A Single Whole (джен)

«— Padre! — Артур встал и, вздрогнув, отшатнулся от края бездны. — Это похоже на преисподнюю!

— Нет, сын мой, — тихо проговорил Монтанелли, — это похоже на человеческую душу.

— На души тех, кто бродит во мраке и кого смерть осеняет своим крылом?

— На души тех, с кем ты ежедневно встречаешься на улицах».

Этель Войнич, «Овод»

«И так он свой несчастный век

Влачил, ни зверь ни человек,

Ни то ни сё, ни житель света,

Ни призрак мёртвый…»

А. С. Пушкин, «Медный всадник»

Гарри медленно брёл вдоль полутёмного коридора, смотря перед собой рассеянным взглядом. Он ощущал себя куском льда, отвалившимся от айсберга и бесцельно дрейфующим по бесконечным просторам Ледовитого океана. Кругом была только холодная пустота. И не имело значения, куда его забросит дальше, всюду его ожидало одно и то же.

Вдруг тишину прервал звук рыданий, эхом отдающийся от высоких потолков и каменных стен. Гарри остановился и огляделся — на мгновение ему почудилось, что он снова ушёл в астрал, поскольку не мог точно сказать, где он находится и как сюда попал. Но к нему быстро вернулось чёткое осознание происходящего. Потерянно осмотревшись, он собрался было повернуть назад, но тут раздался ещё один страдальческий всхлип, и Гарри замер в нерешительности. С одной стороны, это мог быть кто угодно, и он явно неспроста прятался в пустынной части замка. Гарри нужно было уйти. Но с другой стороны, что-то его останавливало. Он вспомнил, как недавно решил проявлять больше участия к ближним своим. Почему бы не подбодрить плаксу, кем бы он ни был?

Буквально над ухом раздался тихий вздох, и Гарри обернулся. Неподалёку стоял бюст некого великого волшебника, почётного деятеля магических наук и так далее.

К слову сказать, в прошлом году в замке произошли два инцидента, ничем по сути не связанные, но поскольку шли они один вслед за другим, сделавшие одно дело на двоих. Вначале была вспышка дуэлей среди старшекурсников в пустынных уголках замка, а один студент академии чуть не стал её призраком. Затем в запыленной, всеми забытой комнатке, где обитали Великие Волшебники прошлого, запечатлённые в предметах изобразительного искусства, неизвестно каким образом произошло возгорание. Пожар заметили по совершенной случайности; успела сгореть пара живописных полотен, некоторые статуи были слегка подкопчены. Таким образом Великим Волшебникам удалось обратить внимание общественности на свои великие персоны, главной проблемой которых уже долгое время являлся катастрофический дефицит внимания.

Посовещавшись немного, управление академией решило достать ВВ на свет божий и разместить их по всему замку с таким расчётом, чтобы произошедшее в любой части замка могло по цепочке долететь до «верхов». И таким образом они могли следить за студентами, быть в курсе всех нарушений и отслеживать возникновение чрезвычайных ситуаций. Однако ВВ были существами сговорчивыми и понимающими: студентов они не сдавали, а обращались «к начальству» только в экстренных случаях. Многие дуэли были отменены благодаря им, и многие студенты нашли в них прекрасных собеседников и даже личных советников. Возможно, все вместе они и могли свести с ума кого угодно, но по отдельности оказались весьма сносными и приятными особами.

Бюст рядом с Гарри грустно вздохнул и покачал головой.

— Он постоянно сюда приходит поплакаться, — сокровенным шёпотом поведал он. — Такой взрослый мальчик — без пяти минут мужчина, — а так много плачет. По мамочке, небось, скучает, — бюст неодобрительно поцокал языком и покачал головой. — Дети нынче такие балованные пошли. И какой толк из них выйдет?..

Гарри же словно превратился в статую, не в состоянии решиться: уйти было бы малодушием, а подойти… Даже мысль об этом стала для него столь непривычной, что казалась почти противоестественной. Он так привык наблюдать, не в состоянии чем-то помочь — так долго и мучительно он мирился с таким положением вещей, и теперь это засело у него под коркой; не так-то просто взять и перечеркнуть всё.

— Ну, за чем дело стало? — недовольно пробубнил Великий Волшебник. — Утешь же бедняжку. У меня от него уже мигрень начинается.

Гарри глянул на тёмный проход впереди. По правде говоря, ему не было дела до того, кто и почему так горько плачет. Не то чтобы он был совсем равнодушен, но…. можно сказать и так. Подобравшись, он двинулся вперёд так осторожно, словно крался к логову дикого хищника.

Мальчика, забившегося в тупике коридора с замурованным окном и освещённого одним плавающим шаром света, было довольно сложно разглядеть, но Гарри каким-то образом сразу признал в нём своего однокурсника и бывшего соседа по комнате Этьена Жизо.

Помедлив несколько мгновений, но быстро отбросив все сомнения, Гарри сделал несколько шагов вперёд и тихо опустился рядом с мальчиком. Напротив висел портрет мужчины в королевском одеянии. Он сидел в роскошном кресле, обшитым красным бархатом, и со скучающим видом рассматривал свои ногти; при взгляде Гарри он виновато развёл руками.

Поскольку Этьен был так поглощён своим страданием, что не заметил новоприбывшего, Гарри слегка коснулся его предплечья. Мальчик моментально шарахнулся в сторону, при этом знатно приложившись темечком о подоконник, но оставив сей факт без внимания. Гарри немного отодвинулся. Личное пространство — это святое, конечно, ему ль не знать.

Дикий хищник оказался напуганным маленьким зверьком.

— Г-Гарри? — пробормотал Этьен, принимаясь остервенело вытирать глаза и щёки, в попытке убрать следы слёз, что, конечно, было лишь формальности ради.

— Я, — согласился Гарри. Звук в этом коридоре получался глуше и казался несколько траурным. Как над постелью умирающего.

— Что т-ты... т-тут… — Этьен беспомощно развёл руками, не в состоянии придать мыслям вербальную конструкцию.

Гарри молча пожал плечами.

Этьен стыдливо огляделся и вскочил, собираясь, видимо, трусливо сбежать. Гарри потянул его за рукав, вынуждая сесть рядом. Этьен неожиданно покорно опустился и замер, затаив дыхание.

— Посиди ещё, — тихо произнёс Гарри, прижимая колени к груди. То ли атмосфера так действовала, то ли влияние Этьена, но ему вдруг тоже захотелось сжаться в комочек, сделать печальное лицо и заговорить тихим проникновенным голосом. — Сюда, наверное, только ты и приходишь.

Портрет на стене кашлянул, собираясь что-то сказать по этому поводу, но Гарри глянул на него выразительно, и тот промолчал.

Некоторое время они сидели в тишине. Этьен икал и шмыгал носом.

— Здесь обычно никто не ходит, — пробормотал он, немного успокоившись.

Гарри кивнул.

— Снова проблемы с братом?

Этьен вздрогнул и хотел было что-то сказать, но вдруг вновь разрыдался. Ответ был ясен.

Через некоторое время он опять успокоился и вскоре начал сбивчиво говорить, утыкаясь бессмысленным взглядом в пространство перед собой и нервно заламывая руки.

— Т-ты, наверно, думаешь, что я слюнтяй, тряпка… т-только и знаю, что рыдать от недостатка братской любви, как маленький ребёнок, у которого слишком мало игрушек. Может, так и есть… Знаю, я жалок, — он замолчал, раздумывая. И снова слёзы полились у него из глаз — на этот раз он их даже не заметил, погружённый в свои мысли. — П-просто я не могу понять… з-за что он меня… н-ненавидит? Что я сделал-то? Что в своей жизни я сделал ему не так? Или, может, дело во всём мне? Я не такой брат, какого он бы хотел? Уверен, он всю жизнь мечтает, чтобы меня не существовало вовсе, я ему только мешаю… Он всегда воспринимал меня как данность — младший брат, за которым вечно нужно вытирать сопли, за которым надо следить, чтоб ничего не случилось, а если случалось — ещё и получить за то, что не углядел. Брат, который вечно вертится под ногами, который мешает играть, задаёт глупые вопросы. Балласт, от которого не избавишься. Мне кажется, он считает меня каким-то очень вредным существом. Думает, что всё, что я делаю, я делаю только для того, чтобы испортить ему жизнь. У самого друзей нет, так будто бы я специально мешаю ему с его друзьями. Что плачу не потому, что мне плохо, а чтобы показать, какой я несчастный и всеми обиженный; кричу, не потому что больно, а чтобы прибежали родители, пожалели меня, а его наказали. Я не ангел, конечно, но я… не вредный, в общем-то. Я могу не любить его друзей, потому что ревную, я могу сделать мелкую гадость от обиды, но я никогда не желал ему зла. Когда родители ругают его, я чувствую себя так, словно ругают меня. И если я и могу пожелать ему что-то плохое, то только от обиды, но мгновенно остываю и очень огорчаюсь, если с ним действительно что-то такое происходит. Мне все говорят, да я и сам вижу, что это типичная ситуация — все ругаются со своими братьями и сёстрами и не рыдают по этому поводу на каждом углу… Да я не всегда так, на самом деле, просто иногда как накатит, что хочется кричать. Потому что я такой, какой есть, потому что люблю его осознанной любовью, страдаю от его равнодушия и ничего не могу с собой поделать. Всю жизнь, с тех пор как себя помню, я мечтал стать другом для своего брата. Хотелось, чтобы и на меня он смотрел так же, как на своих друзей, которых у него всегда было полно. Хотелось, чтобы он разговаривал со мной просто потому, что ему самому этого хочется; хотелось, чтобы перестал постоянно смотреть с таким недовольством. Нет, не обязательно становиться для него всем, просто стать… ну хоть кем-то, хоть немного — не пустым местом, не данностью, не вечным грузом на шее.

Этьен словно забыл о чужом присутствии, выговаривая всё, что скопилось на душе.

— Прошлый год был для меня самым счастливым временем в моей жизни. Начали сбываться все мои мечты — он разговаривал со мной, шутил, спрашивал о каких-то отстранённых вещах, словно признавал, что и у меня уже есть своё мнение, и даже интересовался моей жизнью. Я не то чтобы оптимист, я знал, что дело не в том, что он вдруг воспылал ко мне большой братской любовью; я понимал, что его поведение — это всего лишь из-за того, что я чуть не умер. Но я был действительно счастлив, я наслаждался каждой улыбкой, каждым взглядом и… был счастлив. Но я такой дурак! Зачем же я перевёлся к нему на факультет? Я всё испортил! Меня снова стало слишком много в его жизни; я снова стал тупым малявкой, таскающимся за ним хвостом, нервирующим любым словом и даже молчанием, с раздражающим голосом и неуклюжестью. Может, и жалкий-то я такой из-за него? Всю жизнь я пытался подавить свою индивидуальность, потому что она ему не нравилась, всю жизнь не мог высказать своего мнения, потому что я слишком мелкий и глупый и ничего не понимаю; я старался меньше говорить и говорил всегда нетвёрдо, потому что голос у меня противный и писклявый. Я всегда пытался не быть таким, какой я на самом деле. Я потерял себя, и, возможно, теперь он меня презирает из-за того, что у меня нет больше индивидуальности. Я думаю иногда, что, возможно, в этом есть его вина; но, по большому счёту, это неважно, я всё равно не смогу злиться на него из-за этого. Потому что я люблю его больше всего на свете. Он снова обзывает меня ужасными словами, и каждый раз я чувствую, как он меня… н-ненавидит, и мне невыносимо больно… Я помню с детства это чувство, когда на душе так гадко, и ты считаешь себя самым несчастным человеком в мире; когда ты захлёбываешься слезами, буквально задыхаешься, но не можешь остановиться, затыкаешь рот подушкой и мечтаешь исчезнуть навсегда, а самый дорогой тебе человек с раздражением говорит тебе «заткнись», потому что ты мешаешь ему спать своим нытьём. Хуже всего, что он может ударить меня, унизить, растоптать, я буду рыдать где-нибудь в одиночестве и думать о том, какой же он всё-таки гад, но высыхают слёзы и вместе с ними и обида. На следующий день я снова ловлю его улыбку и смеюсь вместе с ним, и готов всё ему простить, и всё для него сделать. Всё, что угодно...

