A Single Whole (джен)

«Я хранил свою тайну так давно, я так сроднился и сжился с ней, что просто не в состоянии был вырвать её из своего сердца».

Ч. Диккенс, «Большие надежды»

«Вы хотите летать, но вы не можете просто так взять и полететь. Я сначала должен научить вас ходить».

И. Ялом, «Когда Ницше плакал»

Синеватая дымка рассеялась, и проявились очертания небольшой комнатки с детской кроваткой у окна, погружённой в уютный полумрак. Но Гарри не обратил на интерьер ни капли внимания. Дыхание перехватило в ту же секунду, как его взгляд наткнулся на фигурку малыша, сидящего на пёстром коврике у противоположной стены. Его окружало море игрушек, которые тот, впрочем, стойко игнорировал, крошечным кулачком сжимая карандаш и самозабвенно вырисовывая зигзаги на поверхности стены. Его угольно-чёрные вихры торчали во все стороны, будто он только отнял головку от подушки.

Волна жара окатила Гарри с ног до головы; он чувствовал, что весь пылает, как в огне, и вот-вот сгорит дотла. В ушах звенели колокольчики. О, он уже видел этого мальчугана раньше, и, как и прежде, в нём вновь поднялась горячая волна эмоций, забурливших, как раскалённая лава, сокрушающим потоком пронесшаяся по венам, растапливая ледяные айсберги по пути. Гарри словно в одночасье стал таким же, как трёхлетний малыш перед ним: не умеющий ещё чётко мыслить, понимать и не способный внятно выговаривать все буквы алфавита. Впрочем, он и внешне был два вершка от пола с пухлыми ручками, узенькими плечиками и огромной головой — как и подобает выглядеть трёхлетнему карапузу. Он нетвёрдо стоял на земле, но было это скорее ввиду его некрепких мышц ног, чем астральным происхождением, как обычно, поскольку выглядел он настолько плотным, что был почти как живой.

Он не мог не узнать прелестного малыша перед ним — узнал бы его в толпе и с закрытыми глазами. У него не было необходимости искать своим чувствам объяснения, давать имена и названия происходящему. Он просто был беспредельно счастлив и уверен, как никогда прежде, — это единственное, что ему было нужно в жизни. Ничто не могло поколебать его веру. Как все дети, ему не нужно было доказательств, чтобы верить безотчётно, упоённо. Он чувствовал маленького человечка перед ним так, будто знал его всю жизнь, будто между ними не было ни времени, ни пространства — они были просто двумя чистыми душами, накрепко связанными между собой и отчаянно тянущимися друг к другу.

Мальчуган тем временем глянул на своё творение со стороны и, вдруг найдя в нём что-то забавное, довольно захихикал. Гарри также глянул на шедевр, и он показался ему столь необыкновенным и занимательным, что он сам не заметил, как тоже начал смеяться — легко и весело, как никогда прежде. Малыш обернулся к нему — он его, несомненно, видел и слышал, — и в глазах его заплясали огоньки — Гарри был уверен, отражение его собственных.

— Вот и ты! — счастливо пропищал карапуз, остервенело замахав ему пухлой ручкой в знак приветствия, и резво, хоть и по-детски неловко, вскочил на ноги. — Ты плисол!

Он тоже видел его не впервые и узнал. Он помнил о нём. Он ждал его. Его пухлое личико засветилось при его появлении, как рождественская ёлка. Гарри улыбнулся настолько широко, что ему свело щёки. Казалось, он мог парить от необычайной лёгкости внутри, заполняющей его всего, как гелий — воздушный шар.

— Смотли, сто я для тебя сделаль! — воскликнул мальчуган и кинулся к полочке, достав оттуда кусок смятой массы, похожей на пластилин. Эта масса отдалённо напоминала человечка. Он поднёс это Гарри с чрезвычайно счастливым видом и принялся невнятно лопотать, пытаясь описать идею своего творчества. Гарри был в таком восторге от самой фигурки, от несвязной речи и сладкого голоска её творца, что захлопал в ладоши — маленькие детские ладошки с пухлыми неловкими пальчиками — и запрыгал.

Малыш засмеялся так звонко, так чисто, так весело, что Гарри не мог не заразиться. Он смеялся от его радостного смеха, от его путанного лепета, от неловких попыток объяснить слишком сложную для него мысль, от его уморительных гримасок; он смеялся от радости, от лёгкости, от того, что ощущал себя настолько... правильно, как никогда прежде. Всё происходящее было столь идеальным, столь сказочным, что ничего нельзя было ни убавить, ни прибавить. Та самая пустота внутри, которую он так остро ощущал, вдруг заполнилась, переполняя его до краёв, — он был на своём месте, именно там, где должен был быть. Рядом с нужным человеком, с единственным нужным.

Он мог провести так вечность.

И вечность стала бы одним мигом.

Упоение било через край, хотелось летать, кричать от счастья. Он чувствовал себя счастливейшим из смертных.

Как же хотел бы он умереть в этот самый момент! Самый прекрасный момент, после которого все другие моменты не имели смысла. Как бы хотел он остаться в этом сне навсегда. Почему же он не умер тогда? Почему не мог он умереть в тот самый миг?! Ни минутой позже, когда ещё путы гниения, разрушения не коснулись его души. До того, как весь свет мгновенно потух перед глазами.

Но он уже не раз убеждался, что родился не под своей звездой, а вероломная судьба-злодейка заприметила его ещё в глубоком детстве и с тех пор оттачивала на нём свои злобные приёмчики, играясь с ним, как кошка с мышкой. Она не впервой провернула с ним такой фортель и даже не во второй раз. Она даровала ему счастье, а потом била наотмашь — так, что искры из глаз, что кровь из носу; так, что он отлетал назад, как безвольный мешок картошки, и бился о стену.

Гарри вздрогнул и на время забыл, как дышать, когда почувствовал толчок, предупреждающий о возвращении обратно, — толчок, который мигом сдернул его с небес на твёрдую землю. Мир в то же мгновение рухнул у его ног бесформенной, бесцветной кучей — таким, впрочем, каким он был прежде.

Так, кажется, может обмирать только мгновенно повзрослевший ребёнок, перед которым с мира, полного чудес и прикрас, сдёрнули покрывало и оголили реальность — безразличную, безжалостную и несправедливую. Так и Гарри внезапно очнулся от своего восхитительного видения.

Мальчик перед ним тоже резко замолчал, и на его нежное личико нашла тень страха.

— Неть, не уходи, позалюста, — услышал Гарри жалобную мольбу, но уже словно через слои ваты. — Неть…

Гарри отчаянно хватался за воздух, как утопающий ищет опору, но тщетно. Он хотел закричать в отчаянии, но горло сдавил спазм. Он задыхался, словно придавленный толщей воды, отчаянно хватал ртом воздух, но не мог надышаться.

