Крепче кровных (гет)

Самуи Кири, будущая серая королева, не подала виду, как сильно её задело это странное знакомство. Туман, окутавший территорию "Ангелов", странным образом воздействовал и на саму Кири, незаметно проник в её тело и разум, но не для того, чтобы навредить девушке, а чтобы уничтожить нечто, что ей не принадлежало. И, как только туман оказал на Кири своё целительное воздействие, в её голову мягким, неторопливым и неостановимым потоком стали возвращаться утраченные воспоминания. Воспоминания, которыми она дорожила, которые берегла, и которые исчезли по чужой воле. До этого дня Кири совершенно не заботил тот факт, что из её жизни попросту исчезли целых пять лет.

Ей было шесть, когда она заржавела.

— Некротический фасциит.

Эти слова она часто слышала сквозь дурман лихорадки. Кири столько времени провела между сном и явью, что дни в больнице смешались для неё в одну безликую серую пелену, где не было ничего, кроме боли. Сквозь сон Кири понимала, что её резали, сквозь сон чувствовала уколы и холодную жидкость, которая текла по её едва тёплым венам. Боль была отвратительной, невыносимой, но без неё Кири испытывала настоящее отчаяние. Когда тело Кири привыкало к пыткам, её разум проваливался в тягостный, изнуряющий и бесконечный сон, в котором к ней возвращались все ужасы её маленькой, но полной несправедливости жизни. Во снах она видела кулаки одноклассников, ржавые трубы, классную комнату, в которую её не пускали, и родителей, которые без конца кричали, без конца давили, без конца следили. Мир снов Кири состоял из кулаков, ржавчины и наблюдающих глаз, и от этого мира было не спастись.

Пока однажды её не разбудили голоса.

— Вас мучает совесть, мой король?

— У меня нет совести.

— И всё-таки, мне всегда было интересно... почему вы порой то губите жизни, то занимаетесь благотворительностью? Вы хотите быть подобным Солнцу даже в мелочах? — женщина не дождалась ответа. — Оно светит для всех. Но Солнце обжигает, и в особо интересных случаях способно убить. Вы читали о казнях под Солнцем, мой король?

— Я же тебе и вручил эту книгу.

— О.

Кири приоткрыла глаза. Зрение от долгого сна плыло, мерцало, взгляд не мог ни на чём сфокусироваться. Она хотела бы прогнать гостей, мешавших ей спать, но, увидев на них белые халаты, зажмурилась и притворилась, что спит. Врачи. Как же она их ненавидела. Каждое посещение — очередная изощрённая пытка, от которой не было никакого спасения. Почему они просто не могут дать Кири поспать? Ей и так невыносимо плохо.

— Я всё видел.

Спасения не было. Кири открыла глаза, когда мужчина в белом халате сел к ней на койку. И от этого движения по телу Кири прошлась слабая, тягучая волна новой боли.

— Тебя транспортируют, — проговорил мужчина. Кири чувствовала исходящий от него терпкий сигаретный дым. — Правда, с твоим запущенным фасциитом, ты этого не переживёшь.

Кири моргнула, до неё не доходил смысл слов.

— Но не бойся. Я живу уже много лет, и жизнь совершенно не стоит того, чтобы её жить.

— Король! — приглушённо произнесла женщина. — Это шестилетняя девочка!

— Девочка, мальчик, ребёнок, — ответил он. — В твоём лексиконе не должно быть таких слов. Это человек. Такой же, как и я. Только ему шесть, а мне почти семьдесят.

Кири сделала над собой усилие и вгляделась в размытое лицо мужчины. Он был взрослым, большим, но не таким старым, как папа. У него были длинные светлые волосы, убранные в низкий хвост, гладкое лицо, и глаза, в которых, казалось, что-то светилось. Внутри, в самой глубине. Это было что-то золотистое, словно заблудившийся солнечный лучик, нашедший себе приют в голове этого человека. Кири зажмурилась, открыла глаза и снова вгляделась в его лицо, но иллюзия не исчезла.

Дверь в палату с грохотом открылась, будто бы кто-то выбил её с ноги.

— Какого хера ты здесь делаешь?! — заорал папа. — Ещё один извращенец?!