Этьен замолчал, уткнувшись носом в коленки. Гарри случайно поймал взгляд портрета, который недоумённо поднял брови, мол, «чего же ты молчишь?». Гарри прочистил горло и задумался.

— Почему ты не скажешь это ему? — спросил он через некоторое время.

Этьен пожал плечами.

— Я... не знаю. Я… не могу. В нашей семье не приняты разговоры по душам. Когда он рядом, все мои чувства кажутся такими глупыми и... надуманными. Я пробовал с ним разговаривать. Иногда мне казалось, что он словно бы понимает меня, а потом всё становилось по-прежнему.

Гарри вдруг явственно вспомнил, почему перестал общаться с Жизо — у Этьена не было брата-близнеца, с которым он был магически связан, у него был просто старший брат, но он по-настоящему крепко любил его всей своей чувствительной душой. Этьен словно был воплощением того, чего так боялся Гарри: быть отвергнутым самым дорогим человеком, доверить кому-то свою душу, а в ответ получить безразличие. У Мэттью Поттера было всё — любящие родители, крёстный, возможно — любимые бабушка с дедушкой и бог знает сколько родственников, друзей и даже поклонников, как выяснилось недавно. У него был дом. У Гарри же не было ничего — только брат. И то лишь в его мыслях. Всё, чем он жил, чем он дышал, как бы затасканно это не звучало. Но без этого его мир рухнет. В буквальном смысле. Гарри знал это точно, как каждый человек знает, что лиши их кислорода, и они задохнутся. Он не мыслил своей жизни иначе. И Этьен всякий раз вытаскивал наружу этот страх, который Гарри так старательно игнорировал.

Гарри тряхнул головой, снова останавливая себя прежде, чем нырнуть в тёмные уголки своего сознания, и сосредоточился на проблеме Этьена. Что он мог сказать ему сейчас? Смотря на вещи реально, что вообще он мог знать об отношениях в семье? Выросший в приюте и давно бы уже позабывший о тех первых шести годах жизни с родителями, если бы не его «особенности», позволяющие ему видеть прошлое во сне. Мог ли он посоветовать Этьену стать наконец самостоятельной личностью и перестать так зависеть от брата? Но кто бы говорил, знал бы он сам, как такое можно провернуть.

Можно было соврать — сказать, что всё будет хорошо — так, как нормальные люди это делают. Но, опять же, Гарри не умел «нормально».

Тогда он неловко дотронулся до плеча Этьена — касаться кого-то было немного легче, чем когда трогали его. Этьен напрягся. Гарри немного сжал пальцы. Некоторое время они молчали, и вдруг Этьен резко обернулся и обнял его стальной хваткой.

— Спасибо… — приглушённо бормотал он, утыкаясь носом ему в плечо. И пусть внутри у Гарри всё покрылось ледяной коркой, возражать он не стал. А когда немного отмер, даже похлопал Этьена по спине. Тот облегчённо выдохнул. Возможно, простое человеческое участие не такая бесполезная штука, как Гарри полагал.

Он вдруг почувствовал нечто, что не испытывал никогда прежде. Это было дико странно и неожиданно приятно — осознавать, что благодаря тебе кто-то в этом мире стал немного менее несчастным… хотя бы ненадолго.

* * *

Гарри мог гордиться тем, как много неизведанной площади ему удалось найти в библиотеке академии в прошлом году. И он сделал очередное открытие, посетив библиотеку в начале учебного года, когда там ещё гуляли одни сквозняки. Доставая с полки в одном из уголков чем-то заинтересовавшую его книгу, он заметил за ней какой-то блестящий предмет. Засунув руку в проём, он попытался вытянуть длинный предмет, но тот, казалось, застрял намертво. Обхватив его сильнее, он дёрнул со всей силы. Послышался скрежет — это сдвинулся кусок стеллажа. Гарри дёрнул снова — посыпалась пыль, и вскоре оказалось, что за стеллажом отсутствовала часть стены. Отодвинув потайную дверь достаточно, Гарри, недолго думая, проскользнул внутрь того, что она скрывала. Он сразу начал чихать от ударившего в нос запаха пыли и затхлости. Само помещение буквально утопало в пыли и паутине.

Начихавшись вдоволь, Гарри огляделся. Помещение выглядело как ещё один небольшой отдел библиотеки — со стеллажами, креслом и маленьким круглым столиком в нише с небольшим запыленным окошком. Некоторые стеллажи были занавешены тяжёлой тканью. На полу лежал наполовину выцветший ковёр, чей узор нельзя было разглядеть. По всей видимости, в этот потайной отдел библиотеки не заходили с десяток, а то и несколько десятков лет — в этом замке всё могло быть. Вполне возможно, что о нём даже никто не знал из ныне живущих. Что, в таком случае, здесь могло храниться? Нечто древнее и неизведанное? Гарри вскинулся — и правда, а вдруг?.. Снова чихнув, он пошёл к ближайшему стеллажу и, пробравшись сквозь слои паутины, вынул первую попавшуюся книгу. Стряхнув пыль, он прочёл: «Метафизика. Аристотель. Том 4».

«Интересно», — решил Гарри. Пара соседних книг также оказалась метафизикой Аристотеля, но следом располагалась книга иной тематики — «Божественная комедия» Данте Алигьери. А рядом — огромный том с иероглифами, а ещё дальше — некий рыцарский роман из серии похождений Славного-Рыцаря-Роланда-Великолепного, которые были популярны в Европе в далёкие времена и были чем-то вроде современной беллетристики. Маггловской, разумеется.

На одной из полок, среди маггловской литературы по философии, различных исследований, а также художественной литературы на всевозможных языках мира, Гарри обнаружил небольшое пособие о магических «существах» (ныне называемых «расами») и один том по алхимии. Из этого Гарри сделал предположение, что книги в этом отделе лежали без всякой классификации — научные труды магов рядом с художественной литературой магглов, китайская философия — рядом с исследованиями о лунном затмении. Ничего, что можно было бы назвать «древним» и мало-мальски существенным, Гарри обнаружить не удалось. Было непонятно, почему этот отдел был скрыт тайным входом. Он немного приуныл.

Вдруг его взгляд упал на небольшой предмет, лежащий на столе: одна тоненькая книжка — или же тетрадка — в выцветшей кожаной обложке, видневшейся под относительно небольшим налётом пыли, — то был единственный предмет в комнате, хранивший следы относительно недавнего использования. Гарри подошёл и некоторое время просто смотрел на неё, словно бы чего-то опасаясь. Глядя на эту довольно небольшую и тонкую книжку с ремешком, одно он мог сказать точно — обычной она не была. Что особенного было в ней — текст или некая заключённая в предмете магия — с магическими книгами Гарри уже имел опыт общения, — определить он не мог. Вздохнув, он осторожно потянулся к книге. В ней ощущался лёгкий, едва заметный налёт чего-то мрачного, но это не походило на дневник Тома Реддла. И не казалось опасным.

При ближайшем рассмотрении книга оказалась сборником стихов, написанных от руки мелким витиеватым почерком. На староанглийском языке. Немного времени ему понадобилось, чтобы определить автора этой книжки — не кто иной, как Уильям Шекспир, великий английский писатель.

— Что вы здесь делаете?!

От неожиданности Гарри выронил книгу из рук. Граф висел в проходе и выглядел непривычно строгим.

— Разве сюда запрещено входить? — пожал плечами Гарри и нагнулся за книгой. Она раскрылась примерно на середине — страницы были зажаты у основания так, словно её раскрывали на этом месте бесчисленное множество раз.

— Вовсе нет, просто проход сюда постоянно закрыт, как вы вошли? — граф быстро взял под контроль эмоции и снова стал добродушным привидением, к которому привык Гарри.

— Случайно. Я просто наткнулся на ручку, потянул, и стеллаж сдвинулся. Что это за место?

— Ничего сверхъестественного, — ответил граф, пожав плечами. — Это вроде как личный уголок хозяев замка — здесь любили бывать мой отец, дед, я, в том числе… Здесь собраны наши самые любимые книги. Простите меня за грубость, просто это очень личное, это место очень дорого моему сердцу. Помню, когда я был ещё совсем крохой и даже читать не умел…

Гарри слушал графа вполуха, разглядывая книгу. На пожелтевшей странице едва выделялся чернильный текст сонета. Он был озаглавлен просто номером двадцать семь.

Гарри прочёл:

«Трудами изнурён, хочу уснуть,

Блаженный отдых обрести в постели.

Но только лягу, вновь пускаюсь в путь —

В своих мечтах — к одной и той же цели.

Мои мечты и чувства в сотый раз

Идут к тебе дорогой пилигрима,

И, не смыкая утомленных глаз,

Я вижу тьму, что и слепому зрима.

Усердным взором сердца и ума

Во тьме тебя ищу, лишённый зренья,

И кажется великолепной тьма,

Когда в неё ты входишь светлой тенью.

Мне от любви покоя не найти.

И днем и ночью — я всегда в пути.(1)

Гарри прочёл сонет снова. И снова. Но вдруг он заметил, что ему тяжело дышать, руки у него дрожат, и грудную клетку слово зажало в тиски.

— Ч-чьё это? — спросил Гарри, показывая графу книгу. Голос отчего-то дрогнул. Он прочистил горло. Граф замолчал и с любопытством посмотрел на предмет в его руке. — Шекспир, — добавил Гарри.

— Маггловская литература? Уж не знаю, молодой человек, многие у нас в роду, если честно, почитывали маггловские книжки.

Гарри рассеянно кивнул и, вернув книгу на место, ушёл, ничего не объяснив и забыв спрятать проход обратно.

* * *

Третьекурсники пяти факультетов шумной гурьбой вывалились на парадную лестницу и разом замолкли, наткнувшись на босую женщину в лёгких, свободных одеяниях, похожих на восточные, мутным взглядом смотрящую поверх детских голов. Ребята по рассказам старшекурсников сразу признали в этом странном субъекте преподавателя факультатива по ясновидению. Гарри был в числе записавшихся на курс. А записался он потому, что по его разумению ясновидение и его астральность были одного поля ягоды, и он надеялся, что это поможет ему справиться со своей… силой. Занятия по этому предмету начались позже не только основных, но и дополнительных.

Мадам оглядела толпу ребятишек стеклянным взглядом (старшекурсники рассказывали, как жутко чувствуешь себя под прицелом слепого взора ясновидицы). После этого она сделала пространный жест рукой, сопровождавшийся шелестом её накидки, и негромко произнесла глубоким с хрипотцой голосом:

— Следуйте за мной.

И лёгким уверенным шагом она пошла в сторону реки. Ребята зашептались, и кто-то даже предположил, что старшекурсники их надули и вовсе преподавательница не была слепой.

— Нет, точно тебе говорю — слепа как крот! Это она просто дорогу выучила… — ответил другой.

Она довела их до поляны недалеко от реки и велела сесть прямо на землю. Некоторые поворчали, опасаясь за свои мантии, но всё же уселись.

— Для начинающих познавать основы ясновидения необходимо обрести связь с первородной субстанцией, — начала провидица, сидящая в окружении вороха юбок и шалей, как в облаке. — После того, как вы все научитесь устанавливать контакт с силами природы, мы займёмся изучением своих внутренних сил. Без внутреннего самоконтроля вы никогда не научитесь находить и фиксировать поступающую напрямую через наше биополе сакральную информацию…

Дети бестолково хлопали глазами, явно не понимая и половины из сказанного. Гарри заёрзал на месте. Пока слова преподавателя звучали для него довольно внушительно. У неё был специфический голос — немного грубый, шершавый, но звучащий довольно благодушно. Она говорила медленно, вдумчиво, словно взвешивая каждое слово.

