Крепче кровных (гет)

Ещё в первый день знакомства Расу Амата обозначил чёткие правила игры. Не стесняться, не бояться и не задумываться. Не стесняться трат, не бояться рисковать, не задумываться о последствиях. Казалось бы, всё ясно, прозрачно и просто, и, после небольшого усилия, следовать правилам будет легко.

Вот только у Акигуи сорвало крышу.

Амата действительно прилагал усилия, чтобы Акигуя вновь почувствовала желание жить. Он щелчком пальцев сжёг её старую одежду и заставил её надеть такие дорогие вещи, до которых раньше ей было страшно даже касаться в магазинах. Одно её нижнее бельё стоило, как вся её зарплата за год. А ведь только им Амата не ограничился: он купил ей платья, обувь, аксессуары, драгоценности. Он заставил её провести семь часов в салоне красоты.

— ...зачем?

— Чтобы чувствовала себя любимой.

Но на деле Акигуя чувствовала себя измотанной. Измотанной и как никогда красивой. Её короткие волосы стали непривычно мягкими и блестящими, на чёрных ногтях поблёскивали золотые блики, кожа лица стала мягкой и приятной на ощупь. Мастера болтали с Акигуей, не оставляли её без своего внимания, а она, расслабившись и забывшись, запретила себе о чём-либо думать, кроме скорого самоубийства.

Умереть с первым встречным — это так глупо, так неожиданно, но... Акигуя на самом деле ждала чего-то подобного. В одиночестве она бы никогда не осмелилась на подобный шаг, а тут, буквально, с небес свалился Амата. Человек скрытный, насмешливый, недоверчивый, любящий быть в центре внимания, и до безумия уставший от жизни. Акигуя вздохнула. Как он догадался о её боли? Обычно мужчины не видели в ней ничего, кроме строптивого нрава и смазливой физиономии.

В этот же день Амата отправился с ней в ресторан, где они напились до такого состояния, что спуск по лестнице для них превратился в непреодолимое испытание. От алкоголя Амата развеселился, но язык развязался только у Акигуи, и она тут же выдала, сколько искала Озоре, сколько раз ей звонили с угрозами и требовали выкуп за младшего брата, а, когда она просила подозвать его к телефону, сбрасывали звонок. И выдала то, о чём никому раньше не рассказывала — её последний разговор с братом.

Амата выдохнул дым, внимательно её выслушав.

— Я не умею утешать людей, — сказал он, пожав плечами. — Скажу одно: твой брат на момент исчезновения уже был не мальчиком. Он мог и проигнорировать тебя, а не поддаваться истерике.

— Он был... беспомощен.

— А ты тут причём? — хмыкнул Амата. — Всю жизнь собиралась его опекать?

— Нет, но...

— Акигуя, если тебе настолько не хватает проблем, что ты начинаешь себя винить, так я подкину тебе ещё.

— Мой младший брат пропал без вести…

— Скажу одно: оставь надежду, — сказал он, и эти слова пробрали Акигую до мурашек. — Это самое предательское чувство.

— Что же это за жизнь — без надежды?

— Такая же, как и с ней. Вот только сердце не разбито, нервы здоровы, да и кошмары тебя не мучают, — он втёр докуренную сигарету в пепельницу. — Ты сталкиваешься с реальностью, а не живёшь в иллюзиях. И это правильно.

— ...надо же. А я думала, ты — просто жадный до внимания клоун.

— Кто тебе сказал, что это не так? — он подался вперёд, с усмешкой глядя в глаза Акигуи. — Скажи "триста".

— Отсоси у тракториста, — вздохнула она.

— Трактористом буду я, отсосёшь ты у меня.

Она вскинула брови, глядя на то, как этот взрослый парень, который был старше её на шестьдесят или семьдесят лет, радовался, как ребёнок, выдав такую банальную шутку. Настолько радовался, что от него, в буквальном смысле, исходило слабое, едва заметное свечение.

— Я докопаюсь до тебя настоящего, — она сощурила взгляд.

— А чего до него докапываться? Вот он я.

Акигуя так долго вглядывалась в его лицо, что Амате это наскучило, и он начал её пародировать: сел в ту же позу, что и она, изобразил её крайне недовольное лицо. Пародия вышла до того абсурдной, что Акигуя, находясь под действием алкоголя, прыснула со смеху.

Кое-что в этом парне постепенно становилось для неё понятным. Существовало два Расу Аматы. Это не было раздвоением личности, но было двойственностью суждений, двойственностью действий, двойственностью взгляда на мир. Иными словами, это был характер, полный выразительных противоречий. Первый Расу Амата намного чаще показывался людям, нежели второй. Первый был ребёнком — маленьким, эгоистичным, жаждущим внимания несносным сопляком. Он постоянно шутил, и порой его шутки доходили до откровенных издёвок, никогда не сдерживал грубости или недовольства и никогда не испытывал мук совести. Все его действия были вызваны желанием привлечь внимание, развеселить и самому повеселиться, возможно, довести человека до белого каления.