У папы было своё представление о больницах, из-за которого он не позволял даже школьной медсестре осмотреть поражённую кожу Кири. Он не верил в медицину, ненавидел врачей, считал, что в госпиталях могут работать только люди, которые запросто могут как забыть в пациенте скальпель, так и изнасиловать беспомощного, находящегося в коме человека. Его паранойя дошла до такой степени, что он присутствовал на каждой операции, на каждом осмотре Кири, часто держал её за руку, не зная, что тем самым доставлял дочери только большую боль. И во сне, и наяву Кири чувствовала на себе его наблюдающие глаза.

— Здесь больной, — ответил незнакомый мужчина. — Хочешь довести её до приступа своей истерикой?

— Ты не её лечащий врач, — процедил отец сквозь зубы. — Выметайся, урод.

— Хорошо.

— Ко...

Кири пришлось приложить усилия, чтобы поднять бессильную, покрытую красно-синей ржавчиной руку. Это движение отдалось болью во всём теле, было мучительным, от него у неё перехватило дыхание. Она дотянулась до руки мужчины, сжала её и поразилась тому, насколько чистой может быть человеческая кожа, лишённая ржавчины. Рука мужчины была тёплой, мягкой. Он не стал сжимать в ответ руку Кири, будто бы знал, что любое его неосторожное действие причинит ей боль.

— ...роль, — выдохнула она.

Кири закрыла глаза, по её щекам потекли горячие слёзы. Для неё это было первым сознательным проявлением воли, первым душевным порывом. Она ещё не знала, что значит жить, не знала, что такое смерть. Ей было больно, страшно и очень одиноко. И почему-то ей, в этом полубессознательном состоянии, казалось, что человек с такими сияющими глазами способен творить чудеса. И одной этой веры было достаточно, чтобы лучик света замерцал во мрачных сновидениях Кири.

— Понял, — ответил он, внимательно вглядываясь в лицо Кири. — Акума, приготовь пациента для транспортировки. И сообщи Райто, чтобы выключила свои сериалы и была готова встретить нас.

— Слушаюсь, мой король.

С каждым словом короля папа закипал всё сильнее. Он дышал громко и часто, его трясло от бешеного гнева, и спокойствие, которое излучал король, только сильнее выводило его из себя. Кири боялась, что он мог ударить. Ударить так же, как бил маму, как бил бабушку.

— Решай, — король поднялся с койки Кири и вперил взгляд в её отца. — Где хочешь увидеть дочь завтра: в моей лаборатории с признаками жизни или в морге, — он выдержал паузу, но не дождался ответа. — В морге извращенцы серьёзнее меня. Никогда не понимал их любви присасываться к тому, что уже не встанет...

И, прежде чем отец взорвался в очередной раз, король сжал его плечо и грубо вытолкал из палаты.

Следующие часы Кири старалась не спать. Как бы ни было больно, и как бы ни одолевала её слабость, Кири изо всех сил цеплялась за реальность. Её переложили на каталку, закрепили ремнями и осторожно погрузили в машину скорой помощи. И всё это время Кири лежала с широко раскрытыми глазами, боясь вновь провалиться в тяжёлую дрёму из которой, по словам короля, Кири уже могла не выбраться.

— Эй, — обратилась к ней Акума, когда машина мягко тронулась с места. — Поспи. Дорога займёт полтора часа.

— Если усну — умру, — Кири судорожно вздохнула. — Король так сказал.

— И ты поверила? — вздохнула Акума. — Он так шутит. А, раз ты можешь слышать и понимать его шутки, то и транспортировку осилишь. Спи и ни о чём не беспокойся. Ты едешь в гнездо Пересмешников.

Кири не знала, зачем её отправляли к птицам. И всё-таки, мысль о маленькой, певчей и невзрачной птичке заставила её вновь ускользнуть в тяжёлый и глубокий сон, в котором Кири было и страшно, и холодно, и больно. Но в этот раз во сне были изменения. Кромешную тьму осветили сиявшие в мрачном небе глаза, тишину рассеяло многоголосое щебетание птиц, а папу, который вечно придавливал Кири к земле, схватили за плечо и вытолкали. И Кири была этому рада.

— Какой вы веры? — спустя время Кири услышала голос мамы.

— Никакой, — ответил король.

— Как вы можете лечить людей, если вы — безбожник?!

— Лечить? Обычно я устраиваю жертвоприношения, но всякий раз неудачно.

— Я же говорил, что он — извращенец! Мы не оставим с ним Кири!