После небольшой лекции в том же духе преподаватель задала ребятам задание, во время которого они должны были оглядеться и полностью сосредоточиться на природе вокруг — на всём, что они видят, слышат, чувствуют. Гарри уставился на лазурную гладь реки, тихо журчащей и стремящейся в своём извечном направлении. Но глаз его как магнитом притягивался к мадам, которая сидела с расслабленным видом, подставив лицо яркому солнцу, пальцы её ласково перебирали пучок травы. Она производила впечатление неординарной личности.

Изредка она шикала на детей, которым вскоре наскучило слушать речь, в которой они ничего не понимали, и смотреть туда, где они ничего не видели. Когда Гарри вновь глянул на мадам, она вдруг опустила голову и посмотрела на него в ответ. Гарри вздрогнул, но глаз не отвёл. И почти сразу он понял, что мадам положительно его не видит — белая плёнка на глазах и застывший взгляд не давали повода сомневаться, — а если и вызван был её взгляд каким-то интересом лично к нему, то скорее это было связано с её некими провидческими способностями или просто шестым чувством — даже самый обычный маггл почти всегда чувствует направленный на него взгляд, что уж говорить о такой мистической особе, как преподаватель ясновидения.

Далее она кратко рассказала, как надо «чувствовать» и что именно нужно ощутить, каким образом они смогут этого достичь:

— Забудьте обо всех законах и правилах; забудьте всё, что вы знаете об этих деревьях, когда смотрите на них, не думайте о том, что вы знаете о космосе, когда смотрите на небо; забудьте обо всём материальном, физическом, чувствуйте душой, всем своим существом, коснитесь мысленным взором, почувствуйте все эти потоки энергии…

Никто опять не понял ровным счётом ничего — спрашивать такое от тринадцатилеток было всё равно что требовать у обезьянок принять христианство. Далее она снова велела прислушиваться, только уже с закрытыми глазами и полностью сосредоточившись на слухе и обонянии. Затем они начали ползать по поляне с закрытыми глазами и щупать всё, что попадёт под руку, — кто-то сталкивался лбами, кто-то упал в речку, а один мальчик схватил ежа голыми руками. После небольшого переполоха, который мадам быстро урегулировала, она подвела итоги и отпустила всех восвояси.

Кто-то предложил довести её до замка, но она отказалась, заявив, что и сама всё видит — это заставило ребят обменяться друг с другом взглядами и ухмылками прямо перед лицом преподавателя. Все начали расходиться.

Гарри отряхивал мантию, когда кто-то вдруг коснулся его плеча. Он вздрогнул и отпрянул — рядом стояла мадам и смотрела куда-то поверх его головы.

— У тебя какие-то трудности, дитя? — участливо спросила она.

— Н-нет, — машинально ответил Гарри, сбитый с толку её вопросом и не меньше — самим фактом того, что она к нему обратилась. Мадам печально склонила голову и, вздохнув, побрела в сторону замка.

Почти сразу Гарри пожалел о сказанном — конечно, нельзя было не признать — у него были страшные трудности. Трудность на трудности и трудностью погоняема. Но у него было оправдание — он был застигнут врасплох внезапной инициативой преподавателя. Он собирался с силами, чтобы сделать первый шаг в… он ещё даже не знал, о чём конкретно собирался с ней говорить! Что именно мог рассказать? К тому же мадам обладала некими способностями, о которых Гарри пока толком ничего не знал и которые могли открыть ей больше, чем он сам.

Но недолго он сожалел, уже на следующем занятии она опять задала Гарри тот же вопрос. И мягко добавила:

— Не ставлю своей целью вмешиваться не в своё дело. Но ты скатываешься в пропасть, дитя. Боюсь, самому тебе не справиться. Тебе необходима помощь.

— Я… — его голос дрогнул.

«СкажиСкажиСкажиСкажи», — вертелось в голове.

— Н-нет, всё в порядке, — вырвалось непроизвольно, и ноги словно сами собой повели его прочь, подальше от провидицы.

Укрывшись под крышей замка, в одиночестве, он прижался к стене и закрыл глаза, пытаясь восстановить ни с того ни с сего участившееся дыхание.

«Испугался! Трус! В ответственный момент пошёл на попятную…» — думал он про себя.

Взяв себя в руки, он, не задумываясь лишний раз, двинулся к кабинету преподавательницы ясновидения.

Мадам уже успела вернуться к себе.

— Входи, — раздалось из-за дверей прежде, чем Гарри успел постучать.

— Профессор? Простите за беспокойство, но не могли бы вы уделить мне минутку? — сразу начал Гарри.

Мадам неспешно опустила чашку, которую держала в руках, слегка повернула голову и тепло улыбнулась гостю. Преподаватель ясновидения была женщиной средних лет, не блещущей красотой, но определённо обращающей на себя внимание своим видом и, возможно, привлекающей своей одухотворённостью и таинственностью. У неё были довольно примечательные черты лица — широкий лоб, длинный с небольшой горбинкой нос, широкие скулы и — довольно выразительная черта — глубоко посаженные глаза и чётко очерченные глазницы. Левую бровь пересекал едва заметный шрам. Тёмные прямые волосы были собраны в тугой пучок. Она двигалась неспешно и плавно, походила на восточную женщину, была среднего роста, худощавого телосложения.

— Конечно, дорогой, заходи. Садись, не стой у порога. И не бойся, в этой комнате можно говорить обо всём, что тебя беспокоит. Чаю?

— Спасибо, не нужно.

— Я вынуждена настаивать. У меня особенный чай, заваренный на травах. Помогает успокоиться и расслабиться. — Она подвинула ему чашку, от которой исходил пар и приятный аромат, а сама взяла другую, заранее наполненную — видимо, она знала или предчувствовала его приход. Гарри принял чай с привычным благодарным кивком, забыв о том, что она этого не увидит. Его априори не беспокоили неясные ещё способности мадам, которая, по всей видимости, знала о нём уже больше, чем должна бы. Всё происходящее он воспринимал как должное, без всякого удивления. Мадам присела и сделала глоток чая, Гарри сделал то же самое. Немного помолчав, мадам повернула голову в его сторону и улыбнулась.

— Легче, не правда ли? Ты очень напряжён, я чувствую это. Я буквально ощущаю барьер вокруг тебя. Спросишь, как у меня получается? Сама не знаю, просто это есть, это часть меня… Люди думают, что я ничего не вижу. Да, я не могу видеть материальные предметы, как все другие, я не знаю, какого цвета твои глаза, волосы, во что ты одет, но я вижу другое. И, возможно, даже больше, чем видят другие. Я вижу внетелесные субстанции, потоки энергии, все те частицы магии, витающие вокруг. Но ведь ты тоже понимаешь, что значит видеть больше других, не так ли? — она таинственно улыбнулась.

Гарри пытливо вглядывался в её лицо. Не сказать, что он этого не ожидал…

— Вы и это видите?

— Сложно не заметить…

— И что конкретно вы видите?

Глубокая складка залегла между её бровями, когда она обдумывала ответ.

— Если ты хочешь это услышать — я скажу. Ты особенный ребёнок, Гарри, — тихо ответила она наконец. — Всё в тебе другое — то, как ты видишь, то, как ты чувствуешь. Ты обладаешь особым даром, таким, за который другой волшебник готов убить. Другой, но ты с радостью расстался бы с ним, вверил бы в руки первому встречному. В этом и есть твоя беда — ты не принимаешь себя, но ты и не можешь оторвать это от себя. Нет мира в твоей душе, нет согласия с самим собой — в твоей душе идёт борьба, которая приносит только разрушения. Как только ты примешь себя таким, каков ты есть, свою суть, ты увидишь, как всё кругом изменится…

— Что ж, я приму это, что дальше?

— Нет! — резко сказала мадам и, поднявшись, подошла к Гарри вплотную. Он замер и, кажется, даже задержал дыхание. Глянув ему на лоб блеклым взглядом, она протянула руку и продолжила едва слышным голосом: — Принять ты должен не здесь… — она мягко коснулась подушечками указательного и среднего пальцев его лба и, сразу же отдёрнув руку, таким же образом коснулась его груди в районе сердца. — …а здесь.

Она тут же отошла, словно понимая, как неуютно чувствует себя при этом Гарри. Тот выдохнул в сторону и чуть расслабился. Женщина повернулась к нему боком, поправила шарф, плотно облегающий шею, и, вздохнув, добавила уставшим голосом, словно этот краткий разговор забрал у неё все силы.

— Впустишь это в своё сердце — будет тебе свобода, нет — сковывающие цепи не дадут подняться. Это — твоя первостепенная задача. Ничего не должно быть важнее этого на данный момент. Не пройдёшь этот этап — и у тебя не будет будущего.

Гарри тяжело задышал, он буквально ощутил эти цепи, сковывающие грудную клетку, не дающие сделать глубокий вдох.

Казалось, женщина сказала всё, что хотела и что, по её мнению, хотел услышать мальчик, и теперь ждала, когда тот уйдёт. Но Гарри не слушать очередную лекцию пришёл, он пришёл просить.

— Профессор, не могли бы вы… помочь мне… справиться с этим? — спросил он прерывисто.

Мадам замерла на некоторое время, затем немного повернула голову в его сторону.

— У меня сейчас занятия, — через некоторое время отозвалась она, — зайди ко мне после ужина, и я отвечу на твой вопрос.

* * *

До ужина Гарри решил, не отступая от традиций, скоротать время в библиотеке.

Встав на цыпочки, он пытался дотянуться до книги на одной из верхних полок стеллажа, но его опередили — чья-то рука выросла из-за его головы и проворно подцепила книгу с полки.

Бруно — а это был он — мельком глянул на обложку и сразу же передал её Гарри с неизменной лучезарной улыбкой на смуглом лице.

— Ола! — звонко поприветствовал он. Библиотекарь за соседним стеллажом подавилась чаем, не ожидая такого вопиющего нарушения тишины, чего Бруно не заметил. — Что делаешь?

— Готовлю эссе по…

— Я тебе помогу!

— Спасибо, я уже…

— Вот же та книга, без которой я бы не написал ни одного эссе!

Гарри не успел и рот открыть, а Бруно уже был в противоположной секции и сгребал в охапку какую-то литературу.

Откашлявшись, библиотекарь выглянула из-за своего стола и шикнула на них, страшно округляя глаза и пригрозив сухим, старческим пальцем. Бруно обезоруживающе улыбнулся ей, шутливо поклонился в знак извинения и приложил палец к губам, как бы обещая, что теперь он будет нем как рыба. Мадам мигом остыла и, довольная, вернулась к своему чаю.

Бруно сгрузил найденные книги на стол, подальше от мадам Шёнис, поманил Гарри к себе, заставляя сесть напротив него, и негромко начал:

— Альма передавала тебе пламенный привет и велела расцеловать в обе щеки, но я не думаю, что ты это одобришь, поэтому воздержусь. Более того, подозреваю, что она сама не рискнула бы это делать при личной встрече. Она до смерти соскучилась и обещала приехать в гости на ближайшие выходные! К дяде, я имею в виду. Она недавно была в Греции и привезла оттуда всякой ерунды, и тебе кое-то причитается.

Его слова звучали как напев. У Бруно был необыкновенный голос, который по-прежнему удивлял Гарри своей плавностью и чистотой звучания.

Новоиспечённый кузен заявил недавно, что его родители укатили в очередное затяжное путешествие — то ли в африканские джунгли, то ли на Аляску — они и не на такое были способны, — и теперь он будет проводить выходные у дядюшки Вазари. Когда мадам «ушла в себя», как он называл смену доминирующей личности, он стал куда-то исчезать на какое-то время, и особняк наконец погружался в тишину, которая почти звенела после его шумного присутствия, и, казалось, её можно было пощупать. Гарри подозревал, что он опять уходил в деревню.