Но второй Расу Амата был страшнее. Проказник-мальчишка никогда не завёл бы речь о том, как пустая надежда способна уничтожить человека изнутри, он бы до этого даже не додумался. Мальчишка никогда бы не понял, как на самом деле может быть невыносима жизнь. Второй Расу Амата обитал в тени и, едва показавшись, сразу же прятался, исчезал, пускал на сцену Первого. Первый жил в обществе, нравился людям, блистал и запоминался, в то время как Второй, настоящий, не высовывался, никому себя не показывал. Первый должен был нравиться людям и упиваться всеми благами жизни...

Но Акигуе больше нравился Второй. Он всё знал, всё понимал, и рядом с ним не было смысла притворяться сильной. Акигуя задумалась, глядя в сторону. Чтобы такие яркие противоречия гармонично уживались в одном теле, они должны проявляться в равной степени. Час на хиханьки и хаханьки, час на философию и серьёзность. Но Второй слишком редко давал о себе знать. Из этого Акигуя сделала вывод, что Амата проявляет себя настоящего либо в творчестве, либо...

— Ты ведёшь дневник?

— Все учёные ведут дневники наблюдений.

— Ну да. Следовало догадаться.

Акигуя мотнула головой и допила вино из бокала. Оно пилось легко, почти как сок, так что Акигуя пила до тех пор, пока до неё не дошло, что встать со стула она не в состоянии. Голова кружилась, бессонница и переутомление дали о себе знать сильным опьянением и болью в мышцах. И, заметив её состояние, Амата решил дать ей передышку. Сразу после того, как в такси высунулся в люк на крыше и распевал во всю глотку что-то на немецком, что-то подозрительно похожее на гимн СС.

— Теперь ты, — он подтянул едва соображавшую Акигую к себе. Холодный ветер врезался ей в кожу, трепал волосы. Мимо неслись машины, мелькали прохожие, дорогу и улицы золотили яркие огни ночного Шидзуме.

— Ты с'ма с'шёл?!

— Правила, Акигуя.

— Я н'хочу!

Она тряхнула головой. Неповоротливый язык плохо ей подчинялся и отказывался внятно произносить звуки.

— Давай вместе, — Амата улыбнулся. Его длинные волосы тоже растрепал ветер. — Кто проживает на днище ебаном?!

— Н'рмальную песню д'вай!

Акигуя пошатнулась. Стоять, несмотря на широкий люк, ей было крайне неудобно. Амата подхватил её, не позволил упасть. Он был близко. Тёплый, сильный, недосягаемый. Акигуя встретилась с ним взглядом. Озорство исчезло, его вытеснил Второй.

— Инари, — он хмыкнул, закрыв глаза. — Головная боль.

Акигуя похолодела.

— Порой я нарциссичен, — пропел Амата. — Порой я не в себе. Порою вырубаюсь я от боли в голове. Садизм — моя натура, и он же — боль моя.

— ...и всё, что ненавижу — есть настоящий я.

Акигуя зажмурилась, ударила кулаками по крыше машины. Амата специально выбрал эту песню?! Мало того, что её пел Озоре, так его голос на припеве переходил на гроул. Акигуя не могла так рычать, как он, но могла кричать. И, на пьяную голову кричать ей хотелось. Много, громко, несдержанно.

— Заткнись! Заткнись!!! ЗАТКНИСЬ!!! — зажмурившись, кричала Акигуя, ударяя кулаками о крышу автомобиля. И её крик тонул в тёмном небе и холодном ветре.

И как же ей было стыдно смотреть в глаза таксисту, когда они с Аматой выходили из машины. Несвязные пьяные вопли, удары по крыше, ещё и вульгарность, недостойная судмедэксперта. Амате же было всё равно. Он привёл Акигую в номер отеля, и только когда дверь за ними закрылась, она расхохоталась.

— Полегчало? — Амата закурил, плюхнувшись на кровать.

— Чувствую себя идиоткой.

— Ну, отныне ты в этом не одинока.

— Очень смешно, — она нахмурилась, посмотрела на Амату и хмыкнула. — Каким было твоё первое правило? Не стесняться?

— Ага.

— ...насколько не стесняться?

Он выдохнул в потолок струйку дыма, скосив на неё взгляд. Сердце Акигуи дрогнуло от мысли, пришедшей ей на ум. Эта мысль была непривычной, несвойственной Акигуе, и потому рождала сомнения и страхи. Акигуя закрыла глаза. Какого хрена? Она всё равно собралась умирать, так что какой смысл бояться? И, сосредоточившись на этом, она дёрнула на боку застёжку платья. Чёрная кружевная ткань плавно скользнула по её телу, обнажая изящную, но крепкую фигуру девушки. Акигуя перешагнула через платье, подошла к кровати и взобралась сверху на Амату. На ней осталось красивое тёмно-красное бельё, чулки и туфли с высоким каблуком. Она чувствовала себя раздетой и без пристального, изучающего взгляда Аматы. С ним же она чувствовала, будто у неё в теле нет ни кожи, ни мышц, ни костей, и Амата смотрит в беззащитную, нагую душу.

— Акигуя...

— Я... у меня ещё ни разу не было с девяностолетним...

— Хочешь тряхнуть стариной?

— Амата! — она нахмурилась в ответ на его улыбку. — Я и без твоих шуточек нервничаю!