Приходил в себя Гарри тяжело и долго. Двоякие ощущения душили его: с одной стороны, его словно ударили обухом по голове, надели мешок на голову, привязали к булыжнику и бросили на дно Ледовитого океана, где его тут же начали пожирать подводные монстры. Хотелось рыдать, но у него не получалось, он только лихорадочно хватал ртом воздух. Сердце билось как зверёк, попавший в капкан и из последних сил пытающийся высвободиться. Его била крупная дрожь, прошиб холодный пот.

А с другой стороны — он только что был там! Рядом с ним! Он, хоть и на мгновение, получил то, что стало средоточием всей его жизни. Он знал, что со временем это премерзкое чувство уйдёт, а воспоминание о крошечной минуте счастья останется с ним, согревая и даря надежду, — он будет бережно хранить его за пазухой, и оно ещё долго будет согревать ему душу.

Но пока что было паршиво — эти кратковременные вспышки было так болезненно переносить. Он был заблудившимся в пустыне путником, умирающим от жажды, которому дали стакан воды. Он жадно его проглотил, смачивая саднящее горло прохладной жидкостью, — весь, без остатка. Но этого хватило лишь на то, чтобы ненадолго продлить ему жизнь, но не для того, чтобы дать то, что ему было нужно — насыщение.

А ведь это было уже не впервой — пора бы уже было привыкнуть, — но как привыкнуть к мукам разбитого сердца?! И хочется вновь вернуться на седьмое небо, но как невыносимо неотвратимое падение.

Он лежал в лихорадке до самого рассвета. Привёл его в чувство тихий полувздох-полувсхлип у самого уха. Гарри вздрогнул и мутным взглядом обвёл сумрачное помещение.

— Мсьё Гарри болен? — забормотал Бадди, глядя на Гарри огромными блестящими глазами, наполненными ужасом и состраданием. — Необходимо позвать хозяина…

— Нет-нет, — торопливо забормотал Гарри, садясь в кровати. Всё тело ужасно ломило, голова раскалывалась, его страшно мутило, а комната ходила ходуном. В попытке подняться он чуть не полетел с кровати вниз головой. Бадди кинулся ему помогать, но Гарри шарахнулся от него, бормоча: — Нет-нет, всё в порядке. Бадди, правда, не вздумай никого звать... Вот увидишь, мне вот-вот станет лучше. Ты только... только воды принеси, пожалуйста. И если несложно — набери горячей ванны, я что-то совсем замёрз...

Домовик, осчастливленный возможностью помочь больному известными и простыми для него способами, тут же принялся исполнять просьбы, а Гарри, выторговав отсрочку, попытался взять себя в руки. Болезненно морщась от алого рассветного света, он укутался с головой в одеяло. Он явственно слышал, как сердце громогласно выстукивало и отдавалось где-то в районе лба. В горле стоял ком. Его по-прежнему била сильная дрожь.

Спустя какое-то время стало чуть легче. Сердце прекратило свою бешеную скачку, и сознание несколько прояснялось. Всё ещё невыносимо трещала голова и пробивала дрожь, которую Гарри надеялся унять тёплой ванной.

За окном уже полностью рассвело. Гарри сполз с кровати, но, стоило ему подняться, ноги подкосились, как ватные, его повело, и он привалился к стенке. Какое-то время он сидел в углу в неудобной позе, собираясь с силами. Потом, схватившись за подоконник, поднялся вновь и, держась за стенку, на нетвёрдых ногах прошлёпал в уборную, где заботливым Бадди уже была заготовлена ароматная, пышущая жаром ванна. Гарри пересёк комнату и чуть ли не занырнул в ванну, не утруждая себя раздеванием, чего и не заметил.

Что-то постукивало под ухом. Гарри с некоторым трудом сфокусировал взгляд и увидел семейство жёлтых резиновых уточек, прибившихся к бортику ванны, — одна из них била оранжевым носиком по медной поверхности, другая хлопала крыльями, третья намывала резиновые перья, а четвёртая разглядывала Гарри чёрными глазками-бусинками и вертела головой, как любопытный пёс. Таким образом Бадди, очевидно, хотел его порадовать. Милый, сердобольный Бадди. Гарри отвернулся от игрушек, предназначенных развлекать младенцев в ванночке, и уставился в пространство перед собой, постепенно впадая в оцепенение.

Долго ли он так сидел или нет, Гарри не мог сказать. В какой-то момент он почувствовал, что вода стала холодной. Тогда он решил встать, чтобы включить горячий душ, но поскользнулся и плюхнулся обратно, ударившись одновременно всеми острыми углами своих чресл. Тупая боль в некотором роде отрезвила его. Снова установившись в сидячем положении, он задумчиво почесал ноющую коленку и машинально выдернул пробку из ванны. Поднявшись снова, уже с большим успехом, он включил горячую воду. Стало заметно теплее. Комната вскоре заполнилась тёплым паром, и сознание Гарри словно заволокло такой же непроглядной дымкой. Только ноги по-прежнему дрожали, как от перенапряжения, и ему пришлось облокотиться о стенку.

Неясный шум привёл его в чувство — или, скорее, неприятный холодок, пробежавшийся вдоль позвоночника. Повернувшись, сквозь клубы пара он разглядел два тёмных силуэта в дверях, что вначале привело его в замешательство. Постепенно до него дошло, что кузены пялятся на него, пока он принимает душ.

— Эй, — возмутился он почти машинально. — Нельзя ли оставить меня одного? Я ведь купаюсь.

Кузены выглядели обескураженными в край — а это, надо заметить, для них было очень несвойственно, поскольку они со своим выходящим за рамки мышлением всегда были готовы к разного рода нестандартным ситуациям, умели быстро на них реагировать, да и сами были горазды на экстравагантные выходки, порой шокирующие окружающих. Но вот вид одетого в пижаму и при этом принимающего душ кузена, казалось, поразил их до глубины души. Они озадаченно переглянулись, словно вопрошая друг у друга, а не привиделось ли им сие действо.

— Милый, — предельно осторожно, словно обращаясь к буйнопомешанному, начала Альма, — почему же ты не снял пижаму?

«Что? — возмутился Гарри мысленно. — О чём она говорит? Конечно же, я...» Он опустил взгляд и понял, что Альма была совершенно права. Какая невероятная глупость — лезть в душ, не сняв одежды! Это, право слово, истинное помешательство. «Но нельзя показывать, что я даже не заметил этого — это уже гарантирует билет в одиночную камеру психбольницы».

— А почему бы и нет? — невозмутимо ответил он. — У всех свои причуды.

Альма впилась в него пристальным взглядом. Будь на её месте кто-то другой, он, скорее всего, и слушать бы его не стал, а сразу вызвал бы колдомедика, но Альма была известна своей «оставьте-личности-её-индивидуальность» политикой, прощавшей людям их странности и даже отстаивающей их право на это, поэтому ей волей-неволей пришлось довольствоваться такой отговоркой — не могла же она пойти наперекор своим принципам!

— Почему ты не отвечал? — обеспокоенно спросил Бруно. — Я стучал и звал тебя.

— Душ шумит, — сухо бросил Гарри тоном, пресекающим дальнейшие расспросы. — И, если вы не против, я бы хотел закончить свои водные процедуры в одиночестве.