— Ваша дочь меня не интересует, — ответил он. — А вот из её кожи я бы сшил перчатки Акуме. Акума, хочешь?

— Конечно, мой король, — ответила девушка. — Детская кожа прекрасно защищает от холода.

Папа ругался, папа клялся засудить короля, папа даже привёл с собой маму, чтобы вдвоём атаковать его. Но не вышло. Чёрный юмор короля был надёжным, непробиваемым щитом между ним и родителями Кири, и эта простая вещь, эти мысли, обращённые в слова, обеспечивали Кири жизнь. Родители ничего не могли противопоставить человеку, который не только высмеивал все их предубеждения, но и совершенно их не боялся. Мама не могла достучаться до него с помощью религии, папа не мог пронять его угрозами. И Кири, наблюдая за его спокойствием и невозмутимостью, всё больше поражалась. Как он мог отстаивать свою волю без кулаков и криков? И, самое главное, почему ему это удавалось?

— Чей ты практикант? — папа утёр взмокший лоб. — Я хочу увидеть реального врача Кири, а не малолетку, которая строит из себя невесть что.

— Я её врач.

— Твои шутки меня уже доебали! Где начальник этой помойки?!

— Перед тобой.

— Так, — папу трясло. Он обратился к Акуме. — Ты. Кто твой начальник?

— Его зовут Расу Амата, — девушка улыбнулась.

— И где этот Расу Амата?

— Он же вам сам сказал — перед вами. Или вы утром сменили имя, мой король?

— Не успел.

Но родители тоже были упрямыми людьми. Они не давали Амате прохода, они ругались, они его оскорбляли, они обвиняли его в преступлениях, которых он не совершал. Кири боялась, что под таким напором Амата откажется от неё, не совершит чуда из-за эгоизма родителей и забудет о Кири, как о плохом утреннем сне. В конце концов, Амате действительно надоело, что ему мешали работать, и он, встав перед родителями Кири, щёлкнул пальцами. В его руках на мгновение зажглось крохотное солнце, заставившее глаза родителей остекленеть, их лица — обвиснуть, их рты — раскрыться. И этот переход от гнева до абсолютного покоя и недоумения был до того резким и неожиданным, что выглядел уродливо и неправильно.

— Вижу, вы заблудились, — ответил Амата. — Вашу дочь перевели под руководство исследовательского центра "Михашира". Пожалуйста, покиньте помещение. С часами посещения можете ознакомиться в приёмной.

Амата скосил взгляд на своих работников, и они без труда выпроводили проблемных гостей.

— Наконец, — произнёс Амата и прямо в палате Кири закурил сигарету, глубоко затянулся, выдохнул дым в потолок. — Ну? Живая?

— У... гу.

— Исправим? Или лечиться будем?

— Леч... иться.

— Понял. Погнали лечиться.

Кири пыталась оставаться в сознании, вновь держала глаза широко открытыми, пока Амата, встав у изголовья каталки, аккуратно толкал её вперёд. Кири смотрела на него, смотрела в его глаза и не могла оторвать взгляда. Этот человек был сильнее папы. Король не боялся папу, не слушал маму и мог, как она уже убедилась, сотворить чудо. Такой сильный. Почему он в больнице? Почему такой сильный человек не подчинит себе весь мир? И почему он помогает людям, когда люди должны помогать ему?

Кири ожидала увидеть операционную, но каталка остановилась в просторной комнате, где не было окон, где была одна единственная дверь, которую Амата смог открыть, только просканировав сетчатку глаза.

— Знакомься, — произнёс Амата. — Это Дрезденский Сланец. Если точнее, — он прокашлялся. — Тысячелетний осколок древней плиты, найденной под Дрезденом в годы Второй Мировой... — он хмыкнул. — А это Самуи Кири.

У Кири не было сил, чтобы приподняться и должным образом поприветствовать нового знакомого.

— Ну а теперь, — произнёс Амата, выбросив сигарету. Бумажный цилиндр испарился за секунду, охваченный обжигающим светом. — Доверься мне.

Кожа, длинные волосы и глаза Аматы засияли мягким золотистым светом. Он не смотрел на Кири. Его взгляд вообще потерял всякое выражение, будто бы Амата был сосредоточен на чём-то, что не имело ничего общего с материальным миром. Но это задумчивость длилась недолго. Свет распространялся по помещению, заполнял его, точно выжигал из комнаты воздух и занимал его место. Яркие бледно-жёлтые световые зайчики бегали по потолку и стенам, и из-за них у Кири начало рябить в глазах. И всё же она наблюдала за происходящим. Свет согрел её ржавую кожу, заставил червяков, поселившихся в ней, шевелиться и пульсировать. Кири было больно, но она изо всех сил не подавала виду. Ей хотелось быть сильной перед лицом короля. Ей хотелось быть такой же сильной, как король.

