A Single Whole (джен)

«Если не хочешь остаться ребёнком навеки, нельзя ждать подсказок от других. Ты должен найти решение в себе самом — почувствовать, что будет правильно. Научись доверять себе».

Д. Киз, «Цветы для Элджернона»

«Познай самого себя — прекрасный и полезный совет; жаль только, что древние не догадались указать способ, как пользоваться этим советом».

А. П. Чехов, «Скучная история»

А затем занятия продолжились в прежнем ключе. Мадам, казалось, не видела ничего особенного во впервые открывшихся обстоятельствах жизни её подопечного — возможно, она лишь делала вид, а возможно — кто знает? — ожидала услышать нечто подобное. Она не вдавалась в подробности и даже не задавала никаких наводящих вопросов, а Гарри и подавно не заговаривал о сокровенном. Он не жалел о сказанном, но и радости от этого не испытывал. Не было того облегчения, как в случае с астральными путешествиями. Была какая-то... незащищённость. Он доверил этой, прямо сказать, малознакомой женщине самое драгоценное — передал ей прямо в руки, и теперь ему оставалось лишь наблюдать, как она этим распорядится. Однако она не спешила что-либо предпринимать, бережно храня его заветную тайну за пазухой.

Однажды как гром среди ясного неба прозвучал страшный вопрос: «Гарри, кто ты?» — и завис в воздухе, как дымовое облако. Вопрос, над которым ломали головы великие умы всех времён и народов, а иные даже лишились рассудка, пытаясь на него ответить. Ответ на который искало множество вымышленных персонажей, и это чаще заканчивалось для них плачевно, нежели успешно. Этот вопрос был задан в маленькой комнатке школы тринадцатилетнему мальчишке таким бесхитростным, любопытствующим тоном, с таким выжидающим выражением лица, словно он должен был сию же минуту ответить на него чётко и ясно, без всякого сомнения.

Невнятный лепет Гарри мадам Симони не приняла за ответ. Она долго смотрела в точку поверх его плеча. Прямо-таки очень долго. Он уже помолчал и покашлял, и неловко огляделся, и уже отвлёкся, и задумался о чём-то другом — например, для чего у невидящей провидицы в кабинете на стене висят часы — для редких ли посетителей или она ориентировалась во времени, слушая бой курантов? Почему она вообще решила их сюда повесить и как она это сделала? Как она выбирала эти часы в магазине и как определила, в каком месте интерьера они будут смотреться наиболее выгодно? А ведь смотрятся же.

Тогда мадам лишь сказала: «Подумай об этом» и отползла к стенке. Выудив из завала подушек книгу и прибор автоматического чтения, она воткнула приёмник в ухо и полностью сосредоточилась на книге. Казалось, что решение этого чрезвычайно, судя по всему, важного вопроса никак нельзя было более откладывать и требовалось решить непременно. Таким образом вопрос завис в воздухе. Проник в лёгкие, встал поперёк горла и осел в желудке, вызывая колики.

Но позвольте, как ответить на такой вопрос, не впадая в банальность и пошлость? Как вообще возможно на него ответить тринадцатилетнему полуребёнку-полувзрослому?! Кто я? — Я ученик, я ребёнок, я мальчик, я волшебник, я индивид, я крупинка во вселенском супе, я, я...

Должно быть, необычайно кропотливый мыслительный процесс оставил какой-то особенный след на лице Гарри, что, начиная с того же вечера, окружающие так и липли к нему со своими коммуникациями, прямо точно подгадав тот момент, когда ему особенно важно было сосредоточить мысли на себе (не)любимом.

Началось это тем же вечером, когда он неспешно возвращался после малосодержательной беседы с преподавателем — он ещё посидел в её кабинете с полчаса, листая краткий справочник по философии, и только потом пошёл обратно в свою комнату, — но в коридоре случайно наткнулся на несравненную Флёр Делакур, которая, по слухам, должна была в это время зажиматься в укромном уголке с каким-нибудь очередным старшекурсником — но это только по слухам. Так-то в тот вечер она была совсем одна, в компании лишь своего раздутого эго. Проигнорировать Гарри — всего такого задумчивого, неспешно прогуливающегося по коридору в поздний час — она таки никак не могла. Ещё не было времени отбоя, поэтому такие прогулки в стенах замка не возбранялись, и всё, что могла сказать староста-блюститель порядка и нравственности, это подозрительное:

— А что это ты тут шляешься на ночь глядя?!

Вот так, ни тебе «Здрасьте, как дела, как здоровье родичей?», ни «Разрешите поинтересоваться...»

Гарри упустил момент её появления и воззрился на неё, как на образовавшуюся внезапно перед его носом колонну.

— Добрый вечер, — отозвался он вежливо да ещё и кивнул в знак особой почтительности (к старосте-то школы) и, зная о своих правах, проигнорировал личный вопрос, который он имел полное право игнорировать. И, не желая затевать... что бы то ни было — ссору или разговор по душам, — двинулся дальше своей дорогой. Флёр же онемела от подобного акта равнодушия, но довольно быстро пришла в себя.

— Эй! Согласно правилам, я должна сопроводить тебя до гостиной твоего факультета и проследить за тем, чтобы ты не ввязался ни в никакие противоправные авантюры.

Она нагнала Гарри и при последних словах оглядела с таким плещущим через край презрением, словно у неё не было ни малейшего сомнения, что именно этим он и собирался заняться, наплевав на всё святое, что только было в этой школе.

Гарри на это никак не отреагировал. Удивительно, но Флёр тоже шла молча. Некоторое время. Она преспокойно разглядывала своего попутчика, будто бы уничижительно, явно желая смутить его. Но тот был слишком погружён в свои мысли — он словно в упор не замечал девушку. Флёр даже растерялась. Какое-то время у неё был очень вдумчивый вид, но вскоре она сердито встряхнула волной своих шёлковых волос и снова задрала кверху свой аккуратный — самый аккуратный из всех аккуратных носиков — носик и изрекла:

— Ты думаешь, ты особенный, дорогуша, но скажу тебе так — а я-то не последний здесь человек: никак нет, дружочек, ты неправ. Ты — никто, пустое место — маленькое, ничтожное, пустынное местечко. Сегодня ты исчезнешь, а завтра уже никто и не вспомнит о том, что ты когда-то существовал. Никто не вспомнит, совершенно никто, так и знай.

Гарри повернул голову и внимательно заглянул Флёр в глаза — так внимательно, что бедняжка, готовая к яростной перебранке, но не готовая к серьёзному взгляду грустных зелёных глаз, запнулась на ровном месте, но сумела удержаться на ногах без посторонней помощи. Ни к месту ей пришло в голову, что обычно в подобных ситуациях к ней сбегалась толпа галантных джентльменов, распихивающих друг друга локтями, только бы первыми прийти на помощь бедной хрупкой даме, нуждающейся в твёрдой поддержке крепкого мужского плеча. Гарри, в свою очередь, и не дрогнул: он уже отвернулся от неё и снова с тем же печальным выражением на осунувшемся личике уставился перед собой. Флёр почувствовала внезапный прилив стыда — был ли это стыд от глупой неловкости или от страшной грубости её слов, выглядевшей как пинок беззащитного щенка, — она не стала разбираться, снова тряхнув своей шевелюрой и оскорблено фыркнув.

— Фу-ты ну-ты, гляньте на него, даже возразить ничего не в силах. Что и требовалось доказать, — протянула она самодовольно и показательно отвернулась, втайне всем сердцем желая впихнуть мальчишку в его гостиную и убежать от него подальше. И тут же она разозлилась ещё больше от того, что на её слова никак не реагируют, словно это она — пустое место; на её хлёсткие ремарки люди реагировали по-разному — рдели от стыда или от злости, бледнели и зеленели, рыдали или пытались исхитриться с красивым ответом, но никогда такого не бывало, чтоб её — негласную принцессу всей школы — так нещадно игнорировали!

Она злобно зыркнула на тощую фигурку третьекурсника, и желание дать затрещину этой стальной коробке на заводном механизме как-то моментально затухло. Как же она возликовала внутри, когда в конце коридора наконец показался вход в гостиную алхимиков — этих землекопов и умерщвлятелей насекомых и мелких животных! Но трусливо капитулировать, выставляя себя распоследней слабачкой, никак не хотелось, поэтому она степенно профланировала внутрь гостиной, обвела вмиг замолкнувшую и уже частично начинающую пускать слюни аудиторию величественным взором и, кинув напоследок на своего пленного особенно презрительный взгляд, удалилась, снова тряхнув своей неземной красоты шелковистой шевелюрой, задней мыслью осознавая, какая же всё-таки сложилась не самая приятная для неё ситуация, из которой она, как ни старалась, не сумела выйти безоговорочным победителем.