Кузены неуверенно помялись у входа, но, подгоняемые холодным взглядом Гарри, неохотно удалились. Тот же неторопливо выбрался из ванны, сразу почувствовав окутавший его холод. Мокрая пижама прилипла к телу, как искусственная кожа. Противно. Гарри оглядел себя.

«Возьми себя в руки, тряпка! Ты же не хочешь, чтобы эти двое налетели на тебя со своим гипертрофированным человеколюбием и неуёмным любопытством?»

* * *

Гарри действительно старался вести себя естественно и не подавать виду, что с ним что-то не так. Но кузены уже взяли его на крючок и теперь пристально за ним следили — по мере возможности, разумеется. Они тоже вели свою игру этого малого театра и делали вид, что поведение Гарри нисколько их не беспокоит, что они считают его вполне нормальным и вовсе не подозревают у него никаких психологических отклонений. Однако же невозможно было на заметить, что они постоянно оказывались рядом — вместе или порознь, в зависимости от обстоятельств — и всегда наблюдали за ним в сторонке.

Бруно буквально следил за ним в школе и, казалось, забросил все свои занятия и проекты ради этого. Часто он крайне подозрительно косился на Гарри и словно прикидывал в голове симптомы всех известных ему заболеваний — в том числе психических, — сопоставляя их с симптомами кузена. Порой Гарри даже замечал, как он украдкой достаёт блокнот из кармана и торопливо что-то туда записывает огрызком карандаша — фиксирует свои наблюдения, не иначе. Гарри, хоть и понимал это, совершенно не волновался. Он не сомневался, что надолго его легко-увлекаемого кузена не хватит — скоро ему самому надоест это занятие, и его затянут другие дела. Спасение всего человечества, например.

Несмотря на старания, всю последующую неделю Гарри ходил как пришибленный и словно витал в облаках. Он часто пропускал время ужина и засиживался в библиотеке в течение обеда, большую часть времени смотря в одну точку. На занятиях он не мог сосредоточиться и просто сидел, наблюдая за полётом пылинок в лучах света из окна. Однажды во время самостоятельной работы его сознание словно отключилось, и в какой-то момент он вдруг понял, что занятие кончилось, а он так и не написал ни строчки.

Когда Бруно принёс ему свёрток с едой, это в неком роде обескуражило Гарри — настолько, насколько это вообще было возможно в его отрешённом состоянии. Он не мог сразу определить, были его эмоции на этот счёт положительными или нет. Это просто казалось ему чем-то из ряда вон.

А произошло это так: Бруно ворвался в библиотеку, как ураганный порыв ветра, заставляя каждого в библиотеке вздрогнуть и обернуться, промчался к столу, где сидел Гарри, и кинул ему под нос свёрток, источающий аромат овощей, пряностей и свежей выпечки. Тот глянул на свёрток так, будто внутри была по меньшей мере вспоротая тушка мелкого зверька — всё ещё кровоточащая, — и поднял на кузена вопросительный взгляд. Бруно тряхнул головой и блеснул своей лучезарной улыбкой. Казалось, даже волосы у него зашевелились сами по себе от волнения. Вкрадчивым голосом он бросил словно отточенную фразу:

— Не знаю, какие там гениальные планы ты вынашиваешь в своей умной головке, но ты явно чересчур увлёкся: оба завтрака пропускаешь, на ужине едва ешь — ты не можешь питаться воздухом, тебе необходимо есть!

Гарри молча сверлил его пристальным взглядом, пытаясь понять, что именно вызывало неприятное шевеление где-то в глубине его естества: Бруно заметил, как плохо он питается, когда он и сам едва ли это замечал; Бруно беспокоился о его здоровье, он озаботился тем, чтобы собрать ему свёрток и принести ему. Бруно беспокоится о нём… Да в этом всё было неправильным! Таки тошнотворно-омерзительным! От этого он почти физически ощущал какие-то спазмы в некой неопределённой части тела. Но, поразмыслив об этом пару мгновений, Гарри не мог не признать, что в этом была его вина: он чересчур забылся и позволил сердобольному кузену подойти слишком близко. Необходимо было что-то с этим делать.

Гарри откинулся на спинку стула и уставился на кузена тяжёлым взглядом. Тот стушевался и начал нервно пританцовывать.

— Ты прав, — через какое-то время сказал Гарри сухо. — Столько дел и заданий, я ничего не успеваю. Но я не голодаю, просто не хочу тратить время на походы в общую столовую. И Бадди приносит мне еду.

Это не было полной ложью. Бадди в самом деле периодически появлялся в замке и преподносил Гарри горы своих кулинарных изысков. Иногда тот даже клевал фрукты и овощи. Но он не чувствовал аппетита — он, казалось, забыл чувство голода.

На лице Бруно отразилось невероятное облегчение.

— Davvero (с ит. «Действительно»)? — воскликнул он, плюхаясь на стул и ударяя ладонью по столу (библиотекарша вздрогнула и слегка вскрикнула от испуга, но, поняв, кем был столь злостный виновник шума, лишь скрипнула зубами и отвернулась, не желая в очередной раз вести безнадёжную борьбу с неугомонным нарушителем). — Слава Мерлину! А я так испугался, уже не знал, что и думать, — я-то в твоём возрасте за двоих ел! Честно-честно, я был немаленькой такой комплекции, Альма смеялась надо мной и говорила, что я так скоро в дверь перестану пролезать. Но потом это само прошло — организм сам знает, сколько ему нужно пищи! — щебетал кузен. — Просто нельзя забывать про движение — движение жизнь, знаешь ли. Кстати, я принёс тебе пирог с патокой — я его обожаю. Здесь он не такой, как yaya (с исп. «бабуля») делала, но тоже ничего — тебе нравится? Или, может, ты чего-то другого хочешь?

— Ты очень любезен, — ровно произнёс Гарри, — но в этом нет необходимости...

— Ой, а я тебе ничего мясного не принёс — я ж мяса не ем, — может, в следующий раз принести тебе какие-нибудь пирожки с ливером или печеночный пирог (гадость какая!), как думаешь? Тебе чего хотелось бы? Я в твоём возрасте думал, что могу жить на одних только десертах, а теперь мне вот хочется овощей и фруктов — жить без них не могу… да хотя бы салат какой-нибудь может сделать меня счастливым. А какое у тебя любимое блюдо?

Бруно замолчал и уставился на кузена в ожидании ответа. Гарри похлопал глазами — Бруно постоянно у него что-то выспрашивал, но никогда в действительности не ждал ответа. Молчание затягивалось.

— Эм-м, — протянул Гарри. — Не знаю...

Густые брови Бруно взлетели и спрятались под кудрявым чубчиком.

— Как так? Наверняка же есть что-то, от чего ты никогда не откажешься?

Гарри начало мутить от обилия гастрономических образов. Он бросил взгляд на часы за спиной кузена.

— Ага, наверное. Надо подумать. Кстати, завтрак уже закончился, мне нужно идти на занятие.