Как оказалось, в Шармбатоне Бруно оказался неспроста — он уже проучился в ней три года, но добровольно ушёл ввиду некой непонятной истории, о которой болтали по углам и которая уже настолько преобразилась по ходу бесчисленных пересказов, что правду теперь можно было выяснить только у первоисточника, в чём Гарри совершенно не был заинтересован. После этого Бруно перевёлся в магическую школу в Испании, но не вписался в тамошние жёсткие рамки и был исключён всего через полгода. Тогда родители как-то подсуетились и сумели впихнуть его в середине учебного года в довольно престижную частную школу в родной Италии, где училась его сестра Альма. Но даже по отдельности являясь стихийным бедствием локального масштаба, вместе брат и сестра превращались в техногенную катастрофу, и вскоре оба были отчислены из-за поведения. Альма после этого осталась на домашнем обучении, а Бруно снова вернулся в академию Шармбатон, входящую в тройку лучших школ Европы. Там его определили на факультет Общих знаний, что не мешало ему беззастенчиво торчать в гостиных других факультетов и допоздна засиживаться на факультете Алхимии вместе с кузеном.

Их общение с Бруно стало менее натянутым после того, как тот обещал помочь Гарри с заклятьем Патронуса, которое он и исполнил, недолго думая. Он вообще нечасто утруждал себя раздумьями и предпочитал действовать по велению сердца. Бруно был не так глуп и инфантилен, каким мог показаться на первый взгляд.

Он провёл с Гарри несколько уроков, во время которых объяснил кузену суть влияния дементоров на человека, на чём строится защита от них, какими должны быть мысли волшебника, когда он создает столь сильную светлую магию и какие должны быть пасы палочкой. Гарри долго пытался найти светлое воспоминание и начал с самого детства. Он вспомнил, как мама прижимала его к себе во время грозы и ласково шептала слова старой песенки; как папа читал на ночь сказки, как учил читать. Ничего не выходило. Тогда он начал вспоминать немногие счастливые сцены из его видений, частью которых он становился и не мог не чувствовать отголосок того счастья, которое переживали незнакомые ему люди. Результат был тем же. Глубоко окунувшись в недра своей памяти, Гарри сумел найти массу барахла, которого он не замечал раньше, — но вспомнить действительно счастливые моменты в своей жизни ему так и не удалось. Максимальный результат, которого он добился, — едва заметный серебристый дымок, струящийся из палочки, но мгновенно рассеивающийся в воздухе. Бруно хвалил его на все лады и заверял, что он большой молодец, сумел, хоть и не в полной мере, произвести заклинание, выходящее за рамки даже школьной программы, в столь юном возрасте. Гарри такой результат не то что не удовлетворял — он принял его за полный провал и не прекращал самостоятельных тренировок.

— …потому что когда ты смотришь на меня таким отсутствующим взглядом, мне хочется крепко схватить тебя за плечи и встряхнуть как следует... — говорил Бруно, поглядывая на Гарри исподлобья и торопливо перелистывая учебник — он, по всей видимости, считал, что Гарри его не слушает. Но он слушал — ведь это он умел. Но развеивать это заблуждение он не собирался — это было удобно, не нужно было поддерживать беседу. Бруно никогда не обращал на это особого внимания и не требовал от Гарри того, чего он дать не мог, — это было одной из основных причин, почему Гарри свыкся с его присутствием. Бруно считал кузена личностью не от мира сего и, как и Альма, пытался определить причины его непонятного, часто пугающего и не поддающегося определению поведения. По большей части он просто наблюдал за ним и делал ненавязчивые попытки его разговорить, однако не давил, за что Гарри был в некотором роде благодарен и в ответ не отталкивал его.

Бруно доблестно пытался помочь с эссе, которое Гарри на самом деле уже почти закончил и нуждался лишь в уточнении некоторых деталей, пока не заснул спустя минут пятнадцать прямо на стуле, уронив голову на учебник (по ходу его знаю-никто-меня-не-слушает болтовни он раскрыл, что ночка у него выдалась не из простых). Гарри собрал все книги и рассортировал по местам. Когда он вытаскивал книгу из-под головы кузена, тот попытался перевернуться и упал со стула.

— Я всё объясню… Что такое? — подскочил он, озираясь.

— Спасибо, что помог мне, Бруно. Доброй ночи, — сказал Гарри и торопливо ушёл, прежде чем тот проснулся окончательно и остановил его.

Сразу после ужина Гарри отправился в кабинет преподавателя по алогичным наукам. Та уже сидела в своём кресле и попивала чай. Когда Гарри вошёл, она молча указала ему на соседнее кресло, при этом словно бы не отвлекаясь от своих мыслей. Гарри терпеливо ждал. И ждал он довольно долго.

Спустя какое-то время мадам слегка повернула к нему голову.

— Знаешь, о чём я думаю, Гарри? — тихо спросила она. Гарри покачал головой, забывшись. Но то ли мадам это как-то увидела, то ли просто не ждала ответа и продолжила: — Ни о чём. Я ни о чём не думаю. Так приятно иногда посидеть в тишине, не находишь? Не слыша даже своих мыслей. — И, помолчав, добавила: — А ты терпеливый. Терпение сейчас для тебя дороже золота. В этом деле спешка недопустима.

Она выдохнула и поднялась, голос её приобрёл деловую твёрдость:

— Что ж, начнём, пожалуй. Для того, чтобы понять, в силах ли я тебе помочь, я должна вникнуть в суть твоих способностей. Для этого я должна увидеть их как бы изнутри — какова их направленность, какова их сила и потенциал. Для этого мы проведём небольшой эксперимент. Ты не возражаешь? Тогда попрошу пройти к столу, всё там. И будь добр, пододвинь стул, пусть стоит неподалёку.

На столе лежали закрытая книга в кожаном переплёте, небольшая чаша, несколько колб с зельями, какие-то сухие травы, небольшой нож и волшебная палочка. Другого такой натюрморт мог отпугнуть, но не Гарри — он чувствовал некое доверие к мадам и, ожидая от неё драгоценных ответов на его вопросы, готов был претерпеть любое испытание. Поэтому происходящее он воспринимал как само собой разумеющееся — даже если бы на столе лежали черепа младенцев и жертвенный ягнёнок, реакция его была бы совершенно такой же.

— Открой книгу на странице с закладкой, — велела мадам. — Умеешь читать по-латыни? Будешь читать заклинание. Прочти его пока про себя.

Гарри начал читать текст витиеватого шрифта — за время его сознательной жизни, проведённой в приютах и в доме Вазари, у него выработалась пагубная привычка бездумно и безукоризненно действовать согласно указаниям, чего он даже не замечал.

Мадам занялась приготовлением зелья. Она действовала необычайно уверенно для слепого человека. Начала она с того, что подожгла пучок сухого разнотравья, поводила им над столом и бросила в чашу. Затем безошибочно взяла первое зелье и вылила в кувшин. Взяв палочку, пробормотала какие-то заклятия, добавила воды, непонятный серый порошок, кинула ещё сухой травы, снова что-то забормотала. Из третьей колбы она сделала глоток, а остальное вылила в чашу.

— Извини, но нам необходима капля твоей крови, — обратилась она к Гарри. Тот покорно подал ей руку. Она сделала ножом надрез на его пальце, перед этим тщательно его ощупав. — Это нужно было сделать без магии, — виновато объяснила она, выдавив несколько капель крови и сразу же залечив порез с помощью палочки. Затем она ещё немного поколдовала и велела Гарри читать заклятие вслух и размешивать зелье кончиком палочки.

Гарри засомневался.

— У меня не очень-то выходят заклятия… — сознался он.

— Не переживай, это зелье основано на энергии трав, силы колдуна не играют большой роли. Приступай, пожалуйста.

Когда Гарри дошёл до середины, с зельем начали происходить различные метаморфозы. Когда он закончил, оно стало похоже на чистую воду с пучком сухой травы на дне.

— Оно прозрачное? — спросила мадам.

— Да.

— Отлично. Теперь повернись ко мне. Ты слышал что-нибудь о легилименции? Мне придётся задействовать её, но ритуал более сложный и глубокий. Это, скорее всего, будет неприятно, но не столько физически, сколько психологически. Ты должен отдавать себе отчёт, на что ты идёшь, и пойти на это полностью добровольно. Ты можешь ещё отказаться.

— Нет, я всё осознаю и иду на это добровольно, — твёрдо отчеканил Гарри. У него не было пути обратно. Земля за ним осыпалась в пропасть, шаг назад — и падение; он мог идти только вперёд и никак иначе.

Мадам кивнула.

— Здесь зелье на экстренный случай — если со мной случится что-то непредвиденное, дай его мне.

Они стояли друг напротив друга — мадам была значительно выше Гарри. Она взяла его за руки. Гарри передёрнуло, но он проигнорировал неприятное ощущение. Взгляд мадам, покрытый белёсой плёнкой, был направлен прямо ему в глаза, он отвечал ей тем же.

— Не прерывай визуальный контакт, это важно.

Затем мадам отпустила пальцы в зелье и смочила им виски Гарри, затем то же проделала с собой. Мокрыми пальцами она начала вырисовывать какие-то узоры у него на лбу и шептать заклинание.

Постепенно всё видение Гарри сузилось до её белёсых глаз, он необычайно чётко и ясно слышал её хриплый голос; навязчивое тепло зелья на коже словно проникало внутрь его черепной коробки и обволакивало мозг. Сознание застилало туманом, бормотание волшебницы превратилось в сплошной гул. Вскоре в голове начали каскадом проноситься какие-то картинки, ни одну из которых не удавалось разглядеть. Они мелькали так стремительно, будто Гарри вдруг оказался в центре торнадо, — всё проносилось над головой, порой вспыхивая цветными всполохами, нечто тёмное кружило и словно бы стремилось сбить с ног. Ничего нельзя было разобрать, но каждый элемент имел свою эмоциональную нагрузку — что-то ранило и разбивало, другое лечило и обволакивало теплом. Гарри не знал, как долго это продолжалось, он потерял ощущение времени. Внезапно он почувствовал сильный толчок и удар.

Очнувшись внезапно, он понял, что упал в кресло, сильно ударившись локтем о ручку. Всё вокруг продолжало кружиться, он ещё толком не мог сообразить, где он и что произошло. Сбоку что-то звякнуло. Это немного вразумило Гарри. Повернувшись машинально, он увидел упавшую чашу с зельем. Но он тут же забыл об этом, поскольку увидел мадам, которая лежала на полу рядом с опрокинутым креслом, глаза её закатились, и её то ли била крупная дрожь, то ли припадок.

Гарри заторможенно смотрел на неё некоторое время. Чуть позже пришло осознание, что это — реальность, а не сон и не видение. Он тут же поднялся — его чуть повело в сторону — и кинулся к мадам. Он встряхнул её за плечи, но она не реагировала. Гарри огляделся и заметил экстренное зелье. Схватив его, он с большим трудом влил его в рот мадам через стиснутые челюсти. Часть жидкости пролилась на пол, но часть она таки проглотила. Постепенно судороги прекратились.

Гарри напряжённо ждал, прислушиваясь к её рваному дыханию, перемешивающемуся с его. Вскоре и дыхание её выровнялось, но она не приходила в себя. Гарри нервно огляделся, не зная, что предпринять. Нужно было позвать кого-то взрослого. Но не вызовет ли проблемы их маленькое исследование? Что, если будет слишком много вопросов? Гарри не хотелось создавать проблемы человеку, решившему ему помочь. Он снова глянул на мертвенно-бледное лицо ясновидицы. Во всяком случае, жизнь человека в опасности, и нужно было что-то предпринять. Помешкавшись, он поднялся и бросился в больничное крыло.