— Расслабь свои ягодицы и получай удовольствие.

Лицо Акигуи стало пунцовым.

— Ты хотя бы в такой момент можешь быть серьезным?!

— Лежу важный, как хуй бумажный.

Акигуя вскинула брови, глядя на Амату. Она сидела у него на паху, тёрлась о него, ёрзала. Амата остановил её, протянув руку к её лицу, нежно, по-отечески заботливо коснулся щеки, убрал прядь волос за ухо.

— Амата...

— Ты пьяна. Ложись спать. Бессонную ночь тебе и без меня устроит интоксикация.

— Ты что... совсем меня не хочешь?

— Хочу. Но я не в таком отчаянии, чтобы спать с женщиной, которая настолько себя ненавидит, что прыгает на первого встречного.

— Нам жить осталось ровно до падения твоего Меча.

— И что? Тебя возбуждает опасность?

— Ты ворвался в мою жизнь, пронёс над всем городом, выкрал меня, пообещал двойное самоубийство... как тут не возбудиться?

— Пообещал. И всё-таки, я хочу умереть один.

— Почему? — она сжала его руку у своего лица. — Обо мне ты уже всё узнал. Говори о себе.

— Нет.

— Тогда я тебя не убью.

Он едва заметно нахмурился, глядя ей в глаза.

— Ну и что ты хочешь знать? Что я пережил всех своих родных и друзей? Что меня ждёт целая вечность в одиночестве? Что я всю жизнь был бы нахрен никому не нужен, если бы не сила, Сланец и деньги? Или, что я ненавижу всё, что создано моими руками? Что ты хочешь знать, Акигуя?

Его глаза горели от гнева. Лицо не дрогнуло, голос оставался спокойным, но во взгляде было настоящее, тяжёлое и давящее безумие.

— Амата...

— Слезь с меня, — он убрал руку от её лица. — Тебя бы здесь не было, если бы не моя сила.

— И это я себя ненавижу? — она вздохнула. — Не слишком-то мы отличаемся.

Он не ответил.

— Я бы не пошла за тобой, назвала бы сумасшедшим, — она протянула руку, провела пальцами по его щеке. — Твоя сила на меня не действует, и ею ты не смог бы меня запугать. А, даже если и запугал бы, я бы всё равно плюнула тебе в лицо. Так вышло, что я ненавижу мужчин.

Она опустилась, прижалась своим телом к телу Аматы, вглядываясь в его лицо.

— "Ты, как и я, страшно устала от жизни", — тише произнесла она. — Если бы ты не сказал это, меня бы здесь не было.

— Думаешь, я поверю?

— Ты сказал то, что я хотела услышать, и в чём отказывалась сама себе признаться. Тогда... не знаю... наверное, я поняла, что рядом с тобой даже мне можно быть слабой.

Он не ответил.

— Поэтому… пожалей меня, — она уткнулась носом ему в грудь, закрыла глаза. — Мне так это нужно. И... попроси у меня того же.

Амата вздохнул, обнял её, погладил по голове, крепко прижав к своему тёплому телу. Акигуя улыбнулась. Больше они не разговаривали. Просто лежали, крепко обнявшись, кожей чувствуя тёплое дыхание друг друга, касаясь, гладя. И от простых объятий в сердце Акигуя разлилось незнакомое до этого момента тепло. В голове всплыл прожитый день, который был до того странным, до того насыщенным, что у Акигуи не оставалось сил, чтобы думать об Озоре. Она проснулась судмедэкспертом, а засыпала почти солнечной королевой. И в эту ночь её не мучили ночные кошмары.

Когда она проснулась, Амата уже поднялся. Он укрыл её одеялом, а сам сидел за столом и что-то быстро писал в записную книжку. Дневник. Акигуя хмыкнула, наблюдая за его сосредоточенным видом, за спокойным, потерявшим всякое выражение лицом. Второй. Тот, который нравился ей гораздо больше Первого.

А потом Амата тяжело грохнулся на стол, не выпуская из пальцев шариковой ручки.

— Амата!

Акигуя подскочила с кровати, сбросив с себя одеяло, подбежала, осторожно подняла парня, прислонила к спинке стула. Не прикалывался, действительно потерял сознание. Его открытые глаза закатились настолько сильно, что видны были только их белки. Из носа текла кровь.

Акигуя сжала губы. Как могла, она уместила Амату на стуле так, чтобы он не упал, а сама рванула за аптечкой в ванную. Холодная вода, ватные диски, полотенце, нашатырный спирт. Она действовала на автомате, и у неё не было времени подумать о том, должна ли у бессмертного вообще идти кровь. Она не вспомнила, что Амата пробил собой насквозь бетонный потолок и даже не поцарапался.

Придерживая его голову, она повела ватным диском, смоченным в спирте, у его носа. Амата вздрогнул и отпрянул, придя в себя.

— Ш-ш-ш, — произнесла Акигуя, протянув ему другой ватный диск, смоченный в воде. — Ты нос разбил.

— А... — нахмурившись он небрежным жестом вытер кровь. — Это интеграция. Ерунда.

— Интеграция?

