Путешествие на Восток (джен)

Меня редко посещают приступы мистического ужаса. Выросший в семье магов, с детства имевший дело с потусторонними тварями, я не боюсь их так, как боятся маглы, теряющие рассудок от запредельного страха при встрече с обыкновенным призраком. Страх мага — рационален. Как правило, это страх боли, страх смерти, страх потерять что-то очень дорогое, наконец. Но, вспоминая эти долгие минуты на лестнице Гандхамардана, я как никогда понимаю маглов.

Если месяцы, проведенные в Шамбале, казались мне визитом в земной рай, то сейчас, глядя в багровые отблески на стенах и звуки, доносящиеся снизу, я преисполнился уверенности: мы спускаемся в ад, в самую настоящую преисподнюю, где вскоре предстанем перед взором Врага рода человеческого. Иррациональный страх вливался в меня ленивыми волнами, вытесняя рассудок, и каждый шаг давался мне лишь волевым усилием.

Я бросил взгляд на лица моих спутников — чувствуют ли они то же самое? Полный мрачной непреклонности Антиох, бесстрашный воин, который только что рвался в битву с демоном — отчего он так сжал зубы, если не в попытке сдержать крик? Эйлин, бледная, как покойница, — почему она сильно, до боли сжимает мой локоть, если не для того, чтобы удержаться от бегства назад, в милосердную и тихую ночь Шамбалы? Но Кадм…

Что чувствовал Орфей, спускаясь за своей возлюбленной Эвридикой в царство мертвых? Страшился ли он того, что встретит на пути? Теперь мы никогда не узнаем наверняка, но, глядя на Кадма, я понимал: нет. Есть люди, имеющие одну душу на двоих. Когда Лия умерла, мой брат лишился половины самого себя, и никакие силы ада не могли испугать его больше, чем невозможность быть с ней, унесшей в могилу часть его души. «Даже если в конце пути нас ждет сам Сатана в сонме падших ангелов, — сказал он давным-давно, — я попрошу его помощи». И все же… Кадм не испытывал страха, но желанием увидеть недра Гандхамардана, в отличие от Орфея, не горел. Что с ним произошло?

— Отчего ты так не хочешь спускаться, Кадм? — тихо спросил я. — Если мы правильно поняли текст послания, внизу может быть средство для спасения Лии, разве не так?

— Если у тебя есть лекарство, чтобы исцелить больного, станешь ли ты рисковать жизнью, чтобы найти другое?

— О чем ты? В последнее время ты говоришь загадками не хуже самой Кали.

Кадм порылся в складках мантии и вытащил черный бриллиант в оправе, грани которого сверкнули алым огнем в кровавом свете подземелья, — все, что осталось у него в память о Лии. Он поднес его к лицу и, помедлив, осторожно коснулся драгоценности губами.

— Я знаю, как вернуть Лию, — сказал он. — И это не будет просто ее подобием, восставшим из могилы мертвецом, не имеющим с моей любимой ничего общего, кроме внешности. Я знаю, как вернуть из небытия саму ее душу и вложить в тело. Мать Кали говорила, что нам понадобится по меньшей мере год. Мне удалось найти путь на четыре месяца раньше. И уверяю тебя, Игнотус, этот путь вовсе не ведет в подземелье Гандхамардана.

— Что?! Так почему же ты?.. — воскликнул я, забыв об осторожности.

Снизу донеслось шипение. Что-то очень большое пришло в движение, и каменные ступени под нами задрожали. Послышался звук катящихся камней.

— Тихо! — шикнул Кадм. — Ты хочешь знать, почему я иду с вами вниз? Потому что вы мои братья. Потому что вы были со мной с начала до конца ради того, чтобы я достиг своей цели. Теперь я делаю то же самое для Антиоха.

— Эй, вот только не надо делать из меня безрассудного самодура! — вскипел Антиох. — Я для тебя же стараюсь, братец. Не знаю, что ты там придумал, но если твой способ не сработает, возможно, сработает этот.

Странно, но эта будничная ссора братьев каким-то образом рассеяла тот липкий страх, который не отпускал меня все это время. Словно бы мы не вошли во что-то очень похожее на врата ада, а спорим о материале для алхимического котла на углу Косого переулка, и поджидает нас внизу не жуткий Вритра, а, в крайнем случае, парочка обычных инферналов.

Лестница заканчивалась широкой каменной площадкой, с левой стороны которой располагался высокий проход с резной аркой наверху, сохранившейся куда лучше, чем вход снаружи. Из прохода и лился багровый свет, освещавший нам путь на протяжении всего спуска. Чуть выше, над аркой, были высечены буквы незнакомого мне алфавита, но в них, однако, угадывалось что-то знакомое. Неведомый язык падших ангелов?

