Красота в глазах смотрящего (джен)

1

Все виды неуловимых приводят шерсть и перья в порядок по-своему. Кто-то, как русские белые или ночные молнии, педантично вылизывается, кто-то, как огнебрызги, вулканы и им подобные, просто проходит через огонь, сжигая всю приставшую грязь.

Элир — цун, водный, и вполне логично, что чиститься он предпочитает водой, собираемой из окружающей среды. Лишь чуть сложнее бывает в засуху — тогда для совершения утреннего ритуала приходится спускаться со скал на побережье, где воздух достаточно влажный.

Первым делом он концентрируется, силой нутра конденсируя пар из воздуха и собирая полученную воду в шар, в котором, однако, чувствует каждую каплю; а потом он, как несмышленый детеныш, врезается в этот шар после короткого разбега, позволяя воде проникнуть к самой коже.

После начинается самое сложное — необходимо проконтролировать опять же каждую каплю, чтобы каждая шерстинка и каждое перышко потом были идеально чистыми.

Нечасто, но иногда после водных процедур у Элира кончик хвоста ненадолго приобретает едва заметный бледно-зеленый оттенок, означающий удовлетворение.

2

Он не слишком-то любит дождь. Капли, барабанящие по передней части фюзеляжа на скорости свыше двухсот километров в час — это не больно, не сигнализирует о поломке… но это дискомфортно. Как дискомфортна и опасная слякоть под шасси.

Он не любит дождь. Но против рукотворного дождя ничего не имеет — тот несет только пользу. Говоря правду, это действительно приятно — когда мощная струя, рассыпаясь брызгами, окатывает кабину, когда по хвосту и крыльям с нажимом проходятся щетками, смывая, соскребая слой намертво приставшей грязи… Да и легче потом становится — слой, может, и тонок, но на всей площади он все-таки дает некоторую прибавку к весу.

Таков существенный недостаток металлических птиц — они не могут заботиться о себе сами.

По крайней мере, так думают «люди».

3

Сложнее всего утром в горах оказывается сделать две вещи: вылезти из спального мешка и умыться.

Мелькает даже совсем не героическая мысль согреть воду на костре и сполоснуть лицо и руки уже ей, но единственный имеющийся котелок занимает Стив, в очередной раз сооружая из, казалось бы, совершенно несъедобных по отдельности ингредиентов что-то питательное.

Ежась и перестукивая зубами, Алекс по снегу плетется к протекающему неподалеку ручью. По пути сердито зыркает на пасущуюся ламу; та бросает в ответ тот-самый-взгляд, от которого до плевка — один миг.

— И нечего так зыриться, — говорит Алекс то ли высокомерному животному, то ли окружающим горам. — Я не виновата, что у меня нет теплой шерсти.

Холод вгрызается в пальцы, мгновенно отнимая чувствительность. Набрав воды в сложенные лодочкой ладони, она поспешно пьет — сводит, кажется, не тридцать два зуба, а даже больше.

Уговаривать себя умыться приходится недолго — все равно пальцы уже замерзли так, что не сгибаются, а губы стремительно обветриваются. Снова зачерпнув воды и нагнувшись над ручьем, она задерживает дыхание и опускает лицо в ладони.

Совершенно девчачий визг не оглашает окрестные вершины исключительно чудом.