В гостиной же все, от мала до велика, сбросили с себя чары четвертьвейлы и уставились на Гарри с вопросом в глазах. На самом деле, если подумать, то довольно компрометирующая ситуация вышла: двое вошли вместе в гостиную перед самым отбоем, и бог знает, чем они там занимались за закрытыми дверями! Будь Гарри хотя бы на годик старше — сплетен было бы не избежать. А так это выглядело просто подозрительным — чем мог отличиться этот нелюдимый хлюпик-третьекурсник, что сама несравненная Флёр Делакур потратила своё драгоценное время на то, чтобы сопроводить его в гостиную — уж не помирал ли он там часом в пустых коридорах, всеми покинутый?

Гарри же и не заметил этого особого внимания к своей персоне и как ни в чём не бывало проплыл мимо этого стада любопытных варвар в свою комнату, предаваться мыслям о себе, о смысле своего существования и о своей судьбе.

Флёр, конечно, была груба до крайности, что говорило отнюдь не в её пользу, но для Гарри её слова были не больнее булавочных уколов. Напротив, была в её речи интересная мысль: Гарри ни на что и ни на кого не влиял в академии, исчезни он — и ничего в этом маленьком мирке не сдвинется — не вздрогнет даже. Конечно, кто-то, может, и заметит его отсутствие, но никакого впечатления это на него не произведёт, ничего не перевернётся в его жизни. Пустое место — вот кто он. Сей факт, могущий ввести в депрессию и личностный кризис самого умудрённого опытом индивидуума, однако, никак не отразился на Гарри. Когда он прислушался к себе, ему даже почудился проблеск удовлетворения в тёмных уголках его души, но он не стал особенно анализировать эту мысль.

* * *

Продолжил эту практику «не дадим Престону расслабиться» следующим днём декан его факультета, ни с того ни с сего оставив его после занятия «на пару слов».

— Молодой человек, — начал он с укоризненным вздохом, — ну что прикажете с вами делать, а? Вот, на днях я в очередной раз получил жалобу от одного из профессоров на то, что вы вновь не соизволили вовремя сдать домашнее задание! На этот раз от профессора Бразо. Я взял на себя смелость просмотреть ваш табель успеваемости. Ваши оценки оставляют желать лучшего — по некоторым предметам вы едва-едва дотягиваете до минимального проходного балла. Но самое печальное в этой ситуации, что мы все — ваши преподаватели — знаем, что вы способны на большее. Весьма и весьма способны, несомненно! Не далее как на прошлой неделе профессор де Горсие в полном восторге описывала мне, какое необыкновенно развернутое, вдумчивое и блестяще изложенное эссе по анимагии вы ей сдали. Хоть на два дня позже, за что едва не получили взыскание. Что вы на это скажете? А, молчите? Самое поразительное то, что в вашем табеле самые низкие баллы соседствуют с самыми высокими — таким образом вы и остаётесь в категории самых средних учеников, хотя могли бы выйти в лучшие! Я поставил ваш вопрос на педагогическом совете, и знаете, что я узнал? Почти все они отзываются о вас как об одном из самых умных учеников, но единогласны во мнении, что вам катастрофически не достаёт самодисциплины и организованности. Вы очень несобраны на уроках и часто даже не соизволите вести конспекты! Вы почти никогда не отвечаете на вопросы преподавателей — просто-напросто молчите как рыба! — вы даже сдаёте пустые бланки с опросами и листы для сочинений, вы вопиющим образом игнорируете задания! Но стоит вам начать что-то писать — ваша работа получается настолько блестящей и неординарной, что ваши преподаватели приходят в изумление. Да, именно в изумление, молодой человек, не удивляйтесь! — Гарри и бровью не повёл. — И нас несказанно удручает, что такой блестящий ум загнивает в таких безалаберных руках. Может, у вас какие-то проблемы в семье или есть нечто поважнее, чем табель успеваемости? Можете сказать мне, не таясь.

Гарри молча смотрел на зелёную пуговку на мантии профессора. Тот продолжил не менее запальчиво:

— Я понимаю, что сейчас вы начинаете новый период своего взросления, у вас, полагаю, появилось множество новых занятий, пробуждается интерес к жизни, так сказать... У молодых людей кровь горячая...

Гарри поднял на декана недоумённый взгляд: что он имел в виду? Какие такие интересы, какая такая жизнь? И тут по понимающей улыбке преподавателя, его хитрому прищуру он понял — ведь Гарри тринадцать; его ровесники, должно быть, уже того и гляди расправят крылья, выпорхнут из гнезда размять ещё не окрепшие косточки — поток гормонов хлынул на их нежный детский мозг, взрывая их хрупкий детский мир, наполняя его новыми интересами, новыми взглядами, новыми идеями. Нелегко сейчас его ровесникам. У них кровь горячая.

— ...но вы не один такой — все проходят через это — и проходили испокон веков, поверьте мне, и вы не должны позволить этому сбить вас с пути. Образование играет огромную роль в нашей жизни....

Пространная речь декана о важности обучения и блестящего табеля слилась в единообразное «бубубубу» и закончилась решительным «бум» и вопросительным взглядом из-под густых седых бровей. Гарри поднял голову, и секунду-другую его мозг затратил на расшифровку вопроса, на выходе выдав классическое «Понятно?». Гарри кивнул.

— Да, профессор Мерле.

Мохнатые брови декана, похожие на кисточки, ещё ниже набежали на глаза-пуговки.

— Вижу я, как ты понимаешь! — сердито пробурчал он и вдруг громогласно изрёк: — Поэтому!.. Я назначаю тебе наставника, который научит тебя дисциплине. Он встретит тебя на завтраке. Надеюсь, ты сбережёшь всем нервы и не будешь упрямиться. Уверен, вы сработаетесь. Иди уже, горе ты луковое.

Сказать по правде, Гарри было глубоко плевать на оценки. Он не был лентяем, он очень много занимался, много читал. Но если в процессе поиска материала к эссе он находил более интересную и, по его мнению, полезную для него книгу по другой теме, он спокойно мог забросить задание и читать книгу до глубокой ночи, пока глаза не начнут слипаться. А дописанное эссе на тридцать сантиметров и длиннее он мог просто-напросто где-нибудь потерять или забыть, и не то чтобы он особенно волновался по этому поводу и утруждал себя поисками. Занятий он не пропускал — что правда, то правда — какой в этом смысл? Какие ещё у него могли быть перспективы? Сидеть в комнате и медленно тонуть в своём смоляном болоте из мыслей? Пусть его коробило от шумных разговоров и вечных споров студентов, от непосредственной близости чужих тел, от чего Гарри порой чуть ли не наизнанку выворачивало, но это чувство всё же было не столь нестерпимым, как звенящая тишина вокруг. От этого не хотелось лезть на стенку. И из двух зол он выбирал меньшее.

Но то было до занятий с мадам Симони. Они сами по себе и её задания, включающие раздумья и медитирование, требовали много времени. Как и говорила мадам, он пока не чувствовал себя лучше, даже наоборот, но они были необходимы ему, как воздух, он это ясно осознавал. Поэтому неизвестный наставник, покушающийся на это драгоценное время, его нисколько не радовал.

За вторым завтраком Гарри сидел перед пустой тарелкой в ожидании своего наставника. Он огляделся, надеясь, что тот каким-нибудь образом проявит себя и подаст какой-то знак. Но вместо этого его внимание привлёк только Этьен: он, как обычно, сидел в конце стола историков, но при этом энергично размахивал руками, что-то рассказывая своему одногруппнику. Тот увлечённо слушал и кивал. Лицо Этьена оживилось и почти светилось — такое случалось с ним ранее только при разговоре с братом. Его одногруппника, кажется, звали Мишлен, он был лучшим учеником курса, и Этьен если и не был отличником, то только из-за своей рассеянности и стеснительности, поскольку любил занятия и домашние задания — эти двое, казалось, нашли общий язык и даже подружились. Гарри некоторое время наблюдал за оживлённым выражением обычно смущённого лица Этьена — казалось, он чувствовал себя вполне уверенно с новым другом.

Наставник подсел уже когда большая часть учеников покончила с трапезой и разбрелась по коридорам.

— И чего ты гипнотизируешь эту тарелку, будто она сама тебя накормит? Бери ложку и ешь, а то на занятие опоздаешь.

Гарри повернулся к Сэмюелю и на автомате ответил:

— И тебе доброго дня, — прозвучало как издёвка, чего Гарри не подразумевал. — Ты мой наставник?

Сэмюель усмехнулся.

— Я вижу, что мне скорее придётся быть твоей нянькой. Ты есть будешь?

— Я уже закончил, — отозвался Гарри, вставая, но тяжёлая рука опустилась на его плечо, вынуждая сесть обратно.

