Читай по губам (гет)

— С тех пор, казалось, удача сопутствовала ему во всём. Он стал ещё искуснее в работе с металлом. Из кузницы теперь выходили не только обычные предметы утвари, гвозди да подковы, нет: свободное время сын кузнеца тратил, создавая искусные и странные предметы. Безделицы и украшения, но заезжим путешественникам да завсегдатаям ярмарок они нравились настолько, что те платили, не торгуясь. Так он и вошёл потом во все записи: как лучший кузнец, какой рождался под нашими звёздами. Объединивший искусство матери — кружево, с занятием отца.

Майк удивлённо поднял брови. До сих пор, несмотря на все уверения, что история настоящая, он был уверен, что это просто легенда. Но «вошедший во все записи» означало обратное. Реальность. Старую, забытую, но реальность. Почти разочарование для того, кто должен собирать сказки. Но не всё ли равно? Все истории однажды становятся мифами. И если говорить об известности и удаче, то разве не являются таковыми глянцевые издания биографий и автобиографий, всех этих «историй успеха», скроенных по узнаваемому лекалу сказки?

— Так этот человек прославился?

Тонкие и бледные пальцы на секунду сжались вокруг чашки, будто грозя раздавить. Старушка уставилась куда-то вглубь, за дымку пара, на самое дно. Она молчала и хмурилась, а по изборождённому мелкими частыми морщинами лицу словно тени бродили какие-то тайные мысли. Не слишком радужные, судя по всему.

Она поставила чашку на стол, встала, перевязала шаль покрепче, чтобы не мешала, подбросила в камин ещё пару поленьев… — и надолго застыла у очага, то ли пользуясь этим предлогом чтобы скрыть эмоции, то ли вновь задумавшись.

— Я рассказываю эту историю без имён, потому что дело здесь не в именах, — медленно проговорила она, всё ещё не оборачиваясь. — Но, если хотите, вы можете легко всё узнать. Достаточно отыскать в любой картотеке именитых жителей здешних мест. Он был один такой, спутать сложно. Безупречная судьба. Мастер, творец, деловой человек… меценат, в конце концов… Это он построил дорогу через лес, по которой вы приехали. Хотел новую школу открыть, сад разбить, замостить улицы, поставить фонтаны… А на входе в посёлок сделать ворота из стального кружева. Его собственной работы, разумеется.

— Я не видел ворот, — заметил Майк.

— И не увидите.

Она обернулась к нему — чёрный безликий силуэт на фоне огня, маленький, но отчего-то угрожающий, будто хрупкое видение ада, чертёнок-привратник, одетый в пламя.

— Не увидите, как и не прочитаете между строк истории его побед, почему так вышло. Зато посмотрите на его жизнь в столице, на торговую контору и аукционный дом… В то время фотографировали редко, но он на фотографии, конечно, попадал. Газетчики его любили. Да и несколько классических семейных фото, я думаю, вы тоже найдёте. С женой.

— Женой? — Майк от неожиданности рассмеялся. — То есть я могу увидеть и другую героиню вашей истории?

Песня, с которой началась их беседа, внезапно отчётливо зазвучала у него в ушах. И Майк понял, что сказал глупость:

— Это не она, верно? Он женился на другой…

— Да, — старушка подхватила опустевший чайник, налила воду и поставила его на печь рядом с камином. Казалось, она всё ещё избегала встречаться с Майком взглядом. — На дочери известного столичного торговца предметами роскоши. Тогда наш «почётный гражданин» работал у её отца. Кованные ограды и скамейки, фонари, каминные решётки, безделушки… Был лучшим… как вы это называете? «Экспертом»? «Проверяющим»?

— Думаю, можно сказать «экспертом», — ответил Майк. — Значит, он уехал в столицу, забыл о своей подруге и женился по расчёту… Как узнаваемо. Тяжко ей, наверное, пришлось… Значит, не таким он был и талантливым, раз не сумел найти себя без этого.

Сложно сказать, чего было больше в его мыслях — разочарования или облегчения. Он понимал, что в те далёкие времена судьба девушки зависела от порядочности мужчины чуть больше, чем полностью. И то, что герой, которому он даже начал немного симпатизировать, вдруг проявил себя так… Неприятно, очень неприятно. Но напряжение, с которым он ждал развязки истории, рассыпалось. Подспудное ожидание чего-то тёмного и пугающего исчезло. Да, история вышла печальной. Подлой. Но банальной.

Пожалуй, теперь можно было не спеша расспросить о верованиях и мифах этого народа. И начать, например, с образа Смерти.

Полено в камине треснуло и зашипело, подняв целый вихрь золотистых искр. И едва ли не одновременно что-то стукнуло о дерево стола, блеснув таким же оранжевым огнём. Будто огонь выплюнул перед Майком… что? Ажурный цветок из бронзы. Наподобие анемона или лилии.