— Ржавая кожа, — тихо, почти шёпотом произнёс Амата. — Глаза... ржавчина... больно. Режут. Холод. Папа кричит. Больно. Без конца больно. Больно.

Голос Аматы звучал спокойно, монотонно, будто бы он что-то бормотал во сне. Кири затаила дыхание, глядя на него. Из носа Аматы текли крохотные струйки крови, но он не обращал на это никакого внимания. Сейчас он был занят мыслями Кири, и озвучивал он их со стопроцентной точностью.

Позднее Кири узнала, что это была интеграция со Сланцем. Амата так долго изучал этот объект, столько времени, сил и жертв вложил в свои исследования, что научился направлять рассеянный поток мыслей Сланца в сторону конкретного человека. Сланец проникал в мысли испытуемого через Амату, изучал его, разбирался, а после, опять же, руководствуясь с волей Аматы, наделял человека силами. Как правило, Амата искусственным путём создавал стрейн, иногда — королей, которые в его руках существовали очень недолго. Кири же попала в то немногочисленное число людей, которым был уготован скромный подарок Сланца: жизнь. Никаких суперспособностей, ничего экстраординарного. Просто избавление от запущенной или неизлечимой болезни.

Кири долго наблюдала за Аматой, пока не почувствовала, как что-то пробралось к ней под кожу, под ногти, заставило шевелиться волосы. И этому чему-то было слишком тесно в теле маленькой девочки. Кири не выдержала. Она начала задыхаться, сознание помутилось, и она вновь погрузилась в вязкую темноту сна.

А проснулась Кири в своей палате, чувствуя мягкость душистой простыни теми участками тела, которые ещё прошлым утром не чувствовали ничего.

Акума Хоши осмотрела Кири, разговаривала с ней, но девочка не отвечала, боясь, что от одного её неосторожного слова чудо рассеется, и реальность с мучениями, болью и пытками вернётся. Девочку пыталась разговорить и принесшая ей еду Райто Ария, но безуспешно. Но, когда в палату вошёл Амата, Кири подскочила с койки, бросилась к нему и стиснула в крепких объятиях, спрятав лицо в его белом халате.

— Райто, — произнёс Амата, опустив руку на макушку Кири. — Что ты такое делаешь, что дети вечно убегают от тебя?

Кири захныкала, не способная даже на слова благодарности.

— Ну-ну, — вздохнул Амата. — Мне с Райто тоже тяжело. Но не до слёз же.

— Э-эй, — воскликнула Райто Ария поднявшись со стула. — Ты перед всеми будешь выставлять меня в таком свете?!

— Конечно. А что?

Он не стал больше спорить. Просто поднял Кири на руки, словно невесомую, тряпичную куклу. Кири было шесть лет, на руках её не держали уже давно, и потому она раскрыла глаза, удивлённо озираясь по сторонам. С высоты роста Аматы всё вокруг казалось маленьким, хрупким, безобидным.

— Чего ревём, ржавая Самуи? Хотим заново заржаветь от мокрых глаз?

Кири сжала губы, всхлипнув и стараясь сдержать слёзы. Как объяснить такое? Ей больше не было больно, её больше не будут резать и, самое главное, кожа чувствовала абсолютно всё. Даже малейшее дуновение ветра в комнате.

— Бесполезно, — вздохнула Ария. — Мне не ответила и тебе, пепельница, не ответит.

— Мне, — просипела Кири. — Мне хотели... отрезать ноги. Там... всё было... чёрным.

— Вот как? Ты испугалась?

— Д... да. Без ног я... не убежала бы... больше...

— От папы?

— У... гу.

— Как. Ты. Это. Делаешь? — сквозь зубы прошипела Ария.

— Лучше спроси, как я терплю тебя на протяжении шестнадцати лет, — он поставил Кири на пол. — Так, ржавчинка, для закрепления успеха ты останешься в больнице на какое-то время. Еда — в столовой, вода — там же. Играешь с пациентами, учишься в учильне, на вопросы врачей отвечаешь правду. Ну, Райто можешь соврать... идёт?