Он торопливо собрал свои вещи и скрылся от дотошного кузена.

Но сбежать этого разговора совсем ему не удалось. Обычно Бруно менял темы на раз-два, часто повторялся и забывал, о чем спрашивал минуту назад, но в этот раз он проявил нетипичную настойчивость, ворвавшись тем же вечером в гостиную его факультета (кто-то постоянно снабжал его новыми паролями — кто-то-не-Гарри) и вывалив на колени кузену целый пакет всевозможных сладостей и лакомств. А сам он плюхнулся на стул задом-наперёд, подвинув его к креслу Гарри, и, положив голову на сложенные на спинке стула руки, уставился на кузена в ожидании. Гарри чуть пошевелился, и цветастые шелестящие пачки и коробочки посыпались по разные стороны от него.

— Очень любезно с твоей сто… — забормотал он несколько растерянно. Но Бруно замахал руками, как вентилятор.

— Ни слова больше, просто ешь!

Гарри мгновение раздумывал, как отвертеться, но плюнул на это и покорно вытащил первый попавшийся мешочек, вскрыл его и начал жевать красное драже. Бруно засветился, как начищенный галлеон.

— Другое дело! Muy bien (с исп. «вот это я понимаю»)!

Неторопливо пережёвывая приторно-сладкое драже, Гарри принялся собирать остальные пачечки обратно в пакет. Бруно кинулся ему помогать и внезапно спросил:

— Ну а скажи, чем тебе нравится заниматься?

— А? — опешил Гарри.

— Любимый предмет, например?

Гарри недоумённо хлопал глазами, посмотрев на кузена так, будто он интересовался, какой его любимый игрок сборной Уругвая по маггловскому футболу.

— Э-э… алхимия? — ответил он не вполне уверенно.

— Так я и думал! Ну а хобби? — Гарри пожал плечами в ответ, откладывая вскрытую пачечку драже и весь пакет сладостей в сторону. — Но в плюй-камни ты же играешь? — Гарри медленно покачал головой. — Ну а в шахматы? — всё больше распалялся Бруно. Гарри ответил недоумённым взглядом, слово не вполне понимая, чего хочет от него кузен. — А животные? Какие животные тебе нравятся? Не хотел бы ты завести себе жабу или сову?

— Не думаю, — холодно отозвался Гарри, которому уже начал надоедать этот допрос.

— Коты очень милые, тебе так не кажется? Они так мило мурчат, когда их гладишь, как маленький трактор.

— Наверное.

— Давай у дяди попросим котика завести?

— Как хочешь.

— А играть на рояле тебе же нравится, да?

— Не очень.

— Но ведь ты играешь?!

— Иногда.

— Ну а… а… Ты же любишь читать, да?

— Наверное.

— И что тебе больше всего нравится? Романы, детективы или сказки, может?

Гарри пожал плечами. Он ощущал себя неуютно, будто его пытались запихнуть в тесную коробку.

— Учебники.

— Ты столько читаешь, не может быть, чтоб это всегда были учебники — это же жуть как скучно!

В этот момент Бруно прервал свой допрос и уставился на Гарри так, словно тот только что нарушил какой-нибудь незыблемый закон природы, который даже волшебники не могут нарушить.

— Но ведь… Это же… — поражённо лопотал он, а затем медленно встал и вышел из гостиной шаркающей походкой, сгорбившись и бормоча: — Это же неправильно… так ужасно неправильно.

«Чудак», — только и подумал Гарри, пожимая плечами и снова возвращаясь к учебнику.

* * *

Общие занятия по ясновидению были в некотором роде интересными, но довольно бесполезными для Гарри: профессор говорила о различных методах гадания и очень много времени уделяла снам и их толкованиям. Она рассказала о снах всё то, на что Гарри некогда потратил немало своего времени, — и почему он не познакомился с профессором ясновидения раньше? Смельчаки делились своими снами, и все вместе они обсуждали их значение — этим они могли заниматься весь урок напролёт. Гарри всегда нравились выводы профессора: они были довольно психологичными и выглядели правдоподобно. Он вновь пожалел, что практически не видит обычных снов, которые часто помогают разобраться в себе, если научиться их расшифровывать.

Когда на улице похолодало, занятия переместились с улицы в большую аудиторию в замке с прозрачным потолком. И наконец, вскоре после очередного бессмысленного Хэллоуина, профессор попросила Гарри задержаться и пригласила на чай после ужина. Тяжёлые ломки после встреч с братом, а также постоянное напоминание о его весьма возможной близкой смерти в лице Жиля усугубили подавленное состояние Гарри, поэтому он чувствовал нечто, похожее на радость, перед встречей с профессором ясновидения. Отдалённую радость.

Когда он вошёл, профессор сидела на коврике перед огромным распахнутым окном от пола до потолка, сложив руки на коленях и закрыв глаза. Она немного покачивалась взад и вперёд, и могло показаться, что она безмолвно молится. Откуда-то доносилась тихая мелодия, похожая на игру свирели, слегка пахло какими-то благовониями — всё вокруг источало волны спокойствия и умиротворения.

Переступив порог распахнувшейся для него двери, Гарри на мгновение замер, впечатлённый расслабленным, умиротворённым видом мадам, словно ничто в этом мире не было способно вывести её из себя — если бы не их памятный эксперимент в этом кабинете, Гарри бы не сомневался, что так оно и было. Он почувствовал лёгкий укол... зависти? — хотел бы и он чувствовать подобное умиротворение, что бы не происходило.

— Гарри, дорогой, — ласково обратилась профессор, немного повернув голову в его сторону. Её ласковый голос, наполненный нежностью, напомнил Гарри его приёмную мать и вместо того, чтобы смягчить, заставил внутренне напрячься. Профессор словно почувствовала это, но лишь грустно улыбнулась. — Проходи.

Гарри сделал несколько шагов к окну и остановился в нерешительности.

— Располагайся, где тебе будет удобно, — сказала профессор, неопределённо махнув рукой. Гарри огляделся. Он думал приземлиться рядом с мадам, но тогда пришлось бы сесть перед окном — а на дворе был уже давно не сентябрь, он и так чувствовал лёгкий озноб. Тогда он опустился на коврик прямо рядом с камином, в котором тихо потрескивали поленья.

Профессор молча сидела, подобрав под себя ноги — куча шалей, юбок, накидок укрывала её, как слой ваты, невозможно было разглядеть, где там прятались её конечности. Так они и сидели некоторое время. В какой-то момент бледная костлявая рука с вздувшимися венами вынырнула из облака тканей и из того же облака выудила длинную сигарету. Кончик сигареты самопроизвольно вспыхнул, и повалил дымок. Однако мадам не спешила подносить сигарету к тонким губам.

Гарри неотрывно наблюдал за тем, как невидимый огонёк постепенно, миллиметр за миллиметром, испепелял бумагу, пока не достиг пальцев мадам. Она глубоко вдохнула, задержала дыхание и медленно выдохнула. Затем, встрепенувшись, затушила окурок, улыбнулась, немного повернула голову в сторону Гарри и спросила спокойным тоном:

— Ну, как тебе здесь?

