечтах не стремился к покою. Ничего удивительного, что именно наш старший брат оказался тем, кто сдвинул ситуацию с мертвой точки. Одним жарким и солнечным днем, когда мы с Эйлин, стоя у фальшборта, вглядывались в едва различимую на горизонте цепь скал, старший брат быстрым шагом подошел ко мне и без обиняков заявил:

— Ну все, мне это надоело. Кадму пора бы признать, что он сел в лужу с этими его предположениями. Ждать мы хоть до Второго пришествия можем.

— Что ты предлагаешь, Антиох? — спросил я, пожав плечами. — Насколько я вижу, до сих пор только у Кадма есть какие-то идеи о том, как нам изловить убийцу.

— Я предлагаю не сидеть в засаде, а действовать. Если у него есть идеи, пусть претворяет их в жизнь. Где он? Сейчас я пойду к нему и…

— Ты совершенно прав, Антиох, — послышался спокойный голос Кадма, заставив нас вздрогнуть.

Обернувшись, мы увидели его — сидевшего рядом с кубриком на подставленном бочонке. В своей выцветшей матросской куртке, опустив голову и сложив руки на коленях, он был настолько неприметен, что почти превратился в невидимку. Не в этом ли секрет Тени? Я вспомнил попрошайку в Эксетере, которого мы миновали, даже не удостоив его взглядом: лишний пример тому, как можно стать незаметным для окружающих, не прибегая к магии.

— Я тоже устал ждать, — продолжал Кадм, — и потому сегодня сделал кое-что… рискованное, но действенное.

Мы уставились на него с немым вопросом, в ответ на что он усмехнулся. Все же моя радость от возвращения прежнего Кадма была порядком подпорчена тем, что вернулась и его старая привычка напускать туману и держать свои мысли при себе до тех пор, пока они не получат полное подтверждение. С кормы донесся зычный рык Певчего Джона, посылающего юнгу в трюм за мотком пеньковой веревки, и мимо нас, бурча что-то под нос, пробежал недовольный Итан, скрывшись в палубном люке.

— Но говорить об этом ты не желаешь, правильно я тебя понимаю? — не выдержал наконец Антиох.

Кадм попытался было сохранить загадочный вид, но почти сразу расплылся в озорной улыбке и со смехом ответил:

— Лучше бы вам увидеть все своими глазами. Но все же… — Он заговорщически понизил голос. — Дело в том, что я нашел запасы оборотного зелья Тени, которое он регулярно употребляет, чтобы выдавать себя за одного из наших…

Я поперхнулся.

— Что?! — с усилием откашлявшись, воскликнул я. — Когда?

— Достаточно давно. Помнишь, Игнотус, нашу встречу в трюме во время шторма? О, тайник был сделан мастерски! Защищен несколькими слоями чар: даже мои магические способности не помогли бы мне его отыскать, если бы я своими глазами не увидел, как сорвавшийся со своего места тканевый тюк не отскочил от пустого места в углу.

— Так, черт возьми, почему ты не перепрятал зелье? — вскипел Антиох. — Не уничтожил его, наконец? Убийца не смог бы поддерживать свой облик и выдал бы себя!

— Потому что я стараюсь думать наперед, Антиох, — парировал Кадм. — Допустим, Тень обнаруживает пропажу, и у него остается в лучшем случае час до потери фальшивого облика. Что, по-твоему, он предпримет в такой ситуации?

— Попытается скрыться… — неуверенно предположил я.

— Да, такое возможно, — кивнул Кадм. — Может быть, спрятаться в трюме и бежать на первой же стоянке. Но только в том случае, если это единственный тайник. А, зная предусмотрительность Тени, я бы предположил, что у него есть еще один вариант. Скорей всего, дополнительных запасов ему хватило бы до очередного порта, где Аспид мог передать ему новую порцию.

— Аспид? — хмуро переспросил Антиох.

— А зачем он, по-вашему, нас преследует всю дорогу? Вспомните его появление в Портус Кале! Наш старый недруг попросту занимается снабжением своего учителя, потому что Тень не имеет возможность варить зелье у всех на виду. Получив же зелье от Аспида, Тень его попросту спрячет в другое место, и я далеко не уверен, что в этот раз мне повезет его обнаружить.

— И как же ты решил поступить? — не слишком убежденный аргументами Кадма, спросил я. — Выследить его в момент посещения тайника?

— Да, таков был мой первоначальный план, — сокрушенно закивал Кадм, — и вынужден признать, что он провалился. Я по многу часов караулил поблизости, скрывая свое присутствие, но, очевидно, Тень так просто не обманешь. Мне так и не удалось никого поймать за руку, в то время как запасы зелья таяли с каждым днем: убийца продолжал посещать тайник именно в то время, когда меня там не было. И тогда меня осенило…

Палубный люк с грохотом отворился, прервав Кадма на полуслове. Годы тренировок не прошли для меня даром: палочка оказалась в моей руке раньше, чем я успел о ней подумать. И вовремя: нечто стремительное вырвалось из трюма и, метнувшись по палубе, оказалось ослепительно прекрасной женщиной — настолько, что мое дыхание на какое-то мгновение пресеклось.

Кто это? Ее старая моряцкая одежда меньше всего сочеталась с лицом сокрушающей красоты: все вместе походило на нежную розу, растущую из навозной кучи. Золотые кудри раскачивались упругими волнами при каждом движении, и это зрелище завораживало с первого же мгновения. Я с усилием отвел взгляд от ее лица. Вейла? Откуда она здесь?

— Все кончено, Тень, — почти без дрожи в голосе произнес Кадм. — От облика вейлы тебе быстро не избавиться.

— Кто сказал, что мне это нужно? — прошипела незнакомка.

Безупречное лицо исказилось ухмылкой, отчего чары ее незримой власти надо мной заметно ослабли. Вейла! Почему, черт возьми, именно вейла? Я увидел, как со всех сторон осторожно подбираются вооруженные моряки. Правда, на их помощь вряд ли приходилось рассчитывать: в случае сражения они могут попросту не решиться нанести удар этому воплощению женской красоты перед нами. Даже магу, знающему, с кем имеет дело, нелегко устоять в такой ситуации, а уж маглы-то…

— Но… Откуда?.. — пробормотал я. — Кто это вообще?

— Ты разве не видишь, Игнотус? — отозвался Кадм, который уже отошел от первого впечатления, вызванного появлением вейлы. — Это Итан. Вернее, тот, кто выдавал себя за нашего юнгу. Настоящий Итан, полагаю, в плену где-то в Лондоне.

— Ты уверен, что он еще жив? — хмуро спросил капитан, стараясь не смотреть на вейлу.

— Без сомнения, Джон, — кивнул Антиох. — Оборотное зелье позволяет принимать облик только живого человека.

Только теперь я заметил на незнакомке неказистую куртку юнги с оторванным рукавом, сидевшую на ней из рук вон плохо. Все-таки Итан! Почему именно он?

— И что дальше? — вкрадчивым голосом спросила вейла. — Попытаетесь убить меня?

— Отличная идея, — усмехнулся Антиох.

— Ты забыл, чем закончился твой поединок с моим… учеником? — последовал столь же насмешливый ответ.

— Как же, помню. Скулящий Аспид со сломанной рукой пополз зализывать раны.

— В этом не твоя заслуга, Певерелл! — прорычала вейла, и на мгновение черты прекрасного лица исказились, явив нам облик разъяренной хищной птицы. — Я не желаю вам смерти, но и вы не сможете сразить меня. Поэтому…

— Я уже сразил тебя, — спокойно ответил Кадм. — Смертоголов — не единственный яд, который я захватил с собой. Боюсь, что ты умрешь через час… Если не получишь от меня противоядие. А способность сопротивляться ты утратишь еще раньше.

Вейла замерла, нацелив пылающий яростью взгляд на Кадма, и прошептала:

— Отравить оборотное зелье… Что ж, это умно. Только вот о ядах мне известно больше, чем кому бы то ни было. И я тоже могу играть в эту игру.

Она вскинула изящные руки, и в правой ладони сверкнул невесть откуда взявшийся короткий нож. Мы с Антиохом атаковали одновременно. Потоки огня скрестились на невидимой сфере, обтекая ее пылающим куполом. Лязгнули спусковые пружины арбалетов, и несколько болтов бессильно отскочили от выставленной защиты. Отравлен наш враг или нет, но он все еще силен, и совладать с ним будет непросто.

Я приготовился ударить снова, но стоило мне сделать движение палочкой, как цель смазалась перед моим взором, и луч моего заклинания обрушился на доски фальшборта, проделав в нем изрядную дыру. В первое мгновение мне показалось, что вейла прыгнула в воду, но сразу же я услышал сдавленный крик Антиоха и, разом вспотев, обернулся. Старший брат стоял на коленях, держа перед собой располосованную руку. Палочка выпала из его судорожно сжатых пальцев, и даже с расстояния в четыре ярда я видел, как начинают чернеть и закручиваться края кровоточащей раны на запястье Антиоха.

— Так, значит, я умру через час? — подала голос вейла, стоявшая у него за спиной. — Ваш старший брат, дорогие Певереллы, переживет меня от силы на три часа… Если не получит от меня противоядие.

— И что же ты предлагаешь? — спросил Кадм, осторожно подходя к Антиоху.

— Ты даешь мне противоядие прямо сейчас, — немедленно отозвалась вейла, после чего я высаживаюсь на берег. — Там я оставляю снадобье, способное исцелить Антиоха, и ухожу. Конечно, мы еще встретимся… Но это будет много позже.

— С чего нам верить тебе? — спросил я. — Оказавшись на берегу, ты можешь просто сбежать.

— Я хочу, чтобы вы успешно добрались до цели, — повернулась ко мне вейла. — Я хочу, чтобы вы были живы и здоровы, когда настанет час вашей встречи со Смертью. Вот почему все это время вы были под моей защитой… и под защитой младшего Изли. Потом наши пути разойдутся, но до тех пор я приложу все усилия, чтобы никто из вас не погиб.

— Черта с два! — процедил сквозь зубы Антиох. — Сдохнем вместе, мы двое. Мои братья доберутся и без меня.

— Будь благоразумен, брат! — возразил Кадм. — Мы соглашаемся на эти условия. Но есть одна проблема…

Он повернулся к Певчему Джону, и тот понимающе кивнул.

— До побережья Туниса больше сорока миль, — проговорил он. — Доберемся за пять часов при попутном ветре. И я обещаю тебе, Тень, даже если ты уйдешь сейчас, рано или поздно я найду тебя. Грегори был моим другом.

— У меня не оставалось выбора, — безразлично пожала плечами вейла. — Что до побережья… Нам не нужен Тунис. Держите курс на юго-восток, вон к той черной скале. Меньше чем через час мы будем на месте. И, почтенный Кадм, я все еще жду противоядия.

Кадм, смерив Тень долгим взглядом, порылся в кожаном кошеле на поясе, откуда извлек небольшой флакон. Сделав шаг вперед, он протянул противоядие вейле.

— Сделай милость, — проговорил он, — отправляйся на бак и оставайся там, пока мы не окажемся у этой твоей скалы. Уж не знаю, как ты собираешься там выжить, но лично мне все равно.

Вейла с кривой ухмылкой, столь же не сочетавшейся с ее женственным обликом, как и одежда, слегка поклонилась и протянула руку за флаконом. Отправляясь на бак, она обернулась к Певчему Джону и заметила:

— Ближе к скале советую сбросить скорость. Это место… странное.

Проводив ее взглядом, мы с Кадмом склонились над раненым Антиохом. Я отметил, что его руки мелко дрожат: яд продолжал отравлять его кровь, медленно убивая нашего старшего брата. Не сговариваясь, мы помогли ему подняться на ноги и повели Антиоха в каюту.

— Зря вы это, — негромко пробормотал он. — Упустите убийцу.

— Он же сказал, что мы еще встретимся, — пожал плечам Кадм. — Впереди еще долгий путь, и в любом случае я не намерен приносить тебя в жертву только ради удовольствия прикончить очередного врага.

— «Он»? — переспросил я. — Но разве Тень — это не…

Кадм ошарашенно посмотрел на меня, потом рассмеялся и покачал головой.

— Разве ты ничего не понял? — спросил он. — Ох… Ладно, помоги мне уложить Антиоха, и я расскажу вам обоим с самого начала, что происходило на этом корабле.

Мы положили Антиоха на кровать, и Кадм, вытащив из сундука несколько кошелей с ингредиентами, принялся растирать в небольшой ступке кусочки безоара: должно быть, он надеялся приготовить состав, способный продлить жизнь брата. Эйлин, которая все это время старалась держаться подальше от Тени — по вполне понятным причинам, — встала рядом со мной у дверного проема, где мы могли вести разговор с Кадмом, не упуская вейлу из виду.

— Все началось в Лондоне, когда наш убийца вздумал проникнуть на «Святой Иаков», — неспешно начал рассказывать Кадм. — С этой целью он выбрал самого уязвимого члена команды, которого вряд ли кто-то упрекнет в недостаточных моряцких навыках — юнгу. Подменить кого-то еще было гораздо сложнее. Это одна из причин того, почему лже-Итан был у меня под подозрением с момента убийства Грегори.

— Но зачем его вообще нужно было убивать? — спросил я. — Если б не убийство, никому бы и в голову не пришло, что Тень на нашем судне.

— Беда в том, что убийца просчитался, — спокойно ответил Кадм, ни на минуту не прерывая своего занятия. — Потому что Грегори подружился с мальчиком и весь последний год учил того управлению кораблем, о чем мне любезно сообщил Певчий Джон. Подменив Итана, Тени пришлось столкнуться с растущим недоумением старого моряка: тот не мог уразуметь, с чего это вдруг его подопечный раззабыл всю прошлую науку. Ты, наверное, и сам слышал их ссоры на этой почве. Я не знаю в деталях, что произошло в ночь убийства, но полагаю, Грегори все же понял, что имеет дело с самозванцем. И когда он задал прямой вопрос Итану, его судьба была решена: убийство для Тени, по-моему, — настолько же естественно, как дыхание.

— Этого можно ожидать от того, кто учился у самой Смерти, — кивнул я. — Конечно, если это правда. Вот только почему Амар был совсем другим?

— «Был»? Ты зря хоронишь его, братишка. Я уверен, что он выбрался, и мы его еще увидим. Но твой вопрос, конечно, имеет смысл: я не могу сказать, почему они столь непохожи. Прямой, честный и по-своему благородный Амар против скрытного и хитрого негодяя… Убийца провернул свое злодейство почти у нас на глазах, но тогда мы не придали значения тому, как вел себя Итан. Помнишь, как его якобы стошнило за борт? Чепуха! Он всего лишь забрызгал рукав своей куртки кровью жертвы. Отрезать рукав убийца успел, а вот избавиться от него — уже нет, мы прибежали раньше. Поэтому он и разыграл свой приступ тошноты, чтобы незаметно выбросить за борт окровавленный рукав.

— Проклятье! — тихо воскликнул я. — Каким же я был ослом все-таки! Но я по-прежнему не понимаю, зачем тебе понадобилась вся эта история с отравлением?

— Очень просто. Тень прекрасно разбирается в ядах и, конечно, узнал бы характерный запах смертоголова, который я подмешал к вину. Когда Итан вскочил со своего места с криком, что вино отравлено, я окончательно убедился, что Тень — это он. Оставалось лишь схватить убийцу за руку. Слежка за ним ничего не дала, поэтому…

Он кивнул в сторону бака, где у бушприта неподвижно стояла вейла с развевающимися на ветру золотистыми волосами: на фоне порядком потемневшего неба они казались живым снопом искр. Теперь нашу ближайшую цель не составило бы труда разглядеть, даже не щурясь: черная скала, окруженная бурунами волн, возвышалась из воды подобно разрушенному маяку, ужасающе древнему и напитанному злыми силами. Что могло понадобиться Тени на этом голом камне? Вряд ли скала просто подвернулась на пути: вейла, похоже, знала, о чем говорит, попросив капитана высадить ее в этом месте.

— Я не только отравил оборотное зелье, — продолжал Кадм, — но и бросил туда волос вейлы из моих запасов. Помнишь, из чего я изготовил палочку для Эйлин?

— Но почему именно вейла? — хрипло спросил Антиох, который, похоже, начинал испытывать жестокие страдания.

— А что еще? Если бы я подсунул волос одного из нас, было бы куда хуже. Но главное, вейла — не человек, и теперь Тень не сможет просто так вернуть себе прежний облик. Так что заодно я лишил его возможности просто переждать действие зелья, спрятавшись в трюме. Не об этом ли ты просил меня, брат? Но… Да, это было опасно, и я виновен в том, что случилось с тобой.

От разговора братьев меня отвлекло странное оживление на палубе: матросы, забыв о своих обязанностях, выстроились вдоль бортов, пораженно вглядываясь в воду и негромко переговариваясь. Я взял Эйлин за руку, и мы вместе подошли к фальшборту. Увиденное заставило вздрогнуть даже меня, привычного к тому, что маглы считают чудесами. Морская вода, обтекавшая корпус «Святого Иакова», казалось, кипела: в ее недрах рождались крупные пузыри, слабо святящиеся призрачным голубым огнем. Поднимаясь на поверхность, они лопались со слабым шелестом, и почти ничто более не нарушало мертвую тишину этого места.

Эта царившая вокруг тишь угнетала. Она впивалась в уши расплавленным воском, она заполняла воздух до самых небес, и любой звук умирал в ней, не пролетев и пары ярдов. Крики чаек полностью стихли. Ветер продолжал раздувать парус, но мы едва слышали его неровный шум, а скрип мачты доносился словно с расстояния в милю. И солнце… На какой-то момент мне показалось, что оно светит сквозь слой дыма: настолько слабым и беспомощным казался его холодный свет.

— Бог мой, что это за место? — пробормотал я.

— Я… был здесь однажды, — тихо ответил подошедший капитан. — Помнишь, Игнотус, мой рассказ в «Милой леди»?

— Остров, который появился и пропал за одну ночь?

— В точку, малой! Мы шли с другой стороны, но это то самое место, клянусь костями отца! Тут дьявольски опасно. К востоку от скалы очень высокое дно, мы тогда только чудом не сели на мель. И в этом районе немало судов пропало. Наши думали, что по вине пиратов, но сейчас…

Певчий Джон смолк, потрясенно глядя по курсу корабля. Я поднял взгляд и отшатнулся. Воздух вокруг скалы дрожал и терял прозрачность. Сквозь тонкую пелену тумана, расстилавшегося над поверхностью воды, постепенно проступали неясные очертания чего-то… призрачного. Добрую минуту мы, широко раскрыв глаза, созерцали невероятное явление. Первым спохватился капитан:

— Стоять! — оглушительно гаркнул он. — Спустить парус!

Матросы не слишком расторопно принялись исполнять его распоряжение, постоянно оглядываясь на происходящее по курсу. Только вейлу, казалось, не удивляло ровным счетом ничего: она все так же стояла на баке, небрежно облокотившись на сифонофор, чем являла собой ужасное сочетание совершенно неженственного поведения с обворожительной внешностью. Когда судно замедлило ход, она неторопливо обернулась и впервые за время путешествия к черной скале заговорила:

— Не бойся, капитан. С северной стороны острова даже в отлив на мель сесть невозможно.

— Какого, к дьяволу, острова? — отозвался Певчий Джон.

— У него немало названий. Грекам он был известен как остров Огигия: говорят, что именно здесь Одиссей провел семь лет в плену у нимфы Калипсо. Но местные называют его островом Плачущей Матери, и он не принадлежит нашему миру. Найти его могут лишь те, кто прошел врата в Сумрак, и мы это только что сделали.

Призрачные очертания обрели четкость. Дрожащий воздух успокоился, и в тусклом свете потемневшего солнца появился остров. Изломанная береговая линия с нагромождением черных камней простиралась далеко в обоих направлениях, и служившая нам ориентиром черная скала обратилась лишь его крохотной частью, ничем не выделяясь среди таких же блестящих от воды скал.

— Я оставлю противоядие в той разрушенной башне на холме, — вновь подала голос вейла, протянув руку в сторону мрачных руин на берегу, — после чего уйду. Забрать его вы можете в любое время, но советую поторопиться: мне смерть Антиоха тоже ни к чему. Так что прощайте и…

— Ответь лишь на один вопрос, Тень… — неожиданно для самого себя заговорил я.

Вейла безмолвно повернулась в мою сторону, ожидая продолжения.

— Зачем нужно было убивать отца Эйлин и похищать ее саму? Что это за жуткий языческий обряд с принесением жертвы мертвой груде камней?

Пальцы Эйлин судорожно впились мне в локоть, и я мысленно обругал себя последними словами: не следовало поднимать эту тему при девушке, которой до сих пор снятся кошмары после всего произошедшего.

— Меня всего лишь попросили об ответной услуге, младший Певерелл, — последовал небрежный ответ. — Я не собираюсь водворять ее обратно, если ты этого боишься. Я закончил свою работу, и дела Каменщика меня больше не касаются.

— Что ж, уходи на свою Огигию, — кивнул я. — Но обещаю: рано или поздно мы найдем тебя. Тогда ты заплатишь за все.

— Не нужно меня искать, — ослепительно улыбнулась вейла, показав безупречно белые зубы. — Это я найду вас, когда придет время.

Она повернулась к берегу и сделала неуловимо быстрое движение руками. Силуэт вейлы смазался, расплылся в воздухе и с легким хлопком исчез. В то же мгновение человеческая фигура появилась на влажных прибрежных камнях, взмахнув руками, чтобы сохранить равновесие. Даже на таком расстоянии я видел развевающиеся на ветру золотые волосы. Вейла помахала нам рукой и, скользя на обкатанных морем булыжниках, принялась карабкаться к вершине холма, где располагались развалины.

Ко мне неслышно подошел Кадм.

— Лучше бы нам поспешить, — сказал он. — Ужасно не хочется отпускать тебя одного в это… странное место, но мне нужно присмотреть за Антиохом. Его жизнь пока в безопасности, однако это ненадолго.

— Я пойду с твоим братом, — заговорил подошедший к нам Хью. — Он, может, и хороший чародей, но своей жизнью совсем не дорожит.

— Эйлин, — повернулся я к девушке. — Оставайся здесь и…

Она отчаянно замотала головой и только крепче сжала мою руку.

— Серьезно, мы же не знаем, кого можем там встретить. Вдруг…

Эйлин достала палочку с сердцевиной из волоса вейлы и уверенно улыбнулась. «Я не боюсь, — говорила эта улыбка, — я пойду с тобой и приму бой на равных, если понадобится. Я волшебница и могу за себя постоять». С минуту я смотрел ей в глаза, ожидая увидеть хотя бы оттенок неуверенности, как это любил делать Антиох. Потерпев неудачу, я махнул рукой и сказал:

— В конце концов, нам всего лишь нужно забраться на ближайший холм. Не будем медлить.

В воздухе разнесся едва слышный протяжный крик, и я еще раз вгляделся в тонкую полоску тумана, за которой темнели холмы, поросшие причудливыми изогнутыми деревьями. Берег оставался пустынным, и никакое движение не нарушало царившего здесь умиротворения, только ветви слабо качались от порывов прохладного ветра. Остров Плачущей Матери ждал гостей.

На берегу царила такая же мертвая тишина, как и на подходах к острову. «Странное место», по словам Тени. Однако гораздо вероятней, странным был весь мир, в котором располагался остров. Врата в Сумрак, значит? Насколько же мало мы, оказывается, знаем, — мы, привыкшие считать, что мироздание исчерпывается горсткой стран, населенных такими же невеждами! Стоило совсем немного выйти за пределы привычного обиталища, чтобы столкнуться лицом к лицу с Тайной.

Я оглянулся на Эйлин: что, интересно, она чувствует, впервые в жизни ступая по камням иного мира? На ее лице я не увидел страха или смятения: несмотря на то, что она по-прежнему не отходила от меня ни на шаг, девушка смотрела перед собой твердым, сосредоточенным взглядом. Какой бы жестокой ни была рана, нанесенная ее душе, Эйлин определенно была сильней, чем казалась поначалу.

Перестав волноваться, я уверенно шагнул вперед и едва не упал, когда скользкий булыжник вывернулся из-под моей ноги, разбросав липкие глинистые комья. Эйлин поддержала меня, и, когда я повернулся, чтобы поблагодарить ее, то увидел на ее губах совершенно безмятежную улыбку. Странно, но столкновение с Тенью, которое, казалось бы, должно было заставить ее еще больше замкнуться в себе, пошло на пользу девушке: она больше не смотрела затравленным зверем, и постоянный ужас не омрачал ее лица. Тот, которого она видела в худших кошмарах, предстал перед нами смертным и уязвимым. Он был побежден и отныне навсегда останется всего лишь еще одним врагом на пути. Победа — лучшее лекарство.

Путь к вершине холма оказался тяжелей, чем могло показаться поначалу. Ноги поминутно увязали в глине, сочившейся мутной водой, или путались в подгнивших корнях давным-давно погибших растений. Булыжники всех форм и размеров отнюдь не облегчали нашей задачи, проворачиваясь или уходя в грунт, когда мы на них наступали. Из-за этого никто из нас даже не пытался смотреть вверх, туда, где нас ждало противоядие для Антиоха. Только добравшись до вершины я, наконец, утер пот со лба и поднял взгляд. Мое дыхание пресеклось.

Отсюда, с развалин башни, которая некогда могла служить маяком, открывался вид на центральную часть острова, в то время как его южный берег скрывался в тумане. Я не сразу осознал смысл открывшегося мне зрелища. На расстоянии около мили от нас, утопая в каменистой почве, возвышалась исполинская статуя из розовато-белого камня. Коленопреклоненная ангельская фигура, склонившая омраченное скорбью лицо. Из закрытых глаз струились потоки чистой воды, падая в небольшое озеро у подножия изваяния. Правой рукой небесная воительница опиралась на вонзенный в землю меч, и поникшие белые крылья, увитые плющом, уже несли на себе следы прошедших веков. Кто она?

— Ангел… — пробормотал Хью, который, как и я, во все глаза смотрел на каменную фигуру. — Но почему женщина?

— Наверное, здесь отправлялся какой-то древний языческий культ, — подумав, отозвался я. — Иногда богинь изображали с крыльями. А вот почему она плачет — действительно загадка. Поклоняются богам-победителям, а не сломленным и страдающим.

Хью, нахмурившись, еще раз окинул пристальным взором изваяние и осторожно скользнул в глубокий разлом, рассекающий уцелевшую стену башни сверху донизу. Мы последовали за ним и сразу же наткнулись на то, что искали. Некогда рухнувший потолок образовал возвышение из каменных плит, на вершине которого стоял одинокий глиняный флакон, обернутый тонкой полоской пергамента. Эйлин решительно шагнула вперед и подняла флакон к глазам. Я вместе с ней склонился над сосудом, стараясь в полумраке разрушенной башни разглядеть сделанную тонким пером надпись. «Сумеречный пятилистник», гласило совершенно незнакомое мне название. Где Тени удалось достать это растение? Я был уверен, что в Англии ничего подобного не найти.

— Не стоит здесь задерживаться, — проговорил Хью, поворачиваясь к выходу. — Противоядие у нас, больше нам нечего делать на этом острове. У меня гадкое предчу…

Не договорив, он метнулся в сторону, но был недостаточно проворен: короткая стрела с алым оперением пробила куртку и скользнула по ребрам Хью, заставив того сдавленно охнуть.

— Инсендио! — крикнул я, отправляя плотный поток огня в разлом.

— Проклятье! — простонал Хью. — Чертова девка заманила нас в ловушку… Отсюда нет выхода.

— Вряд ли это была идея Тени, — проговорил я, продолжая поддерживать поток пламени, — в противном случае незачем было бы оставлять нам противоядие. По-моему, я знаю, кто наш враг.

— Ида, — пробормотал Хью, уставившись на оперение вымазанной кровью стрелы. — Кажется, мы нашли логово Железной Иды.

Поддерживать поток пламени становилось все тяжелее: следовало придумать что-нибудь до того, как мои силы иссякнут. Раненый Хью вряд ли сможет что-то сделать против оравы разбойников в одиночку, а возможности Эйлин ограничены трансфигурацией и немногими заклинаниями, не требующими речи. Однако стены башни, пусть и выложены из камня, настолько ветхие, что достаточно совсем слабого удара…

— Эйлин, Хью, — заговорил я прерывающимся от напряжения голосом. — Сейчас я открою проход, и вы сразу побежите. Слышите? Как можно быстрей отправляйтесь на корабль и отнесите противоядие. Наши наверняка видят, что мы попали в засаду, и помогут вам добраться. Я смогу продержаться, пока не прибудет помощь.

Эйлин издала неопределенный звук и отчаянно замотала головой.

— Эйлин! — уже не сдерживаясь, крикнул я и, остановив поток пламени, нацелил палочку на противоположную стену башни. — Мой брат умирает. Поэтому… Редукто!

Брызнули осколки каменных плит, и стена, накренившись, с гулким рокотом обвалилась под собственной тяжестью, взметнув в воздух серое крошево извести. Боковым зрением я заметил движение у входа и почти безотчетно ударил заклятием, почувствовав мгновенную дурноту от перенапряжения. Ответный крик боли вернул мне уверенность, и я приготовился отражать новую атаку. За спиной я слышал шорох камней, по которым спускались Эйлин и Хью. Отправив Конфринго в очередного атакующего, я осознал, что шаги позади стихли.

— Эйлин, не стой! — донесся до меня раздраженный голос Хью. — Ты же слышала…

— И… Игнотус, — донесся до меня ответный шепот.

Я замер и обернулся. Ни Хью, ни Эйлин там уже не было, но я был готов поклясться, что это сказала она. Дар речи… вернулся к ней? Не знаю почему, но сама мысль об этом взволновала меня настолько, что на какое-то мгновение я забыл, где нахожусь: лишнее свидетельство тому, что я — не Антиох. Я не боец, черт возьми. Когда я вновь обратил взгляд к проему, который пытался оборонять, что-то вспыхнуло в моей голове, и я отправился в темное ничто раньше, чем успел вскрикнуть.

* * *

Вначале вернулась боль. В голове словно перекатывался бронзовый шар, заменивший мне мозг, и каждое его движение становилось пыткой, сравнимой с Круциатусом. Я, должно быть, застонал, но не услышал ни звука. Какие-то голоса шептали мне на границах сознания, и я внимал им, и не мог понять, что они пытаются сказать мне. «…И когда небо упало на землю, — донеслось до меня, — я увидел землю, как она была поглощена великою бездною, и горы опустились на горы, и холмы погрузились на холмы, и высокие деревья оторвались от своих корней, и низверглись, и потонули в бездне». Я мог поклясться, что уже слышал это раньше, однако стоило мне напрячь память, как я задохнулся от нахлынувшей боли и без сожаления оставил попытки постичь хоть что-то. Голоса продолжали шептать, и это не предвещало ничего хорошего. Безумие остается безумием даже в мире магов.

Я снова застонал, и на сей раз смог расслышать свой хриплый голос, царапающий слух подобно ржавому ножу.

— Очнулся, чародей? — прошипел мне в ухо наполненный сталью женский голос. — Тебе повезло, что Ахмад не раскрошил тебе череп первым же ударом. Он такое дело любит.

Я попытался открыть глаза, но это оказалось непросто: веки слиплись от запекшейся крови. Попытавшись протереть их ладонями, я обнаружил, что мои запястья крепко связаны, а сама попытка тут же ответила тысячами игл в занемевших мышцах. В лицо мне плеснули холодной водой, оставившей на губах привкус соли, и в раскалывающейся голове немного прояснилось. Чья-то рука вцепилась мне в волосы и рванула вверх. Я с трудом сел, прислонившись к стене, осторожно разлепил веки и проморгался, чтобы хоть немного вернуть четкость своему зрению. Помогло это слабо: все, что мне удалось разглядеть сквозь кровавые ошметки — это незнакомое помещение с низким потолком, освещенное ярким потоком света из круглого окна поодаль.

Говорившую со мной женщину разобрать оказалось почти невозможно: я видел только обрамленный светом темный силуэт на фоне окна. Она поставила на пол ведро, из которого только что окатила меня водой, и подошла ближе.

— Назови свое имя, — с той же холодной интонацией произнесла она.

— Не все ли равно… — попытался я выдавить из себя дерзкий ответ.

Женщина подскочила и наотмашь ударила меня в лицо раскрытой ладонью. Массивный перстень на ее пальце рассек мне кожу на скуле, но это оказалось сущей мелочью по сравнению со шквалом боли, которым взорвалась моя голова. Я, едва не потеряв сознание, повалился на выщербленный каменный пол. Подняться я даже не пытался, и не только потому, что не было сил. Какой смысл вставать, если от очередного удара вернешься в прежнее положение? В том, что избивать меня будут долго, особых сомнений я не испытывал.

— Ты, кусок грязи, плохо понимаешь, с кем имеешь дело, — прошипела она мне в ухо, вновь больно вцепившись цепкими пальцами в мои волосы. — Меня зовут Ида, и я здесь королева. Лучше бы ты не злил меня.

— Что тебе нужно? — невнятно спросил я, едва ворочая распухшим языком.

— Твое имя.

— Игнотус из рода Певереллов. — Я постарался вложить в свой ответ как можно больше спокойного достоинства, но вряд ли произвел должное впечатление, безвольно валяясь на полу с разбитым лицом.

Зрение понемногу восстанавливалось. Я уже мог рассмотреть выщербины и глубокие царапины на красноватом мраморном полу, искрящиеся в солнечном свете на изломах. Мучительное движение внутри головы тоже, кажется, уже не причиняло таких страданий, как поначалу, и теперь у меня появилась возможность подумать, не теряя сознание от боли. Ситуация, конечно, — почти безнадежная: головорезы определенно не намерены выпускать меня живым, и с этой проблемой мне следует разобраться в первую очередь. Однако не все настолько плохо. Если пираты заняты мной, не собираясь атаковать стоящий на якоре «Святой Иаков», значит, весь их флот не на острове, и моим братьям не придется выдерживать очередной бой в неравных условиях.

— Так-то лучше. Как вы нашли нас? — не меняя интонации, спросила Железная Ида.

— Мы вас не искали. Нас привел сюда… один человек.

Ее пальцы медленно, почти ласково, погрузились в мои волосы, и в следующее мгновение я почувствовал, как мою голову с неженской силой выворачивают назад. Я беспомощно забился, в любое мгновение ожидая услышать несущий смерть хруст позвонков.

— Я не намерена спрашивать дважды… Игнотус из рода Певереллов, — с холодной яростью процедила тюремщица.

Несмотря на очевидную близость смерти, мне стоило усилия не усмехнуться. История повторяется: снова меня пытают люди, требуя сведений, которых у меня нет. Я поднял взгляд на Железную Иду и с удовлетворением отметил, что уже могу разглядеть ее, пусть даже сквозь туман, окрашенный кровью. Железная Ида. Трудно найти человека, которому это имя подошло бы лучше. Некогда белая кожа предводительницы пиратов загорела и несла на себе следы бесчисленных сражений. Глубокий шрам, пересекавший подбородок, делал ее лицо похожим на страшную маску из тех, которые так любят надевать лицедеи, изображая нечисть. Сломанный нос был вдавлен, а тонкие полоски сухих губ не скрывали крупные, неожиданно острые зубы. Через что пришлось пройти этой женщине, чтобы стать во главе убийц, уважающих только силу?

— Мы понятия не имели, что вы на этом острове, — как можно спокойней произнес я, — и, уж прости меня, прекрасная леди, ты и твои люди нам даром не нужны. Наша цель — далеко отсюда.

На этот раз я даже не понял, что произошло. Перед глазами полыхнуло огнем, затылок врезался в стену, и пришел в себя я только после очередной порции соленой воды в лицо. Отплевавшись, я приподнялся на локте и с усилием сел. Железная Ида по-прежнему буравила меня непроницаемым взглядом.

— Ну хорошо, — вновь заговорил я. — Если правда тебе не нужна, тогда что ты хочешь от меня услышать?

Она прищурилась и несколько мгновений смотрела мне в глаза, словно пытаясь прочесть мои мысли. Я приготовился получить новый сокрушающий удар, но ее губы неожиданно искривились в ухмылке, и пиратская королева отошла в сторону, махнув кому-то в темном углу помещения. Темный силуэт, который я не видел все это время, пришел в движение, и на какое-то мгновение мне показалось, что это глиняный голем из моего сна: что-то нечеловечески странное было в его очертаниях и в том, как он двигался. Когда человек вышел на свет, я мысленно содрогнулся.

Вся правая половина его лица была сожжена. Тонкая розовая пленка, покрытая трещинами и рубцами, туго обтягивала немногие оставшиеся мышцы и сухожилия: я с трудом себе представлял, как с таким увечьем вообще можно жить, — тем более что лицом дело не ограничивалось. От правой руки остался скрюченный обрубок, также носивший на себе следы страшного жара. Довершала картину негнущаяся нога, из-за чего походка калеки заставляла вспомнить механического человека — хитроумную игрушку одного умельца из Кастилии, которую мне как-то довелось видеть на ярмарке в Годриковой впадине. Некогда рослый и здоровый парень, которому, наверное, едва исполнилось двадцать, превратился в чудовищный огарок человека, и теперь он с ненавистью смотрел мне в лицо единственным уцелевшим глазом.

— Посмотри на меня, чародей, — прошамкал он изувеченными губами, — посмотри, во что вы превратили меня! Знаешь, что я с тобой сделаю, когда королева отдаст тебя в мои руки?

— Вряд ли это возможно, — через силу усмехнулся я. — Рука у тебя только одна.

Глядя на его побелевшее лицо, я осознал: все закончилось. Сейчас он в бешенстве кинется на меня, и я умру раньше, чем Ида сможет ему помешать… даже если захочет. И это, право, будет много лучше того, что меня ждет в противном случае. Возможно, мои братья отомстят за меня. Или, быть может, столкнувшись с полчищами врагов, отступятся, отложив кровную месть на неопределенный срок, с тем чтобы завершить опасное путешествие без меня.

Искалеченный пират неожиданно захрипел. В первое мгновение я решил, что у него приступ и сейчас он рухнет на пол, содрогаясь в конвульсиях. Однако он продолжал хрипеть, разинув обожженный рот, и я осознал, что это смех: страшный и мучительный смех на грани с помешательством.

— Ты мне нравишься, чародей, — наконец проквакал пират, подходя ближе. — Я позабочусь о том, чтобы ты прожил долго. Достаточно долго, чтобы испытать все, что мы тебе приготовили.

Наверное, мое лицо отразило то, что я чувствовал в тот момент, потому что обожженные губы калеки сложились в торжествующую ухмылку.

— Тебе больше нечего сказать, Певерелл? — подала голос Ида, вся недавняя ярость которой испарилась без следа.

— Могу разве что предсказать будущее.

— Неужели? — Королеву пиратов мое заявление, похоже, изрядно развеселило.

— Да. Вот мое пророчество: пока я буду испытывать все, что мне приготовили, мои братья придут сюда. И когда это случится, участь этого однорукого покажется тебе, Железная Ида, настоящим счастьем.

Она искренне рассмеялась и, сделав несколько шагов, опустилась на грубо сколоченный трон у противоположной стены. В ее обращенном на меня взгляде мне почудился проблеск любопытства: как видно, до сих пор ей редко доводилось слышать дерзости от приговоренного к мучительной смерти пленника.

— Конечно, мы подождем твоих братьев, — проговорила она. — А тем временем… Ты знаешь, мне на самом деле не очень интересно, как вы нашли дорогу сюда. Ты умрешь в любом случае. Буду честна: что бы ты ни сказал, тебе это ничем не поможет.

— Я так и подумал, — как можно безразличней отозвался я, умоляя небеса о том, чтобы мой голос не дрогнул от накатывающего на меня слепого ужаса.

— Мне довелось побывать во многих странах, Игнотус, — продолжила она с доверительными интонациями, — и в каждой из них, представь, есть немало любопытных способов причинения человеку боли. Некоторые варят живьем или снимают кожу, ломают конечности или разрезают на куски… Но знаешь, в какой стране палачи оказались наиболее изобретательными в деле пыток?

Я хранил молчание, и она, не дождавшись моего вопроса, продолжила:

— В вашей просвещенной Англии. Я не стану тебе рассказывать, как у вас принято поступать с изменниками, уверена, что ты и сам это знаешь. С моим… мужем десять лет назад поступили именно так. По ложному обвинению. Даже не попытавшись выяснить, правду ли говорят доносчики. — Взгляд Иды затуманился, а лицо, казалось, обратилось в камень. — Он был казнен на Лондонском мосту, и я видела все, что с ним делали, с первой минуты до последней. Уверена, что мои люди смогут превзойти ваших палачей. Но для начала… Домингос! Веди его к озеру.

Почему все всегда возвращается на круги своя? Избегнуть плена и страшных пыток в Лондоне, чтобы получить все это сполна в чужом мире, на Богом забытом острове — в этом есть что-то от фатализма греческих трагедий. От судьбы не уйдешь: не в этом ли главный мотив и мораль всей античной поэзии? Мы, существа из плоти и крови, можем выбирать добро или зло, можем действовать или отсиживаться в углу, ожидая, что события произойдут без нашего участия, но невидимый лабиринт судьбы, построенный из стеклянных стен, все равно приведет нас к предначертанному заранее.

Домингос рванул меня за ворот мантии, поднимая на ноги. Перед глазами все поплыло, голова отозвалась новой вспышкой оглушающей боли, однако на ногах я удержался. Ида, слегка поклонившись, с усмешкой распахнула передо мной дверь, и пират вытолкнул меня из помещения на свежий воздух. Я понятия не имел, сколько времени провел без сознания, но, судя по солнцу, которое все еще светило сквозь странную дымку высоко над вершинами холмов, вечер еще не наступил. А с другой стороны, много ли я знаю о смене времени суток в незнакомом для меня мире?

Оглянувшись назад, чтобы рассмотреть снаружи строение, из которого меня вывели, я застыл как вкопанный, так что Домингос с силой двинул меня в плечо, принуждая идти дальше. Я, едва удержав равновесие, подчинился и продолжил путь, однако увиденное надолго отпечаталось в моей памяти. Нет, это не было строением в обычном смысле. Помещение, в котором меня допрашивала Железная Ида, оказалось пещерой, выдолбленной в мраморном основании гигантского изваяния — того самого изваяния плачущего ангела, которое мы видели с вершины холма на берегу.

Сопровождаемый калекой Домингосом и Железной Идой, я дошагал до берега озера, куда срывались потоки воды из огромных глаз склоненного над землей ангельского лика. У самой кромки воды нас уже поджидало не менее десятка разбойников, судя по всему, предвкушающих сцену расправы над пленным врагом. Что со мной собираются делать?

— Ты знаешь, кто это такая, Игнотус? — почти по-дружески обратилась ко мне Ида, указывая вверх, в сторону нависшего над нами изваяния.

— Ваше языческое божество? — насмешливо предположил я.

— Когда мы впервые попали сюда, местные рассказывали, что это ангел в облике прекрасной женщины, — неожиданно нараспев отозвалась королева пиратов. — Она — та самая небесная воительница, которой Бог поручил низвести на землю Потоп, чтобы истребить нефилимов и творимую ими нечистоту. И когда воля Бога была исполнена, когда воды Потопа схлынули, она спустилась на землю и увидела, что земля заполнена телами утонувших — от горизонта до горизонта. Тогда упала она на колени и зарыдала, ибо любила всех людей — даже худших из них, — как собственных детей. Горе ее было так велико, что она обратилась в камень и поныне стоит здесь, на этом острове, который больше не принадлежит нашему миру.

Я во все глаза смотрел на Иду, забыв даже об уготованной мне казни. Декламируя этот странный апокриф, королева, казалось, была одурманена неизвестным снадобьем: широко раскрытые глаза смотрели в пустоту, на лице застыла отрешенность, а голос будто доносился с края земли. Погрузилась в воспоминания? Но нет, больше похоже на приступ душевной болезни: сложно не повредиться рассудком, пройдя такой жизненный путь.

— Представляешь, Игнотус? — тихо спросила она. — Кругом, куда ни глянь, вода, и нет берегов. Бог знает толк в казнях, да. Ты можешь держаться на плаву долго, но рано или поздно пойдешь на дно. Ты когда-нибудь тонул? Тебе ведомо чувство, когда отчаянно нужно вдохнуть, однако вдохнуть ты можешь только воду? Я думаю, ты должен попробовать. Ну, а потом уж мы перейдем к чему-нибудь поинтересней. Ахмад, свяжи ему ноги.

Огромный чернокожий разбойник с еще не зажившим глубоким порезом на верхней губе, осклабившись, подскочил ко мне, размотал кусок пеньковой веревки, висевшей у него на поясе, и туго стянул ей мои лодыжки. Теперь я оказался почти полностью обездвижен: мои запястья так и оставались связанными. Порыв ветра качнул меня, и, с трудом сохранив вертикальное положение, я бросил взгляд на поверхность озера. Вода оказалась настолько прозрачной, что я без труда различал камни на глубине не менее пяти ярдов. Глубина начиналась от самой кромки: каменистые берега отвесно уходили вниз, и не умеющий плавать был бы обречен, оказавшись в воде.

— Я слышала, что ведьмы и колдуны не могут утонуть, — сказала Ида, — и всегда хотела это проверить.

— Собираешься всего лишь утопить меня? — ухмыльнулся я. — К чему тогда были все эти разговоры про снятие кожи и казнь изменников?

— О, не до смерти, Игнотус. Это просто начало. Когда ты поймешь, что такое настоящее удушье, мы перейдем к основной части. Ахмад!

По спине меня словно огрели бревном: не успев даже сделать вдох, я кубарем полетел в воду. Странно, но при этом мною уже не владел ужас: самым страшным оказалось ожидание пытки. Вода же никакого страха не внушала: это явно не самый худший способ умереть, да и смерть мне на этот раз, если верить словам Иды, не грозила… Так я думал в краткие мгновения до того, как рухнул в озеро. Наверное, все происходящее попросту не казалось мне реальным: сам этот призрачный остров с циклопический фигурой в центре, неестественная тишина вокруг и обстоятельства моего плена не способствовали здравому мышлению. Ледяная вода — совсем другое дело.

Холод челюстями акромантула вцепился в мое тело, и я понял, что не могу сделать вдох — что мне отчаянно требовалось до того, как я уйду под воду. Колдуны не тонут? Ах, если бы! Если бы моя палочка была при мне… Черт возьми, если бы мои запястья не были туго связаны! Я забился, пытаясь удержаться на поверхности, но от этого стало только хуже: моя голова тут же погрузилась в воду, которая жгучим потоком хлынула мне в глотку. Я, изо всех сил стараясь не поддаться панике, как мог, перевернулся на спину и вытянулся. Человеческое тело легче воды — до тех пор, пока вода не забила легкие. Если не дергаться, лежать на воде смирно и ровно дышать, продержаться на поверхности можно неограниченно долго. Я смогу. Смогу ли?

Вдалеке послышался крик. Собравшиеся пираты забеспокоились, о чем-то вполголоса переговариваясь. Я сохранял положение, не рискуя поворачивать голову, поэтому происходящее на берегу почти не мог видеть. Пробегавшие волны то и дело заливали мне уши, и я не смог полностью разобрать сказанное подбежавшим к Иде человеком.

— …Проклятые колдуны… на северный пост… держат оборону, но… надолго не хватит.

Ответ предводительницы не расслышать было сложно.

— Выходим немедленно. Ахмад, веди своих людей через равнину. Остальные за мной, через западное ущелье. Врежем с левого фланга! — выкрикнула она и обратилась ко мне едва ли не с жалостью в голосе: — Советую умереть до нашего возвращения, Игнотус. Сам знаешь почему.

Берег опустел, и мной овладела безумная надежда. Если удастся выбраться из воды, тогда мне не составит труда освободиться: я просто перетру веревки об острый край какого-нибудь камня… Вот только я понятия не имел, как отсюда можно выбраться. Может быть, мне удастся хотя бы доплыть до берега, извиваясь подобно рыбе? Я качнул связанными ногами и немедленно ушел под воду.

Снова замерев и задержав дыхание, я ждал, когда сила, открытая Архимедом, вытолкнет меня на поверхность, но всплывал я мучительно медленно — гораздо медленней, чем в первый раз. Проклятая мантия пропиталась водой и тащила меня вниз, словно злобная русалка из Черного озера. Стоило моему лицу показаться над поверхностью воды, как я, не теряя времени, сделал глубокий вдох — и вовремя. Волны, пробежавшие по поверхности от очередного порыва ветра, накрыли меня с головой, и я почувствовал, что погружаюсь.

Я отчаянно забился, но сделал только хуже: меня развернуло вбок, и теперь надеяться вернуть прежнее положение не приходилось. Сколько я протяну, не будучи способным хотя бы еще раз ощутить вкус воздуха до того, как потеряю сознание, а потом и жизнь? Две минуты? Три? Жжение в горле усилилось. Нестерпимо хотелось вдохнуть, забыв о том, что вокруг вода и любой вдох означает смерть. Может быть, мои братья успеют раньше… Но нет, они сейчас сражаются с войсками Железной Иды, и даже одержи они блестящую победу, путь сюда займет у них около получаса, если я правильно оценил расстояние. Я остался один, и никто не придет мне на помощь. Легкие горели огнем. В голове стучала кровь, и перед глазами плясали красно-желтые пятна. Начиналась агония. «Упражнение в смерти», — так, кажется, говорил Амар о чем-то другом. А еще он говорил…

«Когда сила тебя покинет, когда сердце обманется и поставит тебя на край гибели, разум — единственное, что сможет удержать тебя от падения». Сила покинула меня, и я медленно падал в пучину, и тьма смыкалась над моим разумом. Камни на дне, покрытые тонким слоем ила. Еще немного, и я лягу на них, а потом выдохну остатки воздуха и умру. Камни. Разум сможет удержать от падения. Я уже смирился со скорой гибелью, но мой мятущийся рассудок, словно отделившись от меня, перебирал и перебирал возможности, решая задачу, перемалывая ее подобно жерновам мельницы. Камни все ближе.

Вспышка понимания заставила меня широко раскрыть глаза. Камни внизу, и я на них падаю. Спасение есть. Осторожно пошевелившись, я с трудом развернулся ногами вниз. Скорость погружения увеличилась, и впервые за этот день, почти утратив сознание от нарастающего удушья, с кожей, горящей от ледяной воды, я искренне улыбнулся.

Солнце опустилось за гряду скал, укрывавшую долину от западных ветров, и на каменных карнизах вспыхнули алые отблески гаснущего неба. От полуденной жары не осталось и следа, поэтому на мгновение Гарри даже показалось, что это один из тех «книжных вечеров» в прохладной библиотеке Айзентурма, которые он коротал вместе с Гермионой. Вот только спина… Сидение в неудобной позе на мраморной скамье — Гарри искренне надеялся, что это именно скамья, а не какой-нибудь предмет культа, — уже отзывалось острой болью в позвоночнике, поэтому он встал и с хорошо слышным хрустом потянулся.

Гермиона последовала его примеру, после чего, критически оглядев темнеющие стены храма, достала палочку, чтобы осветить место для чтения Люмосом. Это оказалось излишним: темные витражи у самого потолка вдруг вспыхнули, залив помещение разноцветными огнями с преобладанием багровых тонов. У Гарри пресеклось дыхание.

— Гетеанум! — с благоговением прошептал он. — Ты помнишь?..

— Конечно, — кивнула она, с тихим восторгом глядя на дрожащие цветовые пятна, озаряющие древние стены. — Как жаль, что ее здесь больше нет.

Эдди Рассел поднялся со своего места и, бросив озабоченный взгляд на темнеющее небо, проговорил:

— Не вернуться ли нам в лагерь? У нас еще будет время для чтения. Без сомнения, это потрясающая находка, которую будут изучать годами, но к чему спешить? Темнеет здесь быстро…

— Я уверена, здесь нечего бояться, — покачала головой Гермиона.

Пестрое одеяние монаха еле слышно зашуршало, когда он, опершись на посох, встал и прошествовал ко входу, замерев в дверном проеме темным силуэтом.

— Вам ничего не угрожает, — спокойно подтвердил он. — На всей земле нет более безопасного места, чем храм моей госпожи.

Гарри снова размял суставы и вернулся на прежнее место, положив на колени манускрипт. До чего необычная история! Просто поразительно, как эти события могли затеряться в тумане прошедших веков, не оставив после себя ничего, кроме короткой сказки барда Бидля, которая — Гарри был уверен в этом — не более, чем отгоосок того, что произошло на самом деле. Вспомнив содержимое последних страниц, он в задумчивости спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Никогда не слышал об этом острове Плачущей Матери. Ну, то есть… я читал, конечно, об Одиссее и Калипсо, но это же просто миф. Иллюминаты знали об этом острове?

— Нет, Гарри, — покачал головой Эдди. — Если бы ареопаг располагал такой информацией, я бы уже побывал там.

— Но иллюминаты так долго живут в Сумраке! Разве никто не исследует тот мир за пределами пара-Ингольштадта?

Археолог рассмеялся и покачал головой.

— Конечно же, мы исследуем. Я сам возглавил несколько экспедиций, и мы нашли немало интересного. Но Гарри, речь идет о целой Земле! Много ли у нас шансов наткнуться на крохотный остров, затерянный где-то в водах Средиземного моря? Я уж не говорю о том, что некоторые части Сумрака по-настоящему опасны. Обе Америки, Британские острова, юг Африки… С обитающими в этих местах тварями лучше не встречаться, поверьте мне.

— Меня больше удивляет, почему нигде не упоминается имя Эйлин, — серьезно произнесла Гермиона, усаживаясь рядом с Гарри. — Она ведь имеет значение! Она сопровождала братьев Певереллов практически с начала путешествия и наверняка будет с ними, когда они достигнут своей цели. Если только…

— Если только она останется жива, — мрачно кивнул Гарри, переглянувшись с девушкой.

В горле застрял комок, и он с усилием сглотнул. Неужели и он против воли начинает по-настоящему беспокоиться за жизни давно умерших людей вопреки всякому здравому смыслу? Но как ни уговаривай себя, Гарри не мог воспринимать этих людей мертвыми: их история неспешно разворачивалась перед ним, делая его непосредственным свидетелем страшного и захватывающего путешествия.

И не только свидетелем. Гарри все еще не пришел в себя от потрясения, которое испытал, читая о пророческом сне Игнотуса. Время — странная штука. Привыкнув к планомерному скольжению в грядущее сквозь сменяющие друг друга дни, легко забыть, что река времени порой образует водовороты, имеет развилки, бурлит и шумит на порогах, прежде чем вольется в бездонный океан вечности.

— Интересно, как смог выбраться Игнотус? — пробормотал он и перевернул страницу.

Сейчас, спустя столько лет, я едва способен понять, каким чудом сохранил в себе остатки сознания и удержался от того, чтобы сделать последний безотчетный вдох. Я почти не помню, что ощущал тогда, в темном подводном мире, умирая от удушья и парализующей хватки холода. Но мне сложно забыть то, что помогло мне выжить в тот день. Будь я поэтической натурой, вы бы сейчас читали о том, что меня вытащила к свету жизни моя недавно обретенная любовь к Эйлин. Будь во мне чуть больше набожности, чем требуется для посещения воскресной службы, я, должно быть, списал бы все на Божий промысел, а то и узрел бы Господа, чей образ является лишь чистым сердцем, как говорит о том Писание.

Но я был, да и остаюсь, обычным человеком, который так и не приблизился к истинной природе бытия за годы упорной учебы, который погряз в сомнениях и куда чаще движим сиюминутным порывом, нежели высокими чувствами. Если и помогала мне Божья десница в тот день, то я не имел возможности разглядеть ее: мой взгляд был обращен не к Небесам, а вниз, где громоздились округлые камни, покрытые тонкой пленкой ила.

В мучительном ожидании я подтянул колени к груди, с беспокойством отметив, что ноги едва слушаются моих волевых усилий. Еще секунда. Еще одна. Я не почувствовал прикосновение камней к подошвам, но увидел его — и вожделенный миг настал. С силой я выпрямил ноги, вытянувшись струной и отправляя свое окоченевшее тело к поверхности. Когда бесконечно благодатный воздух ожег кожу моего лица, я, не тратя ни секунды на то, чтобы отплеваться, вдохнул всей грудью. В горле отчаянно запершило, и я с трудом подавил приступ кашля, который, вероятно, стал бы для меня последним. Секунда — и я вновь погружаюсь в пучину, считая мгновения.

Все повторилось. Плавный спуск на камни внизу, стремительный взлет к поверхности, глубокий вдох. Спуск, взлет, вдох. Спуск… Зачем нам идти к Смерти на край света, если я сражаюсь с ней здесь и сейчас? Весь окружающий мир, такой огромный и разнообразный, сузился до размеров озера с каменистым дном, а бесконечная поступь времени обратилась монотонным повторением одной и той же последовательности действий.

Спуск, взлет, вдох. У этой крохотной уродливой имитации величественного Уробороса не было ни прошлого, ни будущего, и все, что я делал, не приближало меня ни к какой цели. Эти действия просто позволяли мне выжить. Минуту, другую, третью. Столько, сколько потребуется для того, чтобы меня спасли — если кто-нибудь догадается бросить короткий взгляд в середину озера, когда над поверхностью воды покажется мое посиневшее от холода лицо.

Взлет, вдох, спуск. Стоит ли бороться за жизнь, если в финале все равно ждет смерть, а в моем случае — весьма скорая? Вдохнуть воду и умереть прямо сейчас или же умереть в мучениях, извиваясь от судорог, через десять или двадцать минут, — какой тут может быть выбор? В чем ценность этого короткого периода боли, усталости и холода? Действительно ли я настолько хочу жить? Взлет, вдох, спуск.

Сознание ускользало, теряя одну за другой незримые связи с телом, порой высвечивая перед моим внутренним взором картины прошлого, порой — просто погружаясь в черное ничто, и тогда я уподоблялся механической игрушке, бездумно и бесцельно повторяя действия, хранящие мне жизнь. Взлет, вдох, спуск. Отчего-то я вспомнил день, когда в дом принесли истерзанное и залитое кровью тело мамы. Отец тогда долго стоял перед ним в молчании, а потом взял палочку и отправился в лес к северу от Годриковой впадины. На следующий день он вернулся с головой оборотня, но так и не проронил ни слова: ни тогда, ни на похоронах.

Взлет, вдох, спуск. Вокруг сгустился мрак, отчетливо окрашенный багровым, и вряд ли причиной тому было закатившееся солнце. Ноги коснулись камней, и я, вместо того, чтобы вновь оттолкнуться и взмыть к поверхности, выдохнул. Сотни воздушных пузырьков понеслись вверх, а я остался внизу. Это будет быстро и вряд ли намного больнее, чем то, что я испытываю сейчас. Нужно просто вдохнуть, впустить в легкие жгучий поток ледяной воды и навсегда раствориться в темноте.

Светлое пятно появилось и запульсировало в багровом сумраке, медленно принимая очертания… бабочки? Причудливой птицы? Все, что я смог разглядеть своим угасающим взором, — это призрачный силуэт с парой больших полупрозрачных крыльев за спиной и пристальный взгляд двух пар горящих белым огнем глаз. Быть может, я уже мертв, и за мной явился этот крылатый демон, чтобы отвести меня на один из кругов ада? Со странным равнодушием я посмотрел в ответ и усмехнулся, отправив в путешествие к поверхности остатки воздуха в моих легких. Мои братья доберутся до цели без меня… Но жаль, что я так ни разу и не поцеловал Эйлин: это стало бы для меня одним из немногих светлых воспоминаний там, в неведомой стране умерших.

Призрачный силуэт взорвался, и стремительная тень скользнула ко мне из глубины, вцепившись в мое обмякшее тело. Я не сделал попытки защититься. Зачем? Если я еще жив, то в любом случае это ненадолго. Неведомая сила рванула меня вверх, и я, кажется, все же сделал вдох. Удушья не было: просто тьма окончательно сомкнулась над моим разумом черным коконом, и сознание покинуло меня.

* * *

— Очнулся? — донесся до меня голос сквозь непроглядный мрак. — Тьфу ты, черт, ну и напугал же ты меня, братишка!

Я с трудом разлепил глаза. Надо мной нависло встревоженное лицо Кадма, окрашенное лучами заката в цвета марены и киновари. Запоздалое удушье впилось мне в глотку, и я скрючился, мучительно выкашливая из себя воду. Кадм, ухватив меня за плечи, терпеливо ждал, когда мой приступ закончится. Когда я обессиленно повалился на спину, утирая губы, он тихо сказал:

— Не следует задерживаться здесь. Антиох и Эйлин выманили их на берег и держат глухую оборону, но долго это не продлится: пираты сообразят, что их попросту отвлекают.

— Антиох поправился? А Эйлин… С ней все в порядке?

— Все живы и невредимы. Антиох еще слаб, но вполне способен сражаться. А твоя подруга и вовсе бьется, как сущая демоница. Притащила противоядие, после чего порывалась чуть ли не в одиночку поджарить всех обитателей этого проклятого острова — мы едва удержали ее. Ты знаешь, что она снова может говорить?

Я рассеянно кивнул, отчего меня сразу же замутило. С помощью Кадма поднявшись на ноги, я оглянулся на вход в «тронный зал» Иды под изваянием. Мой брат сказал правду: время терять не стоило. Однако много ли толку будет от меня безоружного во время возвращения на судно?

— Моя палочка там, — сказал я, указав на обитую железными скобами ветхую дверь, и менее уверенно добавил: — Скорей всего.

— Что ж, держись за мной, братишка, — отозвался Кадм и решительно двинулся к подножию статуи.

Я нетвердым шагом двинулся вслед за ним, досадуя на свою никчемность — это чувство, как ни странно, посещало меня тем чаще, чем старше я становился. Ну что я за чародей? Попал в простейшую западню во время короткой вылазки, едва не отправился на тот свет — в то время как моему брату удалось незамеченным проникнуть в логово пиратов и ни разу не пострадать.

Кадм ведь — отнюдь не прирожденный боец вроде Антиоха, и семейный покой он ценит много больше азарта схватки. Но как он держится! На нем даже нет привычной мантии, а поношенная матросская куртка не выдает в моем брате могучего чародея. Однако требуется ли это ему? Небрежный, но при этом твердый шаг, стальная уверенность во взгляде и движениях, рука с палочкой отведена немного назад и в сторону, чтобы случайно не зацепить за одежду, когда понадобится атаковать. Мастер. Неужели это тот несчастный опустившийся пьяница, совсем недавно дни и ночи проводивший в «Ведьмином зеркале» за кубком вина? Путь к цели меняет человека, и, видит Бог, я искренне радовался этой метаморфозе.

В кои-то веки ощутив спокойствие, я шагнул вслед за Кадмом в темное помещение и огляделся. Палочки нигде не было, но по правую руку от варварского трона стоял небольшой сундук, поблескивая во мраке массивным навесным замком. Кадм, должно быть, пришел к тому же выводу, что и я, поскольку, бросив беглый взгляд на окружающую обстановку, он направился к трону. Добраться до сундука он не успел: что-то острое и холодное прижалось к моему горлу, и хриплый голос прорычал мне прямо в ухо:

— А теперь стоять и не двигаться, нечисть!

Домингос! Проклятый калека застал нас врасплох. Как я не догадался, что он не отправился вместе с отрядами Иды? На поле боя от него было бы мало толку, но заточенный до бритвенной остроты кинжал в его руках делал изуродованного пирата не менее смертоносным, чем сама Ида. Хорошо еще, что второй руки у него нет, и значит, он не может меня удержать, если я попытаюсь отскочить… Вот только полоснуть меня по горлу он успеет наверняка.

Кадм неторопливо развернулся и замер в ожидании. Палочку он по-прежнему держал чуть в стороне, не делая резких движений, и на лице его царило полное спокойствие, несмотря на тревогу во взгляде.

— Если ты убьешь моего брата, — сказал он, — то не проживешь и секунды.

— Ха-а-а! — издал пират жуткий хрип, изображающий смех. — Посмотри на меня, чертов колдун! Ты думаешь, я хочу жить, а? Ты думаешь, меня ждет что-то хорошее в жизни? Да я сейчас порежу эту падаль на куски у тебя на глазах…

Лезвие кинжала распороло кожу, и я почувствовал теплую струйку крови, сбегающую мне за шиворот. Кадм поднял палочку, нацелив ее на разбойника.

— Тогда я устрою тебе кое-что похуже, — процедил он сквозь зубы.

Оба противника замерли, не решаясь сделать первый ход. Краем глаза я видел сжимавшую кинжал руку, покрытую рубцами ожогов. Успеет ли Домингос пустить в ход оружие, если я рванусь в сторону? Мои конечности все еще плохо слушались после купания в ледяной воде, и вряд ли я буду достаточно проворен, чтобы избежать смертельного удара.

— Ничего ты мне не устроишь, — ухмыльнулся пират, окатив меня гнилостным дыханием. — Положи-ка палочку. И не вздумай размахивать этой деревяшкой, если дорожишь своим братцем. Я наполовину мертвец, но укоротить его на одну голову сил у меня хватит.

Кадм помедлил, но затем осторожно протянул палочку в сторону трона, не отводя внимательного взгляда от противника. Пират задышал чаще. Проклятье, он собирается просто прикончить меня без помех! Что ты там говорил, Амар, о том, что меня спасет разум? Собственная палочка — вот что меня спасло бы сейчас. Без нее я почти ни на что не годен: даже гениальный Кадм беспалочковой магией владеет очень ограниченно. Я же — хорошо, если смогу поджечь кусок пергамента. Поджечь?