Кири кивнула.

— Родителям, когда придут к тебе, скажи, чтобы выметались к ебен...

Ария не позволила ему договорить, ткнув пальцем в щёку Аматы.

— Не матерись при ребёнке!

Амата потёр место тычка, но возражать не стал.

— Осваивайся, ржавая Самуи, — сказал он. — Надоешь — пущу тебе на корм Райто.

— Как ты заколебал, — простонала девушка. — Он шутит, Кири. Не бойся, возникнут вопросы — обращайся.

Но Кири уже смотрела на Арию с недоверием и страхом.

Вскоре Кири отправили в учебный класс, находившийся в Михашире. В тот же день Кири приметила некую общую черту у всего персонала этой странной больницы. У каждого работника была татуировка-солнце, каждый пел навязчивую, идиотскую песенку и, что более важно, среди этих учёных умов не было ни одного серьёзного человека. Они любили шутить, и каждая их шутка, за которые мама и папа точно отругали бы их, сопровождалась взрывом хохота. Амата же редко улыбался, редко проявлял какие-либо эмоции, редко бывал в чьём-либо обществе. Чаще он находился либо в комнате со Сланцем, либо в библиотеке, либо в разветвлённых подвалах Михаширы, куда ход был закрыт всем, кроме Акумы Хоши, Райто Арии и самого Аматы. Кири всё это знала, потому что наблюдала за Пересмешниками вместо того, чтобы играть с другими детьми. Да и всех детей в Михашире она делила на две категории: калеки и собаки. У собак был до того острый нюх, что они всякий раз зажимали носы, стоило Кири только пройти мимо. И за это пренебрежение Кири однажды ударила одну из собак.

— Король, — Акума Хоши привела Кири в кабинет Аматы. В просторном помещении с панорамными окнами было так много воздуха и света, что Кири невольно почувствовала, будто бы стала ещё меньше. Одну из стен занимали мониторы с данными, на столе лежали книги, бумаги, записи и зарисовки, за спиной короля стояли шкафы с толстыми папками. — Дети жалуются на Самуи. Она то игнорирует их, то бьёт их учебниками.

— Вот как?

— С дегрессорами это может дойти до травм. Они ведь не могут дать отпор...

— Понял. Оставь нас, Акума.

Девушка поклонилась и вышла. Король, сложив руки домиком у рта, какое-то время вглядывался в тощую фигуру девочки.

— Тебя так же били, ржавая Самуи? — произнёс он после недолгого молчания. — Поэтому у тебя развился некротический фасциит?

Кири сжала губы в линию, насупилась.

— Тебе становится легче, когда ты бьёшь других?

— ...нет, — Кири нахмурилась. — Я просто не хочу, чтобы они меня нюхали.

— Сломай им носы, — пожал плечами Амата. — Раз не хочешь, чтоб нюхали.

— ...а можно?

— Конечно. Я и сам без сломанного носа не начинаю рабочий день.

Кири долго вглядывалась в это невозмутимое, без тени улыбки лицо. Почему он не отругал её? Разве взрослые не должны ругать детей? Его спокойствие казалось Кири неправильным, чем-то, что никак не вписывалось в картину её маленького мира. Этот человек был гораздо сильнее папы и мамы. Почему же он не ударил Кири, почему не накричал, почему не стал причитать и угрожать Адом? Может быть, он был слабаком?

Кири ушла от него в глубокой задумчивости. Стоило ей получить разрешение ломать носы, как желание калечить людей тут же отпало. Да и какой в этом смысл? Амата вновь сотворит чудо, исцелит изломанные носы так же, как исцелил и кожу Кири, может быть, наделит детей своей силой, после чего дети ещё раз ударят Кири ржавой трубой и обеспечат ей второй фасциит. Нет. Сидя в стороне от детей и пытаясь рисовать, Кири решила, что бить никого не будет. Назло Амате, который разрешил ей это и ждал этого от неё. И всё же, несмотря на обиду, Кири не могла перестать наблюдать за Аматой.

— Твои исследования не приносят пользы, — как-то раз, выпив горячительного, произнесла Ария, сидя напротив короля в столовой. — Как и твои теории. Но при этом проект "Сланец" существует уже десятки лет. Откуда деньги, пепельница?