Гарри привычно растерялся — как понимать это «здесь»: в этой комнате, в этой школе, в этой стране? И ответил формальное, пустое «нормально». Профессор кивнула.

— Как ты себя чувствуешь?

И снова вопрос поставил Гарри в тупик — прямо сейчас или вообще?

— Ну, голова немного болит, — признался он рассеянно.

Мадам сделала непонятное движение губами, словно что-то пережёвывая или даже пробуя воздух на вкус, как бы странно это не звучало. Потом она засмеялась сухим, безрадостным смехом.

— Прости, я сама виновата. Каковы вопросы — таковы и ответы. — Она вздохнула. — Ты так напряжён. Честное слово, я прямо-таки не знаю, с какого боку к тебе подступить. — Сокрушённо качнув головой, она продолжила с озабоченным видом: — Но так дело не пойдёт, так мы ни к чему не придём. Нам нужно ослабить твою внутреннюю защиту — никто не нападает на тебя сейчас, Гарри, никто не желает тебе зла. Но при этом ты покрыт таким плотным защитным панцирем, словно ты на поле боя и кругом одни враги. Ты настолько заперт внутри самого себя, что я нахожу почти невозможным достучаться до тебя — до тебя истинного. До твоей сущности. Что бы я ни говорила, каждая моя фраза отскакивает от твоей брони как мячик. — Она часто делала паузы, после каждого предложения, словно ей необходимо было всё обдумать, прежде чем произнести. — Ты не доверяешь мне, ведь так?

Гарри неопределённо пожал плечами. Мадам продолжала:

— Я это понимаю, это естественные психологические реакции — у кого-то сильнее, у кого-то слабее. Но для того, чтобы понять и помочь тебе, нам необходимо добраться до истинных твоих чувств. Тебе придётся снять эту защиту и позволить мне познакомиться с настоящим Гарри.

«Настоящим Гарри», — эта фраза странно уколола Гарри. Хотел бы и он с ним познакомиться.

Мадам молчала, обдумывая дальнейшие слова. Гарри тоже думал о том, что мог сказать профессору, но в голове был туман — не было ни одной ясной мысли.

— Понимаешь ли, мой дорогой друг, — вздохнув, сказала мадам сокровенным тоном, пододвигаясь к нему ближе, — здесь и сейчас мы двое не ученик и учитель, не старший и младший, не руководитель и подчинённый, не нуждающийся и просящий — мы здесь на равных, две разных личности, объединённые единой целью…

Мадам внезапно оборвала свою речь, вся подобралась, напряглась, и лицо её приняло озабоченное выражение. Казалось, она к чему-то прислушивалась.

— Ты слышишь это? — напряжённым шёпотом обратилась она к Гарри, словно боясь кого-то спугнуть. Внезапно она резво подскочила и, как ворона, подлетела к окну, внимательно прислушиваясь к чему-то. — Она здесь, ты её видишь? — так же шёпотом спросила она обескураженного Гарри. Он огляделся.

— Кого? Я никого не вижу.

Мадам молча вслушивалась некоторое время, вертя головой так и сяк.

— Ох уж эта птица, — сокрушённо пробормотала она уже нормальным голосом, возвращаясь на место, — повадилась тут недавно воровать мои цукаты — а ведь быстрая, как молния! Но ничего, когда-нибудь я её поймаю. А о чём, бишь, я говорила? Кхм, так вот… — Мгновение — и мадам вновь приобрела прежний расслабленно-ленивый вид и продолжила как ни в чём не бывало: — Я вижу в тебе равного себе — я не знаю, как выглядишь ты — блондин или брюнет? — но я вижу твою взрослую мудрость, глубокий ум и тонко чувствующую душу. Ты взрослый для меня — не менее зрелый, чем любой преподаватель этой школы. Я буду предельно честна с тобой во всём, я поделюсь с тобой всем, что знаю.

Гарри молча слушал и внимал. Он не мог сказать, что пришёл в эту комнату с какими-то представлениями о том, что здесь будет происходить и что от него требуется. Он был как чистый лист и готов был пойти на всё что угодно — готов переступать через себя, ломать привычный образ мысли и всякие стереотипы.

— Гарри… — снова начала мадам и, вновь пожевав воздух в задумчивости, вздохнула. — Вопреки впечатлению, которое я, возможно, произвожу, я не могу читать мысли. Тебе придётся разговаривать со мной. Не бойся спорить со мной, если ты не согласен, не бойся переспрашивать, если тебе что-то не ясно. Тебе придётся быть предельно искренним со мной, говорить мне обо всём, что приходит тебе в голову — даже самое, на твой взгляд, незначительное.

— Хорошо, — почти на автомате согласился Гарри. Эта покорность заставила мадам в очередной раз нахмуриться.

— Хорошо? Тогда скажи мне, что ты думаешь по этому поводу. Согласен ли ты со мной или считаешь, что я не права? У тебя есть что добавить?

Гарри подумал немного.

— Да, пожалуй, я с вами согласен. — Мадам ждала продолжения, и Гарри честно попытался дать пояснение, но не нашёл нужной мысли — он действительно был согласен с каждым её словом и не мог бы и сам сказать лучше, и всё тут — чего уж дальше распотякивать? — Я правда очень закрыт, — неловко закончил он, лишь бы сказать хоть что-то.

Мадам покачала головой и вздохнула — возможно, ответ показался ей неискренним.

— Скажи, что мешать тебе сейчас открыться передо мной?

Гарри посмотрел на профессора, как олень на дороге, на которого внезапно нацелился слепящий свет фар автомобиля.

— Э-э… что-то мешает, я это чувствую — буквально физически ощущаю этот барьер, — медленно проговорил он, заставляя себя сосредоточиться. — Он блокирует мои мысли и… я не знаю, что сказать. Но я хочу… хочу довериться вам.

Мадам кивнула.

— Давай представим, что это стена. Из чего она сделана?

Гарри недоумённо поморгал.

— Э-э… из бетона?

— Хорошо. Не бойся использовать своё воображение — оно подскажет тебе правильный ответ. Если ты не можешь подобрать правильные слова, то, возможно, визуальные образы сработают лучше. Закрой глаза и попробуй расслабиться. Скажи мне, какого цвета эта стена?

Со вздохом Гарри закрыл глаза и отдался фантазии, стараясь игнорировать ощущение неловкости.

— Серого.

— Она новая, чистая, без изъянов?

— Нет, она старая, дряхлая, исписана всякими рисунками, штукатурка местами отпала, на ней много трещин.

— Она высокая? Рядом с ней что-то есть?

— Она очень высокая, как дамба, и нет ничего, с помощью чего я бы мог на неё забраться.

— Мог бы ты, положим, взлететь на неё?

— Нет. Я не умею летать. Кажется, я бы даже прыгнуть не смог бы — что-то сильно придавливает меня к земле…

Гарри тяжело сглотнул и открыл глаза, неуютно заёрзав на месте. Его мутило и хотелось уйти.