Кадм аккуратно положил палочку на деревянное сиденье трона и разжал пальцы. Кинжал снова вжался мне в горло, мешая дышать и сбивая концентрацию. Черт возьми, палочка — не источник магии, она — просто ее проводник. Мне ведь не нужно сейчас никакого мощного заклятия. Вполне хватит и…

На рукояти кинжала вспыхнуло пламя. Оно не обжигало — всего лишь свободно струилось между пальцев Домингоса, скользя по его изувеченной коже призрачными языками. Кто-нибудь другой просто хмыкнул бы в ответ на эту беспомощную иллюзию и в следующее мгновение вонзил бы оружие мне в горло. Но только не калека, чудом переживший буйство греческого огня во время нашей морской битвы.

— Нет! — взвизгнул он, выронив кинжал и отскочив в сторону на добрый ярд. — Огонь! Нет! Убери… Не надо… Огонь!

Кадм, не теряя времени схватил палочку и подбежал ко мне. Его помощь, однако, уже не требовалась: Домингос скрючился на полу, тщетно пытаясь сбить с одежды несуществующее пламя оставшейся рукой. Его губы бессвязно бормотали что-то про огонь, боль и смерть, единственный глаз закатился, словно пытаясь разглядеть что-то внутри черепа. Я, не выдержав жуткого и отвратительного зрелища, сделал шаг назад.

— Надо… прекратить это, — прошептал я, обернувшись к брату.

— Уже не надо.

Бормотанье стихло. Обильно покрытые пеной растрескавшиеся губы обнажили желтые осколки зубов, и впалая грудь пирата в последний раз опустилась, избавляясь от напитанного тлением воздуха. Домингос отправился на свою собственную встречу со Смертью. Кадм положил мне руку на плечо.

— Иллюзия порой — более смертоносна, чем топор палача, — сказал он. — Ты будешь великим чародеем, Игнотус. Но с палочкой, согласись, все это куда проще. Давай отыщем ее.

— Мне никогда не обрести ни силы Антиоха, ни твоей мудрости, брат, — покачал я головой, направляясь к сундуку. — Мое лучшее качество — способность признать это. Вы то и дело вытаскиваете меня из передряг, в которые я попадаю. Скорхилл, Лондон, теперь еще и здесь…

Кадм рассмеялся и ткнул меня в спину кулаком.

— Игнотус, ты сам не знаешь себя. Серьезно. Просто не видишь, кто ты есть. Но настанет время… Портоберто!

Железные обломки замка с грохотом разлетелись во всех направлениях. Я нетерпеливо откинул крышку сундука, в последнее мгновение ощутив укол тревоги: а не установила ли Ида смертельную ловушку для защиты своих сокровищ? Однако из сокровищ в сундуке обнаружились только парочка серебряных браслетов, кольцо с массивным рубином да искусная гравюра в золоченой рамке, изображавшая молодого мужчину с длинными закрученными усами, отдаленно напоминавшего Кадма. Я перевернул гравюру, но никакого имени там не было. «Пока смерть не разлучит нас», — гласила надпись на обратной стороне.

Палочка одиноко лежала у стенки сундука, едва заметная в темноте. Я взял ее в руку, сразу же ощутив умиротворение от прикосновения к отполированной моей ладонью древесине. Хорошо, что эти головорезы не сломали ее. Любому из нас не составило бы труда изготовить новую, но выбор материала для сердцевины сейчас невелик, да и, буду честен перед самим собой, я просто не хотел расставаться со своим верным орудием, годами служившим проводником моей воли. Палочка — не просто инструмент. В ней есть что-то живое, и любой волшебник чувствует это с первого мгновения.

— Пойдем, брат, — сказал я. — Сколько еще Антиох и Эйлин смогут сдерживать атаки пиратов?

— Сколько потребуется, — уверенно отозвался Кадм, направляясь к выходу. — Я обучил их своей новой защитной технике — Протего. Вдвоем они смогут удерживать щит неограниченно долго, если не будут распылять силы на ответные удары.

— Вот этого я и боюсь. Ты знаешь Антиоха, он вряд ли устоит перед искушением поджарить парочку пиратов. Да и Эйлин… Она боится за меня, ты же сам рассказывал. И знаешь что? Когда мы вернемся, научи меня этому Протего. Судя по тому, что я успел увидеть, это одно из самых полезных заклинаний, известных магам. Как тебе удалось создать его?

Оказавшись снаружи, я, наконец, получил возможность оглядеться без помех, но время уже было упущено. Там, где солнце закатилось за горную гряду, догорал закат — самый странный изо всех, которые я когда-либо видел. Угасая, он менял оттенок, насыщался королевским пурпуром, а затем — таял в темнеющих небесах призрачно-синим сиянием. Прежде зеленые кроны деревьев казались в этом освещении почти черными, и все вокруг — груды скругленных водой и ветрами камней, убогие лачуги поодаль от озера, почти неразличимые тропинки между поросшими калиной холмами — словно растворялось в пустоте, заполненной тусклым нереальным светом.

Тишина царила такая, что даже редкий хруст камешка под ногой заставлял меня вздрогнуть. Со стороны берега время от времени доносились выкрики, но, как видно, битва уже давно утратила свой накал. Пару раз окружающие скалы озарились голубоватой вспышкой: кто-то из обороняющихся ударил встречным заклинанием, но похоже, что Эйлин и Антиох проявили выдержку и не стали переходить в наступление.

— Я долго думал над магическим барьером, который выставил Аспид во время дуэли с Антиохом, — негромко сказал Кадм. — Это нечто настолько отличное от всех защитных чар, с которыми мне приходилось иметь дело до сих пор, что я не оставлял мысли если не воспроизвести это заклинание, то создать что-нибудь похожее.

— И тебе удалось?..

— Нет. Пока еще нет, Игнотус, хотя мне кажется, что я на правильном пути. Помнишь слова Амара? Это магия Пустоты. Как бы Аспид ни добился этого, он управлял не веществом, не светом и не любым другим предметом магического воздействия, с которыми мы привыкли иметь дело. Он управлял формой.

— Формой чего?

— Формой самой пустоты, Игнотус. Формой пространства и, вероятно, чем-то большим.

— Но как это возможно? Пустота — это пустота, у нее нет формы, потому что нет границ. Разве ты не помнишь учение Аристотеля, да и многих других…

— А если мы ошибаемся, братишка? — с неожиданной горячностью перебил меня Кадм. — Что, если именно пустота — и есть истинное сердце реальности, как говорят о том восточные мудрецы? Что, если все бытие — не больше, чем формы, которые она принимает? Что, если само время — всего лишь…

Он замолчал и шумно выдохнул, потом усмехнулся и покачал головой.

— Словом, я попытался отбросить все, что, как мне казалось, я знал о пространстве, — уже спокойней проговорил он, — и это сразу навело меня на идею, которая раньше не могла прийти мне в голову и которую я положил в основу этих своих щитовых чар. Но об этом позже. Берег уже близко.

Я последовал за братом в узкую расщелину между скал, и через несколько минут мы выбрались на холмистый берег немного в стороне от места высадки. На камнях тут и там излучали бледный голубоватый свет причудливые цветы, которых я не видел днем и никогда раньше не слышал о растениях, распускающихся по ночам. Терпкий аромат ударил мне в нос, но он не был дурманящим: напротив, я ощутил, как все мои чувства обретают невиданную прежде остроту. Развалины башни, где меня взяли в плен, высились поодаль, и лунный свет играл на сколах древних камней. Но не камни привлекли мое внимание.

Из-за полуразрушенной стены осторожно выглянул один из пиратов. Убедившись, что его не атакуют, он, не теряя времени, натянул тетиву длинного лука и выпустил стрелу в направлении груды округлых валунов. В паре ярдов от нее стрела словно натолкнулась на невидимую преграду и, кувыркаясь, отлетела в сторону. Только теперь я разглядел притаившиеся за одним из валунов две фигурки. Эйлин и Антиох! Со стороны моря донесся слабый стук, и в стену совсем рядом со стрелявшим ударился арбалетный болт.

— Антиох и твоя спутница отвлекают стрельбу на себя, а по особо наглым постреливают ребята с борта «Святого Иакова», — шепотом пояснил Кадм. — Скорей всего, мы сможем добраться до берега, я укрою тебя щитом… Но лучше лишний раз не рисковать. Вот, возьми, я припрятал у камней…

Кадм взмахнул палочкой, и у подножия выщербленной скалы по левую руку от нас что-то возникло из небытия — в полутьме я не сразу увидел, что это такое. Мой брат наклонился и поднял новенькую метлу — простую, без лишних деталей и украшений, но, как и все сделанное моими братьями, лучшившуюся скрытой силой.

— Оставил здесь, чтобы меня не увидели в полете, — пожал плечами Кадм в ответ на мой невысказанный вопрос и протянул метлу мне.

— Но когда ты успел их сделать? Мы же не брали с собой…

— Это не я, это Антиох. Изготовил четыре штуки во время плавания. Ты же знаешь, он в свободное время постоянно что-то мастерит, а в Арберии нам без них не обойтись. Так что, ты готов?

— Конечно, — пожал я плечами, забираясь на метлу.

— Постарайся лететь повыше. Я прикрою нас щитом, но без нужды рисковать не следует. И самое главное, Игнотус: никаких глупостей. Лети сразу на корабль, никуда не сворачивая. Ты меня понял?

— Но Эйлин и Антиох…

— Они могут постоять за себя, и они сразу последуют за нами. Таков был план.

Я, не говоря в ответ ни слова, взмыл в воздух, чтобы моментально убедиться: Антиох знал свое дело. Прохладный встречный ветер тугой волной ударил в лицо, проник в легкие, очищая и освобождая от тягучего кошмара последнего дня. Именно этого мне не хватало — и как не хватало! Стремительно набирая высоту, я едва успел подавить безумное желание закричать от опьяняющей свободы и ликования. Да, мою жизнь спас Кадм, когда вытаскивал меня из вод озера у подножия статуи, но по-настоящему спасенным я ощутил себя только сейчас, когда несся в зенит с развевающимися спутанными волосами. Как, должно быть, сияли тогда мои глаза от первобытного восторга — восторга обретенной власти над пространством!

Мы поднялись над линией холмов и увидели бронзово-желтый диск луны — тусклый и зловещий, напоминающий гигантскую монету, неведомой силой вознесенную над землей. Что собой представляет на самом деле этот мир — Сумрак? Будь у меня больше времени, я бы с удовольствием потратил его на то, чтобы изучить место, в котором оказался, но двое близких для меня людей сейчас сдерживают натиск пиратов, и поддержка с палубы «Святого Иакова» не делает их положение много легче.

Легкое волевое усилие — и метла изменила направление полета. Плохо различимый силуэт корабля, покачивающегося на волнах, двинулся навстречу, но тягучий туман, клубившийся над водой, делал его облик до странности плоским, словно я вглядывался в иллюстрацию на странице древней книги. Обдувавший кожу ветер оставался единственным напоминанием о полете. Я не удержался и бросил взгляд на то, что творилось под нами. За прошедшие мигновения мало что изменилось, разве что пираты, увидев наше бегство, забыли про осторожность и теперь почти не пытались прятаться за камнями, посылая стрелу за стрелой в сторону обороняющихся.

Кадм нагнал меня и спикировал вниз, с безупречной точностью опустившись на палубу. Я последовал за ним, но то ли перенесенное испытание дало о себе знать, то ли нехватка опыта, однако мой спуск не был настолько изящным: я грузно впечатался в настил обеими ногами, едва сохранив равновесие. Стоило мне слезть с метлы, как тяжелая ладонь Певчего Джона треснула меня по спине, и хриплый голос рявнул мне в ухо:

— Ты жив, малой! А я уж решил грешным делом, что нам еще одну могилу копать.

И хотя удар был таким, словно я получил затрещину от глиняного голема из своего сна, а в ухе отчаянно звенело от капитанского рыка, я едва не расплакался от облегчения. Я снова был в безопасности, среди друзей, и мои братья вновь защищали меня. Что бы я делал без них? Только одно продолжало меня беспокоить.

Я подошел к фальшборту и вгляделся в сгустившийся на берегу мрак, но почти сразу моя тревога сменилась облегчением: я разглядел девичью фигурку, прильнувшую к древку метлы, которая стремительно приближалась к «Святому Иакову». Антиох у нее за спиной пока не спешил уходить. Уже не скрываясь, он забрался на груду камней, и я увидел резкую вспышку заклинания, за которой последовали вопли обожженных пиратов. Мой старший брат — не из тех, кто подставляет правую щеку. Окинув прощальным взором прибрежные камни, за которыми попрятались уже не рисковавшие высовываться враги, он вытянул руку, призывая метлу, и через секунду уже летел следом за Эйлин.

Я не отводил от них взгляда, пока Эйлин не опустилась на палубу в трех ярдах от меня. Оставив метлу лежать, она шагнула ко мне и замерла в нерешительности. Наши глаза встретились.

— Эйлин, — произнес я, улыбнувшись. — со мной все в поря…

За мгновение она преодолела все еще разделявшее нас пространство и обвила руками мою шею. Я вдохнул аромат ее волос: что-то с оттенком моря, дыма и тех самых странных цветов, которые в изобилии росли здесь у подножия каждой скалы.

— Игнотус, — просто сказала она.

Я второй раз слышал голос Эйлин с момента ее заточения в опоре Лондонского моста. В нем не было ни слабости, ни надлома, и я в который раз напомнил себе, что под этой оболочкой хрупкой девушки скрывается сила, которую не следует недооценивать. Пройдя через испытание, способное сломать многих, она смогла исцелить саму себя и сражаться на равных со мной и моими братьями. Волшебница. Воин. Но при всем этом — прекрасная девушка.

— Больше не убегай в одиночку, — отстранившись, проговорила она с теплой улыбкой. — Все равно я тебя отыщу.

Убегать? Да в ближайшее время я и шага не ступлю в сторону от своих братьев и Эйлин: мне надолго хватило приключения в логове пиратов, чтобы искать на свою голову новое. Я уже раскрыл рот, чтобы объяснить это девушке, но меня прервали.

— Капитан, здесь корабли! — послышался с бака крик Мартина. — Черт, они появились прямо из воздуха!

Все, не сговариваясь, обернулись на голос. Темнота и туман скрывали детали, но лунный свет высветил очертания массивного парусника, который по меньше мере вдвое превышал по размерам «Святой Иаков», — тот самый, который пытался потопить нас при помощи катапульты в прошлую стычку. По обе стороны от него неслышно скользили две галеры. Короткая вспышка света, и чуть поодаль на волнах возник массивный дромон, идущий тем же курсом. Флот Железной Иды, войдя в Сумрак, спешил на помощь к своей королеве.

Антиох, который только что спрыгнул с метлы на палубу, мгновенно оценил ситуацию и, хмуро кивнув мне, поспешил к Певчему Джону.

— Капитан, уводите корабль. Мы с Кадмом попробуем атаковать их с воздуха и сжечь паруса этой громадине, а c одними галерами они, надеюсь, не рискнут напасть на нас после того раза…

— Не надо, друг-чароплет, — покачал головой капитан, указав на вражеские корабли. — Они в любом случае не будут нападать. Во всяком случае, сейчас.

Я вновь бросил взгляд в сторону флота и убедился, что Певчий Джон прав: парусник на полпути развернулся и направился к берегу, где цепью выстроились выжившие в битве пираты. Железная Ида, стоявшая на холме, размахивала факелом, подавая знак своим людям на палубе, и те повиновались. Сочла ли она, что война с нами не окупает потерь, или в ней все же осталось достаточно человеческого, чтобы сдержать бурлящую в душе жажду мести?

— Поднимайте якорь, — бросил капитан стоявшим рядом Закари и Лестеру. — Пора уходить.

Я повернулся к Эйлин и взял ее за руку. Полотнище паруса над нами хлопнуло, раздуваясь от ночного бриза. В свете луны голова дракона на нем казалась чернее обычного и выглядела зияющим рваным провалом куда-то за пределы мироздания. «Святой Иаков» неторопливо развернулся и заскользил к полосе бурлящей воды вдали от берега, где располагался выход из Сумрака.

Пираты на берегу по-прежнему неподвижно стояли, провожая нас взглядами. Их уже сложно было различить, но за несколько мгновений до того, как мы покинули чужой мир, я все же увидел это. Призрачная тень с очертаниями вейлы, выросшая за спиной Иды, неуловимое движение — и залитое кровью мертвое тело королевы пиратов у ног самого опасного из наших врагов.

Последние четыре дня нашего морского путешествия оказались долгожданным отдыхом после всех этих опасностей и приключений, которыми полнилась первая часть пути. Спокойный ветер раздувал парус «Святого Иакова», ласковое солнце прогрело палубный настил, и в воздухе витал слабый запах смолы и парусины. Эйлин часто выводила меня из полумрака каюты к бушприту, и мы подолгу стояли рядом, безмятежно глядя в пронзительную синь по курсу, словно время остановилось и не ждали нас впереди опасности, о которых смертному порой и помыслить страшно.

Утром последнего дня Певчий Джон забрался на бак и встал рядом с нами. Он казался необычно притихшим, словно бы и не радовался ни окончанию долгого пути, ни тому, что вскоре получит последнюю часть заслуженной платы.

— Мы почти на месте, — сказал он, указав ладонью на почти неразличимые очертания берега у самого горизонта. — Часа через три пришвартуемся в Диррахии. Это самый старый порт из местных. Говорят, его еще римляне построили полторы тысячи лет назад, если не больше.

Я кивнул и, помолчав, спросил:

— И куда ты теперь, капитан?

— Пополню припасы, дам команде неделю отдыха, а потом снимусь с якоря, — ответил тот, пожав плечами. — При возможности возьму пассажиров или груз, но так или иначе, медлить не стоит. Итан, вероятно, все еще в плену где-то в Лондоне. Надо выручить мальчишку. А вы, стало быть, сразу в столицу?

— Да. Амар сказал, что наша цель — Голем из Круи. Это наша единственная надежда. Мы ведь больше ничего не знаем об оставшейся части пути. Шутка ли — найти обиталище самой Смерти!

— И все это — ради того, чтобы вернуть к жизни женщину твоего брата? Я никогда еще не встречал настолько сильной любви, — покачал головой капитан. — Иногда мне кажется, что вы безумцы, все трое… Нет, не обижайся на старика, малой. В толике безумия нет ничего плохого: все самые великие дела в истории совершались безумцами. И если вы доберетесь до цели… или даже погибнете, не добравшись, о вас и спустя тысячу лет будут рассказывать легенды и слагать песни.

Когда он отошел, незамедлительно принявшись распекать Мартина и Закари за паршиво закрепленный фал, Эйлин наклонилась ко мне, тихо проговорив:

— Удивительный человек наш капитан. Надеюсь, с ним ничего не случится по дороге назад.

— Он знает эти воды как свои пять пальцев, — пожал я плечами. — Иды больше нет… Если я прав в том, что я видел. А Тень преследует нас, а не Певчего Джона. Я уверен, с ним все будет в порядке.

Я украдкой взглянул на девушку. Она спокойно и терпеливо вглядывалась в дымку у горизонта, где медленно проступали очертания порта. Ветер сбросил прядь волос ей на лоб, но она словно и не замечала неудобства, погруженная в свои мысли. И это она училась на Слизерине? В который раз я попытался найти в ее облике хотя бы оттенок тех черт, которые приписывают выходцам этого факультета. Дьявольская хитрость? Непомерные амбиции? Либо она успешно скрывает эти качества, либо старый Гиацинтус, любивший захаживать к нам в гости в былые времена, был прав: люди — много сложней, чем суждения старой шляпы Годрика Гриффиндора.

— Как ты оказалась на Слизерине, Эйлин? — не удержался я от вопроса. — Я ничего против не имею, но, по-моему, ты не очень похожа…

— …На мерзавку без чести и совести? — грустно улыбнулась она, придвинувшись ближе. — Там далеко не все таковы. Но ты прав: мне было непросто на этом факультете. Сказать по правде, мне было бы ничуть не лучше на любом другом. Хогвартс — не для меня, и не о нем я мечтала в детстве. Наверное, это и смутило Распределяющую шляпу.

— Чем же тебе не угодил Хогвартс? — удивился я, ощутив легкий укол обиды.

Она бросила на меня лукавый взгляд и рассмеялась, сжав мои пальцы.

— Не обижайся, Игнотус. Хогвартс — замечательная школа, просто… Ты знаешь, что моя мама — кузина Элеоноры Прованской?

— Самой королевы? — изумился я.

Эйлин кивнула.

— Да, хотя это ей мало чем помогло. До встречи с моим отцом она жила в Париже, а вся ее юность прошла в Шармбатоне. Когда я была маленькой, она могла часами рассказывать мне об академии. Цветущие склоны гор — какие бывают только в Пиренеях, окутанные туманом водопады, сады вокруг — настолько прекрасные, что дыхание останавливается, когда видишь их впервые… Так она говорила. Конечно, я грезила об этом месте, и ничто другое не могло для меня заменить Шармбатон. Даже Хогвартс. Но… все получилось иначе.

— Но ты ведь можешь поехать туда, Эйлин! Возможно, им понадобится новый профессор трансфигурации, а ты ведь мастерски владеешь ей. Когда мы вернемся…

— Это просто детская мечта, Игнотус. Меня там никто не ждет.

Мы проговорили не меньше двух часов, стоя там же, у бушприта, и провожая взглядом редкие парусники, проходившие мимо встречным курсом. Иногда поперечная волна била в борт, окатывая нас солеными брызгами, и солнце с безоблачного неба на мгновение превращало их в россыпь волшебных бриллиантов. За недели вынужденного молчания Эйлин научилась слушать, и ни разу не перебила меня, хотя ей было что рассказать в ответ.

По утрам она часто просыпалась в страхе: не покинул ли ее вновь дар речи — и тогда действительно по нескольку минут не могла вымолвить ни слова, глотая слезы страха и сжимая руками горло, словно хотела выдавить из него застрявшие слова. Но когда ее страх уходил, речь возвращалась, и тогда Эйлин была готова говорить вечно, удивительным образом не превращаясь в навязчивую болтушку. Она оказалась великолепным рассказчиком. Наверное, из нее и впрямь вышла бы непревзойденная учительница — неважно, в Шармбатоне или где-то еще.

— Собрал вещи, братец? — спросил подошедший Кадм, прервав меня на полуслове.

— Сразу, как проснулся, — отозвался я. — А что за спешка? Мы уже месяц путешествуем — лишний час погоды не сделает.

Кадм невесело усмехнулся и встал рядом с нами, оперевшись на защищенный дубовым щитом фальшборт.

— Ты прав, Игнотус, — ответил он. — Но мне почему-то неспокойно со вчерашнего дня. Без Амара у нас только одна ниточка к цели. Что, если в последний момент она оборвется?

— Боишься, что правитель Круи умрет?

Кадм пожал плечами и ничего не ответил, беспокойно накручивая на палец правый ус. Эйлин повернулась к моему брату и сказала:

— Я больше опасаюсь за финал путешествия. Богиня Смерти… — Она в смятении покачала головой. — Нет, я до конца с вами. Но если эта языческая богиня — и впрямь демон, как говорят святые отцы? Падший ангел, желающий только зла? Смерть — самая мрачная ипостась всего зла и ужаса на земле. Может быть, ты и впрямь получишь силу воскрешения мертвых, Кадм, но не окажется ли цена слишком высока?

Кадм смерил ее долгим взглядом и тяжело вздохнул.

— Знаю, Эйлин. Я сам говорил себе все это десятки раз. Думаю, будет лучше, если, добравшись до чертогов богини, я пойду к ней один, а вы вернетесь домой. Если мне повезет, вскоре я буду в Годриковой впадине вместе с Лией. А иначе… Иначе для меня все равно жизнь кончена. Вы с Антиохом воспитаете Сюзи куда лучше, чем утонувший в вине отец.

— Кадм, не говори так… — попытался возразить я, но Кадм жестом меня остановил.

— Я знаю, что это правда, — тихо, но твердо сказал он. — И отвечая на твой вопрос, Эйлин… Да, цена может быть непомерной. Но иначе я не могу. Даже если в конце пути нас ждет сам Сатана в сонме падших ангелов, я попрошу его помощи.

Глаза Эйлин расширились, и она даже отшатнулась, услышав это признание. Но потом ее взгляд окрасился пониманием, и она лишь кивнула в ответ, так ничего и не сказав. За нее ответил Певчий Джон, забравшийся на бак со старой лютней в руках. От него ощутимо веяло винными парами.

— Хей, чароплеты! Отпразднуете с нами конец пути? Антиох уже в кубрике, вас ждет.

Кадм тряхнул головой и проговорил:

— Я немного позже. Капитан?

— С утра был, — хохотнул Певчий Джон.

— Раз уж ты с лютней, может, споешь нам что-нибудь в последний раз? Мне что-то не хочется сейчас в кубрик лезть.

Капитан удивленно воззрился на него, почесал бороду в задумчивости и проговорил:

— Я тут немного подслушал ваш разговор, и вспомнилась мне по этому поводу одна песня… Давно не исполнял ее: богохульником кличут, а однажды даже нос разбили, ха. Но вам может прийтись по вкусу.

Он прислонился спиной к сифонофору, неуверенно прошелся пальцами по струнам лютни, вспоминая мелодию и, набрав в грудь воздуха, запел. Я, ожидавший развеселую матросскую песню, полную непристойностей, с удивлением осознал, что это настоящая баллада, и веселья в ней — ни капли. С первой же строфы по моей спине прошелся холодок узнавания:

Когда наш мир был чист и прост

В глазах людских племен,

Две сотни ангелов со звезд

Спустились на Ермон.

Цвела земля, царил покой

И жизнь лилась, как мед.

О, как синел над головой

Огромный небосвод!

Неслись ручьи, шумел ковыль,

С листов текла роса,

Тянулись вдаль на много миль

Дремучие леса.

Но нет, не предок наш царил:

Его недолог век.

Чтоб выжить, на пределе сил

Трудился человек.

И пали ниц сыны земли

У ног детей небес:

Спаси! Дай силы! Исцели!

Еды! Богатств! Чудес!

Увы, услышан был призыв.

Но кто тому виной,

Что, силу неба получив,

Остались мы собой?

Нам дали знания и власть,

Нас вывели из тьмы.

Отнюдь не ангельская страсть

Питала нам умы.

Мы брали все, что видел глаз,

Вгрызались в склоны гор,

И, верно, гибельный экстаз

Нам затуманил взор.

Мы сами в мир призвали смерть,

И мир, крича от ран,

Обрушил на земную твердь

Ревущий океан.

На небеса закрылась дверь.

Нет больше тех двухсот:

Они ушли от нас — теперь

Никто нас не спасет,

Не обратит к заблудшим взор,

Не сделает мудрей.

Лишь ангел Смерти до сих пор

Живет среди людей.

Певчий Джон умолк и опустил лютню, в задумчивости глядя на строения порта по курсу. От его задора не осталось и следа — только странная меланхолия, какая бывает при воспоминании о пережитом счастье.

— Это сюжет из книги Еноха, — нарушил я молчание. — Апокриф, но уж точно не ересь. Не вижу здесь ничего богохульного.

Капитан пожал плечами и безразлично ответил:

— Я не читал книгу Еноха, да и с Библией знаком только из проповедей. Эту историю очень давно рассказал мне отец — я был тогда совсем мальчишкой.

— Могу объяснить, чем так недовольны твои слушатели, капитан, — покачав головой, сказал Кадм. — Ты поешь о тех, кого принято называть падшими ангелами, но вину за Потоп возлагаешь не на них, а на самих людей. Не всем это по нраву. Всегда приятней думать, что мы жили бы в раю, если бы не сверхъестественные силы зла.

— А это не так? — спросил я, почему-то почувствовав себя уязвленным.

— Не знаю, братишка. Я не был в Эдеме, когда Ева вкусила плод от Древа познания. Но мне очень понятно, почему в это сказание верят. И скажу честно: с некоторых пор падшие ангелы не страшат меня больше, чем иные из людей.

Я вспомнил отца Магнуса — дутого святошу, который не гнушался самых зверских пыток, чтобы добыть нужные ему сведения. Каменщика, готового заточить невинную девушку в каменный мешок из-за отвратительного суеверия, и Тень — человека, лишенного даже намеков на сострадание. Я вспомнил Иду с навеки искалеченной душой, которая искала утешение в том, чтобы превзойти палачей своего мужа в жестокости. Я вспомнил и многих других, которых мне довелось встречать за свою не самую долгую жизнь, и у меня начисто пропало желание возражать своему брату. Виновны ли силы Тьмы в ужасе, который творится на земле, но правда такова, что нам не нужны никакие падшие ангелы для того, чтобы пасть самим.

— Так вы идете или нет? — вырвал меня из задумчивости голос капитана. — Давайте. Через полчаса уже якорь бросаем.

Он сбежал по лестнице вниз и распахнул дверь кубрика, откуда немедленно донесся громогласный смех Мартина: веселье, похоже, было в самом разгаре. Переглянувшись с Эйлин, мы пошли следом. Кто знает, когда еще мы сможем хоть что-то праздновать? Кадм так и остался стоять у бушприта, опустив голову, словно пытался разглядеть в сверкающих на солнце волнах что-то исключительно важное для него одного.

Собравшиеся в кубрике матросы, среди которых не было только кормчего Лестера, встретили нас нестройным хором хриплых глоток. Далеко не сразу я понял, что они поют страшно перевранного «Купца Гервасия». Я украдкой взглянул на капитана: как он-то воспринимает столь кощунственное обращение с его песней? Однако он широко ухмыльнулся и с порога присоединился к поющим, моментально перекрыв этот гам сильным, чистым голосом настоящего певца.

Не прекращая петь, он согнал со стульев Мартина и Закари, усадив нас во главе стола напротив Антиоха. В отличие от Кадма, старший брат впервые за долгое время казался беспечным и расслабленным: глубокая складка, пересекавшая его лоб сверху донизу, почти разгладилась, и он, откинувшись назад, с ироничной улыбкой смотрел, как я галантничаю с Эйлин. Похоже, что он давно все о нас понял — раньше, чем я сам, — но так ничего и не сказал по этому поводу.

— А не рано ли мы празднуем? — спросил я капитана, когда тот закончил петь. — Я думал, такие празднества устраивают уже на берегу, чтобы не искушать судьбу.

— Думаешь, все моряки суеверны, а, малой? — со смешком отозвался Певчий Джон. — Так ты прав, по большей части так и есть. Уверен, больше ни на одном судне ты такого не увидишь. Но только не на «Святом Иакове». Здесь у нас это традиция, и если чертовы парки, управляющие судьбой, желают наказать меня за это, пусть придут и попробуют. Как по мне, они и так здорово запоздали, лет эдак на тридцать.

— А что такого случилось тридцать лет назад… — попытался было спросить я, но капитан не дал мне закончить.

— За прибытие в порт! — оглушительно гаркнул он, поднимая кубок.

— За прибытие! — рявкнула команда в ответ.

Саймон протиснулся ко мне между стульев и, наклонившись к моему уху, негромко сказал:

— Лучше не спрашивай его о прошлом, Игнотус, иначе он потом неделю будет не в духе.

— Хорошо, но что в этом такого? — недоуменно спросил я.

Кок покосился на капитана, занятого произнесением очередной одухотворенной речи, пододвинул стул поближе и зашептал:

— Джон был пиратом по молодости. Это, в общем, ни для кого не секрет: многие торговцы начинали с этого, иначе почти невозможно начать дело — даже на свой корабль не хватит. Но однажды в каком-то северном порту он встретил девушку — служанку в знатном семействе. Меня тогда не было рядом, но я знаю, что капитан все еще помнит ее.

— Что же случилось?

— О, Игнотус… Такая любовь бывает только раз в жизни, притом далеко не в каждой. Джон к тому времени уже сколотил приличное состояние и решил покончить с пиратством навсегда. Выкупил у своих новенький ког — тот самый, на котором ты сейчас, — нанял плотников, чтобы поработали над ним как следует… Свадьбу сыграли там же, в порту, но жить они решили все же в Англии. Вскоре молодожены погрузились на «Святой Иаков» и взяли курс на юг.

Внутри у меня похолодело: я уже слышал эту историю. Вот только имена…

— По дороге в лондонский порт разразился страшный шторм, — продолжал Саймон. — По-настоящему страшный — из тех, что бывают раз в столетие. Судно кидало, как щепку. Парус порвало в клочья в первые же минуты бури, двоих дюжих парней смыло за борт… И тогда из каюты вышла молодая жена капитана и что-то закричала куда-то в центр бури. Никто не слышал ее слов. Джон кинулся было к ней, чтобы затащить обратно в каюту, да куда там… На палубу обрушилась огромная волна, а когда схлынула, девушки больше не было. И представь, за пару минут все стихло. Буря ушла, словно по волшебству. Может быть, Адрианна была чародейкой или служительницей какого-то морского бога, этого уже не узнать. Но капитан до сих пор уверен…

— Адрианна?!

Саймон кивнул.

— Но это между нами, — сказал он. — Я тебе доверяю, парень, только потому и рассказал все это. Никогда не упоминай этого при капитане, хорошо? Я думаю, он и песню-то эту сложил не для того, чтобы помнить, а для того, чтобы забыть — превратить просто в еще одну балладу, которую поют в кабаках. Ах да… Гервасий — так его звали среди пиратов. Там редко пользовались настоящими именами.

— Что вы там шепчетесь, как бабы? — заорал мне в ухо Певчий Джон. — Сегодня день веселья! Берите свои кубки — вина у нас хватит, чтобы дважды утонуть.

Я покорно наполнил кубки себе и Эйлин, которая держала меня за руку все время, пока Саймон рассказывал захватывающую и трагическую историю капитана.

— За всех богов, хранивших нас в пути! — провозгласил Певчий Джон.

— За богов! — отозвалась команда.

— И за попутный ветер!

* * *

Мы сошли на берег вместе с командой, оставив на судне только охрану и раненого Хью. Все сразу же разбрелись кто куда: зная наших моряков, нетрудно было догадаться, где они проведут ближайшую неделю. Вдоль главной портовой дороги протянулась цепочка небольших таверн и более веселых заведений, и вскоре с нами остался один только Певчий Джон, который, не переставая, рассказывал нам все, что знал об Арберии.

— Я заходил в этот порт пару раз, — сказал капитан, пропуская нас в дверь небольшой тихой таверны в конце ряда. — Скажу сразу: не судите об этой земле по тому, что увидите в Диррахии. В городе много выходцев из Греции, вы, грамотеи, объясниться сможете. Но дальше… Местные говорят на жуткой смеси латыни и славянского наречия, без переводчика с ними сложно будет беседовать. Посидите со мной еще немного? Заодно разузнаете что-нибудь у местных.

Заведение оказалось далеко не худшим из тех, которые мне довелось видеть, — и уж точно из приличных. В полупустом помещении не было ни одного упившегося забулдыги, коих всегда хватало в «Ведьмином зеркале». Седой сухопарый хозяин был хмур, чопорен и аккуратно одет. Стоило нам переступить порог, как он вонзил в нас острый взгляд глубоко посаженных глаз, недовольно скривился при виде явно подвыпившего Джона, но оттаял, переведя взгляд на Эйлин.

— Мир вам, благородные господа, — проскрипел он по-гречески, указывая на столик у окна. — Путешествие было не из легких?

— Не то слово! — с чувством ответил капитан. — Чертова Ида, сожри ее Люцифер, с ее проклятыми молодчиками…

Лицо хозяина таверны при этих словах болезненно дернулось: должно быть, он привык изъясняться не столь прямолинейно. Я поспешил исправить первое впечатление и спросил:

— Как здоровье принца? Мы очень хотели бы увидеть его.

— Голема? — Он посмотрел на меня, как на умалишенного, и даже отступил на шаг. — Господь даровал ему самое крепкое здоровье от рождения. Принц никогда не болеет. Что желаете отведать, дорогие гости?

Я внимательно посмотрел на него, но так и не понял, что это: страх перед правителем-тираном или же стыд от чего-то неприглядного, что здесь не принято обсуждать. Кто этот Голем, и почему простой вопрос о его здоровье так смутил хозяина таверны? Имеет ли принц какое-то отношение к тем големам из моего сна, или его имя — не более чем прозвище? Похоже, что разбираться со всем этим нам придется уже в столице. Задавать окружающим вопросы, на которые они не желают отвечать — верный способ ввязаться в неприятности.

Мои братья, похоже, пришли к тому же выводу. Даже Певчий Джон против обыкновения притих, бросая недоуменные взгляды на хозяина. В мертвом молчании мы приступили к трапезе: без особой охоты, поскольку уже подкрепились на «Святом Иакове». Когда я потянулся за кубком, чтобы отхлебнуть вина, чья-то ладонь легла мне на плечо. Рука Антиоха метнулась было к поясу, где в зачарованной кожаной петле была закреплена палочка, но в следующее мгновение он опомнился и даже выдавил из себя холодную улыбку визитеру. Я обернулся.

— Добрый день, господа чародеи, — тихо, почти шепотом, обратился к нам подошедший. — Не позволите ли к вам присоединиться?

Он оказался начинающим стареть невысоким мужчиной в длинной темно-багровой мантии. Черные с проседью волосы были коротко пострижены, изборожденное морщинами лицо — гладко выбрито. Левой рукой он опирался на небольшой резной посох без навершия.

Мое внимание привлек массивный медальон, висевший у него на груди: гладко отполированный идеально круглый камень глубокого черного цвета в оправе из серебра. От оправы во всех направлениях расходились двенадцать изогнутых шипов, один вид которых сразу же напомнил мне что-то смутно знакомое. И только когда странный человек разместился на предложенном ему стуле, я вспомнил: Черное Солнце! Тот самый символ, который красовался на лбу Амара. Если эти двое как-то связаны между собой, это может существенно облегчить нашу задачу… Или наоборот.

— С кем имеем честь беседовать? — спросил я, слегка поклонившись.

— Мое имя — Берим, — ответил тот, повернувшись ко мне, — я простой служитель Ордена Матерей на славной земле Арберии. Прошу простить меня за навязчивость, но мне показалось, что вы интересовались нашим… благословенным правителем, не так ли?

— Я лишь справился о его здоровье.

Берим понимающе улыбнулся и опустил взгляд.

— Голем из Круи — особенный человек, — сказал он. — Возможно, вы пожелаете с ним встретиться. Конечно, он будет рад принять у себя могущественных чужеземных чародеев. Но прошу вас, если вы действительно имеете такое намерение: поговорите вначале с главой нашего Ордена, Владеющей Прахом почтенной Валмирой. Уверен, это способно повлиять на ваше решение.

— Мы подумаем об этом. Но вначале… Кто здесь успел рассказать, что мы чародеи? — прищурившись, спросил Кадм.

— Почтенная Валмира знала. И я как служитель Ордена способен видеть истинную природу человека, — с тщательно скрываемой гордостью ответил Берим. — Я сразу понял, что вы люди не простые, особенно…

Он бросил короткий пристальный взгляд на Эйлин, отчего мне сразу стало неуютно в присутствии этого странного культиста. Меньше всего мне хотелось бы, чтобы Эйлин, чудом избежавшая гибели в Лондоне, стала жертвой иного жуткого обряда в чужой земле — той самой, откуда происходил Гин Балша.

Что такое особенное в ней привлекает к себе этих людей? Есть люди, владеющие от рождения необычной силой, и это не магия, — так сказал мне проклятый Каменщик. Власть над глиной. Печать Матерей. Плоть человеческая есть глина, ибо праотец наш был сотворен из праха земного… О, я до сих пор помню эти слова, явившиеся мне в ночном кошмаре. Что же хочет от нас глава Ордена Матерей, Владеющая Прахом почтенная Валмира?

— Вам знаком человек по имени Гин Балша? — с холодным спокойствием в голосе спросил я, и мои пальцы сомкнулись на теплом древке палочки.

Берим вздрогнул и бросил на меня испуганный взгляд, потом поспешно закивал.

— Да, конечно. Ужасный человек. Даже в Темном братстве не стали его терпеть.

— И вы хотите сказать, что не имеете к нему отношения?

— Как можно?!

Он казался оскорбленным донельзя, однако я не знаток человеческих душ, и не поручился бы за то, что это не притворство. Какое-то время Берим буравил меня возмущенным взглядом, но потом вроде бы успокоился, вздохнул и с выражением смирения на лице проговорил:

— Не сказать, что совершенно никакого отношения… Но это не то, что вы могли подумать, уверяю вас. Дело в том, что Темное братство, проклятье на их головы, когда-то было частью нашего Ордена. Очень, очень давно, еще во времена Римской империи, они предали все, чему служили с незапамятных времен, и посвятили себя накоплению богатства… Немногие монархи могут позволить себе их услуги. Темные братья возводят самые прочные и долговечные крепости в мире, подземные дворцы и мосты, а берут за это золото. Много золота.

— И приносят в жертву людей? — спросил молчавший до сих пор Антиох.

— Откуда вы… Да! Да, это так. Если вы когда-нибудь их встретите, они, конечно, будут все отрицать, говорить, что давно отошли от варварских обычаев прошлого, и возводить поклеп на нас. Так вот, не верьте! Темное братство — воплощенное зло на земле. А Гин Балша был худшим из их числа, настоящим чудовищем.

— Так, значит, вы совсем другие? — не особенно скрывая насмешливый изгиб губ, спросила Эйлин, и непривычная сталь в ее голосе заставила меня отчасти понять смысл ее распределения на факультет Слизерин. — Тогда что же вы хотите от меня?

Берим замялся. Пару раз он порывался заговорить, но лишь третья попытка оказалась успешной:

— Я… пока не могу сказать. Когда вы окажетесь в Круе, поговорите с почтенной Валмирой, и она все подробно объяснит. Обещаю, что вас заинтересует наше предложение, и мы многое сможем предложить в обмен. А сейчас позвольте откланяться и пожелать вам безопасного пути.

Не допив вино, Берим подобрал полы мантии и, загремев стулом, выбрался из-за стола. Неловко поклонившись, он в явной спешке выскочил за дверь, оставив нас в легком недоумении. Складывалось впечатление, что ни одна задача на нашем долгом пути к цели не может иметь простого решения: всегда что-то мешает. Вот и сейчас: чего уж проще, всего лишь найти местного правителя, который и сам не прочь с нами встретиться. Но нет, с первых же минут нашлись люди, которые имеют что-то против. И хорошо еще, если они и впрямь настолько миролюбивы, насколько хотят казаться.

Мы провели в таверне около часа, успев обсудить внешность подозрительного посетителя и его предложения, планы на оставшуюся часть пути и местные обычаи, о которых худо-бедно нам смог поведать капитан. На ночлег единогласно решили не останавливаться. Зачем, в самом деле? Кадму не терпелось добраться до принца, пока не произошла очередная непредвиденная неприятность, а до Круи чуть больше двадцати миль полета по прямой — рукой подать.

— Мне будет не хватать вас, чароплеты, — тихо произнес порядком захмелевший капитан, когда мы поднялись из-за стола, оставляя его одного. — Спел бы вам еще разок на прощание, да язык уже заплетается, а у тавернщика такая кислая морда, что лучше его не злить раньше времени. Хочу как следует надраться до того, как меня вышвырнут.

— Нам еще возвращаться назад, Джон, — ответил я. — Кто знает? Возможно, нас ждет еще не одно совместное путешествие. Лучшего капитана нам не найти.

— Такой молодой, а уже льстец, каких мало, — ухмыльнулся Певчий Джон, опустив взгляд в полупустой кубок. — Идите уже, пока хозяин не заставил вас тащить отсюда мое бесчувственное тело.

Мы вышли за дверь и, переглянувшись, направились вдоль торговых лавок туда, где мощеная городская улица незаметно переходила в полосу утрамбованной земли. Кто его знает, как в Арберии воспринимают полеты на метлах? Лучше не делать этого на всеобщем обозрении.

Когда мы, миновав последний из домов в ряду, свернули в поросшее высокой травой нераспаханное поле, от стены отделился плечистый мужчина с иссиня-черной бородой и столь же черными вьющимися волосами. Картину дополняло искусной работы черное одеяние, расшитое сотнями серебряных нитей. Массивный сапфир в навершии легкого дуэльного меча на поясе вспыхнул синим огнем, когда его обладатель вышел под лучи солнца, заступив нам дорогу.

Антиох, вполголоса выругавшись, извлек палочку и замедлил ход, остановившись в пяти шагах от незнакомца. Тот равнодушно скользнул взглядом по приготовленному к бою оружию, поклонился и глубоким твердым голосом сказал:

— Рад встрече, братья Певереллы и леди Стэнвикс. Темное братство приветствует вас.

— Что вам нужно? — не утруждая себя любезностями, бросил Антиох в лицо незнакомцу.

— Для начала позвольте представиться, — отозвался тот, делая шаг навстречу. — Я брат Нумерий. Вы вряд ли слышали обо мне, но о нашем братстве — наверняка. Догадываюсь также, что вы успели сложить о нас не самое лестное мнение. К сожалению, у нас хватает недоброжелателей.

Говоря это, он спокойно стоял в расслабленной позе, даже не касаясь пальцами оружия, как будто был совершенно уверен в своей безопасности. Я, с другой стороны, почувствовал, как внутри поднимается гадкое чувство тревоги — того наихудшего рода, когда источник угрозы неведом, но все же ощущается нутром, когда сердце начинает биться чаще, а горло сжимается, затрудняя дыхание.

— Вы рассчитывали на другое отношение? — подал я голос, сжав руку Эйлин. — Практикуя человеческие жертвоприношения? Мы встречались с одним из ваших…

— Гин Балша, полагаю? Он уже давно не один из нас, и уверяю вас, о нем скоро позаботятся. И нет, называть то, что мы делаем, жертвоприношением — значит сильно упрощать картину. Однако не буду пока вдаваться в подробности: я здесь не для этого.

— А для чего же? — насмешливо спросил Антиох. — Ваше братство тоже жаждет с нами сотрудничать?

Брат Нумерий только отмахнулся.

— Нет. Вернее сказать, мы готовы сотрудничать, если вы того пожелаете, но лично я здесь, чтобы предупредить вас об опасности.

— И от кого же она исходит, если не от вас? — хмыкнул Антиох. — Неужто от Голема из Круи?

— От Ордена Матерей, конечно. Они могут показаться безобидными, а их цели — добрыми, но нет ничего страшнее фанатиков, вооруженных силой богов. Избегайте их любой ценой. Берим предложил вам до встречи с принцем совершить визит к главе Ордена? Так вот, не делайте этого. Какое бы у вас ни было дело к Голему, идите прямиком к нему. У Братства не самые лучшие отношения с властями Арберии, но уж лучше принц, чем эти…

Он сделал неопределенное движение рукой, будто показывая, что любые бранные слова недостаточны для описания членов Ордена.

— Мы так и собирались, — пожал плечами Антиох. — Но вам-то что за дело?

— Заботимся о вашей безопасности, вот и все, — ответил брат Нумерий. — Иными словами, мы на вашей стороне, что бы вы ни думали о Братстве.

Не прощаясь, он развернулся и пошел прочь, вскоре скрывшись за углом дома. Эйлин, чья рука на протяжении всего нашего разговора то и дело судорожно сжимала мне пальцы, шумно выдохнула и сказала:

— Если такие люди на нашей стороне, мы что-то делаем не так.

Кадм бросил на нее хмурый и задумчивый взгляд, но так ничего и не сказал.

* * *

Солнце по-прежнему полыхало высоко в небесах, когда мы взмыли в воздух, оставив за спиной Диррахий. Это был наш первый свободный полет за долгое время — по-настоящему свободный, когда не нужно думать о засевших в скалах пиратах, посылающих в тебя одну стрелу за другой, не нужно считать удары сердца и понимать, что не успеешь, когда впереди — только пронзительно синее небо, и ветер в лицо, и свет, а рядом — трое самых близких людей на земле. Счастье не длится вечно. Настоящее счастье — всегда коротко: оно на считаные минуты вспыхивает в сумраке жизни слепящим огнем, и тогда прошлое и будущее, пусть ненадолго, кажутся светлее, чем они есть на самом деле.

В моей жизни было не столь уж много таких минут, и, когда я пытаюсь вспомнить их все, первым в моей памяти всплывает тот стремительный и короткий полет в столицу Арберии. Густой лес под нами, темно-зеленым одеялом укрывший холмы чужой страны, своей первобытной, дикой и устрашающей красотой мог бы надолго приковать мой взгляд в иное время. Но Эйлин… Она немного вырвалась вперед, и, посмотрев на нее в полете, я понял, что больше ничего не хочу видеть сильнее.

Заточение в каменном чреве Лондонского моста, некогда чуть не сломавшее Эйлин, навсегда осталось в прошлом. Рядом со мной летела та, которой было суждено стать великой волшебницей. Я не знал, сохранит ли история ее имя, но, Бог мой, какая скрытая сила сквозила в каждом ее движении, пробивалась сквозь хрупкие девичьи черты, стекала с прядей волос невидимым светом и бурлила в опаляющем кожу потоке воздуха! Уже в ту минуту я понимал: это больше никогда не повторится. Еще будут в моей жизни моменты, полные света, но то, что я переживал тогда во время полета над землей Арберии, навсегда останется единственным. Когда же, взмыв над очередной покрытой лесом горной грядой, мы увидели вдалеке белокаменные башни замка, окруженные невысокой стеной и россыпью хижин, я окончательно осознал — волшебный миг завершился, и на смену ему вновь спешат неведомые опасности, неразрешимые загадки и долгие мили пути в неизвестное.

Мы приземлились чуть в стороне от дороги, которая представляла собой всего лишь пыльную земляную полосу, испещренную глубокими следами повозок. Наше прибытие не осталось незамеченным: редкие жители окраины выстроились вдоль стен домов, подозрительно глядя на четырех чужаков, идущих по главной дороге к городским воротам. Некоторые не сдержали усмешки, увидев в наших руках метлы: в такой обстановке, должен признать, это и впрямь выглядело на редкость нелепо. Однако никто из них судьбу искушать не стремился: насмешники предусмотрительно держались поближе к воротам, будучи готовыми скользнуть к себе во двор при первых признаках нашего гнева. Складывалось впечатление, что чародеи в этой местности — большая редкость. Что ж, хорошо уже то, что мы не вызываем здесь лютой ненависти, как в иных краях.

За городской стеной Круя оказалась куда более многолюдной, чем могло показаться поначалу. Пару раз нам пришлось пробираться через галдящую толпу у торговых рядов, и очень скоро я убедился, что люди остаются людьми в любой земле. Кое-как миновав очередное столпотворение, мы выбрались было к воротам цитадели, и тут Антиох резко взмахнул палочкой, ударив обездвиживающим заклинанием в щуплого парня в бедной одежде, который, семеня, обогнал нас мгновением раньше. Склонившись над жертвой и не обращая никакого внимания на потрясенные взгляды окружающих, мой брат извлек что-то у него из ладони и протянул мне.

— Следи за своим кошельком, Игнотус, — ухмыльнулся он. — Пока философский камень остается лишь мечтой алхимиков, золото нам не помешает.

— А как же почтенный монах Теофиль? Говорят, он нашел рецепт еще шесть столетий назад, — возразил я.

— И где этот рецепт? Чепуха и обман, братец! Если и можно создать философский камень, то явно не с нашими куцыми знаниями о природе вещей.

Я промолчал — не столько из-за того, что нечем было возразить, сколько от понимания: затеял спор я просто потому, что почувствовал себя уязвленным. Вроде бы неплохой маг, а позволил какому-то уличному воришке срезать мой кошелек. А уж то, что мой брат с легкостью заметил это покушение на мою собственность, окончательно расправилось с моим раненым самолюбием. Однако мне не пришлось долго досадовать: стража у ворот решительно преградила нам путь.

— Кто такие? — холодно осведомился на плохой латыни высоченный детина в легком ламинарном доспехе, положив ладонь на рукоять короткого меча на поясе.

— Братья Певереллы и леди Эйлин Стэнвикс из королевства Англии просят встречи с вашим правителем, Големом из Круи, — едва заметно склонив голову, ответил Антиох.

Стражник какое-то время насмешливо взирал на нас с высоты своего роста, а потом неторопливо отозвался:

— И почему вы решили, что Его Высочеству будет интересна эта встреча? Вы собираетесь подмести его покои? Поверьте, слуг у него достаточно.

— Мы чародеи, и проделали долгий путь, чтобы добраться сюда, — спокойно ответил Антиох, хотя голос его дрогнул от гнева. — Нам есть что предложить принцу в обмен на помощь с его стороны. Если нужно, мы подождем, однако просим доложить о нас Его Высочеству.

Стражник сделал шаг вперед, оттесняя нас от ворот.

— Да, — сказал он, ухмыльнувшись. — Я доложу о вас, когда выберу время, но скорого разрешения войти не ждите. Его Высочество дважды пытались убить за последний месяц, и мы не намерены…

— Доложи прямо сейчас, Луан, — услышал я негромкий голос по правую руку от себя и обернулся.

Увидев человека, стоявшего в тени цитадели, я вздрогнул: мне показалось, что это брат Нумерий собственной персоной, невесть каким образом оказавшийся здесь раньше нас. Та же расшитая серебром черная одежда, такой же изящный меч на поясе, такая же непринужденная поза того, кому на всей земле нечего бояться. Однако, переведя взгляд на его лицо, я сразу понял свою ошибку. Этот человек был заметно старше, имел смуглую кожу, испещренную сеточкой старых шрамов, и жутковато выглядевшее бельмо на правом глазу.

— Что?.. — скривился было стражник, оборачиваясь на голос, но в следующие мгновение побледнел и отшатнулся, а презрительный ответ, который был готов сорваться с его языка, так и остался не произнесенным.

— Уверен, Его Высочество будет рад принять могущественных союзников из далекой земли, — голосом, начисто лишенным чувств, проговорил человек в черном и, слегка кивнув нам, отправился восвояси.

Луан проводил его застывшим взглядом и затравленно обернулся к нам. Затем коротко поклонился и, ничего не говоря, исчез за воротами. Прочие стражники не сделали ни движения, наблюдая за случившимся. Отведя от нас взгляды, они молча стояли, напоминая раскрашенные статуи в доспехах, чем, похоже, порядком позабавили Антиоха.

— Кто это был? — громко спросил он. — Вы как будто самого Сатану встретили.

— С Темным братством здесь не шутят, — не поднимая взгляда, пробормотал один из стражников, самый молодой. — Почему вы сразу не сказали, что вы с ними?

— Мы не… — начал было Антиох, но Кадм решительно дернул его за рукав, состроив выразительную гримасу.

— Они же и впрямь подумают, что мы заодно, — сказал Антиох, понизив голос.

— Пока что это нам на руку, не так ли? — отозвался Кадм. — Отмежеваться мы всегда успеем.

— Вот только теперь нам могут не поверить, — заметил я. — Лучше бы не вводить принца в заблуждение, когда мы его встретим. Кто знает, какие у него отношения с этим… братством.

Эйлин промолчала, но я заметил, как омрачилось ее лицо. Кем бы ни были на самом деле эти Темные братья, становилось очевидным, что недоверия моей спутницы им не преодолеть: слишком хорошо постарался Каменщик, уничтоживший их доброе имя, если таковое у них когда-нибудь было. Неужели Кадм, умнейший из нас, не понимает этого? Но скорей уж это мы, как всегда, не понимаем его планов: он всегда имеет что-то про запас. Почему-то я с ходу откинул простую мысль о том, что и гений может ошибаться. Возможно, мне просто нужен был человек, который разберется в любой сколь угодно сложной ситуации, даже если я сам чувствую себя, как ночью в тумане.

Ждать пришлось недолго. Ворота цитадели отворились, и к нам вышел Луан — раскрасневшийся, с блестящим от пота лицом. И куда только подевался самоуверенный наглец, встретивший нас у ворот?

— Его высочество принц Голем ожидает вас в тронном зале, почтенные чародеи, — поклонившись, торжественно произнес он.

— Спасибо, Луан, — ухмыльнулся Антиох и решительно шагнул в полумрак цитадели.

* * *

Человек, небрежно развалившийся на массивном троне, полностью соответствовал своему имени — он был громадным и устрашающим. На голову выше Антиоха, совершенно лысый, Голем превосходил его по ширине плеч почти вдвое. Ручищи с короткими и толстыми пальцами казались изваянными из камня — темная кожа обтягивала непомерно вздутые бугры мышц, и первый же взгляд дал мне понять: принцу Арберии не составит труда разорвать такого, как я, надвое, если он того пожелает. Но больше всего пугало его лицо: неподвижное, почти прямоугольной формы, с глубоко посаженными глазами и плоским носом, оно заставляло вспомнить языческих идолов, грубо вырезанных из дерева в незапамятные времена. Принц молча выслушал приветственную речь Антиоха, кивнул и медленно проговорил низким монотонным невыразительным голосом:

— Сожалею, что стража оказалась негостеприимной. После покушений на мою жизнь они подозревают всех и каждого. Знают, что с ними будет, если пропустят в цитадель убийцу… Но довольно об этом. Луан сказал, что вы прибыли из самой Англии, чтобы увидеть меня. Полагаю, ваше дело исключительной важности?

Кадм кивнул и сделал шаг вперед, заставив двух вооруженных до зубов стражников рядом с троном беспокойно шевельнуться.

— Так и есть, Ваше Высочество, — сказал он. — Но объяснить это будет непросто. Нас направил сюда один язычник, восточный монах по имени Амар, поклоняющийся богине Кали. Он сказал…

Голем резко выпрямился и поднял массивную голову, сверкнув глазами.

— Вы знаете Амара? — пророкотал он.

— И довольно хорошо, — кивнул мой брат. — Мы проделали вместе с ним первую часть пути и сражались плечом к плечу. Однако потом, в Лондоне, он остался, чтобы задержать наших врагов, и с тех пор мы его не видели. Я очень надеюсь, что он жив, но…

Голем засмеялся. Меньше всего я ожидал, что эта гора плоти способна смеяться, поэтому отпрянул при первых же звуках смеха, больше напоминающих схождение небольшой лавины в горах. Даже застывшие стражники с вечно хмурым выражением лиц опасливо покосились на своего господина, который сотрясался вместе со своим огромным троном в неожиданном приступе веселья.

— О, чародеи, вы не слишком хорошо знаете Амара, если сомневаетесь в этом, — наконец проговорил Голем. — Вы даже не знаете, кто он такой на самом деле. На его родном языке имя Амар означает «бессмертный», и я не знаю, может ли хоть что-то в нашем мире по-настоящему навредить ему.

— И кто же он, Ваше Высочество?

— Не человек. Не вполне человек, так же, как… — Голем осекся и покосился на стражу. — Амар не происходит от рода адамова. Он был создан самой Смертью, чтобы служить ей, и потому не может умереть, пока его госпожа сама того не пожелает. Даже если вы уничтожите его тело, что, уверяю вас, очень непросто, вскоре он возродится из пепла подобно фениксу. Я обязан ему жизнью, хотя мне и пришлось привыкать… к этому. — Принц указал ладонью на свою грудь. — Если он послал вас ко мне за помощью, я сделаю все, что в моих силах, чародеи. Чего вы хотите?

Кадм вздохнул и обернулся к нам, словно ждал поддержки. Затем он решительно поднял голову и сказал:

— Мы хотим встретиться со Смертью. Нам нужно найти путь к дому Матери Кали.

Поначалу мне показалось, что Голем не услышал ответа: он, не меняя выражения лица, продолжал молча восседать на троне, глядя куда-то в пустоту за нашей спиной. Затем, не поворачивая головы, негромко сказал:

— Оставьте нас.

— Но, Ваше Высочество… — нахмурился один из стражей.

— Оставьте.

Стражники двинулись к выходу, напоследок скользнув по нам ледяным взглядом, полным угрозы. Когда дверь за ними затворилась, Голем поднялся в полный рост и указал на трапезный стол в середине зала.

— Присаживайтесь. Я только что отобедал, но если вы проголодались с дороги, вас накормят.

— Лично я, Ваше Высочество, съел столько, что метла едва удержала меня, — сострил Антиох, заслужив кривую ухмылку Голема.

Мы расселись по обе стороны стола, во главе которого расположился принц. Какое-то время он молчал, собираясь с мыслями и напоминая в эти минуты плохо обтесанную статую — из тех, которые порой можно увидеть в заброшенных римских святилищах. В каком-то из отдаленных помещений цитадели кто-то тихо играл на лютне, как совсем недавно играл для нас Певчий Джон. На мгновение я вновь перенесся на «Святой Иаков», ощутил злой морской ветер на коже и увидел черную драконью голову на раздутом парусе, но в этот момент Голем заговорил, разрушив наваждение.

— В молодости я был любопытен, — сказал он, — и много отдал бы за то, чтобы узнать, зачем кому-то понадобилось искать саму Смерть. Сейчас я не хочу знать этого. Я просто помогу вам и тем самым верну долг Амару. Но не обманывайтесь: я не всесилен. Даже правитель вынужден считаться с обстоятельствами. И уж точно я не знаю всего. Мне известно только, что Амар пришел к нам через тайный портал в Храме Творения. Этот храм принадлежит Ордену Матерей, я был там, когда…

Меня нисколько не удивило местоположение портала: я видел некий храм в ночном кошмаре, и я не настолько легкомыслен, чтобы отмахиваться от зримых знамений грядущего в своих снах. Но чтобы с этим культом каким-то образом был связан сам принц?

— В том самом храме? — вырвалось у меня, но я тут же опомнился: — Прошу меня простить, Ваше Высочество. Я не хотел перебивать.

Голем воззрился на меня тяжелым взглядом, и мысленно я уже похоронил помощь правителя. Однако в следующее мгновение в его глазах сверкнуло веселье, а губы искривились в улыбке — мне даже показалось, что они вот-вот треснут от столь несвойственого им выражения.

— Я не просто был там, — ответил принц. — Я появился там на свет.

Он с явным удовольствием обвел взглядом наши вытянувшиеся лица и продолжил:

— Мое настоящее имя — Тануш. Тануш из благородного семейства Матаранга. Случилось так, что пять лет назад, незадолго до моей коронации, в Арберии вспыхнуло крестьянское восстание, которое возглавил чужеземный колдун по имени Круэнто…

Рассказывал Голем долго. Он часто смолкал, и тогда мы терпеливо ждали продолжения, не спуская с него взглядов. Несмотря на монотонную невыразительную речь, рассказчиком принц оказался отменным, и внимая ему, я почти забыл, где нахожусь: мысленно я перенесся в тот год, где произошло нечто, навсегда изменившее жизнь Голема из Круи. История, которую рассказал нам принц, оказалась и впрямь захватывающей.

Круэнто был пожилым магом, явившимся откуда-то с северных земель, и он мастерски владел темными искусствами. Чародей никому не рассказывал о своей родине и учителях, но я до сих пор считаю, что некогда он обучался в Дурмстранге, откуда его, возможно, выгнали, что в конечном итоге и подтолкнуло чародея на путь зла. Обосновавшись в одном из горных поселений, он зарабатывал на жизнь наведением проклятий. К нему часто обращались торговцы и зажиточные крестьяне с тем, чтобы Круэнто помог им испортить жизнь недоброжелателям, и колдун умел обставлять дело так, словно случившееся с жертвой — чистая случайность. Просто в один прекрасный день очередной несчастливец мог утонуть, в его доме порой происходил пожар, а домашний скот начинал гибнуть от неведомой болезни, против которой не было снадобий.

Когда выдался особенно голодный год, крестьяне с окрестных земель отправились в Крую с прошением к тогдашнему регенту, чтобы тот открыл для них неприкосновенные запасы зерна, хранившиеся в замке. Регент на уступки не пошел, и тогда крестьяне решили взять желаемое силой. Теперь уже мало кому известно, как в этом оказался замешан Круэнто, но скорей всего, мятежники обратились к нему за помощью, а тот увидел в происходящем отличную возможность для себя. В обмен на свою помощь он потребовал от восставших, чтобы те, низложив временного правителя, усадили на трон самого чародея вместо ожидавшего коронации Тануша.

Мятежникам без труда удалось взять городские ворота и смять немногочисленную стражу, но у стен цитадели восстание захлебнулось в крови: арбалетчики обрушили на атакующих стальной дождь, перебив половину из них до того, как хоть один человек смог добраться до внутренних ворот. Разгром довершила конница, неожиданно ударившая с тыла: регент, хотя и на редкость упрямый, получил в свое время отличное образование, и военным ремеслом владел прекрасно.

Одну ошибку он при этом все же совершил, позволив юному Танушу — своему племяннику — возглавить атаку. По понятным причинам я не стал делиться с Големом своими подозрениями относительно мотивов его дяди, но не удивился бы, если бы тот стремился таким образом продлить срок своего регентства. Если так, то все вышло иначе, чем он надеялся.

Тануш, защищенный прекрасным пластинчатым доспехом и притом отличный боец, не получил ни царапины от плохо вооруженных крестьян. Однако металл доспеха не смог защитить его от смертоносного проклятия Круэнто. Когда все было кончено и регент отправил стражу выносить из города окровавленные тела павших, юного престолонаследника нашли забившимся под стену цитадели, исходящего пеной и смотрящего в пустоту бессмысленным взглядом. Исцелить его не смогли ни лекари, ни лучшие из приглашенных магов, однако, когда Тануша уже готовы были признать безумным и вечно держать в его покоях под надзором целителей, объявился наш старый знакомый — Амар.

В этом месте рассказ Голема показался мне несколько скомканным. Амар велел собрать нужные ингредиенты и повел небольшой отряд, охранявший Тануша, глубоко в лес — в место среди холмов на юго-востоке от Круи. Там они и обнаружили остатки древнего поселения римлян, в центре которого возвышался Храм Творения, населенный культистами Ордена Матерей и охраняемый бессмертной стражей из глиняных големов.

Культисты не казались особенно довольными требованием Амара, но возражать не посмели и незамедлительно принялись за дело. Приготовили зелье неведомого состава, в которое погрузили одного из своих глиняных големов, бросили туда же кость, извлеченную из могилы отца Тануша, палец его слуги, с которым тот добровольно расстался, и соскребли засохшую кровь с меча Тануша, сопровождая все это ритуальными формулами. Когда зелье, поставленное на огонь, закипело, на глазах у потрясенной стражи туда бросили и самого Тануша.