— Нет, ты ничего не ел, я видел.

Гарри медленно повернулся и впился в своего наставника пронзительным взглядом.

— Не. Надо, — вкрадчиво сказал он — не то чтобы злобно, но доходчиво.

Сэмюель застыл от удивления. Воспользовавшись его замешательством, Гарри таки встал из-за стола и двинулся к выходу. Сэмюель нагнал его в дверях.

— Какие у тебя сейчас занятия?

— Экология.

— Я надеюсь, ты дойдешь до места без приключений. Я жду тебя в гостиной в пять. И без опозданий.

И был таков.

* * *

— О, с-святая Анаконда Амазонская, нет! Ос-ставь меня, я жить хочу! Я ведь так молода! Молода и крас-сива, мне ещё жить да ж-жить!.. — патетично шипела Ригель. Она извивалась, как уж на сковородке, у ног Гарри, делая вид, что не признала его.

Возвращаясь в замок после урока магической экологии через сад, Гарри буквально наткнулся на своих старинных друзей. В этом году, как и в прошлом, Гарри редко появлялся в саду, всеми правдами и неправдами желая избежать встречи с чокнутым садовником Хансом, который практически всегда встречал его и неизменно закидывал дурацкими вопросами и разглагольствовал о своих теориях и домыслах. Чокнутый догматик, что б его. Таким образом с друзьями Гарри практически перестал видеться. Если раньше их такое возмутило бы до глубины души, то сейчас они едва ли это заметили, поглощённые чрезвычайно интересной и насыщенной жизнью волшебного леса.

Друзья были рады встретить Гарри и ничуть не держали на него зла.

— …ты бы видел морду этого уродца-с-с. Не морда, а комната с-смеха какая-то, хе-хе... — рассказывала Ригель.

Две змеи жили на полную катушку и вовсю наслаждались своим бренным существованием (чему Гарри мог бы поучиться у них). Уж кто-кто, а они-то знали, кто они и для чего они существовали. А если не знали, то это ни капельки, ни капелюшечки их не тревожило и не портило аппетита.

— ...но если ты с-спросишь нас-с — чего ты делать не с-собираешься, как я погляжу, — тебе с-с этим типом водитьс-ся ни к чему, — вставила Ригель, когда Гарри высказал свои опасения насчёт встречи с садовником. — Мутный он какой-то, я с-скажу.

— Какой, прости?

— Ну ты ж видишь...

— Не вижу.

— ...вес-сь серый какой-то и нас-сыщенно-крас-сные пятна. Неприятный окрас-с, неприятный... как поганка прямо-таки. Такого надо ос-стерегаться.

Гарри понял, что Ригель имела в виду магическое поле старика. Он согласно закивал. Не надо быть ясновидящим, чтобы это заметить.

— Ты права, Ригель.

— А то!

— А вот другой тип-с-с — что другой... ну ты знаеш-шь, да? — вклинился Антарес.

— Глен, возможно? Его сын, — предположил Гарри.

— Ну дылда такой. Вот он ничего так, приятный вид, ну прямо как эти... что по лесу порхают стаями...

— Нимфы, я полагаю? — Если бы их услышал (и понял бы) кто-то посторонний, то вряд ли бы разобрался, о чём они вообще толкуют.

— Ну да, мы их Хранителями леса называем — они тут и мухи не обидят, прямо-таки с-светятся этим с-своим белым ореолом. Аж тошно порой, право с-слово...

— От них подвоха, значит, не ждать? Как и от Глена?

— Ну я бы не была так пос-спешна с выводами... — вставила Ригель. — В тихом омуте черти-с-с водятся — по с-собственному опыту з-знаю: какая только тварь, бывает, не вылез-зет из этих болотец, что в глубине лес-са. Вот было дело… — отвлеклась Ригель, и Антерес чуть подтолкнул её кончиком хвоста. — А, ну так бишь о чём я? Так вот, он, этот святоша, много розового в с-себе таит — который, как ты знаешь, вес-сьма такой неопределённый цвет и от крас-сного недалеко-с-с.

Ригель говорила так, словно индийский гуру, делящийся великой жизненной мудростью. Гарри позволял ей верить, что без её совета он и в самом деле не знал бы, как быть, и мучился бы неуверенностью.

Гарри хотел спросить про профессора ясновидения, но не знал как — к запоминанию внешности змеи не были предрасположены, а имени её не знали и подавно. Но неожиданно Ригель сказала:

— Вот видели мы одну перс-сональ тут — чуть не ос-слепли от её золотого сияния. И мы такие сразу переглянулись и о тебе подумали — ну вот точно-с-с тебе надо с-с ней сос-стыковаться. Значитс-ся, ходит она медленно и вся ш-шуршит и шелестит, как мешок с лис-ствой...

— Думаю, я знаю её, Ригель. Это может быть только преподаватель яс-сновидения. Так как она вам, говорите?

— Весьма необыкновенная, я тебе с-скажу, необыкновенно с-светлая и... и...

— ...и прос-светлённая.

— Ну, вроде того. Что-то феноменальное в ней ес-сть. Определённо ес-сть с-смысл тебе с-с ней поболтать.

Змеи явно выказывали желание вернуться обратно в лес. Но не успели они попрощаться, за спиной Гарри зашуршали кусты и показались седые патлы старика садовника. Гарри тяжело вздохнул — избежать неизбежного не удалось. Змеи в мгновение ока скользнули в кусты, и Гарри пожалел, что такой способностью не обладает. Костлявая рука впилась в его плечо, и скрипучий голос пронзительно произнёс:

— Мой дорогой друг, какое счастье, что вы пожаловали ко мне в гости!

Гарри знал, что то была прерогатива всей старости — не замечать реакции на неё окружающих, которые едва её терпят и всеми правдами пытаются избежать встречи с ней. Старики часто говорили одно и то же, как заезженная пластинка. Гарри не имел ничего против них — в детстве он предпочитал общество стариков обществу сверстников. И ему даже нравилось, когда они повторяли свои истории из жизни раз за разом — ведь то были интересные и правдивые истории. А вот истории Ханса совсем не нравились Гарри. Его от них буквально на изнанку выворачивало.

Ввиду своего особенно философского настроения сегодня, вместо того чтобы сбежать как можно скорее, Гарри внимательно посмотрел на радостного старика, расписывающего свои новые книги, и задумчиво спросил:

— И как по-вашему, кто я?

Ханс, казалось, подавился готовым вырваться словом и на мгновение уставился на Гарри, раскрыв рот и выпучив глаза. А затем просиял, как новенький галлеон, и залопотал:

— Как же кто?.. Это же так очевидно... Я же вам каждый раз об этом твержу... Это же ясно как божий день. Так очевидно!.. Я всё сразу понял, я ж, можно сказать, всю жизнь к этому шёл!.. Вся жизнь и все мои искания на этом замыкаются. Ведь я сразу увидел, что ты... Ты же... ты — часть великой силы... Ты — это вы, а вы... Вы... — он вдруг словно задохнулся и резко оборвал себя. Выпучив глаза, он смотрел на Гарри. Затем торопливо огляделся, схватил Гарри за локоть, протащил к высокому кустарнику, наклонился к мальчику и горячо прошептал ему на ухо (Гарри попытался отклонится от его дыхания): — Вы — надежда всего человечества!

Гарри разочарованно отступил. Глаза старика горели безумством, руки нервно дрожали. Он кивал головой, как китайский болванчик, и сбивчиво повторял:

— Да-да, так и есть... Можете не верить мне сейчас... не верьте... но потом вы поймёте... Вы все поймёте!.. — его глаза горели истинным безумством.

Гарри повернулся, чтобы уйти, но старик опять схватил его за руку, уже более мягко. Безумные огоньки вдруг погасли в этих мутных глазах, он тяжело сглотнул, пытаясь взять себя в руки, и посмотрел на Гарри с мольбой и участием в глазах, а в голосе появилась некая проникновенность. Гарри невольно вслушивался в этот новый голос.

— Постой, я не с того начал… Видишь ли… Пойми одну вещь… Ты много выстрадал на своём веку, парень, я знаю. Но мучения наших душ не так страшны, не так мучительны, когда ты знаешь, что страдаешь не зря... Что на это есть большая причина. Не бойся тяжелой жизни, сынок, бойся пустой. Вы двое страдаете во имя великой цели — в муках же рождается человек, и в ваших мучениях родится сила, невиданная доселе. Сила, способная на чудеса, сила, до того необыкновенная, что...