Мадам криво улыбнулась, словно почувствовав его крайний дискомфорт, и сказала:

— Я не хочу давить на тебя и рушить твои стены отбойным молотком — слишком много шума и сора. Тебе нужно будет подумать об этом в одиночестве и понять истоки сопротивления. Но нам надо действовать заодно. Не врозь — заодно, — настойчиво акцентировала она, строго сведя брови на переносице. — Подумай, почему тебе так тяжело делиться с людьми своими мыслями и что мешает тебе быть откровенным, а затем мы вместе обсудим это.

— Хорошо.

— А теперь почему бы нам не посидеть в тишине и не насладиться прекрасным вечером? О, этот бархатный осенний воздух… Чувствуй себя как дома. Я бы хотела, чтобы ты освоился здесь. Можешь осмотреться, а если захочешь — можешь пойти в свою комнату в любой момент.

— Спасибо.

Мадам опустила голову и словно бы перестала существовать.

Гарри, не зная, что предпринять, огляделся по сторонам. Кругом было огромное множество всякого барахла, и он не решился бы назвать предназначение и половины из этого. Но огромный стеллаж, от пола до потолка заваленный книгами, сомнения в себе не вызывал. Он был островком незыблемости и опорой в бушующем море жизни. Гарри кинул неуверенный взгляд на преподавателя и принялся изучать разномастные фолианты.

Здесь было множество книг с весьма неординарными названиями — одни выглядели сравнительно новыми, другие чуть не рассыпались в руках. Разумеется, добрая часть их была посвящена всевозможным алогичным наукам, но были также книги по алхимии и травологии, трансфигурации и чарам. Через некоторое время он выбрал несколько любопытных названий, которые могли бы пригодиться ему в его начинаниях, и, поддаваясь желанию унести их в свою норку для дальнейшего изучения, ушёл в свою комнату, поблагодарив профессора и попрощавшись. Она вздрогнула, когда к ней обратились, словно только проснувшись, и сказала рассеянным голосом:

— Конечно-конечно, дорогой, бери всё, что пожелаешь. Только давай договоримся — поменьше всяких «спасибо», «пожалуйста», «не могли бы вы», «извините», — по мне, эти условности только отдаляют людей. И столько времени отнимают, согласись? И называй меня мадам Симони. Ах да, приходи, как только пожелаешь, вечерами я обычно всегда здесь.

* * *

Гарри поднялся в кабинет профессора Симони на следующий же день. Та встретила его без тени удивления — лишь ласково улыбнулась.

— Ну как настрой сегодня, дорогуша?

Гарри вроде как был рад началу их совместной работы, но что-то внутри сдерживало его от настоящей радости и… надежды. Возможно, ворох других неоправданных ожиданий? Он по-прежнему был весьма подавлен. Гарри глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

— По-прежнему, мадам.

Профессор понимающе кивнула.

— Идём-ка со мной, я хочу тебе кое-что показать, — сказала она и уверенным шагом прошла вглубь кабинета. Там за стеллажом была узенькая деревянная дверца с железными запорами. Мадам открыла дверцу и ловко юркнула в темноту. Вскоре из кончика её палочки вырвался огонёк и завис над её головой, и Гарри увидел, что это была чрезвычайно узкая каменная винтовая лестница, ведущая только вверх.

— Идём, — мягко велела мадам. — Береги голову и внимательно смотри под ноги.

Ступеньки с самой широкой стороны были столь узкие, что даже нога Гарри полностью на них не помещалась, а шершавые стенки часто царапали плечи. Хотелось скорее выбраться из замкнутого пространства. Глянув вниз, Гарри подумал, что если здесь споткнуться и упасть, то костей не соберёшь. Они остановились передохнуть на небольшом пятачке у закрытой двери.

— Здесь моя спальня, но нам надо выше, — объяснила мадам.

Казалось, подъём был бесконечным, начала кружиться голова. Иногда по пути попадались маленькие выемки в стене, закрытые железной решеткой, в одной из которых Гарри увидел гнездышко с двумя крошечными птичьими яйцами в ворохе веток.

Достигнув конца лестницы, они уткнулись в дверь, аналогичную двум предыдущим. Мадам достала из-под шалей связку ключей и безошибочно нашла замочную скважину. Раздался скрип, дверь отворилась, и Гарри сразу почувствовал порыв холодного ветра. Они вышли на небольшую площадку под открытым небом. По краям был довольно высокий стальной парапет в причудливых завитках.

Гарри подошёл ближе к краю и огляделся — это была чуть ли не самая высокая башня замка, дающая возможность увидеть всю панораму местности целиком: окружающие замок леса, поляны, горы и тянущуюся синей змейкой речку, то пропадающую, то снова появляющуюся вдалеке. Вид был довольно захватывающим.

Гарри глянул вниз: прямо под ними был обрыв, и неподалёку протекала речка — было довольно странно смотреть на знакомую местность с такого непривычного ракурса. Студенты неспешно фланировали туда-сюда от замка к реке, в сад, на игровое поле и обратно. Они казались совсем крошечными, что можно было притвориться, что их и вовсе здесь не было. Гарри тихо вздохнул и перевёл взгляд на горизонт — за горы и за поля.

— И как тебе? — с любопытством спросила мадам.

— Красиво, — довольно сухо отозвался Гарри и покосился на мадам — что ей было за дело до этой красоты, которую она не видела? Мадам словно прочла его мысли, и, усмехнувшись, с упрёком сказала:

— Гарри-Гарри, уж не воображаешь ли ты среди прочих, что я слепа и ничегошеньки не вижу из всего этого великолепия? Вовсе нет, дорогой. Все эти люди, жалеющие меня, — их впору самих пожалеть. Глаза человеческие, Гарри, весьма ненадёжный орган — как часто они нас обманывают и как часто мы полагаемся на них целиком, забывая о других наших рецепторах! Увы, ведь зачастую те другие дают нам гораздо более правдивую информацию о мире, чем наше зрение. — Она замолчала. — Закрой-ка глаза, дорогой. Закрыл? Что ты слышишь?

Гарри повиновался и прислушался.

— Ветер свистит в ушах, — заговорил он неторопливо, — шумит речка, лес гудит. И ученики кричат и смеются. — Даже сюда вполне отчётливо доносились их болтовня и весёлый смех.

Мадам кивнула.

— Неплохо. Рассказать, что слышу я? Слышу щелканье ножниц садовника в саду, журчание фонтана, нежный шепот влюбленных — ох уж эта первая любовь, нестерпимо сладкая и нежная! — слышу треск сучьев в лесу, весёлое пение нимф, сопение гиппогрифа, щиплющего травку на лугу, хлопанье крыльев птиц, жужжание пчёл в улье и капанье мёда и бесчисленное множество других необыкновенных звуков.

Гарри посмотрел на мадам, недоверчиво сощурившись. Она вдруг засмеялась.