Колдомедик немного поворчала, полагая, что ребёнок нагнетает обстановку, но всё же последовала за ним, прихватив выездную сумку для экстренной помощи. Когда они вошли в кабинет ясновидицы, она уже сидела в своём кресле вполоборота к двери и пила чай как ни в чём не бывало. Стол уже был пуст. Гарри обратил внимание, что чашка в её руке сильно тряслась. Немного дребезжащим голосом она заверила колдомедика, что это была небольшая слабость и что теперь с ней всё в порядке. Мадам Эйтл не отличалась особой сердобольностью, поэтому долго её упрашивать не пришлось: почти сразу она отчалила восвояси, наверняка уже воображая в голове, как облачится в удобную пижаму и устроится перед камином с новым выпуском любимого журнала.

В комнате повисла тишина. Гарри стоял у входа, боясь пошевелиться, — он чувствовал свою вину за случившееся. Мадам поставила чашку на стол и поникла так, словно попытка вести себя непринуждённо отняла у неё последние силы.

— Ну и потрепал же ты меня, Гарри, — слабым голосом сказала она, хмыкнув.

— Простите, — прошептал тот.

Она покачала головой.

— Садись, — слабо махнула она рукой.

Они опять замолчали.

— Ты слышал что-нибудь об окклюменции? — приглушённым голосом спросила она, не поворачивая головы в его сторону.

— Немного.

— Но при этом у тебя довольно сильная защита. Что очень хорошо, поскольку если бы кто-то по дурости решил заглянуть тебе в голову, боюсь, это имело бы роковые последствия для его разума. Я коснулась этого лишь частично и едва выжила.

Она вдруг вскинула голову и с внимательным и серьёзным видом уставилась куда-то в район его лба.

— Я не имею ни малейшего представления, как тебе удаётся находиться в своём уме, держа в голове такое… — когда она говорила это, голос её изменился — ушла та снисходительность и покровительственный тон, с которыми она обращалась вначале к своему младшему ученику, пусть и с некими выдающимися способностями. Теперь она говорила с ним как с равным, как говорила бы с тем, чью силу она признаёт и перед чьими возможностями благоговеет и, возможно, боится.

— Какое, мэм? Что вы видели?

Гарри было не по себе от трагизма мадам. Она помотала головой и закрыла глаза рукой.

— Я ничего не видела. Формально. Но этот поток ощущений снёс меня, как лавина, я задыхалась под его толщей… Это было... ужасающе. На мгновение мне показалось, что это конец... Прости, я совершенно вымоталась. Я согласна помогать тебе. Но ты должен понять, это не так просто и для меня, поэтому мне необходимо некоторое время для того, чтобы подумать, провести исследования, разработать план и набраться сил. Начать мы сможем не раньше ноября. Будешь приходить ко мне по вечерам. Думаю, перво-наперво тебе необходимо научиться заглядывать внутрь себя и понять, каким образом тебе самому удаётся уходить от этого урагана в своей собственной голове, — возможно, это даст нам подсказку и направление, в котором нужно двигаться. А теперь иди отдыхать, сам-то, небось, едва на ногах держишься.

Гарри спорить не стал. Общение с провидицей оставило у него в душе неприятный осадок; мадам не дала ему того, чего он жаждал от неё — ответов. Она лишь задала ещё больше вопросов. Вопросы, вопросы — они сыпались на него дождём, а каждый ответ добывался мучительно тяжело. Когда же это кончится? И теперь оставалось лишь ждать ноября. Опять ждать. Но у него вновь появилась надежда.

* * *

Гарри не побрезговал опуститься на укутанное паутиной, словно кокон, кресло — он даже не обратил на это внимания. Он не знал, зачем он снова пришёл в этот всеми забытый уголок замка. Он уже давно заставлял себя прийти и просто закрыть проход, но всё откладывал. И вот он пришёл, и что-то заставило его войти. Чего он ждал, вернувшись сюда снова? Гарри не понимал. После общения с мадам, внёсшего ещё больший беспорядок в его раздрызганную жизнь, он отчаялся понять что-либо в ближайшее время.

Вначале он рассеянно прошёлся вдоль стеллажей с тряпкой в правой руке и палочкой в левой. Чуть сравняв пропорции пыли и кислорода в комнате в пользу последнего, он уселся в кресло. Откинув голову, он оглядел помещение ещё раз. На этом самом месте десятилетиями сидели незнакомые ему люди, сменялись поколения волшебников — маленькие дети, ставшие стариками, затем их дети и далее по кругу. В их числе был и основатель академии; возможно, он так же, как и Гарри, порой отрывался от своего чтива и оглядывал стеллажи, смотрел на тяжёлые часы-маятник в дальнем углу помещения, сейчас неподвижные; возможно, выглядывал в окно. Гарри попытался представить помещение таким, каким оно было в те далёкие времена, когда было ещё популярно, — без слоёв пыли, в красках и залитое солнечным светом.

Он приподнялся и протёр рукавом запыленное стекло. Луч мягкого дневного света ударил прямо на небольшой томик с сонетами Шекспира. Гарри бездумно смотрел на него некоторое время, затем взял в руки и рассеянно пролистал. Теперь он заметил какие-то каракули на полях, похожие на детские рисунки, едва сохранившиеся. Он заново перечитал сонет, привлёкший его внимание в прошлый раз, вновь почувствовал волну неясных ощущений и комок в горле, которые постарался подавить, и торопливо пролистал дальше.

Вдруг что-то защекотало на краю сознания… Он поднял голову и вздрогнул, наткнувшись взглядом на привидение в углу помещения, которое наблюдало за ним из-под опущенной чёлки. И этим привидением был не граф, а совершенно новое и незнакомое Гарри лицо.

Это был мальчик меньше самого Гарри, на его костлявых плечиках держалась длинная, до пят, чёрная мантия, под которой скорее угадывалось его тщедушное тельце, нежели выступало. Он стоял, опустив голову, и наблюдал за Гарри исподлобья, и совершенно невозможно было определить его настроение.

Гарри замер, боясь пошевелиться и ожидая реакции привидения, которое не спешило нарушать молчание.

— Кто ты? — в конце концов спросил Гарри. Мальчик вначале словно не услышал.

— Кто? — вскоре отозвался он глухо, и Гарри стало не по себе от его голоса — сухого, надтреснутого, безжизненного, с непередаваемыми жуткими интонациями.

Гарри не понял, был ли это вопрос, или тот просто повторил за ним. Мальчик молчал, словно уже позабыв о нём, — рассеянный взгляд его пробежался по помещению, словно по старой привычке. Гарри решил начать первым.

— Я… студент.

— Какой студент? — без интереса отозвался призрак.

— Академии.

— Какой? — он спрашивал словно бессознательно, и Гарри был уверен, что не ответь он — тот и не заметит.

— Этой.

— Этой? Но это не академия, это мой дом. Что ты делаешь?

Гарри не мог понять ни по голосу, ни по выражению лица — сердится ли привидение или боится, или нечто другое.

— Я… читаю.

— Это мое, положи. Мне не нравится, когда трогают мои вещи. — Если бы идея не была абсурдной, Гарри решил бы, что мальчик читает заготовленный кем-то текст на незнакомом языке, не понимая его смысла, — столь невыразительно он говорил.

— Извини. Как тебя зовут?

— Ты скоро уйдёшь? — проигнорировав его вопрос, спросил призрак.

— Ты хочешь, чтобы я ушёл?

— Хочу, — тут же отозвался мальчик, но вдруг приподнял голову, огляделся и отплыл немного от стены. — Но ты можешь остаться.

Свет попал на его лицо и хрупкую фигурку, и Гарри непроизвольно вздрогнул — весь его образ выражал такую опустошённость и бессилие, что, казалось, ещё движение — и он повалится на землю как мешок картошки. Словно бы до этого он ровно держался на ногах только за счёт стены — что было невозможно, при его-то бестелесности. Его голова казалась непропорционально большой, лицо с крупными глазами и широким ртом было необычайно безучастным, изможденным, мертвенно-бледным. Но больше всего выделялся взгляд — стеклянный, как у слепого, и безжизненный. И это зрелище заставляло кровь стыть в жилах.

Гарри сглотнул.

— Что ты ищешь здесь? — спросил мальчик — сейчас он был в нескольких шагах от Гарри, и тот всеми силами старался сохранять спокойствие.

— Не знаю, я просто… — начал он, но мальчик его перебил.

— Действительно, это не важно, здесь всё равно ничего нет.

Гарри осторожно привстал и спрятался за кресло, чувствуя себя более защищённым, когда между ними было препятствие.

— Давно ты здесь… живёшь?

— Всю жизнь, — ответил мальчик и тряхнул шевелюрой. Его волосы были непонятного мышиного цвета.

— Я не видел тебя раньше, ты покидаешь библиотеку?

— А я тебя часто видел. Я брожу здесь иногда, болтаюсь в библиотеке, но обычно я гуляю.

Гарри немного растерялся — как может «гулять» привидение?

— Где ты гуляешь?

— Везде. Где мне захочется, там и гуляю…

Он медленно подплыл к окну и, перегнувшись через столик, выглянул в окно, словно высматривая там что-то конкретное. Его мантия доставала до пола и, казалось, вырастала из него. Моргнув, мальчик перевёл взгляд на раскрытую книгу Шекспира. Внезапно на его лицо словно нашла туча — оно оставалось окаменевшим, ни единая мышца не дёрнулась, но оно словно потемнело и во взгляде его огромных чёрных глаз блеснули, как вспышка молнии, немое, застывшее отчаяние и затаённая смертная мука. Это было душераздирающее зрелище. Гарри казалось, волосы у него на загривке зашевелились, и появилось острое желание отвернуться и зажмуриться, словно он подсматривал за чем-то крайне личным, сокровенным, куда не допускались посторонние. Этот взгляд был из разряда тех, которые потом снятся в кошмарах, преследуют в темноте и всегда поджидают где-то за углом. Зловещий блик, как случайно прорвавшийся крик умирающего мученика, пленённого маньяком вдалеке от человеческих глаз. Вот таким был мелькнувший на мгновение взгляд, но он сразу остекленел, стал вялым, ничего не выражающим, и привидение отвернулось прежде, чем Гарри хватил удар от ужаса. Тот поморгал и уткнулся взглядом в пол.

Некоторое время стояла тишина. Гарри снова заговорил первым.

— Тебе нравится Шекспир? — рассеянно спросил он первое, что пришло в голову.

— Не особенно… но стихи неплохие, — сухо отозвался мальчик и как-то деловито оглядел помещение.

— Да... Как тебя зовут? — спросил Гарри после паузы.

Мальчик посмотрел на него, словно не понимая сути вопроса.

— Зовут? — И, подумав немного, равнодушно пожал плечами и ответил: — Не знаю. Никак.

— Меня зовут Гарри, — любезно представился тот.

— А мне всё равно, — без выражения отозвался безымянный мальчик, снова безучастно уставившись в окно.

Гарри пригляделся к нему — тонкие черты лица, жидкие волосы, безжизненно свисающие на глаза, скорбно опущенные уголки лишённых цвета губ, опущенные веки с длинными ресницами, тёмные круги под глубоко запавшими глазами. Худые ручки-спичечки выглядывали из-под рукавов мантии и безжизненно свисали поперёк туловища. Судя по его виду, можно было предположить, что умирал он в мучениях в связи с изнурительной болезнью, превращающей человека в подобие скелета. Особенно страшно, когда такое происходит с ребёнком.

— Сколько тебе лет… было, когда ты умер? — спросил Гарри. Привидение посмотрело на него, по-детски приоткрыв рот.

— Умер? Я не умер.

Гарри моргнул. Он не слышал прежде, что бывают привидения, не осознающие своей смерти. Но решил подыграть.