Майк, хорошо знакомый с образцами старинной работы по металлу, сразу понял, что перед ним шедевр. Даже больше чем шедевр — нечто, выполненное настолько изысканно и изящно, что казалось сном. Горячечным бредом антиквара-маньяка, Святым Граалем аукциониста. Вещью с большой буквы.

Он рассмотрел цветок со всех сторон, даже не решаясь прикоснуться к невесомым лепесткам, не полностью передающим строение живой лилии, а чуть-чуть условным. Не копировать, а выражать то, как видишь. Ты, лично ты. Свойство настоящего художника…

Майк недоумённо поднял взгляд на свою собеседницу. Светло-зелёные старческие глаза смотрели иронично и ехидно.

— Ну так как: считаете, он был талантлив? — не дожидаясь ответа на свой риторический вопрос, она ловко сгребла драгоценный предмет со стола (у Майка вырвался непроизвольный разочарованный вздох), и снова угнездилась на стуле. — Вы слушаете, слушаете… но не слышите. Не понимаете. Впрочем, мерги редко нас понимают. То, что вы сказали, про многих. Но не про тех, о ком я вам говорю. Она не стала бы печалиться. А он не стал бы жениться по расчёту. Мы — гордые люди, собиратель сказок. Гордые и безжалостные. Но не жалкие, нет. Наша проблема не в том, что мы готовы к компромиссу, а в том, что мы к нему не готовы. Никогда и ни за что.

Вот теперь Майк почувствовал себя как никогда близко к тому, что его вот-вот выкинут под проливной дождь. Это была тихая, спокойная и почти вежливая выволочка, но за надтреснутым голосом с мягкими модуляциями сияла сталь. Когда-то у него был начальник, который вёл себя похожим образом. Майк за три года совместной работы так и не узнал, как тот кричит. Но едва не поседел от стресса.

Он покаянно склонил голову.

— Простите. Вероятно я просто огорчился, что всё закончилось так, и перестал слушать. Я… не хотел никого обидеть. И этот цветок… Я никогда не видел работу такого класса. Сейчас подобные вещи стоят целое состояние.

— Я знаю, — тень улыбки проскользнула в уголках тонких губ. Что ж, он прощён. На первый раз. — Так вы хотите узнать, как всё было на самом деле?

Майк только кивнул.

* * *

Удача сопутствовала ему во всём, что касалось металла. И это было очень кстати, ведь его отец после смерти матери заново познакомился с бутылкой да игорным столом. Скоро мальчик… а впрочем — почти юноша — понял, что если кто и может вытащить их всех: братьев, сестру, отца и его самого, — то только он сам.

Всё больше времени он проводил с чужаками — покупателями его диковинок — перенимая их манеры, слушая их слова и пытаясь сообразить, как не продешевить, как заставить себя уважать… Как кошмарный сон над ним навис внутренний испуг, что мерги — которым, как известно, доверия не было — как-то обманут его или подставят. Потому вскоре он изучил их лучше их самих.

Всё это, не говоря уже о днях напролёт в кузнице, отнимало силы. А в свободные минуты он спешил в лес. Никто в посёлке даже не знал, что они с дочерью лавочника знакомы. То есть знакомы больше, чем любые жители, говорящие «Доброе утро» всем прохожим: просто потому, что незнакомцев в маленьких поселениях не бывает.

Теперь они выросли, их ноги вытянулись и окрепли, а потому без труда доводили их до дальних границ, где пляж давно заканчивался, а над морем нависали скалы. Два любимых места было у юноши и девушки, повенчанных лесом: скала, обрывающаяся прямо в море — и тёмный грот, освещаемый солнцем всего раз в день, ровно спустя час после восхода. Только тогда сквозь промоину в крыше струились потоки света, играя бирюзовой водой, мелкой у небольшого песчаного «пляжа» — и неожиданно глубокой, почти чёрной — у дальней стены. Свет дразнил и манил, бросал блики на воду, но проходило совсем немного времени — и грот внезапно погружался в полутьму. Юноша и девушка любили этот момент ослепления, когда перед внутренним взором ещё горели силуэты друг друга, но тьма захлёстывала с головой, толкая их всё ближе, заставляя перейти на язык прикосновений.

Но в гроте они бывали редко. А вот скала была их излюбленным местом. Однажды, когда ветер с моря едва не сбивал с ног и уносил слова прочь, девушка стояла на самом краю обрыва и хохотала. Ветер развевал её волосы и шаль, а она поворачивалась, будто чайка, что ловит потоки воздуха крыльями.