Никому из нас не доводилось слышать об этом странном ритуале, но он сработал. Душа Тануша из разъедаемого проклятием Круэнто тела переселилась в глиняную плоть голема, изменив его. Изменение оказалось неполным: культисты почти утратили древнее искусство перевоплощения. Человек, вышедший из остывшего варева, был здоров телом и духом, но навеки сохранил в устрашающем облике печать своего происхождения.

— Но как это восприняли подданные? — нахмурился Антиох, когда Голем завершил рассказ. — Простолюдины недолюбливают магию, а тут такое…

— Им объявили, что я изуродован проклятием Круэнто, — сделал попытку пожать плечами принц, едва не перевернув стол. — Коронации это не помешало, но слухи, конечно, поползли, и вскоре между собой меня называли не иначе, чем Голем. Вы сами знаете, бороться со слухами бесполезно, поэтому я с готовностью принял новое имя, пустив свой собственный слух — о том, что имя это связано всего лишь с моими размерами.

Откуда-то сверху послышался скрип, и на пустующий трон с потолка посыпалось известковое крошево. Голем недовольно оглянулся, но ничего не сказал.

— Это потрясающая история, Ваше Высочество, — подал голос до сих пор хранивший молчание Кадм, — но одна вещь не дает мне покоя. Почему Орден Матерей подчиняется Амару? Они как-то связаны?

— О, несомненно, — кивнул Голем. — Орден поклоняется Великим Матерям — двумстам языческим богиням далекого прошлого, которые некогда принесли смертным магию. Христианские проповедники считают их падшими ангелами…

Кадм поперхнулся и бросил взгляд на нас с Антиохом, широко раскрыв глаза.

— Мать Кали, на поклон к которой вы идете, упоминается в Книге Еноха под именем Цакебе и считается ангелом смерти и пустоты, — спокойно продолжил принц. — Именно она некогда низвела Потоп на землю. Она — последняя из Великих Матерей.

Надсадный треск над головами заставил нас вскочить со своих мест. Я выхватил палочку и задрал голову, пытаясь разглядеть угрозу сверху. Что-то загрохотало, и вниз, ломая бревенчатые подкосы, рухнул массивный кусок потолка. В воздух взметнулись клубы тонкой извести и каменной пыли. Когда пыль осела я перевел взгляд туда, где только что стоял трон Голема из Круи. Несколько раздробленных досок выглядывали из-под рухнувшего камня, который раскрошил и вдавил мраморные плиты пола на несколько дюймов вниз.

— Если бы не ваш визит, сейчас я сидел бы на этом самом месте, — сказал принц. — Вы приносите удачу, мои гости. Слуги подготовят для вас покои.

Добрую минуту я не мог понять, где нахожусь. Обволакивающая мое тело мягкая перина, сотканная из чистого льна — откуда она на простом торговом коге? Я привстал, опершись на локоть, и окинул взглядом полутемную спальню. Тонкий луч утреннего солнца пробивался сквозь плотно задернутые шторы и преломлялся в массивной вазе из драгоценного пурпурного стекла, окрашивая все вокруг неземным светом. Если суждено мне после смерти попасть на небеса, там, наверное, меня ждет нечто подобное — долгожданный покой, тишина и красота в каждом лучике света, который видят мои глаза.

И все же чего-то не хватало в этом призрачном царстве благости, напоминая о недостижимости земного совершенства. Эйлин. Я так привык видеть ее спящей на соседней кровати, просыпаясь в тесной каюте «Святого Иакова», что на этот раз мною овладело заметное, хотя и беспричинное беспокойство. Будучи добрым христианином, Голем из Круи распорядился выделить ей отдельную спальню, дабы не подвергать никого из нас плотским соблазнам.

Я вздохнул, не без труда выбрался из цепкой перины и отдернул штору, поморщившись от жгучего солнечного света, бьющего мне в лицо. Сколько я проспал? В голове мелькали обрывки сна, который я видел этой ночью. Странно: обычно я хорошо помню свои сновидения, но в этот раз в моей памяти остались только несколько смутных образов: огромные горы, теряющиеся в облаках, море душистых белых цветов и странная женщина восточной наружности, чей пронизывающий взгляд был тяжел, как скала, и страшен, как бездна.

На заплетающихся ногах я подошел к резному столу красного дерева, на котором стояла большая бронзовая чаша со все еще прохладной водой для умывания, где плавали лепестки роз: должно быть, слуги неслышно внесли сосуд рано утром, пока я спал. Я зачерпнул воды в ладони, зажмурился и плеснул ее себе в лицо, поежившись от холодных струек, скользнувших за ворот. В голове прояснилось, и я проснулся окончательно, однако ощущение нереальности происходящего никуда не делось.

Весь последний месяц мы двигались к цели, непрестанно сражаясь с врагами, избегая смертельных ловушек и просто пытаясь выжить, — и вдруг внезапное затишье, а нас принимают при дворе Арберии как почетных гостей. Вот только это странное происшествие в тронном зале… Не будь недавних покушений на жизнь принца, можно было бы счесть это опасной случайностью: в конце концов, даже самые прочные здания порой рушатся без видимых причин.

В дверь осторожно постучали. За порогом оказалась пожилая служанка с большим серебряным подносом, который она ухитрялась удерживать одной рукой. Неловко поклонившись, она вошла в спальню и водрузила на стол искусно сделанную чашу из белого фарфора, наполненную вкусно пахнущей мясной похлебкой.

— Господин не явиться завтрак, — на ужасном греческом проговорила она, сняв с подноса небольшой глиняный кувшин, покрытый мелкими каплями воды, — Его Высочество распорядиться принести здесь.

— Передай Его Высочеству мою благодарность, — ответил я, усаживаясь за стол. Пока я не почуял запах пищи, мне и в голову не приходило, что я настолько голоден.

— Госпожа Эйлин передавать, что она ждать господин Игнотус в сад, — добавила служанка и не без труда переместила миску с водой для умывания на опустевший поднос.

— Что ж, тогда я скоро буду. Как мне туда добраться?

Она пустилась во многословные сбивчивые объяснения про коридоры и лестницы, из которых мне удалось понять едва половину. Устав все это слушать, я понимающе кивнул, и служанка, непрерывно кланяясь, удалилась. Желание как следует позавтракать у меня пропало: кто знает, сколько времени Эйлин ждет меня? В этом путешествии слишком мало возможностей спокойно прогуляться в саду, не ожидая каждое мгновение вражеской стрелы в спину.

Почти не чувствуя вкуса, я наскоро поел, выпил кубок холодного вина и покинул спальню. Следовать указаниям служанки оказалось нелегко: повороты, о которых она говорила, вели совсем в другом направлении, лестницы располагались не там, где можно было себе представить, поэтому, отчаявшись, я поймал за руку куда-то спешащего маленького человечка в перепачканном землей платье.

— Могу я спросить, как мне попасть в сад? — спросил я, когда он, выпучив глаза, в испуге отпрянул от меня.

— Я… да… конечно, господин чародей, — проблеял он. Похоже, что о нас было известно уже решительно всем в замке. — Я покажу дорогу.

— Надеюсь, я не оторвал тебя ни от чего важного?

— Ни в коем случае, господин! По правде сказать, я как раз направлялся туда, — поспешно ответил он. — Я Кефеус, работаю здесь садовником… и еще немного травником. Почти десять лет здесь, с тех пор, как приехал с Кандии. Господину не случалось бывать в Кандии? Величественный город! Венецианское правление пошло ему на пользу, я всегда говорил…

Какое-то время я слушал говорливого садовника, но быстро потерял нить его рассуждений о благородных семействах Кандии и политике венецианских властей, поэтому при первой же возможности попытался переключить разговор на другую тему:

— Много ли работы в саду?

— Хватает, господин. Сад не очень большой, однако там произрастают лунные цветы — их сейчас мало где можно найти, особенно здесь. Они требуют очень тщательного ухода…

— Лунные цветы? Я читал об этих растениях в греческих трактатах, но мне никогда не доводилось видеть их.

— У меня на родине их часто высаживают в некрополях, — кивнул Кефеус, — только там они приживаются хорошо. Чтобы растить лунные цветы в обычном саду, нужно посвящать им очень много времени и сил. Я берегу их от чрезмерного солнечного света, поливаю особенными снадобьями собственного приготовления, взрыхляю землю несколько раз в день, чтобы корни могли дышать свободно… В самом центре сада, в тени кипарисов, им живется лучше всего. А как они прекрасны ночью, в свете полной луны!..

— Ты, верно, очень привязан к ним, Кефеус? Говоришь, как поэт.

— Не то слово, господин чародей, — кивнул садовник. — Только боюсь я за них, по правде сказать. Лет пять назад, когда была крестьянская смута, какой-то негодяй вломился в мой сад ночью. Потоптал землю, передавил множество растений — мне потом два дня пришлось устранять нанесенный ущерб. С тех пор я глаз не свожу с них, и цветы отвечают мне взаимностью. Не все знают это, но растения чувствуют заботу…

Я, махнув рукой, оставил всякие попытки поддерживать разговор и вполуха слушал разглагольствования Кефеуса об особенностях полива цветов, ужасных угрозах их существованию и героических усилиях садовника по поддержанию сада в идеальном состоянии. Мы спустились по узенькой лестнице, освещенной большой масляной лампой, и, миновав украшенную бронзовыми лилиями дверь, вышли на свежий воздух.

Кефеус сразу же с причитаниями захлопотал у ближайшей клумбы, цветы на которой показались ему слегка увядшими, а я, облегченно вздохнув, двинулся дальше по узкой тропинке между высоких зарослей кустовых роз и редких кипарисов. Здесь царил полумрак, а солнечные лучи, пробиваясь между ветвей, прочерчивали светлые полосы в воздухе, напоенном цветочной пыльцой и дымкой от влажной земли.

Первый ряд лунных цветов я обнаружил за ближайшим изгибом тропы и невольно замедлил шаг в восхищении. Одержимость Кефеуса стала мне чуточку понятней: чудесные цветы были по-настоящему восхитительны. Даже я, никогда не видевший их вживую, без труда узнал эти растения, описанные в трактате Андроса Неуязвимого. Пусть при свете дня они не имеют и половины своего очарования, но все же эти гордо вытянутые к небу массивные бутоны нежно-голубого цвета, окутанные ароматом, немного напоминающим лавандовый, с сеточкой тонких листьев вокруг притягивали к себе взгляд, будучи лучшим украшением сада. Я знал, что с наступлением сумерек бутоны раскрываются, широко раскидывая лепестки, излучающие голубовато-лунный свет, за что это великолепное растение и получило свое наименование.

Эйлин я нашел в самом сердце сада — именно там, где, по словам Кефеуса, лунные цветы росли лучше всего. Она сидела на мраморной скамье рядом с маленьким рукотворным прудом в тени кипарисов и, взмахивая палочкой, то обращала плавающие в воде кувшинки в бронзу и стекло, то возвращала им прежнюю форму.

— Трансфигурация дается мне все легче и легче, — сказала она, не оборачиваясь. — Да, в Хогвартсе меня считали одной из лучших, но сейчас… Мне почти не требуется усилий, и порой меня это пугает. Что со мной происходит, Игнотус?

— Ты просто талантливая волшебница, Эйлин, — сказал я, присаживаясь рядом. — У каждого есть свои сильные черты. Антиох, например, хорош в огненной магии и артефакторике, Кадм…

— Это не то, — покачала она головой. — Я знаю, что такое мастерство и какой ценой оно дается. Годы тяжелой работы над собой — ради того, чтобы сделать крохотный шажок вперед. А здесь — будто что-то поселилось внутри меня, могущественное и непонятное. Нет, не так. Оно всегда было там. Но после случая с… Лондонским мостом, — она с видимым усилием произнесла это наименование, — оно проснулось и с каждым днем становится все сильнее. Посмотри на меня!

Эйлин отложила палочку и встала в полный рост. Она уже сменила свое старое платье на простую и практичную темно-зеленую мантию, которая нашлась в гардеробе замка. И, должен признать, это новое одеяние подходило ей куда больше, нежели прежнее. Я видел перед собой не просто очаровательную девушку, но волшебницу — действительно сильную волшебницу, несмотря на юный возраст. Взгляд Эйлин на мгновение затуманился, и на зеленом бархате мантии выросли полыхающие червонным золотом лилии — в точности такие же, как на двери, ведущей в сад. Я потерял дар речи.

— Ты… Ты не использовала палочку, — вымолвил я после полуминуты молчания. — Трансфигурация без палочки — это…

— Это очень сложно, — кивнула она. — Я знаю. Никогда раньше у меня такое не получалось. Но после того случая на «Святом Иакове», когда пираты использовали катапульту, я вдруг поняла, что трансфигурация больше не требует от меня усилий. Иногда мне кажется, что сама реальность расплывается под моими пальцами, теряя форму, и тогда мне становится страшно. Я — будто пылающий факел, брошенный в ледяной дворец.

— У тебя великий дар, Эйлин, — сказал я, встав на ноги, и протянул ей палочку. — И тебе нечего бояться. Ты слишком добра, чтобы использовать свою силу во зло. До сих пор ты только и делала, что спасала меня. Всех нас.

— Шляпа отправила меня на Слизерин, помнишь? — со слабой улыбкой ответила она. — Ты просто не хочешь видеть во мне плохое, потому что…

Она умолкла, опустив глаза. Дыхание у меня отчего-то перехватило. Я сделал пару шагов к ней на внезапно ослабевших ногах и, взяв ее за руки, спросил:

— Так почему же?

Отчего так кружится голова? Аромат цветов тут ни при чем — скорей уж это запах ее волос, которые так близко к моему лицу, что я мог бы коснуться их губами, если б осмелился. Как жаль, что я не узнал ее раньше, до того, как мы отправились в это самоубийственное путешествие на Восток. Я даже не могу сделать ей предложение — сейчас, когда будущее так туманно и безрадостно. Да и могла ли бы она его принять со всей искренностью?

— Игнотус, — прошептала она, но договорить ей не дали.

— Вот где вы пропадаете! — раздался из-за ближайших зарослей бесцеремонный возглас Антиоха. — Я уже весь проклятый замок перерыл.

— А в чем дело, собственно? — обернулся я к нему, с сожалением выпустив запястья Эйлин. — Что-то еще случилось?

Кадм, вышедший из-за спины Антиоха, что-то хотел сказать, но старший брат не позволил тому и рта раскрыть.

— Шутишь, братишка? Позволь напомнить: мы сюда прибыли не цветочки нюхать. И сразу после нашего прибытия Голема чуть не прикончили на наших глазах. А ведь я отнюдь не уверен, что мы сможем обойтись без него. Теперь, Игнотус, у нас сразу две задачи: добраться до портала, а заодно выяснить, кто хочет убить принца. Нет, даже не из благодарности за его помощь. Я просто не уверен, что он проживет достаточно долго, чтобы оказаться полезным.

Кадм недоверчиво покачал головой. Он прислонился к старому кипарису и сложил руки на груди, как часто делал в задумчивости.

— Честно говоря, братья мои, я не знаю, какую помощь Голем способен оказать, — сказал он. — Да, я помню, что Амар называл его имя. Но зачем слепо следовать его словам, даже не понимая их значения? Вы же сами все слышали. Принц знает, что портал в Храме Творения, но не знает, где именно и как в него войти. Значит, его помощь нам может понадобиться только в том случае, если культисты наотрез откажутся впустить нас: тогда нам придется брать Храм штурмом, и военная помощь властей нам не помешает. Однако я не имею ничего против того, чтобы найти того, кто покушается на жизнь принца. Он радушный хозяин и, судя по всему, хороший человек.

— Я согласен, — поспешил я поддержать его. — Служитель Ордена Матерей с самого начала приглашал нас в Храм, помните? Думаю, самое лучшее — просто договориться с ними, а не воевать. Они должны знать, где расположен портал, ведущий в дом их богини.

— Не нравятся мне эти культисты, — фыркнул Антиох и направился к замку, очевидно, даже не сомневаясь, что мы беспрекословно последуем за ним. — Такие святоши всегда держат камень за пазухой. Будь уверен, Игнотус, за свою помощь они потребуют такую цену, что ты десять раз пожалеешь, что заговорил с ними.

— Мне они тоже не нравятся, — неожиданно заговорила Эйлин. — Но лучше уж они, чем Темное Братство.

— Темные не так уж плохи, — пожал плечами Кадм. — У меня сложилось впечатление, что они здесь лучше всех владеют ситуацией, причем их влияние неоспоримо. Быть может, нам следовало бы…

— Ну уж нет! — повысила голос Эйлин, заработав от нас удивленные взгляды. — Кто угодно, хоть демон из ада, только не они.

Наступило неловкое молчание. Я поспешил развеять возникшую напряженность и потому обратился к Антиоху:

— А что с покушением на Голема? Удалось уже что-нибудь обнаружить?

— Стража обыскала замок, — отозвался тот. — Ничего интересного не нашли, конечно: для этого нужно знать, что они ищут. А я не думаю, что это был заурядный убийца. Без магии тут не обошлось.

— Какие-то следы?

— Никаких, в том-то и дело. Я сам видел этот разлом в потолке и поврежденные стропила. Клянусь, они выдержали бы втрое больший вес, а тут вдруг сломались, как тростинки. И никаких следов! Никто их не подпиливал, не выворачивал несущих камней — ничего такого.

Разговаривая, мы неспешно пробирались сквозь цветущий сад ко входу в замок. Рассеянный в воздухе легкий запах лунных цветов странно действовал на меня, вызывая какое-то блаженное состояние непоколебимой уверенности в лучшем. Опасный убийца в замке? Мы уже вывели на чистую воду одного такого, пусть даже едва не заплатив за это высокую цену.

— А что говорит Голем? Он должен знать своих врагов. Кто может желать ему смерти? — спросил я.

— В точку, братец, — хмыкнул Кадм. — Я первым делом подумал о том же. Вот только, судя по тому, что сегодня утром нам поведал принц, таких желающих — море. Если хочешь, узнай подробности у него самого, но из того, что я услышал… Во-первых, собственно Орден Матерей. После отбытия Амара культисты вообразили, что Голем — их собственность, коль скоро они создали его новое тело. Поначалу отношения с властями у них были, пусть и натянутые, но все же не враждебные. Они постоянно требовали правительственной поддержки, золота, лезли в придворные — словом, наглости этим смиренным служителям было не занимать. В конце концов, у принца кончилось терпение и он в резких выражениях прекратил с ними всякие связи. Их это не обрадовало, и какое-то время они слали ему письма с завуалированными угрозами. Не исключено, что они затаили обиду и решили расправиться с несговорчивым правителем.

— Это все со слов самого Голема?

— Да, конечно, — признал Кадм. — Но очень похоже на правду, по крайней мере, в главном. Конечно, культистами дело не ограничивается.

— А кто еще?

— Да почти вся местная аристократия, — вмешался Антиох. — По сути, безоговорочно поддерживают Голема только родственники, да и тех… неприятно удивило его перерождение.

— Точно, — кивнул Кадм. — Конечно, его никто в открытую не называет самозванцем — за это можно и головы лишиться. Но когда вместо стройного молодого красавца вдруг возвращается бесформенная гора мышц, и вам предлагают поверить в то, что это тот же самый человек, любому простительны сомнения. Самым ретивым рассказали правду и предложили помалкивать, но кого это может удержать? Тем более что с престолонаследием тут дело сложное: так уж получилось, что претендовать на трон могли многие выходцы из благородных семей. Бывший регент, Крешник из рода Захария…

— Кстати! — перебил я. — Не мог ли регент вспомнить прежние амбиции? Если подумать, крестьянское восстание, в котором едва не погиб юный Тануш, вспыхнуло по его вине.

— Крешник — родной брат его матери, — пожал плечами Кадм. — В среде аристократии это частенько не имеет особого значения, конечно. Однако он уже старик. В его возрасте рваться к власти — зачем? Он и вкусить-то ее плодов не успеет.

— Плохо ты знаешь людей, братишка, — снисходительно хлопнул его по спине Антиох. — Но в этом я с тобой соглашусь. Ты видел этого Крешника? Старик или нет, но он до мозга костей вояка. А я уже сказал, что без магии тут не обошлось.

— Может, придворный маг… — предположил я.

— Здесь таких нет, — покачал головой Кадм, открывая дверь, ведущую в замок. — Но почему обязательно придворный? Тануш едва не погиб от рук деревенского чародея, помнишь?

— Круэнто! — воскликнул я, загоревшись новой идеей. — Когда принц рассказывал нам о восстании, я так и не понял, что случилось с этим магом? Он был убит?

— Кто бы оставил его в живых после такого? — хмыкнул Антиох.

— Да, но Голем не сказал этого, не правда ли? Я думаю, что…

Я умолк на полуслове, почти врезавшись в могучую тушу Голема, который вырос у нас на пути с невообразимым для его телосложения проворством: я так и не услышал его приближения. Принц смерил нас тяжелым взглядом, где-то в недрах которого угнездилось веселье, и проговорил:

— Ты прав, чародей. Тело Круэнто так и не нашли. Никто не беспокоился по этому поводу: слишком много мертвых нам принес тот день, а среди истерзанных, окровавленных трупов найти одного колдуна было непросто. Все решили тогда, что если даже он бежал, то вряд ли вернется. И в самом деле: с тех пор ни одна живая душа его не видела. Но после твоих слов… Не знаю. Все может быть. Однако довольно о нем. Приглашаю вас к обеду: у меня есть что рассказать. Заодно обсудим план действий, если, конечно, вы не передумали искать жилище Матери Кали.

* * *

Тронный зал, где проходило застолье, на этот раз уже не пустовал: здесь собрался, похоже, весь цвет арберианской аристократии. Чтобы места хватило всем, слуги установили козлы, на которые положили еще две тяжелые столешницы, однако даже после этого свободного места за столами почти не осталось.

Мы, разместившиеся рядом с принцем, с первой же минуты стали предметом откровенно холодных и даже враждебных взглядов. Мое внимание привлек прямой, как шест, тощий старик с пышными седыми усами. В его глубоко посаженных глазах время от времени вспыхивало что-то дьявольское, отчего очень хотелось отодвинуться от старика подальше. Антиох, наклонившись ко мне, шепнул, что это и есть тот самый Крешник, бывший регент и дядя принца.

Напротив него сидела леди с крупными чертами лица: в отличие от Крешника, она казалось, интересовалась исключительно содержимым своего блюда. Нас она удостоила коротким безразличным взором, прежде чем полностью углубиться в насыщение желудка. Я было принялся рассматривать остальных, но тут принц заговорил:

— Я попросил собраться всех вас, потому что мне понадобится ваши поддержка и понимание.

Он замолчал и неторопливо обвел взглядом всех присутствующих, хранивших настороженное молчание.

— Мне хорошо известно, что большинство из вас не питает ко мне теплых чувств…

— Это совсем не так, Тануш! — негромко заявил Крешник, поджал губы и продолжил: — Виноват, Ваше Высочество… И все же я уверен, что среди всех этих почтеннейших гостей нет ни одного изменника. Кто-то может иметь свое мнение о… некоторых вопросах правления, но все мы — верные подданные, готовые пойти на смерть ради своего принца!

— И все же кто-то в третий раз пытается убить меня, и этот кто-то — из моего окружения. Поэтому я попрошу вас о двух вещах: как бы вы ни относились ко мне, вряд ли кому-то из присутствующих хочется быть под подозрением в покушении на правителя. Поэтому на протяжении следующих трех дней вы должны оставаться в стенах замка: я надеюсь, что за это время мы обнаружим врага. До истечения этого срока никто не будет входить или выходить за его пределы. Конечно, всех вас устроят с подобающими удобствами…

— Ваше Высочество, это возмутительно! — вскочил молодой полноватый аристократ. — Я с радостью принял приглашение и готов оказать любую посильную помощь, как и мой отец, но не имею возможности на такой срок покидать поместье…

Я перевел взгляд на возмущенного гостя. Его пышная и яркая одежда, представлявшая собой невообразимое переплетение тканей, окрашенных во все цвета радуги, золотых украшений и сверкающих самоцветов, полностью соответствовала его вызывающему поведению. Желает привлечь к себе внимание?

— Сядь, Аджим, — поморщился Крешник. — Ваше Высочество, прошу простить моего сына. Он молод и невоздержан. Несомненно, мы с радостью проведем здесь эти три дня… Однако я не понимаю: как это поможет найти изменника?

Ах, вот оно что! Этот Аджим — оказывается, сынок бывшего регента. Всю жизнь в тени своего жесткого и сильного отца, который не упускает возможности прилюдно щелкнуть своего отпрыска по носу. Да тут, похоже, все куда сложнее, чем могло показаться поначалу. Родственные чувства способны внести сумятицу в любой конфликт.

— Позвольте мне воздержаться от объяснений: вы все узнаете в свое время. — Принц повернулся к нам. — Я также прошу прощения у своих чужеземных гостей за эту вынужденую задержку. Мое решение таково: через три дня мы отправим войска к Храму Творения, и вы, чародеи, пойдете с ними. Давно пора приструнить этих язычников.

Я едва удержался от возгласа: Голем из Круи, похоже, имел талант выводить людей из себя своими внезапными решениями. Отправиться войной на культистов? Но, пресвятой Иисус, почему не попытаться вначале договориться с ними миром? Хуже того: в ближайшие три дня нам не дозволено выбираться за пределы замка, а значит, мы не сможем заняться переговорами сами. Все наши споры о том, с кем стоит заключить союз и чьей помощью воспользоваться, пошли прахом: выбор сделали за нас. Принц навязал нам войну.

Только сейчас я вспомнил предостережение Берима. «Поговорите вначале с главой нашего ордена», — сказал он в день нашего прибытия в Арберию. Если бы вняли его совету, то сейчас знали бы, что делать. Да что там: культисты могли бы просто провести нас к порталу… Да вот только Берим всем своим видом меньше всего располагал к доверию. Теперь же, когда мы явимся к ним в окружении правительственного войска, адепты Ордена вряд ли пожелают помогать нам. Возможно, откажутся выдавать местоположение портала даже под страхом смерти. Я в смятении бросил взгляд на братьев, и лица их выражали такую же растерянность. Такого поворота не предвидел даже Кадм. Он вздохнул и тихо сказал:

— Ваше Высочество, вряд ли это нам поможет. Лучше оставить применение силы на крайний…

— Таково мое решение, почтенный маг, — сказал Голем, и его непроницаемое лицо не отражало ни единой мысли из блуждавших в глубине огромного черепа. — Мы покончим с изменником и через три дня выступим против Ордена Матерей.

В мертвом молчании, наступившем после заявления принца, до меня донесся негромкий голос той самой леди, что сидела напротив Крешника, хмуро глядя в опустевшее блюдо:

— Когда же подадут десерт?

Резкий взмах палочки — и по тонкой шерстяной накидке словно пронеслась волна, меняющая ее облик. Теперь ткань в точности воссоздавала расцветку деревянного стола, на котором лежала. Я отложил палочку, поднял накидку и обернул ее вокруг плеч. Ее материал послушно изменил цвет: теперь в зеркале напротив я казался почти неразличимым на фоне стены за моей спиной. Конечно, дезиллюминационные чары не позволяют достичь истинной невидимости, но заметить меня теперь будет непросто, в особенности если не знать, куда смотреть. Трактат «Об искусстве сокрытия» так и остался у нас дома в Годриковой впадине, но я успел немало полезного почерпнуть из труда автора, чье имя затерялось в истории.

— Ты настоящий мастер, Игнотус, — сказала Эйлин, все это время молча наблюдавшая за моими действиями. — Вы трое — самые талантливые волшебники из тех, кого я видела в жизни.

— Эйлин, этим утром ты показала такое, чего мне никогда не сделать. На такое даже Кадм не способен.

— Это другое. Я не тратила сил на то, чтобы обрести это умение. Но эта ткань… — Она расправила лежащую у нее на коленях накидку, которую я приготовил для нее раньше, и покачала головой. — Дезиллюминационные чары, наложенные простым волшебником, слишком небрежны. Слишком заметны. Им не сравниться с твоей работой.

Похвала девушки была приятней, чем кубок хорошего вина, и я не удержался от улыбки.

— Я думаю, артефакторика у нас в крови, — ответил я. — Мы чувствуем магию, заключенную в предметах. Наш отец создавал одни из лучших защитных амулетов во всей Англии. Говорят, один из них сейчас носит сам король Генрих.

Стащив накидку с плеч, я критически оглядел ее. Вышло и впрямь неплохо, однако могло быть куда лучше. В «Искусстве сокрытия» советуют делать плащи-невидимки из шкуры фестрала: эти существа наполовину обитают в царстве мертвых, их собственные природные чары дополняют дезиллюминационное заклинание. Но увы, нам выбирать не приходится.

— Теперь мне надо поговорить с братьями, — сказал я, направляясь к двери. — Я почти уверен, что они не поддержат меня, но знать им следует. Пойдешь со мной, Эйлин?

Кадма и Антиоха мы обнаружили в саду, как я и предполагал, и, судя по всему, они уже успели развернуть здесь бурную дискуссию о выходке Голема.

— Да, я тоже не могу понять его мотивов, — говорил Антиох, раздраженно ударяя кулаком в ствол старого кипариса. — Подозревал, что может дойти до боевых действий, но Голем словно ждал повода. Чего-то мы не знаем. И еще этот запрет покидать замок… Не думает же он, что в самом деле сможет нас тут удержать?

— Принц не так прост, — задумчиво проговорил Кадм, разместившийся на резной скамье у пруда. — Поначалу я тоже решил, что он просто рвется в бой, как тогда, пять лет назад. Но потом… Вы видели этих аристократов? Каждый ведет какую-то свою игру и готов ударить в спину любого, кто на мгновение утратил бдительность. И уж точно каждый готов при первой возможности свалить Голема, чтобы освободить трон для наследников своего рода. А этим своим заявлением за обедом принц застал их врасплох. Теперь все они будут пытаться понять, что все это значит и как это можно использовать в своих целях.

— Да, как это делаем мы сейчас, — вмешался я в беседу. — Кадм, ты слишком умен, оттого и сам видишь работу ума там, где просто глупость или порыв.

— Может и так, — пожал тот плечами. — Но это лучше, чем недооценить противника.

— Голем нам не противник, — возразил Антиох. — Я тоже не понимаю, чего он хочет от всего этого, но у него уж точно нет мотивов для вражды с нами.

— Мы ничего не знаем о нем, кроме того, что он сам пожелал нам сообщить, — сказал Кадм. — Хочешь мое мнение? Он пытается использовать нас в своих целях, делая вид, что помогает. Он только что спутал карты своим врагам и ждет, что в спешке они наделают глупостей — и вот тогда-то он и ударит. А мы… мы будем его главным оружием.

— Если так, то нам не следует ждать, — ответил я. — Антиох прав, удержать в замке Голем нас не сможет. Когда стемнеет, мы с Эйлин спустимся в сад и полетим в Храм Творения — я принял меры, чтобы нас не заметили. Я думаю, эта их почтенная Валмира будет рада показать нам путь к жилищу Кали в награду за то, что мы ей сообщим.

— Когда я говорил про глупости, которые можно наделать в спешке, — усмехнулся Кадм, — как раз нечто подобное я и имел в виду. Ты понимаешь, что своим поступком сразу же превратишь возможного союзника в опасного врага?

— Кадм, ты забыл, зачем мы здесь? Мы не ищем союзников. Мы ищем путь! Проклятье, да что с тобой? Что с вами обоими? Если мы позволим Голему напасть на Храм Творения…

— Прекрати, братишка, — вмешался Антиох. — У нас еще есть время. Я поговорю с принцем и постараюсь убедить его не действовать опрометчиво. Заодно буду начеку и постараюсь предотвратить новые покушения на его жизнь. Но ты все же слетай к этим культистам и попробуй выяснить, что им известно, только будь так добр, ничего не говори о войне — пока что. А Кадм тем временем…

— А я свяжусь с… третьей стороной, — негромко проговорил Кадм. — Думаю, так будет лучше всего.

— Ты собираешься идти к Темным Братьям? — вспылила Эйлин. — Наверное, это не мое дело…

— Нет, я понимаю твои чувства, Эйлин, — отозвался Кадм. — Но я должен знать, что здесь происходит. Мы должны знать. Я не хочу совершить ошибку и утратить последнюю надежду добраться до Матери Кали. А если я встряну в историю… Что ж, из-за меня все это началось. Мне и расплачиваться.

* * *

Ночью коридоры замка были освещены лишь редкими факелами, чье дрожащее пламя заставляло черные тени плясать на стенах подобно безумным призракам. Стража так и не заметила две человеческие фигуры в накидках, которые неслышно проскользнули к лестнице, сливаясь с окружающим мраком. Если бы кто-то из них и обратил внимание на движение в воздухе среди этого танца теней, то погрузился бы в сонное оцепенение, не успев поднять тревогу.

Дверь в сад оказалась заперта, но это нас не задержало ни на минуту: в отсутствие придворных магов некому было наложить на нее защитные чары. Я тихо прикрыл дверь за спиной, и мы с Эйлин осторожно двинулись среди лунных цветов, окутанные их бледным сиянием. Удивительно, но даже будучи магом, можно прожить жизнь, так и не назвав ни одно место по-настоящему волшебным.

Таким местом был сад Круи ночью. Здесь не было неимоверного скопления магии, как в коридорах Хогвартса, и я не чувствовал никаких мурашек по коже от готовых к действию могущественных чар поблизости. Волшебство сада имело совсем иную природу. Мягким светом оно обволакивало кожу, проникало внутрь, и реальный мир обращался иллюзией, уступая место этому неземному свечению.

Мы добрались до того самого места в центре сада, где еще утром я встретил Эйлин. Здесь цветы светились ярче всего, и даже вдоль их стволов от земли поднимался слабо мерцающий пар, рассеиваясь среди листвы. Людей вокруг не было, и я, помедлив, извлек из-под накидки приготовленную заранее метлу. Эйлин сделала то же самое, и мы ночными призраками взмыли ввысь.

Стража на крепостной стене даже не оглянулась, когда мы покинули территорию замка и взяли курс на юго-восток — туда, где нас ждал таинственный Храм Творения. Когда спустя пару минут огни Круи остались позади, мы ненадолго приземлились, чтобы свернуть накидки. Запихивая сверток в наплечный мешок, я вдруг явственно ощутил на себе чей-то взгляд со стороны высоких зарослей. Чувство было настолько сильным, что я выхватил палочку и рывком обернулся в том направлении. Эйлин бросила на меня удивленный взгляд, но ее удивление сразу же сменилось тревогой, и она, не сказав ни слова, встала рядом со мной лицом к предполагаемой угрозе.

Добрую минуту ничего не происходило, но затем нечто приземистое с недовольным хрюканьем выбралось из кустов, засеменив к лесу темным силуэтом. Эйлин шумно выдохнула.

— Проклятый кабан, — со смешком покачал я головой, убирая палочку. — Тут их наверняка хватает. Сплошные леса вокруг.

— Между прочим, я как раз хотела об этом спросить, — сказала Эйлин, когда мы вновь оказались в воздухе. — Ты так и не сказал мне. Как мы найдем храм в этом лесу? Да еще и ночью… Мне кажется это невозможным, Игнотус.

— Напротив, ночью это легче. Где бы ни селились люди, они всегда зажигают огонь по ночам. Вряд ли эти культисты настолько отличаются от нас. В кромешной темноте даже пламя свечи можно увидеть за милю. Смотри в оба, Эйлин.

По курсу показалась очередная горная гряда — выше той, на склоне которой расположилась Круя, — и мы взяли выше. Луна зашла за облако, и у меня возникло странное чувство, как будто мы не летим сквозь ночь, а падаем — падаем в бесконечную темную бездну вокруг, где нет верха, нет низа — только мрак во всех направлениях. Я с трудом вдохнул, преодолевая поток встречного ветра, и постарался сосредоточиться. Мы не падаем. Тьма внизу — никакая не бездна, а просто густой лес, непроглядно-черный ночью, настоящий покров тьмы от горизонта до горизонта, в котором…

— Я вижу! — воскликнула Эйлин, дотянувшись до меня рукой, в то самое мгновение, когда я разглядел сверкнувший далеко внизу, среди стволов, слабый огонек. — И еще… Мне что-то нехорошо.

— Что с тобой? — обеспокоенно обернулся я к девушке.

— Не знаю. Странное чувство, — сказала она. — Голова кружится. И словно воздуха не хватает. По-моему, что-то исходит оттуда, Игнотус. Ты не чувствуешь?

Я прислушался к своим ощущениям, но все было в порядке: даже недавняя иллюзия падения в бездну ушла, сменившись только жжением ветра на коже и редкими уколами первых капель холодного осеннего дождя.

— Ничего такого, — ответил я, подлетев ближе и взяв ее за руку. — Если тебе плохо, то, быть может, лучше вернуться?

— Нет, не настолько, — ответила она с вымученной улыбкой и, освободив руку, направила метлу круто вниз.

Мне не оставалось ничего иного, кроме как последовать за ней. Поток встречного воздуха усилился, и черное полотно леса рванулось навстречу с устрашающей скоростью. Огонек по курсу стал ярче и уже не казался одинокой искрой во тьме: спустившись ниже, я разглядел длинный ряд некоего подобия факелов, полыхающих ярким, почти белым пламенем. Но не просто факелов. Это был частокол вкопанных в землю столбов с установленной на вершине каждого из них бронзовой чашей с горючим составом — он-то и давал настолько яркое пламя, которое мы смогли разглядеть даже из-под облаков.

Засмотревшись на пламя, я не сразу разглядел сам храм. Среди плотно стоящих деревьев, увитый плющом, изъеденный дождями и бурями, он показался мне поначалу лишь грязно-белым нагромождением камней. Но когда мы приблизились, из темноты проступили массивные мраморные колонны, за которыми черной пастью зиял вход. Если бы не факелы, можно было бы счесть храм давным-давно покинутым: никакая стража не стояла у входа, да и сами культисты, если и были тут, то отнюдь не спешили встречать незваных гостей. Никого — только две уродливые статуи неподвижно застыли в неестественных позах у подножия каменной лестницы. И все же в этой мирной картине что-то не давало мне покоя, хотя при всем желании я не мог обнаружить источник своей тревоги.

— Эйлин! — крикнул я, нагнав девушку. — Давай-ка приземлимся чуть дальше. Здесь могут быть защитные чары или что похуже.

Мы опустились на более или менее свободный от деревьев участок земли, где еще можно было разглядеть остатки храмовой дороги, и, оглядевшись, зашагали к освещенному факелами входу. Я не старался подобраться незаметно, напротив, нарочито громко топал и хрустел валежником. У нас будет куда меньше возможностей для мирного разрешения дела, если они подумают, что мы пытались напасть на них спящих.

И только оказавшись в нескольких шагах от мраморных ступеней, я вдруг осознал, что статуи перед нами — никакие не статуи. Я предостерегающе схватил Эйлин за локоть, но было уже поздно.

— Квид квэрис? — пророкотала глиняная стража.

— Они спрашивают, чего мы ищем? — шепотом спросила Эйлин. — Я плохо знаю латынь.

Я кивнул и обратился к големам:

— Нос вультус венерабиле Валмира!

Последовало молчание. Не дождавшись ответа, я шагнул было вперед, и оба голема словно встрепенулись.

— Экситэ аут мори! — угрожающе прогремели они.

Вот и все. В мой план не входила встреча с этими истуканами, с первой же минуты предлагающими убираться отсюда или умереть. Можно попытаться уничтожить их, но тогда о мирных переговорах с культистами можно надолго забыть.

— Просто передайте почтенной Валмире… — заговорила Эйлин, но закончить не успела.

Големы, ни говоря ни слова, рванулись к нам. Мы с Эйлин одновременно вскинули палочки.

— Редукто! — выкрикнул я, и голем, получивший удар заклинанием, рухнул на землю, с треском ломая сухие ветви.

Эйлин не произнесла ни слова, но от магического всплеска, который она породила, волосы на моих руках встали дыбом. Второй из големов остановился, поверхность его тела подернулась рябью и начала менять форму. На какую-то секунду показалось, что Эйлин одержит верх и трансфигурирует голема во что-то еще — только сегодня я видел ее невероятные способности к этой стороне магии. Но сейчас все ее силы уходили только на то, чтобы поддерживать ничтожное изменение формы. Голем корчился и дрожал, но продолжал двигаться вперед. Взгляд Эйлин, поначалу спокойный и сосредоточенный, наполнился напряжением. Она закусила губу и сжала палочку обеими руками, вытянув ее по направлению к неуязвимому врагу.

— Он постоянно возвращает себе форму, — задыхаясь, проговорила она. — Из чего он сделан?

Голем, сбитый ударом Редукто, как ни в чем не бывало поднялся на ноги и без колебаний ринулся в новую атаку. Я, возможно, далеко не столь отважен, как Антиох, но все же научился не терять самообладания в схватке, зная, что это верный путь к гибели. И все же зрелище этих человекоподобных кусков глины, неуязвимых к сильнейшей магии и одержимых стремлением к цели, смогло пробить мою маску хладнокровного чародея. На какое-то мгновение, но смогло.

В смятении я опустил палочку и сделал шаг назад — несмотря на то, что рядом была теряющая силы Эйлин. Она вряд ли обратила внимание на мое малодушие, вкладывая всю себя в заклинание трансфигурации, но я… Мне никогда не забыть эту гниль в центре своего существа. Отвращение к себе оказалось сильнее паники. Сжав зубы, я вновь вскинул палочку и в отчаянии выкрикнул первое заклинание, которое вспомнил:

— Инсендио!

Окутанный огнем голем даже не пошатнулся, продолжая неумолимое движение к цели. Поняв свою оплошность, я попробовал другой подход:

— Конфринго!

Взрывом противника отбросило назад, и в лицо мне ударила волна раскаленного воздуха. Я воспрял духом, но ненадолго: голем спокойно поднялся, и на его глиняном теле не осталось ни следа повреждения — только едва заметное пятно посветлевшей глины там, куда пришелся удар заклинания. Эйлин застонала, и я осознал, что ее силы на исходе. Проклятье, я даже с одним големом не совладаю, а уж с двумя сразу… Отказавшись от мысли испытать на своем противнике еще парочку атакующих заклятий, я решительно произнес:

— Протего!

Оба голема врезались в мерцающий купол выставленной защиты. Он померк, но сдержал натиск. Я попытался сосредоточиться на поддержании щита, но куда там!

— Игнотус, я больше не… — проговорила Эйлин и без чувств упала на землю.

Неужели конец? Неужели все, через что мы прошли до сих пор, было просто затяжной агонией, и мы бездарно расстанемся с жизнью, растерзанные бездумными порождениями чуждой магии? Защитный барьер задрожал под ударами тяжелых глиняных кулаков, и с каждым ударом я чувствовал, как рассеиваются чары. Я всхлипнул и попытался обновить заклинание, но помогло это слабо: вспыхнувший было прежним светом купол почти сразу угас, а напряжение сказалось шумом в ушах и кровавым туманом у меня перед глазами.

Зашатавшись, я рухнул на колени рядом с Эйлин, из последних сил удерживая остатки щита. Големы молотили по его поверхности с прежней непреклонностью. Продержись я хоть столетие — они не ослабили бы натиска ни на мгновение. Големы — природная стихия, стихия земли, воплощенная в человеческой форме. Стихия не знает боли и усталости. Стихия не знает сомнений. С ней невозможно бороться, и мы были обречены, как только ступили на их территорию.

Палочка выпала из моих разжавшихся пальцев. Щит коротко вспыхнул и погас навсегда. Мир перед глазами расплылся, и я уже не видел занесенных над нами бесформенных рук, но сквозь шум в ушах донесся чей-то властный голос, скомандовавший:

— Дезисто!

Смерть все никак не приходила, и я рухнул лицом вниз, ощутив напоследок вкус прелой листвы на губах.

* * *

Когда я пришел в себя, вокруг царил мягкий полумрак. Чьи-то руки приподняли мне голову и поднесли к губам серебряный кубок с жидкостью, издающей слабый пряный запах. Зелье оказалось жгучим на вкус, но слабость во всем теле исчезла, и, сделав последний глоток, я сел на кровати, оглядевшись.

Я находился в маленькой комнате с выщербленными каменными стенами и единственным узким окном, за которым с трудом проглядывались освещенные факелами стволы ближайших деревьев — а значит, много времени с момента схватки не прошло. У длинной стены располагался ряд простых деревянных кроватей: на одной из них сидел я, на краешке другой примостилась Эйлин. Надо мной, с кубком в руке, склонилась высокая пожилая женщина в монашеском одеянии с длинными седыми волосами, перехваченными серебряным обручем на лбу.

— Вам не следовало приходить ночью, — произнесла она резким скрипучим голосом, с недовольством оглядев меня. — Не проснись я вовремя, стражи убили бы вас. Сказать по правде, я не думала, что вы вообще придете. Грядущее молчало об этом визите.

— Это правда, явиться ночью было плохой идеей, — кивнул я, — но у нас не было выбора. Голем из Круи…

— Запретил покидать замок и на третий день собирается бросить войска на Храм Творения, конечно? — Она насмешливо посмотрела на мое ошарашенное лицо и небрежно махнула рукой. — Я знала об этом до вашего появления, поэтому и отправила Берима в Диррахий, чтобы предупредить вас. К сожалению, он не очень силен в искусстве убеждения, как видно.

— Берим не виноват. У нас были причины отправиться прямиком к принцу, — возразил я. — Но с кем имеем честь беседовать? Вы глава Ордена, не так ли?

Она недовольно поджала губы и опустилась на соседнюю кровать, не спуская с меня испытующего взгляда. Мне стало так же неуютно, как тогда, в Диррахии, при первой встрече с Беримом. Прежние сомнения вновь пробудились в моей душе. Правильной ли была эта затея с посещением Храма, даже если забыть о неожиданной схватке с големами? Не отправились ли мы в логово к злейшему врагу, сами того не зная? «Нет ничего страшнее фанатиков, вооруженных силой богов» — так нам сказал брат Нумерий, и силу Ордена мы уже испытали на своей шкуре. Сколько у них големов? Если принц сдержит слово и отправит сюда армию, то в этом кровавом аду не выживет никто: стражи Храма просто порвут их в клочья.

— Да, я глава Ордена, почтенная Валмира из рода Трелони, Владеющая Прахом и прочая, и прочая, — отмахнулась наша собеседница, а когда я раскрыл рот, чтобы представиться в ответ, жестом остановила меня. — Ваши имена мне тоже известны. Игнотус из рода Певереллов и Эйлин из рода Стэнвикс.

Почему-то эта ее небрежная надменность вывела меня из себя.

— Откуда это известно тебе, почтенная Валмира? — спросил я, едва удержавшись от резкого ответа. — И все остальное тоже. Наше прибытие, планы Голема?

— В этом месте прошлое пересекается с будущим, Игнотус, — спокойно ответила она, будто бы и не заметив моего раздражения, — и грядущее порой открывается даже тем, кто лишен дара. Я же его не лишена, пусть не во всем он таков, как у твоей спутницы. Среди моих предков была пророчица Кассандра, предсказавшая гибель Трои. Да, порой я вижу то, чего еще не случилось, пусть не всегда понимаю увиденное.

Она усмехнулась и бросила на нас неожиданно лукавый взгляд, плохо сочетавшийся с ее строгим обликом.

— Ну и, по правде сказать, о многом я узнаю от своих людей в нужных местах. Ваши имена не являлись мне в хрустальном шаре.

— Какой у меня дар? — внезапно спросила Эйлин, которая до сих пор внимательно слушала. — Будущее никогда не открывалось мне. Я хороша в трансфигурации, но…

— В трансфигурации? О, юная волшебница, ты многого о себе не знаешь, — проскрипела Валмира, и от того взгляда, которым она одарила Эйлин, мне стало неуютно вдвойне. — Ты даже не представляешь, какое грядущее тебе уготовано. Даже я смогла разглядеть лишь некоторые его черты, и впервые за многие годы испытала страх, о, Эйлин. Твое наследие даже спустя семь веков будет сотрясать империи, бросать в грязь сильных мира сего, вводить в безумие и воспламенять сердца несбыточной мечтой.

— Но я не понимаю… — удивленно отозвалась Эйлин. — О чем ты говоришь, почтенная Валмира? Я вовсе не собираюсь менять мир и сотрясать империи.

Валмира поднялась и подошла к проему окна, словно хотела рассмотреть что-то в непроглядной черноте ночного леса. Не оборачиваясь, она заговорила:

— Неделю назад у меня было видение, самое сильное и долгое за мою жизнь. Я редко запоминаю то, что вижу, но братья записывают мои пророчества, которые я произношу во время приступа. В тот раз приступ едва не убил меня — так мне рассказывали, и я проспала сутки после того, как все закончилось.

Она сделала несколько шагов к двери, выглянула за нее и позвала:

— Берим? Принеси последнюю запись.

Когда уже знакомый нам брат Берим вошел, сжимая в руках свернутый лист пергамента и со смущенной улыбкой поклонившись нам, Валмира кивнула ему и сказала:

— Читай с самого начала.

Берим откашлялся, развернул пергамент, положив его на высокий стол под канделябром, и начал читать:

— «На пятый день через воды Запада явятся трое братьев, и с ними придет отмеченная Печатью, закаленная в пустоте, но не знающая своей силы, вышедшая из чрева каменного бога, и мир станет Прахом в ее руках, и Смерть стоит в начале и в конце ее пути, и Прах будет повиноваться слову той, что войдет в чертоги богини и покинет их, владея даром, которому нет равных, и когда лишится она самого дорогого, что имеет, тогда кровь окрасит творение ее рук, и погибель заберет братьев, идущих рядом с ней…»

Брат Берим умолк, сглотнул и утер пот со лба.

— Зря я прочел эту строчку, наверное, — пробормотал он, бросив на меня виноватый взгляд.

— Они имеют право знать, — сурово отозвалась Валмира. — Читай дальше.

— Дальше очень отрывочно и неясно, — сказал Берим. — Прости, почтенная Валмира, мы едва успевали записывать.

— Ты уже трижды извинялся. Продолжай читать.

Берим вздохнул и вновь уткнулся в пергамент, отыскивая место, где прервался.

— «Человек из тени, дважды рожденный, жертвенный нож судьбы, трижды ударит, но его рана кровоточит, и смертный яд в ней. Бессмертный, не рожденный от человека, подвергнет испытаниям, и кто может устоять? Река в ущелье есть граница владений Смерти. Отмеченная Печатью перейдет ее трижды, и сделанное ей отзовется в грядущем, и семь веков пройдут и сгинут, и будет война между наследниками рода за власть над великими дарами, когда западная империя испытает ужас и падет к ногам имеющего власть».

— Ладно, этого достаточно, — сказала Валмира. — Главное вы услышали, и, полагаю, теперь догадываетесь о причинах нашего интереса к вам. Особенно к Эйлин.

Я обернулся к своей спутнице — мертвенная бледность ее лица была заметна даже в полумраке.

— Нет, я все еще не понимаю, — пробормотала она. — Пророчество говорит о том, что я потеряю самое дорогое и стану причиной смерти друзей? Каким же чудовищем я должна стать? И почему?

Почтенная Валмира пожала плечами.

— Пророчества часто понимают неверно, и еще чаще — совершают массу глупостей, пытаясь избежать предначертанного. Помните Эдипа? Пытайтесь уйти от грядущего, сколько хотите и как хотите, — все, что вы сделаете, и заставит пророчество сбыться. Будь иначе, это не было бы пророчеством вовсе.

Эйлин вскочила на ноги и устремила гневный взгляд на главу Ордена.

— Если так, то зачем я должна знать об этом ужасе, который нас ждет? Зачем, если я не в силах ничего изменить?

— Думай головой, девочка, — проскрипела та с ухмылкой. — Ты не можешь изменить предначертанное, зато все остальное — в твоей власти. Используй знание о грядущем, которое получила, и это даст в твои руки могущество, о котором не мечтали даже великие императоры Рима. Пытайся ему противиться, и тогда останешься ни с чем, успев сотворить все, что хотела предотвратить. Вот чего не понимала Кассандра, героически сражавшаяся с будущим, которое сама же провидела. Было сказано, что Троя падет — и она пала. Вместо того, чтобы увещевать троянцев, моей прародительнице следовало бы покинуть город — и тогда не стала бы она добычей озверевших данайцев.

Я подошел к Эйлин и взял ее за руку.

— Не беспокойся, — сказал я. — Если пророчества часто понимают неверно, у нас есть надежда на лучшее. И еще у нас по-прежнему есть цель, ради которой мы здесь. Почтенная Валмира…

Глава Ордена взглядом отослала Берима и обратилась ко мне.

— Внимательно слушаю, Игнотус из рода Певереллов.

Мне почудилось тщательно скрываемое веселье в глубине ее глаз.

— Почтенная Валмира, мы ищем путь к обители Матери Кали. Нам стало известно, что туда ведет портал, расположенный в Храме Творения. Ты можешь сказать нам, как войти в него? Взамен мы сделаем все, чтобы остановить нападение войска Круи.

— С принцем мы все уладим сами, — отмахнулась Валмира. — И я, конечно, покажу вам путь к дому богини. Но взамен я попрошу об одной услуге.

Она перевела взгляд на Эйлин.

— Что от меня требуется? — со вздохом спросила та.

— Сейчас поймете. Следуйте за мной, будьте добры.

Вслед за Валмирой мы вышли из комнаты, и я застыл в благоговении. Мы стояли у мраморного ограждения, за которым перед нами открылся обширный зал, освещенный закрепленными на стенах факелами, пылающими тем же яростным белым пламенем, которое мы видели снаружи. Первый же взгляд давал понять, что некогда это помещение было настоящим произведением искусства.

Ныне растрескавшиеся и потемневшие от времени фрески на стенах изображали странный обряд с участием невиданных крылатых существ, один облик которых всколыхнул что-то в моей памяти, хотя вряд ли я имел возможность видеть нечто подобное. В центре зала возвышалось подобие крупного саркофага или алтаря, на котором в один ряд лежали пять обнаженных тел — так мне показалось при первом взгляде. Я сразу понял свою ошибку: смазанные черты их лиц и бугристую глиняную поверхность безжизненных тел невозможно было спутать ни с чем.

Валмира свернула на лестницу с широкими ступенями, стертыми и отполированными за долгие сотни лет. Вместе с ней мы спустились к алтарю, и глава Ордена, указав на лежащих големов, сказала:

— Два стража у входа и эти пятеро — все, что у нас осталось. Мы можем их пробудить, если понадобится, и тогда Храм будут охранять семеро. Их очень тяжело, почти невозможно убить, но они не могут быть во всех местах сразу. Когда-то давно, еще до основания Римской империи в этих местах была страшная битва — порой в весенних ручьях мы находим остатки бронзового оружия тех времен. Наши предки бросили в бой тысячи големов, полностью истребив войска царя Итала, но их магам не раз удавалось заманивать големов в ловушки и обездвиживать их на долгое время.

— И все же ты не опасаешься нападения принца? — спросил я. — Ты видела что-то в будущем?

— Отчасти, — отозвалась Валмира. — Но Голем из Круи — не единственный из тех, кто имеет армию. Есть иной враг.

— Темное Братство? — спросила Эйлин.

— Темное Братство, — кивнула Валмира.

— Почему же вы так враждуете? — спросил я.

— Куда делись все эти големы? — одновременно со мной спросила Эйлин.

Почтенная Валмира устало улыбнулась и сказала:

— Могу объяснить. Эйлин, возьми за руки меня и своего друга. Мне нужно, чтобы ты произнесла одну фразу на латыни.

— Какую же? — нахмурилась Эйлин, протянув к нам ладони. Я с готовностью сжал ее пальцы, почувствовав, как от этого легкого прикосновения странное тепло поднимается вверх к моему запястью.

— Фигулюс интрабит хик, — сказала Валмира. — Ты единственная здесь, кого послушается Храм.

— И что будет?..

— Есть только один способ узнать, верно? — не удержалась от ехидной улыбки Валмира. — Тебе нечего бояться, Эйлин. В твоей крови Печать Матерей, которой они одарили твоих предков тысячи лет назад. Ты — одна из Горшечников, и тебе открыты порталы, закрытые для прочих. Скажи эту фразу, Эйлин, и увидишь сама.

Эйлин смерила ее долгим взглядом и, опустив глаза, тихо сказала:

— Я уже встречала людей, которые желали использовать эту Печать в моей крови. Чрево каменного бога — так об этом сказано в твоем пророчестве? Однако моим друзьям нужна твоя помощь, и я сделаю то, о чем ты просишь. Фигулюс интрабит хик!

В первое мгновение я не понял, что произошло, — мы по-прежнему стояли в алтарном зале Храма Творения, взявшись за руки, и факелы над нашими головами все так же полыхали жгучим белым пламенем. Но будто и не было этих тысяч лет со дня постройки Храма: фрески на стенах сверкали чистым полированным камнем, и белоснежные мраморные ступени не перекала ни одна трещина, и алтарь перед нами был совершенно пуст.

— В Сумраке время течет иначе, — сказала Валмира и, высвободив ладонь, направилась к выходу.

Мы проследовали за ней наружу и спустились по ступеням к храмовой дороге, ведущей вглубь леса. Здесь уже не было факелов, которые освещали бы нам путь, и в кромешной темноте я с трудом различал силуэт почтенной Валмиры, которая вела нас за ворота. Когда она остановилась, я не сразу понял, зачем она привела нас в это место: притихший лес вокруг казался самым обычным, который мы видели какой-то час назад в нашем родном мире. И только когда луна вышла из-за туч, высветив серебристым сиянием то, что находилось перед нами, я осознал.

Тысячи големов неподвижно стояли перед Храмом — огромная глиняная армия, фланги которой терялись во тьме между деревьев, — бессмертная, несокрушимая, устрашающая. Дыхание мое перехватило, и невольно я сделал шаг назад: слишком хорошо я помнил недавнюю схватку с двумя из них. Какую силу можно противопоставить этому ужасу? Какую цену можно заплатить за то, чтобы обладать властью над воинством, достойным богов?

Потрясенный увиденным, я с минуту не мог произнести ни слова; молчала даже Валмира. Первой заговорила Эйлин.

— И что же от меня требуется? — тихо спросила она. — Вывести эту армию в наш мир? Сделать тебя его властительницей?

— Нет, Эйлин, — со вздохом ответила Валмира. — Бремя власти — не для меня, и уж точно я не гожусь в правители мира. Я лишь надеялась, что ты возглавишь наш Орден.

— Что? — одновременно воскликнули мы с Эйлин.

Почтенная Валмира усмехнулась себе под нос и спустилась по лестнице, подойдя почти вплотную к ближнему ряду големов. Она осторожно коснулась кончиками пальцев бесформенной руки одного из них, но тот даже не шелохнулся.

— Они подчиняются только имеющему Печать Матерей, — сказала Валмира. — И кроме тебя, Эйлин, у нас нет никого, кто был бы ей отмечен. Сотни лет главой Ордена мог быть только Горшечник, и потому власть переходила из одного поколения в другое. Вот только у Темного братства всегда были иные планы на рожденных с Печатью, вы оба знаете, какие.

— Что же случилось? — спросил я. — Его принесли в жертву? Брат Нумерий утверждал…

— Нумерий! — скривилась Валмира. — Вот уж кому верить следует в последнюю очередь. Они полагают, что если жертва добровольно соглашается быть замурованной, то это не жертвоприношение, а подвиг мученичества. Забывая сказать, что готовят ее к этому с самого детства, пичкая ложью и ужасом. Да, Игнотус. Прежний Владеющий Прахом имел сына. Семь лет ему тогда исполнилось… Я думаю теперь, что Темные братья не желали приносить мальчика в жертву. Для них разумней было бы воспитать его и позаботиться о том, чтобы он обзавелся многочисленными отпрысками. Но кто ж вразумит убитого горем отца? Когда сына похитили, наш глава спустился в Сумрак и вернулся с двумя десятками големов, которых бросил в погоню.

— Им удалось настичь похитителей? — спросила Эйлин.

— Конечно, — кивнула Валмира. — Конечно, удалось. Вот только големы — не люди. Они выполняют то, что им приказано, а не то, чего в действительности хотел хозяин. Настичь врагов. Всех убить. Вернуть мальчика. И големы вернули отцу растерзанное тело сына.

Луна вновь выскользнула из-за туч, и я увидел на руках голема, рядом с которым стояла Валмира, темные пятна — почти черные в призрачном ночном свете. Лицо живого изваяния не отражало ни единого чувства. Что там, под этой глиняной маской? Каково быть одним из них? Убивать или спасать по первому слову своего повелителя, не раздумывая и не испытывая угрызений совести?

— Владеющий Прахом… Он так и не смог вынести того, что случилось, — продолжала Валмира. — Вернул големов сюда, в Сумрак, запечатал за собой вход и сказал, что не следует простому человеку иметь такую власть. А через неделю мы нашли его искалеченное тело на дне ущелья — далеко, в часе ходьбы отсюда. С тех пор традиция оказалась нарушена. Мне пришлось стать главой Ордена, но я с радостью передам власть тому, кто действительно достоин.

Она подняла взгляд на Эйлин, и та отступила на шаг, сказав:

— Нет. Я не могу, почтенная Валмира. Ты ведь сама знаешь, что это невозможно: твое же пророчество предвещает мне совсем иное будущее.

— Пророчество ничего не говорит о том, что ты не встанешь во главе Ордена, — усмехнулась Валмира. — Или о том, когда это произойдет. Я не тороплю тебя с выбором, Эйлин. Ты можешь вернуться сюда, когда пожелаешь. Мы будем ждать — нам ничего более не остается. Подумай лишь о том, кто сможет получить абсолютную власть, если Орден придет в упадок или обратится в свою противоположность. Ступайте теперь. Когда вы будете готовы продолжать путь, я покажу вам портал, ведущий к Великой Матери. Только прошу вас… Не приходите сюда ночью.

* * *

Когда мы бесшумно опустились на землю в дальней стороне сада, первые лучи солнца уже окрасили верхние этажи замка в золотисто-розовый цвет. Убедившись, что никто не заметил нашего появления, мы проскользнули внутрь замка, спрятали накидки, дезиллюминационные чары на которых уже заметно ослабли, и поднялись по лестнице к покоям Эйлин. Замок понемногу пробуждался ото сна. Уже сновали слуги, готовящие тронный зал к утренней трапезе, а стража забыла о бдительности и проводила последние часы до смены в ленивой дреме. Если кто-то и удивился тому, что почтенные гости Голема проснулись столь рано, то ничем этого не выказал.

У входа в покои Эйлин помедлила, обернувшись ко мне.

— Мне… нужно немного поспать, Игнотус, — сказала она, легко коснувшись моей руки. — Ночь была тяжелой.

Я поспешно кивнул, не сразу осознав, что стоять у входа — на редкость бестактное поведение: чего доброго, она может расценить это как попытку навязаться в гости.

— Конечно. Я сам едва живой. Встретимся за утренней трапезой… или лучше за полуденной, — улыбнулся я, успев увидеть ответную улыбку Эйлин до того, как она скрылась в покоях.

Растерянно я пошел прочь. В горле встал ком — сам не знаю почему. Вроде бы ничего не значащая фраза: в конце концов, нам обоим и впрямь не мешало бы поспать. Но почему мне кажется, что Эйлин пытается отдалиться от меня? Неужели она решила принять предложение почтенной Валмиры? Погруженный в невеселые мысли, я не сразу заметил Кадма, который с отчего-то очень довольным видом стоял у входа в мои покои.

— Игнотус! — воскликнул он, завидев меня. — Есть разговор. Не хотел, чтобы слышала Эйлин, так что решил подождать тебя здесь.

Я невольно обернулся, убедившись, что она не последовала за мной, и подошел ближе.

— Что случилось? Ты собирался навестить Темное братство…

— Я так и поступил. Глава Братства со своими советниками обосновался в замке Розафа на севере Арберии. Они же его и построили больше тысячи лет назад, если не врут.

— Думаю, что не врут. Каменщик говорил мне то же самое.

— В любом случае это неважно. Важно то, что мне удалось узнать, — сказал он, входя в покои. — Ты ни за что не поверишь, что я видел по дороге…

Каменный пол со страшным грохотом ушел у меня из-под ног, взметнулись клубы едкой известковой пыли. Я в панике рванулся в сторону, но под ногами оказалась одна лишь пустота. Нелепо вскинув руки, я попытался ухватиться хоть за что-нибудь, сразу же почувствовав, как что-то острое с хрустом вонзилось мне в предплечье. Почти ослепший от пыли, я вцепился разом онемевшими пальцами в обломок перекрытия и повис на раненой руке, едва не вывернув ее из сустава.

Запрещая себе смотреть вниз, я потянулся здоровой рукой, чтобы взяться за край разлома, но перекрытие с треском надломилось, и я, вскрикнув, рухнул вниз вместе с ворохом щепок и вывороченными кусками извести. Наверное, у меня была пара мгновений, чтобы выхватить палочку и попытаться смягчить удар о каменный пол тронного зала внизу, но тогда я просто не успел об этом подумать. Да и как успеть, если все, что заполняло мою голову при падении, — оглушающая боль и ужас? Еще мгновение — и удар. Сейчас… Но удара не было.

Я раскрыл глаза, которые, оказывается, крепко зажмурил, когда сорвался вниз, и понял, что парю в футе над полом. Стоявший передо мной Антиох опустил палочку, и я приземлился, рухнув на колено. Засучив пропитавшийся кровью правый рукав мантии, я бросил взгляд на поврежденную руку. Острый край разлома прочертил глубокую борозду от запястья до локтя, но рука по-прежнему слушалась меня, и кость, похоже, осталась цела.

— Кадм! — сдавленным голосом произнес Антиох, рванувшись куда-то за мою спину.

Я вскочил, сразу же споткнувшись о чью-то ногу, торчавшую из-под массивной мраморной плиты. Густая лужица крови, перемешанной с известью, растекалось вокруг расплющенной щиколотки. Рядом валялись обломки моей метлы. Обернувшись, я увидел Антиоха стоявшего на коленях среди груды камней с торчащими обломками бревен.