— Со Сланцем, — он откинул голову назад, приложил в к переносице мокрую тряпку. — Семьдесят с лишним лет он посылает мне видения, — он нахмурился. — И это первый раз за последние пять лет.

Амата вновь склонился над дневником, даже не дожидаясь, когда кровь остановится.

— Девочка...

— Что?

— Я видел девочку. Она звала меня и убегала в открытый космос...

Он мотнул головой, нахмурился, закрыл дневник.

— С меня хватит. Я на пенсии.

— Но, Амата... тебе посылают видения, а ты их так просто игнорируешь?

— Пусть посылают золотому. Он ответственнее меня.

Спорить Акигуя не стала. Амата провёл на своём рабочем месте почти семьдесят лет, и неудивительно, что от этой работы его воротило. Акигуя отвела взгляд. Будь на месте Аматы любой другой мужчина, она бы подавила его и заставила бы заново провести интеграцию, как бы плохо от этого ему ни было. Акигуя столкнулась с чем-то неизведанным, чем-то сверхъестественным, и, конечно же, ей было интересно понаблюдать за этим. Но причинять новую боль Амате ей не хотелось. Она не хотела, чтобы её возненавидел человек, который прошлой ночью был так нежен с ней, так ласков, так заботлив.

— Эти видения... связаны с твоими способностями?

— Нет.

— Жаль, — Акигуя вытянула руку, сжала пальцами воздух. — Мои силы королевы не избавят тебя от них.

— Вообще-то, ты лилит.

— И что с того?

— Твоя поглощающая способность должна быть выше, — он закрыл глаза, потёр виски. — Но я не знаю, насколько.

— Я Токетсу Акигуя, — ответила она глядя в окно. — А ты Расу Амата. Никаких титулов, никаких исследований, никакого внешнего мира.

— Устанавливаешь правила? — он убрал руки за голову. — Значит, любишь быть сверху?

Лицо Акигуи вспыхнуло.

— Вот вчера мог бы и проверить это!

Амата не ответил, глядя в потолок. Акигуя, вспомнив о том, что сейчас на ней не было ничего, кроме белья, подняла с кресла одну из новых рубашек Аматы и надела на себя. Он был выше её, шире в плечах, так что рубашка доставала до колен и мешком болталась на её теле.

— Ты оставишь на ней свои девчачьи ДНК, — произнёс Амата, скосив взгляд на девушку. — На ней могут быть только мои, мужичьи ДНК.

— Потерпишь, — она нахмурилась. — Дай мне свой дневник.

Он пожал плечами и протянул ей свою записную книжку. Акигуя открыла её на случайной странице и закатила глаза. Все записи были на немецком.

— Ты хоть сам-то понимаешь, что пишешь?

— Конечно, нет. Каждый раз, как хватаюсь за ручку, впадаю в маразм.

— #L1, — произнесла Акигуя. — Ну и что ты обо мне написал?

— Что на днях мы сходим в казино. Обожаю выбирать особо азартных и играть с ними в русскую рулетку.

— ...ну и скольких ты уже прикончил этой игрой?

— Ни одного, — Амата пожал плечами. — Я даю сопернику не заряженный револьвер, в то время как в моём все шесть пуль. Видела бы ты шок людей, когда они слышат выстрел, но я при этом остаюсь жив. Многие от испуга грохаются в обморок.

— Ты идиот, Амата. Но... теперь я тоже хочу это видеть.

В тот же день они увидели инициацию белой королевы. Резко похолодало, окно бара, в котором они решили перекусить, треснуло, его залепили крупные хлопья снега. Амата призвал Меч, прикурил от лучика света и поднялся с дивана.

— ...ты куда?

— Если белый король требует внимания, его надо уважить.

Амата хотел подраться, быть может, даже убить белого короля, лишь бы окончательно потерять контроль над собственными силами. Но увидел нечто удивительное даже для самого себя. Дамоклов Меч, состоящий из чистой, концентрированной и разрушительной энергии падал. От его падения не свистел ветер, не повредились провода и соседние здания. Он не был материальным объектом, и всё же, случилась бы катастрофа, если бы он столкнулся с телом белого короля. Но путь к королю преградил мальчишка. Совсем крошечный, дрожавший то ли от колючего холода, то ли от ужаса перед неизвестным. Меч пронзил его сердце. И всего на секунду, на одно мгновение белый король и королева стали единым целым. Их тела, окутанные режущей глаз ледяной аурой, слились воедино, проникли друг в друга, соединились, стали одним и вновь разъединились, приобрели чёткие очертания, границы, форму. И после этого Дамокловых Мечей в небе стало на один больше.

— Потрясающе, — прохрипел Амата.

Акигуя невольно подняла на него взгляд. Впервые в своей жизни она видела взрослого мужчину таким удивлённым, таким восхищённым и таким растерянным. И впервые с момента их встречи в его глазах вспыхнул огонёк интереса.

— Я зря читал ему вслух Достоевского.

Акигую передёрнуло.

— Каким боком здесь Достоевский?! У него такое было?! Дамокловы Мечи?!

— Нет, но... — Амата хмыкнул. — Откуда-то Сланец узнал, что такое душа.

— Как это связано?!