— Ты не веришь мне? Ну сам рассуди, какой смысл мне врать? Ты, конечно, можешь счесть меня сумасшедшей, вообразившей, что слышит всё это. Но каких только чудес и странностей не бывает в этом загадочном мире — кому, как не тебе, это знать! Во всяком случае, я люблю это место необыкновенно — здесь даже воздух отличается — как же свободно здесь дышится! Не находишь? Ты словно на краю мира…

— Да, — глухо отозвался Гарри, устремив взгляд вдаль. На краю мира — это очень точное выражение. Сильный ветер трепал его волосы, гладил спину и словно ласково подталкивал к этому краю.

— Чувствуешь себя свободным, как птица… — словно сама себе тихо сказала мадам.

Они постояли так некоторое время, не двигаясь, дыша полной грудью. Гарри понимал, что делала мадам — она давала ему время привыкнуть к ней. Мадам подошла к парапету. Достав палочку, она наколдовала несколько подушечек и опустилась на одну из них, подставляя лицо заходящему солнцу и ветру. Помедлив, Гарри сел неподалёку.

— Что ты думаешь о смерти? — внезапно спросила мадам. Гарри обернулся.

— В каком смысле?

— Думал ли ты когда-нибудь о смерти?

Гарри нахмурился, задумавшись, и в конце концов сказал:

— Да. Очень часто. Особенно в детстве.

— А сейчас?

Гарри долго раздумывал над ответом.

— Иногда мне кажется, что я дряхлый старик, — начал он медленно, слова давались ему непросто, приходилось буквально выдавливать их из себя, — повидавший всё и ничего не ожидающий от жизни, которому только скорее дождаться бы конца. Но я не хочу смерти. Просто иногда я чувствую, что слишком устал… от всего и нет больше сил бороться.

Гарри прерывисто выдохнул. Он был искренен, и быть искренним оказалось не таким уж невозможным, как он полагал.

— Понимаю, — тихо отозвалась мадам. — На самом деле очень многие чувствуют подобное время от времени.

— И вы тоже? — обернулся к ней Гарри.

— И со мной было раньше — особенно по молодости. В молодости мы все чего-то ищем, вечно в погоне за чем-то — чем-то, чего не хватает нам для счастья, и нам кажется, что мы непременно нуждаемся в этом, иначе жизнь будет пустой и бессмысленной. Но никак мы не хотим понять, что у нас уже всё есть для счастья. Мы мчимся, как ненормальные, по этой дороге, ведущей к мечте, с мыслью, что только в конце пути мы заживём полной жизнью, и не понимаем, что дорога эта — и есть жизнь. Такова она, как нам хотелось бы, или нет, но она всё же прекрасна… и она проходит.

Гарри на это лишь кратко кивнул. Эта идея не была новой для него. Помнится даже, старый садовник месье Филлип говорил о том же — якобы необходимо больше ценить то, что имеешь, а не гнаться за химерами. Но эта философия нисколько не облегчала жизни Гарри. Возможно, от того, что он понимал её умом, но не мог принять душой? Возможно, ему нужно было ещё над этим поработать?

Мадам вдруг усмехнулась, вспомнив что-то, и начала читать стих:

— В моей душе покоя нет:

Весь день я жду кого-то.

Без сна встречаю я рассвет,

И все из-за кого-то.

Со мною нет кого-то,

Ах, где найти кого-то?

Могу весь мир я обойти,

Чтобы найти кого-то.

Чтобы найти кого-то,

Могу весь мир я обойти...

О вы, хранящие любовь

Неведомые силы!

Пусть невредим вернется вновь

Ко мне мой кто-то милый.

Но нет со мной кого-то,

Мне грустно отчего-то.

Клянусь, я все бы отдала

На свете за кого-то!

На свете за кого-то,

Клянусь, я все бы отдала...(1)

Гарри задрожал — от ледяного ветра или от внушительного, проникающего насквозь голоса мадам. Ледяной комок подкатил к горлу и застрял.

«Но нет со мной кого-то,

Мне грустно отчего-то.

Клянусь, я все бы отдала

На свете за кого-то!» — отдавались в голове пронзительные слова. Сердце застучало набатом.

«Клянусь, я все бы отдала... я все бы отдала».

Гарри тяжело сглотнул, зажмурился и до боли уткнулся лбом в железные завитки портика.

Вдруг раздался смешок мадам, и она продолжила:

— Но с другой стороны, наши мечты и стремления — неотъемлемая часть нашей сущности. Без них человек никогда бы не был полон. Часто они заставляют нас страдать, а страдания — такие же естественные и необходимые для человека чувства, как и радость. Нет в них ничего отвратительного, наша боль учит нас, закаляет и меняет наши взгляды, она делает нас такими, какие мы есть. Но как говорил один известный литературный герой, печали созданы не для животных, а для людей, но только если люди чересчур печалятся, то превращаются в животных (2). Так всё неоднозначно.

Опять они помолчали. Мадам напевала какую-то мелодию. Гарри чувствовал, что ему нужно что-то сказать, но не мог. В голове было пусто, а в горле будто комок застрял, мешающий говорить. Мадам вновь заговорила:

— Я хочу поделиться с тобой этим необыкновенным чувством. Чтобы и ты тоже ощутил ту свободу, какую чувствую здесь я. Я хочу, чтоб ты начал говорить — чтобы ты обрёл свой голос. Чтобы ты научился выражать себя и делить свои переживания с миром — тебе станет от этого легче, я обещаю. Ты как закупоренный сосуд — копишь всё это в себе, а на деле оно оказывается ядом и снедает тебя изнутри. Но долго это не может длиться — очень скоро сосуд треснет. И кто знает, чем это обернётся для окружающих, не говоря уже о самом сосуде. К сожалению, Гарри, никто не может дать тебе готовых ответов на мучающие тебя вопросы — тебе придётся найти их самому. Потому что они скрыты внутри тебя самого — тебе нужно их услышать. Боюсь, тебе надо ещё побороться. Обещаю, награда стоит того.

Гарри закрыл глаза на мгновение. Набрав в лёгкие побольше воздуха, он твёрдо ответил:

— Я готов, мадам. Полностью готов.

* * *

Ответ на вопрос мадам — отчего ему так тяжело делиться с людьми своими мыслями и что мешает ему быть откровенным — нашёлся очень быстро. Скрытность стала частью его личности, въелась под кожу, всосалась в кровь и теперь циркулировала по всему организму. Всякие попытки Гарри на откровенность были для него всё равно что оторвать от себя кусок мяса голыми руками. Раскрыться, разоткровенничаться перед человеком, которого видишь чуть ли не второй раз в жизни, — кому было бы просто? Но так уж часто что-то давалось просто в жизни Гарри? Не так уж был обласкан он судьбой, чтобы бояться трудностей. Переступить через себя, наступить себе на горло? Это занятие стало повседневной рутиной. Горькая пилюля, которую он принимал каждый день, чтобы жить. Увеличить дозу — будет горче, но авось продлит его жизнь. Безрадостную, пустую жизнь.