— Держись, братишка, — говорил он, взмахивая палочкой. — Нет, молчи. Сейчас… Сейчас мы тебе поможем.

Я шагнул ближе. На острых кусках мрамора лежал Кадм, и при одном взгляде на него я забыл о своей мелкой неприятности с рукой. Его рука все еще сжимала заляпанное кровью древко палочки — должно быть, ему не хватило какого-то мгновения, чтобы пустить ее в ход. Из-под ребер на добрые полфута торчал расщепленный кусок бревенчатого перекрытия, и Кадм судорожно пытался вдохнуть, мучительно сжимая кулаки. Воздух со свистом вырывался из его горла, окрашенная красным слюна стекала по подбородку.

— Как их много... Идут сюда... Могила… — прохрипел он. — Цветы… цветы на могиле. Он… там.

Его глаза закатились, и он замер без движения, и Антиох с гневным возгласом припал к его груди.

— Жив, — обратил он ко мне лицо, вымазанное кровью брата. — Все еще жив, просто без сознания. Помоги мне.

Я, шатаясь от накатившей дурноты, опустился на выщербленный пол рядом с Антиохом, и вместе мы, как могли, освободили Кадма от изодранной мантии. Я сжал зубы, чтобы удержаться от стона: на изувеченное тело брата было страшно смотреть. Несколько ребер на правой стороне груди были очевидно сломаны, как и правое колено, нелепо вывернутое в сторону. И кровь. Боже милостивый, сколько крови! Столпившиеся вокруг люди — слуги и благородные — стояли, вытаращив глаза. Никто не пытался помочь, и, право, это было к лучшему: в тот страшный момент они могли только помешать.

— Теперь самое тяжелое, — сказал Антиох. — Надо снять его с этой чертовой деревяшки. Можешь трансфигурировать ее во что-нибудь поменьше? Я стащу его и закрою рану.

— Лучше я, — услышал я за спиной твердый голос Эйлин и обернулся.

Девушка была бледна, но в ее взгляде не было и тени слабости. Она вытянула руку с палочкой, и окровленный кол, пронзивший Кадма, обратился тонкой тростинкой. Из открывшейся раны потоком хлынула кровь, и Антиох, вырвав трансфигурированный кусок дерева, быстро произнес:

— Клаудере Вульнус!

Края раны вспыхнули и сошлись, остановив кровотечение. Осторожно перевернув брата, Антиох повторил заклинание. Оттеснив подданных, к нам подошел Голем и негромко сказал:

— Лучше отнести его в мои покои, они ближе. Не нужно подниматься по лестнице.

Антиох хмуро кивнул и взмахнул палочкой, скомандовав:

— Элеваре!

Тело Кадма взмыло в воздух. Антиох направил его вслед за Големом, который в мертвом молчании прокладывал путь в собравшейся за эти минуты толпе.

— Там погиб какой-то человек, — обратился я к принцу. — Я уж подумал…

— Это травник Кефеус, — отозвался тот, и мне показалось, что голос его дрожит не то от гнева, не то от потрясения. — Нес на кухню какие-то свои приправы, как сказали. Кое-кому придется ответить за все это.

— Ваше Высочество! — послышался из толпы требовательный возглас, и, обернувшись на голос, я увидел Крешника с гневно воздетой головой. — Я не смею настаивать, но я думаю, что раз уж война с Орденом Матерей — дело решенное, медлить не следует. Сколько еще обитателей замка станут жертвами этих язычников?

— Потом, — отрезал Голем, пропуская нас в покои.

Мы положили Кадма на кровать и разместились рядом. Выбеленная простыня мгновенно пропиталась кровью. Антиох продолжил долгий и мучительный процесс исцеления. Остановить кровотечение, закрыть оставшиеся раны, ускорить заживление разорванных мышц, срастить поломанные и раздробленные кости… Когда вымотанный донельзя Антиох, утирая обильный пот со лба, без сил рухнул на скамью, я встал на его место. Эйлин понимала меня с полуслова: если бы не ее мастерское владение трансфигурацией, моя работа оказалась бы куда тяжелее.

— Я не верю, что в этом замешан Орден, — тихо сказал я, когда мы закончили.

— Интересно, почему? — спросил Голем, устремив на меня тяжелый взгляд.

И кто меня за язык тянул? Я пожал плечами за неимением вразумительного ответа и сел рядом с Кадмом, который, похоже, погрузился в целительный сон — в нем он пробудет не меньше суток.

— То, что произошло, очень похоже на действие проклятия, — сказал я наконец. — И что важно, это в точности то же самое, что было в тронном зале в день нашего прибытия, Ваше Высочество. То крестьянское восстание пять лет назад…

— Круэнто, — подал голос Антиох, который до сих пор полулежал на скамье, будучи не в силах пошевелиться. — Ты думаешь, что Круэнто до сих пор жив, и это его рук дело.

В его голосе не было и тени вопросительной интонации, хотя виной тому, вероятно, был упадок сил, а не уверенность.

— Это возможно, — протянул я. — И все же…

Какая-то мысль пронеслась на задворках моего сознания, вспыхнув на мгновение подобно падающей звезде. Слишком быстро, чтобы я успел за нее ухватиться. Однако я помнил, что это уже не в первый раз. Когда я впервые спустился в сад в сопровождении несчастного Кефеуса, мир его праху, он мне рассказывал о лунных цветах. Он сказал что-то очень важное, чему я тогда не придал значения. Что это было?

— Игнотус? — обеспокоенно наклонилась ко мне Эйлин. — Что случилось? Ты словно…

Догадка вспыхнула перед моим внутренним взором подобно заклинанию Конфринго, и я вскочил на ноги, едва не сбив с ног отпрянувшую в испуге Эйлин.

— Кажется, я понимаю, — сказал я. — Подождите меня. Я кое-что проверю в саду.

— Я с тобой, — коротко ответила Эйлин.

Спорить я не стал. Мысль, столь неожиданно пришедшая мне в голову, оказалась настолько простой… Почему я не додумался раньше? Почему никто не додумался? Впрочем, нет: Кадм, кажется, что-то понял и хотел сказать мне перед тем, как потерять сознание. Цветы на могиле. Кефеус, по странному совпадению погибший несколько минут назад, рассказывал мне то же самое. Лунные цветы приживаются только в некрополях — там, где вдоволь мертвой человеческой плоти. И еще в центре сада, в тени кипарисов. Кефеус до последнего был уверен, что это его заслуга.

— Что ты хочешь здесь найти? — спросила Эйлин, когда я склонился над пышной клумбой, засаженной лунными цветами.

— Кефеус в нашу первую встречу сказал, что пять лет назад, во время крестьянского восстания, кто-то рылся в саду. Кажется, я понимаю, с какой целью.

Заслонив собой Эйлин и прикрыв глаза левой рукой, я ударил взрывающим заклятием в землю перед собой. В воздух взметнулись влажные комья земли и разорванные стебли цветов. И еще ткань — грязные обрывки истлевшей одежды. Никогда не считал, что остротой ума я способен сравниться с Кадмом, но на этот раз мы пришли к правильному выводу одновременно. Помедлив, я склонился над образовавшейся ямой.

Мною владела настолько сильная убежденность в своей правоте, что я нисколько не удивился, увидев на дне ямы развороченные останки человека в остатках простого одеяния с застежками из позеленевшей бронзы. Конечно, следовало найти в замке кого-нибудь, кто мог бы опознать тело, но все было ясно и так. Я обернулся к Эйлин и отпрянул, вскинув палочку перед собой — за ее спиной показался грузный человеческий силуэт в густой тени деревьев. В следующее мгновение я облегченно выдохнул. Голем из Круи подошел к самому краю ямы и опустился на колени.

— Круэнто, — сказал он после минутного колебания. — Я хорошо запомнил эту его странную мантию с застежками. В наших краях такое никто не носит. А если Круэнто давно мертв, тогда кто?..

— Полагаю, тот же, кто уложил его сюда, — ответил я. — Зачем убивать союзника, если не из страха, что он расскажет о своем нанимателе?

Принц шумно поднялся ноги, в задумчивости склонил голову и медленно проговорил:

— Думаю, мне предстоит серьезный разговор с Крешником. До последнего не хотел думать на него, но слишком уж многое сходится.

Я кивнул было, но тут же засомневался. Что-то неправильное было в предположении Голема. Ведь если за недавними покушениями и сегодняшней катастрофой действительно стоит бывший регент, значит, он снова нанял мага для этой грязной работы. Но тогда зачем было избавляться от Круэнто, и чего ради он ждал все эти пять лет? Я легко мог себе представить, что удалившийся в изгнание Круэнто вернулся, чтобы отомстить, но Крешник…

— Честно говоря, Ваше Высочество, я не думаю, что Крешник повинен в том, что случилось сегодня, — сказал я. — Даже если это он стоял за крестьянским восстанием.

— Может и так, — неожиданно легко согласился Голем. — Но поговорить с ним все равно надо. Уверен, он что-то знает. Идите со мной, почтенные чародеи. Мне может понадобиться ваша помощь.

С Крешником мы столкнулись, едва войдя в замок. Бывший регент, совсем недавно обладавший безупречной осанкой и выражением невозмутимого достоинства на лице истинного аристократа, казался тяжело больным и постаревшим лет на двадцать. Он сгорбился, поник, и жгучей вины в его угасшем взгляде не рассмотрел бы только слепец.

— Вы нашли Круэнто, — сказал он дрожащим голосом и опустил голову. — Я больше не могу выносить этого, Ваше Высочество. Я все расскажу…

Принц не произнес ни слова — только неторопливо подошел к нему вплотную, отчего старик показался еще более немощным и дряхлым. И этот человек действительно желал захватить высшую власть в Арберии? Я закатил глаза от избытка чувств, и лишь потому увидел стальной блеск арбалета в проломе наверху — там, откуда мы с Кадмом рухнули вниз этим утром. Убийца!

— Протего! — крикнул я, накрывая себя, Эйлин и Голема непроницаемым щитом.

Арбалет с глухим стуком выпустил болт, и голова Крешника с омерзительным хрустом откинулась назад. Старик рухнул на колени с залитым кровью горлом и выпученными от бескрайнего удивления бледными глазами. Кусок стали застрял в его позвоночнике и теперь торчал под обтянутым дряблой кожей кадыком, почти разорвав тощую шею. Арбалет исчез — убийца пытался скрыться. Я, держа палочку перед собой, выскочил из-под щита и побежал к пролому.

— Эйлин, подбрось меня! — крикнул я, не оборачиваясь.

— Элеваре! — немедленно отозвалась моя подруга, и я стремительно взмыл вверх, опустившись на край разрушенного перекрытия.

До чего ж хорошо, когда враг перед тобой, а не прячется в тени, ожидая удобного случая, чтобы перерезать тебе глотку! Возможно, впервые я по-настоящему понял воинственного Антиоха, который любую задачу считал битвой — с человеком ли, природой или самой судьбой.

Какая-то злобная радость охватила меня, когда я увидел широкую спину беглеца, вперевалку несущегося к лестнице в конце коридора. На этот раз негодяю не уйти!

— Ступефай! — воскликнул я, направив удар заклинания в легкую цель.

Убийца, издав странный булькающий хрип, кубарем покатился по мраморному полу и застыл без движения. Тяжелый арбалет с грохотом выпал из его рук. Я быстрым шагом подошел к безжизненному телу и не без труда перевернул его на спину. На меня смотрело лицо Аджима, родного сына Крешника.

— Я больше никогда не увижу вас, — говорила Сюзанна. — Вы мертвы. Папа. Дядя Антиох. И ты, дядя Игнотус.

Она сидела на скамье в цветущем саду ко мне спиной, опустив голову. В ее голосе уже не было горя — только пустота. Порыв ветра взметнул в воздух десятки бело-розовых лепестков, и те понеслись в безумном танце вокруг нас. Я подошел и неловко уселся рядом с Сюзаннной, погладив девочку по волосам.

— Ну о чем ты, Сюзи? Мы все живы и продолжаем путь. Бывали ранены, но все окончилось хорошо. Твой папа тоже скоро поправится, и мы отправимся дальше, в дом самой Матери Кали. Когда мы вернемся, я столько расскажу тебе! Мы спасли прекрасную девушку, сражались с пиратами, побывали в ином мире, добрались до Арберии и видели глиняных големов. Ты была права: никто не сможет победить нас, пока мы вместе.

Почему-то меня ни капли не удивляло то, что она рядом, хотя должна бы находиться в Годриковой впадине в доме четы Вирли.

— Черный человек идет за вами. Он ненадолго отстал, но теперь он снова рядом, и некому защитить вас.

— Если ты про Тень, то обычно он сам защищает нас. Он злодей, да… Но не однажды он спасал нам жизнь.

Сюзанна развернулась и посмотрела мне в глаза.

— Ты знаешь, чего он хочет на самом деле, дядя Игнотус.

Где-то вдалеке послышался крик боли, сменившийся лязгом оружия. Громкий хриплый голос выкрикнул команду, и пол под нами затрясся от топота сотен ног в стальных поножах. Что происходит? Голем должен был отправить войска утром… Но ведь он отправил их! Какой сейчас день?

— Вставай, Игнотус! — услышал я голос Антиоха, и рука брата тряхнула меня за плечо, сгоняя остатки сна. — На замок напали.

Я сел на узкой кровати, которую втиснули в бывшие покои Голема вместе с четырьмя другими. Принц вел себя все более странно с каждым проходящим днем. Если поначалу его решения можно было оправдать некоторой долей эксцентричности, то сейчас было очевидно: мы не знаем чего-то важного. Неужели он настолько боялся покушения, что потребовал от своих гостей охранять его сон, не отходя ни на шаг? Но нет, от Кадма, все еще лежавшего в целительном сне, никакой защиты ждать не следовало.

Эйлин на соседней кровати подняла голову и, протянув руку, сжала мою ладонь.

— Ты еще увидишь ее, Игнотус, — сказала она, и не сразу я понял, что речь шла о Сюзанне из моего сна.

Принц, неподвижно возвышавшийся у двери покоев подобно уродливому варварскому идолу, какое-то время слушал доносившийся из тронного зала шум, а потом обернулся к нам.

— Напали ночью, как я и думал. Дожидались, когда мои войска покинут город, — усмехнулся он.

— Кто напал? — спросил я, все еще не отошедший от сна.

Но я понял еще до того, как Голем ответил. Понял от начала до конца все, что происходило в этом замке с момента нашего прибытия. Мне следовало догадаться раньше: все было ясно уже в тот день, когда Крешник пал от руки собственного сына. В день, когда мы приволокли негодяя в темницу, чтобы допросить его.

* * *

— Крешник был моим другом, — сказал Голем, склонившись над обездвиженным пленником. — Или я считал его другом… Но главное — он был твоим отцом, Аджим. Зачем ты убил его?

Молодой аристократ только фыркнул, отведя взгляд в сторону. Смотреть ему, впрочем, было не на что, кроме чадящего факела на стене: подземелье замка не отличалось изысканностью обстановки. Аджим полулежал в деревянном кресле для допросов, старательно изображая достоинство и скуку. У него бы это неплохо получилось, если бы не нос, который он поминутно морщил всякий раз, когда ветер из крохотного окошка под потолком доносил сильный смрад нечистот и чего-то гниющего.

— Зачем ты убил его? — спокойно повторил принц, и от этого его ледяного спокойствия мне разом стало неуютно. С таким же спокойствием может двигаться плавучая ледяная гора в северных водах, способная разнести в щепки даже крупный корабль.

— Не было никаких друзей у этого коварного старого мерзавца! — процедил Аджим сквозь зубы. — Я тоже верил ему когда-то. О, кто бы знал, что он устроил пять лет назад! Я-то думал…

— Аджим, я не люблю, когда меня заставляют повторять, — пророкотал Голем, выпрямляясь во весь свой немалый рост. — А еще я не люблю тех, кто убивает моих друзей и пытается убить меня. Тебе лучше не испытывать на прочность мое терпение.

— Я не пытался тебя убить! — взвизгнул Аджим неожиданно высоким голосом. — Это не я! Это все чертова ведьма… Ненавижу магов.

Он умолк и опустил голову. Голем вздохнул и повернулся к Антиоху.

— Я слышал, у чародеев есть очень хорошее пыточное заклинание? Мой палач и сам справился бы, но кабы он палку не перегнул.

Аджим вздрогнул и заметно побледнел, губы его задрожали, но он не произнес ни звука. Антиох пожал плечами и поднял палочку. Меня отчего-то затошнило, и я поспешно шагнул к брату.

— Может быть, лучше…

— Игнотус, если тебе противно смотреть, можешь выйти за дверь, — перебил тот меня. — Сейчас нам не до милосердия к врагам. В опасности наши союзники. Круцио!

Аджим, по шею скованный чарами Петрификус, не мог свернуться в клубок или забиться в мучительном припадке — то, что обычно делает жертва пыточного заклинания. Но даже будучи парализованным, его тело дрогнуло, как от удара, а голова запрокинулась назад до хруста позвонков. В первое мгновение он даже не закричал — из его горла вырвался только протяжный хрип, а выпученные глаза, казалось, вот-вот лопнут.

Я отвернулся, и только тогда по ушам мне ударил надсадный вопль — почти вой, в котором осталось мало человеческого. Через несколько мгновений он прекратился, и я услышал резкий голос Антиоха:

— Это я вполсилы и кратко. Лучше бы тебе ответить на вопросы Его Высочества, Аджим. Если только ты не хочешь весь последующий час изображать корень мандрагоры.

Ответом ему было только тихое подвывание. Я повернулся к тому, кто совсем недавно казался воплощением аристократического чванства. Залитые слезами глаза Аджима по-прежнему были широко раскрыты, и я не мог сказать, чего в них было больше: страха, боли или удивления. Похоже, что он искренне не мог поверить, что все это происходит с ним, — что с ним вообще могло случиться что-то подобное.

— Ну, раз этого было мало… — проговорил Антиох, вновь поднимая палочку.

— Нет! — заверещал Аджим. — Нет! Отец нанял Круэнто, чтобы тот убил принца, но он не справился, и его прикончили, а я ничего не делал и не знал, а потом, когда отец сказал, что не станет больше умышлять против трона, я договорился с ними, и они послали эту ведьму, это она насылала проклятия, а я…

— А теперь спокойно и по порядку, — сказал Голем. — Итак, твой отец организовал восстание и нанял Круэнто, чтобы покончить со мной. Я понял. Он собирался сам занять трон?

— Нет. Он хотел, чтобы именно я стал принцем. Я так считал. Отец всегда говорил мне, что я достоин…

— Но спустя пять лет после неудачной попытки переворота он уже так не думал?

— Я не знаю! Не знаю. Я думал, что он готовит другой план, но потом… Потом мне надоело ждать. А когда я увидел, что он собирается рассказать обо мне… У меня не было выбора!

Аджим всхлипнул. Его нижняя челюсть отвисла, по подбородку потянулась тонкая струйка слюны.

— Об этом после, — невозмутимо отозвался Голем. — Когда тебе надоело ждать… Что ты сделал? С кем ты договорился?

За железной решеткой окна под потолком прошмыгнула чья-то тень, и Аджим бросил туда испуганный взгляд. Я было приготовил палочку, чтобы отразить очередное покушение, но никакого движения больше не уловил: возможно, там ходит кто-то из чересчур любопытных слуг, падких на сплетни. Допрос благородного, да еще и обвиняемого в мятеже, — отличная тема для пересудов на местном рынке.

— Я просто… — начал было говорить Аджим, и, судорожно сглотнув, умолк, не отрывая взгляда от окна.

— Продолжай.

— Я просто подумал, что главные враги трона могли бы мне помочь… Это в их интересах. Клянусь, я просил их не убивать Ваше Высочество! Когда я связался с их человеком, он обещал мне…

Голем каменной глыбой навис над узником, опершись на подлокотники кресла, отчего те со скрипом прогнулись. Аджим побледнел и опустил взгляд.

— С какими врагами трона? — пророкотал принц. — У меня много врагов. Рассказывай все, что знаешь, или казнь состоится завтра утром. Обещаю, что смотреть сбежится вся Круя: зрелище будет отменным и, главное, долгим.

— Я связался с Орденом, — еле слышно ответил Аджим. — Сказал, что мне нужна помощь, а взамен я… помогу им. Тогда они и послали эту свою ведьму. Гадкая тварь. Может сливаться со стенами и проникнет в любое помещение. Не такого я ждал.

— Орден, значит… — нахмурился Голем. — Как звали человека, с которым ты говорил?

— Это было давно. Я не уверен, но мне кажется… — начал было он, но осекся и поднял глаза, полные ужаса. — Она здесь. Где-то рядом. Господь милосердный, спаси меня!

— Имя!

— Я… Я не помню точно. Кажется, Бесмир… Или Безим? Ваше Высочество, она убьет меня! Мне нельзя тут оставаться…

Мы с братом переглянулись. Неужели Берим? В таком случае нас водят за нос самым наглым образом, а мы идем на поводу и понятия не имеем, что здесь на самом деле происходит. Я подошел к пленнику ближе и спросил:

— Кто эта ведьма? Как ее зовут и где она скрывается?

Он бросил на меня удивленный взгляд.

— Она вовсе не…

Потолок треснул над головой пленника, и тот отчаянно заверещал. Известь осыпалась вниз, угодив в раскрытый рот Аджима, отчего его крик сменился мучительным кашлем. Голем отпрянул от кресла, и вовремя: каменная плита легко, почти изящно скользнула вдоль шва, выворотив перекрытие, и обрушилась вниз вместе с грудой камней. Я отскочил и вжался в стену. Антиох, не двигаясь с места, выбросил вперед руку с палочкой, и кресло вместе с сидящим в нем Аджимом отбросило в сторону от падающей глыбы.

По какому-то наитию я развернулся в сторону зарешеченного окошка, и, вскинув палочку, выкрикнул:

— Ступефай!

— Инсендио! — кровожадно гаркнул Антиох одновременно со мной, и ревущий поток пламени прошел сквозь решетку, раскалив ее докрасна.

— Проклятье, там же мог быть кто угодно! — возмущенно обернулся я к нему. — Кто-нибудь из охраны или слуг…

— Слугам там делать нечего, — отозвался принц. — Это окно выходит на склон, ведущий к городской сточной канаве. Мало кто станет спускаться туда без веской причины. Запашок — сами понимаете.

— И теперь туда придется идти кому-то из нас, — мрачно сказал Антиох. — Если мы попали, надо бы найти тело.

— Я схожу, — обреченно вздохнул я. — Аджим цел?

Антиох опустился на колени рядом с молодым аристократом, неподвижно лежавшим среди обломков кресла с окровавленной головой. Приложив пальцы к горлу Аджима, он хмыкнул и покачал головой.

— Жив. Но по черепу получил крепко. Я сделаю, что могу.

— Вы двое! — обратился Голем к страже, все еще ошарашенно взиравшей на последствия короткой магической битвы. — Идите с Игнотусом.

Я кивнул и, не выпуская палочку из рук, направился к лестнице в сопровождении опасливо поглядывающих на меня стражников. На душе было неспокойно. В груди словно поселилась змея, переползавшая с места на место: я почти чувствовал, как трутся чешуйки о мои ребра при каждом ее движении. И ведь пора бы уже привыкнуть к угрозе, сопровождавшей нас от начала путешествия, но сейчас… Это ведь не Тень. Тогда, на «Святом Иакове», мы, хотя и сознавали опасность, но глубоко внутри не ждали нападения, чувствуя, что Тени нет надобности убивать нас — напротив. Теперь же мы имеем дело с кем-то, кто не стесняется в средствах, а Эйлин — одна у кровати тяжело раненного Кадма.

Выбравшись во двор, я свернул за стражниками в узенькую аллею вдоль внешней стены, ведущую к сточной канаве. Из головы никак не выходили слова Аджима. Неужели это правда? Неужели Орден Матерей стоит за покушениями на Голема и попыткой убийства Кадма? Насколько же это плохо вязалось с тем, что я успел узнать! Зачем Валмире, если она действительно причастна ко всему этому, нужно было отпускать нас живыми? Помедли они хоть минуту, и големы размазали бы нас по земле.

Сделав несколько шагов, я чуть не задохнулся от страшного смрада из канавы. Один из стражников грязно выругался, зажав нос свободной рукой. Второй шикнул на него и вытащил меч из ножен. Палочка уже была в моей руке, так что дополнительных приготовлений к возможной схватке не потребовалось, но я не верил в ее возможность. Если наши заклятия не достигли цели, то враг уже давно ускользнул, — времени на то было предостаточно. Вряд ли она настолько безумна, чтобы надеяться победить в равной схватке с двумя сильными чародеями. Скорей уж мы найдем у канавы обездвиженное или обугленное тело ведьмы.

Ноги скользили по сырой земле, выворачивая вязкие комья со спутанными стеблями умирающей травы. Едва ступив на склон, я увидел цепочку следов — определенно женских, — которые вели в нужном направлении. Рядом с решеткой земля иссохла и потрескалась, опаленная огненным заклинанием Антиоха. Тела не было, не было и следов падения. На всякий случай мы, задыхаясь от зловония, спустились к самой канаве, куда труп мог скатиться, но я уже понимал, что это потеря времени. Ведьма снова ускользнула, и я не мог понять, как ей это удалось: следы вели только в одном направлении и обрывались у зарешеченного окна.

— Ну что там, братишка? — услышал я голос Антиоха, и, обернувшись, увидел его лицо по ту сторону решетки.

— Пусто, — покачал я головой. — Похоже, что мы оба промахнулись, но вот как ей удалось отсюда уйти… Разве что у нее при себе метла. А что Аджим? Не пришел в себя?

— Какое там… Думаю, трещина в черепе. Нам повезет, если после такого удара он не превратится в хихикающего дурачка. Боюсь, что в ближайшее время допросить мы его не сможем.

— Возвращаемся, господин чародей? — подал голос один из стражников.

Я кивнул было, но сразу же засомневался. Она вполне могла скрыться на метле, верно. Но средь бела дня это рискованно, ее наверняка кто-то увидел бы. Возможно, мы еще найдем свидетелей ее бегства, но почему бы заранее не проверить другую возможность? Если она владеет дезиллюминационными чарами или… Меня прошиб холодный пот. «Может сливаться со стенами», — так сказал Аджим. Стараясь сохранять спокойствие, я взмахнул палочкой по кругу и произнес, как тогда, в Дартмурском лесу:

— Визум Тенебрис!

К боли невозможно привыкнуть, к боли в глазах — в особенности. Я едва подавил стон от мучительной пытки, которая последовала за моим заклинанием. Казалось, глазные яблоки сейчас лопнут, переполненные жгучим светом от всего, что меня окружало. Вот эти сине-черные громадины, испещренные темной сетью трещин, — стены замка. Два пылающих алым силуэта рядом — стража принца, которую он отправил со мной. За переливающейся синим решеткой еще три таких же — несомненно, Антиох и Голем у лежащего без движения пленника. А вот это пурпурное пятно, переплетенное с темной каменной кладкой…

Как ни старался я не выдать себя, должно быть, мне не удалось скрыть своих чувств. В то же мгновение, когда чары иного зрения рассеялись, каменная кладка вспучилась, принимая рельеф человеческого лица. Я вскинул палочку, но произнести парализующее заклинание уже не успел: каменная поверхность пошла трещинами и с оглушительным грохотом лопнула, взметнув клубы мраморной пыли. Каменное крошево брызнуло мне в лицо, и я едва успел прикрыть глаза. Один из осколков пребольно впился мне в колено, нога поехала по влажному склону, и я нелепо плюхнулся в грязь, заскользив вниз, где меня поджидала зловонная канава.

Еще один крик боли сверху, и по склону скатилось тело стражника — мертвое или бесчувственное. Обругав последними словами свое ротозейство, я принялся карабкаться обратно. Что-то тяжело грохнуло над головой, вновь осыпав мою голову мраморными осколками. Бешено крутящаяся железная решетка, которую снесло взрывом, с громким всплеском упала в канаву у меня за спиной. Я припал к земле, чтобы меня не задело чем-нибудь покрупнее.

— Стой, тварь! — услышал я голос Антиоха. — Конфринго! Инсендио! О, дьявол!

Когда я, сгорая от стыда, вернулся к искалеченной стене замка, моей помощи уже не требовалось. Второй из стражников сидел на земле, пытаясь остановить кровь из раненного предплечья. Антиох, тяжело дыша, стоял рядом с развороченным окном и мрачно смотрел вдоль стены — куда, очевидно, и скрылась ведьма. В окне показалась массивная голова Голема.

— Ушла? — спросил он.

Антиох кивнул.

— Когда я выбрался, было уже поздно. Прошу прощения за решетку, Ваше Высочество.

Тот лишь отмахнулся и спросил:

— Удалось разглядеть лицо?

— Увы, — развел руками Антиох. — Когда я ее увидел, она уже улепетывала со всех ног.

— Мне удалось, — подал я голос. — Я видел ее среди гостей на званом обеде… и потом еще пару раз в замке. Не знаю ее имени. Леди, которая сидела напротив Крешника и не могла дождаться десерта — это она.

Голем наморщил свой необъятный лоб, вспоминая.

— Эгзона из благородного семейства Буа, — сказал он наконец. — Не очень хорошо знаю ее, но… кто бы мог подумать? Ладно, дорогие чародеи. Нам нужно кое-что обсудить до того, как я отправлю войска. Жду вас в моих старых покоях.

* * *

Целительные чары Антиоха действовали. Кадм все еще не пришел в себя, но уже дышал спокойно и ровно, и смертельной бледности его лица пришел на смену, пусть и слабый, но румянец. Сидевшая рядом с его кроватью Эйлин обеспокоенно вскочила, едва завидев мои исцарапанные осколками мрамора лицо и руки.

— Что случилось, Игнотус? Ты ранен?

— Все хорошо, Эйлин, — улыбнулся я через силу. — Небольшая стычка.

Голем, заняв привычный образ каменного изваяния, безмятежно ожидал, пока мы с Антиохом перескажем недавние события Эйлин. Если эта проклятая Эгзона Буа умеет сливаться со стенами, то принц ухитряется уподобляться камню даже в отсутствие стен. Если он ничего не говорит и не делает, о его присутствии невольно забываешь, даже если он рядом с тобой. Когда принц, дождавшись окончания рассказа, поднял голову и откашлялся, я… нет, не вздрогнул — на это моей выдержки хватило. Однако по спине у меня неприятно пробежали мурашки, как если бы со мной вдруг заговорила мертвая скала.

— Первым делом, — сказал он, — я прошу прощения за то, что был вынужден обмануть вас. Как вы помните, на том званом обеде я при всех сказал, что отправляю войска на Храм Творения. Я также сказал, что вы пойдете вместе с ними…

У меня с плеч словно гора свалилась.

— Так это неправда? — воскликнул я. — Войны не будет, и войска никуда не идут?

— О, нет, мой друг Игнотус, — усмехнулся Голем. — Войска отправляются в назначенный срок, и нас действительно ждет битва. Но только вы незаметно вернетесь назад, я все подготовлю. Кое-кто должен думать, что вас нет в замке — вот зачем нужно было это мое заявление.

— Но почему бы не попытаться договориться? — предпринял я еще одну попытку. — Храмовые стражи — страшные бойцы, и даже сильнейший из чародеев едва ли совладает даже с одним из них. При самом лучшем раскладе погибнут сотни твоих воинов — ни за что.

Принц вздохнул.

— Я… не могу рассказать вам все, — помедлив, ответил он. — Но поверь, Игнотус, заботиться следует не о том, что будет у Храма Творения. Самое важное сражение пройзойдет здесь — если я хоть что-то понимаю в человеческой натуре.

— С чего ты так печешься об этих культистах, братец? — вмешался Антиох. — Как по мне, Аджим сказал достаточно. Орден Матерей — враги короны, а теперь и наши враги. — Он мрачно кивнул в сторону неподвижно лежащего Кадма. — Взгляни, что они сделали с Кадмом только за то, что он попытался связаться с Темным братством. Те ведь могли прийти к нам на помощь… Нет, Эйлин, не смотри на меня так! Я понимаю твои чувства, но будем честны: какой бы зловещей ни была репутация Братства, ничего плохого они нам до сих пор не сделали.

— Когда-то и о Тени ты мог бы сказать точно так же, — парировала она, одарив Антиоха ледяным взглядом.

Тот вспыхнул, но после короткой борьбы с самим собой беззлобно усмехнулся и махнул рукой. Повернувшись к Голему, он сказал:

— Уверен, что Ваше Высочество знает, что делает. Но Игнотус прав: не следует недооценивать храмовую стражу. Может, хотя бы я один пойду с войсками? Я имею кое-какой опыт сражений с порождениями магии.

— Твой опыт пригодится здесь, Антиох, — произнес Голем, вставая. — Мне жаль, но это все, что я могу сказать сейчас. У нас в Арберии все сложней, чем кажется поначалу.

Слегка поклонившись, он протиснулся в дверной проем: строители, возводившие этот замок, определенно не имели представления о том, насколько велико может быть человеческое тело. Когда тяжелые шаги Голема стихли вдалеке, я пробормотал, не зная сам, к кому обращаюсь:

— Мог ли Аджим солгать?

Антиох пожал плечами.

— До сих пор его слова подтверждались. Ты же сам видел чародейку, о которой он сообщил.

— Видел, — кивнул я. — У нее очень странная магия, не находишь?

— Мы не впервые сталкиваемся со странной магией. Кто знает, какие искусства практикуют здешние волшебники?

Я ничего не ответил. В голове намертво засели слова, давным-давно сказанные Амаром. «Когда сила тебя покинет, когда сердце обманется…» Да провались ты пропадом, странный языческий монах, служащий Смерти! Моя сила в братьях, мое сердце принадлежит Эйлин, и нет ничего надежнее, чем дорогие мне люди. А что я могу один своим слабым разумом? Только верить в их выбор и поддерживать его в меру возможностей.

Тряхнув головой, я откинул сомнения. Антиох прав. Орден Матерей — каким бы привлекательным он ни казался, и какой бы доброжелательной ни была почтенная Валмира, — остается нашим врагом. Все, что я узнал до сих пор, вопиет об этом. Эйлин тоже права по-своему: Темному братству не следует доверять. Пусть они пока не встали у нас на пути, но эти люди — себе на уме, и от них можно ожидать всего. Ведь так?

Наверное, так. Но где-то в недрах моего существа немощный разум, которому бесконечно далеко было до блистательной гениальности Кадма, продолжал свою работу. Эгзона Буа, странная ведьма, которую послали в замок после того, как Аджим вознамерился присвоить себе трон. Она трижды попыталась убить, и все три раза — обрушив потолок. Она может сливаться с камнем стен или крошить их в мелкий щебень, не произнося ни звука. Кто же ты такая, чародейка?

Я думал, и догадки, посещавшие меня, тревожили сильнее, чем полная неизвестность.

— Вот и настало время, — сказал Голем. — Я не требую помощи, и если пожелаете, можете не вступать в битву. Им нужен я.

Глаза Антиоха сверкнули гневом.

— Не было никого в роду Певереллов, которого назвали бы трусом или предателем, Ваше Высочество, — сказал он. — Эйлин! Кадма нельзя оставлять одного. Прошу, позаботься о нем. Идем, Игнотус. Сейчас эти культисты узнают, как сражаются западные чародеи, пусть даже они приволокли сюда всю свою проклятую глиняную армию!

— Это не Орден Матерей, Антиох, — покачал я головой.

— Что?.. Но ведь…

— Где ты, Голем из Круи? — послышался крик из тронного зала. — Не думал, что ты настолько малодушен.

Переглянувшись, мы направились к выходу из покоев. Напоследок я обернулся к Эйлин, ожидая увидеть тревогу, страх или отчаяние — что угодно. Эйлин была спокойна. Улыбнувшись, она кивнула мне и тихо сказала:

— Покажи им ад, Игнотус.

Лилии на ее мантии расцвели и вспыхнули раскаленным золотом. Дыхание мое перехватило. Зачем нам искать неведомую небожительницу в далеких восточных землях, если настоящая земная богиня рядом с нами? Заточенная во тьме и вернувшаяся к свету, подобно Персефоне, сминающая материю мимолетным взглядом и дарующая силу парой слов — не таких ли женщин наши далекие предки возводили в божественный сан тысячи лет назад? Если и страшился я близкого сражения поначалу, то сейчас во мне уже не было страха. Каким бы ни был исход битвы, наши враги пожалеют о том, что решились выступить против нас.

Один за другим мы вышли из покоев. По глазам ударил блеск сверкающих пластин на черных доспехах воинов, рядами стоящих напротив трона. Голем неторопливо прошествовал к новому трону, изготовленному взамен раздавленного, и взгромоздился на него, положив огромные ручищи на подлокотники. Мы с братом стали по обе стороны от принца, приготовив палочки к бою. Сколько тут собралось бойцов? Две сотни по меньшей мере, и один Господь знает, сколько еще в коридорах и внизу, у стен замка.

— Я не получил прошения об аудиенции, Первый Брат, — сказал Голем.

Из рядов воинов вышли двое, и я знал обоих. Один — тот самый пожилой человек с бельмом, который помог нам миновать стражу, когда мы впервые прибыли в город. Это его принц назвал Первым Братом? Второй — брат Нумерий собственной персоной, он шел чуть позади. Остановившись в дюжине футов от подножия трона, Первый Брат слегка поклонился, не скрывая насмешки, и проговорил:

— Прошу меня простить, Ваше Высочество. Меня никто не учил дворцовому этикету. Но я не мог не явиться, узнав, что принц Круи наконец-то решил покончить с этими лесными фанатиками. Боюсь, стража замка неправильно истолковала наши намерения. Мы не грязные крестьяне с вилами и не узурпаторы. Я всегда уважал высшую власть и, конечно, приложу все силы к тому, чтобы добрый принц Голем из Круи правил до конца своих дней на земле.

— Спасибо тебе, Первый Брат, — в тон ему ответил Голем. — Я рад, что наши цели совпадают. Предложил бы остаться на утреннюю трапезу, но, боюсь, мои слуги не ожидали такого количества гостей и не подготовились должным образом. Надеюсь, твое войско сможет найти путь к городским воротам?

— Несомненно, — кивнул тот. — Но для начала у меня есть предложение. Принцу не следует оставаться без достойной стражи в наше опасное время. Мои люди прекрасно обучены, и будут охранять Ваше Высочество днем и ночью, не смыкая глаз. Брат Нумерий также позаботится о том, чтобы уберечь Ваше Высочество от необдуманных государственных решений. Наконец, мои войска помогут одолеть остатки Ордена Матерей: при всем уважении к доблести солдат Круи, я не уверен в их способности справиться с големами, в то время как у нас такой опыт есть.

— Невероятная щедрость, — усмехнулся Голем. — И это все?

— Почти, — спокойно сказал Первый Брат. — В обмен на наши скромные услуги мы лишь просим признания Темного Братства и содействия в наших делах. В последнее время невероятно трудно искать подходящих людей для некоторых видов работ. Вместе мы превратим Арберию в новую Атлантиду, и ее величественные дворцы и замки будут стоять вечно!

— Если мне не изменяет память, — не удержался я, — Атлантида протянула немного меньше, чем вечность. Где ее дворцы теперь?

— Ах да, я совсем забыл о наших почтенных гостях из далекой Англии, братьях Певереллах, — повернулся ко мне Первый Брат. — Мы с уважением относимся к вашему паломничеству в дом Великой Матери и не будем чинить препятствия. Как только Храм Творения окажется в нашей… я хотел сказать, во власти принца Круи, вы можете продолжать свой путь. Конечно, леди Эйлин Стэнвикс останется с нами. Как я уже сказал, подходящих людей искать слишком трудно. Она слишком важна.

Я задохнулся от гнева. Шагнув вперед, я поднял палочку, но на плечо мне опустилась исполинская ладонь Голема.

— Спокойно, Игнотус, — сказал он. — Этого не будет.

Затем принц поднялся из трона и с высоты своего роста бесстрастно проговорил:

— Спасибо за щедрое предложение, Первый Брат. Однако ни меня, ни моих гостей не устраивают его условия, поэтому я вынужден ответить отказом. А теперь, будь так добр, покинь мой замок и уведи своих людей.

Повисло молчание. Первый Брат вздохнул, повернулся к своему спутнику и заговорил:

— Брат Нумерий! Поскольку решения Его Высочества, Голема из Круи, очевидным образом свидетельствуют о душевном нездоровье, дальнейшее пребывание принца у власти несовместимо с благополучием славной Арберии. Полный скорби, я вынужден низложить Голема, урожденного Тануша из благородного семейства Матаранга. Готов ли ты, брат, возложить на себя бремя власти и взойти на трон Круи?

— Готов! — кивнул брат Нумерий.

— Братья! — повернулся глава Темного Братства к своему войску. — Приказываю казнить низложенного принца путем отсечения головы. Но проявляйте должное уважение к утратившему разум благородному правителю.

Черное войско двинулось вперед, как одно целое. Доспехи лязгнули в унисон, сверкнули воздетые клинки. Нумерий и Первый Брат скрылись среди солдат.

— Ваш черед, чародеи, — сказал Голем и ударил кулаком по высокой спинке трона.

Деревянная панель отскочила в сторону, и в руки принца выскользнуло древко тяжелой восьмифутовой алебарды.

— Протего! — сказал Антиох, взмахнув палочкой.

Вокруг нас вспыхнул слабо мерцающий купол магического щита. Я повторил заклинание брата, и щит засиял сильнее. Только бы они не догадались обойти нас вокруг и напасть на Эйлин! Она сильна, и сможет долго удерживать их, но ее силы тоже имеют свой предел. Первый ряд нападавших врезался в купол. Щит дрогнул, но почти не померк, отбросив бойцов Темного Братства. Атаковавшие следом принялись яростно рубить щит изогнутыми мечами, и тронный зал озарился десятками голубоватых вспышек там, где сталь соприкасалась с невидимой стеной купола.

— Дьявол меня побери, если я понимаю, что тут происходит, — сказал Антиох, продолжая удерживать щит. — Я думал, наши враги — Орден.

— Я хотел, чтобы так думали все, — кивнул принц. — Однако мне стало ясно, к чему стремится Братство, с того момента, как я стал получать фальшивые послания якобы от Валмиры с угрозами. Поначалу я попытался объясниться, но Берим подтвердил подлинность посланий. И тогда я связался с Валмирой напрямую, сказав ей, что Берим может работать на Братство. Вместе с ней мы и придумали этот план, хотя Валмира и настаивала на том, чтобы не делать вас его частью. Да, это всецело моя вина. Я прошу прощения за то, что подверг вас смертельной опасности, а в особенности — вашего брата. Не думал, что они попытаются напасть на вас — скорей уж привлечь на свою сторону.

Войско в черных доспехах избрало иную тактику. Отойдя подальше от защищенного щитом трона, они взвели арбалеты и обрушили на щит нескончаемый стальной дождь. Купол задрожал и стал меркнуть. Я сжал зубы и попытался восстановить поврежденную защиту, что мне удалось лишь отчасти.

— Но, проклятье, зачем тогда нужно было отсылать войско? — почти простонал Антиох.

— Чтобы дать Темному Братству удобный повод для атаки. Если бы я этого не сделал, они бы нашли другой путь установления своей власти в стране — тот, который я не предусмотрел. А так я сказал, что через три дня мы выступаем. Три дня — достаточный срок, чтобы снарядить войска в замке Розафа и бросить их на Крую. Они ведь ждали чего-то подобного. Изображали покушения на мою жизнь, чтобы подтолкнуть меня к такому шагу. Ну а я всегда любил шахматы. В Англии играют в эту игру? В ней воплотились все главные принципы искусства войны.

— Что ж, они напали, — едко отозвался Антиох. — Цель Вашего Высочества достигнута. Мы в окружении. И что теперь?

— А теперь — мат, — спокойно ответил Голем. — Я не отдавал приказа нападать на Храм Творения. Напротив…

Двери в тронный зал с грохотом распахнулись, и оттуда с ревом хлынули солдаты в ламинарных доспехах. Первые два десятка бойцов Темного Братства пали под ударами широких мечей, даже не успев выпустить из рук арбалеты. Остальные, повинуясь команде Первого Брата, перегруппировались и сомкнули строй, отгородившись стеной щитов. Второй ряд, оставив попытки пробить защиту Протего, открыл огонь из арбалетов по солдатам Голема, не давая им пройти через ворота. На какое-то мгновение показалось, что атака вот-вот захлебнется в крови.

— Им нужна помощь, — нахмурившись, сказал Голем.

— Держи щит, братишка, — сказал Антиох, и выскочив из-под купола, гаркнул: — Экспульсо!

Добрый десяток арбалетчиков Братства швырнуло в воздух, и они попадали на каменный пол, залитые кровью. В то же мгновение Антиох был вынужден вновь выставить щит, отразивший несколько стальных болтов. Темное Братство отлично держало оборону, медленно, но неуклонно вытесняя солдат принца из тронного зала. Однако теперь им пришлось рассеять силы на два фронта: Антиох с холодным спокойствием только и ждал момента, когда они отведут от него взгляд. Первым не выдержал Первый Брат.

— Эгзона! — выкрикнул он. — Сделай что-нибудь наконец!

Поверхность одной из массивных колонн исказилась. Из ее каменной плоти, осыпав залитый кровью пол известковой пылью, протянулась человеческая рука. Послышался хруст, словно кто перемалывал в огромной ступе высушенные кости, и наружу выбралась Эгзона Буа. Ведьма, чьи способности неразрывно связаны с камнем, — кому еще она могла служить, если не Братству?

— Я повинуюсь, Первый Брат, — сказала она и обратила к нам равнодушный, даже скучающий взгляд.

Пол под нами пошел трещинами, плиты накренились. Антиох метнулся из-под защиты, выбросив вперед руку с палочкой. Эгзона ответила коротким взглядом, и ближайшая к нему колонна взорвалась, осыпав моего старшего брата дождем каменных обломков. Он споткнулся, выронил палочку и рухнул на пол с залитым кровью лицом. Бойцы Братства только того и ждали. Раньше, чем я успел что-то сделать, ударили не меньше пяти арбалетов, и стальные болты понеслись к поверженному чародею, готовые изрешетить его тело.

Я судорожно вдохнул, но, к моему удивлению и радости, ни один из выстрелов не достиг цели: заточенные куски металла, кувыркаясь, отскочили от невесть откуда взявшегося щита. Антиох, удивленный не меньше моего, поднял палочку и обернулся назад. Я проследил за его взглядом. У входа в покои Голема, прислонившись к стене и все еще бледный от слабости, стоял Кадм, подняв палочку. Эйлин рядом с ним встретилась со мной взглядом и слабо улыбнулась. Она повернулась к солдатам Братства и проговорила:

— Так значит, хотите получить меня живой?

Арбалет в руках одного из них изогнулся и обратился живой гадюкой. Арбалетчик, вскрикнув, попытался отбросить ее, но змея обвилась вокруг его руки и, метнувшись вперед, впилась несчастному в лицо. Он с хрипом завалился назад, загремев доспехами. Эгзона покосилась на нее и перевела взгляд на нас. Каменные плиты под нами снова пришли в движение. Одна из них раскрошилась и провалилась куда-то вниз, открыв зияющий черный провал.

— Все, мне это надоело, — сказал принц, поднимая алебарду. — Мы так до утра ждать будем. Снимай защиту, Игнотус.

Я выполнил его приказ, и Голем с ревом пещерного медведя ринулся на строй бойцов Братства, среди которых уже трое отчаянно бились на полу, пытаясь избавиться от набросившихся на них змей. Два арбалетных болта ударили ему в нагрудную пластину и отскочили, не причинив ни малейшего вреда. Алебарда со свистом рассекла воздух и врезалась в строй солдат, отправив на тот свет по меньшей мере пятерых разом.

Попытавшись было шагнуть следом, я почувствовал, как моя нога провалилась между расступившихся мраморных плит и безнадежно застряла. Эгзона с безмятежной улыбкой посмотрела на меня, и плиты пришли в движение, сжимая мою ногу с двух сторон. Я вскрикнул от резкой боли и предпринял еще одну попытку освободиться. Увы, стало только хуже. Послышался хруст: оставалось лишь надеяться, что это не мои кости. Я взмахнул палочкой и прохрипел:

— Авада…

Камни впились острыми краями в щиколотку, и от боли мой голос сорвался. Эгзона ухмыльнулась, показав ряд испорченных зубов. Я застонал и рванулся из последних сил. К моему удивлению, камни поддались, освободив в кровь ободранную ногу. Эгзона больше не улыбалась. Покачнувшись, она ничком рухнула на пол: из затылка у нее торчал болт из вороненой стали.

Слева и справа от меня полыхнули заклинания братьев, кромсая некогда стройные ряды Братства. Голем орудовал своей страшной алебардой, залитой кровью по всей длине. В левом плече у него уже торчали два болта, но он, похоже, даже не чувствовал ранений, продолжая истреблять врагов с методичностью осадного орудия. Откуда-то сбоку на меня выскочил Первый Брат с перекошенным яростью лицом: единственный зрячий глаз светился безумием. Я без колебаний вскинул палочку:

— Конфринго!

Взрывом ему разворотило доспехи вместе с изрядной частью грудной клетки. Первый Брат отлетел в сторону, ударился о колонну, и его безжизненное тело осталось лежать у ее подножия в луже крови. Несколько бойцов Братства запоздало кинулись к нему. Устроить им ад, Эйлин? О, да.

— Инсендио!

Пламя окутало их, и они с воплями покатились по полу, тщетно пытаясь потушить магический огонь, пожирающий их плоть. Чувство времени покинуло меня вместе со страхом. Я перебегал от одного укрытия к другому, обрушивая потоки огненных, жалящих, обездвиживающих и калечащих заклинаний на тающие ряды врагов, отступал, укрываясь за щитом, и вновь атаковал, даже не пытаясь перевести дыхание. Горячка битвы захватила меня целиком, а близость победы пьянила лучше португальского вина.

Я не сразу услышал призыв Голема прекратить битву, и осознал, что все кончено, только когда увидел горстку выживших Темных братьев, которые, побросав оружие, жались к стене под нацеленными на них десятками арбалетов. Ко мне, прихрамывая, подошел Кадм.

— Ты хорош, Игнотус, — сказал он. — Эйлин рассказала, что ты догадался насчет Круэнто.

— Пытался думать, как ты, Кадм, — улыбнувшись, ответил я.

— Ты еще и сражаться пытался, как я, — ухмыльнулся подошедший Антиох. — Я видел. Растешь, братишка. Еще годик-другой, и сможешь обходиться без няньки.

Эйлин не сказала ничего: просто подошла и молча обняла меня. Я прижал ее к себе и запустил испачканные запекшейся кровью пальцы в гущу мягких светлых волос.

* * *

— Я в долгу у вас, чародеи, — сказал принц, когда мы подошли к ступеням Храма Творения. — Конечно, у вас нет особых причин относиться ко мне по-дружески после того, как я использовал вас, чтобы переломить хребет Темному Братству. Однако я не мог покинуть город в разгар нашей с ними невидимой войны.

Его и без того устрашающее лицо казалось еще более жутким со свежим шрамом на щеке от скользящего удара мечом.

— Мы не держим зла, Ваше Высочество, — ответил я. — Но к чему было уходить из Круи? Почтеная Валмира и так согласилась показать нам путь к порталу.

— Не все так просто, — отозвался Голем. — Но пусть лучше объяснит глава Ордена.

Валмира уже стояла в темном проеме между двух стражей, которые некогда чуть не убили меня и Эйлин при нашем необдуманном ночном визите. Она кивнула и жестом пригласила нас войти. Днем вход в Храм Творения уже не казался настолько таинственным, как я запомнил. Возможно, оттого, что не горели ярким неземным светом магические факелы, или же сказалась усталость после вчерашней битвы, притупившая все мои чувства, однако на сей раз Храм предстал передо мной просто древним строением, чья прежняя красота не устояла под натиском всеразрушающего времени.

Порыв холодного ветра взметнул в воздух десятки желтых листьев, разбросанных по растрескавшимся ступеням. Осень, уже вступившая в свои права, когда мы покидали Англию, добралась и до теплой Арберии. Валмира ждала нас недалеко от алтаря, на котором по-прежнему лежали пять глиняных тел в своем вечном черном сне, неотличимом от смерти.

— Этот портал был создан самой Матерью Кали для ее слуг, — заговорила Валмира, ступив на лестницу, ведущую куда-то вниз. — Я не могу его открыть. Не сможет даже отмеченный Печатью Матерей.

— Но Амара нет с нами, — нахмурился Антиох. — Как мы воспользуемся этим путем?

— Воспользоваться им может только человек, состоящий из Праха, — ответила Валмира. — Из субстанции, созданной самими Матерями тысячи лет назад. Тело принца Круи соткано из нее, чародеи, и потому лишь одному ему изо всех нас под силу открыть путь к дому Великой Матери Кали.

Спуск казался бесконечным. Одна лестница сменялась другой, и редкие факелы не могли рассеять тьму, царившую в этом месте. Сопровождавшие Голема десять воинов из его личной стражи грохотали доспехами, двигаясь следом за нами, и этот металлический лязг, многократно отражаясь от сырых каменных стен, искажался и заполнял подземелье неровным гудением, от которого к горлу подступал ком.

— Странно, что Амар с самого начала направил нас к правителю Круи, задолго до того, как покинул нас, — заговорил я, чтобы избавиться от гнетущего чувства, в чем не очень преуспел. — Неужели он тоже видит будущее?

— Лучший способ предвидеть будущее — создать его, — усмехнулась Валмира.

— Ты хочешь сказать, что он намеренно оставил нас одних, указав путь? Но зачем?

— Он исполняет волю своей госпожи, — пожала плечами Владеющая Прахом. — Не мне, простой служительнице, судить о планах богини.

Спустя еще два лестничных пролета мы, наконец, оказались в помещении с таким низким потолком, что я мог коснуться его пальцами, не вставая на цыпочки. Голем же и вовсе был вынужден согнуться в три погибели, чтобы не упираться макушкой в нависшие над головой неровные ряды перекрытий. В центре помещения располагалась круглая каменная плита, по окружности которой были выточены незнакомые мне символы — такие же были оставлены Тенью у зеркала в доме Стэнвиксов.

— Портал, — сказала Валмира, указав на плиту. — Если вы готовы, то становитесь. Его Высочество должен взойти последним: как только он окажется в круге, портал откроется.

— Ты остаешься? — спросил я. — Не желаешь увидеть дом своей богини?

— Остаюсь, — кивнула она. — Иначе не смогу найти в себе силы, чтобы вернуться в земной мир. А я должна: Темное Братство не было единственной проблемой. Предатель Берим бежал, прихватив несколько манускриптов из нашей библиотеки. После всего, что он уже сделал, не следует считать его безобидным. Даже мои прямые приказы он ухитрялся исполнять так, чтобы все произошло в точности наоборот. И если он сможет отыскать остатки Братства…

— Остатки сейчас наслаждаются покоем в нашей темнице, — усмехнулся Голем. — Вместе с неудавшимся узурпатором Нумерием. Но ты права, почтенная Валмира. Дел у нас невпроворот. Я проведу чародеев на ту сторону и вернусь.

Валмира отошла в сторону и повернулась к нам.

— Счастливого пути, братья Певереллы, — сказала она. — До встречи, Эйлин из рода Стэнвикс. Помни о моей просьбе.

Эйлин кивнула и первой взошла на поверхность портала. Мы в сопровождении стражи принца последовали за ней. Голем, помедлив, последним шагнул на каменный круг, и мир вокруг меня растворился в ослепительном сиянии. Мои спутники исчезли из вида, унесенные бурлящим вихрем, меня закружило и рвануло куда-то вверх. Желудок подпрыгнул к горлу, и мне оставалось только ждать, зажмурившись и подавляя накатывающую тошноту, когда завершится этот безумный полет сквозь клокочущую пустоту.

Полет завершился внезапно: я почувствовал удар коленом о землю, и сотни мелких камушков впились в мою кожу. Боль была первым чувством, которое я испытал на этой стороне. Следом я ощутил запах. Первый же вдох — и моего обоняния достиг легкий, душистый, пьянящий аромат тысяч цветов, рассеянный в теплом воздухе вокруг. Я осторожно открыл глаза и забыл о только что заработанной ссадине. Все остальные поднимались на ноги, во все глаза глядя на открывшийся нам волшебный мир.

Мы стояли рядом с такой же каменной плитой, на которую взошли в Храме Творения, с той разницей, что с этой стороны портал никто не упрятал глубоко в подземелье — напротив. Нас окружала каменистая поверхность высокого плато, прорезанная гигантским ущельем. Позади нас плато переходило в укрытый легкой дымкой склон, поросший бесконечным зеленым ковром. И цветы! Всех мыслимых расцветок, поодиночке и плотными скоплениями, они заполняли склон, обращая его в радужное царство необъятных размеров, накрытое куполом пронзительно-синего неба. Солнце здесь уже клонилось к закату, и его лучи, пробиваясь меж исполинских горных вершин, расцвечивали лениво плывущие облака во все оттенки червонного золота.

Рай. Разве не так он должен выглядеть? Я смахнул набежавшие слезы, не в силах оторвать взгляд и от красоты, причиняющей боль своим совершенством. «Цвела земля, царил покой, и жизнь лилась, как мед», — вспомнились мне слова песни. Как жаль, что Певчий Джон не видит всего этого! Голем встал рядом со мной, в смятении вглядываясь в скрытый дымкой горизонт.

— Валмира была права, — глухо сказал он. — Это место непросто будет покинуть. Мне… хочется умереть здесь. Все равно ничего лучшего в моей жизни уже не будет.

Я ничего не ответил: слова были излишни, ибо я чувствовал то же самое. Не знаю, сколько мы стояли на краю склона, вдыхали ветер, напоенный ароматом горных цветов, и смотрели, как ползут по острым вершинам лучи заходящего солнца. Только когда последний из них скрылся за далеким хребтом и уютные сумерки опустились на этот земной Элизиум, мы пришли в себя.

— Здесь тропинка, — сказал Кадм. — Вот только ведет она в обратную сторону, к ущелью. Посмотрим?

Мы, с трудом оторвав взор от укрытого в тени склона, последовали за ним. Тропу разглядеть было нетрудно даже в сумерках, хотя пользовались ей определенно не очень часто. Просто узкая полоска натоптанной земли от портала, протянувшаяся туда, где плато сменял отвесный обрыв с несколькими высокими елями на самом краю. Осторожно подобравшись к обрыву, я заглянул вниз. Где-то там, скрытая в темноте, шумела горная река.

— «Река в ущелье есть граница владений Смерти», — пробормотала Эйлин, взяв меня за руку. — Помнишь, Игнотус? Нам нужно на ту сторону.

— Когда сработала ловушка в моей комнате, мы с Кадмом остались без метел — их разнесло в щепки. Но у тебя и Антиоха они все еще есть, — сказал я. — Мы можем по очереди…

— Можно проще, — сказала Эйлин и вытянула руку с палочкой.

Ближайшая ель заскрипела, изгибаясь и вытягивась в сторону противоположной стороны ущелья. Мы с братьями переглянулись и присоединились к ней. Несколько минут — и через ущелье перекинулся широкий и прочный мост. Я первым ступил на него, обернувшись к остальным. Интересно, как преодолевали ущелье до нас? Наличие тропинки говорит, что это приходилось делать неоднократно.

— Путь открыт, — сказал я. — Кадм, ты в нескольких шагах от своей цели. Признаюсь, только сейчас я по-настоящему поверил в то, что она достижима.

— Вы все сделали ее достижимой, — покачал головой Кадм и усмехнулся. — Сам я, наверное, не добрался бы даже до Арберии. Вы, мои братья. Ты, Эйлин. Певчий Джон с его командой. И ты, Голем из Круи. Давайте сделаем эти несколько шагов.

Он запрыгнул на мост, Эйлин и Антиох последовали за ним. Принц со своей стражей остался на краю обрыва. Я перевел на него вопросительный взгляд, и Голем отрицательно покачал головой:

— Мы возвращаемся в Арберию. Не то чтобы я боялся… Просто мне на всю жизнь хватит увиденного сегодня. Все прочее будет излишним. Прощайте, чародеи.

Кивнув, он развернулся и зашагал обратно к порталу в сопровождении стражи. Насколько бы блаженное мироощущение ни владело мной в это мгновение, я все же ощутил легкий укол беспокойства, когда смотрел в их удаляющиеся спины. Что-то было явно не так. В Храм Творения вместе с принцем вошли десять лучших воинов из его стражи. Теперь же… Я быстро пересчитал их. Девять. Возможно, я просто не заметил одного в сумерках, и все-таки… Почему-то в памяти у меня вслыл образ Эгзоны Буа с арбалетным болтом в затылке. Вороненая сталь. Ни у кого из арбалетчиков Арберии такой не было.

— Ты идешь, братишка? — окликнул меня Антиох.

— Да. Да, конечно, — вернулся я к действительности и зашагал по мосту вслед за братьями.

Там, на той стороне, нас кто-то ждал. Высокая стройная женщина восточной наружности в фиолетовом одеянии, расшитом цветами, — яркими даже в спустившихся сумерках. Женщина из моего сна. За ее спиной в один ряд выстроились монахи — не меньше двух десятков. В черно-красных одеждах, неподвижные, они невозмутимо смотрели на то, как мы один за другим сходим с моста. Никто из них не сказал ни слова. Молчала и женщина, не сводившая с нас острого взгляда, от которого мне вдруг захотелось забиться в угол и никогда более не смотреть ей в глаза.

Из ряда монахов вышел один, опираясь на железный посох, и подошел к ней. Я бросил взгляд на его лицо и едва не поперхнулся.

— Амар, — прошептал я.

— Мать наша Кали, — сказал монах, поклонившись женщине, — эти пилигримы с Запада явились, чтобы встретить тебя. Свидетельствую, что они прошли все назначенные им испытания, и достойны твоих Даров.

— Благодарю, Амар, — сказала она и обратила к нам взор. — Приветствую вас, чародеи. Добро пожаловать в Шамбалу.

«…И когда лишится она самого дорогого, что имеет, тогда кровь окрасит творение ее рук, и погибель заберет братьев, идущих рядом с ней…», — монотонно бормотал чей-то голос в багровом тумане, окружавшем Гарри со всех сторон. Он сделал шаг вперед, и его нога увязла во влажном глинистом грунте, всколыхнув цепь воспоминаний, которые успели утратить яркость со времени их страшного спуска в Первый Источник под руинами Ураниборга. Вот сейчас выйдет гигантский голем и потребует слово-ключ для входа в покинутый подземный город Матерей…

Но никакого Стража не было, а красноватое сияние перед ним не исходило из обители падших ангелов, освещая только очертания простого каменного алтаря, где когда-то пробудился от вечного небытия и он сам. Он подошел ближе, с опаской глядя на ряды неподвижных глиняных тел на поверхности камня, но сдавленные рыдания за спиной заставили его оцепенеть. Гарри медленно обернулся. В густом тумане он с трудом разглядел фигуру девушки, облаченной в длинную мантию. Гермиона? Но голос не принадлежит ей.

— Ориор экс чинере, — всхлипнув, произнесла девушка. — Ориор экс претеритум. Инвоко ад те. Вока номен туум…

Гарри услышал тихий хруст за спиной и рывком повернулся к алтарю. Один из големов медленно вставал, опираясь на глиняные руки, которые с каждым мгновением становились все больше похожими на человеческие. Лишенное выражения лицо обратилось к нему, и Гарри невольно отшатнулся.

— Игнотус, — прошептала девушка.

Чьи-то пальцы вцепились ему в плечо, и, судорожно вдохнув, Гарри проснулся. Нашарив в темноте палочку, он пробормотал:

— Люмос минима!

Слабое голубоватое сияние высветило натянутую ткань палатки над головой. Где-то там, среди окружавших его временное жилище трав и деревьев раздавалось пение цикад, перемежавшееся глухим уханьем сов. Насекомые, завидев слабый свет палочки, с тихим стуком бились в натянутую пленку окна. Гарри обернулся к спящей Гермионе, которая свернулась калачиком, крепко сжав его плечо ладонью. Глазные яблоки под кожей век метались из стороны в сторону — Гермиона видела сон, и явно не самый приятный.

Он осторожно освободился и, наклонившись над девушкой, поцеловал ее в висок.

— Гарри… — выдохнула она, не просыпаясь, и перевернулась на спину.

В ее волосах запуталась сорванная ветром тонкая веточка бузины с почти облетевшим цветком. Гарри бережно извлек ее, не удержавшись, с нахлынувшей нежностью погладил мягкие пряди. Как хорошо, что они живут не в страшном тринадцатом столетии, что за их спиной — могущественный Орден иллюминатов, и не прячется в тени безумец, одержимый убийством, выбирая себе жертву из их числа.

Он перебрался в угол палатки, где лежала ветхая книга, написанная самим Игнотусом, и, стараясь не повредить тонкий пергамент, нашел место, где они прервали чтение, чтобы отправиться на ночлег. Осталось меньше половины, однако, если рассказанное бардом Бидлем хотя бы на треть правда, впереди — все самое страшное и тяжелое. «Утреннее солнце заполнило долину Шамбалы жгучим светом», — прочел он. Шамбала, легендарная страна, скрытая от человеческих глаз, путь к которой могут найти только чистые сердцем, — не так ли говорилось во всех этих мифах? Трудно поверить, что они сейчас в центре этого сказочного места.

— Не спится? — услышал он голос Гермионы и вздрогнул от неожиданности.

Она присела рядом и обняла его обеими руками, сомкнув пальцы у него на груди. От ее прикосновения гадкое предчувствие растаяло, как тяжелый дым от порыва теплого ветра, — Гермиона владела собственным видом магии, для которого не требовалось никаких палочек и артефактов.