Никогда юноша не видел ничего более прекрасного. До спазма в горле, до слёз, до ощущения, будто это всё не с ним, что он сейчас проснётся. Но девушка и правда стояла на скале, смеясь и крича вдогонку ветру. Юноша не слышал её, но мог прочесть по губам.

«Весь мир — наш, — восклицала она, раскрывая руки ветру. — До самого горизонта и ещё дальше! Ты слышишь: весь мир — наш!»

Позже она прошептала ему на ухо: «Давай сбежим».

Поцелуи сыпались на него дробным градом.

«Посмотрим мир».

Он промычал что-то одобрительное. Её ногти пробежались по его спине, будто дождь по высохшей равнине. В каждой капле — молния.

«Только ты и я. Сбежим от всех, от всего… будем теми, кто мы есть».

Он нашёл её губы. Мир начал стремительно вращаться и меркнуть, оставалось только их желание, умноженное и поделенное на двоих.

«Давай уедем», — прошептала она едва ли не рот в рот.

«Давай, — стон и шёпот. Уже его собственные. — Давай. Давай. Обязательно».

«Обещаешь?»

Он пообещал бы и луну с неба достать.

«Обещаю», — и только лес был тому свидетелем.

И только шероховатая кора помнила как царапалась их белая кожа. Как мир плавился. Как небо сливалось с землёй, чтобы стать водопадом.

* * *

— Давай уедем, — сказала она два года спустя. — Я не могу больше ждать.

Они строили планы и предавались мечтам. И это всегда их сближало. Уехать. Уйти по дороге вдоль берега моря туда, где линия горизонта отодвигается всё дальше. Посмотреть мир, такой широкий и вольный, когда стоишь на самом краю.

Вот только юноша не мог так просто бросить семью. Ещё немного — чтобы брат научился ковать не хуже его самого. Ещё немного — чтобы сестра ни в чём не нуждалась. Ещё совсем чуть-чуть — чтобы все игроки вокруг знали, что приглашать за карточный стол кузнеца — к несчастью. Причём несчастье принесёт его сын, лично, не откладывая реализацию пророчества в долгий ящик, да так, что никому мало не покажется…

Вечно что-то находилось. И девушка это понимала. Она ждала сколько могла.

— Если всё сложится, то осенью можно попробовать. После сбора урожая.

Стоял май и в лесу цвели дикие сливы.

— Опять?! — она присела на ствол упавшего дерева и приложила ладонь к горящему лбу. — Нет-нет-нет. Только не осень. Прошу тебя, мы должны это сделать сейчас!

Покинуть семью. Покинуть всех. Сердце тяжело стукнулось о рёбра. Братья ещё слишком молоды.

— Но почему? Почему сейчас?

Девушка дёрнула плечом:

— Моя сестра нашла жениха.

Но по обычаю выходить раньше старшей сестры было нельзя… Во рту у юноши пересохло. Раньше он не решался спросить, но сейчас…

— Ты за меня выйдешь?

Девушка кивнула. Но не радостно, а ещё более хмуро, чем до этого:

— Выйду. Поэтому мы и должны уехать.

Он посмотрел на неё с недоумением. А она, заметив его взгляд, рассмеялась. И что-то было такое в этом смехе, от чего его сердце упало. Жестокое, безжалостное и отчаянное. Как исступление сухой грозы, палящей молниями, но не дарующей дождя.

Всё ещё смеясь, она спросила:

— Ты что, не понимаешь? Отец никогда не отдаст меня за тебя. Хоть выстели чистым золотом всю дорогу до нашего дома. Кому угодно, но не тебе.

— Почему? — всё ещё не понимая, спросил он.

Кузнечное ремесло было хорошим делом, дом у них был крепкий и красивый, а что до «выстели золотом», то юноша, пожалуй, осилил бы только серебро. Но осилил. Сейчас он работал на то, чтобы семья ни в чём не нуждалась, когда он уедет. Но их нынешняя жизнь давно не знала примет бедности.

— Ты не понимаешь… — её глаза горели зелёным огнём, сухим и безжалостным. Молния без дождя. Обвинение без прощения. — Неужели ты не заметил, как к тебе относятся? О чём люди толкуют?

А он и правда не заметил. С другими людьми он встречался в основном когда вытаскивал отца из трактиров. И тогда этим «другим» доставалось. Но юноша и в остальном стал вспыльчивым. Вернее, даже не так. Если что-то шло не так, как он задумывал, его затапливала глухая злоба, разившая как меч. Его боялись и сторонились, хотя настоящих драк было едва ли больше трёх: даже его взгляд порой останавливал не хуже кулака. Уже давно лошадей он подковывал только заезжим. Свои же, чтобы подновить ухват, наточить косу или попросить гвоздей, — всегда заходили к отцу.

Потому что работа сына слыла проклятой. Как и он сам.