— А ты не видишь? Король и королева — это одна душа в двух телах. О душе любил рассуждать Достоевский… впрочем, Мёрдок — тоже, да и Гончаров… — он постучал себя по подбородку. — Ну и, Сланец близко к сердцу воспринял мою фразу об атомном одиночестве.

— ...что?

— На микроскопическом уровне между атомами в нашем теле очень много пустоты. Фактически, мы никогда не можем коснуться чего-либо. На самом деле, когда мы проводим рукой по поверхности стола, мы ощущаем не предмет, а сопротивление, оказываемое атомами этого предмета. В галактическом масштабе, расстояние между атомами нашего тела будет равно расстоянию от Земли до Луны, а в этот промежуток уместятся все планеты Солнечной системы вместе взятые.

Акигуя смотрела на Амату, раскрыв глаза. Он говорил, и в этот момент на его губах играла странная улыбка. Второй. Значит, настоящий Амата помешан не только на исследовании Сланца, но и увлекается менее фантастическими, точными науками.

— Надеюсь, ты представляешь себе, насколько одинок каждый атом в нашем теле.

— И что... Сланец пытается слить их воедино?

— Каким бы могущественным он ни был, ему не удастся преодолеть сопротивление атомов, — он нахмурился. — Ну, зато теперь я понял, почему он создал бронзового, — Амата поднял взгляд на белую парочку. — Может, это обмен? Часть клеток короля переходит королеве, часть клеток королевы — королю. Хреново, если у кого-то из них сифилис, — он глубоко вздохнул. — Для точных исследований нужно изучать пару до и после инициации... передашь это распоряжение Акуме сразу после моей смерти.

— Вообще-то, я думала умереть с тобой.

— Сначала выполняй, потом думай, — он хмыкнул. — У Акумы будет много работы. На лабораторном столе будет лежать тело первого убитого озимандии. И рядом будет первая лилит. Или нет. Я не знаю, скажется ли на тебе бремя от моего убийства. Вряд ли оно тебя заденет, так что будешь жить и пинать Пересмешников.

Акигуя отвела взгляд. В её мыслях были тёплые объятия этого человека, его прикосновения, его ласка. С ним было тепло. Его идиотские шутки, эгоизм, самовлюблённость, его внезапные размышления вслух, кажущиеся бредом сумасшедшего, и сарказм, которым пропитано почти каждое слово... разве ей это не нравилось? Акигуя покраснела до кончиков ушей от этой мысли. Нет! Амата такой же идиот, как и остальные мужчины, а к глупости и к слабости у неё всегда было физическое отвращение. Да и такие, как он, никогда ей не нравились. Блондин. Кому вообще нравятся блондины? И такие длинные волосы подобает носить женщине, а не мужчине.

"Ты, как и я, страшно устала от жизни."

Акигуя стиснула зубы, когда сердце отдалось в груди болью от этого воспоминания.

— Ты сказал, что до падения твоего Меча я решу, давать ли жизни второй шанс. Пока что мой ответ — нет.

— ...но я всё ещё не пойму, почему Сланец подобрал мне настолько упёртую лилит, — он воздел руки к небу. — Где покорность? Где молчаливость и скромность? Где всё то, что я люблю? Где моя Ямато Надешико?

— Ты только с такими встречался? — хмыкнула Акигуя. — Ну и где они? Хоть на одной ты женился? — она не дождалась ответа. — Вот видишь? Тебе скучно с Ямато Надешико.

— Скучно, зато меньше споров.

— Интереса, страсти, понимания — тоже. Да и нет нормальных отношения без споров, без ссор...

— Поспорим?

— Конечно. На мою жизнь.

— Нет, на мою.

— Нет! — она топнула ногой. — На мою!

Амата закатил глаза, но спор продолжать не стал.

Дни, которые она проводила с Аматой, превратились из мрачно-серых будней в солнечные выходные, полные событий. Полёты в небе, музеи, галереи, долгие прогулки, ночные клубы, салоны красоты. Он не позволял Акигуе остановиться, задуматься, заскучать, а она не позволяла ему узнать, что лучше всего ей было в его объятиях. С ним было хорошо, тепло и спокойно, и большего Акигуе не хотелось.

До своего первого похода в казино Акигуя свысока смотрела на людей, проигрывавших всё своё состояние. А потом она и не заметила, как оставила так все свои сбережения. Свою зарплату судмедэксперта Акигуя делила надвое: часть отправляла на счёт матери (на всякий случай), часть оставляла себе. Со счётом матери было всё в порядке, но со счёта Акигуи, по её же вине, исчезли все деньги. И, когда это произошло, она, наконец, очнулась от того дурмана, который напустил на неё Амата.

Она же пропала без вести, никому ничего не сказав, её, наверняка, ищут. И теперь уголовный отдел пустил ориентировку на убийство с целью ограбления, и сделал он это сразу после того, как Акигуя сняла со счёта все средства. Правда была слишком фантастической, слишком неправдоподобной, чтобы в неё можно было поверить.

Акигуя тяжело вздохнула и подняла взгляд на Амату. Он не играл. Просто стоял у стола с рулеткой и наблюдал, постукивая себя пальцем по подбородку. О чём-то думал. Отлично. Значит, снова на сцену вышел Второй, и можно было узнать этого скрытного засранца получше.