— Опять странные сны, — вздохнув, ответил он. — Как тогда. Только… другие. Словно я вспоминаю что-то.

— Храм Творения?

— Да… Как ты узнала?

— Мне он тоже снился. Там было что-то плохое.

— Эйлин видела сны Игнотуса… Ты же не думаешь, что мы тоже?..

— Мне снился обряд у алтаря в Храме.

— Точно! И девушка, которая произносила слова…

— В моем сне это был мужчина. Гарри, я думаю, что мне приснился Кадм. Я запомнила слова. «Инвоко ад те» и так далее. Это на латыни. «Взываю к тебе. Взываю к твоему имени, Лия».

— Как это возможно? — пробормотал Гарри, покачав головой, но разгадка пришла к нему за мгновение до ответа Гермионы.

— Мы были в том месте, когда все это происходило. Два безжизненных голема среди лежавших на алтаре. Наверное, не столь уж безжизненных, если они… мы смогли это запомнить.

По его спине пробежали мурашки. Он до сих пор не мог свыкнуться с мыслью о том, что его тело — гораздо древнее, чем личность. Столетиями оно лежало на каменном алтаре Храма Творения мертвой грудой глины Эдема, которую культисты называли Прахом. Когда возводились и рушились империи, когда монгольские кочевники заполняли Азию подобно лесному пожару, быть может, даже когда Сократ подносил к губам напиток из цикуты, он все так же неподвижно смотрел в небеса из темных провалов на месте глаз. Холодный. Вечный. И, должно быть, помнящий каждое мгновение своего тысячелетнего летаргического сна.

Чему ужасному он стал свидетелем тогда, если смог вспомнить об этом даже в своем человеческом облике? И терзают ли те же вопросы Гермиону?

— Давай читать дальше, Гарри, — будто в ответ на его мысли сказала она. — Я все равно не смогу больше заснуть.

Утреннее солнце заполнило долину Шамбалы жгучим светом. Это не был палящий зной пустыни, иссушающий тело и до предела изнуряющий душу. Свет проникал внутрь и воспламенял: хотелось раствориться в этом небесном огне без остатка, став одним целым с образом земного рая, в который привела нас неожиданная причуда судьбы. Разве не должны быть владения Смерти мрачным подземельем, заполненным отчаянием и шепотом навсегда ушедших душ? Мать Кали. Кто она, эта молчаливая богиня Востока, носящая столь пугающее имя, от которого веет вечностью и пустотой?

Пусть это рай, но что-то внутри меня говорило: да, мы добрались до истинных владений Смерти. Должно быть, ни мыслители просвещенного Запада, ни блистательные философы языческой Греции не смогли провидеть в смерти главного. Злобная старуха с истлевшей плотью, сжимающая в костлявых пальцах огромную ржавую косу, каждый взмах которой проливает кровь и слезы земных людей, — вот чем все мы зрили ее. Как редко вспоминали мы о том, что кровь и слезы — часть жизни, а не смерти. Так жизнь в нас противится прикосновению небытия, суть которого — не в боли, а в покое.

— Ты ведь иначе представлял себе это место? — шепотом спросила Эйлин, словно прочтя мои мысли.

Я кивнул, не издав ни звука. Здесь не хотелось говорить: казалось, что тишина для Шамбалы была чем-то вроде естественного закона, и, не сговариваясь, мы нарушали ее только при крайней необходимости. Не только мы: обитавшие здесь монахи хранили молчание, словно скованные обетом, и только слабые порывы ветра да стрекот насекомых нарушали царившее повсюду безмолвие.

В день нашего визита Кали, произнеся слова приветствия, растворилась в воздухе до того, как мы успели сказать хоть слово. Если Кадм, так и не успевший обратиться к ней со своей мольбой, и был раздосадован, то он проявил стойкость и покорно отправился вслед за монахами, которые приготовили для нас четыре кельи. Эти маленькие помещения, разительно отличавшиеся от роскошных покоев в замке Круи, кто-нибудь мог бы назвать бедными и уж точно недостойными служителей самой Смерти. Простая кровать, деревянная скамья, стол и сундук для личных вещей в углу — вот и все убранство, встретившее меня в новом обиталище.

И все же… Возможно, впервые за долгое время мой сон был по-настоящему спокоен, и мир, воцарившийся в моей душе, не омрачался страшными видениями и тревогой о грядущем. Никто не разбудил меня утром, но я проснулся полным сил, едва только первые лучи солнца ударили в окно кельи из-за далеких горных вершин. Эйлин проснулась еще раньше, и, едва выйдя за порог, я увидел ее, стоящую у резных каменных перил. Не меньше часа мы провели в созерцании того, как солнце наполняло собой долину на своем неуклонном пути к зениту, и ночные тени в страхе заползали под крыши причудливых строений и густые кроны деревьев.

Меня почти раздосадовало, когда подошли братья, и Кадм негромко сказал:

— Я хочу найти ее. Ты со мной, братишка?

Раньше я не задумывался о том, насколько легко найти правителя в любом человеческом поселении, будь то Лондон, Париж, Дамаск, да и любая из окрестных деревень. Если ты видишь самое высокое и богато украшенное строение, то можешь быть уверен: обитают в нем светские или духовные власти. Быть может, им кажется, что, поднявшись над землей, они станут ближе к небесам? Так или иначе, это обыкновение настолько крепко укоренилось в нашей душе, что, вознамерившись отыскать Мать Кали, мы, не перекинувшись ни словом, направились к центральному, самому высокому зданию Шамбалы.

Через всю долину протянулась небольшая извилистая речушка с прозрачными водами. Путь наш пролегал по воздвигнутому над ней ажурному каменному мостику, перила которого были украшены цветистыми изваяниями неведомых существ: танцующих или воздевших к небу оружие. Центральный храм вблизи оказался еще больше, чем могло показаться поначалу, но эта его громадина не устрашала, а напротив, наполняла спокойствием. Почему-то с первых же мгновений моего пребывания в этом месте во мне укоренилась уверенность: ничто здесь не повредит нам.

Группа монахов на площади у храмовых ворот практиковала искусство, которым в совершенстве владел Амар. Вооруженные деревянными шестами, они наносили стремительные удары в пустоту, после чего исчезали, чтобы в то же мгновение появиться в нескольких ярдах далее и выстроить вокруг себя мерцающий купол, который Амар некогда назвал «барьером формы». И все это — в мертвом молчании, отчего действия монахов больше напоминали религиозное таинство, нежели тренировку боевых навыков, да, возможно, и были им. Кто знает, какие формы принимает служение тех, чье земное божество воплощает саму Смерть?

Нам не удалось найти среди монахов Амара, поэтому после недолгого замешательства мы направились прямо ко входу. Подойдя к подножию невысокой каменной лестницы, я вдруг оробел. Нет, высившийся передо мной храм не казался устрашающим, несмотря на кроваво-красный камень, из которого он был сложен: мне бы и в голову не пришло видеть в нем какую-то опасность. Но сама возможность того, что я, простой чародей старой Англии, окажусь в доме всемогущего восточного божества, вызывала во мне смятение, будто бы одно мое присутствие могло осквернить дух этого места, напитанного покоем и безмолвием.

Войдя во внутреннее помещение храма, погруженное в уютный алый сумрак, мы не сразу заметили Амара, неподвижно сидевшего на полу со скрещенными ногами и закрытыми глазами. Точно так же он сидел на кровати в комнате «Милой леди», когда мне приснился тот жуткий сон.

— Амар! — обрадованно воскликнул я и тут же прикусил язык, когда чья-то ладонь опустилась мне на плечо.

— Мастер в самадхи. Не беспокойте его, — тихо проговорил совсем молодой монах, бесшумно появившийся у нас за спиной.

— Тхик хей, Рамеш, — произнес Амар на незнакомом языке, открыв глаза, и монах, молча поклонившись, исчез. — Богиня сейчас не здесь, братья, — обратился он уже к нам.

— Где же нам найти ее? — спросил Кадм.

Я мельком покосился на брата и подивился его спокойствию. Он только что достиг невероятной цели путешествия, пройдя тяжелый путь: было бы только естественно, если бы он сгорал от нетерпения и желания получить вожделенный приз. Но Кадм оставался безмятежным, словно готов был ждать вечно в двух шагах от желанного дара. Вероятно, так оно и было.

— Обычно она прогуливается в бамбуковой роще к югу отсюда, — ответил Амар. — Если же не найдете ее, то просто призовите. Мы не беспокоим нашу Мать Кали попусту, но она отвечает на зов, если только не пребывает в самадхи.

Нам не пришлось взывать к богине. Едва только войдя в тень высоких нежно-зеленых стволов, мы разглядели пурпурное одеяние вдали, там, где извилистая тропинка круто сворачивала в сторону, огибая небольшую возвышенность. Если бы не ее взгляд, я вряд ли мог догадаться, что за существо скрывается под личиной этой восточной женщины. Именно взгляд делал тщетными любые попытки определить на глаз ее возраст. Внешне ей трудно было дать больше двадцати пяти лет, но стоило мне посмотреть ей в глаза, как что-то внутри меня забивалось в темный угол сознания, скуля от безотчетного ужаса. Вечность смотрела на меня из черных зрачков напротив, бездна непроглядной тьмы, испепеляющего света и нескончаемых тысячелетий, перемалывающих в прах все сущее.

— Мать Кали… — произнес Кадм странно охрипшим голосом, поклонившись богине, спокойно ожидавшей нашего приближения.

— Идите за мной, дети мои, — сказала она и шагнула на тропу, наконец-то отведя от меня взор.

Я облегченно выдохнул, только теперь осознав, что все это время не дышал. Мертвая хватка Эйлин на моем предплечье ослабла: пусть моя спутница и смогла преодолеть и оставить позади ужас своего заключения в камне, но она по-прежнему держалась за меня всякий раз, когда теряла самообладание.

«Дети». Кали обращается к нам так в силу традиции, или же действительно искренне считает детьми? Скорей второе: божество не следует традициям, а устанавливает их. В молчании мы последовали за ней туда, где за возвышенностью роща постепенно сходила на нет, переходя в прибрежный луг, усеянный белыми и алыми цветами. Нежный и ненавязчивый аромат заполнял воздух, и мое смятение отступило, словно бы мы шли не за воплощением Смерти, а за собственной матерью, которая уже много лет как в могиле.

— Ты желаешь вернуть свою любимую к жизни, — сказала Кали, замедлив шаг. — Зачем?

— Я… наверное, я просто не могу жить без нее, — пробормотал Кадм. — Когда она ушла, все потеряло для меня смысл. Мои братья помнят, каким я был. Только надежда на ее возвращение заставляет меня идти дальше. Ты можешь вернуть ее, Мать Кали?

Последние слова он произнес почтительно, но твердо, и мне показалось, что я услышал тихую усмешку из уст шедшей впереди богини.

— Я могу многое, Кадм, — ответила она, — но с некоторых пор не вмешиваюсь в человеческие жизни. Если ты хочешь овладеть силой возвращать умерших, ты получишь ее сам. Я лишь укажу тебе путь.

— Благодарю тебя, Мать Кали, но…

— А чего хотят твои спутники? — неожиданно спросила она. — Чего хочешь ты, могучий Антиох?

Застигнутый врасплох старший брат вскинулся и замотал головой.

— Мы с Игнотусом просто сопровождали Кадма, — отозвался он. — Я никого не хочу возвращать из мертвых. По правде сказать, я бы скорей кое-кого туда отправил.

Мать Кали свернула с тропы и направилась к блестевшей на солнце речушке, которая тихо журчала среди нагромождения округлых темно-красных камней.

— Слова истинного воина, — кивнула она. — Но я не думаю, что таково твое сокровенное желание. Кадм не может жить без своей возлюбленной, поэтому жаждет вернуть ее. А ты? Без чего ты не можешь жить, Антиох?

Антиох смолк, бросил на нас угрюмый взгляд и, помедлив, тихо сказал:

— Без моих братьев. Я сделаю все, чтобы защитить их.

Богиня кивнула, ничего не ответив, и замерла у самой кромки воды. Ее сандалии тут же покрылись слоем воды от летящих брызг, но она не обратила ни малейшего внимания на житейскую неприятность, безмолвно глядя в непрерывное движение потока.

— Чего желаешь ты, Игнотус? — спросила наконец она.

— Наверное, покоя, — пожал я плечами.

— Покоя? — обернулась она ко мне, и ее страшный взгляд в одно мгновение отправил меня в пучину, откуда мне стоило таких трудов выбраться недавно.

С опозданием я осознал смысл своих слов. Стоять перед богиней, роль которой — даровать вечный покой живущим, и просить у нее покоя — самое глупое, что можно придумать за всю свою никчемную жизнь. Хорошо еще, что она переспросила.

— Я хотел сказать… — поспешно заговорил я, враз покрывшись испариной, — я не хочу умирать. Во всяком случае, прямо сейчас. То есть мне просто хочется спокойной жизни. Долгой, если возможно.

Какое-то время она буравила меня взглядом, и я не мог понять, какие мысли рождаются там, за чернотой ее зрачков. Что, если Кали сочтет мое пожелание смехотворным и просто обратит меня в тлен взмахом изящной руки?

— Тогда тебе следует остаться в Шамбале, дитя, — сказала она после долгого молчания и отвела от меня взгляд.

Я будто мешок зерна скинул со своих плеч. Воспряв духом, я нашел в себе силы ответить:

— Шамбала прекрасна, Мать Кали. Но дома нас ждет Сюзанна, дочь Кадма. Не можем же мы бросить ребенка, который от нас зависит.

Мне показалось, что богиня вздрогнула при моих словах, но, должно быть, это был порыв прохладного ветра, взметнувший легкий шелк ее одежд. Чем я, смертный, мог удивить или потрясти ту, в чьем распоряжении вечность?

— Нет, Игнотус, — тихо ответила она. — Вы не можете. Но если когда-нибудь ты пожелаешь вернуться, врата Шамбалы открыты для тебя… и для Эйлин из рода Стэнвикс, которая носит нашу печать.

— Так это правда? — подняла голову молчавшая до сих пор Эйлин. — Что-то в моей крови досталось мне от…

Она запнулась, должно быть, не зная, как назвать этих существ, к числу которых принадлежала Кали, и ненароком не оскорбить богиню.

— От тех, кого люди называют падшими ангелами, да, — кивнула Мать Кали без тени улыбки. — И мне жаль, что наш дар заставил тебя пережить все это, Эйлин. Печать Матерей дарует огромную власть, но власть и сила редко облегчают жизнь. Боюсь, вам еще предстоит убедиться в этом, когда вы получите то, за чем пришли. А теперь нам лучше вернуться в храм.

Залитый солнцем берег безо всякого перехода сменился сумраком. Мои глаза не успели приспособиться к слабому освещению, и в первое мгновение мне показалось, что вокруг — кромешная тьма. Сердце в панике подпрыгнуло к горлу, но в тот же миг я разглядел очертания резных колонн рядом с собой и пристыдил себя за трусость. Если бы богиня Смерти желала отправить нас на тот свет, то могла бы сделать это еще вчера.

Но вот это мгновенное перемещение… Как она это сделала? Никакой тошнотворной круговерти при переходе через портал: просто мы были в одном месте и сразу уже оказались в другом. Магия Пустоты, как назвал это искусство Амар. Из полумрака вышла Кали, и, должно быть, повинуясь ее беззвучному приказу, под потолком вспыхнули десятки цветных витражей, озарив внутреннее убранство храма багровым сиянием. Это было не то помещение, где мы встретили Амара. Мы находились в центре круга из колонн, которые от пола до потолка представляли собой переплетение изваяний: местами прекрасных и причудливых, местами — устрашающих. И это освещение…

— Почему здесь так много красного цвета? — сам собой вырвался у меня вопрос до того, как я успел прикусить язык.

— Мастера, которые воздвигли храм, хотели, чтобы я чувствовала себя здесь, как дома. Они знали, что мой родной мир залит багровым светом, но не знали, что это мне выбирать, как я вижу мир вокруг.

— Где находится твой мир? — задумчиво спросил Кадм. — Должно быть, ужасно далеко?

— В каком-то смысле он совсем рядом. Ты ведь спускался в Сумрак. Если сможешь спуститься немного дальше, то увидишь мир Черного Солнца… за мгновение до того, как умрешь. Однако вы пришли сюда не за рассказами об иных мирах. Присаживайтесь.

Обернувшись, я увидел ряд резных скамей. Как и все здесь, они были сваяны из камня, но опустившись на одну из них, я с удивлением обнаружил, что она удобней любого деревянного кресла, в котором мне доводилось сидеть ранее. Гладкая поверхность, отполированная телами множества пилигримов, сидевших здесь до меня, заставляла призадуматься: скольких людей Смерть встречала в своей обители раньше и почему никто из них не рассказал об этом месте? «Кали принимает всех, но дает силу только достойнейшим, — что-то вроде этого говорил Амар. — Только тот, кто пройдет назначенные испытания, может претендовать на ее дар». Что, если нас по-прежнему проверяют? Что, если мы потерпим неудачу и будем убиты в наказание?

Почему-то мне не хотелось спрашивать об этом богиню. За время нашего путешествия у меня накопилось море вопросов, на которые она могла бы дать ответ, однако меня не покидало ощущение, что начни я ее тревожить по пустякам вопросами о цвете стен, как она обратит ко мне взор, полный разочарования, даст исчерпывающий ответ и покинет нас навсегда. Нет уж! Мы добьемся того, ради чего пришли сюда, и вот тогда… Только тогда я дам волю праздному любопытству.

— Не надейтесь получить желаемое раньше, чем через год, — проговорила Кали словно в ответ на мои мысли.

— Год! — воскликнул Кадм. — Но Сюзи…

Встретившись взглядом с богиней, он осекся и побледнел.

— Если ты считаешь, что год жизни — непомерная цена за то, чего ты жаждешь, юный Кадм, — спокойно отозвалась она, — ты вправе покинуть Шамбалу и вернуться домой. Никто не станет тебя удерживать.

Кадм опустил голову и не произнес ни слова. Антиох, беспокойно поерзав на скамье, решился все же подать голос.

— Но что мы будем делать здесь весь этот год? — спросил он. — Если есть заклинание или ритуал, способный вернуть к жизни его невесту, то почему бы не изучить его прямо сейчас?

В отличие от Кадма, он выдержал долгий ответный взгляд Кали, но я видел, каких усилий это от него потребовало — до судорожно сжатых кулаков и тяжелого дыхания.

— Ты невнимателен, Антиох, — сказала она наконец. — Между тем вам понадобится все ваше внимание, если вы не желаете, чтобы год растянулся на пять. Вы ждете от меня даров? Десять тысячелетий назад мои дары едва не привели к гибели всего вашего мира. С тех пор я раз и навсегда перестала вмешиваться в дела людей, и потому у меня для вас только один дар — знание. Если у вас хватит мудрости, чтобы овладеть им, тогда, быть может, вы достаточно умны, чтобы использовать его правильно. Если же это не так… Что ж, даже любящей матери рано или поздно приходится выпустить дитя из рук и позволить ему делать ошибки. Вы готовы принять то знание, которое мы некогда принесли человечеству?

— Я готов, Мать Кали, — поднял голову Кадм и на этот раз не отвел взора, — чего бы это мне ни стоило. Чему ты будешь учить нас?

— Главному, — просто ответила она и мгновенно переместилась в центр помещения.

Витражи засияли ярче, высветив каждый уголок помещения. Оглядев ряды скамей, полукругом охватывавших центр помещения, я вдруг понял: это школа. Много меньше, чем Хогвартс, ибо никогда здесь не было больше двух-трех десятков учеников одновременно. После минутного молчания Кали заговорила:

— Вы все здесь прекрасно владеете человеческой магией. Три признанных мастера артефакторики и девушка, обладающая даром трансфигурации. Но то, к чему вы применяли магию до сих пор, — всего лишь поверхность. Вы имели дело с материей, будь это мертвая материя камня, незримый воздух, свет или живая плоть. Я научу вас работать с Пустотой, чьи формы вы называете пространством и временем, с Пустотой, которая есть истинная природа всего бытия. Чтобы овладеть властью над ней, вам придется забыть навсегда многие из прежних представлений и научиться видеть мир иначе.

Во мгновение ока она оказалась в шаге от Кадма и указала на него:

— Один из вас уже подошел вплотную к порогу нового знания. Но каждый, включая и Кадма, должен разрушить свою картину мира, чтобы собрать ее заново. Тот, кто будет цепляться за прежние представления, за учения Аристотеля и Птолемея, за геометрию Эвклида и теологию Фомы Аквинского, заранее обречен на неудачу. И я спрашиваю снова: готовы ли вы перечеркнуть самые основы прежнего мировоззрения? Сможете ли увидеть мир таким, каким вижу его я, и не утратить рассудок? Достаточно ли у вас мужества, чтобы не убежать в ужасе перед тем, что вы узрите?

— Мы не свернули с пути даже перед лицом пиратской армады, госпожа, — усмехнулся Антиох. — Мы пойдем до конца, какие бы темные тайны магии ты нам ни раскрыла.

Она кивнула, но я перехватил ее взгляд, быстро скользнувший по новоиспеченным студентам. Показалось ли мне, или я действительно увидел оттенок иронии на ее лице, когда она услышала гордые слова моего брата? Я не имел представления о том, что предстояло нам узнать, но от слов Кали повеяло таким смертным холодом… Ощутив, как по спине пробежали мурашки, я глубоко вдохнул и попытался успокоиться. Все в порядке. Ничего ужасного меня не ждет. Всего-навсего знание о природе Пустоты — чем оно в силах мне повредить?

Кали протянула руку, в которой прямо из воздуха появился странный предмет: не сразу я осознал, что это отделанные серебром водяные часы с искусно выдутым стеклянным сосудом невероятной чистоты. В мертвой тишине раздался звук падающих капель.

— Что вы знаете о времени, чародеи? — спросила Кали.

— Аристотель учил, что время есть мера всякого движения, — подал голос Кадм, — но если мы не должны опираться на работы философов…

Он пожал плечами и умолк, как завороженный глядя на падающие капли.

— О нет, Кадм, — покачала головой Кали. — Движение не измерить временем. Вы просто судите об одном движении при помощи другого. Вы лишь измеряете, как много капель в этом сосуде упадет от рассвета до заката, как много закатов вы узрите за время путешествия из Англии в Арберию, и сколько зим пронесется над землей от рождения до смерти. Но падение капель — не есть время. Что, если мы отделим часы от силы земного тяготения?

— Тяготения? — нахмурился Кадм.

Она убрала руку, и часы поплыли в воздухе, медленно кувыркаясь. Вода внутри сосуда растеклась по стенкам, а часть ее образовала крупные капли, парящие между стенок. Мне показалось, что я вижу едва заметную сферу вокруг водяных часов, словно сделанную из тончайшего стекла.

— Больше ничто не заставляет воду капать из верхнего сосуда в нижний, и вы больше не можете использовать эти часы для измерения движения, — сказала Кали. — Но, очевидно, не потому, что время остановилось.

— Это нам известно, — сказал Антиох. — Время абсолютно и неизменно, как и пространство, изменчив лишь мир вещей…

Он осекся под пристальным взглядом богини.

— Но, наверное, это не совсем так… — пробормотал он уже не столь уверенным тоном.

Кали, ничего не ответив, вновь взяла устройство в руку, и в тишине снова зазвучали падающие капли. Она пристально, но без усилия вгляделась в стеклянный сосуд. Что-то изменилось в его облике: я словно бы смотрел на часы через слой искривленного стекла. Вокруг устройства появился радужный ореол, и падение капель замедлилось.

— Понимаете ли вы смысл того, что видите? — спросила Кали.

— Ты… замедлила время? — с благоговением пробормотал Кадм. — Но почему так искажается форма часов?

— Потому что лучи света, попадая в область замедленного времени, распространяются с иной скоростью, и это вызывает их преломление, как если бы они проходили через слой стекла. Правильно работая с пространством и временем, можно сделать предмет невидимым.

Она не отводила взгляда от часов, и падение капель все более замедлялось, вокруг устройства сгущалась тьма, а его облик искажался все сильнее. Поверхность воды подернулась слоем пара.

— Если я продолжу замедлять время в сосуде, вода в нем вскипит, — услышал я слова богини. — Понимаете ли вы, почему?

Ответом ей было напряженное молчание и, дав нам минуту на раздумья, Кали спокойно сказала:

— Потому что если для нас, обитающих снаружи, время в часах представляется замедленным, то для всякого, кто окажется внутри, представляется, что ускорено время вокруг. А значит, и количество тепла, которое часы получают каждую их секунду, становится больше и больше — пока не вскипит вода, не расплавится стекло, пока сама материя часов не превратится в свет от страшного жара. Это урок вам, чародеи. Ваш Аристотель ошибался: время — относительно. И не только.

— Что же еще? — тихо спросил я сам себя, но Кали услышала мой вопрос.

— Что же еще? — переспросила она, обратив ко мне свой леденящий душу взгляд. — Еще время пластично. Его можно сжимать и растягивать, рвать на части и соединять по-новому. И, главное, можно менять его направление. Я не обещаю, что вы научитесь всему этому. Некоторые из умений могут остаться недоступными для вас, даже потрать вы всю свою жизнь на их освоение. Но, проявив усердие и твердость духа, вы покинете Шамбалу совсем другими людьми. Время и пространство — ваши безраздельные правители, — станут вашими верными слугами.

Она взмахнула рукой, и водяные часы исчезли, словно их и не было. Магия богини, если это действительно магия, а не что-то большее, такая же естественная и непринужденная в ее исполнении, как дыхание, казалась совершенной. Палочки? Амулеты? Кали не использовала ничего подобного. Она не произносила заклинаний и не проводила ритуалов: то, что она творила, выглядело продолжением ее воли, ее мысли. Я содрогнулся, представив, что она могла бы сделать с нашим миром, имея хоть каплю злонамеренности. Падший ангел? Смерть? Кто-то совершил ужасную ошибку, назвав ее так.

Я все еще помнил учение Христа, и разделял его, я все еще ждал пришествия Спасителя — когда-нибудь, в неведомом будущем. Но тогда, в прекрасном храме из красного камня, едва ощутив слабое прикосновение Тайны, я понял, что уже отступил от Слова Божия. Мельком я подумал о тех древних диких племенах, перед которыми явились эти существа во всем своем величии, с безраздельной властью над материей и самим временем. Как могли устоять наши немощные предки? Я не устоял. И пусть я по-прежнему мог, не терзаясь совестью, причащаться в христианском храме и праздновать Рождество Господне, но с тех пор и навсегда я стал язычником, благоговеющим у ног своего божества.

— Посвятите этот день отдыху и созерцанию, чародеи, — сказала Кали, когда мы, повинуясь ее жесту, поднялись со своих мест. — Завтра вам потребуется спокойствие духа и вся сила вашего ума.

И снова я не почувствовал никакого движения: просто стены храма сменились зелеными стволами причудливых деревьев, а тишина обратилась журчанием речушки и пением птиц.

— Мать Кали, — сказала Эйлин собравшейся покинуть нас богине.

— Я слушаю тебя, Эйлин, — отозвалась та.

— До того, как мы перенеслись в храм, ты спросила у каждого, чего он хочет. Но только не у меня. Почему?

— Думаю, это и так очевидно, — ответила Кали, и я впервые увидел слабую улыбку на ее устах за мгновение до того, как богиня Смерти исчезла, оставив после себя лишь взметнувшийся вихрь опавших листьев.

Иссиня-черный камень в ажурной оправе сверкнул на солнце треугольной гранью. Кадм в задумчивости пропустил цепочку из чистого золота между пальцев, и она соскользнула в подставленную ладонь с тихим стрекотом.

— Что это за кулон? — заинтересовалась Эйлин. — Я не видела его раньше.

— Синий бриллиант. Когда-то я подарил его Лие, — отозвался Кадм, и по его отрешенному лицу невозможно было догадаться о том, что он чувствует.

— Он скорей черный, — удивилась Эйлин, наклонившись поближе к драгоценности.

— Так уж принято называть, — пожал плечами мой брат и поднял кулон повыше, так, что жгучий луч солнца, преломившись в камне, отбросил синеватый отблеск на поверхность мраморной скамьи. — Лия сжимала его в руке, когда мы нашли ее тело.

Он поднялся и встал у перил, глядя на уже привычную нам солнечную Шамбалу, раскинувшуюся за южной стеной храма. Приближалось время нашего каждодневного занятия у Кали — столь непохожего на обучение в родном Хогвартсе. За месяц, прошедший с минуты нашего появления в долине, мы не смогли добиться сколько-нибудь заметных результатов, несмотря на все затраченные усилия, и страсть к постижению нового магического искусства, так ярко пылавшая в Кадме поначалу, стала уступать место мрачной меланхолии.

Антиох — другое дело. Он с первого занятия осознал, каким подспорьем в поединке окажется эта невероятная магия Пустоты, и потому вгрызался в чуждое нам искусство с остервенением одержимого. В нем по-прежнему сильны были стыд и досада после той памятной дуэли с Аспидом, и, глядя на суровое лицо старшего брата в минуты учебных занятий, я почти начинал жалеть нашего старого врага.

— Что с тобой, брат? — спросил я у Кадма. — Ты ведь почти добился своего. С твоим-то умом… Нужно лишь немного терпения, а у тебя его всегда было хоть отбавляй.

— Знаю, Игнотус, — вымученно улыбнулся он. — Знаю. Наверное, я просто иного ожидал в глубине души. Мы ведь шли к богине, чтобы просить ее о чуде… Но оказалось, что нет никаких чудес, даже здесь. Есть лишь сила — могущественная, но все-таки не божественная. Я овладею ей рано или поздно, в этом у меня нет сомнений. Да только я останусь человеком, и мыслить буду по-человечески. Что, если я сделаю ошибку, и вернется ко мне отнюдь не моя любимая?

— Не нужно быть человеком, чтобы делать ошибки, Кадм, — послышался тихий голос Кали, которая по своему обыкновению бесшумно появилась у меня за спиной. — Моих собственных ошибок — океан, тяжесть их способна сокрушить горы, и я буду вечно жить с этим. Живи и ты, юный Певерелл. Делай ошибки. Но главное — всегда учись на них.

Свет привычно сменился тьмой — всего на мгновение, и мы вновь оказались в храмовой школе, где когда-то начали свое обучение. И вновь — часы сосредоточения, безуспешных попыток зацепиться слабыми пальцами разума за тот немыслимый субстрат в причудливом мире, где само время — лишь одно из направлений пустоты, а пустота — безумно сложная сеть сущностей, не имеющих иных свойств, кроме собственного бытия.

Сколь многое, имевшее для меня значение прежде, обращалось в прах в свете нового знания! Все краски реального мира, — каким я опрометчиво полагал его когда-то, — оказались фальшивой игрой моего собственного ума, которую Кали называла странным словом «майя». Истинная реальность, Брахман, — навсегда выбила землю из-под моих ног, оставив парить в Пустоте, задолго до того, как я смог по-настоящему понять ее.

Понимание же медленно, очень медленно, пускало корни в мой ничтожный человеческий разум. Пустота открывалась передо мной, растворяя, подтачивая образы действительности изнутри. Решительно все, от гибких стволов деревьев до несокрушимых горных вершин, оказывалось тонкой радужной пленкой, дрожащей картинкой, натянутой на страшное и непостижимое Ничто. Не раз я ловил себя на том, что глупо улыбаюсь, вспоминая годы совершенствования своего магического искусства. Искусства, которое даже в самых могущественных своих ипостасях лишь перекрашивало картинку на поверхности истинной реальности. Магия богини работала с реальностью напрямую, и я начинал понимать ее — или думать, что понимаю.

— Время — направление в Пустоте, — произнесла Кали в мертвой тишине.

Она часто говорила это, начиная очередной рассказ, и всякий раз мой разум отказывался принять эту истину, хотя и не допускал мысли о том, что она лжет или ошибается. Как может быть всего лишь направлением нечто настолько основополагающее? Нечто, неразрывно связанное с самим чувством жизни?

— И единственное, что вам мешает принять мои слова, — продолжила богиня, — упорядоченность мира в этом направлении. Но вы поймете. Успокойте свой ум. Остановите внутренний диалог. Смотрите…

Мы смотрели и видели. Время и пространство сжимались и растягивались перед нашим взором, повинуясь воле Матери Кали, которая кромсала Пустоту на части и вновь соединяла их немыслимыми путями, потрясавшими самые глубины рассудка. Мы смотрели и менялись, сами о том не подозревая, несмотря на то, что жили обычной жизнью, просыпались на рассвете, завтракали вместе с монахами под большим резным навесом и гуляли среди прекрасных белых цветов в окрестностях храма. Обретая власть над временем, мы все больше попадали под власть нового знания, и это не беспокоило никого из нас. Никого, кроме Эйлин, о чем я тогда и не догадывался.

* * *

Солнце полностью скрылось за высокой горной грядой на западе, но восточные вершины по-прежнему полыхали золотом, напоминая гигантские костры на фоне темно-синего небосвода. Я любил это время суток. Любил стоять у каменного ограждения и смотреть, как медленно ползет вверх по склонам полоса небесного пламени, окрашиваясь алым и угасая там, где горделивый снежный пик сменяется безоблачной тьмой.

Эйлин стояла рядом, положив голову мне на плечо и обхватив мою руку обеими ладонями. Если бы не сосредоточенный взгляд, обращенный вдаль, я бы решил, что она задремала. Эти минуты задумчивости посещали ее все чаще в последнее время. Иногда она украдкой подолгу смотрела на меня, думая, что я не замечаю, однако сохраняла молчание и не желала делиться тем, что ее беспокоило.

Я высвободил руку и коснулся пальцами ее распущенных волос, в которые она вплела несколько нежных белых цветов, что в изобилии росли у края бамбуковой рощи. Эйлин вздрогнула, но потом улыбнулась и, не оборачиваясь ко мне, тихо спросила:

— Что мы будем делать, когда вернемся в Англию? Мой отец…

Улыбка пропала с ее лица. Я обнял ее за плечи, прижал к себе и проговорил:

— Я думаю, тебе понравится в Годриковой Впадине. Ты ведь ни разу не была там?

— Нет, — покачала она головой. — Мне почти не доводилось покидать Эксетер, кроме как для учебы в Хогвартсе. Иногда отец брал меня с собой в Лондон или Оксфорд, но на этом все. Но я часто слушала мамины рассказы о других землях, и мне всегда хотелось побывать там. Да, Игнотус. Я с удовольствием… побываю в Годриковой Впадине.

— Просто побываешь?

Я отстранился от ограждения и повернулся к Эйлин. Она удивленно посмотрела на меня.

— Ты… имеешь в виду… — проговорила она наконец.

— Эйлин, тебе больше незачем возвращаться в Эксетер. У нас самый большой дом во всей деревне, а если нужно — построим еще один.

Едва проговорив это, я уже был захвачен нарисованным самим собой образом. Мы построим новый дом рядом с прежним, чтобы можно было легко ходить в гости к братьям и при необходимости присматривать за Сюзи. Эйлин станет моей женой и родит красивых детей, которые в свое время поедут в Хогвартс и, конечно, станут великими чародеями. Или, быть может, мы все вместе уедем во Францию и поселимся в Шармбатоне, где моя супруга будет учить студентов искусству трансфигурации — лучше, чем кто-либо до нее. Или…

Я взглянул ей в глаза и вздрогнул. Она отвернулась, опустила голову, а потом, вздохнув, пробормотала:

— Зачем я тебе?

— Как же ты можешь спрашивать такое? — отозвался я, взяв ее руки в свои. — Неужели не видишь, кто ты для меня?

Эйлин покачала головой и, освободив руки, прижала их к груди, как от боли. Я заглянул ей в глаза, но не понял, что заключал в себе ее взгляд — потерянный, почти испуганный. Она всхлипнула и, не попрощавшись, пошла к входу в свою келью. Я догнал ее и схватил за плечи.

— Эйлин! Что случилось? Объясни мне, пожалуйста.

Она судорожно вдохнула и вдруг кинулась мне на шею, спрятав лицо у меня на груди — недостаточно быстро, чтобы я не успел разглядеть слезы на ее щеках. Проходивший мимо Рамеш скользнул по нам отрешенным взглядом, но не сказал ни слова. Отчаявшись понять хоть что-то, я почти насильно повел ее ко входу. Войдя внутрь, я усадил Эйлин на кровать и сел рядом, продолжая обнимать ее за плечи.

— А теперь все же объясни мне, что произошло, — пытаясь сохранять спокойствие, снова спросил я.

Она не ответила, продолжая буравить взглядом что-то невидимое на полу. Я знал, что мне следует уйти, но… Такова сила мечты, что в ее присутствии голос разума слабеет и становится почти неслышимым в хорале ангельских голосов, доносящихся не из того грядущего, что непременно будет, но лишь того, которого мы жаждем. Я был слишком заворожен образами будущего счастья, чтобы поступить разумно.

— Ответь же мне, Эйлин, — тихо, но твердо повторил я.

Она покачала головой, даже не посмотрев на меня. Я почувствовал, что закипаю. Если я чем-то обидел ее, почему бы не объяснить, в чем дело? Если она боится, что я не пойму, почему так и не сказать?

— Проклятие, Эйлин…

Она вскочила, тяжело дыша, и подошла к столу, опершись о край. На меня она по-прежнему не смотрела. Когда я поднялся следом, Эйлин вдруг обернулась.

— Игнотус, — произнесла она прерывающимся голосом, не поднимая глаз. — Я люблю тебя.

Я задохнулся. Вот оно, волшебство, заключенное в трех словах, — смертоносное заклинание, доступное даже маглам, но едва ли не сильней могущественной магии Пустоты. Если и сохранял я остатки самообладания до этого момента, то теперь с ними было покончено. Я скользнул пальцами в ее мягкие волосы и, наклонившись, поцеловал в губы. По ее телу пронеслась дрожь и, крепко зажмурившись, она подалась мне навстречу — всего на секунду. В следующее мгновение она со сдавленным стоном отскочила от меня и застыла, подняв перед собой руки, словно пытаясь отгородиться. Золотые цветы на ее платье то растворялись, то вспыхивали закатным огнем.

— Прости, — пробормотал я. — Не следовало мне так…

— Все хорошо, Игнотус, — улыбнулась она через силу и отвернулась к стене, где на простой полке стояло несколько старых книг. — Просто я не хотела, чтобы… Что это?

Цветы на ткани приобрели оттенок льда. Она потянулась к одной из книг, между страниц которой торчал уголок пергамента — явно более нового по сравнению с материалом страниц. Я подошел ближе, положив руку ей на талию, и она вздрогнула, испуганно оглянувшись на меня. Неужели теперь она будет бояться каждого моего прикосновения? Мысленно я проклял себя.

— Я, наверное, пойду, Эйлин, — сказал я упавшим голосом и сделал шаг к выходу.

Почему правильные решения всякий раз приходят ко мне слишком поздно? Нельзя было давить на нее. Следовало уйти раньше, дать разобраться в своих чувствах, а не вырывать это признание из ее уст. И уж точно мне нужно было сказать это первым.

— Подожди! — восклинула она, схватив меня за руку. — Смотри. Раньше этого не было.

Все еще в смятении, я обернулся. Эйлин держала в руке свернутый листок пергамента, который вытащила из книги. Оглянувшись на меня, она развернула его и подняла к глазам. Я успел разглядеть написанные черными чернилами буквы латинского алфавита и подошел ближе, чтобы прочесть текст записки. Увиденное меня озадачило.

«143/11 IIE MAG SET VS VENSTACN VTV IILN VFV NVO BVI NNT STOR VSP FOSDVI AER PBTEOC CIEMN RAEI ORNEL CNV JOS RV DDSS ATIMI MMHRII DAMAEC VOIAIT TAMAM SAAN TNT RONON VIRN TTV RESVR TONMI, — гласило сообщение, а вместо подписи внизу стояло лаконичное: — Не верь ей!».

— Что это за язык? — нахмурилась Эйлин.

— Не думаю, что это язык, — покачал я головой. — В каком языке могут идти четыре согласные подряд?

— Тогда… шифр?

— Без сомнения. За исключением последней фразы, конечно. Правда, ее смысл мне тоже не очень ясен.

— Ее как раз понять легко, — пожала плечами Эйлин. — Кто-то просит меня не верить Матери Кали. Кроме нее, я не видела здесь ни одной женщины. Но почему это отправили именно мне? Почему не Кадму?

В задумчивости я почесал подбородок. В самом деле, почему? Само появление записки подобного содержания было удивительным. До этого момента Шамбала казалась мне царством гармонии, пусть даже и находящейся за пределами моего человеческого понимания. Но если и здесь есть разногласия, обман и вражда, то ожидать можно чего угодно. Я нутром ощутил, как покидает меня сладкое чувство безопасности, заполнявшее меня весь прошедший месяц. И странное дело: эта чуть заметная, туманная угроза, от которой по спине едва ощутимо пробежали мурашки, ни капли не огорчила меня. Напротив.

— Если автор записки выбрал именно тебя, чтобы передать сообщение… Если это не было случайным выбором, — проговорил я, — значит, что-то из твоих качеств важно для него. Чем ты отличаешься от нас? Ты женщина. Ты лучше всех нас владеешь трансфигурацией. И ты носишь в своей крови Печать Матерей. Думаю, не ошибусь, если поставлю на последнее.

— Печать… — покачала она головой. — Не печать, а проклятие. Так было бы честно.

— Может быть, не в этот раз. Но наверняка мы узнаем это не раньше, чем сможем понять, что здесь написано. Я знаком с некоторыми греческими шифрами… Но лучше бы поговорить с моими братьями. Вместе будет быстрее.

— Чего же мы ждем? — отозвалась она и потащила меня за руку к двери. — Пойдем, пока они не отправились спать.

В ее глазах сверкнули веселые искорки: недавние слезы испарились без следа. Я бы ни за что не сказал, что она играет со мной, но эти ее перепады настроения… Эйлин встретилась со мной взглядом и, похоже, правильно поняла мои сомнения.

— Игнотус, — сказала она, подойдя вплотную. — Прости, что я так… Ты ни в чем не виноват, и я не отказываюсь от свои слов. Просто я слишком хорошо помню пророчество Валмиры и не хочу стать причиной твоей гибели… и всего прочего тоже.

— Ты и не станешь, Эйлин.

— «Прах будет повиноваться слову той, что войдет в чертоги богини и покинет их, владея даром, которому нет равных, и когда лишится она самого дорогого, что имеет, то кровь окрасит творение ее рук…», — пробормотала она. — Ты, Игнотус, — самое дорогое, что у меня есть. Я не хочу лишиться тебя. Может быть, власть над временем, которую мы обретаем здесь, позволит мне изменить предначертанное. Может быть. Но… что, если нет?

Я со вздохом прижал ее к груди и сказал:

— Пророчество ничего не говорит о том, когда это произойдет, но уж точно не раньше, чем мы покинем это место. Возможно, у нас будет долгая и счастливая жизнь, а умру я лет через сорок в своей постели, окруженный нашими детьми. Разве это плохо?

— Не хочу терять тебя. Ни через сорок лет… Никогда.

Я ничего не ответил. Вечная жизнь — самая древняя, самая отчаянная, самая желанная мечта человека. Мы гоним ее от себя, чтобы не страдать от собственной смертности, но она сильнее. Она все равно возвращается, и отголоски ее мы слышим в древних мифах, в словах пророков о ждущем нас царстве вечной жизни, в детских слезах, когда ребенок впервые осознает конечность своего существования. «Последний же враг истребится — смерть», — говорит святой апостол Павел. Вот она, Смерть, в двух шагах от нас под сводами величественного храма. Враг? Враг, кладущий нам в руки могущество, способное вернуть человека к жизни? «Не верь ей!» — вспомнил я слова странной записки и горько усмехнулся. Кому же тогда верить?

* * *

— Любопытный документ, — сдержанно сказал Кадм, ознакомившись с текстом.

Он сидел за столом у себя в келье, разложив перед собой большую карту Шамбалы, которую выпросил до того у кого-то из монахов. Лист пергамента рядом был испещрен пометками: похоже, мой брат всерьез взялся за изучение места, в котором мы оказались.

— Больше смахивает на дурацкую шутку, — хмыкнул Антиох, вошедший за нами следом. — Жизнь у здешних скучная, вот и развлекаются над гостями.

— Вряд ли, — столь же коротко отозвался Кадм и поднес записку ближе к глазам.

— Я тоже думаю, что тут все серьезно, — добавил я. — Шутки обычно попроще. Да и посмотри на этих монахов, Антиох. Ты думаешь, они умеют веселиться? Амар даже не улыбнулся ни разу, пока мы с ним ехали.

— И фанатично преданы Кали, — кивнул Антиох. — А тут нам предлагают не доверять ей. Чепуха какая-то. Может, это кто-то другой? Рамеш говорил, что к западу отсюда есть горная деревушка. Местные поставляют еду в обмен на помощь в лечении и хозяйстве. Сюда они не вхожи, но что, если кто-то оттуда пробрался? Изгнали какого-нибудь монаха за проступок, вот он и мстит по мелочам.

— Кали уж точно не пострадает от нашего недоверия, — покачал я головой. — Нет, брат, это что-то направленное на нас. Может быть даже, только на Эйлин. Я думаю… Что, если это снова Тень?

— Ты в своем уме, братишка? Богиня распознала бы его в любом обличье.

— А если нет?

— Проклятье, Игнотус, она же богиня! — воскликнул Антиох, как будто божественная природа Матери Кали объясняла все на свете. — Она — Смерть!

— Тут я скорей соглашусь с Антиохом, — подал голос Кадм, отложив записку. — Я долго думал, и, кажется, мне теперь понятны мотивы Тени. Знаете, почему он так хотел, чтобы мы добрались до Шамбалы? Потому что сам войти сюда не может. Ни он, ни его ученик Аспид. Тень желает, чтобы мы изучили здесь нечто, чем он сам не владеет, и надеется получить это знание от нас, когда мы покинем Шамбалу. И потому нам следует быть втройне осторожней на обратном пути. Но здесь, сейчас…

Кадм в задумчивости покачал головой.

— Он же знает магию Пустоты, — возразил я. — Он учился у самой Кали, без сомнения. Что нового мы можем дать ему?

— Как видно, его обучение не закончено, — пожал плечами Кадм. — Лучше спросить об этом у богини. Она должна помнить его.

Я промолчал. В голову лезли непрошеные мысли о том дне, когда мы прибыли в Шамбалу. Десять стражников Голема, которые пришли с нами, и только девять — на обратном пути. И еще эта безумная чародейка Эгзона, застреленная из арбалета сзади. Болт из вороненой стали, ставший моим спасением: где я видел такие раньше? Я ведь видел, это уж точно. Когда-то намного раньше…

В голове у меня что-то вспыхнуло. В доме Вильяма, вот где это было. Точно такой же болт оборвал жизнь старика, и значит, я прав: Тень рядом. Убийца, вероятно, никогда не покидал нас надолго. Убийца здесь, и Кали не видит его. Как это возможно: ускользнуть от внимания самой Смерти?

Быть может, эта деревушка на западе стала ему временным убежищем. Если Кали не наведывается туда, Тень может долго поджидать нас среди местных жителей. Но не лучше ли затаиться в Арберии? Наш обратный путь пролегает через Храм Творения, и, конечно, мы сделаем остановку в замке Круи. Возможностей перехватить нас — море, и незачем рисковать, попадаясь на глаза Кали.

— Одно могу сказать: вряд ли это подстановочный шифр, — пробормотал Кадм, снова склонившись над запиской. — Скорей всего, буквы переставлены без замены.

— В перестановочных шифрах редко используют разбивку на слова, — возразил я, подойдя ближе. — Здесь же…

— Ерунда, — отрезал Кадм. — Смотри сам, Игнотус. Что ты можешь сказать о таких якобы словах, как «mag», «stor», «ornel», «tamam», «ronon»? Да и многих других тоже.

— Набор букв, — пожал я плечами.

— Отнюдь не случайный набор, — усмехнулся Кадм. — Эти слова удобочитаемы, братишка, вот что важно. Как ты думаешь, почему? Много ли шансов, что такое получится при случайной замене букв? И это еще не все.

— Что же еще? — спросил я, не слишком убежденный доводом брата.

— Каких букв тут больше всего? Посчитай Игнотус, не хочу лишать тебя такого удовольствия.

Он протянул мне записку, и я озадаченно скользнул глазами по шифрованному тексту. Ход мыслей Кадма мне становился понятен.

— Чаще всего попадаются буквы I, V, N, T… Много E, O и A.

— Вот именно!. Слишком короткий текст, чтобы делать далеко идущие выводы, конечно… Но я готов биться об заклад, что это обычная латынь. И уж точно не английский и не французский, в них такого количества букв V ни в одном тексте не встретить.

— И эти арабские цифры вначале, — сказала Эйлин. — Что они значат?

— Ключ к шифру, конечно, — отозвался Кадм. — Что-то указывающее на то, каким образом переставлены буквы сообщения. Сто сорок три и одиннадцать, гм… Я должен подумать. Давайте обсудим все утром на свежую голову.

Он поднялся из-за стола, давая понять, что разговор окончен. Человеку со стороны его поведение могло бы показаться излишне грубым, но я прожил под одной крышей с Кадмом достаточно времени, чтобы понимать: брату просто не терпится с головой погрузиться в решение задачи, не отвлекаясь на разговоры с нами. Усмехнувшись, я направился к выходу, потянув за собой Эйлин. Антиох недовольно буркнул себе под нос что-то о любителях задирать нос и, покинув келью, пошел к своему жилищу.

Эйлин взяла меня под руку, и мы неторопливо зашагали вдоль перил, холодно поблескивавших в свете взошедшей луны. Я пытался думать о загадочном шифре, но мои мысли постоянно соскакивали на то, что девушка сказала мне совсем недавно. Догадывался ли я об ее чувствах? Проклятье, да я знал о них: нужно быть слепым, чтобы не видеть, как она смотрит на меня. Но я не верил, что она произнесет эти слова, да еще и раньше меня самого. Чего это стоило ей?

— Так странно, что там арабские цифры… — пробормотала Эйлин, насильно вернув мой ум к загадке. — Мало кто их использует.

Я встал, как вкопанный.

— Что ты сказала?

— Что там арабские цифры в самом начале, — удивленно ответила она.

— Нет… Ты сказала, что их редко используют.

— Но ведь это действительно так! Они удобны, не спорю, но с ними до сих пор немногие знакомы. Даже прошедшие курс нумерологии в Хогвартсе быстро забывают.

— Эйлин, их только называют арабскими, потому что узнали мы о них от арабов. Но придуманы они здесь, на Востоке. В Индии. Здесь их используют повсеместно. Автор записки использовал латынь, чтобы сделать сообщение понятным для нас, ведь расшифровать текст на незнакомом языке — почти невыполнимая задача. Но он, должно быть, не знал римских цифр или ему не пришло в голову их использовать. Автор записки — не Тень. Это кто-то из местных.

Она вдруг весело рассмеялась, глядя мне в глаза. Я почувствовал себя задетым.

— Это глупость, по-твоему?

— Нет, Игнотус, я думаю, что ты прав… — отозвалась Эйлин. — Просто… Ты так похож на своего брата, когда увлечен загадкой. На Кадма.

Она отпустила мою руку и легкой походкой прошагала ко входу в свою келью. Остановившись у входа, она обернулась ко мне и добавила:

— А когда сражаешься, то вылитый Антиох. Я видела в замке Круи. Игнотус, можешь думать о себе все что угодно, но в тебе сочетается все лучшее, что есть в твоих братьях. Ты еще поймешь это.

Слышать такое из уст любимой было приятно, но голос, которым она сказала это… Я подошел ближе и с сомнением проговорил:

— Ты словно прощаешься со мной.

Эйлин порывисто шагнула навстречу, закинула руки мне на плечи и, встав на цыпочки, поцеловала меня в губы. От накатившего дурмана закружилась голова. Я прижал ее к себе, ощущая, как меняется рельеф платья под моими пальцами, повинуясь воле волшебницы, для которой трансфигурация стала продолжением разума и в еще большей степени — чувств.

Не меньше минуты мы стояли так, закрыв глаза. Не знаю, видел ли нас кто-то. Может быть, кто-то видел и, без сомнения, счел, что мы оскверняем храм богини, но в те долгие мгновения мне было все равно. С трудом оторвавшись от ее губ, я пробормотал:

— Я люблю тебя. Давно должен был сказать это… Эйлин из рода Стэнвикс, ты станешь моей женой?

Цветы на ткани ее платья вспыхнули бриллиантами в лунном свете.

— Я бы очень этого хотела, — тихо сказала она и, выпустив меня из рук, отступила. — Доброй ночи, Игнотус.

— Доброй ночи, — прошептал я в уже закрытую дверь.

Я долго не спал той ночью. Слова Эйлин звучали в моей голове, словно какое-то наваждение, заглушая даже громкое пение цикад за маленьким окном. То, как она смотрела на меня, прощаясь у порога, и все, что было до того: почему это казалось настолько тревожным? Только тихий рокот в отдалении, за которым последовало чуть заметное дрожание стен, отвлек меня от этих мыслей. Я никогда не видел сошествия горной лавины, но иногда слышал эти звуки, так странно напоминающие рев исполинского зверя, рвущегося из заточения.

Суеверные маглы, заслышав звуки грома или иного буйства стихии, в страхе перед очевидным проявлением Божьего гнева осеняют себя крестным знамением, чтобы засвидетельствовать свою верность Христу. Но я не видел ни одного опытного мага, который повел бы себя подобным образом, каким бы преданным христианином тот ни был. Ибо магия, как и любая сила, влечет за собой ответственность, и каждый из нас рад сбросить с себя хотя бы часть этой ноши, столкнувшись с чем-то, что много сильнее любого мага. Звук лавины успокоил меня. Сон пришел незаметно и был полон Пустоты.

Пустота окружала меня со всех сторон, и черная бездна зияла над моей головой и под ногами. Казалось, что я падаю — совсем как тогда, во время нашего безумного ночного полета к Храму Творения, — но я не испытывал ужаса и не ждал гибели. «Чувствуй пространство», — донесся голос Матери Кали из темных закоулков памяти, и я понял, что впервые могу выполнить ее указание без помех. Майя, цветная пена на поверхности истинного бытия, больше не туманила мне взор: теперь я имел дело только с Пустотой, с Брахманом. Теперь я видел, и понимание заполняло меня без остатка, сотрясая основы моего существа.

Великий Эвклид, пытавшийся измерить Пустоту и вычислить ее законы, как же не узрел ты бесконечную толщу океана под ничтожной масляной пленкой, которая казалась нам пространством доселе? Вот же эти бесчисленные нити, образующие ткань реальности, неимоверно сложный вышитый ковер, своим рисунком способный посрамить изделия лучших магрибских мастеров, невидимый, но осязаемый и мыслимый. Кажется, я рассмеялся от наступившей легкости, но не услышал своего смеха. Так вот каким видят мир бессмертные боги!

Все, что говорила о пространстве Кали, вдруг сложилось в одно целое, стало частью этого прекрасного ковра, и пусть я пока не мог того же сказать о времени, но я чувствовал: самый высокий барьер позади. Я понял нечто такое, что лежало за порогом человеческого знания. Не это ли ощущал Адам, впервые вкусивший плод с эдемского Древа? Теперь мне достаточно разорвать несколько нитей и заново соединить их в другом порядке, чтобы часть узора, составляющая меня самого, оказалась совсем в другом месте. Я потянул нити, ощутив упругое сопротивление Пустоты, жаждущей быть целостной, и, когда они с тихим звоном оборвались, заново соединил их. Бездна вокруг осталась бездной, но я знал, что Пустота отозвалась на усилие моего разума, изменив свою форму.

— Невероятно, — прошептала Эйлин у меня за спиной. — Я говорила, Игнотус, ты талантлив.

Я обернулся, но не увидел ее лица в кромешной темноте.

— У меня получилось, Эйлин.

— Я знаю. Я была с тобой с самого начала. Но вряд ли я смогу повторить это когда-нибудь.

— Конечно, сможешь. Еще пара занятий у Кали…

— Игнотус. Надеюсь, ты когда-нибудь простишь меня за то, что я сделала.

— За что? — удивился я.

Но ее уже не было рядом, и только нити Пустоты сплетались и расплетались вокруг меня в причудливом танце, который мы зовем реальностью. Во сне все воспринимается иначе, и подчас меня ни капли не тревожит то, что ужаснуло бы днем, когда я бодрствую. Слова Эйлин растворились в этом танце нитей, и я оставался спокоен и сосредоточен, словно за своим старым столом в Годриковой впадине с пером в руках. Я мог бесконечно наблюдать за этими нитями, следовать за ними сквозь тысячи сплетений, все глубже и глубже погружаясь в отрешенность, но никогда не смог бы описать свое путешествие словами. Я — лишь часть этого вечного узора, устойчивое сочетание узлов и пересечений, крохотный фрагмент беспредельного полотна Брахмана, и не нужны никакие слова, только безмолвие и созерцание истинной полноты бытия. Самадхи — так называл это Рамеш.

Но даже самадхи не длится вечно. Пробуждение было резким и болезненным. Я сидел на полу, прислонившись к своей кровати и тяжело дыша, и едкий пот заливал мне глаза. Ущербная луна заглядывала в окошко, дрожа в потоках раскаленного воздуха. Цикады смолкли. Где-то вдалеке тихо скрипнула дверь, и я услышал звук шагов: кто-то осторожно ступал по дощатому покрытию у входа в монашеские кельи. Все еще неспособный сбросить чары оцепенения, наложенные на меня самым причудливым из моих снов, я какое-то время просто слушал, даже не пытаясь встать. Потом, все еще вслушиваясь в происходящее, я осторожно поднялся и, приоткрыв дверь, выглянул наружу.

Чья-то темная фигура в мантии с низко надвинутым капюшоном застыла у входа в келью Эйлин. Меня словно окатили ледяной водой из ведра. Выхватив палочку, я вышел на свет луны и, нацелив оружие на противника, крикнул:

— Стоять! Кто ты такой?

Фигура сделала неуловимое движение. Палочка в моих руках обратилась свинцовым шаром и выскользнула из пальцев, с глухим стуком упав на землю. Незнакомец развернулся и побежал к главным воротам. Что он успел натворить, пока мы спали? Я понесся следом, но сразу же понял, что не успею догнать его раньше, чем он достигнет ворот, а за ними — холмы, поросшие бамбуком и бузиной, где скрыться ночью — проще простого. К тому же, лишившись оружия, многое ли я могу сделать? Мысленно я проклял себя за то, что в первый день в Шамбале снял с пояса меч и оставил его валяться в углу кельи. И все же…

Что-то изменилось. Мир, который я вижу вокруг каждый день, — наваждение, майя. Там, в глубине, это танец нитей, которые, должно быть спряли мойры когда-то, когда само время было молодо. И, если немного потянуть вот эти несколько… Мне почти не пришлось делать усилие.

Выглядело это, словно я посмотрел перед собой сквозь алхимическую реторту с водой. Пространство вспучилось пузырем перед беглецом, и тот, споткнувшись, покатился кубарем по дощатому настилу. Я с удвоенной силой рванулся вперед, стремясь успеть до того, как противник придет в себя. Еще несколько секунд… Таинственный враг поднял голову. Мантия на мне вдруг обратилась металлическими листами: меня словно запихали внутрь бронзовой статуи. Замерев без движения, скованный по рукам и ногам неподатливым металлом, я зашатался и с грохотом повалился на землю.

Где-то за спиной скрипнула дверь, затем другая. Мой противник, не мешкая, вскочил на ноги и, не глядя на меня, вновь понесся к выходу. Я заскрипел зубами от бессилия. Валяюсь тут железным истуканом и решительно ничего не могу сделать. Где вы, нити Пустоты? Почему именно сейчас эту чувство пространства покинуло меня, а мир снова стал самим собой, плоской и скучной картинкой над невидимой бездной Брахмана? Враг уходил все дальше. Я постарался успокоиться. Никаких страстей: они привязывают чародея к майя и мешают видеть глубже. Только ледяной покой и безмолвие, покой, открывающий врата в Пустоту, и ее нити врастают в мое сознание, снова делая меня лишь фрагментом бесконечного узора.

Новое сплетение нитей, меняющее узор действительности. Как просто это происходит в нужном состоянии! На этот раз все было иначе. Никакого пузыря вздутого пространства: просто я сам, покинув металлическую оболочку, оказался на шаг впереди незнакомца, рухнув прямо ему под ноги.

— Ай! — неожиданно высоко воскликнул очень знакомый голос, и злоумышленник, больно врезавшись ногой мне под ребра, свалился сверху, чтобы, не мешкая, тут же вскочить.

— А ну стой! — прорычал невесть откуда взявшийся Антиох, подняв перед собой палочку. — Назови себя!

Подбежавший Кадм ничего не сказал, только нахмурился, глядя на всю эту сцену. Из ниоткуда возник Амар — все с тем же отрешенным выражением лица, значение которого мне теперь было понятно, как никогда. Выскользнувший из темноты Рамеш не отличался такой сдержанностью: его глаза округлились, и он бросил беспокойный взгляд вначале на меня, а затем на Амара. Вокруг нас появлялись монахи: некоторые — мгновенно, иные — неторопливо покидая свои жилища.

— Спокойно, Антиох, — проговорил я, поднимаясь на ноги. — Никаких сражений больше не будет.

— Что тут произошло? — спросил Кадм, протискиваясь вперед.

— Не знаю, — покачал я головой и перевел взгляд на фигуру в капюшоне. — Объясни, Эйлин, что все это значило?

Она откинула капюшон и, всхлипнув, посмотрела мне в глаза, не обращая внимания ни на моих ошарашенных братьев, ни на застывших вокруг монахов. Я вздохнул, обнял ее за плечи и сказал.

— Пойдем. Объяснишь все дома.

«Дома». До чего ж легко сорвалось у меня с языка это слово, относившееся лишь к тесной монашеской келье в бесконечно далекой и бесконечно чуждой стране. Настанет ли время, когда я забуду наш настоящий дом и лучшие годы, которые я некогда провел там? Остается лишь догадываться, что чувствует Эйлин, чей дом в Эксетере теперь стал лишь напоминанием о пережитом ужасе. Она не сопротивлялась, когда я повел ее мимо расступившихся монахов, по-прежнему хранивших молчание. Невольно оглянувшись на центральный храм, я увидел на его ступенях неподвижно застывшую Мать Кали: казалось, что ее пурпурное одеяние светится в лунном свете. Я только надеялся, что произошедшее не заставит ее изгнать нас из Шамбалы навсегда.

Задумавшись, я едва не споткнулся о вывороченные доски настила там, где я изогнул ткань пространства. Моя мантия уже приняла прежний вид, и Кадм швырнул ее мне в руку движением палочки. Следовало бы мне догадаться, кого я преследую, — кто еще обладает такими способностями к трансфигурации? Вернувшаяся к исходной форме палочка закатилась под порог, и пришлось повозиться, извлекая ее оттуда. Я завел Эйлин в ее келью и усадил на кровать, а сам остался стоять рядом с братьями.

— А вот теперь объясни, пожалуйста, — тихо сказал я. — Что ты здесь устроила и зачем?

Эйлин уже успокоилась, хотя отчаяние все еще проскальзывало в ее взгляде. Давить я не стал: просто спокойно ждал ее ответа.

— Разве непонятно? — отозвалась она, опустив голову. — Я собиралась покинуть Шамбалу. Уйти подальше от вас.

Мне словно воткнули кинжал между ребер. Подальше от нас. От меня? Мои ноги вдруг перестали держать меня, и я без сил опустился рядом с Эйлин.

— Покинуть, значит? — эхом повторил я, и глаза мои затуманились от странного жжения. — Я… я думал, ты меня…

— Я люблю тебя, Игнотус, — ответила она, не обращая ни малейшего внимания ни на криво ухмыльнувшегося Антиоха, ни на смущенного Кадма. — Именно поэтому. Я же говорила тебе днем. Пока я рядом, тебе… всем вам грозит смертельная опасность. Ты помнишь пророчество.

Я утратил дар речи. Антиох устало покачал головой, но также ничего не сказал. И только Кадм, нервно рассмеявшись, проговорил:

— Эйлин, с пророчеством так не справиться. Вспомни слова Валмиры. Что бы ты ни делала, пророчество сбудется, просто ты не знаешь, каким путем это произойдет. Греческие трагедии полны таких историй. Мы трое могли погибнуть, преследуя тебя: как тебе такая возможность?

— Но я должна была попытаться, — почти прошептала она. — Я не могу просто… сидеть и ждать вашей смерти. Может быть, оставшись одна, я нашла бы способ избежать судьбы.

— Эйлин, — мягко сказал я, взяв ее руки в свои, — если есть возможность избежать судьбы, то лишь только здесь, в Шамбале. Мы останемся и будем учиться у Матери Кали. Мы познаем природу времени и тогда сможем изменить то, что нам предначертано. Не раньше. Понимаешь?

Она потерянно кивнула, ничего не ответив, но мне этого показалось мало.

— Обещай, что больше не станешь делать таких глупостей, — твердо сказал я.

— Обещаю, Игнотус.

— Вот и славно. Ложись спать, а завтра мы продолжим решать нашу задачу. Если помнишь, задач у нас теперь две. Эта странная записка… Словом, спокойной ночи. На этот раз по-настоящему.

— Спокойной ночи, братья Певереллы, — слабо улыбнулась она в ответ.

За дверью кельи уже никого не было: монахи уже разошлись по своим жилищам. Никто не остановил нас, чтобы задать вопросы о произошедшем, словно в Шамбале каждый день случаются магические поединки и преследования. Не было и Кали на ступенях храма, но я серьезно подозревал, что богиня еще заговорит о ночном происшествии утром, когда мы явимся на очередное занятие.

— Я не хотел лишний раз беспокоить Эйлин, — заговорил Кадм, когда мы отошли достаточно далеко, — ей не помешает как следует выспаться. По-моему, я нашел ключ к шифру.