Гарри вырвал свою руку из захвата. Он невольно поморщился — до чего громкие, высокопарные слова!.. Старик вдруг приосанился, втянул голову в плечи, растерянно огляделся и поднял на Гарри виноватый взгляд. Кротким голосом он заговорил:

— Мерлин всемогущий, и что это я болтаю — я прошу прощения за резкость, я, должно быть, напугал тебя своей прямотой. Это я дал маху, сознаюсь... Ты уж прости старика, каждый день живу, как последний. Каждый день боюсь, что мои мысли внезапно уйдут в землю вместе с моим бренным телом...

— Отец? — вдруг раздался оклик у Гарри за спиной, от которого старика передёрнуло — он отпрянул от мальчика и испуганно воззрился на говорящего. Гарри оглянулся. Мгновение отец и сын, казалось, вели бессловесный спор одними только взглядами, и вот уже старик засуетился, заволновался, а затем торопливо распрощался и улизнул.

— Он тебе сильно докучает? — участливо спросил Глен, вглядываясь Гарри в лицо.

Гарри пожал плечами. Одно было ясно — он ужасно не хотел, чтобы старик Ханс умирал. Он отнюдь не питал к нему никаких тёплых чувств, но был уверен, что когда тот окочурится, то непременно станет привидением и будет преследовать Гарри до конца его дней. А у Гарри уже был один преследователь, и второго он мог не осилить.

Слова старика, однако, разбудили некого мерзкого червячка у него в душе — а что, если он был в чём-то прав? Не в этой чепухе про мессию, про невиданную, чуть ли не божественную силу, а в кое-чём другом… Что, если их страдания не напрасны? Что, если из этого действительно может выйти что-то... хорошее? Он знал, что такая возможность есть, но, казалось, в его жизни не было места ничему хорошему. Более того, что толку рассуждать о том, что будет потом, когда уже сейчас он идёт по краю пропасти и вот-вот сорвётся? Гарри тяжело сглотнул и посмотрел на Глена — тот держал в руках какие-то сумки.

— Ты занят сейчас? — неожиданно даже для себя спросил Гарри.

На лице Глена отразилось недоумение, он отрицательно качнул головой.

— Хочешь поговорить?

Гарри коротко кивнул. Глен бросил взгляд в направлении, куда отчалил его отец.

— Тогда идём, — сказал он и повёл Гарри в сторону леса.

В тишине они дошли до маленького сарайчика на берегу речки, который был своего рода рабочим кабинетом Глена. Он занёс вещи внутрь, а затем вернулся с маленькой деревянной лавкой, которую и поставил по-над стенкой со стороны речки.

— Ну говори, — бросил он, усевшись на лавку и похлопав по месту рядом, приглашая Гарри присоединиться.

Гарри покосился на не слишком просторное сидение и всё же сел рядом, решив не привередничать. Но он не торопился начать, упорно рассматривая яркие блики на поверхности воды. Ему было тяжело начать. Время шло.

— Кто. Ты? — тяжело двигая челюстью, спросил Гарри. Когда самая тяжкая часть была озвучена, он уже более уверенно добавил: — Ответил ты на этот вопрос?

Глен нахмурился и вздохнул. Он долго молчал, задумчиво смотря перед собой.

— Думаю, да, — ответил он наконец. Но в его голосе не было уверенности.

Гарри ждал пояснения, но его не последовало. Умозрительно он понимал, что это, возможно, не такая вещь, которой можно поделиться с каждым встречным-поперечным, но мириться с его молчанием он не хотел.

— И кто же? — напряжённо спросил он, однако отчётливо понимая, что пересекает черту. Глен опять выждал паузу — словно насмехаясь над ним, — Гарри не мог знать, поскольку в этот момент старался огородить собеседника от своего пытливого, вопрошающего взгляда — возможно, боясь спугнуть.

— Не могу сказать, — наконец ответил Глен. Гарри не сумел скрыть недовольного фырканья, пусть и едва слышного.

— Я понимаю, слишком личное... — каким-то образом это даже прозвучало несколько желчно, хотя Гарри-то как никто другой мог понять подобную скрытность. Глен вновь вздохнул.

— Нет, дело не в этом, — тихо протянул он.

— А в чём же? — довольно резко отозвался Гарри. Он, возможно, был сегодня несколько нетерпеливым.

— В том, что это сложно выразить словами. Я просто чувствую... Или думаю, что понимаю, кто я и для чего я здесь... И я стараюсь прислушиваться к этому чувству внутри и позволить ему вести меня по жизни.

— И как же ты обрёл это чувство — это понимание?

— Я не знаю. Оно всегда было со мной. Я просто прислушивался к себе.

Гарри таки не удержался и повернул голову, чтоб взглянуть на этого буддийского монаха-самоучку, и лицо его, и взгляд в полной мере передавали его негодование, а в голосе прозвучал укор.

— Я смотрю, ты совсем не хочешь мне помочь.

Глен выглядел задетым. Он виновато посмотрел на Гарри.

— Ты несправедлив ко мне, Гарри. Я стараюсь помочь, всеми силами — с самой первой встречи старался, если ты помнишь. Но у меня нет ответов на твои вопросы, я говорю лишь то, что знаю. А если не знаю, то и не сочиняю. Я не хочу запутать тебя ещё больше. Спроси, что ты хочешь узнать у меня — я попытаюсь найти более ясный ответ.

— Ты сказал тогда... когда мы впервые встретились — «Познай самого себя», но ты не сказал, как это сделать.

— Нужно только слушать...

— Только не вздумай говорить «слушать своё сердце», — не без раздражения прервал Гарри, и Глен замолчал. Гарри с досадой смотрел на свои туфли.

— Но так и есть, — тихо проговорил Глен через некоторое время. — Тебе надо научиться отключать свой разум и слушать сердце.

— Моё сердце ничего не говорит, — холодно отозвался Гарри, — оно занято тем, что гоняет кровь по венам и артериям.

Глен укоризненно на него посмотрел.

— Неправда. Оно разговаривает. Ты просто не слушаешь.

Гарри поднялся, прошёлся туда-сюда и снова сел.

— Допустим, — сказал он неохотно, — оно говорит. Но оно только об одном может твердить — ты знаешь, о чём.

Глен молчал какое-то время. Вздохнув, он сказал:

— Твоя дорога к пониманию, возможно, более долгая, путанная и тяжёлая, чем у многих. Но теперь, по крайней мере, ты встал на неё. Ты на правильном пути, Гарри!

Гарри это радости не прибавляло.

— И как, по-твоему, кто я такой? — спросил он задумчиво.

— Я говорил тебе уже, что я думаю — ты часть единого целого. Ты часть большой силы, и только ты сам знаешь, на что она способна...

Эти слова неприятно напомнили Гарри чокнутого старика-отца Глена. Он пристально посмотрел на собеседника и ничего на это не ответил. Поднявшись, он собрался уже уйти. Вдруг в голову пришёл вопрос, и Гарри удивился, как он не подумал об этом раньше.

— Зачем ты вышел из лесу, Глен? — спросил он. — Почему сейчас? Столько лет ты жил в лесу, академия всегда была рядом, но ты вышел только сейчас. Что изменилось?

Глен некоторое время рассматривал поверхность воды с нечитаемым выражением на лице. В конце концов он сказал:

— У меня никогда не возникало желания покинуть мой лес и жить с людьми. Никогда. Я любил всё, что меня окружало — природу, животных, нимф и книги, я был счастлив там, мне ничего не было нужно сверх этого. Но потом это изменилось. Проснулось любопытство. Мне вдруг стало мало моего маленького уютного мирка, я захотел расширить его границы…

Гарри только коротко кивнул. Бросив: «Мне уже пора», он широким шагом направился к школе. Ему нужно было спешить на встречу с новоиспечённым наставником.

* * *

Сэмюель глянул на него неодобрительно, но никак не прокомментировал опоздание. Он уже сидел за столом общей гостиной с кипой книг. Молча он указал кончиком пера на место напротив и вернулся к своему заданию. Гарри повиновался и вскоре уже погрузился в мир книг, в мир чётких структур. Он не замечал ни времени, ни гомонящих кругом студентов, и уже забыл о своём наставнике, пока тот не вырвал книгу у него из рук, заменив её другой.

— Ты отвлекаешься, — заметил Сэмюель. Гарри в самом деле увлёкся главой о заклинании Карпе Ретрактум, следующей за главой о восстанавливающих чарах, на которую ему надо было написать эссе и которое он уже закончил. Гарри принял замечание без пререканий и взялся за следующее задание. Так они и просидели до ужина. И так бы молча, казалось, и разошлись, но Сэмюель прочитал его эссе и не удержался от комментария:

— Тебе бы впору научные статьи писать. В самом деле, за это время, что ты тут просидел, ты бы мог сделать все задания на завтра, а ты успел закончить только одно эссе, но зато какое. Я читал некоторые твои предыдущие работы, но не был уверен, что ты сам их написал. Теперь же я видел это своими глазами.