— О чём задумался? — спросила она, выдохнув. С последним проигрышем жар в сердце рассеялся, и адреналин в крови медленно уступал место осознанию собственной глупости.

— ...о теории вероятности.

— Ха?

— Один из игроков постоянно ставит на четыре чёрное, — ответил он, не отрывая взгляда от рулетки. — Он верит, что однажды выиграет, повторяя из раза в раз ставку на одно число. Но проблема в том, что выиграет он гораздо меньше, чем проиграет при таком подходе. Отсюда делаем вывод, что важен не выигрыш. Важна игра.

— И причём здесь теория вероятности?

— Шанс выиграть — два процента. Этот шанс никогда не увеличится, сколько ни ставь, потому что: а) у шарика нет памяти и б) крупье не может подтолкнуть его к четвёрке. Каждый раз у тебя есть всего два процента на успех, и девяносто восемь процентов на неудачу.

— Тебя это удивляет?

— Мне это знакомо. Ты можешь провести у Сланца всю жизнь, молиться ему, пожертвовать собой, но королями станут три случайных идиота. Думаю, тут тот же принцип. Вот только со Сланцем победу обеспечивала интеграция, а в рулетке... интуиция. Процесс, у которого одна природа, но разные названия.

— Так… — хмыкнула Акигуя. — Прояви её. Покажи класс.

Он пожал плечами.

— Зеро.

Акигуя вперила взгляд в останавливающийся, громко дребезжащий шарик. Он двигался невероятно долго, прежде чем застыть на пластиковом зелёном поле с круглым белым нулём.

— ...как? — она вскинула брови. — С первого раза?..

— Банальная случайность.

— Иди играй!

— Мне неинтересно.

— Иди. Играй.

Амата встретился с ней взглядом и вновь не стал спорить. Акигуя забрала у него кредитку, обменяла на фишки десять тысяч иен, вернулась.

— Надеюсь, что я — персонаж Шагреневой кожи, — хмыкнул Амата, пальцами сжимая одну из фишек. — Проиграюсь и, наконец, получу своё отсроченное самоубийство.

Но Амата выигрывал. Раз за разом, от столика к столику. Он ставил всё, и в результате выигрывал ещё больше. Люди, заинтересованные таким необычным явлением, собирались вокруг столика, смотрели, делали ставки вместе с Аматой, желая выкрасть у него хотя бы частичку его удачи. Он сидел, сложив руки домиком у рта, делал ставки. Его взгляд ничего не выражал, лицо было бледным и отсутствующим. Люди советовали ему остановиться и забрать выигрыш, но он продолжал. Продолжал, пока на пятидесяти миллионах иен владелец казино лично не попросил его остановиться.

— Это очень крупный выигрыш, — произнёс он, его руки тряслись. — Понимаете, "Валет" не может себе позволить настолько крупных выплат.

— "Корона" может, — Амата откинулся на спинке стула, закурил, выдохнул в потолок струйку дыма. — Жаль, что у них ремонт.

— Т... ты казино ограбил, — задыхаясь, произнесла Акигуя.

— И что?

— Не говори, что тебе плевать!

— Мне не нужны деньги, — проговорил он. — И мне плевать на азартные игры. Я хотел побыть героем Бальзака, а оказался героем Достоевского. Замечательно, — он затянулся, выдохнул дым. — Не зря Лоуренс называл богиню удачи самой продажной шлюхой из всех.

— Амата...

— Пошли. У меня есть идея, как быстро избавиться от этих сраных денег.

А дальше случилось то, что случилось. Световое шоу на Радужном мосту, пляска смерти от Расу Аматы, после которой Акигуя никак не могла прийти в себя.

Там был Озоре. Это не мог быть никто другой. Та уродливая форма рыбы-капли приобрела иные очертания, стала чёткой, осязаемой, узнаваемой. Ушки, хвосты и когти. Озоре был настолько поглощён своим сценическим образом Инари, что окончательно слился с ним. Кое-что встало на свои места после этой встречи. Теперь Акигуя понимала, почему облик её младшего брата был таким ужасным. Четыре года назад он стал королём.

Но почему он не спел? Настоящий Озоре заголосил бы так громко свою любимую песню, что его слышали бы даже на другом континенте. Но Озоре был до ужаса напуган. Настолько напуган, что даже не мог произнести ни слова.

У Акигуи не было никаких сомнений. Это её брат. Его внешность, его голос. И каким же качком он стал за четыре года. Неужели всё это время он не вылезал из тренажёрного зала? И эта форма Скипетра...

Как только Амата заснул, Акигуя набрала их номер. Она работала со Скипетром, но во многие детали их деятельности её не посвящали. Им просто нужен был эксперт, способный определить причину смерти и обследовать тело.

— Здравствуйте, — произнесла она, когда трубку взял диспетчер. — Я по поводу одного из ваших работников. У вас есть некий Токетсу Озоре?

— Токетсу? — задала вопрос девушка. — Он у нас тренер по фехтованию. А что случилось?

Акигуя зажала рот рукой, чтобы не вскрикнуть. По её щекам текли слёзы.