Я встал как вкопанный.

— Ты смог прочесть сообщение?

— Да как тебе сказать, братишка… Думаю, что да. Это действительно латынь. Но я все еще не уверен. Там есть незнакомые слова, да и в целом смысл сообщения по-прежнему ускользает от меня. Возможно, это был лишь первый слой шифра.

Так я и думал! Кадм, столкнувшийся с очередной загадкой, так просто не уляжется спать: для начала он вытянет из нее все, что можно. Несмотря на то, что в нашей семье с шифрованными сообщениями и манускриптами имел дело преимущественно я, именно Кадм нередко был тем, кто первым постигал их смысл. Его причудливое мышление, способное совершать парадоксальные, но в конечном итоге верные перескоки от фактов к объединяющей их истине, разрушало внешне непрошибаемую стену любой тайнописи подобно осадному орудию. Почти не было шифров, устоявших перед его натиском. Мне же всегда не хватало этой маленькой толики безумия, чтобы сделать несколько шагов вслепую, за пределы известных мне методик.

— Не томи, Кадм, — сказал я. — Что за сообщение и как тебе удалось его прочесть?

— Давай поговорим об этом завтра, Игнотус. Возможно, у меня появятся новые идеи к утру.

На сей раз взвился уже Антиох.

— Да ты никак издеваешься! Не только Эйлин надо выспаться. Не знаю, как Игнотус, но лично я точно теперь не засну. Рассказывай, что выяснил, если не хочешь отведать Империуса.

— Ты же знаешь, на мне не сработает, — усмехнулся Кадм, открывая дверь в свою келью. — Ладно. Входите. И вот еще что…

Он замялся. Подгонять его я счел излишним: просто вошел следом и терпеливо ждал, пока мой брат справится с сомнениями.

— Словом, мне кажется, лучше пока ничего не говорить Эйлин. Не только ради ее спокойствия. Ты сам видел: она способна на необдуманные поступки.

— У меня нет никаких тайн от нее, — пожал я плечами. — Даже если бы я хотел, она — стихийный легилимент, помнишь? Стоит мне увидеть твою страшную тайну во сне…

— Решай сам, Игнотус, — отозвался Кадм. — Но вначале послушай меня. И ты, Антиох, тоже. Возможно, это по твоей части.

Он подошел к столу, где лежал исписанный латинскими буквами пергамент. Буквы складывались в столбики разной ширины, некоторые их последовательности были обведены чернилами, словно имеющие особенно важное значение.

— Как я уже говорил, идею о том, что это подстановочный шифр, я отбросил сразу, — сказал Кадм. — Но тогда мы наверняка имеем дело с перестановочным шифром: мне трудно представить себе возможность сохранить частоту букв, характерную для языка, как-то иначе.

— Но пробелы между слов… Разве их сохраняют при перестановках? — с сомнением спросил я.

— Я говорил тебе: многие из «слов» слишком похожи на настоящие слова — их легко прочесть. В этом и разгадка: неведомый автор просто сгруппировал буквы так, чтобы получилось побольше удобочитаемых сочетаний. Не знаю, хотел ли он усложнить нам жизнь или же облегчить ее себе, но уверяю тебя: на пробелы можно не обращать никакого внимания. Это просто мусор: умей отделять его от действительно важного, братишка. Значение имеют сами буквы и их последовательность.

— И как же тебе удалось восстановить их исходное расположение? — подал голос теряющий терпение Антиох.

— Арабские цифры в начале первой строчки, конечно. Сто сорок три по одиннадцать. Смотрите сюда. Игнотус, попробуй свои силы. Сможешь понять, к чему эти цифры относятся?

Он положил передо мной записку и обратил ко мне вопросительный взгляд. «143/11 IIE MAG SET VS VENSTACN…», — вновь прочел я, посмотрев на первую строчку. Где-то глубоко внутри сознания забрезжила догадка.

— Сколько всего букв в этом сообщении? — спросил я, склонившись над столом. — Ты считал?

— Конечно, — довольно кивнул Кадм. — И ты мыслишь в нужном направлении. Их сто сорок три, не считая самих цифр.

— Значит, второе число…

— Не просто второе число. Оно отделено косой чертой, Игнотус. Сто сорок три по одиннадцать. Нам нужно записать буквы сообщения по одиннадцать в ряд. Не буду лишать тебя удовольствия сделать это самостоятельно. Советую писать их в столбик — так легче будет перейти ко второму шагу.

Я уселся за стол под пристальными взглядами братьев и подвинул к себе чернильницу. Взяв чистый лист бумаги, я стал аккуратно переписывать на него первые одиннадцать букв сообщения, стараясь, чтобы получился ровный столбик. Покончив с этим, я построил второй столбик из следующих одиннадцати букв. И третий. Уже на четвертом я понял, что у меня получается. Когда все буквы были записаны, передо мной оказался прямоугольник из одиннадцати строк и тринадцати рядов:

I N V T E R O M O N T

I S F O R A S M I T T

E T V R P E R H A N V

M A N V B I V R I T R

A C V S T O D I T R E

G N O P E R D I T O S

S V B F O N S D A N V

E T V O C E S A M O R

T V I S C L A M A N T

V I N D I C T A M V O

S I N V E N I E S I N

V L T I M V M C A R M

E N S A N I I V A N I

— Вот, собственно, и все, — довольно улыбнулся Кадм. — Шифр оказался простейшим, а исходное сообщение — перед тобой, нужно лишь заново расставить пробелы.

Я скользнул взглядом по прямоугольнику, и начал строчка за строчкой переписывать заключенный в нем текст. Первые же слова заставили меня озадаченно нахмуриться. «В утробе горы»? Что это значит? Тряхнув головой, я записал сообщение целиком, получив записку, немногим более ясную, чем до расшифровки. Исходный текст гласил:

«IN VTERO MONTIS FORAS MITTETVR PER HANVMAN VBI VRITRA CVSTODIT REGNO PERDITOS SVB FONS DANV ET VOCES A MORTVIS CLAMANT VINDICTAM VOS INVENIES IN VLTIMVM CARMEN SANIIVANI». ⁽¹⁾

— Переведи, — кивнул мне Кадм.

— «В утробе горы, брошенной Хануманом, — медленно прочел я, — где вечный Вритра хранит погибшее царство под источником Дану и голоса мертвых взывают об отмщении, найдешь ты последнюю песнь Сандживани». Хануман? Вритра? Что все это значит, Кадм?

— Не имею представления. Как я уже сказал, это может быть лишь первым слоем. Может быть, но не обязательно.

— Тогда почему ты не хотел показывать сообщение Эйлин? Здесь нет ничего ужасного или… Проклятье, да здесь вообще ничего нет: чепуха какая-то.

Кадм попытался вздохнуть, но вместо этого протяжно зевнул и почесал лоб тыльной стороной ладони.

— Я не уверен, Игнотус. У меня сейчас нет ничего, кроме смутных догадок. Ты же знаешь, как работает мой ум. Я бреду впотьмах от одного светлого пятна к другому, и понятия не имею, куда это приведет меня, до тех пор, пока приду. Но вспомни вторую часть записки, которая не была зашифрована. «Не доверяй ей» — понятно, кому именно предлагают здесь не доверять. А теперь подумай: некто просит нас не доверять Кали, а потом говорит, что в каком-то погибшем царстве мы найдем… что-то, должно быть, очень ценное. Не хочет ли он сказать, что эта великая ценность сможет дать нам то, чего мы не получим от Кали, несмотря на все ее обещания?

— Может быть и так, — неуверенно пробормотал я. — Но Эйлин… При чем здесь она?

— А вот здесь мы вступаем на самую зыбкую почву, брат. Что местные могут знать об Эйлин, как ты думаешь?

— Думаю, ничего. Только то, что она чародейка с Запада.

— Вот именно. И еще то, что у вас с ней… особые отношения. Прости, но это в глаза бросается, и уже очень давно.

Я отчего-то почувствовал себя задетым.

— И что из этого? — резковато спросил я. — Вряд ли наши отношения могут послужить поводом…

— Еще как могут. Смотри глубже, Игнотус. Мы прибываем в поселение, где живет только одна женщина. И какая! Прекрасная и могущественная. Богиня — в буквальном смысле, а не в иносказании. С первого же дня наше внимание поглощено Матерью Кали — и твое внимание тоже, братишка, не отрицай это.

— У меня и в мыслях не было!..

— А я и не утверждаю ничего подобного. Эйлин тоже ведет себя очень достойно: ее не в чем упрекнуть. Однако же ее легче, чем любого из нас, убедить в том, что Кали не заслуживает доверия. И вот мы видим в записке, адресованной именно ей, призыв не доверять… Ты можешь передать Эйлин все, что узнал сегодня. Как я уже сказал, решение принимать тебе. Но автор записки, похоже, крайне нуждался в том, чтобы мы не имели никаких дел с богиней, и это беспокоит меня, даже если он говорит правду в конечном счете. А Эйлин… — Кадм покачал головой. — Словом, она может уцепиться за новую идею, даже если все мы решим иначе.

Кадм, как всегда, бил в цель каждым словом: убедительности ему было не занимать, хотя все внутри меня протестовало против подобных выводов. Не найдя достойного ответа, я лишь мрачно кивнул и, чтобы отвлечься от невеселых мыслей, спросил:

— Как же мы поступим? Все эти имена в записке, которые лично мне ни о чем не говорят: сложно догадаться о смысле, не зная, к кому они относятся.

— Поспрашиваем у монахов, — вмешался Антиох. — Ну чего ты так смотришь? Если даже это нечто запретное, мы ведь чужестранцы, нам простительно любопытство. Скажем, мол, слышали где-то в разговоре… Я мог бы также сбегать в ту западную деревушку, тамошние жители — наверняка более словоохотливы, чем эти молчуны с посохами.

— Отличная мысль, — кивнул Кадм. — Займись этим, брат. Ты, Игнотус, можешь попытаться разговорить монахов, язык у тебя недурно подвешен. Только не спрашивай слишком уж много за раз, чтобы подозрений не вызвать. Ну, а я тем временем покопаюсь в книгах и картах. Не исключено, что все эти имена ссылаются на местные легенды или даже самые настоящие исторические события.

Антиох громко зевнул и распахнул дверь.

— Уже не сегодня, — сказал он, выходя за порог. — Приятных снов.

Я помедлил, и Кадм, уже собравшийся было улечься спать, заметил это.

— В чем дело, Игнотус?

— Что, если нам вообще не следует решать эту загадку? — пробормотал я. — Что, если это еще одно испытание, за которым стоит сама Кали? Мы оба знаем одну очень похожую историю.

— Плод с Древа познания? — усмехнулся Кадм. — Вкусивший его немедленно изгоняется из рая, навсегда лишившись вечной жизни. Понимаю, о чем ты. Кали может проверять нашу верность или целеустремленность, или что угодно еще, подсунув нам то, что способно сбить с пути.

— И что ты думаешь об этом?

Кадм пожал плечами и, опустившись на подушку, закрыл глаза.

— Думаю, что это не так, — сказал он наконец. — Я могу ошибаться, да. Но знаешь, Игнотус… Мы смогли добраться сюда во многом благодаря тем же качествам, которые теперь снова заставляют нас отправляться в неведомое. Мать Кали должна понимать это.

— Однажды наши предки утратили Эдем из-за этих качеств, — покачал я головой. — Нам всегда мало того, что мы имеем. Даже когда мы в раю. Почему, Кадм?

— Наверное, потому что мы люди, — пробормотал он. — Не боги. Не ангелы. Мы просто люди. Даже в раю мы всегда будем видеть сны о чем-то за его пределами. Всегда будем следовать за ними.

Я раскрыл рот, чтобы пожелать брату спокойной ночи, но он уже крепко спал. Пол под ногами слегка дрогнул, и откуда-то из неведомой дали донесся тихий рокот, похожий на утробное ворчание исполинского зверя. Осторожно прикрыв за собой дверь, я вышел под ночное небо Шамбалы.

1) В классической латыни буква V использовалась для обозначения гласной «у» и согласной «в» (с чем и связано преобладание этой буквы в латинских текстах), а буква U изначально использовалась как иной вариант ее начертания. Раздельно они стали использоваться только в конце XIV века. Также отсутствовала буква W. Буква J стала использоваться для обозначения иного звука еще позже — в XVI веке. Поскольку время действия — XIII век, Певереллы имеют дело с ранней классической латынью. В современном написании текст записки выглядел бы немного иначе:

«IN UTERO MONTIS FORAS MITTETUR PER HANUMAN UBI VRITRA CUSTODIT REGNO PERDITOS SUB FONS DANU ET VOCES A MORTUIS CLAMANT VINDICTAM VOS INVENIES IN ULTIMUM CARMEN SANJIVANI»

Вернуться к тексту

Теперь я даже не могу вспомнить, сколько дней или недель прошло с того разговора. Время в Шамбале имеет отчетливый привкус вечности, и движение солнца по небосводу кажется столь же умозрительным, как на выцветших иллюстрациях старых книг. Я не чувствовал изменений, даже понимая умом, что они происходили, и самые серьезные — внутри нас самих.

Мы постепенно претворяли свои планы в жизнь, но, казалось, не двигались с места. Антиох дважды посетил безымянную западную деревню, но сразу же столкнулся с проблемой: никто из местных жителей, кроме старейшины по имени Шанкар, не знал ни греческого, ни латыни, а об английском или французском местные крестьяне даже не слышали. Шанкар, с другой стороны, оказался крайне приземленным хозяйственником, и высокие материи не заботили его даже слегка. Услышав имена Ханумана, Вритры и Дану, он озадаченно пощипал жидкую бородку и припомнил только, что слышал нечто подобное в пересказе «Рамаяны».

Сам я, попытавшись заговорить с Амаром, в последний момент оробел: этот монах — слишком приближен к богине, и если он сочтет странными мои расспросы, то не замедлит передать их своей госпоже… Так мне показалось тогда. Дважды я спрашивал и у прочих, но оба раза в ответ получил лишь пожелание не занимать свой ум праздными мыслями, а сосредоточиться на учении Кали. Эйлин почти не отходила от меня, и как ни приятно мне было ее общество, я не мог сколько-нибудь активно вести расследование незаметно от нее.

Учеба в храме — напротив, становилась все более успешной с каждым днем. Сломав первый, самый тяжелый барьер, мы с головой погрузились в ранее неведомый мир магии Пустоты. Больше всего меня удивило, что, наверное, впервые в жизни я смог превзойти своих братьев, раньше, чем они, овладевший основами этого искусства. С первыми успехами пришла уверенность в своих силах, а все прочее мы день ото дня получали на занятиях у богини.

— Очень хорошо, Игнотус, — кивнула Кали, когда мраморный шар, лежавший на полу, материализовался у меня в руке. — Следующее задание может показаться тебе сложнее. Перемести свет.

Моей самодовольной улыбки — как не бывало. О чем она говорит? Разве это возможно? С полминуты я ошарашенно смотрел на нее, не зная даже, как приступить к задаче, а после вымолвил:

— Свет? Но ведь свет — это же… это…

— Это движение крохотных частиц в пустоте. Очень быстрое движение. Ты не в силах разглядеть его, но разве ты нуждаешься в глазах, чтобы управлять пустотой? Ты уже видел, как искривление пространства и времени влияет на свет. Нужно лишь пойти немного дальше.

— Я не понимаю, Мать Кали. Прости. Что я должен сделать?

Мраморный шар исчез из моей ладони и появился, зависнув над полом, в двух футах слева. Яркий солнечный свет, пробиваясь через узкое оконце под самым потолком, теперь падал на шар, очерчивая вытянутую округлую тень на каменных плитах.

— Шар стоит на пути солнечного света, — ответила Кали, и в ее голосе не слышалось ни капли раздражения от моей непонятливости. — Часть лучей поглощается поверхностью шара, поэтому ты видишь тень на полу. Твоя задача — заставить тень исчезнуть. Помоги падающему свету переместиться за шар без помех.

Крохотные частицы. Это не укладывалось в моей голове. Я не подвергал сомнению слова богини, знающей об устройстве мира бесконечно больше меня, но свет… Как тогда он проходит сквозь твердое стекло? Я представил себе струю мелкого и невесомого песка, бьющего из окна со страшным напором. Вот песчинки падают на покоящийся в воздухе шар, беспорядочно отскакивая во все стороны. Как эта картина отличалась от привычных представлений Платона о чувствительных нематериальных лучах, испускаемых человеческим глазом! Мне лишь нужно создать разрыв пустоты, чтобы эти частицы, провалившись в него, оказались по ту сторону шара. Это не выглядит столь уж сложным, верно?

Я сосредоточился. Вначале ничего не произошло, и я было усомнился, что нахожусь на верном пути, но, внимательно взглянув на парящий шар, понял, что воздействие удается. Луч света сузился, а световое пятно на поверхности шара стало ярче. Приложив еще больше усилий, я сжал луч света в крохотное пятнышко, а затем в ослепительную точку. Еще усилие — и точка исчезла, а на смену ей пришло растущее пятно черноты.

— Хорошо, Игнотус. Но в этой задаче мало исказить пространство. Разорви его. Ты уже делал это раньше.

Я сделал глубокий вдох. Ничего сложного. Я с легкостью делал это во сне и наяву, перебрасывая камни и самого себя за много футов. Неужели у меня не получится с какими-то невесомыми частицами? Вот эти нити, из которых соткана реальность. Невероятно прочные — и все же послушные человеческому разуму, знающему, как с ними совладать. Разорвать и соединить, не пытаясь при этом объять мыслью всю картину происходящего, а просто чувствуя ее.

Пустота дрогнула от моего ментального усилия, отозвалась мелкой рябью пространства и повиновалась. Мраморный шар скрылся в темноте, и тень его на каменном полу исчезла.

— Получилось! — не удержался я от восклицания, сразу же утратив сосредоточенность.

Пространство задрожало и вернулось к привычному виду. Кали взмахнула ладонью, отправив мраморный шар в небытие, и обратила ко мне взгляд.

— Ты понимаешь значение того, что только что сделал, юный чародей? — спросила она.

— Конечно! Теперь я могу перемещать не только обычные предметы, но и свет!

— Как это поможет тебе?

— Я… Ну… Это интересно само по себе, и я…

— Игнотус, то, что видишь ты, и то, что видят другие люди, определяется движением света в пустоте. Управляя этим движением, ты можешь заставить окружающих видеть то, чего нет в действительности, — сказала она и умолкла, давая мне возможность обдумать эту мысль. — И, что не менее важно, ты можешь заставить их не видеть то, что есть. Ты только что заставил исчезнуть тень, помнишь?

— Значит… — пробормотал я, и моя мысль лихорадочно заработала. — Значит, если окружить человека барьером, который перемещает лучи света на противоположную сторону, он станет невидимым! По-настоящему невидимым. И никакие дезиллюминационные чары не смогут с этим сравниться!

— Верно. Но и сам он утратит способность видеть, поскольку свет больше не достигнет его глаз.

От досады я прикусил язык. А ведь уже успел вообразить себе совершенную мантию невидимости, которой нет и не будет равных. Но нет. Ничто не дается просто так. Быть совершенно невидимым — полезное умение, но платить за это полной слепотой — сомнительная сделка. Кадм рядом со мной усмехнулся. Уж он-то с его умом наверняка осознал все последствия применения нашего нового знания.

— Не огорчайся так, Игнотус, — мягко сказала Кали, и снова мне показалось, что она едва заметно улыбается, одним взглядом, но не изгибом губ. — Нет такого препятствия, которое неподвластно разуму. Просто знай, что иметь силу — это еще не все, даже если речь идет о власти над Пустотой. Думай. Всегда думай о том, как применить силу, и тебе не придется жалеть о сделанном выборе, каким бы тяжелым он ни был.

Думай. В моей памяти снова возникла гостиница «Милая леди», и Амар, излагающий суть учения своей богини. Когда сила тебя оставит, когда сердце обманется… Смогу ли я стать подобным Кадму, обрести такую силу и живость ума, чтобы хоть в малом последовать этому совету?

— Тебе приходилось делать тяжелый выбор, Мать Кали? — неожиданно заговорила Эйлин.

Ее голос был сух, а взгляд — колюч, едва ли не враждебен. Неужели Кадм оказался прав, и богиня заставляет ревновать мою возлюбленную? Кали ответила долгим непроницаемым взглядом, а потом кивнула.

— Конечно, Эйлин. Очень много раз.

— И твой выбор заставлял людей… умирать?

Сердце у меня упало. Сейчас произойдет что-то непоправимое.

— Эйлин! — попытался я вмешаться. — Ты же говоришь с самой…

— С самой Смертью, да, — все так же сухо ответила Эйлин. — И потому мне непонятно…

— Если у тебя есть вопросы, я отвечу на них, — безмятежно отозвалась богиня.

— Почему ты Смерть? Ты добра к нам, — сказала Эйлин. — Я, как ни старалась, не смогла увидеть в тебе ни капли тьмы. Это как-то связано с тяжелым выбором, который ты сделала?

Кали опустила голову и погрузилась в молчание, как нередко делала, отвечая на важный вопрос. Иногда мне казалось, что молчание — и есть настоящий ответ, значащий больше, чем слова, который за ним следуют. Богиня знала цену молчанию.

— Ты проницательна, Эйлин из рода Стэнвикс, — заговорила наконец Кали. — Но знай, что слова могут иметь больше одного значения, и не всегда эту двойственность легко передать на твоем родном языке. Мое имя, Кали, может означать «смерть», это правда. Но еще это означает «время», потому что нет ничего более смертоносного.

Я был потрясен открывшейся мне правдой. Время! Не Смерть, но Время! Почему же она безропотно приняла заблуждение собственных служителей? Даже Амар, ее правая рука, говорил о ней именно как о воплощении смерти.

— Так ты… богиня Времени? — выразил всю глубину моей ошарашенности Кадм. — Мы… не знали.

— Я Время, — ровно сказала Кали. — Я Смерть. Занятие окончено, дети мои.

В глаза мне ударил солнечный свет, не сдерживаемый никакими барьерами в пустоте. Мы стояли на краю бамбуковой рощи, где любила гулять богиня, и рядом не было ни души: только разносился в воздухе тихий скрип стволов и шелест листьев.

* * *

В тот вечер нашим поискам суждено было сдвинуться с мертвой точки. Антиох по своему обыкновению полетел в деревню, которую местные жители беззастенчиво называли Шамбалой, ничуть не опасаясь вызвать гнев богини. Кадм уединился в своей келье, где пытался изучать санскрит по имеющимся книгам. Я же, прогуливаясь с Эйлин недалеко от храма, услышал голоса, доносившиеся из-за массивного изваяния, изображавшего свирепого снежного барса.

Голоса я узнал сразу: они принадлежали Рамешу и Амару, которые о чем-то спорили. Кадм, возможно, смог бы уловить суть их размолвки, но для меня язык монахов так и оставался непроизносимой тарабарщиной. В одном я был уверен — в чувствах, которые владели собеседниками. Монахи Кали отличались сдержанностью, и Амар преуспевал в искусстве сохранять невозмутимость больше всех прочих. Молодой Рамеш — другое дело. В силу ли возраста или врожденных особенностей, но он казался мне чуточку человечней прочих обитателей Шамбалы.

— Кали маа ке рехеси кевал уси ке хейн! — гневно воскликнул Рамеш.

— Йе Кали маа-ка фейсала хей, ап нахин, — твердо ответил Амар и вышел из-за изваяния, едва не столкнувшись с нами.

Коротко кивнув мне, он исчез — переместился сквозь Пустоту в неизвестном направлении. Меня, как и раньше, восхищала та легкость, с которой ему давалось управление пространством, только теперь я замечал эти тончайшие изменения ткани, из которой соткана реальность.

— Что случилось, Рамеш? — спросил я оставшегося участника разговора.

— Ничего особенного, Игнотус, — улыбнулся в ответ монах, но даже ребенок заметил бы, насколько вымучена эта улыбка. — Небольшая дискуссия.

— Это из-за нас? — нахмурилась Эйлин. — Когда мы только прибыли, здесь не было таких… споров.

— Что вы! — отмахнулся Рамеш и тяжело вздохнул. — Это у нас уже давно. Вам вряд ли будут интересны наши… теологические разногласия.

— Ну, если это секрет… — развел я руками.

— Нет, конечно. Просто в двух словах не расскажешь: за этим нашим спором стоят тысячи лет истории. Но самое главное, в чем мы не можем согласиться, — это отношения к знаниям.

— К каким именно?

— К знаниям вообще. Наша Мать Кали владеет сутью вещей, ее знания беспредельны. Но она богиня и мыслит, как богиня. То, что есть обыденное знание для нее, для простого человека может стать… сокрушающим. — Увидев непонимание на наших лицах, Рамеш снова вздохнул и пояснил: — Иными словами, я считаю, что есть опасные знания. Смертельно опасные. Не предназначенные для людей, для которых они станут погибелью. Их следует бережно хранить, но ни в коем случае не распространять. Тысячи лет назад именно люди, вооруженные знаниями богов, выпустили на волю демонов Рактавиджи — так говорят наши легенды. Если бы не Мать Кали, на этом история нашего мира могла бы закончиться.

— Я слышал эту легенду от Амара, — кивнул я. — Но, должно быть, он делает из нее какие-то иные выводы.

— Он не делает их вообще, — с досадой бросил Рамеш. — Амар — великий монах, но… С ним невозможно спорить. Он просто не слушает.

— Но каково его мнение?

— Нет у него своего мнения. «Как поступать с опасным знанием, — решать Матери Кали, а не тебе». Вот и все, что можно от него добиться.

Рамеш покачал головой и через силу улыбнулся.

— Да вы не обращайте внимания. Возможно, Амар прав: мудрость Кали — беспредельна, и в конечном итоге она все делает во благо. Просто… иногда я не нахожу себе места от таких мыслей, и тогда мне кажется, что Мать Кали — слишком чиста и возвышенна, чтобы видеть всю грязь и ничтожество, заключенные в человеке… Словом, забудьте. Спасибо, что выслушали, но не обременяйте себя этой ношей.

Он неловко поклонился, сложив руки перед собой, и направился ко входу в храм. Эйлин молча взяла меня под руку, и мы медленно пошли к ряду строений, где располагались наши кельи. Да уж, земной рай, как выяснилось, хранил немало тайн и тлеющих разногласий. Наверное, иначе и быть не может в любых местах, населенных людьми, даже если управляют ими боги.

На мгновение заслонив закатное солнце, в небе пронесся стремительный силуэт Антиоха, припавшего к метле. Мой старший брат сделал крутой вираж и приземлился у входа в келью Кадма. Только слепец не заметил бы спешки и волнения на его лице. Завидев нас, Антиох махнул рукой в знак приветствия и скрылся за дверью. Что-то произошло: обычно он возвращался заметно позже захода солнца.

Я ничего не ответил на вопросительный взгляд Эйлин, только нежно поцеловал ее у входа в келью, прижав к себе и стараясь не видеть сомнения в ее глазах. Чувствуя себя предателем, я зашагал к жилищу Кадма, где по негласной договоренности мы собирались, чтобы обсудить свои успехи — начисто отсутствующие, впрочем, — в решении головоломки, подкинутой неизвестным. Тайна встала стеной между мной и Эйлин, и с каждым днем я все больше ненавидел и проклятую записку, и ее автора.

— …До сих пор не знаю, кто такой Вритра, — донесся из-за двери голос Антиоха, — и где именно… А, Игнотус? Входи. Есть новости.

— Выкладывай, — сказал я, присев на край кровати рядом с Кадмом.

— Сегодня из-за южных гор вернулись торговцы: несколько раз в год они выбираются во внешний мир, чтобы закупить то, что местные не могут делать сами. Ковры, бабские побрякушки, специи и тому подобная ерунда в основном. Но среди прочего были несколько книг той самой «Рамаяны» для кого-то из жителей. Я даже не подозревал, что кто-то там помимо старейшины умеет читать.

— Так ты что-то нашел в этих книгах?

— Ну, не сам, конечно. Пока местные разбирали товары, Шанкар по моей просьбе отыскал то место, где говорится про Ханумана с горой, и перевел для меня. Это миф, конечно, но там есть то, что нам способно помочь.

— Так рассказывай же!

— А я что делаю? Слушай, не перебивай. Хануман — это имя какого-то их бога или полубога, я так и не понял. Когда в страшной битве некий Индраджит нанес смертельную рану еще одному божеству по имени Лакшмана, на помощь последнему и пришел Хануман, который отправился к далекой горе Гандхамардан, где, как ему было известно, произрастала целебная трава, называемая «сандживани»…

— Сандживани! — не удержавшись, вскричал я. — Это же было в записке!

— Ты будешь слушать или нет? — поморщился Антиох. — Эта трава, как считалось, может не только исцелять смертельные раны, но и возвращать мертвых к жизни. Однако Хануман не знал, как она выглядит, поэтому поднял в воздух гору целиком и бросил ее на поле боя рядом с поверженным Лакшмана. Тот смог указать на нужное растение и был исцелен. Вот! Возможно, я нашел бы упоминания и прочих имен, но терпение старейшины было на исходе, а объем книг — таков, что поисков там на месяц.

— И ты думаешь, этот миф нам чем-то поможет? — засомневался я. — Я не вижу здесь ничего, кроме двух новых имен.

— Трех имен, Игнотус, — спокойно возразил Кадм. — Индраджит и Лакшмана нам не интересны, в записке ничего о них не говорится. Речь идет о горе, брошенной Хануманом, и теперь мы знаем ее имя — Гандхамардан.

— Ты знаешь, где ее найти?

— А чем я, по-твоему, занимался все это время? Вот самая подробная карта окрестностей Шамбалы, я выпросил ее у Рамеша. Смотри…

Он отодвинул чернильницу и развернул объемистый свиток из толстого пергамента. Скользнув глазами по изображению, он уверенно ткнул в изображение холма к северо-западу от храма. Под ним располагалась чрезвычайно тонкая и причудливая вязь незнакомых мне символов санскрита.

— Я не знаток этого языка, но прочесть название вполне способен, — продолжал Кадм. — Это Гандхамардан, братья мои. Возможно, это ничего не значит: нередко горы и реки получают одинаковые имена независимо друг от друга. Уверен, в мире найдется немало Северных озер или каких-нибудь Железных гор. Но к чему подкидывать нам сообщение, которое ссылается на что-то очень далекое? Нет. Я уверен, автор записки хотел, чтобы мы побывали на этой горе.

— Зачем тогда использовать тайнопись? Сказал бы напрямую, — хмыкнул Антиох.

— Возможно, принял меры на тот случай, если записку перехватят, — пожал плечами Кадм. — Но лично мое мнение… Он хотел быть принятым всерьез. Шифр не был по-настоящему сложным, мне попадались и много более изощренные. Однако мы потратили время и силы на его расшифровку и тем самым закабалили сами себя. Теперь нам будет непросто все бросить и оставить загадку нерешенной.

— Может быть, так и следует сделать? — пробормотал я.

В памяти всплыл спор Рамеша с Амаром о знаниях, способных убить. Не отправляемся ли мы в погоню за таким знанием, если даже мифы говорят о его принадлежности бессмертным богам — не людям?

— Может быть, Игнотус, — кивнул Кадм. — Но скажи мне честно: ты пойдешь на это? Остановишься на полпути? Оставишь за спиной тайну, которую мог постичь, затратив немного усилий?

Я не ответил, но это и не требовалось: мой брат знал меня лучше, чем я сам. В чем-то мы очень разные, но у нас немало общих черт, и в одном мы уж точно едины. Никто из нас не остановится. Может быть, Рамеш прав, и знание может быть губительным. Но прав и Кадм. Мы люди, и потому всегда будем видеть сны о чем-то большем.

— Вылетаем сегодня? — спросил я.

— А чего ждать? — отозвался Антиох. — Встречаемся у бамбуковой рощи после полуночи. Посмотрим, что там за чудесная травка на этом Гандхамардане.

Из кельи Кадма я вышел со странным чувством обреченности. Как ни справедливы были суждения Кадма о человеческой природе, заставляющей нас идти до конца в поисках ответов, при мысли о том, что чей-то разум точно рассчитал наши последующие действия и намерения, мне становилось неприятно до гадливости. Как я могу оставаться искренним в своих поступках, если моя искренность — не более, чем ингредиент на чьих-то алхимических весах? Ингредиент в зелье, о котором я ничего не знаю, вот что самое ужасное. Когда сердце обманется… Не об этом ли говорил Амар?

Дожидаясь полуночи, я не находил себе места. Дважды я порывался выйти наружу и прогуляться, но там я мог встретить Эйлин. Мне отчаянно хотелось ее увидеть, прижать к себе и не отпускать, поделиться сомнениями и услышать в ответ, что я обязательно найду выход. Но взвалить это бремя на близкого человека? Я просто не мог. Но и солгать, глядя ей в глаза, сил моих не было, поэтому я сидел в своей келье за столом, пытаясь записать основные этапы нашего путешествия и время от времени утирая проступившие на лбу капли пота.

Когда в воздухе разнесся короткий звон гнусавого гонга, возвещавший наступление полуночи, я со вздохом облегчения отложил до смерти надоевший пергамент и метнулся к выходу. Осторожно приоткрыв дверь, я прислушался. В полной тишине скрипнула дверь, потом другая: мои братья покинули жилища. Выходя, я не отказал себе в удовольствии опробовать новые способности и вытянул руку, в которой тотчас же появилась метла, едва не угодив мне в лоб: с углом поворота я все еще управлялся не слишком уверенно.

Мы шли в молчании один за другим до тех пор, пока территория храма не осталась в сотне футах позади. Только тогда братья замедлили шаг, чтобы я нагнал их. Невольно я оглянулся: не наблюдают ли за нами? Но позади были только темные силуэты причудливых зданий, а если кто и следил за нашей подозрительной вылазкой, то ничем не выдал своего присутствия. Молчание, однако, становилось невыносимым, и я поспешил его нарушить.

— Кажется, я понимаю, откуда в Шамбале могли взяться такие интриги, — вполголоса проговорил я. — Сегодня у меня на глазах Рамеш и Амар спорили… И я думаю, что их спор имеет прямое отношение к нашей задачке с шифром.

Я кратко пересказал им все, что услышал от Рамеша. К моему удивлению, Кадм не стал спорить, только сдержанно кивнул и спросил:

— Так ты полагаешь, что мы идем сейчас за тем самым опасным знанием, о котором говорил Рамеш?

— Нахожу это возможным. Если среди монахов нет единства в том, следует ли нам знать какие-то их секреты, один из них вполне мог тайно передать нам то, что другие, вроде Рамеша, желают скрыть.

— Думаешь, это Амар?

— Только не он. Амар слишком предан Кали. Как он мог требовать не верить ей? Если только…

— Если что?

Я открыл было рот, чтобы ответить, но слова застряли в горле. Догадка, пришедшая мне в голову, вспыхнула смоляным факелом, и в ее свете вся моя нить рассуждений вдруг предстала набором заблуждений. Мы с самого начала пошли не тем путем! Проклятие, самое первое наше допущение могло оказаться ложным и, провались я на этом самом месте, если это не так.

— Что, если записка не предназначалась Эйлин вовсе? — взволнованно спросил я. — Что, если ее подкинули по ошибке?

— Ты хочешь сказать, что ее хотели передать тебе?

— Да! Наши кельи расположены рядом. Неизвестный подкинул записку для меня. И тогда слова «не верь ей» могли указывать не на Кали, а на Эйлин!

Мы достигли края рощи. Антиох, ничего не говоря, приготовил метлу к полету и вопросительно посмотрел на нас. Кадм не спешил: он наморщил лоб, обдумывая мои слова. Наконец он кивнул, и, разместившись на метле, проговорил:

— Это… интересно, Игнотус. Я не думал о такой возможности.

Мои братья поднялись в воздух. За спиной у меня послышался шорох, и я рывком обернулся. Ничего — только с трудом различимая в свете луны тропинка, уходящая к храму. Некоторое время я всматривался в темноту, но ничего не происходило, и я, оседлав свою метлу, взмыл вверх.

Мы поднялись над кронами самих высоких деревьев и продолжали набирать высоту. Если кто-то станет свидетелем нашему подозрительному ночному полету, это может здорово осложнить нам жизнь. Лучше всего было бы слетать днем: желание осмотреть долину получше — вполне естественно для чужестранца и вряд ли может вызвать лишние вопросы. Но Эйлин… Днем нашу вылазку от нее не скрыть, а в свете моей последней догадки это становится еще более важным.

Почему каждый раз, когда у меня и Эйлин все налаживается, весь мир, кажется, стремится разрушить наше доверие друг к другу? Ведь, если подумать, у меня нет ни малейшего основания верить неизвестному отправителю, а поди ж ты! Всего три слова вместо постскриптума — и я уже обдумываю, что такого ужасного я не знаю об Эйлин.

Я летел следом за Антиохом, почти не глядя вокруг. Ветер развевал края моей мантии, и темные громады гор по обеим сторонам медленно проплывали мимо, подобные исполинским кораблям. Теперь в них не было незыблемого покоя — только скрытая угроза, древняя, как мир, и терпеливо ждущая своего часа. Три слова — и земной рай предстает смертоносной ловушкой, каменными челюстями гигантской твари, готовыми сомкнуться, едва кто-нибудь из нас оступится и сделает то, что не следовало.

Не верь ей. Не верить той, которую я люблю больше жизни. Той, которая без колебаний кинулась спасать меня на проклятом острове Огигия. Которая до последнего сражалась рядом со мной у входа в Храм Творения. Той, которая не отходила от меня ни на шаг после спасения из каменного чрева Лондонского моста, находя во мне исцеление и защиту. Нет, не верь ей. Той, которая пыталась ускользнуть ночью, ничего не сказав. Не верь Эйлин, которой суждено стать нашей погибелью. Которая владеет странными и страшными силами, искажая мир легким напряжением ума. О, Тень, Тень, кого ты в действительности защищал все это время? Кого ты желал привести в Шамбалу и с какой целью?

Мысли захлестывали меня с головой, и каждая несла с собой сомнение. Не в силах им противостоять, я едва не плакал, глядя, как они разрушают основы моего прежде незыблемого мира. Любой волшебник знает: мир не таков, каким кажется. Мать Кали окончательно убедила нас в этом, показав то, что скрывается в глубине самой реальности. Но даже эти высокие истины не смогли подготовить меня к потере почвы под ногами там, где я меньше всего ожидал этого.

— Добрались! — крикнул Кадм и сделал вираж, чтобы обогнуть высокий холм с проступавшим сквозь земляной слой скальным основанием.

— Тут должна быть пещера, — отозвался Антиох. — Или, возможно…

— Не просто пещера. Вот!

Кадм круто развернулся и камнем понесся вниз, к основанию холма. Мы полетели следом, и через несколько мгновений я осознал, что вижу перед собой. Спрыгнув с метлы на каменистую почву, я поднял взгляд и невольно задержал дыхание. То, что сверху выглядело лишь выступавшим над землей фрагментом скалы, вблизи оказалось вратами. Два массивных гранитных столба, в незапамятные времена покрытые искусным орнаментом, от которого теперь осталась лишь полустертая поверхность, возносились на высоту в три человеческих роста. Арка между ними давно обрушилась: обломки ее рассыпались вокруг и теперь почти полностью были занесены земляными наносами.

Антиох оставил метлу и, отломив преграждавшую путь ветвь бузины, решительно двинулся ко входу. Я, пожав плечами, зашагал было следом, но в этот момент мой старший брат, вскрикнув от неожиданности, нелепо взмахнул руками и рухнул на спину.

— Антиох! — встревоженно воскликнул Кадм и в два прыжка оказался рядом с ним.

Его помощь не потребовалась. Нисколько не пострадавший Антиох поднялся на ноги и осторожно вытянул руку в сторону входа. Его пальцы немедленно уперлись в невидимую преграду, и в темноте я различил слабое свечение, которое разошлось в стороны от его руки подобно кругам на воде.

— Что это? — нахмурился Кадм.

— Щит, — сказал Антиох. — Я могу ошибаться, но… Мне кажется, это такой же щит, который использовал Аспид во время нашей дуэли, только намного, намного сильнее. Непросто будет совладать с ним.

— Ну, за последнее время мы освоили кое-что новое, — сказал Кадм, выйдя вперед.

Он замер с отрешенным выражением лица, прикрыв глаза, и медленно протянул руку с зажатой в ней палочкой к невидимому барьеру. Щит вспыхнул багровым сиянием, но не рассеялся. Я почти ощущал напряжение воли Кадма. Его пальцы мелко задрожали. Багровое сияние стало ярче, поменяло оттенок на желтоватый, а затем на чисто-белый. Еще мгновение, и Кадм, шумно выдохнув, опустил палочку и пошатнулся.

— Не могу, — покачал он головой. — Слишком прочная защита, и она… словно живая. Пока я делаю разрыв в одном слое, другой успевает восстановиться. Даже если мы все вместе попробуем, потребуется идеальное взаимодействие, какого нам не достичь.

— Я думаю, можно проще, — усмехнулся я. — Зачем разрушать защиту, если можно переместиться на другую сторону?

— Игнотус, я не думаю... — начал было Кадм, но я уже не слушал.

Отрешенность, необходимая для работы с пространством, приходила ко мне все легче, и сейчас я не потратил ни одного лишнего мгновения. Вот эти нити Брахмана, из которых соткана Пустота. Разрыв — и я ухожу за пределы майя. Остается лишь соединить их заново, там, где их причудливый узор порождает то, что мы называем склоном Гандхамардана... Но я не могу дотянуться. Моя сила тает, как лед на солнце, и нити оживают в моих руках, соединяясь вне моих волевых усилий. Еще мгновение — и я полностью теряю концентрацию, а нити злобными змеями вырываются из невидимых пальцев моего сознания.

Удар был жестоким. Я почти задохнулся от силы, вдавившей меня в поверхность щита, и кубарем покатился по земле, чувствуя, как впиваются в кожу острые осколки камней. Антиох, ничего не говоря, протянул мне руку и помог подняться.

— Этот щит глубже, чем я думал, — пробормотал я, сгорая от стыда за недавнюю самонадеянность.

— Как иначе? — пожал плечами Кадм. — Его не от диких зверей тут поставили. Думаю, настало время применить то, в чем мы сильнее прочих.

— Артефакторика?

Кадм кивнул.

— Нужен артефакт для усиления магии одного из нас. Возможно, новая палочка, которая не просто концентрирует волю, но делает ее по меньшей мере вдвое сильнее. С ней мы смогли бы пробить такой щит.

— Я возьмусь за это, — уверенно сказал Антиох. — Давно уже пытался. Помнишь, Игнотус, наш разговор в мастерской? А теперь я, кажется, знаю способ.

— У нас не так много материалов, — возразил я. — Волосы вейлы — плохой выбор для такой палочки.

— Нет! Волос из хвоста фестрала, — ответил Антиох. — Я захватил с собой немного.

— Ты же сам говорил, что с ним ничего путного не выходит, — удивился я.

— Думаю, на этот раз я заставлю его работать, как надо, — ухмыльнулся мой старший брат. — А вот с древесиной могут быть проблемы. Я плохо знаю свойства растений в этой местности. Бамбук, наверное, вообще не годится для палочек, а остальное…

Он замолчал и бросил внимательный взгляд на все еще зажатую в его руке отломанную ветвь бузины. За спиной у нас раздался отчетливый стук, и несколько камней покатились по склону. Мы развернулись и встали с палочками наизготовку, пытаясь разглядеть во мраке возможного врага. Я вспомнил, как точно так же всматривался во тьму по дороге в Эксетер, когда мы впервые столкнулись с пристальным вниманием Тени. Так же, как в тот раз, я, заранее сжавшись от будущего чувства боли, произнес:

— Визум тенебрис!

Режущая боль в глазах оказалась такой же сильной, как я ее запомнил, но странное дело: теперь мне было куда легче выносить ее. Мне ломали кости в часовне Святого Томаса Бекета. Меня избивали в пиратском логове Железной Иды. Мои легкие разрывались от удушья, а кожа горела от ледяного холода в Озере слез на острове Огигия. Что мне теперь от этой чистой, невинной боли?

Расслабившись, я окинул измененным взором раскинувшийся перед нами склон, залитый изумрудно-зелеными и лазурными тонами с вкраплениями жидкого золота. Алого — почти не было, только вспыхивали кровавыми сполохами пролетающие ночные птицы в отдалении.

— Неужели снова Тень? — пробормотал я. — Здесь?

Прямо передо мной из ниоткуда возник человеческий силуэт, окрашенный жгучей киноварью, и я вскинул палочку. Кадм сжал мое запястье.

— Что ты здесь делаешь, Эйлин? — спросил он.

Господь в своей мудрости не дал нам безупречной памяти. Если бы я помнил каждое прожитое мгновение, разве смог бы я выдержать эту ношу? Самая острая боль со временем притупляется, самые радостные моменты блекнут под натиском времени, выцветают, словно картины старых мастеров, оставляя после себя только тихую печаль о том, что больше не повторится. Но есть среди бездны моих обрывочных воспоминаний те, которые и теперь, после стольких лет, остаются такими же яркими, как и прежде. Стоит мне обратиться к одному из них, и я слышу голоса моих братьев, как будто бы стоял рядом с ними. Я помню до последнего шороха, до последней падающей звезды наш короткий разговор после возвращения с Гандхамардана.

— Не понимаю, чему ты так удивляешься, — со смехом сказала Эйлин. — Ты же сам показывал ровно то же самое на занятии у Матери Кали.

Мы приземлились тогда у края бамбуковой рощи и неторопливо шли к нашим кельям. Я всерьез сомневался, что кто-то из нас сможет заснуть после этого ночного приключения, а значит, и на завтрашнем занятии толку от нас будет немного. Магия Пустоты требовала предельной сосредоточенности и ясности ума, какой не достичь заспанным и постоянно зевающим ученикам.

В то же время с моей души словно камень свалился. Больше не требовалось скрываться от Эйлин, лгать и красться ночью мимо ее кельи, словно разбойник. Пока я думал, следует мне рассказать ей обо всем или нет, она сама решила проблему, избавив меня от этого бремени. Вернулась безмятежность первых дней нашего пребывания в Шамбале, и теперь мы могли просто идти рядом и обсуждать то, чему здесь научились, не опасаясь случайно проговориться.

— Да, в храме я переместил свет, — ответил я. — Но ведь Кали сказала, что если свет не достигнет моих глаз, я буду слеп…

— Мне и не требовалось быть совсем невидимой, — все еще улыбаясь, сказала Эйлин. — Достаточно было скрыться от вас, а во всех прочих направлениях — зачем? Так что свет, бьющий мне в спину, я направляла вперед, к вам. Отраженный же от меня уходил назад. Было непросто, но я тренировалась.

— Вот как Тени удавалось скрываться от нас так долго, — проговорил Антиох, который все это время сосредоточенно слушал объяснения Эйлин. — Для убийцы такой навык просто неоценим.

— Но как ты догадалась?.. — озвучил я вопрос, который, должно быть, звучал и в головах моих братьев.

— Прости, Игнотус, но притворщик из тебя никуда не годный, — снова рассмеялась Эйлин. — И я рада этому. Когда ты уходил к себе с жутко таинственным видом, я просто принялась ждать, что будет дальше, хотя спать очень хотелось. Насколько я понимаю, вы смогли расшифровать записку?

— Верно, — с отрешенной улыбкой кивнул Кадм. — Это оказалось совсем несложно…

Он принялся рассказывать об этапах нашего расследования, не забыв и о визите Антиоха в деревню. Эйлин слушала внимательно, но за все время не выказала ни малейшего удивления, словно именно этого она и ожидала. Только раз она перебила Кадма, чтобы спросить:

— А для кого именно привезли «Рамаяну»?

— Я не спросил, — пожал плечами Антиох. — Не все ли равно?

Кадм поднял настороженный взгляд и нахмурился, но после недолгой заминки продолжил свой рассказ. Больше не было размолвок и недосказанности, и нас вновь было четверо, как тогда, в далекой Арберии и еще раньше, на борту «Святого Иакова». Той ночью я, вернувшись домой, вопреки опасениям уснул моментально и спал крепче, чем когда бы то ни было. Время струилось сквозь нас, сплетая и расплетая незримые нити мойр, но мы все еще не видели, не осознавали в полной мере его природы, продолжая мыслить, как люди. Антиох был первым из нас, кто вышел за пределы человеческого.

* * *

Две недели ничего не происходило. Мы посещали занятия в храме, совершенствуя восприятие Пустоты и пытаясь овладеть природой времени. Порой одному из нас удавалось ухватить эту ускользающую сущность, и в такие моменты мы сами не понимали, что делаем. Какая-то часть нашего разума, слишком глубокая и темная для осознания, ненадолго просыпалась и брала власть в свои руки, и тогда нам удавалось творить чудеса, о которых мы прежде не могли и помыслить.

Время сжималось и растягивалось силой нашего разума, как ранее это происходило с пространством. Иногда мне казалось, что я смог рассечь и соединить заново нити, из которых соткано время, но всякий раз, пытаясь отследить порождаемые этим связи причины и следствия, я терялся и бился в отчаянии о порог непреодолимой сложности. В эти моменты Кали смотрела на меня долгим изучающим взглядом, что только усугубляло мою досаду.

— С этого дня вы будете тренироваться вместе с монахами, — объявила она однажды за два часа до окончания очередного занятия. — Умозрительных истин вам уже мало. Сделайте чувство Пустоты основой жизни.

Я успел перехватить торжествующий взгляд Антиоха и в следующее мгновение болезненно сощурился под все еще жаркими лучами солнца. Мы четверо стояли на площадке у стен храма, окруженные монахами, которые, похоже, были готовы к нашему появлению. Амар вышел вперед, опираясь на свой верный шест, и будничным тоном проговорил:

— Сегодня вы будете использовать магию Пустоты, чтобы защититься от удара. Игнотус! Подойди ко мне.

Когда я выполнил его повеление, он поднял шест и продолжил:

— Сейчас я попытаюсь ударить тебя шестом. Ты должен переместиться мне за спину до того, как получишь удар. Готов?

Я кивнул и сделал глубокий вдох, чувствуя себя на редкость неуютно под устремленными на меня взглядами. Беспокойства не было: за прошедшее время я освоил искусство мгновенного перемещения настолько, что почти не тратил времени на подготовку. Только получив ощутимый тычок шестом в грудь до того, как успел моргнуть, я вспомнил, что Амар — не тот, кто станет питать мою гордыню. Как ему удается настолько быстро двигаться?

— Слишком долго думаешь, Игнотус, — бесстрастно сказал он. — Не думай. Ты уже знаешь все необходимое для этого.

— Да, конечно, — отозвался я. — Я просто не ожидал…

— Оставь оправдания. Они не помогут. Будь быстрее. Готов?

Снова неуловимое движение и блеск холодной стали на солнце. Я, задохнувшись от усилия, рванул нити пространства — так быстро, как только смог, — и мир прыгнул мне навстречу, когда я переместился на пару футов вперед. Я стоял за спиной Амара, и ребра справа саднили от только что полученного удара.

— Уже лучше, — отметил монах, обходя меня кругом. — Но все еще недостаточно. Оставь страх. Не бойся опоздать. Будь спокоен и сосредоточен, позволь своим чувствам выбрать нужное мгновение: они быстрее, чем твой ум. Но главное — переместившись, будь готов нанести ответный удар. Любая защита бесполезна, если не позволяет сразу перейти к нападению.

— Но как…

— При перемещении развернись ко мне лицом.

Он сделал знак терпеливо ожидавшим монахам. Трое из них беспрекословно подошли к моим братьям и Эйлин, поклонившись и встав наизготовку. Без их внимания мне стало немного легче, и я почти успел ускользнуть от очередного удара. С разворотом все вышло хуже: переместившись, я ухитрился выбрать иную ось вращения, и в панике увидел, как навстречу мне несутся запыленные камни тренировочной площадки. Поднявшись на ноги, я отряхнул мантию и приготовился к повторению, но снова оказался не готов.

— Этот человек, который преследовал нас, Тень, — обратился я к Амару, потирая ушибленный бок после очередного пропущенного удара, — он ведь тоже тренировался здесь?

— Не отвлекайся, Игнотус, — отрезал монах, и стальной шест рванулся ко мне со скоростью молнии.

Мгновенная дрожь пространства — и я стою у него за спиной, направив палочку ему в горло. Он неторопливо развернулся, скользнул взглядом по палочке, которая невесть как оказалась у меня в руке, и спокойно кивнул.

— Вот теперь правильно, — сказал он. — На этот раз твое тело и чувства отозвались раньше, чем разум сумел осознать это. Будь отрешен. Будь спокоен. Знай цену молчанию — и твои внутренние голоса не смогут заглушить тихого шепота чувства.

Я кивнул и приготовился к новому удару, но Амар стоял неподвижно, что-то обдумывая.

— Я помню всех, кто тренировался здесь, — сказал он наконец. — Тенью мог стать любой из них. Приготовься к защите.

— Он наверняка был здесь. Не мог не быть: слишком уж много он знает о магии Пустоты. Ты сам рассказывал…

— Приготовься!

— Аспид, который пытался убить Антиоха, помнишь? Похоже, что он был учеником Тени. И я думаю, он снова пришел сюда.

Амар вздрогнул. Его шест вновь со свистом рассек воздух, и на этот раз пролетел лишний дюйм до того, как монах остановил его движение. В первое мгновение я не понял, что произошло. Нити Пустоты с бесшумным звоном лопнули, повинуясь моей воле, — и вот я уже стою за спиной Амара, торжествующе подняв палочку. В следующие мгновение острая боль пронзила мое тело, и я, не сдержав стона, повалился на камни.

Монах метнулся ко мне и, отложив шест, опустился рядом на колено. Протянув руку ко мне, он замер, прикрыв глаза, а потом сказал:

— Два ребра сломаны. Прости, Игнотус. Я утратил сосредоточенность.

За его спиной мгновенно появились силуэты братьев и Эйлин. Чьи-то руки подняли меня на ноги, отчего сломанные кости лишний раз вонзились в плоть, и в моих глазах потемнело от нового приступа боли. Послышался голос Антиоха, читающего заклинание, и боль немного утихла. Я перевел взгляд на Амара, до сих пор не в силах поверить в произошедшее. Монах, никогда не терявший самообладания, безраздельно владеющий своими чувствами, правая рука богини — что настолько вывело его из равновесия? Внешне он был спокоен, но я помнил, как расширились его зрачки, стоило мне сказать, что учитель Аспида может быть неподалеку.

Пока меня тащили в мою келью, я вдруг подумал о другом. Что делал Амар в наших краях, настолько далеко от Шамбалы? Не могла ли Мать Кали послать его, чтобы выследить и убить Тень? Это казалось вероятным, но что-то не сходилось. В том, что Амар способен выполнить это задание, я не сомневался, да только монаха не было с нами именно в те минуты, когда он легко достиг бы цели. Если б только он успел на борт «Святого Иакова»!

Меня положили на кровать. Эйлин, склонившись надо мной, тихо сказала:

— Потерпи, любимый. Сейчас я попробую использовать трансфигурацию, чтобы срастить сломанные ребра, но это временно. Вскоре чары перестанут действовать, и к этому моменту нужно будет крепко перевязать тебя, чтобы кости вновь не разошлись.

Она прикрыла глаза, и что-то заворочалось у меня в боку, распространяя волны тупой боли. С меня стащили мантию, и Антиох подошел, чтобы обработать место ранения целительными чарами. Однако стоило ему только извлечь палочку, как за его спиной появилась человеческая фигура, отчего плотная волна воздуха пронеслась по тесному помещению.

— Позвольте мне, — сказала Кали, неслышно скользнув мимо посторонившегося Антиоха. — Это вина моего монаха.

Она не сделала ни одного движения, только ее темные глаза на мгновение остановились там, где под моей кожей уже растекся сизо-багровым пятном обширный кровоподтек. Ноющая боль в боку рассеялась без следа, оставив после себя лишь ощущение странного тепла. Кровоподтек побледнел и растворился, и я наконец-то смог полноценно вдохнуть. Сев на кровати, я склонил голову и проговорил:

— Спасибо тебе, Мать Кали. Надеюсь, Амар не будет наказан за это? Это моя вина: я отвлек его разговором.

— Это его вина, но нет. Наказание нужно лишь тем, кто не способен видеть своих ошибок.

— Мать Кали, — обратилась к ней Эйлин. — У Игнотуса были сломаны кости. Когда чары трансфигурации рассеются, он может…

— Игнотус полностью здоров, Эйлин, — сказала Кали. — Ты прекрасно владеешь трансфигурацией, но здесь этого больше не требуется.

Она кивнула мне, и через мгновение ее уже не было: богиня ушла сквозь Пустоту, которая и была, похоже, ее истинной обителью. Краткий порыв ветра снова потревожил светлые волосы Эйлин, и она, смахнув со лба прядь, села рядом со мной.

— Как ты себя чувствуешь, Игнотус?

— Отлично. Но скажи мне… Как тебе удается частичная трансфигурация? Я никогда не видел раньше, чтобы обращали не предмет целиком, а только его часть.

— А я этого и не делаю, — улыбнулась она. — Я трансфигурировала тебя полностью. Сделала тебя самим собой, но с целыми ребрами. Непростая задача, но то, что сейчас сотворила Кали… Это было нечто совсем иное. Если бы я могла так же… Если бы я могла сделать так, чтобы трансфигурация не прекращалась, мы с тобой жили бы вечно.

— Боюсь, это невозможно, Эйлин, — грустно улыбнулся я. — Все когда-нибудь умирают.

— Кали не умирает, — упрямо отозвалась она. — Почему же мы тогда не можем?

— Кали — богиня, — пожал я плечами.

— Кто такие боги, если не бессмертные люди? — возразила она. — Я не боюсь смерти, но не позволю ей забрать тебя.

Братья, убедившись, что мне больше не требуется уход, покинули мою келью. Мы проговорили не меньше двух часов, пока не померк свет за маленьким окошком и на долину Шамбалы не спустилась вечерняя тишина. Как я мог жить раньше без такой, как Эйлин? Сколько бы времени мы ни проводили вместе, у нас всегда находилась тема для разговора, а острый ум моей возлюбленной без колебаний поднимал вопросы, которые я никогда не задавал себе прежде.

Взять хотя бы вечную жизнь. Хочу ли я ее на самом деле? В памяти непрошенными гостями возникли сдержанные проповеди отца Бертиуса, которые тот читал, то и дело бросая неодобрительные взгляды на присутствующих чародеев. Маги, даже искренне любящие Христа, — плохие христиане. Божьи чудеса из Писания оставляют нас равнодушными: большинство из них легко повторил бы рядовой выпускник Хогвартса. Мы полны сомнений, и даже ад не пугает по-настоящему тех, кто способен пробуждать его испепеляющее пламя. Должно быть, только обещание бессмертия держит нас в лоне церкви, безумная надежда на то, что за этой жизнью будет другая, много лучше. Надежда, которая с годами только слабеет.

«Верующий в Сына имеет жизнь вечную», — вот что я слышал раз за разом на воскресных службах, и слова эти со временем утратили смысл, размылись подобно рисунку на песке под ударами волн, стали ничего не значащей ритуальной формулой. «Наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут», — вновь зазвучал у меня в голове голос преподобного Бертиуса. О, я мог бы наизусть процитировать все эти обещания, и, Господь милосердный, как бы мне хотелось в них верить! Смог ли бы сам Святой апостол Петр веровать с прежней силой, увидев то, что довелось видеть мне?

Мы вышли за порог, чтобы совершить свою обычную вечернюю прогулку вокруг храма, но, стоило нам сделать несколько шагов, как я услышал у себя за спиной голос Кадма:

— Игнотус! Ты не видел Антиоха? Нигде его найти на могу.

— Вроде к себе пошел, — нахмурился я, обернувшись. — А что случилось?

Кадм подошел ближе и потянул себя за ус, как часто делал, находясь в глубоких сомнениях.

— Да видишь ли, — сказал он наконец, — у меня из головы никак не выходил вопрос Эйлин о том, кому понадобилась «Рамаяна». В конце концов, я решил слетать в деревню и спросить у старейшины напрямую. Я только что оттуда.

— И что ты узнал? — спросила Эйлин.

— Нечто странное. Шанкар сказал, что книги по-прежнему у него, потому что за ними так никто и не пришел, несмотря на то, что они весьма дороги. Мало того, просьба о покупке пришла к нему из самой Шамбалы.

— Но кто попросил его?

— Он не знает. Говорит, что поздним вечером прибежал его сын и передал записку от какого-то монаха… Нет, монаха тот не узнал. Он почти ни с кем из них не знаком, а этот к тому же был в капюшоне. Неизвестно, просил ли монах за себя, или передавал чью-то просьбу, но вот что любопытно…

Кадм порылся в складках мантии и осторожно вытащил свернутый кусок пергамента с аккуратной надписью на санскрите.

— Ничего не замечаешь?

— Я не… Погоди-ка, почерк! — воскликнул я. — Ты не пытался сравнить это с зашифрованным посланием? Если у них один и тот же почерк…

— Молодец, Игнотус, — усмехнулся Кадм. — Это первое, что пришло мне в голову, а послание нашего таинственного автора я всегда ношу с собой: в келью слишком просто проникнуть. Вот оно. Что ты можешь сказать об этих двух документах?

Он вытащил второй лист пергамента и протянул ко мне рядом с первым. Я склонился над документами, пытаясь найти общие черты, но сразу же понял, что похвалил меня Кадм напрасно: сравнить почерк оказалось решительно невозможным. Ажурная и немного небрежная вязь санскрита с одной стороны и чеканная латиница с другой: они и должны выглядеть совершенно по-разному, даже имея одного автора. Эйлин столь же озадаченно переводила взгляд с одной записки на другую.

— Может быть, чернила… — нерешительно проговорила она.

— Да ладно, — рассмеялся Кадм. — Забудьте о буквах. Посмотрите лучше на края пергамента.

Он взял записку, полученную от Шанкара, и приставил ее к нижнему краю шифрованного послания. Края были неровными: кто-то, не особо стараясь, дважды надрезал пергамент, надорвав его у самого угла. Совпадение оказалось полным: у меня не осталось ни единого сомнения в том, что обе записки были когда-то частью одного листа. А раз так, значит, несмотря на то, что я дал маху со сравнением почерка, моя идея оказалась плодотворной. У записок один и тот же автор.

— Боже мой… — пробормотала Эйлин. — Значит это он попросил привезти «Рамаяну». Но почему же он так и не забрал ее?

— Да потому что она ему не нужна, — сказал Кадм со смешком. — Судя по тексту первого послания, он и так ее прекрасно знает. Думаю, здесь ее знают все образованные люди. Нет, Эйлин, этот человек… вероятно, один из монахов, сделал это специально для нас. Он хотел, чтобы мы расшифровали его записку, а когда Игнотус начал ходить и спрашивать всех монахов подряд, кто такой Хануман, наш неведомый автор с запозданием понял, что никто из нас не знаком с этим произведением. Это естественная ошибка: точно так же наш соотечественник мог бы вообразить, что во всем мире знают Иисуса и царя Давида. И если мы правы в этих рассуждениях, значит…

Кадм не договорил. Земля дрогнула, и со стороны ручья до нас донесся оглушительный грохот, подобный мощному раскату грома. Мы, не сговариваясь, переместились к берегу — на тот самый пятачок земли, куда часто приходили с Эйлин во время наших прогулок, чтобы посидеть у тихо журчащей воды. Увиденное заставило нас встать как вкопанных. У самого ручья, там, где раньше высилась небольшая скала из плотного песчаника, теперь зияла глубокая воронка. Скальные обломки в беспорядке усеивали все вокруг, а чуть поодаль стоял Антиох, сжимая в ладони палочку. Лицо его отражало смесь восторга и благоговения: он даже не замечал, как струится кровь из глубокой царапины на лбу.

— Получилось… — пробормотал он, во все глаза глядя на воронку.

Несколько монахов один за другим появились рядом, охватив место происшествия полукругом. Не сразу заметивший их Антиох виновато пожал плечами и проговорил:

— Прошу меня простить. Я верну скалу на место. Просто не думал, что такая сила… Это был мой эксперимент, я специально отошел подальше от храма.

Монахи, храня молчание, терпеливо выслушали его сбивчивые объяснения, и, развернувшись, исчезли, так ничего и не сказав в ответ. Мне, однако, объяснение удовлетворительным не показалось. Я шагнул к старшему брату и спросил:

— Что, черт возьми, тут произошло? Ты испытывал новое заклинание?

Антиох отмахнулся.

— Новые заклинания — это по части Кадма. Я использовал всего лишь Редукто. А вот что было новым…

Он протянул мне палочку, которую по-прежнему держал в руке. Только теперь я обратил внимание, что это не та старая палочка Антиоха из древесины дуба, с которой мой брат никогда не расставался. Я потянулся к артефакту и осторожно сжал шершавое древко, согретое ладонью Антиоха. На вид — вполне обыкновенная палочка. Прямая и довольно длинная, дюймов пятнадцати на вид. Даже странные узлы по всей длине вполне соответствовали эстетическим предпочтениям Антиоха, которому была чужда изящная простота Олливандеров.

— Я закончил ее, — улыбнулся Антиох, гордо задрав бороду. — Помнишь, о чем мы тогда говорили на Гандхамардане, и еще раньше, в Годриковой впадине? Самая могущественная палочка в мире. Непобедимая. Сокрушающая любую защиту. Мое наивысшее творение. С ней мы пройдем сквозь щит, как горячий кинжал сквозь масло.

— Но как она действует? — спросил Кадм, взяв палочку из моих пальцев. — Откуда черпает дополнительную силу? Я не философ, но думаю, что такое могущество редко дается бесплатно.