— Если расскажу, — ответил Амата, затянувшись сигаретой и выдохнув дым. — Ты мне не поверишь, нелюбимый ребёнок в семье.

— Давай уже!

— Я оживил умерших, — голос Аматы, несмотря на хмель, звучал непривычно глубоко и мрачно. — Одного — на поздней стадии разложения. Второго сшил из пяти человеческих тел. Третьего выпотрошил, — он снова глубоко затянулся, выдохнул дым и втёр окурок в пепельницу. — Потом показал их правительству, и они стали обеспечивать меня из налогов государства. А я взамен делаю вид, что сдерживаю зомбаков, и изо всех сил обещаю, что верну к жизни наших государственных деятелей после смерти.

— Ясно, — нахмурилась Ария. — Опять брехня. Хоши-сан, ты что-нибудь знаешь об этом?

— Наш король слишком любит нас, чтобы позволить нашим глазам смотреть на нечто настолько ужасное. Я права, мой король?

Амата не ответил.

Так и проходили серые будни Кири, состоявшие из наблюдения за Пересмешниками и разбавленные школой. И в этой школе, в классе, состоящем из десяти нюхачей и одной Кири, у девочки начинало что-то получаться. Она оказалась способным к обучению ребёнком, и дети, заметив её успехи, стали проявлять к ней больше дружелюбия. И, понаблюдав ещё и за ними, Кири заметила, что нюхачи зажимали носы всегда: рядом с учителем, рядом друг с другом, рядом с Кири. Но запах, исходящий от Акумы Хоши, Райто Арии и короля им очень нравился. Поэтому нюхачи всегда радостно приветствовали эту троицу и часто просили задержаться в классе.

Сделав это открытие, Кири поняла, что никакая она не особенная. Она привыкла жить с этой мыслью. Мама говорила, что Кири — божий дар, а папа бил за несоответствие божьему дару, одноклассники избегали её, потому что она избегала их общества, и, в конце концов, это взаимное пренебрежение вылилось в драку. Кири ударили ржавой трубой. Ударили до крови. Она ничего не рассказала родителям о драке, не показала им глубоких царапин, ссадин. А после и сама покрылась ржавчиной из-за своего молчания. Попав в Михаширу, Кири думала, что здесь к ней будет особое отношение, что король будет выделять её на фоне остальных после того, как прочёл её мысли. Но король ни к кому не выказывал симпатии, никого не жалел, но и никого не отталкивал. Кири могла прийти к нему, поговорить с ним, как и любой человек в Михашире, и он принимал гостя с улыбкой на губах и сигаретой в руке. И Кири думала, что Амату вообще невозможно вывести из себя. Вплоть до визита её родителей.

— Сожалею, — ответила Райто Ария, разговаривая с папой. Кири видела их, стоя за стеклянной дверью. — Приёмные часы уже закончились. Приходите завтра.

— Я вашу конторку по камешку разберу! — сквозь зубы процедил папа. — Это же не больница!

— Мы — исследовательский центр, — ответила девушка.

— Вы — притон для проституток, вроде тебя. Мою дочь такой же хотите сделать?!

Ария не ответила, она лишь убрала руки в карманы, крепко сжав зубы.

— Что, нечего возразить, потаскуха? Так и знал, что белые халаты носят только дешёвые шлюхи. Сколько берёшь за час, а? И как долго обучаешь девчонок своей профессии?

— Ария.

Девушка вздрогнула и обернулась, когда рука Аматы опустилась ей на плечо.

— Примат всегда громко орёт, чтобы привлечь внимание самки, — произнёс он.

— Т... ты назвал приматом родителя пациента? — высокомерно хмыкнул папа. — А ты в курсе, что за оскорбление можно попасть и под суд?

— Вот как? — ответил Амата. — Тогда раскошелься на прокурора.

Амата ударил. Ударил с такой силой, что изо рта папы вылетели три зуба. Кири перестала дышать, Ария вскрикнула и зажала рот руками. Амата, тряхнул рукой, сжал и разжал пальцы.

— С нетерпением жду повестки, — сказал Амата.

Папа тяжело дышал и не мог даже пошевелиться. Он смотрел на собственную кровь на полу и не мог издать ни звука.

— Часы посещения указаны у входа. Если умеешь читать — разберёшься.

Он перевёл взгляд на Арию, которая стояла, сжимая кулаки, и краснела не то от возмущения, не то от злобы. Амата указующе скосил взгляд в сторону двери, и Ария горделиво взмахнув длинными рыжими волосами, вернулась за стеклянную дверь. Амата последовал за ней.