— Н-ничего, — она всхлипнула, не способная сдержать улыбки. — Мо... можете больше рассказать о нём? Это очень важно!

— Если вы хотите с ним пофлиртовать, то...

— Я его старшая сестра. Четыре года назад он пропал без вести.

Девушка ненадолго утихла.

— Так это и правда Инари?!

— Да!

— Я же его фанатка со школы!

Акигуя пыталась успокоиться, но сделать это под восторженные вопли девушки было практически невозможно. Слёзы лились из глаз, её душил смех, и грудь сдавливали спазмы рыданий.

— Простите-простите! — воскликнула девушка, когда закончила сообщать коллегам новость. — Вы ещё здесь?

— Да, — Акигуя шмыгнула носом. — Вы знаете что-нибудь о нём?

— А... он четыре года был учеником у Мивы Ичигена, и приехал сюда, чтобы найти ему королеву. А ещё Сакаи заграбастала его себе в напарники, — в трубке всё ненадолго затихло.

— Алло?

— Вы Токетсу Акигуя? — произнесла уже другая девушка.

— Да.

— С вами всё в порядке? Вы пропали без вести...

— Я... ушла в отпуск, — она перевела взгляд на Амату. — Что там с моим братом?

— Видите ли... я не думаю, что он вообще что-либо помнит. Я назвала ему ваше имя, имя вашей матери, а он назвал вас женой и дочерью. А потом он просто ушёл от этого разговора.

— Амнезия, значит. Понятно. Где он был всё это время?

— В Ивасиме. Деревушка в горах.

Ивасима. Акигуя вновь всхлипнула, утирая слёзы. Это место она упорно объезжала. Там не было ночных клубов, не было музыкальных магазинов, не было ничего, что могло бы заинтересовать её прожигающего жизнь братца. Амнезия, фехтование, учитель... кто бы мог подумать.

— Вы приедете? — спросила девушка. — Может, Токетсу-сан что-нибудь вспомнит...

— Конечно.

— Он будет очень рад, — продолжала девушка. — Ваш брат — такой добрый, пускай и изо всех сил пытается это скрыть.

Добрый. Такого об Озоре Акигуя ещё не слышала. Она положила трубку, подошла к спящему Амате, погладила его по щеке.

— Знаешь... богиня удачи и правда — продажная шлюха.

— Каждое моё слово собралась цитировать?

— Скажи "триста".

Амата открыл глаза. Акигуя улыбалась.

— Он жив, — она склонилась и стиснула Амату в объятиях. — Жив.

Амата обнял её, погладил по спине, по затылку, но не сказал ничего. Акигуя зажмурилась, прижалась к нему всем телом, будто бы желая таким способом передать ему хоть частичку своего счастья.

— Спасибо.

— Я тут ни при чём.

— Я бы не встретила Озоре, если бы не ты и твои выходки. Амата... я так люблю тебя.

Он напрягся.

— Я ничего не сделал.

— Ошибаешься, — она поднялась, взглянула ему в глаза. — Ты носился с моей депрессией, как никто другой. Ты показал мне, что есть и другая жизнь, что жизнь возможна даже после трагедии. И что... даже таким людям, как я, можно быть счастливыми.

— Если бы твой брат не работал в Скипетре...

— Но он работал, — она закрыла глаза. — А, если бы не работал, он бы искал тебя. Как человека, который больше всех знает о королевах. И нашёл бы он тебя через зелёных.

Амата нахмурился, но не ответил.

— Ты принёс мне счастье, — она улыбнулась. — И приносишь его каждому. Смирись с этим. Это твоя судьба — быть солнцем. Ну а я принесу счастье тебе.

— Я ещё маленький для таких отношений.

— Я не об этом, — она закрыла глаза, опустив голову ему на грудь. — Обрушивай на меня Меч, а я скажу, что сделает тебя счастливым.

— Я уже принял решение.

— Амата... — она приподнялась, приблизила своё лицо к его лицу. — Что помешает мне убить тебя потом?

Он открыл было рот, чтобы ответить, но Акигуя прижала к его губам палец, заставив замолчать.

— Я стану лилит. Спутницей короля королей, — прошептала она. — Я могу убить тебя, будучи человеком, смогу это сделать и после инициации. И ничто не способно это исправить. Я поглощу энергию твоего Дамоклова Меча, и, по своей природе, обойду бремя, и это даже ты не сможешь оспорить. Мне ничто не грозит.

Он хмыкнул, глядя ей в глаза.

— Я — твоя шагреневая кожа, — прошептала она. — Твоё отсроченное самоубийство. И я хочу, чтобы ты дал жизни ещё один шанс.

— Меня не волнуют твои желания.

— Поэтому ты исполнял каждое? — она нахмурилась. — Смерть — не выход, Амата, не точка в чёрной полосе твоей жизни. Смерть убивает все шансы на то, что твоя жизнь когда-нибудь станет лучше.

Он закатил глаза.

— А этот шанс есть, — она сощурила взгляд. — И, думаю, я знаю, как вернуть тебе твой резон д'етр.

— ...всё-таки читала мой дневник.