— С кем же ты тогда живёшь? Где твои родители?

— Родители? Мне не нужны родители, я уже взрослый… мне уже много-много лет. Я даже не помню, сколько… — мальчик снова вздохнул, но не было ни в этом вздохе, ни во взгляде никакой печали — он оставался равнодушным. Он медленно поплыл по комнате. Перед выходом он приостановился и сказал так, словно что-то вспомнил: — И зачем я трачу с тобой время? Мне же нужно идти.

— Куда? — осторожно спросил Гарри.

Но мальчик словно его не услышал. Он выплыл через приоткрытую дверь, пробормотав себе под нос:

— Я ведь страшно спешу…

Гарри моргнул. Определённо крайне странный субъект этот призрак. Не то чтобы Гарри уже привык к призракам по сути своей и они казались бы ему чем-то обыденным, но, однако ж, и помимо своей природы, мальчик вызывал странный трепет. Может, это из-за того, что он был ещё совсем ребёнком, когда умер? Гарри передёрнул плечами и, поняв, что уже засиделся здесь, вышел, прикрыв за собой вход.

* * *

Как и обещал Бруно, в ближайшие выходные особняк Вазари посетила Альма.

— Боэнос диас, бонито! Это тебе! — счастливо сообщила она, ставя перед ним небольшую фарфоровую статуэтку. И сразу же уставилась на Гарри с предвкушением, словно он в ту же секунду должен был засветиться от счастья.

От одного взгляда на вещицу дыхание на мгновение перехватило. Казалось, ничего особенного в ней не было — какая-то абстрактная фигурка, непонятная, с минимумом росписи, но приятной пластичной формы. Ничего сверхъестественного, но было в ней что-то неясное… некая притягательность. Душевность. Как иногда бывает с какой-то вещью — только возьмёшь её в руки и сразу понимаешь — моё. И толком объяснить не можешь, что в ней особенного. Словно из прошлой жизни — если бы она существовала, конечно.

— Я, когда только увидела её, сразу почему-то подумала о тебе, — скромно призналась Альма.

Гарри отстранённо кивнул и поблагодарил машинально.

— Ой, да не за что! — махнула рукой Альма и уселась напротив него. Она посмотрела на него своими большими угольно-чёрными глазами и улыбнулась тёплой улыбкой. — Что у тебя нового, дорогой? Ты же знаешь, что можешь мне довериться?

Гарри лишь пожал плечами. Альма состроила недовольную гримаску, но недолго она расстраивалась — секунды две, затем она принялась делиться впечатлениями о своей поездке.

Спустя около получаса Альма постепенно умолкла, увлёкшись рассматриванием книги, лежавшей на столе. Затем односторонне обсудила её с Гарри.

Потов вдруг вздохнула и проникновенным голосом сказала:

— Послушай, bonito (с исп. «милый»), слова — не алмазы, ты смело можешь дарить их людям, не боясь обеднеть.

Гарри только глазами поморгал в ответ. И что тут скажешь — с каких-то пор вести светские беседы для него было почти физически невозможно. Он и сам не заметил, как такое произошло, но сейчас вытянуть из него слово, а то и целую фразу стало работой не из лёгких. В отличие от брата, Альму это не устраивало. Периодически она тормошила его и пыталась добиться от него реакции, для этого она чего только не делала — задавала вопросы или говорила какие-то нелепости, пыталась рассмешить, смутить, сбить столку, вызвать раздражение и даже злость. Гарри, как истый англичанин, был непоколебим и сдержан всегда. Альма не грустила, попытки не оставляла, но держалась в рамках дозволенного. Чем бы дитя не тешилось, как говорится…

Некоторое время она сидела, о чём-то глубоко задумавшись и нахмурив брови. Гарри продолжил чтение. Позже, когда он уже забыл о её присутствии, она задумчиво пробормотала, словно сама себе:

— Наверно, что-то есть в этом молчании, раз ты им так дорожишь.

* * *

Тем же днём Гарри проводил время в гостиной за написанием важного эссе по трансфигурации, обложившись книгами со всех сторон. В другом конце комнаты Бруно бренчал на своей возлюбленной гитаре, напевая себе под нос и периодически записывая что-то в тетрадь перед собой. Они занимались своими делами, не мешая друг другу.

Вдруг двери распахнулись, в комнату влетела взъерошенная Альма. На мгновение она остановилась, окидывая их оценивающим взглядом, словно определяя их готовность воспринять информацию, которую она собиралась на них излить.

— Уму непостижимо! — с излишней аффектацией воскликнула она, демонстративно сотрясая зажатой в руке газетой. — С этим нужно что-то делать, нельзя это так просто оставить! Никак нельзя!

Она подлетела к столу, за которым сидел Гарри, бесцеремонно смела раскрытые учебники на пол и кинула газету перед мальчиком. Тот сначала опешил.

— Там же… закладок нет, — пробормотал он. Полдня кропотливой работы насмарку.

«Но не беда, — флегматично подумал Гарри, — всё равно мне нечем больше заняться перед сном».

— Нет, вы только посмотрите, что творится… — Альма продолжила свои экспрессивные излияния, и Гарри наконец обратил внимание на газету. Это была известная периодика Британии — «Ежедневный пророк». Гарри не впервые слышал о ней.

На передовице была крупная колдография человека, похожего на уличного бродягу — весь грязный, худой, с жиденькими серыми волосами на шаровидной голове. Он испуганно поглядывал на Гарри с раболепной улыбкой, оголяющей беличьи зубы. Над колдографией горел заголовок: «ПИТЕР ПЕТТИГРЮ ВСЕ ЕЩЁ НА СВОБОДЕ!»

Гарри начал читать статью (хотя далось ему это не без труда — языковой барьер всё же):

«Сегодня Министерство магии Великобритании сообщило, что Питер Петтигрю — опасный преступник, приговорённый к пожизненному заключению за пособничество Сами-Знаете-Кому и использование Непростительных заклятий, единственный, кто сумел сбежать из самой надёжной тюрьмы Азкабан за всё историю её существования — до сих пор не пойман. Расследование по этому делу всё ещё продолжается.

— Он же совершенно невменяемый был, этот Петтигрю, — сообщает нашему корреспонденту мистер Робинсон, главный смотритель неприступной крепости. — Шесть лет здесь из любого сделают овощ. А этот Петтигрю не шибко-то силён характером был. Говорю вам, самому ему такое дельце не провернуть.

— Мы делаем все возможное, чтобы найти Петтигрю, — заверил утром министр магии Корнелиус Фадж. — И призываем волшебное сообщество сохранять спокойствие. На его поимки брошены поисковые группы из различных стран и даже задействованы маггловские органы правопорядка. В целях безопасности также был выделен специальный отряд дементоров, направленный в школу чародейства и волшебства Хогвартс...»

У Гарри кровь застыла в жилах, когда он представил этих кошмарных существ в Хогвартсе — в школе, в которой учится его брат.

— …рядом с детьми! — разорялась Альма. Бруно охотно подхватил её протест. Что-что, а идти против системы они были горазды в любое время дня и ночи. — Такими же, как мы. Это же неслыханно! Как такое безумие могли допустить? — Далее последовало забористое испанское ругательство из арсенала любимой бабушки, не поддающееся переводу. — Нельзя это так просто оставить, мы сейчас же напишем громовещатель этой распустившейся бюрократическом машине, именуемой Министерством магии. Совсем шарики за ролики заехали у этих старых перечниц. Вы гляньте, до чего додумались! Roba da matti (с ит. «уму непостижимо»)! Нам, кстати, не помешала бы твоя помощь... Гарри?

— А? — Гарри поднял голову от газеты с растерянным видом.

— Говорю, делать с этим что-то надо. Мы собираемся отправить громовещатель, ты с нами?

— М-м… да, конечно, — рассеянно отозвался он, нахмурив брови.

Оба кузена уставились на Гарри с крайним подозрением — обычно он реагировал на всё происходящее с олимпийским спокойствием, даже когда, казалось, невозможно было остаться равнодушным.

— Что, ты так запросто согласен? — голосом, полным недоверия, переспросил Бруно.

Гарри кивнул с таким видом, мол, разве может быть иначе?

— Это же… дети. Я же не совсем бессердечный, — объяснил он свою заинтересованность. Кузены переглянулись. Между ними произошёл беззвучный разговор вроде: «А ты ему веришь?» — «Да никоим образом». Гарри пожал плечами и добавил: — Кроме того, вы же всё равно не отстанете.

Бруно одарил его контрольным подозрительным взглядом, и, подумав немного, ребята решили принять это объяснение.

Оставшись один, Гарри перечитал статью. По спине пробежали мурашки. Его брат был в Хогвартсе. Рядом с этими ужасными существами. Как преступник. И эти монстры высасывали из него всю надежду и радость. Представлять их рядом с собой было… жутко. Но представлять их рядом с братом было… невыносимо! Именно невыносимо, отчего хотелось бежать и кричать, и действовать. Себя ему было не жалко, он уже многое повидал, для него это как капля в море, но Мэттью-то… Мэттью был нормальным…

В груди зажегся огонёк — тот самый, который мог зажечь только его брат. Даже косвенным образом.

* * *

Они написали громовещатель, и Альма, злопыхая, забрала его домой, чтобы отправить со своей совой. Больше они ничего не могли сделать в данной ситуации. И как бы не ужасала Гарри вся эта ситуация, ему пришлось вернуться к учёбе.

Спустя несколько дней одним поздним вечером Гарри сидел в гостиной факультета за чтением учебника по алхимии. Все уже разошлись по спальням. И Гарри бы уже пора идти спать, но он не мог. Было время, в прошлом учебном году, когда у него день смешался с ночью, когда всё кругом размылось в одно сплошное пятно бессмысленных занятий и биологически необходимых действий — тогда он спал, где и когда придётся, боясь в очередной раз в своих «снах» уйти слишком далеко и не вернуться. Но это время стало кошмарным воспоминанием, впечатления сгладились, и он мог представить, что это было бесконечно давно и не с ним. И только одно могло заставить его почувствовать это снова — дементоры. Существа, рядом с которыми он вновь чувствовал эту безысходность, этот холодящий душу ужас. И он не мог перестать думать о том, как прямо сейчас они, быть может, вселяют тот же самый ужас в его брата. Он говорил себе, что это невозможно, этого не допустят, что за него есть кому постоять. Но ничего не помогало. Такого рода мысли не давали ему заснуть. Он ещё больше, чем обычно, налёг на учёбу, занимая каждый уголок мозга восприятием новой информации, и таким образом ему удавалось себя отвлечь.

Он оторвался от книги, чтобы сделать глоток остывшего уже чая, и вдруг заметил краем глаза знакомый силуэт в тёмном углу, от чего и подавился. Привидение наблюдало за ним, склонив голову.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Гарри, откашлявшись.

Мальчик пожал хрупкими плечиками и, пойманный на подглядывании, подплыл чуть ближе.

— Не думал, что увижу тебя снова, — сказал Гарри.

— Мы ещё не раз встретимся, — ответил мальчик, глянув на Гарри странным взглядом.

Не сказать, что Гарри обрадовался этому известию, но паниковать не стал — всё же было в странном, пугающем привидении нечто ещё, нечто… притягательное, некая загадка, должно быть.

— Тогда тебе нужно назвать своё имя, — сказал он недовольно.

— Я же сказал вчера, что у меня нет имени, — снова отмахнулся мальчик. Гарри удивлённо моргнул.

— Вчера? Мы виделись больше недели назад.

— Хм… — безразлично отозвался тот.

— Хорошо, — в конце концов согласился Гарри, откидываясь на спинку кресла, — тогда ты не против, если я дам тебе имя сам?

— Как хочешь, — равнодушно ответил мальчик, рассеянно оглядывая комнату.