Гарри молча смотрел на него взглядом, говорящим: «Ну так что?»

— Впрочем, я не сомневался, что ты ещё не на то способен, если захочешь. Ты бы мог быть блестящим студентом, одним их самых выдающихся, что тебе мешает?

Гарри же уцепился за начало фразы.

— Не сомневался? — переспросил он.

Сэмюель пожал плечами и, помолчав, неохотно разъяснил (кажется, это не входило в его планы):

— Ты отличаешься от остальных, это сразу видно. Ты способный — всё схватываешь на лету, ты любопытный и упорный. С твоими данными тебе прямая дорога к славе, к... почёту.

Гарри подозрительно всматривался в его лицо — на мгновение ему послышались отголоски недавней речи Ханса о его — их с братом — исключительности. Неужто и эти двое успели пересечься?

— Когда ты успел так хорошо меня узнать?

Сэмюель посмотрел ему в глаза и усмехнулся.

— Допустим, у меня талант на характеры.

Гарри не спускал с него взгляда, но и тот не сдавался. Прервал их игру в гляделки громогласный стук открытой двери и жизнерадостный возглас Бруно:

— Hola, amigos (с исп. «привет, друзья»)!

— Salud (с исп. «привет»)! — раздалось в ответ со стороны нескольких испаноговорящих студентов.

Сэмюель машинально повернулся на оклик и едва заметно поморщился. Медленно обернулся и Гарри. Бруно смущенно поглаживал шею, застыв у их стола.

— А я за тобой, Гарри, на ужин забрать — учти, я готов к любому сопротивлению.

Сэмюель окатил Бруно холодным взглядом и, молча собрав вещи, вышел. Кузен, на удивление, не проявил обычной своей доброжелательности по отношению ко всему движимому и сделал вид, что вовсе не заметил наставника Гарри.

По пути в столовую он скромно покосился на Гарри и полюбопытствовал, о чём это он беседовал со старостой-старшекурсником, на что Гарри, вместо того чтобы привычно отпугнуть кузена отталкивающим взглядом, неожиданно кратко поведал о декане, о неважных оценках и о назначенном менторе.

— Hostias (с исп. «ну надо же»)! — присвистнул Бруно и покачал головой. — Не завидую я тебе... То есть, я хочу сказать... Помимо того, что Сэмми лучший на курсе, он в самом деле очень умный, взаправду, и наверняка может тебе помочь. Но я имею в виду, что он... как бы это сказать... он довольно своеобразный, понимаешь? Ну, с ним может быть нелегко и... и... — Гарри покосился на кузена — впервые на его памяти тот не знал, что сказать. — И ты просто будь с ним настороже, лады? Он неплохой, в общем, но всё же...

Гарри покосился на кузена. Тот, как обычно, стушевался под его взглядом.

— Впрочем, чего это я? Ты и сам прекрасно понимаешь, что к чему, правда же?

— Думаешь? — задумчиво отозвался Гарри. Кузен глянул на него с изумлением.

— Ну да, ты же... Гарри!

— И что же?

— Я имею в виду, кому как не тебе всё знать. Если не тебе, то кому же? Уж ты-то лучше знаешь! — он, кажется, совсем запутался в мыслях. Но Гарри был безжалостен.

— И что я могу знать?

— Да всё! Ты же у нас смышлёный не по годам!

У Гарри засосало под ложечкой — ещё один почитатель на его голову! Казалось, вокруг него был заговор. Все словно сговорились убедить его, что он сам мессия. Не к добру всё это, явно не к добру.

Он остановился посреди коридора и впился взглядом в лицо вконец растерявшегося Бруно. Гарри вдруг подумал, как ужасно относился он к кузену всё это время: игнорировал его, ни разу ни одного доброго слова ему не сказал и по сути воспринимал как пустое место. Нет, он не чувствовал вины по этому поводу, нисколько. Но почему же тот всё ещё остаётся с ним? Почему рассказывает ему обо всём, беспокоится о нём, носит еду и конвоирует на ужин? Разве Гарри хоть раз, хотя бы единым взглядом выказал намёк на дружелюбие? На готовность принять его дружбу, так щедро преподносимую на блюдечке? Уж очень маловероятно.

— Почему ты ходишь за мной? — прямо спросил он. Бруно растерялся, поскольку по тону Гарри невозможно было понять, недоволен он, раздражён, сердится или просто любопытствует. А затем он привычным образом улыбнулся сияющей улыбкой.

— Ну как же я могу иначе? Ведь мы семья!

«Семья… — эхом отдавалось в голове Гарри. — Семья». В этот момент ему стало по-настоящему тошно.

Бруно сразу понял, что ляпнул что-то не то — возможно, по изменившемуся лицу Гарри, — он не стал искушать судьбу и дожидаться ответа, а спешно двинулся вперёд. Гарри лишь стиснул зубы и последовал за ним.

* * *

На следующий же день он отправился искать ответ привычным ему способом — в библиотеку. Отдел по психологии в академии был довольно нищим — Гарри подумал, что, возможно, больше книг можно было найти в запретной секции, и мадам, вероятно, могла бы выписать ему разрешение, но отчего-то это казалось ему нечестной уловкой, словно не того от него ожидали. Таким образом он устроил себе гнёздышко на этот вечер из томов древнегреческих и древневосточных философов. Он окинул обстоятельным взглядом кипы фолиантов — и ясно осознал, что этим самым начинает черпать воду из океана мерной ложкой. Данный раздел науки насчитывал почти безграничный запас мнений и трактовок — шутка ли, ведь у неё история в несколько столетий! Гарри остаётся полагаться на удачу и надеяться на то, что нужная книга сама приплывет ему в руки. Он взялся за справочник основных философских направлений и верований.

Чуть позже из-за стола выплыл граф, в предвкушении почмокивая губами. Он улыбнулся сладенькой улыбочкой и согнулся в три погибели.

— Рад нашей встрече, мой юный друг!

Гарри коротко кивнул и посмотрел на графа настороженно — откуда такая подобострастность? Чем заслужил?

— И ваша тема исследования сегодня?.. Хм, философия! Какая прелесть! Я бы вам посоветовать взять эти книги на языке оригинала — в секции иностранной литературы, — эти переводчики, знаете ли вы, такие выдумщики! Никакого к ним доверия!

Гарри проигнорировал предложение — читать Платона на древнегреческом? Вот уж увольте! Он и так мало что понимал.

— Граф, — обратился он, — в данный момент меня мучает глубокий философско-психологический вопрос....

— Психо-какой, Гарри?

— Психологический, граф. Психология — это относительно новое учение о душе, ответвление философии, касающееся человека и его качеств. Так вот, в данный момент передо мной остро встал вопрос о моей личности — о том, кто я есть на самом деле.

На призрачном лице графа застыло неподдельное недоумение.

— А вы не знаете, Гарри?

— Боюсь, что нет.

— Может ли это быть связано с тем, что вы не знаете о своих прародителях?

— Косвенным образом — возможно, но я сомневаюсь в этом, граф.

— Хм, как странно... — в полном замешательстве граф почесал редкую бороденку.

Эта реакция отбила у Гарри охоту продолжать разговор, который мгновенно обернулся пустой тратой времени.

— Вам кажется это странным? То есть вы никогда не задавались этим вопросом?

— Эм... думаю, нет, Гарри, не припоминаю, честно говоря... Я всегда был графом де Бальзамо-Ретус, наследником земли пиренейской, сыном Амелии и Федерика, внуком...

— Понимаю, месье, — сухо бросил Гарри.

Долгие минуты граф обескураженно молчал и затем робко спросил:

— А вас это мучает, Гарри?

Гарри задумчиво посмотрел на графа.

— Я думаю, что именно этот вопрос не даёт мне двигаться дальше — я не знаю, по какому пути мне пойти. Вы никогда не думали, граф — когда ещё были живы, разумеется, — чем вам заняться по жизни, к чему вы стремитесь, чего хотите от жизни?

Граф недоумённо хлопал глазами, и Гарри вдруг осознал, что пытается вести диалог с совершенно иной эпохой — эпохой королей, наследников, виконтов, землевладельцев и бог весть ещё кого, — казалось, у высокородного графа, как и у большинства соотечественников его сословия, не было никакого выбора; даже невеста, скорее всего, им была предопределена, что уж говорить о профессии.

— А знаете, забудьте, это неважно, — бросил он и вернулся к книгам.

Граф выглядел донельзя смущённым и сбитым с толку. Он робко улыбнулся и пробормотал:

— Quae nocent — docent (лат. «что мучит, то и учит»).

Гарри не отреагировал. Некоторое время граф парил у него за спиной, неловко покрякивая, и в конце концов со вздохом удалился.