— Конечно. Я бы не делала этого, если бы кое-кто не притворялся вечно улыбчивым шутом.

Он не ответил.

— Я знаю, какой ты, Амата. Знаю, как с тобой тяжело. Твои интересы превыше всего. Ты раздражаешься, когда не получаешь желаемого, ты смотришь на людей с холодным цинизмом. Ты не понимаешь их. Но изо всех сил стараешься понять. И думаешь, что, если будешь смешным и эпатажным, то будешь всем нравиться. Никому нет дела до твоей скорби, и тебя это устраивает.

— Не лезь ко мне в душу.

— Тебе и самому до себя дела нет, — она закрыла глаза, сморгнула слёзы, невесело улыбнувшись. — Пожалуйста, Амата. Поверь мне. Я знаю, что сделает тебя счастливым.

— Я не хочу семьи.

— Я не об этом, — она наклонила голову набок. — Но... близко к этому. И, пока ты не сделаешь меня лилит, я не скажу, что это. Этого нет ни у меня, ни у тебя, ни у кого из живущих людей. Да и... даже на нашей планете этого нет. Оно далеко. Оно потерялось среди звёзд...

Акигуя умолкла, увидев во взгляде Аматы искорку интереса.

— Ну же, любовь моя, — она приблизилась, закрыла глаза и коснулась своими губами губ Аматы. — Тебе нечего терять. И незачем спешить.

Амата не ответил, но и не оттолкнул Акигую, не стал спорить или отстаивать свою правоту. Неужели, он задумался над её предложением?

Яркий свет проник сквозь смеженные веки, заставил Акигую открыть глаза. Их номер в отеле, где они жили с момента знакомства, таял от невыносимого жара. На стенах вспыхивали обои, мебель превращалась в пепел, окна стекали на подоконник обжигающей, накалённой жижей. Акигуя не чувствовала жара, свет не слепил её, и ни одна атака Аматы не могла её покалечить. Он взмахнул крыльями и, поднялся в воздух, подхватив Акигуя на руки. Потолок над его головой с грохотом проломился, изрыгнув в их номер бетонную пыль, крошку и истлевающие остатки чужой мебели. Амата взлетел. Поднимался всё выше и выше, с каждым взмахом сильных крыльев творя всё большее разрушение, не задумываясь о том, сколько людей пострадало от его выходки.

Акигуя крепко сжала его в объятиях, зажмурилась, готовясь к предстоящей боли. Меч Аматы грохотал так, что у неё закладывало уши. Отвратительный, невыносимый, уничтожающий всякую надежду звук. Акигуя не хотела его слышать. Никогда, ни от кого, ни при каких обстоятельствах. Но, когда он прекратился, всё существо Акигуи наполнила боль.

Боль вонзила когти в сердце, заставив его остановиться, боль проникла в каждую клеточку тела, уничтожила её, испепелила. Боль была в коже, в мышцах, в каждом органе, в каждой кости. Нервные окончания сгорели, разрушились, истлели. И, среди этой боли, в мрачной и непрекращающейся агонии Акигуя видела двоих. Маленького мальчика, улыбка которого выдавала любовь к проказам, и взрослого человека с пылающим взглядом и мрачной решительностью в лице. Мальчишка защищал взрослого с тем же отчаянием, с которым взрослый защищал мальчишку, и этих двоих было не разорвать, не разъединить.

И, глядя на них, Акигуя и сама чувствовала, будто бы её тоже было две. Маленькая девочка, которая просто хотела быть любимой и не понимала, почему от неё отвернулся папа, почему младшему брату достаётся больше любви и заботы, почему не находилось никого, кто мог бы её защитить. Девочка и её друг, которого она создала для своей же защиты. Страшный друг, жестокий, никого не любящий и ни к кому не привязанный. Девочка и монстр, девочка и её тень, гротескное чудовище без души, без формы, без сознания. Монстр огрызался, монстр рычал, монстр мог погубить всё, что любила девочка, лишь бы это не причинило ей вреда. Девочка ненавидела это существо, боялась его и не понимала, что именно его и видела, когда смотрела в зеркало.

Мальчишка состроил монстру рожу и, хохоча и разведя руки в стороны, убегал от его нападения. Взрослый сжал руку девочки.

— Ты не уйдёшь? — спросила девочка.

— Если скажешь "триста".

Акигуя втянула холодный воздух так глубоко, что из её груди вырвался надсадный кашель. Они падали. Сила Аматы рассеялась и асфальт летел им навстречу. Она взглянула в лицо парня. На нём была странная, незнакомая ей улыбка.

— Амата, — воскликнула она, и её осевший голос принадлежал не взрослой женщине, а слабому, умирающему котёнку. — Твой резон... та интеграция... с девочкой...

— Видение, которое я не расшифровал.

— Это второй Сланец! — Акигуя прокричала это. — И он тянет... тебя... к себе в космос...

Силы оставили Акигую, и она потеряла сознание ещё до того, как их тела столкнулись с неумолимо приближавшимся асфальтом.

---

Примечания:

Очень важная новость, связанная с фанфиком — https://vk.com/misternevermore?w=wall-162582584_465

Ещё более важная новость — https://vk.com/misternevermore?w=wall-162582584_468