Гарри окинул его взглядом — его безразличную физиономию, угнетённый вид и пустой взгляд — само воплощение трагичности.

— Я буду звать тебя Жиль(2), ты не против?

— Как хочешь, — почти нетерпеливо повторил тот. — Я помню эту комнату. Здесь в углу был огромный шкаф под самый потолок. Похожий на гроб. Когда мы играли в прядки, я часто в него прятался. Там всегда было пыльно, и я выдавал себя чиханием… — и снова в его взгляде появилась та невыразимая мука, от которой у наблюдающего сердце опускалось в пятки и кровь стыла в жилах одновременно. Он пробормотал, пряча глаза за длинными ресницами: — Ненавижу прятки.

И его голос вдруг выдал те же эмоции, что и взгляд. Гарри словно окатило ведром ледяной воды, он поёжился и обхватил себя руками. Мальчик замер и словно вновь обратился в камень.

Гарри сглотнул, пытаясь избавиться от ощущения неприятного комка в горле. Всё же интересно, кем был этот ребёнок и как он умер.

— А ты помнишь, как звали твоих родителей?

Мальчик, казалось, очнулся и переспросил недоуменно:

— Кого?.. — Можно было подумать, что это слово потеряло для него всякий смысл.

— Родителей.

Привидение смотрело на него некоторое время невыразительным взглядом, словно осмысливая вопрос.

— Не знаю… — наконец отозвался он и отвернулся. Затем вдруг коротко вздохнул и произнёс устало и словно бы с примесью осуждения: — Зачем ты задаёшь столько вопросов? — и снова он глянул в угол, где стоял шкаф из его воспоминаний, с таким страданием в потухших глазах, словно тот воплощал все его горести. Рассеянно кивнув, будто в ответ на свои мысли, он молча ушёл, просочившись сквозь дверь.

И либо у Гарри паранойя, либо его последнюю фразу следовало понимать в более общем смысле.

* * *

После этого Гарри стал встречать Жиля всё чаще и крайне неожиданным образом. Бывало, мимоходом сталкивался с ним в коридорах по дороге на занятия, как с рядовым учеником академии — тот невозмутимо плыл вперёд, ничего кругом не замечая.

Однажды они столкнулись нос к носу — Гарри опаздывал и, завернув за угол, наткнулся на маленькое привидение и прошёл бы сквозь него, если бы резко не затормозил — как и тот, впрочем, при этом ещё и отпрянув, что было нетипичной реакцией для призрака. Гарри уставился на него. Жиль посмотрел на него исподлобья и невозмутимо побрёл в обратном направлении. Гарри наблюдал за ним, пока тот не скрылся за поворотом.

Привидение, считающее себя живым человеком; привидение, избегающее столкновений и испытывающее проблемы с памятью; привидение, перебирающее ногами при движении и выходящее только через дверь, — всё это не вписывалось в рамки нормального поведения для призрака. Хотя... Гарри не был экспертом по природе этих... существ.

Другой раз у Гарри было занятие по истории магии. Профессор с помощью палочки проиллюстрировал сцену битвы между Тёмными и Светлыми магами семнадцатого столетия. Жиль преспокойно стоял в тёмном углу кабинета, недалеко от двери (закрытой, надо заметить), таким образом, что ученики сидели к нему спиной и не могли его видеть, но стоило бы хоть кому-нибудь повернуть немного голову... Гарри сидел за последней партой и заметил его по совершенной случайности. Вначале он удивлённо уставился на привидение, а затем оглядел студентов — не заметил ли его кто. Но все были поглощены представлением. Когда Гарри снова посмотрел в угол, того уже не было. Свет был приглушён, Гарри разве что не спал на ходу после бессонной ночи, поэтому он решил, что ему померещилось.

Но таким же образом он видел его в библиотеке в самое горячее время из всех. Тот флегматично разглядывал записи библиотекаря за её спиной — и никто не обращал на него внимания. Он исчез, стоило Гарри отвернуться. В большинстве случаев Жиль стоял где-нибудь в сторонке словно воображал себя частью интерьера наравне с торшером. Однажды Гарри углядел силуэт графа в библиотеке и хотел было поговорить с ним о Жиле, но когда подошёл, тот уже исчез, словно избегая его.

Гарри и не заметил, что вскоре стал ждать встречи с мальчиком, постоянно искал его взглядом, толком не отдавая себе отчёта в причинах этого.

Маленькое привидение вызвало в нём забытые уже ощущения — чувство симпатии и соучастия. Впервые за долгое время хотелось подойти, спросить, как дела, как ему живётся, чего хочется — и впервые действительно хотелось услышать ответ; подбодрить тёплым словом и погладить по головке. Ирония, но ничего из этого он не мог сделать — хотя бы потому, что мальчик был привидением, хоть и не совсем понимал это. Гарри не мог отделаться от ощущения, что знает его… или знал когда-то.

Он вскоре вспомнил, что действительно видел его прежде — в самом конце прошлого учебного года, будучи в астральном теле. Тогда маленькое привидение отвлекло его от созерцания потолка Трапезной и напомнило о графе и его книге. Гарри тогда не придал этому большого значения и вспомнил только теперь. Более того, ему отчего-то казалось, что он слышал и ощущал его присутствие и раньше, но не видел.

Но было нечто ещё, помимо этого. Будто он был ребёнком, с которым Гарри в детстве играл в одной песочнице. Он чувствовал некую близость с ним — родство душ, если можно так выразиться. Это притягивало, но с другой стороны эта завуалированная схожесть вселяла страх. Мальчик вселял страх. То, каким он был — разбитым на множество осколков, потерянным в собственных воспоминаниях, истерзанный неведомыми страданиями. Неприкаянная, безнадёжно блуждающая во тьме душа. Этот периодически проскальзывающий взгляд смертельного горя, которое эхом откликалось в душе Гарри и пронзало насквозь. Хотелось уйти от него и никогда не встречать. И в то же время подойти и обнять крепко-крепко.

* * *

— …гиппогриф — существо чрезвычайно гордое, поэтому при встрече с ним...

Практический урок магической экологии проходил, как обычно, в лесу «Эдем». Группа третьекурсников стояла на краю небольшой полянки и с придыханием наблюдала за величественным созданием на противоположной стороне. Рядом с беспокойным животным был Глен — помощник профессора. Он ласково гладил его по голове и что-то говорил успокаивающим голосом. Гиппогриф вёл себя как самая настоящая лошадь — махал головой, переступал с ноги на ногу, словно собираясь броситься бежать, но при этом у него были огромные крылья, которые ему не терпелось расправить и взмыть в воздух, и орлиная голова с мощным клювом, одного удара которого было достаточно, чтобы пробить человеку череп. Животное явно нервничало и то и дело фыркало на группку напуганных ребят.

Под конец занятия профессор предложила подойти поближе, но дети были достаточно напуганы своенравным созданием, а профессор Бразо выглядела так, словно была уверена в печальном исходе возможной встречи. Поэтому сразу по окончании занятия студентов как ветром сдуло. Когда и преподавательница ушла, Гарри двинулся в сторону Глена.

Завидев его приближение, существо насторожилось и уставилось на него внимательным орлиным взором. Гарри действовал согласно инструкции: он двигался медленно, осторожно, остановился в нескольких шагах от гордого существа и с почтением поклонился. Глянув на него свысока, тот несколько успокоился и поклонился в ответ. Гарри выдохнул и медленно протянул руку к его клюву. Животное с готовностью потянул к нему за лаской, словно большой котёнок. Глен глянул на него не без удивления.

— Ты понравился ей.

Гарри как завороженный гладил жёсткие перья необыкновенного существа и не мог оторвать от него глаз — он был необыкновенен. Тот слегка расправил крылья и чуть встряхнулся, как воробушек. Гарри с восхищением оглядел огромные крылья.

— Ей? — заторможенно сообразил он.

— Её зовут Венера, — ответил Глен, глядя на существо ласковым взглядом. — Мы с ней вместе с самого детства. Её раненная мать забрела к нам в лес много лет назад. Мы сами её вырастили. Она довольно своенравная.

Гарри отстранённо перебирал белые перья гиппогрифа. Ей явно нравилась ласка, она издавала звуки, похожие на клокотание голубя. Гарри не мог оторвать от неё взгляда. Такое мощное, грозное создание. И при этом свободное.

— Она может улететь куда угодно, почему она не улетает? — вдруг произнёс Гарри сдавленным голосом.

Глен посмотрел на него внимательным взглядом, медля с ответом.

— Это её дом. Куда ей лететь? И зачем? — Гарри промолчал, а Глен продолжал его разглядывать. — Даже не думай об этом, — в конце концов почти сурово сказал он.

— О чём ты? — рассеянно отозвался Гарри, не отрывая взгляда от животного.

— Только не говори, что не подумал только что о том, как бы оседлать кобылку и ускакать за горизонт в лучах закатного солнца.

Гарри нахмурился. Не сказать, что он отдавал себе отчёт в такого рода мыслях, но неясное желание было.

— Ну, у меня есть на то причины, разве нет? — флегматично заметил Гарри.

Глен вздохнул и неодобрительно покачал головой.

— Это не выход.

Гарри вновь почувствовал нарастающее отчаяние — ему надоело постоянно натыкаться на одну и ту же стену.

— А где выход? Я его не вижу.

Глен отвернулся.

— Ты увидишь. В своё время.

Но его голос звучал уже не так уверенно, как раньше, словно он осознавал, что для Гарри эти расплывчатые фразы были пустым звуком.

— Гарри, — осторожно начал Глен, — я понимаю, это тяжело. Но это важно — понять самого себя прежде, чем начать двигаться дальше.

Гарри вдруг вскинул голову и впился в него испытующим взглядом. Понял ли Глен самого себя? Получеловек, полуволшебник, полунимфа. Полунимфа, да к тому же мужчина — должно быть, все нимфы смеялись над ним за то, что он не такой, как они. Как и волшебники, впрочем, привыкшие под словом «нимфа» представлять нежных, лёгких, сладкоголосых созданий, а не крепких, высоких мужчин с серьёзным лицом и баритоном. Он не вписывался ни в какие рамки, ни в один из миров — он не был ни полноправным волшебником, ни лесной нимфой. И кем же он сам себя считал?

Ничего этого Гарри не сказал, но, вероятно, было в его взгляде что-то, отчего Глен понял его без слов. И конечно, те же вопросы роились и в его голове.

Он отвернулся, избегая его взгляда, и сказал:

— Разумеется, это нелегко. У кого-то уходят годы, у кого-то — полжизни. А некоторые живут с мыслью, что себя-то они не могут не знать, допуская при этом огромную ошибку.

Гарри только вздохнул на это. У него не было в запасе десятилетий. Он не мог ждать.

Волшебное существо смотрело на Гарри мудрым взглядом рыжих глаз.

* * *

Следующий выходной в доме Вазари выдался относительно спокойным. Мадам заперлась в своей комнате (она была «не в настроении» — очередной синоним её невменяемости), месье отсутствовал, как обычно. Опять приехала Альма, но в этот раз она была занята какой-то интеллектуальной работой. Гарри вместе с кузиной сидел в гостиной на первом этаже, каждый занимаясь своими делами. Гарри читал учебник, а Альма разбирала какой-то магический прибор с журналом «Юный изобретатель» в зубах.

На втором этаже послышался грохот и звук разбившегося стекла — к подобному за лето уже привыкли, поэтому никто не прореагировал. Но вскоре шум спустился вниз. В соседнем коридоре что-то бухнуло, и послышалось приглушённое чертыханье. Спустя мгновение дверь в комнату распахнулась и с цокающим звуком от порога и до стола образовалась дорожка из тёмных пятен. В дверном проёме нарисовался запыхавшийся, растрёпанный Бруно, который сразу кинулся по следам под стол с криком:

— Лови его!