* * *

Бесспорно, Гарри уже третий год жил в магическом замке, о привидениях знал не понаслышке, но всё же, просыпаясь утром в своей комнате, он никак не ожидал увидеть перед собой призрака мёртвого человека, уставившегося на него немигающим взглядом. Гарри сел в постели, уставившись на наглеца в ответ. У того было скучное вытянутое лицо с отвисшими щеками, мешками под выпученными глазами и опущенными уголками губ — один в один бульдог, — и пустые маленькие глазки-пуговки.

— Простите? — вопрошающе обратился Гарри к незнакомцу, одарившему его таким пристальным вниманием.

Тот выпрямился и ответил одно лишь: «Кхм!»

— Кто вы? — спросил Гарри.

Призрак вытянулся по струнке смирно, отвесил Гарри скромный поклон и невнятно представился:

— Рядовой Моле-Крессэ, юный волшебник, имею честь!

Он попробовал поднести ладонь к виску, но она у него была занята — другой рукой! — оторванной от тела аккурат в районе предплечья.

Гарри окинул его взглядом. Он выглянул из-за полога проверить, спали ли его соседи, и на всякий случай наложил на свою кровать звуконепроницаемые чары.

— Однако, — забубнил собеседник, — будь это в моих силах, я бы обязательно отдал честь юному магу.

— Что вы, в этом нет необходимости...

— Однако, вы несколько моложе, чем я предполагал... кхм, однако.

Гарри вопросительно смотрел на призрака, не понимая, какими судьбами и вообще с какой целью он пожаловал в их спальню. Или лично к Гарри. Он покосился на оторванную руку солдата.

— Сожалею, — сказал он довольно сухо.

— О, да, печально, однако! Одни умирали, оттого что им отрезали головы, иных разрывало пополам — война! — а вот я умер от того, что лишился руки! Кхм-кха. На самом деле от потери крови, но всё же! И теперь эта рука не даёт мне покоя, таскай её теперь за собой. Вечно!

Гарри кивнул.

— Действительно, неприятно.

— Однако, ещё как, кхм! Те ещё неудобства! Однако будь у меня иголка с ниткой, я бы её пришил, да!

Гарри рассеянно кивнул — к чему ведёт этот вояка?

— Вероятно, это решило бы проблему.

— Однако, и я о том же, кхм-кха! Нет у вас, часом, иголки с ниткой?

Гарри взглянул на странное существо с недоумением. Допустим, он найдёт нитку. Допустим, он может трансфигурировать иголку из пера. Но чем это поможет привидению?

— Возможно, — протянул он.

Солдат радостно закряхтел.

— Однако, превосходно! Кхм-кха, а не соблаговолите ли мне их преподнести?

Гарри замешкался и всё же достал требуемое, без особых проблем трансфигурировал большую иголку из пера (вот! Пригодилось умение-то!) и протянул чудаку. Тот смотрел на предметы выжидающе, словно Гарри давал ему не то, что он просил.

— Пожалуйста, — сказал Гарри.

Солдат уставился на предметы, затем перевёл недоуменный взгляд на Гарри и снова на предметы.

— При всём моём желании, кхм-кха, — забубнил он, — я не могу их взять — ведь я же призрак!

Гарри всё явственнее почувствовал абсурдность ситуации. Неужели ещё один помешенный на его голову свалился?

— Так зачем вы их просили?

— Ну как же, чтоб вы «преподнесли» их мне — преподнесли! — с нажимом повторил он, наделяя слово каким-то особенным, известным только ему значением.

Гарри недоумённо хлопал глазами. Солдат недовольно забурчал и пояснил:

— Однако, граф Альфотус говорил, что вы — фантом! — произнёс он, благоговейно понизив голос на последнем слове и значительно округляя глаза.

— Кто я? — тупо переспросил Гарри. Это ещё что такое? Но сама ситуация начала проясняться. — Граф так сказал?

— Да, так точно, однако! Вы — проводник! Посредник между миром мёртвых и миром живых. Тот, кто способен попасть в наш мир, не умирая, и вернуться обратно — фантом вы есть!

Гарри едва не закатил глаза — ох уж этот граф, что он там разболтал своим сородичам? Какую околесицу наплёл?

— Так и сказал?

— Так точно! Сказал, что вы способны наделять призрачные предметы материальностью и наоборот.

— Ну и фантазёр ваш граф, — холодно произнёс Гарри.

Солдат изумлённо уставился на мальчика.

— Однако, вы «передадите» или не «передадите»? — спросил он нетерпеливо, махнув обрубком своей руки.

— Прошу прощения, но я не могу этого сделать. Имею честь, — сухо отозвался Гарри, откинулся обратно на подушку и отвернулся.

Призрак ещё какое-то время кряхтел и кхекал за его спиной, но, слава Мерлину, благополучно отчалил. Гарри подумалось, что если он и обладал способностью перемещаться в мир призраков и обратно, то это, вероятно, была самая бесполезная способность в мире. Перевернувшись на другой бок, он закрыл глаза и задремал, более и не вспоминая о чудаке-госте.

* * *

Искания в библиотеке продвигались очень медленно, философы рассуждали о чём угодно, но не о том, что хотел от них Гарри, подходили к теме настолько издалека, что буквально выходили за грань понимания. Всё свободное время он листал сухие письмена, наполненные заковыристыми словечками, витиеватыми, многозначительными фразами, отстранёнными ремарками и блестящими изречениями. Надо отдать должное — мудрецы прошлого немного отвлекли его от тяжких мыслей на некоторое время. В другой ситуации он бы, скорее всего, оценил бы их гораздо выше, но сейчас он обратился к ним с довольно чётким вопросом и хотел получить квалифицированную, соответствующую помощь, но не получал.

Помимо этого, дело тормозило и то, что Гарри постоянно отвлекали — то Бруно со своей заботой, то Сэмюель с дурацкими заданиями. Первого он обычно сверлил тяжёлым взглядом, отчего тот довольно быстро уходил восвояси, а со вторым они, не сговариваясь, решили свести общение к минимуму. Гарри внимательно записывал все задания на уроках и торопился выполнить, как только получал. Это действительно не занимало у него много времени, если он не отвлекался, и когда Сэмюель приходил, он лишь проверял их и оставлял Гарри в покое — вначале он ещё внимательно вычитывал работу, но убедившись, что ошибок практически никогда не было, позже лишь проверял наличие выполненных заданий. Таким образом виделись они всего несколько минуток в день. Оценки Гарри тут же исправились, профессора расхваливали его на все лады, порой даже преувеличивая, но Гарри было в высшей степени наплевать на всё это — лишь бы успокоились и перестали к нему лезть.

Надежда найти ответ у древних философов таяла с каждым днём, а недовольство росло, пока в конечном итоге он не получил удар под дых «Пиром» Платона с его диалогом о так называемом Эросе. В диалоге всплыл миф о человеке третьего пола о двух головах и двух наборах рук и ног, которых злой Зевс разделил пополам и бросил в мир с единственным желанием о воссоединении и целостности. Читая об этом, Гарри дрожал, ему стало тяжело дышать. Преодолев себя, он захлопнул книгу, отбросил подальше от себя, как отраву, и вылетел из библиотеки. На этом его консультации с почившими специалистами в области философии закончились.

Единственное, что показалось ему полезным на первый взгляд, было высказывание Вольфганга Гёте: «Как можно познать себя? Не путем созерцания, но только путем деятельности. Попробуй исполнять свой долг, и ты узнаешь, что в тебе есть». Прочтя эти строки, Гарри воспрянул духом — на мгновение, ибо это показалось ему прямым указанием к действию. Но моментально сдулся, ибо при ближайшем рассмотрении в этой разгадке таилась другая загадка (как и во всём, что Гарри узнавал) — какой у него может быть долг? Какой долг у тринадцатилетнего мальчишки: хорошо кушать, мыть руки перед едой, делать уроки, слушать старших — это его долг? И как это должно ему помочь?!

Прошли две недели, а Гарри так и не нашёл вразумительного ответа на этот фундаментальный вопрос, но зато порядком измучился и весь извёлся. Поэтому он решил не тратить больше времени на бесплотное занятие и отправился к мадам с чем был. Он шёл неторопливо, с тяжестью на душе, впервые боясь встретиться со своим (м)учителем, которого, как ему казалось, он подвёл, не справившись с заданием.

— Давно ты не заходил, Гарри, — первым делом пожурила его мадам.

— Я пытался найти ответ на ваш вопрос.

— Действительно? И как, нашёл? — спросила мадам почти насмешливо, и Гарри смерил её тяжёлым взглядом. Некоторое время он собирался с силами, а затем безнадёжно выдохнул:

— Нет. Я не знаю, кто я.

Мадам улыбнулась и мягко сказала, склонив голову:

— Но так это замечательный ответ, Гарри.