— Ты же помнишь, чему учила нас Кали. Силу, которой я не обладаю сейчас, можно взять из иного момента времени. Из будущего. Я долго думал о такой возможности, и еще дольше пытался добиться этого… Но время — слишком сложная для меня сущность. Даже когда мне удавалось разорвать его ткань, я не понимал, имею я дело с прошлым или будущим…

— Подожди-подожди! — перебил его Кадм. — Ты хочешь сказать, что обкрадываешь самого себя в грядущем, которое еще не пришло? Брат, ты в своем уме? Ты же роешь себе могилу!

Антиох поднял руки, призывая Кадма к молчанию, и покачал головой.

— Остановись и выслушай меня до конца. Все не так, как ты думаешь. Ты помнишь, почему волос фестрала мало кому удается использовать как сердцевину для палочки?

— Потому что фестралы — проводники в мир мертвых, — пожал плечами Кадм. — Человек, использующий палочку с волосом фестрала, должен быть при смерти, иначе его заклинания будут слабыми, если ему вообще удастся их сотворить. Я слышал, что некоторым некромантам удавалось, отделив свой дух от тела, использовать такие палочки, но даже они не добивались с ними никаких особых успехов.

Антиох усмехнулся и взял палочку из раскрытой ладони Кадма.

— Вот именно, братишка, — сказал он и поднял палочку над головой острием в небеса. — И знаешь, мне отчего-то не кажется, что я буду жить вечно. Когда я умру, мой дух все еще будет обладать достаточной силой, чтобы ее использовать. Огромной силой, которая мне уже не понадобится.

Кадм замер, непонимающе глядя на Антиоха, но в следующее мгновение вскинул голову и шагнул вперед:

— Черт возьми, Антиох!..

— Да, ты понял правильно. Волос из хвоста фестрала в сердцевине этой палочки безошибочно находит момент моей гибели где-то там, в грядущем, и соединяет меня с ним. Я использую силу собственной смерти, Кадм. И ты уже видел, как она велика.

— Но не бесконечна, Антиох!

— Что с того? — пожал тот плечами. — Ее уж точно хватит на то, чтобы пробить щит, окружающий Гандхамардан, а потом… Потом я придумаю что-нибудь еще.

— Что с того?! — воскликнул Кадм. — Не понимаешь? Так я скажу тебе, брат. Рано или поздно сила, которую ты крадешь в будущем, закончится, и эта могущественная палочка откажет именно тогда, когда больше всего будет нужна тебе. Когда нужно будет выстроить щит или сразить опасного врага. И скорей всего, именно этот момент, когда палочка предаст тебя, и станет мигом твоей погибели.

— Прошу тебя, Кадм, — поморщился Антиох. — Это может случиться в любую минуту и с самой обычной палочкой. Черт возьми, да меня могут просто прирезать во сне.

— Но что потом, а? Что станет с твоей душой, брат? С душой, из которой ты выпьешь всю жизнь, как только она освободится из оков тела?

— Полагаю, для нее все кончится. И, право, это наилучший исход.

— Антиох, ты… — проговорил Кадм и в смятении покачал головой. — Ты хуже, чем самоубийца. Ты пожиратель собственной души. Да будь проклят этот Гандхамардан со всем его содержимым, если это ради него ты учинил такое!

Антиох с минуту смотрел в ответ, ничего не говоря. У меня тоже не находилось слов, и молчание повисло в воздухе, подобное злым чарам, парализующим волю и разрушающим все светлое. Я всегда знал, что мой старший брат не щадит себя ни в чем: самоотверженно бросаясь на помощь мне или Кадму, сражаясь с врагами на грани самоотречения и посвящая себя работе. Но теперь… Антиох поднес палочку к глазам и любовно провел по ней пальцами, ощупывая резные узлы, перемежавшие ровную поверхность.

— Я взял ветвь бузины, чтобы сделать древко, — сказал он, словно и не услышав сказанное Кадмом. — Ту самую ветвь, которую отломил на склоне Гандхамардана. Бузина используется редко, поговаривают, что она приносит беду.

Он улыбнулся и вытянул руку, любуясь своим творением.

— У меня получилось само совершенство. Ты говоришь, что я пожиратель собственной души? Нет, брат мой. Моя душа — в моей жизни. В тебе. В Игнотусе. В Сюзи. А я — всего лишь пожиратель своей смерти.

Он развернулся и медленно зашагал к утопающему в сумерках храму. Никто не остановил его.

— Джеминио! — произнес я и взмахнул палочкой.

Мне показалось, что поток света, льющегося из окошка, на мгновение стал ярче, но, скорей всего, это я сам убедил себя в том, что добился успеха. Тяжело вздохнув, я отложил палочку и пододвинул к себе лист пергамента, исчерченный диаграммами. С их помощью я пытался изобразить пути распространения света, но должен признать, помогло мне это слабо. Натурфилософ из меня определенно не вышел: результатом всех моих усилий оказались только бездарно потраченные чернила.

— Что ты пытаешься сделать? — спросила Эйлин. — Я никогда раньше не слышала этого заклинания.

— Джеминио? Заклятие умножения. Это изобретение Кадма. Он создал не меньше десятка новых, которыми мы поныне пользуемся. Настоящий гений. Чуть больше амбиций, и он вполне мог бы стать основателем и правителем величайшей магической империи в истории со времен Атлантиды.

— Пожалуй, — кивнула она и, помолчав, спросила: — Если у тебя не получается что-то с этим заклинанием, почему бы не обратиться к брату?

Я усмехнулся: Эйлин, не ведая того, ударила по самому моему больному месту. Вновь побежать к брату за помощью — и признать тем самым очередное свое поражение. Признать свою неспособность хоть что-то значительное сделать самостоятельно.

— У Кадма хватает своих дел, — сказал я. — К тому же я вплотную подошел к решению задачи. Не может быть, чтобы мне не удалось найти способ.

— А ты и сам не обделен гордостью, — хитро улыбнулась она. — Что ж, ищи собственный путь, Игнотус. Только зачем тебе умножать свет?

— Ты же помнишь главную проблему истинной невидимости. Если свет не достигает чародея под мантией, значит, он не может видеть ничего вокруг себя. Я подумал, что можно было бы удваивать каждую частицу света и только половину их отправлять на противоположную сторону.

Эйлин задумалась, потом покачала головой.

— Сложно. Настолько изощренные чары наложить будет непросто, и долго они не продержатся.

— В любом случае у меня даже этот способ не работает, — с досадой бросил я, обреченно махнув рукой. — А что еще здесь можно придумать, ума не приложу. Может быть, позже…

— Ты мог бы подумать о готовых решениях, — пожала она плечами.

— Существуют ли они?

— Разве нет? Фестралы невидимы для тех, кто не столкнулся со смертью.

— Ты же помнишь объяснения Антиоха. Они отчасти обитают в мире мертвых. Обычный свет проходит сквозь них, не отражаясь. А вот потусторонний свет иного мира — тот, который могут видеть люди, ставшие ближе к смерти…

Я запнулся, не договорив. Конечно, сами по себе фестралы вряд ли смогут мне помочь. Попытайся я изготовить мантию из шкуры такого животного, это ничего бы не дало: даже дети в наше тяжелое время близко знакомы со смертью. Но вот сама эта мысль… Свет, приходящий из иного мира, видимый не для всех, — что-то в этом есть.

Сколько раз за мою жизнь мне в голову приходили идеи, обещающие блистательное решение, но так и остающиеся всего лишь призраком озарения! Наверное, этим я и отличаюсь от Кадма. Там, где догадки моего брата бьют точно в цель, я промахиваюсь в полудюйме. Совсем немного, но достаточно, чтобы победу обратить поражением. Даже чувствуя, насколько близка разгадка, терзая свой ум в тщетном поиске, я так и не смог достичь ее в тот раз. Мне требовалось больше знаний, и, к счастью, их величайший источник в нашем мире находился совсем рядом — внутри огромного каменного храма цвета огня и пустоты.

* * *

— Мать Кали, можно мне говорить с тобой? — обратился я к богине, стараясь подавить малодушную дрожь в своем голосе.

Листы бамбука шелестели от редких капель дождя, столь необычного для Шамбалы. Кали, неподвижно смотревшая в беспокойную воду ручья, не шелохнулась, и я с запоздалым чувством вины сделал шаг назад. Помешать медитации небожительницы — хуже не придумать.

— В любое время, Игнотус, — ответила она тихо, почти шепотом, когда я уже повернулся, чтобы неслышно уйти. — Прости, что не ответила сразу. Я была не здесь. Не сейчас.

Я подошел ближе, склонив голову.

— Ты уже знаешь, что мы спускались в Сумрак по дороге сюда, — сказал я. — Но до сих пор ты ничего не рассказывала нам о природе иных миров. Может ли чародей обрести власть над ними?

— Конечно. Но это много трудней и опасней, чем может показаться. Это нелегко даже для таких, как я. Почему ты спрашиваешь?

— Я с юных лет пытаюсь овладеть секретом истинной невидимости. Когда ты сказала, что, управляя светом, можно достичь ее… С тех пор я не оставляю попыток создать мантию, обладающую таким свойством. Но теперь мне кажется, что я зашел в тупик. Полная невидимость неотделима от полной слепоты.

Она обернулась и смерила меня долгим взглядом, в котором мне почудился интерес. Конечно, этого не могло быть: чем я, ничтожный смертный, мог заинтересовать бессмертную богиню, для которой тысячи лет проносятся, как мгновения?

— Игнотус, — покачала она головой. — То, что ты сказал сейчас, много важнее, чем возможность быть невидимым. Ты просто сам еще не понял этого.

— Но… что такого я сказал? — растерялся я.

— Слепота — плата за невидимость. Это мудрость, которая дается далеко не каждому. А способность укрыться от чужого взгляда — всего лишь один из многих навыков. Если бы я просто подарила тебе мантию-невидимку, не сказав, в чем ее секрет, принял бы ты этот дар, отказавшись от знания? Многие на твоем месте поступили бы так.

Кали редко задает вопросы, но каждый из ее вопросов неизменно ставит в тупик. Все эти годы, в течение которых я вчитывался в древние манускрипты вроде «Искусства сокрытия», экспериментировал с дезиллюминационными чарами, создавал новые и новые артефакты, позволяющие стать незаметным… До сих пор я полагал, что стремлюсь к поставленной цели ради нее самой. Обрести знание, чтобы применить его на практике. Но вот Кали спрашивает, готов ли я забыть о всяком знании, получив конечный результат, и я не могу ответить «да».

— Нет. Наверное, нет, — ответил я наконец. — И все же до сих пор я узнал не так много важного о природе невидимости.

— Нельзя наблюдать и при этом не быть наблюдаемым, — вот что ты постиг, Игнотус. Настанет время, и ваши мудрецы назовут это глубочайшим прозрением о природе вещей.

— Прости, но как это поможет мне сейчас?

— Это поможет тебе не терять время зря. Научись правильно задавать вопросы природе, чтобы добиться от нее ответов. Нужна ли тебе абсолютная невидимость на самом деле? Действительно ли ты хочешь, чтобы тебя невозможно было увидеть ни при каких условиях?

— К этому я и стремился…

— Думаю, что это не так. Ты всего лишь хотел, чтобы тебя не видели окружающие люди, и эта задача — много проще. Люди не видят многое. Слишком слабое или слишком яркое освещение — и человек не в силах увидеть что-либо в таких условиях. Человек не может увидеть слишком малое или слишком великое, слишком быстрое, слишком далекое или находящееся в стороне от направления взгляда. И еще, Игнотус… — Она развернулась и посмотрела мне в глаза. — Ты пришел ко мне с правильным вопросом. Человек неспособен узреть свет иного мира, даже когда смотрит на его источник. Хочешь видеть, оставаясь невидимым для окружающих? Вспомни, что ты чувствовал, погружаясь в Сумрак, и тогда ты найдешь путь к своей цели.

— Спасибо тебе, Мать Кали, — поклонился я, хотя ровным счетом ничего не понял. — Я было хотел прибегнуть к чарам умножения…

Ее глаза на мгновение вспыхнули жгучим белым светом, и я разом вспотел. Сейчас она испепелит меня своим страшным взглядом, а я даже не узнаю, чем вызвал гнев богини Смерти… Но в следующее мгновение Кали снова стала воплощением спокойствия, лишь слегка омраченного тревогой.

— Умножения? — переспросила она.

— Д-да, — пробормотал я непослушным языком. — Я хотел усилить свет, чтобы часть его направить на другую сторону… Но, должно быть, это плохая идея.

Она кивнула и вновь отвернулась к ручью. Дождь прекратился, и наступила почти полная тишина. Я боялся шелохнуться, продолжая стоять у нее за спиной. Зачем я вообще пришел сюда? Говорить с богиней Смерти — что ходить по краю пропасти.

— Ты боишься меня, Игнотус? — неожиданно спросила она.

Как мне было ответить, чтобы вновь не разгневать ее?

— Ты богиня, — сказал я. — Ты Смерть.

— Да. Я забрала жизни бесчетного числа людей и могла бы забрать их все во мгновение ока. Однако ты не должен меня бояться.

— Если я вызову твой гнев…

— Во мне нет гнева. Я никогда не знала этого чувства. Но я порой обеспокоена. Умножение… Будь осторожен с ним, Игнотус, чтобы не впустить в свой мир семена крови.

— Семена крови?

— Рактавиджа. Так мои послушники называют любую погибель, умножающую саму себя.

— Я уже слышал это имя. Амар пересказывал нам легенду о полчищах демонов, едва не погубивших мир…

— Он пересказывал то, что слышал от других, а другие излагают настоящую историю в меру своего понимания. В действительности все было куда хуже и куда сложнее. Я покажу тебе… Но не сейчас. Возвращайся к себе. Посвяти время медитации, и вскоре ты будешь готов к следующему шагу.

* * *

Я внял ее совету с рвением новообращенного. Я проводил время в медитации, часами пытался ухватить суть вещей, до отчаяния всматривался в бездну, сокрытую под ничтожно тонкой пленкой материального мира, и до исступления перебирал нити Пустоты, пытаясь соткать из них чары истинной невидимости. Порой только Эйлин была способна обратить мой взгляд к привычному миру вещей, и тогда, поднимаясь на поверхность, я вдыхал воздух так жадно, словно опять тонул в ледяной воде Озера слез. Вероятно, она — в который раз! — спасла меня в те дни, когда я ближе, чем когда-либо в своей жизни, подобрался к порогу, за которым безраздельно царит безумие.

Конечно, я попытался воплотить в жизнь свои идеи. По моей просьбе монахи сшили для меня легкую мантию из той же невероятно прочной и устойчивой к износу ткани, которую использовали для создания собственных одеяний. Я потратил немало времени для того, чтобы внедрить в нее чары, управляющие светом, и добился своего: предмет, обернутый тканью, становился невидимым. Однако вторая, более сложная, задача так и оставалась нерешенной, раз за разом бросая вызов моим способностям чародея.

Долгие дни я почти не видел своих братьев, кроме как на занятиях у Кали. Последняя размолвка отдалила от нас Антиоха, и теперь он все чаще бродил по окрестностям храма, вдалеке от всех. Кадм редко покидал свою келью, проводя дни за нагромождением книг и свитков, и я не знал, насколько близко он подошел к решению своей главной задачи — той самой, которая и привела нас в Шамбалу. Да, за проведенные в долине месяцы наше могущество возросло многократно. Мы обрели власть, о которой ранее не могли и мечтать: власть над пространством и временем, светом и веществом. Но приблизило ли это нас хоть на шаг к постижению тайны жизни и смерти?

Если Кадм и смог разглядеть намек на разгадку там, где сплетаются нити бытия, то ни словом, ни взглядом не выдал этого. Я поныне не могу сказать, верил ли он Матери Кали или же в самого себя, но, казалось, с некоторого момента мой брат ни капли не сомневался в том, что достигнет цели. Эйлин говорила, что им движет не уверенность, а отчаяние, ибо он не имел ничего больше, кроме возможности снова и снова пытаться сделать то, что до сих пор в известной нам истории удалось одному лишь Христу. Я не знал этого, и никогда не решился бы задать Кадму прямой вопрос. В конце концов именно Кадм подошел ко мне первым, даже не попытавшись отвести меня в сторону от стоявшей рядом Эйлин.

— Мы поступаем по-свински, Игнотус, — начал он без предисловий. — Антиох такого не заслуживает. Он же сделал эту свою Бузинную палочку, чтобы помочь нам.

— Да я ж не против. Но он сам, по-моему, избегает нас.

— Неважно. Он наш брат. Если мы не будем держаться вместе, самый ничтожный враг истребит нас поодиночке.

— И что ты предлагаешь? Он ведь не отступится от своей идеи. Жизнь после смерти Антиох никогда не ценил. Взять хотя бы убивающее заклятие: я бы на его месте не швырялся им направо и налево. Авада создана для особых случаев…

— Ты прав, Игнотус. Да только мы ничем не поможем Антиоху, делая вид, что у нас нет старшего брата. Напротив. Пойдем и поговорим с ним прямо сейчас.

Возражать я не стал, мне и самому был в тягость этот этап наших отношений. Однако проще было сказать, чем сделать: Антиох как в воду канул. Солнце уже наполовину скрылось за линией гор, но старшего брата не было ни в его келье, ни в бамбуковой роще, ни у холмов на востоке, где он любил прогуливаться.

— Он уже там, — мрачно сказал Кадм, когда мы напоследок еще раз заглянули в келью Антиоха.

— Где «там»? — спросил я, но все понял еще до того, как брат ответил.

— На Гандхамардане. Отправился пробивать щит в одиночку, держу пари. Его метлы нет, видишь? Проклятье, я слишком долго ждал! Сразу ведь все понял, когда встретил его сегодня…

— Может, мы еще успеем, — пробормотал я, и прозвучало это неубедительно даже для самого меня.

На этот раз мы уже не беспокоились о скрытности, и, похватав метлы, взмыли в воздух на виду у всех. В лицо ударил наполненный сыростью ветер, и земля под нами слилась в темную полосу, однако я уже знал: мы опоздали. Опоздали не меньше часа назад. Нагнав Кадма, я спросил, с трудом преодолевая встречное давление воздуха:

— Ты что-то нашел об этом месте? Там опасно?

Он кивнул, не вдаваясь в объяснения. Его взгляд был устремлен к горизонту, где в сумрачной дымке медленно вырастали темные очертания холма. Если бы только я мог мгновенно переместиться туда! Но на такое расстояние, да еще и в незнакомую местность… Оставалось лишь надеяться, что Антиох, даже израсходовав силу своей души в неизвестном будущем, был достаточно мудр, чтобы не погибнуть в настоящем. Он отважен, но не безрассуден. Я ведь его брат, и хорошо знаю его, верно? Должен знать.

Теперь, зная, что мы ищем, нам было нетрудно разглядеть каменные врата, отворившие черную пасть в направлении заката. Фигурка Антиоха в черной мантии у их подножия — напротив, была почти неразличима. Я спикировал вниз раньше, чем мои спутники, и через несколько мгновений спрыгнул с метлы на сырую почву, едва не соскользнув вниз по склону. Старший брат, сжимая в пальцах Бузинную палочку, спокойно сидел на бесформенной каменной глыбе, наблюдая за моим приближением.

— Антиох! — воскликнул приземлившийся рядом Кадм, и коротким движением палочки поджег высохший куст поблизости за неимением факелов. — Что ты тут, черт возьми, устроил?

— А ты как думаешь? — усмехнулся тот, поднимаясь навстречу нам. — Жду вас, конечно. Так и думал, что, пока я сам сюда не отправлюсь, никто и с места не сдвинется.

Кадм, из лица которого ушло все недавнее напряжение, покачал головой и проговорил:

— Пойдем домой, брат. Нечего нам тут делать.

— Ты не хочешь увидеть, как я пробью щит?

— Не надо ничего пробивать. Я начинаю понимать, ради чего здесь вообще выстроена защита. Она ограждает не тайну, а опасность.

— Что тебе удалось найти, Кадм? — спросил я.

— Немало, — отозвался тот. — Для начала, Сандживани — никакая не трава, «Рамаяна» здесь туману наводит. Судя по тому, что мне удалось найти, это некие чары, описанные в страшно древнем гримуаре, название которому — «Песнь Сандживани». Когда-то существовало три экземпляра этой книги, но все они утеряны. И еще имена из записки... «Вечный Вритра хранит погибшее царство под источником Дану». Я до сих пор не знаю, о каком погибшем царстве речь, но Дану — богиня, воплощение первобытной воды. Вритра — ее сын. Великий дракон и демон хаоса, вот как о нем написано в книгах. Сражавшийся на равных с самими богами. Ты уверен, что хочешь столкнуться с ним?

Губы Антиоха изогнулись в ухмылке, и он развернулся ко входу, подобному разверстой пасти с каменными осколками зубов. Бузинная палочка в его руках совершенно не казалась грозным оружием: даже его прежняя, из древесины дуба, производила более внушительное впечатление. Мой старший брат изящным движением протянул руку с зажатым в пальцах древком к невидимому щиту, и в это мгновение я понял: оружие — он сам. Его острый ум, пусть даже приземленный и не столь подвижный, как у Кадма, дает ему больше силы, чем все волшебные палочки на земле.

— Нет! — воскликнул Кадм, но Антиох его даже не услышал.

Я не видел его лица в этот момент, но знал, как оно выглядит. Спокойствие и сосредоточенность, как при сражении с опасным противником. Вертикальная складка, прорезавшая его лоб, нахмуренные брови. Невидимое пламя в глазах. Где-то там, в неизвестном грядущем его душа рассталась с частью своей силы, отправив ее сюда, и волосы у меня на загривке встали дыбом от прокатившейся в пространстве волны. Луч, сорвавшийся с острия бузинной палочки, не был слепяще ярким, но, ощутив ту легкость, с которой он кромсает нити Пустоты, я судорожно сглотнул.

Щит вспыхнул дрожащим алым светом. На какую-то долю секунды мне показалось, что он выстоит, но уже в следующее мгновение послышался громкий хлопок, словно лопнул исполинский пузырь из болотной грязи, и сияющая оболочка рассыпалась густым снопом искр. Антиох обернулся и отвесил нам полупоклон, не скрывая торжества и гордости в горящем взгляде.

— Путь открыт, — сказал он и поднял перед собой бузинную палочку. — И у нас в руках самое страшное оружие в мире магии. Предлагаю разобраться с этим демоном хаоса.

— Черт возьми, Антиох, послушай меня! — сказал Кадм, шагнув к нему. — Ты даже не знаешь, на сколько еще хватит твоих резервов. Ты выйдешь навстречу Вритре, ударишь заклинанием, и тут-то окажется, что твои силы исчерпаны. Погибнешь не только ты, но и мы. Ты хочешь этого? Проклятье, ты же не юнец, помешанный на воинских подвигах! Ты мудр. Так не откидывай же прочь свою мудрость. Ты создал великое оружие, но не позволяй ему управлять тобой.

Поначалу мне казалось, что Антиох ответит какой-нибудь резкостью. Но упрямство в его взгляде сменилось пониманием, и он, опустив палочку, усмехнулся.

— Что ты предлагаешь, Кадм? — спросил он. — Мы уже прошли полпути к цели. Не бросать же все теперь.

Кадм обернулся ко мне.

— Как у тебя с твоей мантией невидимости, Игнотус? — спросил он.

Я развернул закрепленный на поясе сверток, с которым редко расставался в последнее время. Мантия казалась сделанной из тончайшего полупрозрачного шелка, однако это была лишь иллюзия, вызванная чарами, которые играли с лучами света.

— Пока все по-прежнему. Человек в этой мантии невидим, но слеп. Однако теперь я, кажется, знаю, как исправить это. Помнишь Сумрак? Мне остается только наложить чары на мантию, которые позволят чародею видеть свет, невидимый для окружающих. Свет иного мира, предельно близкого к нашему.

— Братец, да ты гений! — покачал головой Кадм, и такая похвала из его уст с лихвой оплатила все эти недели моих мучений. — Но почему же ты до сих пор этого не сделал?

— Мне не хватает силы, — вздохнул я. — Мантия и без того напитана чарами, и я не могу заставить ее удерживать еще больше. Может быть, с палочкой Антиоха…

— Только не это! — вмешалась Эйлин, схватив меня за руку.

— Я сделаю это, — сказал Антиох. — Мне уже нечего терять. Объясни подробней природу этих чар, Игнотус.

— Антиох, ты не должен…

Тот только отмахнулся.

— Я создал Бузинную палочку не для того, чтобы любоваться ей. Силу нужно использовать, иначе это не сила. Рассказывай…

— Ну хорошо, — мрачно отозвался я, помедлив. — Ты помнишь чары, при помощи которых я видел в темноте? Я говорю о Визум Тенебрис. От них нужно взять основу для воздействия на зрение…

Мне не составило труда объяснить структуру нового заклинания: я провел недели с мыслью о нем, дополняя и упрощая его, пытаясь вплести в уже созданную вязь магии на ткани мантии. Привычное нам зрение — до чего же крохотную часть света оно способно улавливать! Мы от рождения не догадываемся о том, что смотрим лишь на тонкую оболочку на поверхности бытия. Мы живем и умираем, так ни разу и не увидев того, что скрывается в глубине. Но стоит совсем немного расширить восприятие наших глаз, как они приобретают способность видеть свет, невидимый для всех прочих. Человек, вооруженный такими чарами или несущим их артефактом, сможет увидеть того, кто скрывается под мантией невидимости. Но для остальных…

Почему-то я вспомнил о Тени. Этот убийца дорого заплатил бы за то, чтобы иметь такую мантию, не говоря уже о страшном оружии Антиоха. Невидимая и неотвратимая погибель, проникающая сквозь любые защитные чары. А если Кадм сможет обрести власть возвращать умерших людей к жизни… Человек, владеющий всеми творениями наших рук, мог бы вообразить себя Повелителем Смерти, не иначе. Убивающий и возвращающий к жизни, неуязвимый и невероятно сильный. Почти бог. Нельзя допустить этого.

Антиох, выслушав мои объяснения, коротко кивнул, разложил мантию на камне и опустил голову, погружаясь в состояние отрешенности. Прикрыв глаза, он поднял палочку и сделал глубокий вдох. Мантия замерцала мягким пурпурным сиянием, которое волнами прокатывалось по ее ткани. Сияние достигло пика яркости и пошло на убыль. Вскоре оно полностью угасло, оставив только переливающуюся во мраке полупрозрачную ткань.

— Готово, — сказал Антиох, убирая бузинную палочку. — Это и впрямь потребовало сил. Не меньше, чем при разрушении щита.

Не говоря ни слова, я подошел и осторожно взял в руки обманчиво легкую ткань, напитанную магией сильнее, чем любой ранее виденный мной артефакт. Расправив мантию, я накинул ее на себя, полностью отгородившись от окружающего мира. Когда я делал это прежде, мир погружался в непроглядную тьму, и только по доносящимся снаружи звукам я мог судить о происходящем вокруг.

Теперь же… Я видел! Не вполне идеально, да. Незримый для прочих свет лишь частично пробивался сквозь тонкую ткань, и я видел своих братьев словно через мутное стекло. Но видел! Я смог найти решение задачи и, пусть оно осталось бы просто мыслью без Бузинной палочки, на какой-то миг мне удалось достичь вершин, доселе доступных лишь одному Кадму. Амар был прав, бесконечно прав. Разум заключает в себе спасение. Я стащил с себя мантию и вгляделся в лица молчавших братьев, потом перевел взгляд на Эйлин, лицо которой было полно благоговения.

— Получилось, — сказал я. — Я видел.

— И оставался невидимым, — улыбнулась Эйлин.

Она подошла и обняла меня, ни капли не стесняясь моих братьев.

— Ты великий чародей, — добавила она. — Я всегда говорила это.

— Если бы не Антиох… — возразил я.

— Она права, — перебил меня Антиох. — Заслуга здесь всецело твоя. С Бузинной палочкой тебе не составило бы труда наложить эти чары.

Кадм подошел и положил руку мне на плечо, покачав головой со странно удивленным взглядом.

— Ты хорош, брат, — сказал он. — Я и раньше это знал, но чтобы настолько… Пожалуй, стоило добраться до края света, чтобы увидеть, кем ты станешь.

Антиох шагнул ко входу в пещеру и, обернувшись, проговорил:

— Что ж, Кадм, теперь один из нас сможет скрыться от опасного врага, если ты так уж не хочешь с ним сражаться. Как мы поступим?

Кадм помрачнел и медленно обернулся к старшему брату. Какое-то время он стоял в молчании, потом тряхнул головой и проговорил:

— Боюсь, что мы все еще пожалеем об этом. Но одного тебя я туда не отпущу. Игнотус, Эйлин, вы можете…

— Я с вами, конечно, — пожал я плечами.

— И я, само собой, — отозвалась Эйлин. — Какой бы ни была угроза, всем вместе отразить ее легче.

Я не питал иллюзий. Когда-то мы с моей любимой плечом к плечу столкнулись с двумя глиняными стражами Храма Творения, — и не смогли победить. Будь с нами рядом Кадм и Антиох, мы вряд ли победили бы и в этом случае. А ведь речь шла всего лишь о големах, чья сила — просто в неуязвимости. Какой смертный ужас может ожидать нас в этой пещере, закрытой сильнейшим магическим щитом из виденных мною? Дракон. Демон хаоса. Вритра его имя.

Следом за Кадмом я ступил на скользкие плиты у входа, выщербленные и растрескавшиеся за тысячи лет разрушения. Сразу за воротами начиналась лестница с необычно широкими ступенями, уходящими далеко, ужасно далеко вниз. Багровый свет лучился снизу, освещая сводчатый потолок и поддерживающие его широкие колонны. Прислушавшись, я различил слабое журчание воды: похоже, что где-то глубоко внизу протекала подземная река. Тот самый «источник Дану», о котором сообщалось в записке?

И было еще что-то. Странный шелестящий звук, похожий на трение жесткой чешуи по каменному полу. Сжав древко Бузинной палочки в ладони, Антиох бросил на нас короткий взгляд, шумно выдохнул и ступил на лестницу.

Меня редко посещают приступы мистического ужаса. Выросший в семье магов, с детства имевший дело с потусторонними тварями, я не боюсь их так, как боятся маглы, теряющие рассудок от запредельного страха при встрече с обыкновенным призраком. Страх мага — рационален. Как правило, это страх боли, страх смерти, страх потерять что-то очень дорогое, наконец. Но, вспоминая эти долгие минуты на лестнице Гандхамардана, я как никогда понимаю маглов.

Если месяцы, проведенные в Шамбале, казались мне визитом в земной рай, то сейчас, глядя в багровые отблески на стенах и звуки, доносящиеся снизу, я преисполнился уверенности: мы спускаемся в ад, в самую настоящую преисподнюю, где вскоре предстанем перед взором Врага рода человеческого. Иррациональный страх вливался в меня ленивыми волнами, вытесняя рассудок, и каждый шаг давался мне лишь волевым усилием.

Я бросил взгляд на лица моих спутников — чувствуют ли они то же самое? Полный мрачной непреклонности Антиох, бесстрашный воин, который только что рвался в битву с демоном — отчего он так сжал зубы, если не в попытке сдержать крик? Эйлин, бледная, как покойница, — почему она сильно, до боли сжимает мой локоть, если не для того, чтобы удержаться от бегства назад, в милосердную и тихую ночь Шамбалы? Но Кадм…

Что чувствовал Орфей, спускаясь за своей возлюбленной Эвридикой в царство мертвых? Страшился ли он того, что встретит на пути? Теперь мы никогда не узнаем наверняка, но, глядя на Кадма, я понимал: нет. Есть люди, имеющие одну душу на двоих. Когда Лия умерла, мой брат лишился половины самого себя, и никакие силы ада не могли испугать его больше, чем невозможность быть с ней, унесшей в могилу часть его души. «Даже если в конце пути нас ждет сам Сатана в сонме падших ангелов, — сказал он давным-давно, — я попрошу его помощи». И все же… Кадм не испытывал страха, но желанием увидеть недра Гандхамардана, в отличие от Орфея, не горел. Что с ним произошло?

— Отчего ты так не хочешь спускаться, Кадм? — тихо спросил я. — Если мы правильно поняли текст послания, внизу может быть средство для спасения Лии, разве не так?

— Если у тебя есть лекарство, чтобы исцелить больного, станешь ли ты рисковать жизнью, чтобы найти другое?

— О чем ты? В последнее время ты говоришь загадками не хуже самой Кали.

Кадм порылся в складках мантии и вытащил черный бриллиант в оправе, грани которого сверкнули алым огнем в кровавом свете подземелья, — все, что осталось у него в память о Лии. Он поднес его к лицу и, помедлив, осторожно коснулся драгоценности губами.

— Я знаю, как вернуть Лию, — сказал он. — И это не будет просто ее подобием, восставшим из могилы мертвецом, не имеющим с моей любимой ничего общего, кроме внешности. Я знаю, как вернуть из небытия саму ее душу и вложить в тело. Мать Кали говорила, что нам понадобится по меньшей мере год. Мне удалось найти путь на четыре месяца раньше. И уверяю тебя, Игнотус, этот путь вовсе не ведет в подземелье Гандхамардана.

— Что?! Так почему же ты?.. — воскликнул я, забыв об осторожности.

Снизу донеслось шипение. Что-то очень большое пришло в движение, и каменные ступени под нами задрожали. Послышался звук катящихся камней.

— Тихо! — шикнул Кадм. — Ты хочешь знать, почему я иду с вами вниз? Потому что вы мои братья. Потому что вы были со мной с начала до конца ради того, чтобы я достиг своей цели. Теперь я делаю то же самое для Антиоха.

— Эй, вот только не надо делать из меня безрассудного самодура! — вскипел Антиох. — Я для тебя же стараюсь, братец. Не знаю, что ты там придумал, но если твой способ не сработает, возможно, сработает этот.

Странно, но эта будничная ссора братьев каким-то образом рассеяла тот липкий страх, который не отпускал меня все это время. Словно бы мы не вошли во что-то очень похожее на врата ада, а спорим о материале для алхимического котла на углу Косого переулка, и поджидает нас внизу не жуткий Вритра, а, в крайнем случае, парочка обычных инферналов.

Лестница заканчивалась широкой каменной площадкой, с левой стороны которой располагался высокий проход с резной аркой наверху, сохранившейся куда лучше, чем вход снаружи. Из прохода и лился багровый свет, освещавший нам путь на протяжении всего спуска. Чуть выше, над аркой, были высечены буквы незнакомого мне алфавита, но в них, однако, угадывалось что-то знакомое. Неведомый язык падших ангелов?

— Агарта… — неуверенно пробормотал Кадм.

— Агарта? — повернулся я к нему. — Ты знаешь этот язык?

— Нет. Но похожий алфавит используется в некоторых древних ханаанских свитках, и я немного помню звучание. Агарта — так, полагаю, называется это место.

Антиох, не слушая его объяснений, первым добрался до площадки. Он подкрался к проходу и, прижимаясь к стене, осторожно заглянул в него, отведя назад руку с палочкой. В следующее мгновение он, тяжело дыша, метнулся назад и вжался в камни. Лицо его было бледным, как никогда раньше.

— Что там? — прошептала Эйлин.

— Не знаю, — мотнул головой Антиох. — Василиск или… Не знаю. Гигантский. Я никогда не видел таких больших. Не знал, что такое вообще может быть.

— Вритра, — кивнул Кадм. — Еще не поздно вернуться, брат.

Я, стараясь не издавать звука, бесконечно осторожно заглянул за край стены и на минуту перестал дышать от того, что увидел. Это пещера неимоверных размеров, всю правую половину которой занимало подземное озеро. Его спокойные темные воды отражали рассеянный в воздухе багровый свет, в изобилии льющийся с испещренных искусными фресками высоких стен. Небольшой водопад у дальнего края пещеры нес потоки подземных вод в озеро. Еще один туннель, пробитый в каменном берегу озера, вел круто вниз. «Погибшее царство под источником Дану», — вспомнилось мне. В следующее мгновение текст письма покинул мой внутренний взор.

Чуть слева от скалистого берега я увидел то, что поначалу принял за нагромождение камней причудливой формы. Змей. Исполинский змей, лежащий на холодном базальте, свернувшись кольцами, каждое из которых легко могло бы сокрушить дом. Каким чудовищно древним было это создание, достигшее таких размеров? Чем оно питалось среди голых камней, и какое количество пищи могло утолить его голод? Эта покрытая роговыми наростами кошмарная голова, которую змей в вековой дреме опустил на чешуйчатое тело: кто может выдержать ее взгляд, если тварь раскроет свои несущие погибель глаза? Я вздрогнул, услышав тяжелое дыхание рядом: Эйлин, прижавшись ко мне, неподвижно смотрела на чудовище.

— И с этой змейкой ты хотел сразиться в одиночку, брат? — поднял бровь Кадм, повернувшись к Антиоху.

— Если понадобится, — отрезал тот, но от его недавнего боевого настроя не осталось и следа. — Игнотус! Если я могу взять твою мантию невидимости…

— Я сам, — перебил я до того, как осознал сказанное.

— Что?

— Я сам надену мантию и спущусь в туннель, — обреченно проговорил я. — Да, я знаю, тебе в схватке нет равных, и при тебе Бузинная палочка. Но я иду не сражаться: против этой твари, боюсь, ни у кого из нас нет шансов. К тому же я ступаю тише, и, уж прости, Антиох, в искусстве быть незаметным я лучше любого из вас.

— Тогда идем вдвоем. Ты всерьез вообразил, что я отпущу тебя в адскую бездну под носом этого сатанинского отродья? Да если этот проклятый Вритра имеет хоть отдаленное родство с василисками, тебе достаточно взглянуть ему в глаза, чтобы отправиться на тот свет!

— Брат, это мантия, а не попона. Ее даже на одного тебя едва хватит.

— Я пойду с Игнотусом, — вмешалась Эйлин. — Мы двое поместимся под мантией. С трудом, но…

— Эйлин… — обернулся я к ней.

— Не спорь, пожалуйста, — прошептала она. — Идем вдвоем, или не идет никто. В конце концов, это совсем быстро. Нам не придется проделывать весь этот путь пешком. Мы переместимся сразу ко входу в туннель и сразу спустимся. Эта тварь не успеет ничего сделать, даже если почует нас.

— Не советую, — коротко ответил Кадм. — Здесь что-то не так… с пространством. Неужели вы не чувствуете?

Я замер, прислушавшись к своим ощущениям. Теперь мне почти не требовалось ни времени, ни значительных усилий для того, чтобы скользнуть под слой майя в мир Брахмана. Вот эти нити Пустоты, из которых соткана сама ткань реальности, привычно скользящие вдоль незримых пальцев моего разума… На первый взгляд, все в порядке. Я легко могу разорвать и соединить несколько из них, чтобы переместить хотя бы вот этот небольшой камень под ногами… Нити с почти ощутимым звоном лопнули, и их обрывки затянулись мертвыми узлами. Камень, который я отправил ко входу в туннель, со странным хлопком появился в нескольких футах над поверхностью озера и с громким всплеском рухнул в воду.

От оглушительного шипения мне заложило уши. Стены задрожали, осыпав нас мелким каменным крошевом. Мы затаили дыхание, отодвинувшись от входа в пещеру. Когда все стихло, Антиох повернулся ко мне и хрипло пробормотал:

— Ты в своем уме, братишка? Ступает он тише… Да ты самого дьявола разбудишь!

— Теперь мы знаем, что с магией Пустоты в этом месте лучше не шутить, — попытался оправдаться я.

— Это знание могло нам дорого обойтись, — не унимался Антиох. — Проклятье!

— Успокойся, брат, — сказал Кадм. — Здесь каждый шаг опасен, и мы все знали это. Игнотус… Если ты все еще намерен идти, лучше бы не медлить. И постарайся особенно не глазеть по сторонам по дороге. Твоя мантия делает тебя невидимым, но вряд ли скрывает твой запах. А этой твари достаточно просто махнуть хвостом…

Я кивнул и накинул на себя мантию-невидимку. Эйлин молча скользнула под нее и прижалась ко мне, обхватив меня руками. Каким бы жутким ни был момент, я почувствовал, как блаженное тепло растекается по моему телу от ее прикосновений, и страх возможной гибели немедленно отступает, сменяясь решимостью. Что, если древний змей увидит нас? Что, если плод моего ума не сможет обмануть чудовище, которое, быть может, родилось задолго до возведения Вавилонской башни и Бог весть скольких смельчаков обратило в тлен смертоносным взором или движением исполинских челюстей? Я не знал, и мне не хотелось об этом думать.

Крепко обнявшись, мы шагнули из своего ненадежного укрытия, и я задержал дыхание. Жребий брошен. Если Вритра заметит нас… Но змей по-прежнему лежал, свернувшись горой чудовищных чешуйчатых колец, и его глаза оставались закрыты, а воздух с мерным шелестом проходил сквозь уродливые ноздри. Еще шаг. И еще один. Голова твари беспокойно шевельнулась, но глаза остались закрыты.

Невольно я поднял взгляд на обширную настенную роспись позади змея. Она изображала город, залитый все тем же багровым светом. Существовал ли он когда-нибудь в действительности или был лишь фантазией давно умерших художников неизвестного народа? Высокие ажурные сооружения, красотой способные поспорить с величайшими творениями античных мастеров, широкие улицы, куда-то идущие люди в свободных одеяниях… Не этот ли прекрасный град видел апостол Иоанн в своем видении?

Но самое странное в росписи располагалось выше. Высоко над едва обозначенным горизонтом навис черный провал, окаймленный жгучим кровавым сиянием, и странные тонкие нити тянулись от жуткого светила вниз, проникая в крыши самых высоких зданий. Черное Солнце? Сама Кандида Когтевран могла позавидовать искусству, превратившему голый камень пещеры в прекрасную светящуюся картину, за плоскость которой, казалось, можно было войти.

Выждав еще немного, мы осторожно двинулись дальше. Шаг. Следующий. Вход в туннель все ближе, и змей по-прежнему не замечает нас. Мы смогли обвести чудовище вокруг пальца, и теперь осталось лишь преодолеть каких-то пять-шесть футов… Из-под моей ноги выскочил камень и со стуком, который в мертвой тишине пещеры показался мне оглушительным, поскакал прямо к дремлющему чудовищу. Я застыл и прекратил дышать, но было уже поздно.

Чешуйчатые кольца скользнули по камню, и пол под ногами мелко задрожал. Вритра с непостижимым для его размеров изяществом поднял гигантскую голову и раскрыл глаза — эти два провала в преисподнюю, горящие золотым огнем. От его дыхания наша мантия взметнулась, и я едва удержал ее край, чтобы не открыть нас с Эйлин, беспомощно прильнувших друг к другу под несущим смерть взглядом древнего змея. Все эти долгие мгновения, пока тварь, не мигая, смотрела на нас, в моей голове вертелась только одно: «Мы еще живы!». Взгляд василиска убивает, но мантия надежно защитила нас от него. Как хорошо, что мне не удалось претворить в жизнь свою прежнюю задумку с умножением света! Если б не возникло у меня сложностей, сейчас мы с моей любимой в лучшем случае застыли бы здесь двумя изваяниями, а в худшем…

Вритра приблизил голову и шумно втянул воздух через ноздри. Из его пасти вырвалось шипение, и Эйлин толкнула меня в бок, шепнув:

— Бежим!

Я сорвался с места, и мы едва ли не кубарем вкатились в спасительный полумрак туннеля. За спиной послышался тяжелый удар, от которого каменные ступени ушли у нас из-под ног. Обернувшись, я увидел глубокую трещину в полу: удар покрытой костяной броней головы чудовища расколол каменное основание. Эйлин уже тащила меня дальше, и я, отвернувшись от обращенного к нам золотого взгляда Вритры, побежал вниз по изогнутой лестнице следом за ней.

Лестница закончилась так неожиданно, что, проскочив очередной ее изгиб, я вздрогнул, оказавшись в залитом светом высоком коридоре. Его стены были выложены гладким белоснежным камнем, и всю их поверхность от пола до потолка покрывали слова незнакомого языка.

Я свернул мантию-невидимку и провел кончиками пальцев по выбитым в камне символам, с удивлением осознав, что отчасти понимаю их. Тот самый язык, о котором говорил Кадм. В его буквах прослеживалось явное сходство с греческим алфавитом, а еще — с древней еврейской письменностью, и о звучании большинства из них можно было без труда догадаться. Вот этот острый угол, перечеркнутый вертикальной линией, схож с буквами «алеф» и «альфа», а если развернуть его, то мы увидим, пусть порядком искаженную, но все же такую знакомую букву «A» латинского алфавита. А вот этот косой треугольник — разве это не греческая дельта?

— Это же имена! — воскликнул я. — Тысячи… Десятки тысяч имен… Кто они все?

— Погибшее царство, — пробормотала Эйлин. — Голоса мертвых взывают об отмщении… Это имена умерших, Игнотус. Мы с тобой в склепе.

— Скорей у входа в склеп. Смотри!

Дальний конец коридора утопал в полумраке, и оттуда веял слабый ветер. Он не имел ничего общего со свежим горным воздухом. Его дыхание было напитано тысячелетней пылью и тленом. Когда мы подошли ближе, коридор оборвался, и в открывшейся перед нами каверне мы увидели руины города. Изломанные каменные глыбы перемешались с раздробленными стенами. Раскрошившиеся шпили некогда величественных зданий лежали среди обломков статуй. И кости. Пробитые и раздавленные черепа, торчащие фрагменты ребер, потемневшие суставы — все это густо перемешалось с пылью и щебнем, усеивавшими дно пещеры.

Даже разрушенный, этот город нетрудно было узнать. Именно его я видел на светящейся фреске в логове Вритры. Однако здесь царил мрак, и единственным источником света оказалась высокая статуя поодаль. Разрушение не коснулось ее, и, судя по всему, возведена она была много позже, чем произошел катаклизм, погубивший город. Еще даже не подойдя к ней, я понял, что уже видел раньше образ, воплощенный в камне.

Изящное тело, в котором было что-то от птицы и насекомого одновременно, широко распахнутые тонкие крылья, нечеловеческий лик с двумя парами глаз, которые даже изваянные в камне светились мудростью и страданием. На постаменте горели, переливаясь, буквы санскрита. Я все еще неважно понимал этот язык, но мне не составило труда прочесть написанное:

«Некогда я была Цакебе, несущей свет возвышающего знания.

Меня звали Туриэль, хранящей мудрость Пустоты.

Я пыталась быть милосердной Гуаньинь.

Теперь я стала Смертью, разрушителем миров.

Я помню о вас, возлюбленные дети мои».

— Озеро слез, — прошептал я.

— Что? — спросила Эйлин, отчего-то тоже перейдя на шепот.

— Помнишь ангельскую статую на острове Огигия? Это она. В своим истинном обличье. Кали вызвала какую-то страшную катастрофу и, возможно, Потоп, но сделала это, чтобы предотвратить нечто еще более страшное. То, что называют словом Рактавиджа, «семена крови». И все равно она винит себя за все эти оборвавшиеся жизни. Эйлин, она не Смерть. Она — Время. Если бы я мог помочь ей…

В смятении я опустился на колено перед статуей и только теперь заметил придавленную камнем ветхую рукопись у самого основания. «Песнь Сандживани», — гласило заглавие на выцветшем титульном листе. Эйлин опустилась на колени рядом и склонилась над моей находкой. Я отбросил камень и взял манускрипт дрожащими пальцами. Перелистнул страницу, другую… Разводы чернил, безнадежно испортившие текст, вырванные целиком страницы и совершенно нечитаемые слова сразу охладили мой пыл, но я все еще надеялся. Возможно, что-то важное осталось. Возможно, остальное удастся восстановить. Главное — мы нашли то, что искали.

— Мы должны возвращаться, — сказала Эйлин. — Если мы пробудем здесь слишком долго, твои братья могут пойти на помощь.

Я кивнул и поднялся на ноги. У Кадма хватит выдержки, но Антиох — горячая голова, и он вполне может попытаться проскользнуть мимо змея даже без мантии невидимости. Когда мы покидали разрушенный город, я оглянулся и бросил последний взгляд на статую существа, чье земное воплощение мы знали под именем Матери Кали. Мне показалось, что ее глаза на какое-то мгновение замерцали призрачным белым светом.

* * *

Кадм отложил рукопись и озабоченно покачал головой.

— Мало что уцелело. Лишь на паре страниц удается что-то прочесть.

— Значит, вся эта наша вылазка впустую? — угрюмо спросил Антиох.

— Отчего же? — пожал плечами Кадм. — Мы теперь знаем немного больше о том, кто такая Мать Кали, и о том, что произошло в далеком прошлом. Но главное… Вот на этой странице, думаю, именно то, что имел в виду автор нашей записки.

— Я обратил внимание на нее, — вмешался я. — Но, честно сказать, мало что понял. Изображение пентакля сохранилось в деталях, и это, конечно, хорошо. Но вот сам текст…

Вновь пробежав глазами по странице, я остановился на небольшом читаемом отрывке среди зияющих дыр и чернильных разводов:

«…Да внесет свой прах, требующий возвращения, в центр пентакля и да не сходит с места. Вонзи кинжал в луч солнца для сохранения души. Сильные души избегают возвращения, так сложи силы многих магов, дабы превозмочь… и, возвысив глас, произнеси… praesemino gervlvs… extraho spiritvs vitae… spiritvs vitae in gervlvs…»

— Прах, требующий возвращения, — задумчиво проговорила Эйлин. — Возвращения к жизни?

— Вероятно, — сдержанно отозвался Кадм. — В этом случае речь о том, что маг должен внести останки умершего человека в центр пентакля и оставаться там до конца ритуала. И знаете что? Я думаю, что луч солнца — это в действительности один из лучей пентакля. Вот этот, на котором изображен символ Черного Солнца.

— А если сил мага не хватит, — подхватил Антиох, — то можно объединить усилия…

Не прошло и минуты, как мои братья и Эйлин увлеченно спорили, пытаясь восстановить детали предполагаемого обряда воскрешения. Мне что-то по-прежнему не давало покоя. Много ли было шансов на то, чтобы из целой рукописи уцелело лишь описание одного обряда? Пентакль, единственная ошибка в изображении которого разрушит чары, совершенно не пострадал — при том, что от всех прочих страниц почти ничего не осталось.

Я взял манускрипт в руки и снова пролистал. Вроде бы подтверждается первое впечатление. Рваные страницы, зияющие дыры… Но, поднеся рукопись к глазам, я вдруг понял, что мне казалось неправильным. Поверхность страниц была потертой и выцветшей от времени. Но рваные края выделялись насыщенностью цвета и свежестью.

— Рукопись испортили совсем недавно, — негромко сказал я.

— Что ты сказал? — нахмурился Кадм.

Я послюнил палец и силой потер одно из чернильных пятен. Значительная часть чернил осталась у меня на пальце, и теперь я мог разобрать проступившие на странице бледные буквы: «Желающий вернуть прах, обращенный в человека, в его первичную форму, начерти пентакль… да уберегись оставить внутри круга человека, не происходящего от праха…». Прах! Глина, из которой сотворены големы — вот о чем идет речь. Обычный человек, оказавшись в центре пентакля, вероятно, просто погибнет во время обряда.

— Либо нас хотят убить, — пробормотал я, — либо… Подождите немного. Мне нужно кое-что проверить.

Я подхватил метлу и выскочил из кельи. Солнце уже выпустило первые лучи из-за гор на востоке, а значит, до занятий в храме остается чуть больше часа… Впрочем, богиня наверняка простит меня за опоздание после всего, что случилось. Я запрыгнул на метлу и взмыл в воздух.

— Игнотус! — услышал я снизу крик Эйлин, но ждать не стал.

Следовало проверить свою безумную догадку, пока она свежа в моей памяти. Деревня совсем близко, и найти в ней человека нетрудно, это не Лондон. Как я сразу не понял? Девять воинов, уходящие с Големом в портал. Десять воинов, прибывших из Круи. Записка, отправляющая нас на верную смерть в поисках манускрипта, в котором мы не нуждались, — и мы наивно поверили в то, что ее подсунул кто-то из местных! Проклятые арабские цифры ввели нас в заблуждение, и никто из нас не подумал, что автор послания — не просто грамотный аристократ, но человек, который Бог знает сколько времени провел на Востоке, изучая магию Пустоты. Почему мы сразу не проверили?

Несмотря на утренние сумерки, жизнь в деревне уже бурлила. Я еще в полете приметил дом старейшины и, осторожно спустившись, чтобы случайно не налететь на кого-нибудь из жителей, спрыгнул на землю. Нога подвернулась, угодив в тележную колею, и я чуть было не упал на колено. Народу на единственной улице было уже полно, но внимания на меня никто не обращал: Антиох за свои прошлые посещения, должно быть, уже приучил их к частым визитам летающих чужеземцев с Запада.

Дверь отворилась до того, как я успел в нее постучать. Наружу высунулся худой, почти изможденный старик с жиденькой бородкой на голову ниже меня. Сложив руки у груди и поклонившись, он, ужасно коверкая слова, заговорил:

— Приветствую тебя, почтенный чародей. Ты, должно быть, ищешь меня?

— Если я говорю с Шанкаром, старейшиной…

— Да, это я. Угодно ли дорогому гостю пройти в мой дом?

— Благодарю, но я очень спешу. Я лишь хотел спросить, не появлялся ли в деревне новый житель около шести месяцев назад?

— Ох… Не могу вспомнить, когда именно, но уверяю тебя, за последний год в деревню пришел только один человек — Сайят. Немолодой уже. Прибился к каравану с юга, сказал, что был торговцем, да потом разорился. Уж не знаю, правда ли это, но небольшой сундук он с собой приволок.

— И где я могу его найти?

— В старой хижине у лесной рощи, вон там. Пустовала с тех пор, как Нараян в горах пропал. Совсем молодой был, хотел жениться на нашей Манджу. Что за красавица! Будь я молод…

Не очень вежливо прервав словоохотливого старейшину, я наскоро распрощался и снова взмыл в воздух, благо на сей раз на полет ушло меньше минуты. Хижина, почти незаметная среди зарослей огромного папоротника, казалась покинутой. Крыша с одной стороны была заметно повреждена и в дождь наверняка протекала. Из окон, закрытых полусгнившей циновкой, не доносилось ни звука. Сделав несколько шагов к хижине, я остановился. Чего ради я заявился сюда в одиночку? Да, мог бы сесть в лужу со своей идеей, но лучше быть в смешном положении, чем мертвым.

Я решительно развернулся. Главное я уже установил: Тень почти наверняка здесь. Остается лишь сказать моим братьям, и тогда у него не будет ни единого шанса. Магия Пустоты — его главный козырь — отныне в наших руках. Лишь бы только он не скрылся, пока я хожу за подмогой…

— Ты искал меня, Игнотус? — послышался насмешливый и странно знакомый голос за спиной.

Раньше я бы рывком обернулся к противнику, теряя драгоценные мгновения и зная, что он уже готов к нападению. Теперь же я отреагировал до того, как осознал это: сказались месяцы ежедневных тренировок с монахами Кали. Мгновенное перемещение на три фута в сторону с одновременным разворотом: если бы враг ударил по мне заклинанием в этот момент, то его сила ушла бы в пустоту. Палочка уже была в моей руке, когда натянувшиеся нити Брахмана вытолкнули меня обратно в привычный мир. Враг стоял передо мной с опущенными руками и не держал никакого оружия.

— Впечатляет, — сказал он, выходя из тени папоротника на свет. — Очень впечатляет, юный Певерелл. Сила Смерти с тобой.

Я замер, не веря своим глазам. Он был заметно старше, чем в тот день, когда я видел его в последний раз. Однако самое разительное изменение произошло не с его телом. Когда его тащили из руин Скорхилла на смертную казнь, он был не больше, чем безумным визжащим некромантом, который призывал жуткие проклятия на наши головы. Но теперь… Худое лицо с резкими, жестокими чертами, ввалившиеся глаза, плохо постриженная борода и длинные усы, густые, несмотря на возраст, бледные волосы. Ошибиться было невозможно.

— Эмерик, — сказал я потрясенно. — Будь ты проклят…

— Уверен, что уже проклят, — ухмыльнулся он. — Убери палочку, малыш. Нам незачем сражаться.

— Не знаю, как тебе удалось выжить…

— О, это долгая и по-своему интересная история, но она для другого раза. Пока скажу только, что у меня очень хорошие связи в Совете волшебников, и далеко не все эти старые пройдохи такие уж неподкупные, какими их считают. Ты знал, что там есть даже люди Темного братства?

— Мы едва не погибли в этой чертовой пещере! — воскликнул я, вытягивая вперед палочку. — Ты подсунул нам эту записку…

— О чем это ты?

— Об этом! — воскликнул я, доставая левой рукой рукопись. — «Песнь Сандживани». Ты думал, никто не догадается?

— Уверяю тебя…

— Не трудись. Ты уже был в Шамбале раньше…

— С этим не стану спорить.

— …И когда тебя изгоняли отсюда, ты спрятал этот проклятый манускрипт в Агарте, испортив в нем все, в чем не нуждался. Мы были нужны тебе только для того, чтобы проникнуть туда и достать рукопись.

Он искренне рассмеялся и развел руками.

— Игнотус, — сказал он. — Послушай меня. У вас, конечно, маловато причин для любви ко мне или моему сыну. И это, в общем, взаимно. Поэтому я не прошу тебя поверить мне, но будь добр, иногда проверяй плоды своих измышлений. Я никогда не держал в руках манускрипта: в этом случае он остался бы у меня. Я не подсовывал вам никаких записок. И мне бы в голову не пришло отправлять вас в пасть самого Вритры…

— Откуда ты знаешь про Вритру в таком случае?

— Да потому что, болван ты эдакий, я отправил туда совсем другого человека. Который, судя по всему, решил надуть всех нас. Ты говоришь, рукопись испорчена?

— Ритуал возвращения цел, если он тебя интересует. Но если бы кто-то попытался воспользоваться им в его нынешнем виде, он вряд ли остался бы в живых. Кого ты отправлял в подземелье, Эмерик?

Он смерил меня насмешливым взглядом, а потом со вздохом вытянул руку, указывая мне за спину.

— Его.

Я неторопливо развернулся, стараясь по-прежнему держать Эмерика в поле зрения. Неподвижная и молчаливая фигура в алом одеянии, стальной шест. Как давно монах уже стоит здесь, бесшумно подобравшись сзади с помощью магии Пустоты?

— Что ты натворил, Рамеш? — спросил я.

— Что я натворил? — переспросил тот. — Попытался исправить содеянное, Игнотус. Ты не представляешь, что этот убийца унес из Шамбалы несколько лет назад. Ты даже вообразить себе не можешь, какой кошмар обрушится на головы всех живущих, если он…

— О, не надо сгущать краски, — усмехнулся Эмерик. — Ничего не обрушится, если я получу то, что мне нужно.

— Божественные знания — не для людей, — твердо сказал Рамеш. — Я всегда говорил это. Магия Пустоты не должна покидать Шамбалу. Когда этот зверь скрылся, Амар искал его по всему свету, чтобы вернуть артефакт, но так и не понял главного. Знания богов должны быть с богами. Вместо этого Амар, поддавшись на шантаж, не только позволил ему оставить у себя украденное, но и притащил еще троих охотников за божественной властью! Так что же я должен быть делать, скажи, Игнотус?

— Ты… — прошептал я, сраженный услышанным и перевел палочку на Рамеша. — Ты подкинул нам записку. Отправил нас в эту чертову преисподнюю. Надеялся, что Вритра сожрет нас? Да что тут вообще происходит?

— Я не питаю к вам ненависти, Игнотус, — ровно ответил тот. — Но никто не должен был уйти с этими знаниями. Поэтому я и написал записку, а чтобы вам не вздумалось обращаться к нашей Матери Кали, посоветовал не верить ей… К сожалению, мне не пришло в голову, что кто-то из образованных людей мог не читать «Рамаяну». Это едва все не испортило.

В его последних словах отчетливо прозвучало презрение.

— О, теперь-то я вижу картину целиком, — подал голос Эмерик. — Ты представляешь, парень, этот агнец пообещал мне «Песнь Сандживани» за то, что я вас прикончу, всех четверых. Я, понятно, согласился. Исполнять свою сторону соглашения я, конечно, не собирался…

— Чего еще ожидать от убийцы и клятвопреступника! — процедил Рамеш сквозь зубы.

— Ты б на себя посмотрел, святоша. Изуродовать рукопись так, чтобы я, пытаясь вернуть покойника из могилы, отправил в могилу самого себя — это ты, конечно, хорошо придумал, да только меня крайне сложно обвести вокруг пальца.

— Боюсь, уже обвели, — заметил я. — Обряд возвращения вообще не имеет отношения к воскрешению мертвых. Это способ изгнать человеческую душу из голема.

— А вот это, Рамеш, ты уже зря, — со стальными интонациями в голосе отозвался Эмерик, не спуская холодного взгляда с монаха, и мягко шагнул вперед. — Чуть не прикончил моих… гм… друзей, хотел прикончить меня — это дело привычное. Но если весь торг с самого начала был блефом, боюсь, ты нам только мешаешь.

— Неужели ты надеешься убить меня? — криво улыбнулся Рамеш. — Здесь, на земле моей богини?

— Думаю, она не будет против.

Движение Эмерика было настолько стремительным, что я едва смог его разглядеть. В следующие мгновение шест в руках Рамеша чуть сместился, и метательный нож со звоном отскочил в сторону. Монах перескочил сквозь пространство, сократив расстояние, и его оружие со свистом рассекло воздух. Тщетно: Эмерика там уже не было, а следующий нож Рамеш лишь чудом успел отразить.

Однако глупцом монах отнюдь не был. Вместо того, чтобы продолжать этот смертельный танец с мгновенными перескоками в пространстве, где исход больше зависит от случая, нежели от мастерства, Рамеш, ускользнув от очередного выпада Эмерика, пропал из виду. Некромант, сжав в руке небольшой нож с изогнутым лезвием, застыл, пытаясь уловить движение вокруг, но все оставалось тихо.

— Ты его чувствуешь, Игнотус? — спросил Эмерик.

Я пожал плечами и развернулся к деревне.

— Нет. И сражаться не собираюсь. Я просто сообщу Матери Кали и братьям…

Алая тень выросла у меня на пути, и, наугад рванув нити Пустоты, я отскочил в сторону. Стальной шест высек искры из камней, на которых я только что стоял.

— Никто не уйдет, — сказал Рамеш. — И приходить вам не следовало.

— Инсендио! — ответил я, но монах исчез до того, как я успел произнести заклятие.

— Брось, Игнотус, — хмыкнул Эмерик, снова пытаясь отыскать взглядом врага. — Словесная магия против монахов бессильна. Слишком медленно. Нож с отравой — другое дело.

Он молниеносно развернулся и рубанул пространство позади себя. Клинок вспорол одеяние монаху, но не коснулся кожи. Выпад шестом — и воздух вокруг Эмерика вспыхнул голубым пламенем выставленного барьера формы.

— Неплохо, — прошипел Рамеш. — Но тебе следовало закончить обучение.

Его шест вспыхнул фиолетовым огнем и рванулся вперед, пройдя сквозь щит, словно того не было вовсе. Удар сбил Эмерика с ног, и тот кубарем покатился по каменистой почве, выронив оружие. Без промедления Рамеш переместился ко мне и нанес новый удар. В последний момент я отскочил, но монах последовал за мной. Еще один перескок. И еще один.

— Мать Кали! — воззвал я, вспомнив слова Амара.

— Только не сейчас, — ухмыльнулся Рамеш, неторопливо приближаясь. — Я сегодня сказал ей, что кто-то проник в Агарту, и теперь она там, куда не доносятся голоса. Там, откуда даже ей так просто не выйти сквозь скрученную ее же волей Пустоту.

Без предупреждения он прошел сквозь пространство, и я вновь ускользнул от его удара. И еще раз. Мои силы были на исходе, а враг не девал мне времени перевести дыхание, мгновенно прыгая сквозь пустоту следом за мной, и, казалось, не уставал вовсе. На его лице не было злобы: только холодная решимость довести дело до конца.

Задыхаясь, я скользнул в сплетение нитей Пустоты, и оказался в густых зарослях папоротника. Может, здесь он меня не увидит и не сможет последовать за мной? Меня спасло только боковое зрение. Очередной бессильный перескок отбросил меня на каких-то пару футов — едва достаточно, чтобы ускользнуть от мощного удара, разметавшего широкие зеленые листья. Неловко оперевшись на совсем недавно подвернутую ногу, я вскрикнул от боли и повалился на землю, чуть не порезавшись об отравленное лезвие лежавшего рядом метательного ножа. Рамеш незамедлительно вырос надо мной, и его шест взметнулся в воздух для последнего смертельного удара.

Удар нанести он не успел: невидимая сила рванула его в воздух и ударила о стену хижины. Я обернулся, ожидая увидеть Эмерика, но того нигде не было. Ко мне спешила Эйлин, сжав в руке палочку.

— Эйлин, беги отсюда! — крикнул я. — Предупреди…

У нее за спиной неслышно появился силуэт монаха с занесенным шестом. Я бы не успел подняться на ноги: пытаться мне и в голову не пришло. Сжав рукоять ножа, я рванулся сквозь пространство с таким усилием, что едва не лишился чувств, и Пустота выплюнула мое тело прямо перед наносившим удар Рамешем. Я успел полоснуть ножом, со злобной радостью ощутив сопротивление рассекаемой плоти, и в следующие мгновение стальной посох с нечеловеческой силой врезался мне в шею.

Утратив ощущение собственного тела, я пролетел несколько футов и рухнул на землю лицом вниз. Мгновенная вспышка пламени у меня перед глазами и ошеломляющая боль, на смену которой пришло удушье. Я попытался сделать вдох и не смог. Мой взор затуманился, и нарастающий шум, подобный ветру, заполнил голову. Кажется, кто-то кричал. Чьи-то руки перевернули мое тело, но я уже не чувствовал это: только рыхлая земля перед моим взором сменилась слепящим утренним небом. Лицо Эйлин заслонило от меня облака.

— Нет! Игнотус! Игнотус, любимый... Только потерпи. Я все исправлю. Сейчас...