Альма и Бруно обладали феноменальной способностью понимать друг друга без слов, поэтому Альма мгновенно сообразила, что к чему, и тоже нырнула под стол, столкнувшись с братом лбами. Гарри, как обычно, благоразумно отошёл в сторону, пока они ловили неуловимое нечто, которое, как стало понятно позже, было невидимой от ненароком протестированного зелья собакой. Комната была перевёрнута вверх дном в ходе погони — мебель опрокинута, со шкафа попадали книги, горшок с комнатным цветком упал на ковёр и разбился. В конце концов Бруно настиг беглеца под столом и от радости подскочил с криком «Поймал!» и, конечно, ударился о дно стола, выругавшись сквозь зубы на родном языке любимой бабули.

Стол вздрогнул, и завершающим звуком был звон разбитой фарфоровой статуэтки в тишине — той самой, что недавно подарила Гарри Альма — он часто брал её в руки и просто смотрел на неё какое-то время. Возможно, часами.

Гарри этот звук показался особенно звонким, он эхом отозвался в его голове и преследовал его весь вечер.

Бруно выбрался из-под стола, держа в руках чёрного, лохматого щенка-переростка — несуразное существо с длинными лапами, большими ушами и неравномерным шерстяным покровом — чем-то он походил на домового эльфа. Нечасто можно встретить некрасивых щенков, но назвать данный экземпляр прелестным можно было с большим трудом.

— В последнее время в него словно бес вселился, — заговорил Бруно, очищая лапы существа от сажи. — Знаю, дядя не очень жалует собак… — Это на самом деле было мягко сказано — он не любил животных почти так же люто, как магглов (возможно, не делая между ними больших различий). — …но я уже почти подыскал для малыша хозяина. Не смотри на меня так, сестрёнка, он вовсе не в доме живёт, а в сарае. Ума не приложу, как он сюда попал — должно быть, шёл по моему следу.

— Где ты только его взял? — Альма подошла и аккуратно почесала щенка за ушком. Тот сначала напуганно застыл, но потом даже лизнул её за палец.

— Я нашёл его две недели назад в деревне. На него было страшно взглянуть — грязный кровавый комок на дороге с подпалинами на шерсти, сломанной лапой и кучей ссадин — он едва дышал. Я принёс его сюда и залечил, как мог. Устроил ему местечко в сарае и велел Бадди приглядывать за ним и кормить, когда уехал на учёбу. Оттуда я привёз ещё лекарств. Он быстро поправляется. Я думал, он не выживет, но он оказался сильным малым, — он улыбнулся и погладил щенка по холке. — Теперь он считает себя достаточно здоровым, чтобы хулиганить в доме.

— Смотри мне, — с напускной суровостью сказала Альма, — это на твоей совести — если дядя увидит его здесь… — продолжать она не стала, так как все и так ярко представили перспективы. — Никакая трогательная история не поможет.

— Прости за статуэтку, Гарри, — Бруно виновато посмотрел на кузена. — Я сейчас унесу малыша и починю её.

Гарри рассеянно кивнул.

И действительно, Бруно вскоре принёс Гарри целую и невредимую статуэтку. Тот равнодушно повертел её в руках. Фарфор восстановил былую структуру, не осталось и трещины. Но он больше не чувствовал в ней ни капли чуда — он видел, как она раскололась пополам, а отзвук крушения до сих пор звенел в ушах. Небольшой кусок керамики, привезённый из чужой, далёкой страны — в нём таился символ. Символ его поисков и чаяний. И что-то треснуло внутри него, что не починишь Репаро, как этот кусок фарфора. Сорвалось и протяжно завыло, как скрипка в неумелых руках. На самом деле треснуло уже давно, но только теперь это прозвучало так оглушительно.

* * *

Перед отбытием обратно в академию Гарри уже по привычке зашёл на кухню выпить чаю.

Машинально налив кипятка в заварку из засушенных трав, он сел за стол и, только сделав глоток, заметил сидящую рядом Альму — в пижаме, лохматую и крайне недовольную. Задумчиво перемешивая какао в чашечке, она наблюдала за ним без особого удивления, уже привыкшая к его странностям. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Альма первая отвела взгляд и вздохнула.

— Послушай, я вот тут всё думаю… Не хочу, чтобы ты считал меня каким-то чудиком, но всё же скажу. Я всё вспоминаю, каким ты был при нашей первой встрече — ещё тогда, на твоём первом празднестве в этом доме, — ты, наверное, и не запомнил меня тогда. И смотрю на тебя теперь — мы не так часто видимся, но каждый раз я поражаюсь тебе, сложно вижу впервые... В плохом смысле, вообще-то. У меня такое ощущение, что с каждым разом ты словно бы становишься невесомее, прозрачней, будто иссыхаешь, блекнешь… даже не знаю, как ещё это назвать, — задумчиво сказала она. — Я боюсь за тебя. Правда, боюсь. Это, наверно, глупо прозвучит, но мне иногда кажется, что в следующий раз, когда я снова сюда приеду, вместо кузена увижу сгусток бесплотного, бесцветного тумана, а потом ты просто... растворишься.

Она внимательно следила за ним непривычно серьёзным взглядом и ждала его реакции. Гарри смотрел в ответ с бесстрастным выражением лица. Альма была впечатлительной фантазёркой — вот уж чего у этих двоих было не занимать, так это фантазии. Он не придал её словам особого значения и лишь сделал глоток чая. Альма сощурилась, а затем вздохнула и отвела взгляд. Глянув на сахарницу, она отстранённо заметила:

— Кстати, ты вместо сахара соль положил.

* * *

В академию Гарри прибыл вместе с кузеном.

— Разве ты не идёшь в гостиную? Скоро отбой, — обратился к нему Бруно, когда он завернул в сторону библиотеки.

— А? — Гарри очнулся и рассеянно огляделся — ноги сами повели его в другую сторону. — Ты прав, уже поздно.

Он вернулся к Бруно и двинулся дальше вместе с ним.

— Нет, ты, конечно, можешь идти куда пожелаешь, не то чтобы это было так важно... — бубнил Бруно.

Они повернули за угол. Гарри резко остановился — в конце коридора показался дымчатый силуэт. Гарри моргнул и тот сразу исчез.

— Ты видел? — обратился он к кузену. Бруно оглянулся на него с недоумением.

— Что?

— Ничего, показалось, — пробормотал Гарри и возобновил ходьбу. Помолчав немного, он обратился: — Бруно, ты довольно долго жил в замке, слышал ли ты что-нибудь о здешних привидениях?

— Конечно, — охотно отозвался тот. Нечасто Гарри становился инициатором разговора. Никогда, если быть точнее. — Если судить по всяким разным историям, которые ребята рассказывают друг другу, — их здесь не меньше десятка. Я лично видел троих — хотя не уверен, что третий не был одновременно и первым…

— Ты видел ребёнка в библиотеке?

— В библиотеке живёт только граф, как он сам говорил. Детей я не видел, но ходят разные истории про студентов и злобных преподавателей. Я слышал рассказ про Рыжего Жан-Жака, которого закрыли в подземелье шутки ради, а он там и задохся и с тех пор сидит там и ждёт своих обидчиков. Или же история про другого студента…

— Нет, не студент — маленький мальчик. Ему лет девять, если не меньше.

Бруно обернулся, удивлённый.

— Ребёнок? Ты уверен? Я впервые об этом слышу.

Гарри промолчал.

Неясная мысль навязчиво маячила на краю сознания.

* * *

Гарри проснулся внезапно, словно чем-то потревоженный. Проснулся без свойственной утру вялости в теле и туманной головы, да и не утро было вовсе за окном, а глубокая ночь. Он встал, походил по комнате, пытаясь понять, что послужило причиной его резкого пробуждения.

Отчего-то тревожно билось сердце. Он не знал, откуда это взялось, — на то не было никакой причины. Но именно тревога разбудила его. Она буквально зудела у него под кожей. Он огляделся — его соседи спали безмятежно, как и подобает спать детям.

Он зашёл в ванную, ополоснул лицо холодной водой и посмотрел на своё отражение в зеркале. Он уже давно себя так не разглядывал — казалось, что он уже не помнил, как точно выглядел. Человек в зеркале казался чужим и... отрешённым. Гарри окинул взглядом тёмные, рыжеватые волосы, лоб с этим дурацким шрамом, бледное как мел лицо, синеватые губы, большие и круглые как монета зелёные глаза с воспалёно-красными прожилками. Он будто бы не менялся с тех пор, как ему было девять, но всё же стал другим, это нельзя было не заметить.

Он вернулся в комнату и уселся на подоконник, уставившись на бездонное чёрное небо. Если бы это было маггловское кино, то небо бы символично плакало в тон его тревоге, капли дождя тревожно барабанили бы по подоконнику и вот-вот должен был бы загрохотать гром, а вспышка молнии осветить его серое лицо с залёгшей посередине лба беспокойной складкой. Но небо было спокойным и чёрным, облака скрывали звёзды.

Гарри же казалось, что он задыхается. Он приоткрыл форточку и высунул голову на улицу — холодный осенний ветер пробирал до костей, но лучше не стало. Он закрыл форточку только тогда, когда пальцы совсем околели. Он задышал глубоко и размеренно, закрыл глаза, пытаясь успокоиться.

Словно почувствовав что-то, он повернул голову и наткнулся взглядом на маленькое привидение. Он не испугался и даже не удивился, будто он ощутил его присутствие раньше, чем увидел, и это казалось правильным. Взгляд привидения был пустым и бездонным, как ночное небо, и был устремлён мимо него.

Гарри был слаб. Казалось, такая же бездонная дыра образовалась и у него внутри.

— Кто… ты? — отрывисто, почти беззвучно произнёс он. Мальчик не отвечал, безразлично смотрел куда-то поверх его плеча, словно не замечая. Потом его взгляд медленно сфокусировался на лице Гарри.

— Ты ведь знаешь, — невыразительно ответил он. И в этом ответе не было двусмысленности и недосказанности, потому что Гарри действительно знал. Это его и разбудило. Это не давало ему спокойно спать.

Выражение лица Жиля не изменилось, когда он обхватил себя руками и начал раскачиваться взад и вперёд, бормоча себе под нос:

— Трудами изнурён, хочу уснуть

Блаженный отдых обрести в постели…

Гарри медленно перевёл взгляд на свой сундук — там, в самом низу, были спрятаны в старой книге переводы, оригиналы которых лежали на красном бархате под стеклянной витриной. Написанные на редком диалекте рукой одного из старинных хозяев замка. Письма жены бедного герцога, которая покинула его ради своего рода, прихватив одного из мальчиков-близнецов, а другого оставив в замке.

— Но только лягу — вновь пускаюсь в путь

В своих мечтах, к одной и той же цели…

Гарри снова посмотрел на Жиля — на его невыразительный, постоянно что-то ищущий взгляд; бледное, бесформенное пятно, потерявшее индивидуальность и разум, безучастное к происходящему, зацикленное на одной-единственной мысли, которая стала всем, ради чего оно ведёт своё бессмысленное, наполненное горечью существование.

— И, не смыкая утомленных глаз,

Я вижу тьму, что и слепому зрима.

Бледная оболочка некогда живого человека, ставшего таким ещё до фактической смерти. И если он мог ещё что-то чувствовать, то это могло быть только вязкое, бесконечное отчаяние.

— Усердным взором сердца и ума

Во тьме тебя ищу, лишённый зренья.

Гарри знал это и раньше. Но не хотел признавать самому себе. Он знал, кем был маленький призрак. Он был мальчиком, о котором писали в письме. Одним из близнецов. Он был таким же, как Гарри.

— Мне от любви покоя не найти.

И днем и ночью — я всегда в пути.

И теперь Гарри станет таким же, как он.

__________________________

(1) Сонет № 27 У. Шекспира, в переводе С. Маршака.

(2) Жиль — так французы называют Пьеро — популярного театрального персонажа трагического образа.