Он довольно сухо и сжато изложил эту мысль мадам на следующем занятии. Она понимающе кивнула.

— Непросто заново научиться доверять людям, даже если очень захотеть. Но мы будем над этим работать. Полагаю, тебе нужно какое-то время.

Они помолчали, и затем мадам спросила:

— Гарри, скажи, для чего ты вошёл в эту дверь?

— Для чего? — недоумённо переспросил Гарри. Этот простой вопрос привёл его в замешательство. Мадам кивнула.

— Нам необходимо определить рамки нашей работы. Что бы ты хотел получить по окончании нашей работы?

Гарри погрузился в глубокие раздумья. Он неуверенно начал:

— Я бы хотел научиться контролировать свою силу… Обратить её себе в пользу или, по меньшей мере, не допустить, чтобы она меня доконала.

Мадам понимающе кивнула.

— Давай проведём небольшой эксперимент: закрой глаза и представь, что мы уже добились этой цели. Представь, все твои способности под твоим полным контролем — не бойся вообразить самый идеальный расклад. Куда ты их направишь, как используешь? Что изменится?

Гарри подчинился. Представлять подобное было странно и отчего-то казалось… маловероятным. Но он отбросил лишние сомнения и попробовал раствориться в фантазии.

Он — астральный путешественник. В любой момент он может закрыть глаза и отправиться в любой уголок мира, в любое время. Он, конечно, сразу кидается к брату. Он стоит в Хогвартсе, в величественном старинном замке. Брат стоит рядом с ним, он поворачивается к нему, смотрит на него, улыбается ему… Он рад его видеть, он рассказывает ему о своей жизни, делится своими увлечениями, спрашивает советы, просит помощи…

Гарри нахмурился. Он чувствовал необыкновенный прилив радости, тепла от фантазии, но что-то было не так. Было в ней что-то неправильное. Какой-то звоночек тихо, но назойливо пищал над ухом. Гарри сосредоточился.

Он ходит за Мэттью тенью, наблюдает за тем, как он ест, спит, играет с друзьями в квиддич — он летает просто виртуозно! — слушает его разговоры с друзьями, учителями, родителями… Он советует ему, как правильно поступить в той или иной ситуации, поддерживает его в трудную минуту. Он всегда рядом, они всегда вместе. Мэтт приветлив с ним, он улыбается ему, он любит его… Но Гарри — лишь астральная проекция, никто из окружающих не видит его, кроме брата.

Чувство чего-то неправильного усилилось. Гарри распахнул глаза, комок встал в горле. Поднявшись, он начал расхаживать по комнате, раздумывая о том, почему он не чувствует полного удовлетворения от фантазии — от того лишь, что она не реальна? Или он сомневался, что она может когда-нибудь стать реальной? Или… возможно, потому, что астральное тело Гарри — не то же самое, что сам Гарри. Встретиться с братом с помощью астральной проекции было замечательно, но этот вариант подходил только как замена реальной встречи. Это не было пределом его мечтаний. Он не мог следовать за братом тенью всю жизни. Ему нужно быть там самому. В своём теле.

— Так что, — подтолкнула его мадам, — что ты видишь? Что изменилось?

— Ничего, — мрачно ответил Гарри. — Меня не устраивает результат.

Мадам задумчиво хмыкнула и нахмурилась.

— Тогда, возможно, — в конце концов тихо сказала она, — ты не совсем правильно обозначил цель?

Гарри плюхнулся обратно на пол и обхватил голову руками в отчаянии. Он опять наткнулся на ту же стену. Встретиться с братом было единственным выходом. Единственным, который он видел. Но даже в волшебном мире он был невозможным, Гарри был скован по рукам и ногам. Даже мадам Симони не могла ему в этом помочь. Он знал это с самого начала. Когда он обратился к ней, он и не думал о том, что она сможет помочь ему бежать в Англию. Он обратился к ней для того, чтобы она подсказала… помогла найти другой способ… другой способ решения его проблемы. Ведь должен быть другой способ? Должно быть что-то ещё?

— Я бы хотел… — начал он с трудом, — я хотел бы навести порядок в своей голове… Я запутался. Я не знаю, зачем я здесь, я не знаю, чего я хочу… — в его голосе проскользнули отчаянные нотки.

Мадам с сочувствием улыбнулась.

— Как я тебя понимаю, Гарри, — больше, чем ты думаешь. Я слишком хорошо знаю это чувство. Поэтому ты пришёл ко мне, поэтому я тебя приняла. Ты запутался, ты устал чувствовать то, чему не можешь дать объяснения и чему не можешь найти причину. Ты пришёл ко мне, чтобы я помогла тебе разобраться в себе. Понять, что тебе действительно нужно. Я долго училась понимать себя и поэтому могу помочь тебе понять себя.

Гарри посмотрел на мадам глазами, полными отчаяния. Что-то протяжно заныло в груди, отзываясь на её слова. Мадам продолжала:

— Сила волшебника неразрывна с его чувствами и эмоциями, помнишь? Когда ребёнок взрывает вазу, мы знаем, что причиной является злость или раздражение. Твою силу также питает некое чувство. Некое очень глубокое и сильное чувство — его нам и нужно выявить и научиться с ним работать. Для этого нам нужно начать с самых основ, с самой сути: чтобы понять и контролировать свою силу, тебе нужно научиться понимать и контролировать самого себя.

Гарри прерывисто выдохнул. Он весь дрожал. Мадам была права. Её слова попадали в самую цель. Гарри думал, что пришёл к ней за тем, чтобы она научила его контролировать его силы. Он хотел этого, он нуждался в этом. Но это была не единственная причина. Он был растерян, подавлен, он был разбит — ему была необходима помощь. Он нуждался в том, кто мог помочь ему разобраться в себе. Помочь понять самого себя.

— Я… готов, — надтреснутым голосом отозвался он.

— Гарри... Знаю, многие, а особенно молодые люди, хотят достичь желаемого сразу же. Они готовы приложить все возможные усилия, но только когда увидят мгновенный существенный результат, они готовы продолжать. Их энтузиазм и запал быстро гаснет, если не подбрасывать дрова или хотя бы щепки в это пламя. Боюсь, нам с тобой придётся много поработать, прежде чем ты заметишь какие-либо изменения, — а они могут быть едва заметны сперва. Вполне возможно даже, что вначале тебе станет хуже. Нам придётся коснуться сути проблемы и начать с самого-самого начала. И я не могу обещать тебе, что всё пройдёт как по маслу и всё станет прекрасно...

— Я готов ко всему, мадам, — твёрдо перебил Гарри. Уже давно он не чувствовал себя настолько уверенным в своих действиях. Он действительно нуждался в этом. Всей душой.

Мадам улыбнулась.

— Нам предстоит много работы.

— Всё, что потребуется.

Таким образом началась одна из тяжелейших глав в жизни Гарри под названием «Рефлексия» или же «Психоанализ».

___________________________________

(1) Стих Роберта Бернса в переводе С. Маршака.

(2) Цитата из книги «Дон Кихот» М. Сервантеса.