— Простите?

— Это и есть настоящий, искренний ответ, которого я ждала от тебя. Гораздо лучше, чем твоё неуверенное, полувопросительное «ну мальчик, ну студент, ну волшебник». Любая из этих характеристик могла бы быть ответом. Но ты произнёс их так, будто то были иностранные слова, смысл которых ты не вполне понимаешь. Дело не в том, что ты говоришь, дело в том, как ты это говоришь. — Мадам вздохнула. — Гарри, я задала тебе этот вопрос не с тем, чтобы получить ответ на конкретный вопрос, а с тем, чтобы узнать твои мысли на этот счёт и чувства, которые этот вопрос вызывает.

Гарри был несколько растерян. Впервые на его памяти фраза «Я не знаю» была подходящим ответом на что-либо. Он медленно кивнул, раздумывая над словами мадам (он никак не мог избавиться от этой привычки отвечать одним лишь кивком, который слепая мадам Симони увидеть не могла). Она продолжала:

— Ты не знаешь, кто ты такой, и это очень о многом говорит. Это означает, что ты не знаешь своих способностей и склонностей, а значит — не знаешь, чего хочешь от жизни и как ею распорядиться.

Что правда, то правда. Сколько бы Гарри не перечитал книг, он всё равно чувствовал, будто ничегошеньки не знает. Ни о чём. Даже себя.

— Я думаю, — начал он, — меня сбивает с толку то, что я не знаю, с какого боку подойти к этому вопросу — какое моё качество должно меня определять? Например, я думаю, что я флегматик — это должно мне как-то помочь? С другой стороны, мне кажется, это не вполне определяет меня как личность. Например, я могу сказать, что я бы мог стать каким-нибудь учёным в будущем, это, кажется, подходит моему характеру, но я не представляю, что буду заниматься этим десятилетия и при этом буду счастлив. Вообще думать о будущем весьма странно для меня. Или думать о том, что я могу быть счастлив… Выражаясь метафорическим языком, я бы назвал себя странным, чахлым, никем неопознанным ростком, пробившимся в поле. Если меня полить, я могу оказаться как сорняком, так и колоском пшеницы, так и цветком. Но все только ходят кругом и с любопытством всматриваются, пытаясь определить, что я за фрукт. Я, наверное, сам хочу вырасти в пшеницу или в ягоду какую, чтобы быть полезным. Но могу стать лишь бесплодным цветком, радующим глаз да бесполезным. Но боюсь, что вырасту в сорняк.

Мадам потёрла переносицу.

— Интересная метафора, Гарри, очень красочная, — сказала она. — И что привело тебя к таким суждениям?

Гарри пожал плечами.

— Я посмотрел на людей вокруг, поговорил с ними...

Мадам всплеснула руками, задев кружку с чаем. Не обратив на это внимания, она выпрямилась и повернулась к Гарри всем корпусом.

— То есть ты хочешь сказать, что основываешь своё восприятие самого себя по тому, как тебя видят и оценивают другие или по социальной роли, приписываемой тебе обществом?

— Эм, да? — ответил Гарри, чувствуя, однако, уже по реакции и тону мадам, что это было неверным шагом. Мадам покачала головой и нахмурила брови.

— Признаюсь, не ожидала я от тебя подобного. Такой мудрый молодой человек, подумала я, когда встретила тебя впервые, у него-то есть своя голова на плечах. Кто ты? У каждого на этот счёт своё мнение, каждый видит тебя таким, каким хочет видеть, да при этом поделиться с тобой своими наблюдениями и уверить в своей правдивости, пользуясь твоей растерянностью и неуверенностью. Но суть в том, что ты единственный, кто может ответить на этот вопрос. Воспользуйся лучше методом Сократа и обрати взгляд внутрь себя. Да, у многих уходит на это жизнь, другие могут и заблуждаться, а иные даже не задумываются об этом. Однако многие из нас уже рождаются с чётким осознанием того, кто они и чего хотят. Но зачастую их с детства пытаются исправить и заставить забыть, из добрых побуждений, может даже статься, и увы, многие в самом деле забывают! Только единицам удаётся сберечь это сокровище от чужих загребущих лап. Ты, наверное, думаешь, что я была к тебе жестока, задавая подобный вопрос так внезапно. Но я не требую ответа на него сию же минуту. Я хочу лишь, чтобы ты начал искать ответ. Ты сейчас ошибся, пытаясь понять себя через субъективное, поверхностное, крайне ограниченное видение тебя другими людьми, но эта твоя ошибка — твоя маленькая победа. Каждая ошибка на шаг приближает нас к нашей цели. Пусть ты не узнал, что тебе надо делать, но зато теперь знаешь, что делать не надо. Я хочу, чтобы ты начал ошибаться — да-да, как бы странно это ни звучало, люди, умеющие правильно ошибаться, прямо-таки счастливчики! В следующий раз будет уже легче.

Гарри угрюмо молчал, уставившись на свои руки. Они просидели в тишине некоторое время. Гарри посмотрел на мадам и всё же спросил:

— А что насчёт вас? Вы ответили на этот вопрос?

Мадам вдруг выпрямилась, лицо её преобразилось и засияло. Громогласным голосом, зазвеневшим в тишине, она сказала:

— Я — Человек, и ничто человеческое мне не чуждо.

Гарри замер. Её вид впечатлил его: уверенная, непреклонная… счастливая? Она будто светилась, излучая тепло. Она произнесла эту фразу столь внушительно, столь гордо, что Гарри не сомневался, что за этими, на первый взгляд, простыми словами скрывается нечто необъятное.

— Человек? — неуверенно сказал он. — Но ведь я тоже… я говорил вам…

На лице мадам появилось снисходительное выражение, она медленно покачала головой.

— Конечно, ты человек, Гарри. Каждый из нас, обладая хоть крупицами сознания, знает о том, что он человек. Но понимает ли он, что за этим стоит? Что значит быть человеком?

Гарри недоумённо хлопал глазами.

— Между тем, чтобы знать что-то и понимать это, — большая разница, тебе так не кажется? — мягко сказала мадам.

Гарри не ответил. Мадам вздохнула и, снова удобнее угнездившись в кресле, медленно начала:

— Иногда в поисках правды нужно заглянуть глубоко в себя. А порой нужно сделать обратное — перестать искать сложный ответ на простой вопрос. Однажды я поняла, что этот вопрос для меня простой. Ответ на него всегда был на поверхности. Ты думал когда-нибудь о том, насколько мощна сила слова? Волшебник как никто другой знает это. Всего несколько букв могут возродить человека, а иные — убить. И тебе не всегда нужна для этого палочка. Ты даже волшебником быть не обязан. Но долгие годы я с прискорбием наблюдала, как много людей их недооценивают, играются с ними, как дети — со спичками. Как часто люди бросают волшебное, прекрасное «прости» и сколь часто они говорят «прощаю», ничего при этой не вкладывая в них. Вся эта ложь в конце концов подменяет понятия. Очень многие сейчас, например, забыли, что значит раскаяние и что значит прощение. Люди постепенно забывают, что значит любовь... И нам заново приходится искать смысл этих слов. Поэтому, Гарри, я и говорю: я человек, и ничто человеческое мне не чуждо — если ты подумаешь об этом, ты поймёшь, как много заключено в этой фразе.

И Гарри вдруг понял, что не может произнести «Я человек» так, как это сделала мадам — уверенно, трепетно, особенно, вкладывая в это слово так много всего, понятного только ей.

— Не каждый человек достоин таковым называться, вы это хотите сказать? — неуверенно пробормотал Гарри.

Мадам грустно улыбнулась и медленно покачала головой.

— Напротив, Гарри, напротив… Мы такие, какие есть, только потому, что мы — люди… Я лишь хочу сказать, что тебе нужно перестать быть таким, каким тебя хотят видеть другие, и тем, кем, тебе внушили, ты должен быть, а только пытаться быть таким, каков ты есть, — ответила мадам, утомлённо вздохнув. — Что-то я выдохлась на сегодня. Продолжим в следующий раз?

* * *

Все кругом как один твердили ему — прислушайся к себе, слушай голос своего сердца. Но эта красивая фраза звучала столь лирически, необыкновенно иносказательно и очень расплывчато. Гарри отчего-то ждал подсказки, ждал чётких инструкций — как. Как услышать этот метафорический голос, разобрать его немые слова? Ему приходилось постоянно одёргивать себя — разве возможно, чтобы для поиска столь глубинный правды существовал некий универсальный рецепт?