— Вообще-то, — процедила Ария. — Я могу себя защитить!

Амата не ответил.

— Нержавейка, — произнёс он, скосив взгляд в сторону Кири. — Захочешь отомстить — буду ждать.

В ответ Кири подошла и в который раз стиснула Амату в крепких детских объятиях. В тот день, когда Амата вышел из себя, Кири поняла одну важную вещь, которую в своём возрасте ещё толком не могла сформулировать. Сила заключается не в криках, ругани, побоях и издевательствах над слабыми. Быть сильным — значит нести ответственность как за себя, так и за своих близких, любить их, защищать и не ждать в ответ благодарности. Да и кому вообще нужна благодарность? Никому. Она — побочный продукт настоящей силы.

Папа так и не подал в суд, и Кири окончательно убедилась в его никчёмности. Время шло, и без родителей, в гнезде Пересмешников Кири постепенно превращалась из забитой девочки в сильного человека. Амата проводил интеграцию со Сланцем раз в два месяца, в школе Михаширы не было каникул, как и не было той давящей атмосферы, что неизменно присутствовала в государственных учреждениях. Так что учёба превращалась в игру и сплошное удовольствие. Неудивительно, что Кири захотела навсегда остаться в Пересмешниках.

— Ария сказала, что ей всего семнадцать, — произнесла Кири. — А Хоши — Двадцать два! Я тоже вырасту и стану учёной!

— Семнадцать? — Амата хмыкнул. — Ей тридцать восемь. А Акуме — сорок три, — он вздохнул. — Да и мне уже за семьдесят. Ты можешь считать это очередной шуткой, но это правда. Озимандия отличается от короля бессмертием. Все мои подданные тоже бессмертны.

— Тогда... хотя бы не стирай мне память! Я знаю, ты умеешь это. А я не хочу забывать это место!

— Ты увидела слишком много чудес.

— Если я забуду тебя, то стану снова ржавой соплячкой! — она топнула ногой.

— Не я сделал тебя тобой. И никто, даже я, не лишит тебя твоей внутренней силы, нержавейка.

* * *

Кири пришлось посетить порядка десяти кафе-баров, прежде чем она попала в нужный. Пересмешников давно не было в Михашире, их место заняли люди в масках с кроличьими ушами, поэтому искать пришлось, руководствуясь с собственной логикой. Амата, если у него и правда были три трупа-деньгососа, держал бы их рядом, чтобы обеспечить себе и своему клану безбедное существование. Что бы стало его новой резиденцией? Библиотека. Но не обычная библиотека. Рядом должен находиться бар или винный погреб, вкусная еда и, для полного счастья, многолюдные улицы, по которым он мог бы бродить без цели и смысла. И Кири нашла такое место. Миленькое кафе, где на настенных полках посетителей ждали книги.

Акума, Райто. Они подняли вопрошающие взгляды на Кири, и её сердце болезненно сжалось, когда она взглянула в эти до боли знакомые, не изменившиеся за целых семнадцать лет лица. Она огляделась и застыла.

— Нержавейка?

— Ко... — Кири сжала зубы, её глаза обожгло слезами.

Он тоже не изменился. Не стал старше, не перестал быть солнечным королём: такие же длинные золотистые волосы, такое же бледное, спокойное лицо, те же усталые глаза. Кири закрыла лицо рукой и, как это бывало в детстве, подбежала, стуча по полу высокими каблуками, и стиснула Амату в объятиях.

— Амата, — произнёс мужской голос. — Это будущая королева.

— Что? — Амата усмехнулся после недолгой паузы. — Вот как. Нержавейка, оказывается, ты всё-таки вляпалась в клановые разборки...

— Отойди. От неё нужно избавиться.

Кири подняла взгляд на говорившего. Чёрные длинные волосы, фарфоровая кожа, лицо, словно маска.

— Погоди, Ями, — ответил Амата. — Не так быстро.

Кири вскрикнула, когда перед её взглядом вспыхнула плотная стена света. Стена на мгновение дрогнула, отразив невидимое воздействие Ями.

— Не церемонишься, — Амата покачал головой. — Нержавейка, ты нашла своего короля?

— Д... да.

— Отправляйся к нему. Я не для такого тебя с того света вытаскивал.