— Ему нужна Кали, — донесся голос Амара. — Призываю тебя, Мать наша!

Лицо Эйлин расплылось и растворилось в накатывающих волнах тьмы. Удушье сдавило мое горло, выжимая остатки жизни.

— Игнотус! Только не умирай... Почему у меня не получается? Всегда получалось. Игнотус!

Все стихло, погрузившись во тьму, только какая-то женщина плакала навзрыд — где-то очень далеко, и ее голос становился все слабее. «Упражнение в смерти», — сказал бесплотный Амар, и его слова разнеслись в рушащейся пещере моего разума. «...И когда лишится она самого дорогого, что имеет, — вторил ему голос Берима, читающего пророчество Валмиры, — тогда кровь окрасит творение ее рук...».

Странно, но теперь мне не потребовалось никаких усилий, чтобы скинуть с себя оболочку майя. Брахман вырос вокруг меня в своем истинном величии и невообразимой яркости, и впервые в своей жизни я видел всю сложность переплетающихся нитей, из которых соткана реальность. Я потянулся вдоль одной из них и скользил, скользил сквозь бурлящую Пустоту и тьму, и безмолвие, и не было конца этому движению.

Когда время раскладывается на составляющие, когда от его нескончаемого потока, стирающего в пыль все сущее, остается только направление в Пустоте, уже нельзя ощутить его привычный ход. Время обращается вечностью, бездонным ожиданием в окружении танцующих нитей, когда сознание растворяется в них, становится одним целым с Брахманом, а некогда бурные чувства и желания обращаются покоем.

Смерть, где твое жало? Где боль, ужас, негасимое пламя и скрежет зубовный, если я заслужил ад? Где райские врата и ангельское пение, если тяжесть моих грехов не столь велика? Где Суд и сокрушительный груз вины за все, что я сотворил, за маловерие, тщеславие, гордыню и трусость? Пустота. Ничего, кроме Пустоты. Мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут...

— Ориор экс чинере, — послышался невообразимо далекий голос. — Ориор экс претеритум. Инвоко ад те. Вока номен туум, Игнотус.

Прозрачная капля упала на древнюю страницу. Гермиона поспешно стерла ее ладонью и промокнула нависшие слезы краем футболки. Гарри, не решаясь перевернуть следующую страницу, обнял ее за плечи и привлек к себе.

— Мы еще не знаем, что было дальше, — негромко сказал он. — Понятно, что Игнотус выжил, иначе он не написал бы все это…

— Я из-за Эйлин, — сказала Гермиона. — Представила, что бы я чувствовала, если бы ты умирал у меня на руках.

— Эй, вы что это там полуночничаете? — послышался голос снаружи.

Откинув полог, Гарри увидел Эдди. Тот поправлял ремень и выглядел весьма довольным жизнью, поэтому Гарри деликатно воздержался от того же вопроса.

— Не выдержали до утра, решили прочесть еще немного, — пожал он плечами. — Тут такое дальше…

— Ладно, утром наверстаю упущенное, — сказал Эдди и, махнув рукой, направился к своей палатке.

— Эдди! — позвала Гермиона. — Имя Кали… Оно действительно означает и смерть, и время?

— Сущая правда, — отозвался тот, остановившись, и перешел на академический тон. — «Кала» в языках этой группы означает «время» и порой появляется в именах богов, таких как Махакала. «Кали» — женская форма того же слова. Связь со смертью не столь очевидна, но обычно считают, что ассоциация здесь вполне прямая: ход времени ведет к смерти. Помните знаменитое высказывание Оппенгеймера после испытания ядерной бомбы?

— Я стал Смертью, разрушителем миров, — пробормотал Гарри. — Там были эти слова.

— Бхагавад-гита, — кивнул Эдди. — Да только перевод не вполне точен. Наши соотечественники постоянно буксовали в этом месте. Похоже, что Игнотус — не исключение, если он написал так.

— Или мы до сих пор что-то не понимаем в этом, — покачала головой Гермиона. — Эдди… Тут еще говорится о поселении на западе. Местные жители снабжали Шамбалу всем необходимым. Удалось ли рассмотреть что-то со спутника?

— Думаете, там все еще может кто-то жить? — хмыкнул Эдди. — Да, там просматривается группа строений. Но довольно сложно понять, в каком они состоянии. Однако главная улица напрочь заросла деревьями и кустарником, так что, думаю, деревня давно покинута. А без регулярного снабжения кто еще тут сможет оставаться? Разве что ловить рыбу в этой речушке…

— Ну, один монах тут каким-то образом выживает, — пожал плечами Гарри.

— Не уверена, что он вообще нуждается в еде, — заметила Гермиона. — Эдди, не желаете присоединиться? Мы добрались до очень странного момента… Выглядит так, как будто Игнотус описывает свою смерть.

— Я же все равно много пропустил, — беспечно махнул рукой Эдди. — Утром, ребята. И вам тоже советую выспаться.

Он откинул полог своей палатки, забрался внутрь, и минуты через три до ребят донесся его мерный храп. Гарри покачал головой. Невозможно было обвинить Эдди в недостатке любопытства и желания узнать новое: весь его образ жизни указывал на обратное. Но как он ухитряется спокойно спать рядом с ответом на многовековую загадку?

— Последуем совету? — со вздохом спросил он. — Отложим до утра?

— А ты сможешь заснуть, не добравшись до конца? — улыбнулась Гермиона.

Ее слезы уже высохли, а в глаза вновь вернулся этот немыслимый коктейль из непреклонности, азарта и всепоглощающего любопытства. Страсть — вот как следовало называть это чувство. Их прежние друзья в Хогвартсе, считавшие Гермиону заносчивой и холодной всезнайкой, просто ни черта не понимали. Сам Гарри — и то не сразу разглядел.

— Думаю, еще несколько страниц перед сном нам не повредят, — усмехнулся он в ответ и, с наслаждением потянувшись, снова разместился перед ветхим манускриптом.

Руки Гермионы сомкнулись у него на груди, а ее волосы, скользнувшие по его щеке, донесли слабый аромат цветов и прелых листьев. «Не хочу терять тебя, — вспомнил он слова, записанные древними рунами века назад. — Ни через сорок лет… Никогда».

Земля едва заметно задрожала. Что-то пришло в движение там, в глубине, и едва слышный утробный рык разнесся в воздухе, подобно звуку сходящей лавины.

— Вока номен туум, Игнотус.

Голос, поначалу едва слышный, становился громче, вплетался между танцующих нитей мироздания, умолял и требовал. Кто тот безумец, который посмел разрушить мое самадхи, вырвать меня из обители богов, когда я обрел долгожданный покой? Я, все еще свободный от человеческих страстей, владевших мною раньше, не испытал гнева, но попытался отгородиться от этого голоса, крушащего порядок вещей.

Может, если отпустить свое «я», за которое еще держались остатки моей человеческой сущности, голос не сможет найти меня? Меня больше нет: есть только безличная способность к осознанию, растворенная в Ничто и ставшая Ничем.

— Взываю к твоему имени…

Нити изогнулись и сжали ускользавшее сознание подобно силкам, собрали его в одно целое и насильно вернули имя. Игнотус. Так меня звали когда-то давно, когда я еще был человеком и беспечно скользил по ничтожной поверхности Пустоты, воображая, что это и есть все сущее. Бездна, только что распахнувшая мне исполинские объятия, вдруг показалась мороком, страшным сном, место которому — в самых дальних уголках сознания. Нити Брахмана, повинуясь могущественному волшебству, рванули меня к поверхности, с которой я расстался безвременье назад.

И было еще что-то… Что-то странное, нарушающее покой, жгучее и неистовое. Я вспомнил нужное слово — «чувства». Чувства ворвались в мой бесплотный разум, сметая столпы вселенского покоя, выжигая безмятежность и бесчинствуя на руинах отрешенности, подобно орде безумных варваров, взявших приступом древний Рим. Я закричал от боли, но не услышал ни звука: крик так и остался конвульсией истязаемого разума. Только голос, повторявший мое имя, грохотал в истерзанном сознании извергающимся Везувием.

Еще одно сплетение нитей — и сквозь истинную реальность проступила поверхность, отчего и без того болезненные чувства словно взбесились, штурмуя последнюю цитадель моего разума. Свет Брахмана угас, и я увидел перед собой утопавшее в сумраке пустое помещение. Голые каменные стены с закрепленными на них угасшими факелами. Грубый каменный алтарь, на котором лежали пять человеческих тел… Человеческих? Я уже видел это раньше.

— Игнотус… — послышался шепот откуда-то позади меня и, не сделав ни единого движения, я каким-то образом обратил свой взор на его источник.

Там стояла Эйлин, протянув ко мне ладонь, на которой лежало что-то иссиня-черное, мерцая в полумраке отополированными гранями. Я встретился с ней взглядом, и она отшатнулась. Чего было больше в ее лице: надежды или страха? Камень у нее на ладони — теперь мне было видно, что это. Сине-черный бриллиант из кулона, который некогда принадлежал Лие. Я протянул руку — полупрозрачную, слабо светящуюся в темноте конечность призрака, и тут же отдернул ее. Призрак. Я мертв и стал призраком. Зачем Эйлин призвала меня?

— Еще немного, Игнотус, — сказала она, глотая слезы. — Кадм показал мне, что делать. Сейчас…

Она коснулась камня и повернула его. Отблеск на гранях полоснул по моим бесплотным глазам, как бритва, и что-то пронеслось в пространстве подобно плотной волне. Незримая сила подхватила и понесла меня назад, туда, где на каменном алтаре покоились глиняные тела големов.

— Спиритус витэ ин люто! — произнесла Эйлин, и приступ боли пронизал то, что заменяло мне тело.

Реальность обратилась глиной, земным прахом, который расплывался перед моим внутренним взором и вновь обретал очертания, изменялся, врастал в меня щупальцами неведомой твари, становясь со мной одним целым. Я застонал, но моя глиняная грудь разнесла только утробное мычание. Еще одна пульсация Праха — и меня охватило удушье. Воздух, без которого прекрасно обходился мой дух, был отчаянно нужен этому рождающемуся в муках телу, и я забился в конвульсиях на каменном алтаре, не имея возможности вдохнуть, ибо у меня еще не было ни рта, ни носа: только мгновение назад прозревшие глаза, смотревшие на замершую в ужасе Эйлин.

— Фиат витэ, — пробормотала она побелевшими губами, и все схлынуло.

Я глубоко вдохнул и без сил перевернулся на спину, прикрыв глаза. Что-то по-прежнему происходило с моим телом, по которому прокатывались волны, менявшие наполнение плоти. Когда-то я счел бы это страшным — страшным до безотчетного ужаса, до паники и отчаянного желания проснуться. Теперь же страх остался где-то далеко, в другой жизни, а может, и рассеялся без следа среди нитей мироздания. Опустошенность — вот правильное слово для того, что мной владело в эти долгие минуты пробуждения на каменном алтаре Храма Творения. Эйлин неслышно присела рядом и робко коснулась пальцами моей щеки, словно не веря в то, что я реален.

— Любимый… — прошептала она и, сжав меня в объятиях, уронила голову мне на грудь.

Я с трудом поднял все еще непослушные руки и прижал ее к себе. Эйлин задрожала от рыданий, и меня почти обожгло потоком ее слез, которые никак не прекращались. Ни двигаться, ни говорить не хотелось, но больше всего — думать о том, что случилось. Рамеш, проклятый монах, ударил меня шестом, и затем этот громкий костяной хруст в шее, и тьма внешняя. Разомкнуть губы оказалось сущим мучением.

— Эйлин, — невнятно пробормотал я и осторожно погладил пальцами ее волосы, перехваченные черной шелковой лентой. — Что… Что со мной…

Она нехотя отстранилась и вгляделась мне в глаза. От слез ее лицо покраснело, и тонкие тропинки из налипшей каменной пыли пролегли до самого подбородка.

— Это действительно ты, — тихо сказала она и покачала головой, словно отказываясь верить собственным словам.

Ее рука скользнула от моего лица к шее, и я болезненно сжался, вспомнив смертельный удар шестом. Эйлин поспешно отдернула руку.

— Больно? — спросила она, и всякая тень сомнения ушла из ее взора.

— Нет. Все хорошо, — ответил я, с удивлением обнаружив, что со мной и впрямь все в порядке.

Слабость ушла, туман в голове рассеялся, и это блуждание во мраке за пределами майя все больше казалось причудливым сном, который померк, не выдержав схватки с отрезвляющим светом реальной жизни. Мало того, сном теперь казалось и наше безумное путешествие на край света, и вообще вся моя жизнь после Хогвартса. Словно тот инфернал в Схорхилле отправил меня в забытье, из которого я пробудился только сейчас. Полный сил. Здоровый. Заново родившийся.

Я приподнялся, оперевшись на локоть, и с запозданием обнаружил, что полностью обнажен. Эйлин правильно поняла мой смущенный взгляд и с готовностью протянула мне сложенную мантию.

— Личный портной Голема из Круи сшил это для тебя еще неделю назад, — сказала она и встала, отвернувшись. — Может быть слишком свободным, потому что он не мог… ну, ты понимаешь… снять мерку и…

Ее голос прервался. Судя по тому, как задрожали плечи девушки, она снова плакала — беззвучно и горько, то ли от эха пережитой боли, то ли от наступившего облегчения. Отчаянно хотесь обнять ее и успокоить, но что-то говорило мне: сейчас это было бы неправильным.

Я соскользнул с алтаря и принялся облачаться в новый наряд. Портной Голема свое дело знал: мантия сидела идеально, не стесняя движений, но и не свисая мешком.

— Спасибо, Эйлин, — просто сказал я и сам удивился своему спокойствию. — А моя палочка, она…

Эйлин обернулась и с готовностью извлекла палочку из закрепленной на поясе кожаной сумки.

— Мы сохранили ее.

— Надеюсь, она по-прежнему слушается меня, — с сомнением проговорил я, протягивая руку. — Обычно верность палочки заканчивается со смертью ее владельца.

«Со смертью». Я все же произнес это, и мой голос не дрогнул. Не странно ли? Смерть, такая пугающая, такая непостижимая, такая окончательная и бесповоротная — настолько, что мы избегаем говорить и думать о ней и о тех, кто вкусил ее. Но вот я умер и снова жив, и говорю о своей смерти, словно это был лишь мимолетный полуденный сон. Так мог бы говорить и мыслить Бог, не человек. «Лазарь, друг наш, уснул; но Я иду разбудить его»…

— Как тебе удалось это, Эйлин? Как ты смогла вернуть меня?

— Не я. Кадм сделал это.

Она шагнула ко мне и протянула руку. Я осторожно взял бриллиант Лии, лежавший у нее на ладони, и поднес драгоценность к глазам. Тот же самый камень, каким я его запомнил, только, быть может, ставший еще темнее, словно впитавший суть самой ночи своей сердцевиной. И магия. Почти не осознавая, что делаю, я скользнул за поверхность майя и отшатнулся от плотности чар, пронизавших камень бесконечно сложным нитчатым узором. Не узнать работу Кадма было невозможно. Во что он превратил драгоценность?

— Воскрешающий камень, — сказала Эйлин, словно в ответ на мой невысказанный вопрос.

— Но как…

— Почти так же, как Бузинная палочка, но… наоборот. Тебе лучше поговорить с Кадмом. Твои братья рядом, Игнотус. Я попросила их не входить сюда, пока ты не… Словом, я боялась, что ничего не получится, и тогда я просто…

Она всхлипнула, и я поспешно обнял ее, коснувшись губами виска. Нежность переполняла меня, но не страсть. Сколько времени я провел там, где время — лишь направление? Чем я стал, вернувшись оттуда? Человек ли я, или нечто бесконечно чуждое человеку, вообразившее себя Игнотусом, чародеем из Годриковой впадины? Рука об руку мы направились к выходу из алтарного зала. Что-то заставило меня обернуться. Четыре глиняных тела на холодной каменной плите продолжали созерцать потолок жутким безглазым взором.

* * *

Отдышавшись, я опустился на скамью напротив Кадма. Ребра до сих пор ныли от объятий Антиоха: его хватке позавидовал бы и мифический Кракен. Кадм оказался сдержанней: он также обнял меня, но до сих пор не сводил с моего лица пристального изучающего взора, словно искал в своем воскресшем брате признаки неведомой скверны, которую тот мог принести с собой «оттуда».

— Как это было? — спросил он наконец. — Ты видел… ну…

— Бога? — горько усмехнулся я и покачал головой. — Нет, брат. Ни Бога, ни огней ада. И… Мне показалось, что все прошло очень быстро. Минуты. Сколько времени прошло с момента… моей смерти? Я понимаю, что больше недели или даже двух…

— Почти месяц. Мы сложили погребальный костер на вершине Гандхамардана. Пришли все монахи и сама Кали, но… Она ничего не сказала.

Было что-то безумное в этом спокойном обсуждении моих собственных похорон, как будто мы говорили о совсем другом человеке, каком-то нашем хорошем знакомом, к несчастью, отдавшем Богу душу совсем недавно. Я помедлил, прежде чем задать вопрос.

— Все монахи? Но Рамеш…

— Он умер от яда на твоем ноже задолго до того. Что там произошло, Игнотус? Этот нож — откуда он у тебя? Точно такой же я видел у…

— У Эмерика. Да, это его оружие. Он был там.

— Эмерик?!

— Эмерик, — повторил я со вздохом. — Тень.

Впервые после своего возвращения к жизни я рассмеялся, увидев выражение их лиц, и странное дело: мой смех рассеял всю скованность, которая пропитала воздух, стоило мне войти в помещение. Похоже, что именно его не хватало моим братьям для того, чтобы признать — если не умом, так сердцем, — что перед ними действительно тот самый Игнотус, которого они знали, который жил и сражался рядом с ними, и с которым они прощались на вершине Гандхамардана в снова далекой Шамбале.

Я пересказал все, что произошло во время моей встречи с Эмериком, и видел, как бескрайнее удивление на их лицах сменилось гневом, когда речь зашла о роли Рамеша в этой истории. Когда я умолк, Кадм вскочил на ноги и в задумчивости подошел к узкому окну.

— Вот зачем Амар появился в наших краях, — проговорил он, не оборачиваясь. — Что же такое похитил Эмерик? Что-то настолько опасное, что Кали послала за ним сильнейшего из своих монахов… Но почему бы ей в таком случае не отправиться лично? Странно это.

— Еще более странно, что после неудачи Амара она прекратила попытки, — пробурчал Антиох. — Как же мне осточертели эти тайны за каждым углом! Проклятая восточная братия, похоже, и шагу не может сделать, чтобы не напустить тумана. А уж Кали-то… «Я знаю цену молчанию». Если б не молчание, мы б уже давно покончили и с Эмериком, и с его паршивым отпрыском.

Меня вновь охватило странное чувство нереальности происходящего. Я вернулся из мира теней — событие, которое мы все совсем недавно считали совершенно невозможным. Это чудо, на которое даже самая могущественная магия, как нам казалось, не способна. И вот я, убитый месяц назад, чей прах развеян за много миль отсюда, стою среди моих братьев, и они ведут себя так, словно я просто вернулся из долгой поездки. Удивление — краткое чуство, возможно, самое краткое из всех, и длится всего мгновение.

— Как ты добился этого, Кадм? — спросил я, когда повисло молчание. — Воскрешающий камень… Как он действует?

— Антиох навел меня на мысль, — сказал Кадм, наконец-то оторвавший взгляд от окна. — Бузинная палочка отыскивает момент смерти своего хозяина в еще не наступившем грядущем. Этот камень ищет такой же момент в прошлом. Минуту гибели человека, о котором ты думаешь, а лучше — взываешь к нему.

— И что же…

Кадм, протянув руку, взял Воскрешающий камень из моей раскрытой ладони.

— Затем камень притягивает дух умершего, только что покинувший смертную оболочку. Все, что остается — вдохнуть его в тело. К счастью, у нас есть подходящие для этого тела, — проговорил Кадм и указал на дверь, через которую я недавно вошел. — Големы. «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою».

— Слышал бы отец Бертиус, как ты тут богохульствуешь, — скривился Антиох. — Вмиг отлучил бы от церкви.

— Не самое худшее, что может случиться в жизни, — безразлично пожал плечами Кадм. — Христа по наущению тогдашнего священства и вовсе распяли.

— Видал, братишка? — повернулся ко мне Антиох. — Смог вернуть тебя из мертвых и немедленно возомнил себя равным Спасителю. Помяни мое слово: через год он потребует основать церковь его имени.

Кадм хмыкнул и хлопнул Антиоха по плечу.

— Глупости, Антиох. Ты отлично знаешь, что я не нуждаюсь ни в каком поклонении. Просто… что-то изменилось. И в тебе тоже, даже не думай отпираться. Я верил в чудо до того, как встретил Кали, я отчаянно ждал и желал его. Я все еще сохранял эту веру, пока богиня учила меня, — слабую, едва тлеющую. Но когда Игнотус восстал из мертвых, повинуясь моей магии… Когда я создал настоящее чудо… Вот что я скажу вам, братья: верить в чудеса можно до тех пор, пока их нет. А за этой чертой — ничего, кроме причины и следствия.

Антиох вскинул голову и раскрыл было рот, чтобы ответить, но лишь с шумом выдохнул, махнул рукой и уселся на скамью с нарочито безучастным видом. Эйлин, на протяжении разговора не сводившая с меня до странности печального взгляда, придвинулась ближе ко мне и опустила голову мне на плечо, отчего мои губы сами собой изогнулись в блаженной улыбке.

— Я думал, что имея тело, сделанное из Праха, ощущаешь это, — проговорил я. — Но нет. Я здоров и чувствую себя прекрасно. И все еще похож на себя. Почему с Големом так не получилось?

— Потому что они не знали, что делают, — небрежно отмахнулся Кадм. — Использовали древний и безнадежно испорченный за все эти века ритуал. Не удивлюсь, если он вообще предназначался для чего-то другого.

— Но что теперь, Кадм? Лия, она…

Кадм резко обернулся, и впервые я увидел в его взгляде нечто похожее на страх.

— Да, — сказал он. — Больше нет причин откладывать.

— Странно, что ты откладывал до сих пор. Добравшись до цели…

— Он и с тобой медлил, — не удержался Антиох. — Совсем извел Эйлин ожиданием, да и меня тоже. Все что-то перепроверял, высчитывал и часами разговаривал сам с собой.

— А ты хотел, чтобы из-за нелепой ошибки вместо Игнотуса мы получили безумного инфернала? — повысив голос, ответил Кадм. — Ладно. Прости. В случае с Лией была и другая причина…

— Какая же? — спросил я. — Я думал, ты сгораешь от нетерпения.

— Это так, но… — Кадм замялся, опустил взгляд и быстро проговорил: — У меня чертовски плохое предчувствие.

— Ты серьезно?

— Да, да, знаю, это глупости. Но мое чутье никогда не подводило меня раньше, Игнотус. А когда я вошел в Храм Творения с намерением вернуть Лию, я почувствовал… Страх. Не знаю почему. Просто что-то говорит мне, что не следует этого делать. Что плата будет высока. Ничего подобного я не чувствовал в отношении тебя, но на всякий случай проверил все чары на Воскрешающем камне, потратив немало времени. И вот теперь я вижу, что мой артефакт работает безупречно, но мне по-прежнему страшно воскрешать свою невесту.

— Может, и не стоит тогда? — тихо проговорила Эйлин. — Или хотя бы не сейчас. Вначале разобраться…

Кадм как-то странно посмотрел на нее и уже хотел что-то ответить, но Антиох отозвался раньше:

— Да ладно, Эйлин. Он просто жил этим все эти месяцы, вот и медлит перед тем, как сделать последний шаг. Я бы, наверное, тоже смалодушничал…

— Думаешь, это малодушие, брат? — холодно ответил Кадм и, выпрямившись, сжал Воскрешающий камень с такой силой, что побелели костяшки пальцев. — Что ж… Я сделаю это сейчас.

— Эй, остынь, — пошел на попятную Антиох. — Я вовсе не имел в виду…

— Что бы ты ни имел в виду, откладывать я больше не стану, — перебил его Кадм и направился к двери. Открыв ее, он помедлил и, обернувшись к нам, сказал: — Я попрошу о том же, что и Эйлин. Пожалуйста, не идите за мной. Я все сделаю сам.

Дверь захлопнулась, и на несколько минут наступила тишина. Мы напряженно вслушивались, не рискуя перекинуться даже парой слов. Мне в голову отчего-то непрошенными гостями лезли слова, которые я услышал здесь много месяцев назад. «В этом месте прошлое пересекается с будущим, — сказала мне тогда Валмира, — и грядущее порой открывается даже тем, кто лишен дара». Не мог ли Кадм, ступив внутрь Храма, услышать нечто из будущего — туманный отголосок грядущего ужаса, что его блистательный ум принял за предупреждение?

— Ориор экс чинере, — донесся из-за двери тихий голос Кадма.

— Может, остановить его? — нерешительно пробормотал я.

— Ориор экс претеритум, — декламировал Кадм, не прерываясь. — Инвоко ад те. Вока номен туум, Лия.

Его голос оставался ровным, даже отрешенным.

— Зачем его останавливать? — помедлив, спросил Антиох. — Смысла нет. Остановим сейчас — так он повторит чуть позже, когда нас не будет рядом.

Из-за двери послышался стон. Нет, не стон — вой, от которого мурашки пронеслись у меня по спине. Я до сих пор не знаю, что должен испытывать человек, какими чувствами он должен быть наполнен, чтобы его голос звучал так. Тоска, непрестанная боль, отчаяние — где-то в центре этого адского треугольника раздавался голос, заставляющий кровь обратиться льдом.

Я вскочил и ринулся к двери, но Антиох успел поймать меня за руку.

— Погоди-ка, — сурово сказал он, но я видел, как побледнело и замерло его лицо, едва лишь он услышал этот звук.

— Спиритус витэ ин люто! — выкрикнул Кадм, и в его дрожащем голосе уже не было ни следа прежнего спокойствия. — Фиат витэ! Нет… Лия… Нет. Все хорошо. Ты со мной… Антиох! Игнотус! Скорее же…

Антиох, выпустив мою руку, чуть не снес дверь, рванувшись на зов. Я попытался шагнуть следом, но с легким удивлением понял, что уже нахожусь в зале, в двух шагах от алтаря. На полу у его подножия билась в припадке нагая женщина, которую Кадм тщетно пытался закутать в шелковую мантию. Он был бледен, и в его глазах стоял ужас и отчаяние, каких я не видел с тех пор, как он потерял возлюбленную.

— Не-е-ет! — взвыла женщина, впившись ногтями ему в руку, оставив четыре глубокие кровоточащие борозды. — Зачем? Зачем?!

Последние слова она произнесла почти спокойно, и только тогда я узнал голос, который последний раз слышал годы назад. Лия. Эта девица с сведенными мучительной судорогой конечностями и перекошенным лицом, с безумно вращающимися глазами и оскаленным ртом, роняющим капли слюны, — невеста Кадма. Всего мгновение я смотрел в оцепенении, а потом бросился на помощь брату, опередив подоспевших Эйлин и Антиоха. Выхватив палочку, я нацелил ее на Лию и проготовился прочесть усыпляющее заклинание, но Кадм возгласом остановил меня:

— Нет! Так только хуже. Лия… Лия, посмотри на меня. Это я. Слышишь? Это я, Кадм.

Ее выпученные глаза остановились на лице моего брата, и она, издав приглушенный всхлип, разом обмякла в его руках.

— Что ты сделал? — простонала она. — Почему я жива?

— Я вернул тебя, — тихо ответил Кадм, запахнув на ней измятое одеяние. — Теперь все хорошо, любовь моя.

— Нет, Кадм, — сказала она лишенным выражения голосом. — Хорошо больше не будет никогда. Ты не должен был. Я же все сделала, чтобы больше не…

Он не ответил, только бросил на нас с Антиохом затравленный взгляд и помог Лие подняться на ноги. Она стояла твердо, но холодная пустота в ее взоре заставляла вспомнить глиняных големов, одним из которых только что было ее тело. Неужели чары Кадма не сработали, как нужно, и душа его невесты не смогла вернуться? Тогда что за существо сейчас стоит перед нами? Внешность Лии, ее голос, ее память, но остальное…

— Я отведу тебя в покои, — сказал Кадм, положив руки ей на плечи.

Она безропотно пошла с ним, опустив голову, словно восходила на эшафот. Кадм оглянулся в последний раз, словно собираясь что-то сказать напоследок, но лишь вздохнул и распахнул дверь перед невестой.

— Не так я себе это представлял, — угрюмо сказал Антиох, когда их шаги стихли в отдалении, и непочтительно присел на край алтаря. — Совсем не так.

— А как? — тихо спросила Эйлин, но тот либо не услышал ее, либо счел излишним отвечать.

Действительно, как? Счастливая Лия спускается с небес в сиянии света прямо в объятия Кадма, к ним с радостным смехом кидается Сюзи… Вот о чем говорил Кадм: мы пришли просить чуда, а получили всего лишь силу. Наверное, просто нет никаких чудес, кроме творимых Господом нашим, и которые Он не явит мне, с моим-то неверием. Да и кому явит? Если и ходил когда-то по Земле Иисус Назорей, как говорят о том евангелия, то давно уже покинул нас, оставив наедине с бездной.

Не успел я додумать эту мысль, как дверь снова распахнулась, и через порог переступила встревоженная Валмира. Антиох поспешно соскочил с алтаря.

— Что тут произошло? — холодно спросила она, и только тогда встретилась со мной взглядом, вздрогнув. — Игнотус? Ты…

Я кивнул, невесело улыбнувшись.

— Вернулся в мир живых, почтенная Валмира. Но то, что ты слышала… Это была Лия, невеста Кадма. С ней прошло не так гладко.

— Но… Она жива?

— Да, хотя кажется нездоровой.

— Что ж, надеюсь, что с ней все будет в порядке. И еще… Рада снова видеть тебя, Игнотус. Твои братья сказали о том, что случилось в Шамбале. Я никогда не радовалась исполнению своих пророчеств, и в особенности пророчеств о смерти.

— Я тоже рад. И благодарен тебе за то, что позволила нам использовать твоих големов.

— Но я лишь выполняю свою сторону договора, — пожала она плечами и сделала шаг к двери.

— Договора? О чем это ты?

Повисло молчание. Валмира перевела удивленный взгляд на Эйлин и медленно кивнула.

— Ты не сказала ему, Эйлин?

Антиох деликатно кашлянул и подошел ко мне, оттеснив кусавшую губы Эйлин.

— Игнотус, мы сразу тебе не сказали, потому что… Ну, словом, не хотели все сразу на тебя обрушивать.

Внезапно стало холодно, и отнюдь не от прохладного ветра со стороны окна. Во что они тут успели ввязаться, пока я был мертв?

— Я согласилась стать Владеющей Прахом, Игнотус, — сказала Эйлин. — В обмен на големов для тебя и Лии. Прости. Мы не смогли договориться иначе.

Я глубоко вдохнул, чтобы сдержать мгновенный натиск гнева. Договор, значит? А я-то, дурак, в благодарностях рассыпаюсь… Да она же проклятая пророчица: она могла провидеть все эти события заранее и просто ждать, довольно потирая руки. Не потому ли она с такой готовностью пропустила нас в Шамбалу, не потребовав никакой платы? Знала ведь: меньше чем через год сможет потребовать с нас куда больше. Да последний жадный ростовщик порядочней этой…

— Валмира… — прошипел я, сжав кулаки.

— Игнотус, — спокойно отозвалась она. — Я все понимаю. Но еще когда вы прибыли в Храм Творения впервые, я тебе сказала, что забочусь о благе Ордена. Во главе его должен быть человек, носящий в себе печать Матерей, и я не знаю никого из них, кроме Эйлин.

— И ты вырвала обещание у Эйлин в обмен на жизни Лии и меня? Это подло и бесчестно, Валмира. Вряд ли ты не понимаешь этого.

— А ты изменился, Игнотус… — задумчиво протянула она.

— Эйлин, ты не обязана держать слово, которое дала ей, — сказал я. — Я расплачусь с Орденом за чертовых големов чем-нибудь другим. Наша семья — не из бедных.

— Непреложный обет, — прошептала Эйлин со слезами на глазах. — Я не могу отступиться.

— А я не приму иной платы, — кивнула Валмира. — Сожалею.

— Нет, не сожалеешь, — ответил я, уже с трудом сдерживаясь. — Антиох, черт возьми, как ты позволил этому случиться?

— На кону была твоя жизнь, братишка. И знаешь… Если ты захочешь остаться здесь вместе с Эйлин, я не стану тебя осуждать, а Кадм — и подавно. Он-то отлично понимает, что ты чувствуешь.

Снаружи послышался раскат грома, и в окно, нелепо кувыркаясь, влетел сорванный ветром зеленый лист.

— Ты дьяволица, почтенная Валмира, — процедил я сквозь зубы и, отвернувшись, отошел к узкому оконцу, за которым набирал силу летний ливень.

— Меня называли и похуже, — усмехнулась она. — Но я никого не тороплю. Если ты все же решишь не оставаться, у вас достаточно времени. Голем из Круи передавал, что будет рад снова принять вас в своем замке. Полагаю, что это вполне искренне, но…

— Что еще? — вложив в своей голос как можно больше презрения, спросил я. — Ему тоже нужно заплатить?

— Это вряд ли. Вот только незадолго до возвращения твоих братьев у меня снова был пророческий приступ. Не хотела бы пугать вас, особенно Эйлин, но, думаю, вы должны знать.

— Что тебе явилось, Валмира? — спросила Эйлин и решительно утерла слезы.

Владеющая Прахом вздохнула и громко, нараспев, произнесла слова пророчества:

— «Великая битва в стенах замка, где три брата отдали юную жену в жертву камню. Человек из тени, дважды рожденный, уходит на запад, и семена крови рвутся из заточения…» Только не спрашивайте у меня, что такое семена крови. Никто из нас не знает.

— Рактавиджа, — прошептал я.

— За братьев Певереллов и прекрасную госпожу Стэнвикс! — гаркнул Голем из Круи, поднимая золотой кубок. — За доблестных чародеев, учеников самой Смерти!

Сидевшие по обе стороны благородные ответили негромкими одобрительными возгласами и пригубили вино вслед за правителем. На пир, который наскоро устроил Голем по случаю нашего возвращения, явилось втрое меньше аристократов, чем в прошлый раз, когда он огорошил собравшихся заявлением о войне с Орденом Матерей. Не думаю, что так они выразили свое неуважение: скорей повинен был страх.

Едва появившись на улицах Круи, мы убедились, что слухи добрались сюда задолго до нас. Если и раньше чародеев здесь недолюбливали, то теперь, едва завидев нас, уличный люд менялся в лице, бросал дела и спешил скрыться в ближайшем переулке. Даже стража у городских ворот осталась на своем посту, лишь повинуясь долгу. Замершие взгляды, сжатые зубы, побелевшие пальцы, сомкнутые на рукоятях мечей, — словно в любое мгновение они ждут вторжения всего воинства ада, которое привели за собой те, кто вернулся из обиталища Смерти.

«Смерть», — то и дело проносился шепот у нас за спиной. «Смерть», — говорили наглухо закрытые ставни в домах, которые мы миновали. «Смерть», — бормотала внезапно опустевшая улица. Амар мог выглядеть устрашающим, но ни один город не встречал его так. Мы ушли в место, в само существование которого никто до конца не верил, и вернулись, отмеченные его печатью. Даже принц, который прошел с нами до преддверия Шамбалы, едва встретив нас за воротами замка, нерешительно замер, прежде чем прогрохотать приветствие и кинуться навстречу.

Первый день в замке оставил во мне странное послевкусие: я словно погрузился в сон и видел перед собой картины, лишенные плоти. Шамбала, это невообразимое царство за пределами обыденности, теперь казалась мне более реальной, чем вся моя предшествующая жизнь с ее мирскими заботами, сражениями и зваными пирами. Может быть, уснув на дорогой перине в отделанной лучшими мастерами спальне, я вновь проснусь в простой келье от лучей жаркого солнца и пения цикад за окном?

Не могло ли быть так, что мои чувства навсегда застыли там, в Шамбале, где я принял смерть от руки Рамеша? Но нет. Поговорив с Эйлин, я убедился, что дело не в смерти и воскрешении, ибо и она чувствовала то же самое. Дело в Шамбале. Нельзя побывать там и не измениться: и неважно, получил ли ты тайные знания от богини или просто жил, вдыхая чистый горный воздух, перебирая страницы древних книг за простым деревянным столом, гуляя по залитой светом долине, где каждый камень лучится эманацией вечности. Что мне теперь королевская роскошь, если и тысяча фунтов золота не вернут мне тот мир и покой, который я познал в Шамбале?

— Твой брат, Кадм, не явился, — негромко сказал Голем, наклонившись ко мне. — Ему нездоровится?

Я с трудом отвлекся от обуревавших меня мыслей и кивнул:

— Ему нелегко. Лия… Словом, все по-прежнему. Кадм не хочет вести ее на пир, пока с ней такое творится, но и оставить одну боится даже на час. Тогда, шесть лет назад, оказавшись дома совсем одна, она убила себя.

— Но что с ней с такое?

— Душевная болезнь. Преподобный Бертиус был уверен, что она одержима демоном, да и вообще, боялся ее до смерти. И у него были на то причины. Первый припадок произошел у нее аккурат у алтаря, когда мой брат венчался с ней. Никогда раньше не было ничего подобного, а тут… Упала оземь, разорвала на себе платье и стала выкрикивать страшные богохульства. Отец Бертиус пытался было провести обряд экзорцизма, но Лия и сама вскоре пришла в себя. Свадьба, конечно, не состоялась, ни в тот день, ни в последующие.

— Из-за этого вашего священника? Да разве ж нельзя было явиться в другой храм?

— Дело не в этом. Лия сама не пожелала, опасаясь, что с ней случится то же самое. Так они и жили во грехе, как говорил Бертиус, почти семь лет. Таких сильных приступов больше не было, но иногда она могла упасть и проплакать три часа кряду, а потом спать почти сутки. Не очень часто… До последних дней. Кадм подозревал, что на нее наложено проклятие, приглашал лучших целителей, но ничего не помогало. Он выбрал день, когда Лия хорошо себя чувствовала, и повез дочь на ярмарку, чтобы хоть немного отвлечь. А когда они вернулись…

Голем нахмурился и покачал головой.

— Что ж, надеюсь, что ей вскоре станет лучше… Сколько она уже так?

— Честно говоря, Ваше Высочество, я не думаю, что ей полегчает, — негромко ответил я. — Я ж не объяснил… Лия изобразила хорошее самочувствие специально для того, чтобы Кадм оставил ее одну. Знала, что иначе он не позволит ей уйти. Я думаю, он догадывался об этом, но у него уже не было сил противиться, оттого и заставил себя поверить. И теперь не может простить себя.

— Ты не рассказывал мне, — сказала Эйлин, сидевшая по правую руку от меня.

— Надеялся, что и не придется. Кадм… Да и все мы, наверное, почему-то думали, что если Лия вернется к жизни, то будет свободна от своего недуга. И ведь отчасти так и есть: на мне было немало шрамов от прежних ранений. Да еще и пытки в часовне Святого Томаса Бекета… А теперь — ни следа. Но Кадм призвал ее душу — ту, какой она была в секунду своей смерти. Много ли толку от здорового тела, если сама ее душа больна?

Голем погрузился в молчание, исподлобья глядя на пирующих аристократов, которые уже расслабились, несмотря на наше присутствие, и теперь, наполнив кубки, с шумным весельем внимали словам очередного тоста. Затем кивнул и проговорил:

— Вам всем выпало немало тягот в жизни. Но Кадм… Ваш брат нашел способ превозмочь саму смерть, воскресить ту, что шесть лет провела в могиле. Неужто он не придумает, как совладать с безумием?

— У всех есть предел прочности, Ваше Высочество, — неожиданно ответил Антиох, до этого безучастно сидевший напротив меня. — И Кадм уже перешел его. Не следовало мне подначивать его в Храме Творения. Не нужно было спешить с этим проклятым воскрешением. Шесть лет прошло: еще один год ничего бы не изменил. А там, глядишь, нашли бы мы и способ исцелить безумие. Теперь же… Считайте меня злодеем, но милосердней всего, как по мне, отправить Лию обратно. Смерть для нас отныне — что сон, который всегда можно прервать.

— Но, я слышал, Валмира запросила с вас высокую цену? — отозвался принц и ухмыльнулся. — Хитрая лиса. Своего нигде не упустит. Лучше бы вам поуговаривать ее: она отходчива, и не раз меняла свое решение. Иначе... Я люблю свою страну, но Арберия — не лучшее место для отмеченных Печатью Матерей. Темное братство…

— Разве мы не покончили с ним? — удивился я.

Голем грохнул кубком о стол и гневно фыркнул.

— Все куда хуже, чем я думал. Мы переломили хребет Братству и обезглавили его, это верно. Но, похоже, у них осталось предостаточно людей, и не только в Арберии. Да вся Европа наводнена их прихвостнями, если верить докладам послов, а уж сколько их в Египте, один Бог ведает. — Он утер губы огромной салфеткой, откинулся на спинку кресла и хмыкнул. — И ладно бы только это. Без малого месяц назад в темницу кто-то вломился и освободил больше двух десятков узников — тех самых, которых мы пощадили в славной битве год назад. Я послал лазутчика в замок Розафа, но он даже добраться не успел. Наутро его голову подкинули к воротам замка. Не стану вновь обременять вас своими проблемами, вы и так сделали для меня больше, чем я надеялся. Просто… Смотрите в оба, чародеи. Вы сами знаете: эти люди обид не прощают.

— Не удалось узнать, кто освободил их? — спросил я неожиданно охрипшим голосом. — Валмира тогда говорила, что Берим скрылся…

— Берим? Этот вялый книжник? Да он бы и близко не подошел к моей страже. Нет, тут сработал настоящий умелец. У троих охранников горло перерезано. Судя по отметинам, отравленным клинком. Еще одного забили сами узники, когда вырвались. Сдается мне, что тут повинен этот ваш знакомец, Тень.

— Эмерик? Да, похоже на него. Вот только зачем ему? В прошлый раз он выступил против Темного Братства, прикончив их каменную ведьму.

— Только для того, чтобы она не убила тебя, — хмыкнул Антиох. — Но как по мне, ему плевать на все эти союзы. Он может выступить на любой стороне, которая ему выгодна сегодня, а на следующий день предать. Вспомни Каменщика хотя бы.

Возразить было нечем: Антиох, обычно не слишком чуткий к помыслам других людей, на этот раз высказал то, что я сам не раз говорил себе. Эмерик столько раз приходил к нам на выручку, что легко было увидеть в нем союзника, а не врага: темного и недоброго, но в конечном итоге готового встать на нашу сторону, рискуя жизнью. Непросто было осознать, что его непрошенное покровительство — всего лишь часть многолетней игры, которую некромант вел за нашей спиной, а мы, Орден Матерей, Темное Братство и даже сама Кали с ее монахами — не более, чем средства для достижения его неведомых целей.

Мы продолжали сидеть, время от времени поднимая кубки в ответ на пламенную речь очередного аристократа, но веселья нам это не прибавило. Даже забыв о паутине, которую плел вокруг нас Эмерик, о мстительном Темном Братстве, о том, что нам еще предстоит одолеть свыше трех тысяч миль, отделяющих нас от родной Англии, я не мог оставаться спокоен. Эйлин, моя неожиданно обретенная любовь, остается в Арберии, и кто знает, смогу ли я вернуться к ней снова? И Кадм… Мой родной брат, который нашел ключ к бессмертию и вернул меня из царства мертвых, теперь ведет неравный бой там, где я не в силах ему помочь.

Пир завершился сам собой. Когда за столом остались только самые непреклонные искатели истины в вине, Эйлин, за все время не осушившая и половины кубка, бесшумно встала и, взяв меня за руку, повела к лестнице. Я не был ни по-настоящему пьян, ни беззаботен, но в голове царил легкий кавардак, немного приглушивший тягостные мысли, оттого я без вопросов отправился следом и даже не удивился, когда мы оказались перед дверью, украшенной бронзовыми лилиями.

За прошедший год сад изменился не в лучшую сторону. То ли эксгумация останков Круэнто была повинна, то ли и впрямь покойный Кефеус вкладывал душу в свои растения, но теперь я с сожалением смотрел на немногие из уцелевших лунных цветов — измельчавшие и чахлые, не идущие ни в какое сравнение с прежними, горделиво тянувшими светящиеся бутоны к темным небесам. Год-другой — и здесь, должно быть, не останется чудесных растений вовсе, а новый садовник высадит на освободившееся место розы и гвоздики.

Пруд, рядом с которым Эйлин когда-то удивляла меня искусством беспалочковой трансфигурации, тем не менее оставался в прекрасном состоянии. Мы, не разжимая рук, опустились рядом на камни, и Эйлин заговорила:

— Не грусти так, Игнотус. Я буду ждать тебя здесь, даже если ждать придется сто лет.

— Вряд ли у меня есть это время, — печально усмехнулся я. — Я и до следующего века не дотяну.

— Нет, Игнотус. Теперь у тебя есть все время на свете.

— О чем ты?

— Я узнала кое-что от Валмиры о природе големов. Голема, обращенного в человека, можно убить, как и любого иного, однако он не стареет. То есть… Может быть, стареет, но очень медленно: никто не жил достаточно долго, чтобы заметить это. Игнотус… Я думаю, ты бессмертен.

Я умолк, пытаясь привыкнуть к этой мысли. Бессмертный. Вкусивший смерти и тем самым достигший вечности. «Плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления», — вспомнились мне слова апостола Павла. Пройдут века, падут царства, и на их руинах вознесутся новые, а я буду по-прежнему жить и смотреть на бег истории… если очередной враг не покончит со мной задолго до того. Бессмертие — еще не значит неуязвимость. И Эйлин…

— Даже если это так, — медленно проговорил я, — как быть с тобой? Ты рождена от человека, и твоя плоть — не Прах.

— Если я стану Владеющей Прахом, в моем распоряжении будут тысячи големов. С камнем, который создал Кадм, и смерть мне не страшна. Я готова умереть ради того, чтобы жить с тобой вечно.

— Не надоем ли я тебе за столько времени? — улыбнулся я.

— Скорей солнце погаснет.

Что-то болезненно сжалось у меня внутри. Я почти перестал дышать от затопившей меня нежности и обнял ее, успев увидеть, как распустились и вспыхнули раскаленным золотом лилии на ее мантии, — за мгновение до того, как она закрыла глаза и поцеловала меня. Откуда-то донесся аромат сандала, сухой травы и цветов — аромат Шамбалы. Мы стояли, сомкнув объятия и боясь шелохнуться, чтобы не разрушить волшебное мгновение. Чудес нет, так ты говоришь, брат мой Кадм? Да только одно из них у меня в руках.

— Ты мое дыхание, Игнотус, — прошептала Эйлин. — Ты был мертв — и я не жила.

— Если ты умрешь, то я вместе с тобой, — сказал я. — Смерть меня не пугает больше, я познал ее полностью. И все же я не хочу, чтобы ты умирала, пусть даже временно.

— Может быть, мне и не придется, — сказала она, отстранившись. — Когда тебя не было, я долго думала. С дозволения Валмиры изучала големов и Прах, из которого они состоят. Помнишь, как мы пытались сразить двоих из них и потерпели поражение? Их секрет в постоянной трансфигурации: Прах — вещество, которое трансфигурирует само себя, поддерживая форму.

— Помню, — кивнул я. — И они сопротивлялись твоим попыткам обратить их во-что-то иное.

— Потому что резервы силы, заключенной в Прахе, — беспредельны. Ни один трансфигурированный предмет не может сохранять свою форму долго, и со временем чары рассеиваются. Будь иначе, любой маг мог бы сделать столько золота из любой грязи, чтобы купить себе королевство. Но Прах… Мне кажется, я близка к разгадке его тайны. Учение Кали помогает мне в этом.

— Это как-то связано с природой времени? — нахмурился я.

— Еще как связано! До сих пор я смогла выяснить только ничтожную часть, но мне хватило. И на мысль эту когда-то навел ты сам: помнишь, ты пытался умножить свет своими чарами? Прах работает так же: умножает наложенную на него трансфигурацию снова и снова, и она повторяется подобно эху, не успевая утратить силу.

— Эйлин, ты можешь потягаться с Кадмом своим умом, — в восхищении покачал я головой.

— Я просто умею слушать и смотреть, — улыбнулась она, но, судя по румянцу на щеках, моя похвала была ей приятна. — Я ведь взяла готовое и… возможно, я знаю, в каком направлении двигаться дальше. Мне потребуется немало времени, но время у меня есть.

— Подожди, ты работала с заклятием умножения? Эйлин, лучше бы тебе оставить эту затею. Ты же помнишь, как погибла Атлантида.

— Нет, не волнуйся. Я не пытаюсь умножать материю. Идея — всего лишь в умножении чар трансфигурации. Мне не сравниться с тобой и твоими братьями в артефакторике, но я неплохо знаю алхимию. Когда-нибудь я смогу создать вещество, которое делает чары трансфигурации вечными... Или хотя бы очень длительными. Смотри.

Она извлекла из-за пояса скрученный лист пергамента и развернула его передо мной. Изображенная на нем диаграмма потрясала своей сложностью, но я видел заключенный в ней внутренний порядок, сравнимый со сплетением нитей Брахмана, пронизывающих Воскрешающий камень. Ближе к правому краю пергамент был испачкан пятнами чего-то, похожего на засохшую кровь. Перехватив мой взгляд, Эйлин пожала плечами:

— Случайно порезалась, затачивая перо.

По спине пронеслись мурашки. «И когда лишится она самого дорогого, что имеет, то кровь окрасит творение ее рук, — вновь припомнил я пророчество Валмиры, — и погибель заберет братьев, идущих рядом с ней…».

— Эйлин, — пробормотал я охрипшим голосом и откашлялся. — Эйлин, ты понимаешь, что это значит?

— Игнотус, мы не умрем, — с волнением зашептала она, наклонившись ко мне. — Ни я, ни ты. Если постоянно трансфигурировать свое тело, возвращая себе молодость, старость не сможет взять свое. Мы будем жить вечно, если не этим способом, так другим.

Я удивленно посмотрел на ее. Можно было ожидать этих уверенных и напитанных страстью слов от Кадма: в его натуре ставить невозможные цели, а затем достигать их. Но Эйлин? Что-то изменилось в ней после моей смерти. Протянув руку, я коснулся кончиками пальцев диаграммы, на первый взгляд казавшейся рисунком умалишенного. И все же нужно быть бесчувственным маглом, чтобы не ощутить силу, заключенную среди этого узора из линий, и я начинал понимать идею, лежащую в основе творения Эйлин.

Эйлин из рода Стэнвикс. Талантливая и удивительная волшебница, чье мастерство дало всходы после того, как я умер у нее на руках: как это похоже на историю моего брата Кадма! И до чего же странной порой может быть игра судьбы. Весь окружающий мир представился мне нагромождением символов, тайных шифров вроде того, который привел нас к Гандхамардану, и не каждый способен постичь их смысл. Откуда приходят эти невероятные совпадения, безумные сочетания редчайших обстоятельств, пересечения жизней, которым, казалось бы, на роду написано всегда оставаться врозь?

В тот миг мне вдруг показалось, что я вижу краешек разгадки, крохотный фрагмент ключа к этому великому шифру бытия: что-то на границе прозрения, способное объяснить мне, кто я есть, какова наша природа и наша роль в гигантском артефакте, именуемом Вселенной, но нити Брахмана вновь пришли в движение, и судьба не стала дожидаться, когда я сделаю следующий шаг.

Со стороны замка послышался грохот, сопровождавшийся звоном стекла, а через секунду — звук глухого удара.

— Лия! — услышал я отчаянный, с надрывом, голос Кадма. — Только не это… Лия!

Переглянувшись с Эйлин, мы побежали сквозь заросли на голос. В какой-то момент нечто нечеловечески-чуждое внутри меня обрело жизнь, и я осознал, что стою у стен главной цитадели, хотя не прилагал никаких усилий к разрыву пространства. На краткий миг я припомнил, что то же самое произошло со мной в Храме Творения, когда я точно так же бежал на призыв своего брата. Однако на сей раз увиденное заставило меня забыть обо всех странностях моей неуправляемой магии Пустоты.

У подножия цитадели, там, где сверкали на солнце мостившие площадь камни, отполированные шагами тысяч воинов Круи, лежала невеста Кадма. Вокруг головы Лии расплывалось пятно крови, глаза неподвижно смотрели куда-то в сторону, а приоткрытый рот обнажал ряд белых зубов. Кусочек пергамента торчал из скрюченных пальцев, но в тот момент я не удостоил его вниманием.

Рядом с мертвым телом на коленях стоял Кадм, и поначалу я едва узнал брата. Только когда моя память отозвалась образом того, прежнего Кадма, который проводил дни в «Ведьмином зеркале», я понял — и отшатнулся в смятении. Красные от недосыпания и слез, ввалившиеся глаза, бледное лицо и спутанные волосы: где тот лучившийся уверенностью и неистощимой гениальностью Кадм, которого я видел на пути к Шамбале?

— Как я мог заснуть? — прошептал он и, протянув дрожащую руку, закрыл глаза невесты. — Как я мог?..

Из-за поворота донесся топот сапог и лязг доспехов, и через секунду я увидел несколько стражников, которые, подбежав, в нерешительности остановились.

— Что произошло? — спросил хмурый начальник стражи, сделав шаг вперед, пытаясь получше разглядеть тело. — Как это случилось?

— Очень долго не спал, — пробормотал Кадм, глядя перед собой невидящим взором. — Вот и не выдержал. Уснул, а Лия… Она взяла мою палочку и сотворила чары. Петрификус. Я сразу проснулся, но не мог и шелохнуться, только смотрел. Смотрел, как она выбила окно и… Зачем мы поселились так высоко? Боже… Я думал, что наверху ей будет спокойней, а она… Снова. Господь милосердный, снова это.

Неслышно подошла Эйлин. Тихо ахнув, она сжала пальцами мое плечо, и я ощутил, как дрожит ее рука. Нетрудно было понять, что она чувствует: пока мы с ней строили планы о вечной жизни, измученная душевной болезнью женщина преподчла покончить с тем кратким сроком, который ей был отпущен. Снова. Из-за спин стражников вышел мрачный, как сумрак, Антиох и опустился на землю рядом с Кадмом.

— Мы можем снова вернуть ее, — осторожно сказал он. — Но вначале надо найти способ исцелить твою невесту, иначе…

— Иначе все повторится, — прошептал Кадм и бессильно опустил руки. — Лучше бы я умер год назад, залившись вином. Лучше бы Аспид прикончил меня в таверне. Лучше…

— Перестань! — жестко ответил Антиох. — Хватит раскисать! Проклятье, ты же Певерелл — умнейший в нашем роду. Ты помнишь наш разговор после моей дуэли с Аспидом? Я насмехался и говорил, что только Иисусу под силу вернуть человека к жизни, но ты доказал, что я неправ. Ты не просто чародей, Кадм, ты чудотворец. И за десять тысяч лет не родится подобного тебе. Я не верю, что ты не одолеешь какую-то душевную болезнь. Нет задач, которые тебе не по плечу. Ты…

Его голос прервался, и Антиох умолк, тяжело дыша. Кадм за время его тирады не произнес ни слова: только сидел перед изломанным телом возлюбленной, и глаза его следили за неведомыми сущностями перед его внутренним взором. Затем он наклонился к Лие и неторопливо сложил ее руки на животе; в локте одной из них при этом заметно хрустнуло. Все тем же плавным движением Кадм извлек скомканный пергамент из ее ладони, развернул и отрешенно пробежал взглядом. На его лице ничего не отразилось, когда он отшвырнул листок небрежным движением руки: казалось, все чувства разом покинули его, превратив моего брата в подобие одного из глиняных големов Валмиры.

Он выпрямился, повернулся спиной к телу невесты и молча зашагал ко входу в цитадель.

— Кадм, черт возьми! — окликнул его встревоженный Антиох.

Кадм остановился, нехотя обернулся к нам и безразлично до холодности отозвался:

— Ты прав, Антиох. Когда-то я решил бы эту задачу. Добрался бы до края света, пересек бы сам Сумрак, чтобы зачерпнуть сил от Черного Солнца, но смог бы исцелить ее безумие. Да, ее смерть сломала меня, однако я смог пережить это и залечить свои раны. Но быть сломанным во второй раз… Нет, брат. Даже Христа распяли только единожды.

Он поднял голову вверх, туда, где из вывороченного окна торчали разорванные магией куски железной решетки, и в следующее мгновение исчез, оставив за собой бесформенное облако пыли. Начальник стражи, отшатнувшись, осенил себя крестным знамением.

— Он поправится, — сказал Антиох, словно оправдываясь. — Чтобы Кадма сломала чья-то смерть? Да он сам повелитель смерти. Для него царство мертвых — что соседняя спальня. Верно, Игнотус? Ты-то знаешь нашего брата!

— Конечно, — кивнул я и, склонившись, поднял брошенный Кадмом лист пергамента.

В горле застыл комок, сердце билось с натугой, словно в преддверии конца света, который мне отчего-то дано предвидеть. Как мы допустили все это, не увидев отчетливых знаков грядущего? Хубрис — так называли греки дерзость перед лицом богов, за которой немедленно следует воздаяние — без сострадания, без милосердия, без сомнений. Кадм нарушил естественный порядок вещей? Если это грех, любой простил бы его, только не заставил бы вновь пройти через худший кошмар его жизни. Я развернул пергамент и увидел строки, написанные сбивчивым, скачущим почерком Лии:

«Кадм, любовь моя, я не могу больше оставаться здесь. Я сделала великое зло, убив себя в первый раз, и тогда я думала, что нет ничего хуже моих мучений. Сейчас я знаю, на что обрекла тебя и Сюзанну, и, вернись все к началу, я бы сдержалась, я бы смогла вытерпеть любую боль ради тебя, ради нашей дочери. Я бы выдержала и в этот раз, но ты умираешь на моих глазах, разрушаешь себя и впадаешь в такое же безумие.

Я видела, как ты смотришь на меня, думая, что я сплю, смотришь и не веришь мне, только ждешь, что я попытаюсь сделать это вновь. Ничего не становится лучше: ты будешь ждать этого и спустя годы, и твоя жизнь, и жизнь нашей Сюзанны станет адом. Я ухожу, любимый, и, прошу тебя, не возвращай меня снова. Ты можешь исцелить мое безумие, но кто исцелит твое? Что бы ни случилось, ты уже не будешь смотреть на меня, как раньше, как на женщину, которую ты любишь: твой взгляд так и останется напитан страхом. Мне не было места в этом мире раньше, нет места и сейчас. Может быть, там, куда уходила моя душа, пока ее не остановила твоя магия, я найду покой и мир.

Прощай, Кадм из славного рода Певереллов, величайший чародей с сотворения мира, который любил меня так сильно, что спустился за мной в бездну, желая спасти меня. Моя жизнь была наполнена ужасом и горем, но в это мгновение я счастлива, уходя, потому что, хоть и недолго, но была с тобой и Сюзи. Поцелуй нашу дочь за меня, когда вернешься в Годрикову впадину. Жаль, что я так и не увидела ее снова. Навсегда твоя, Лия».

Я задохнулся от переполнявших меня чувств и вновь скомкал письмо. Кадм, проклятый ты бездушный гений, что ж ты натворил? Мне вновь не понадобилось никаких мысленных усилий, чтобы перенестись в спальню Кадма вслед за ним. Меня переполнял гнев, и отчаянно хотелось высказать все, что я думал по прочтении письма, я даже успел набрать воздуха в грудь, едва только вернулся в привычный мир внутри комнаты.

Спальня пустовала. Мой брат, если и был здесь минуту назад, исчез без следа.

Мы обошли весь замок, спустились в подземелье, где когда-то допрашивали Аджима, обыскали каждый закоулок сада, но были вынуждены признать поражение. Если чародей, владеющий магией Пустоты, никого не желает видеть, ему ничего не стоит скрыться. Стражники у ворот на вопрос о том, проходил ли мимо них Кадм, лишь испуганно замотали головами, но это, конечно, ничего не значило.

Оставив Эйлин и Антиоха в замке, я повесил на пояс меч, низко надвинул капюшон и, выйдя из ворот, быстрым шагом пошел по улице в надежде, что так во мне не опознают «ученика Смерти». Меры эти вроде бы помогли: прохожие иногда подозрительно косились в мою сторону и обходили стороной, но скорей принимали меня за одного из некогда могущественных Темных братьев, нежели за мага. С другой стороны, Кадм в его состоянии вряд ли стал бы заботиться о том, чтобы не пугать простолюдинов. Возможно, мне удастся обнаружить если не самого брата, то хотя бы следы устроенного им переполоха.

С такими мыслями я вышагивал вдоль торговых рядов, купеческих домов и мастерских, понемногу удаляясь от замка. За очередным поворотом я увидел двухэтажное деревянное строение с фундаментом из обожженной глины. Надпись на вывеске прочесть мне не удалось, однако догадаться о назначении этого заведения оказалось несложно. У крыльца, положив голову на ступеньку, мертвецки спал горожанин. Его приятель сидел рядом и что-то громко объяснял спящему: я не понимал ни слова, но от этих двоих винными парами несло так, что мне всерьез захотелось создать чары, защищающие от зловония. Таверна — даже в далекой Арберии всего лишь таверна.

Уже собравшись пройти мимо, я вдруг задумался. Конечно, Кадм уже не тот, кем был годы назад… Но если в прошлый раз смерть Лии так сокрушила его, что он просиживал дни в «Ведьмином зеркале», не может ли история повториться? Остановившись, я решительно развернулся и поднялся на крыльцо. Сидящий на ступеньках пьяница повернул ко мне покрасневшее лицо, что-то резко выкрикнул и хрипло рассмеялся. Я распахнул неподатливую дверь и вошел внутрь.

Посетителей в таверне было немного: я бы сразу увидел брата, окажись он среди них. Увы, хватило и беглого взгляда, чтобы убедиться в обратном. Вот только… Я замер и медленно развернулся к самому темному углу помещения, где за столиком спиной ко мне сидели двое. Грязно-соломенные длинные волосы одного из них я узнал бы даже в бреду. Проклятый Аспид. Нетрудно было догадаться, кто сидит рядом с ним.

Я настолько не был готов к такой встрече, что замешкался у двери, не решаясь ни подойти, ни втихую покинуть таверну. Эмерик неторопливо развернулся и приветственно махнул мне рукой, словно только моего появления они здесь и поджидали.

— Игнотус? — окликнул он меня. — Рад тебя видеть. Посиди с нами, есть один разговор.

Мое беспокойство разом усилилось. Что они тут делают? Если Кадм попал в их ловушку, то они, возможно, пожелают устроить торг за его жизнь. Правда, я не имел представления, что они могут с меня взять, кроме, быть может, моей мантии-невидимки.

— Кадм? — коротко спросил я, усевшись напротив.

— Что «Кадм»? — неприязненно переспросил Аспид, который, в отличие от своего отца, даже не пытался изобразить доброе расположение. — У нас дело к тебе, а не к твоему брату.

— До меня дошли удивительные слухи, — заговорил Эмерик и сделал крохотный глоток из стоящего перед ним кубка. — Видишь ли, Игнотус, я всерьез опасался за твою жизнь, покидая Шамбалу. Ты должен меня понять: мне чертовски не хотелось оставлять тебя наедине с этим безумным монахом, но мы устроили такой переполох, что с минуты на минуту должны были явиться другие…

— Я не нуждаюсь в твоих извинениях, — прервал его я. — Ближе к делу. У меня очень мало времени.

— Рад, что ты не держишь на меня зла, — как ни в чем не бывало кивнул Эмерик и продолжил: — Когда я услышал, что в городе видели всех троих братьев, я поначалу решил, что все обошлось, и тебе удалось выжить. Но потом…

Эмерик выпрямился, испытующе глядя на меня.

— У тебя был шрам на левой скуле, Игнотус, — сказал он. — Небольшой, но вполне заметный. Теперь же его нет. И знаешь… Я думаю, что слухи не лгут. Ты был мертв и смог вернуться. Это ведь так?

— Какое тебе до того дело?

Аспид криво ухмыльнулся и покачал головой. Эмерик предостерегающе положил руку ему на плечо.

— Я не думал, что это возможно, — проговорил он. — Никто в Шамбале не говорил этого, но когда я узнал, с какой целью Амар ведет вас туда… Поначалу я был зол, чертовски зол, помнишь, Николас? — повернулся он к Аспиду. — Можешь себе представить, что я чувствовал. Изгнан богиней Смерти, которой намеревался служить, а Певереллы, по чьей милости меня едва не казнили, получат секрет бессмертия… Но потом я подумал и понял, что, в сущности, не так уж и отличаюсь от вас.

— Неужели? — ухмыльнулся я. — Эмерик, если ты позвал меня, чтобы порыдать на моем плече о старых добрых деньках, я, пожалуй, пойду. У меня действительно дела.

— Погоди-погоди, — обеспокоился он, даже привстав со своего места, словно хотел удержать меня силой. — Я просто хочу, чтобы ты понимал. Нам больше не нужно враждовать. Обещаю, что не перейду вам дорогу по своей воле: мир достаточно велик, чтобы каждый из нас получил все, что желает, не мешая другому. Все, что мне нужно — знание, которое я не смог взять в Шамбале… По собственной глупости, да. Игнотус… Ты должен научить меня этому — искусству возвращения.

— Я не владею этим искусством, — отозвался я, пожав плечами. — Так что ты напрасно меня обхаживаешь, тебе следовало бы лучше…

Что-то во взгляде Эмерика изменилось, и я прикусил язык. Проклятье, нельзя его наводить на верный след! Теперь он оставит меня и возьмется за Кадма, который в своем состоянии может невольно выдать тайну.