На следующем же занятии мадам Симони деловито заявила:

— Чтобы понять себя, необходимо постоянно задавать себе вопросы — не другим, а только себе. Необходимо постоянно вопрошать — зачем и почему. Зачем ты делаешь что-либо, для чего? Почему ты не можешь успокоиться, почему тебя не радует то, что ты делаешь? Почему у тебя не складываются отношения с людьми такие, каких бы ты хотел? Почему тебя беспокоят те или иные явления? Ответы на эти вопросы должны быть тебе известны — если не тебе, то кому же ещё? Нужно попробовать трезвым взглядом взглянуть на все свои страхи, неуверенность и тревожность, попытаться найти их истоки. В нашей с тобой работе этим вопрошающим гласом стану я. И сегодня я бы хотела задать тебе некоторые весьма каверзные вопросы. Я много думала о тебе последнее время, и, возможно, я нашла вопросы, ответы на которые могут многое для тебя прояснить.

Гарри напрягся и обратился в слух.

— Первый вопрос: чего ты хочешь? К чему стремится всё твоё естество, что может заставить тебя почувствовать себя самым счастливым человеком на земле, какой образ встаёт перед тобой, когда ты закрываешь глаза, и к чему ты готов идти, невзирая ни на какие препятствия, преодолеть любые невзгоды, решить любые задачи?

Гарри медленно кивнул — скорее самому себе, чем слепой ясновидице. Мадам дала ему некоторое время на осмысление и продолжала:

— Второй вопрос: чего ты боишься? Что способно остановить тебя на пути к твоей цели, что способно парализовать все твои члены и твой мозг, что может вынудить тебя свернуть с твоего пути? Что придавливает тебя к земле, как огромная плита?

Мадам дала ему время подумать и закончила:

— И последний вопрос на сегодня: ради чего ты жив? Что больше всего ты боишься потерять, думая о смерти? Или только страх перед болью и неопределённостью отталкивает тебя? Я не жду, что ты дашь ответы прямо сейчас. Я понимаю, что тебе нужно всё серьёзно обдумать, рассмотреть все варианты, проанализировать. Но как правило, самый правильный ответ — ответ из самых глубин сердца — приходит на ум первее всех. Его только надо успеть ухватить, пока он не затерялся в гомоне голосов разума, накопленных знаний, а также страхов и сомнений.

Гарри сидел прямо, склонив голову, неподвижно, сосредоточенно смотря в точку перед собой. Сколько бы он ни думал, ответ был один — один на все вопросы. И Гарри его уже знал. Но он молчал.

— Гарри? — осторожно позвала мадам.

Он не отвечал, словно превратившись в статую. Казалось, его дух умчался в странствия по параллельным вселенным, оставив свою пустую оболочку сидеть на этом кресле в кабинете мадам. Гарри никак не реагировал на оклики мадам, и только неожиданное прикосновение к плечу привело его в чувство. Его рассеянный взгляд упёрся в потревожившую его руку — минуя лицо и туловище мадам, будто бы она сама не имела к своей руке никакого отношения.

— Гарри, в чём дело? — беспокойно спросила мадам.

Гарри словно бы только теперь заметил и её саму, подняв на неё затравленный взгляд.

— Я... Я думаю, что знаю ответы на ваши вопросы, — сказал он слабым голосом и перевёл взгляд на окно. Мадам коротко кивнула и вернулась на своё место.

— Это очень хорошо, Гарри. Можешь со мною поделиться?

Гарри открыл было рот и закрыл, упрямо смотря в окно. Долгое время мадам ждала.

— Ваша птица, мадам, — вдруг сухо сказал Гарри, следя за крошечной пташкой, поразительно похожей на снитч, порхающей у подоконника с явной целью умыкнуть сушащиеся на нём дольки яблок. — Она опять ворует ваши запасы.

Мадам вздрогнула, стремительно выхватила из складок шалей волшебную палочку — и через мгновение уже красный луч нёсся к маленькому воришке. Но пташка была не из робкого десятка: короткие, но быстрые крылья унесли её в сторону, и мерзавка скрылась из вида, держа в лапах кисточку сушёной рябины. Заклятие же удалило в подоконник, и все запасы мадам разлетелись в стороны, словно подорванная миной земля.

Мадам подскочила к окну принялась стрелять из палочки во все стороны.

— Проклятие! — воскликнула она, оставляя свои попытки и оборачиваясь к Гарри. — Ты видел это?! Какая наглость, уму непостижимо! Нет, Гарри, я не жадная, но это! — это дело принципа, Гарри!

Гарри молча наблюдал, как мадам собирает рассыпавшиеся ягоды. Она пыхтела гневом и ворчала некоторое время. Когда ягоды были собраны, она уже успокоилась.

— Какая жалость, что нас так грубо прервали. Дорогой, ты ещё хочешь поделиться со мой своими мыслями?

«Ещё?» Гарри изначально не желал этого. Он молчал, борясь с собой.

— Впрочем, ты не обязан говорить этого мне — главное, тебе самому понять...

Гарри нахмурился — да, он понял, он знал ответы. В его жизни уже давно была одна-единственная цель, один смысл, ставшие его воздухом, которым он дышит, и величайшим страхом, парализующим его, — один особенный человек, его брат-близнец. Но он по-прежнему не знал, что делать с этим знанием.

Гарри закрыл глаза, готовый броситься в пропасть, но не готовый видеть падение.

— Мадам, — произнёс он сдавленным голосом. — На всё в моей жизни есть лишь один ответ — мой брат.

* * *

— Я расскажу тебе легенду, — в очередной раз застал его врасплох своим появлением Жиль, когда Гарри брёл в спальню.

Он чувствовал себя вымотанным, словно из него высосали всю энергию до капли. К счастью, мадам вновь не стала комментировать его ответ — даже если она и собиралась это сделать, Гарри не стал дожидаться. Напряжение было невыносимым, он просто-напросто сбежал от мадам.

Разумеется, Гарри ничего не ответил Жилю и даже отвернулся от него. Но то был риторический вопрос, Жиль даже не смотрел на него, уставившись стеклянным взглядом перед собой. Он начал свою легенду:

— Известно, что живёт на небесах некое божество, которое только тем целыми днями и занимается, что вкладывает души в новорождённых младенцев. У него сложная и ответственная работа, поэтому ему нельзя отвлекаться. Веришь ли или нет, но даже божество делает ошибки (древние очень любили воображать богов как можно человечнее и не идеализировали их) — шутка ли, целыми сутками напролёт работать, не поднимая головы, — ведь младенчики рождаются ежесекундно. Иной раз захочется ему поднять руку и подтереть выступивший пот со лба — и тогда уже один, а то и больше младенчиков остаются без души — так и растут, и ходят по земле пустые тела многие годы, даже не догадываясь о своей ущербности. Или, бывает, на секунду-другую прикроет глаза от усталости, а руки машинально схватят первую попавшуюся душу да и всунут не в то тело, не по размеру — большую душу засунет в этакое маленькое, слабенькое тельце или маленькую душу — в крепкое и здоровое. Иногда, гораздо реже, бывает, рука у него дрогнет, и душа падает на пол, из-за чего хрупкая субстанция раскалывается пополам. Божество обычно в таких случаях подбирает её и скрепляет обратно, но столь же цельной душа уже не становится и частенько болит в своём теле, даже если тело обходится с ней очень бережно. Но порой Божество даже не замечает своей оплошности из-за усталости, принимая два осколка одной души за две разные, и совершает чудовищную ошибку — отправляет их в два разных тела. Как думаешь, каково той душе, которую раскололи надвое и отправили в разные тела на разных уголках света? Само собой, две неполноценные частички одной души не могут уже быть счастливыми, не могут в полной мере ощущать жизнь, не могут мечтать ни о чём и стремиться к чему бы то ни было, кроме воссоединения. И им уготованы только два пути — либо воссоединиться как можно скорее, либо усохнуть и отмереть, как оторванные от своих корней цветки, в своих телах, продолжающих, однако, функционировать, как ни в чём не бывало.

Гарри обдало могильным холодом, голова пошла кругом. Он смотрел на Жиля широко распахнутыми глазами.

— Зачем... зачем ты говоришь мне это? — севшим голосом спросил он отчаянно. — Зачем... зачем преследуешь меня?

Мальчик глянул на него недоумённо, словно и не замечая вовсе этой тенденции; и почти сразу во взгляде его появилось безразличие. Он пожал плечами и сухо бросил:

— Не знаю.

Судя по его виду, он сам никогда не задавался вопросом, почему он тянется к Гарри, постоянно к нему является и наблюдает за ним. И, по всей видимости, это нисколько не беспокоило его и сейчас. Он перестал интересоваться чем-либо, он переставал задавать вопросы. Всё происходило просто так в его мире, без всякой причины. Его не волновало, что своими появлениями он бьёт Гарри по самому больному и тем самым медленно толкает его в пропасть. Но у всех есть порог выносливости. И Гарри не железный.