— Агарта… — неуверенно пробормотал Кадм.

— Агарта? — повернулся я к нему. — Ты знаешь этот язык?

— Нет. Но похожий алфавит используется в некоторых древних ханаанских свитках, и я немного помню звучание. Агарта — так, полагаю, называется это место.

Антиох, не слушая его объяснений, первым добрался до площадки. Он подкрался к проходу и, прижимаясь к стене, осторожно заглянул в него, отведя назад руку с палочкой. В следующее мгновение он, тяжело дыша, метнулся назад и вжался в камни. Лицо его было бледным, как никогда раньше.

— Что там? — прошептала Эйлин.

— Не знаю, — мотнул головой Антиох. — Василиск или… Не знаю. Гигантский. Я никогда не видел таких больших. Не знал, что такое вообще может быть.

— Вритра, — кивнул Кадм. — Еще не поздно вернуться, брат.

Я, стараясь не издавать звука, бесконечно осторожно заглянул за край стены и на минуту перестал дышать от того, что увидел. Это пещера неимоверных размеров, всю правую половину которой занимало подземное озеро. Его спокойные темные воды отражали рассеянный в воздухе багровый свет, в изобилии льющийся с испещренных искусными фресками высоких стен. Небольшой водопад у дальнего края пещеры нес потоки подземных вод в озеро. Еще один туннель, пробитый в каменном берегу озера, вел круто вниз. «Погибшее царство под источником Дану», — вспомнилось мне. В следующее мгновение текст письма покинул мой внутренний взор.

Чуть слева от скалистого берега я увидел то, что поначалу принял за нагромождение камней причудливой формы. Змей. Исполинский змей, лежащий на холодном базальте, свернувшись кольцами, каждое из которых легко могло бы сокрушить дом. Каким чудовищно древним было это создание, достигшее таких размеров? Чем оно питалось среди голых камней, и какое количество пищи могло утолить его голод? Эта покрытая роговыми наростами кошмарная голова, которую змей в вековой дреме опустил на чешуйчатое тело: кто может выдержать ее взгляд, если тварь раскроет свои несущие погибель глаза? Я вздрогнул, услышав тяжелое дыхание рядом: Эйлин, прижавшись ко мне, неподвижно смотрела на чудовище.

— И с этой змейкой ты хотел сразиться в одиночку, брат? — поднял бровь Кадм, повернувшись к Антиоху.

— Если понадобится, — отрезал тот, но от его недавнего боевого настроя не осталось и следа. — Игнотус! Если я могу взять твою мантию невидимости…

— Я сам, — перебил я до того, как осознал сказанное.

— Что?

— Я сам надену мантию и спущусь в туннель, — обреченно проговорил я. — Да, я знаю, тебе в схватке нет равных, и при тебе Бузинная палочка. Но я иду не сражаться: против этой твари, боюсь, ни у кого из нас нет шансов. К тому же я ступаю тише, и, уж прости, Антиох, в искусстве быть незаметным я лучше любого из вас.

— Тогда идем вдвоем. Ты всерьез вообразил, что я отпущу тебя в адскую бездну под носом этого сатанинского отродья? Да если этот проклятый Вритра имеет хоть отдаленное родство с василисками, тебе достаточно взглянуть ему в глаза, чтобы отправиться на тот свет!

— Брат, это мантия, а не попона. Ее даже на одного тебя едва хватит.

— Я пойду с Игнотусом, — вмешалась Эйлин. — Мы двое поместимся под мантией. С трудом, но…

— Эйлин… — обернулся я к ней.

— Не спорь, пожалуйста, — прошептала она. — Идем вдвоем, или не идет никто. В конце концов, это совсем быстро. Нам не придется проделывать весь этот путь пешком. Мы переместимся сразу ко входу в туннель и сразу спустимся. Эта тварь не успеет ничего сделать, даже если почует нас.

— Не советую, — коротко ответил Кадм. — Здесь что-то не так… с пространством. Неужели вы не чувствуете?

Я замер, прислушавшись к своим ощущениям. Теперь мне почти не требовалось ни времени, ни значительных усилий для того, чтобы скользнуть под слой майя в мир Брахмана. Вот эти нити Пустоты, из которых соткана сама ткань реальности, привычно скользящие вдоль незримых пальцев моего разума… На первый взгляд, все в порядке. Я легко могу разорвать и соединить несколько из них, чтобы переместить хотя бы вот этот небольшой камень под ногами… Нити с почти ощутимым звоном лопнули, и их обрывки затянулись мертвыми узлами. Камень, который я отправил ко входу в туннель, со странным хлопком появился в нескольких футах над поверхностью озера и с громким всплеском рухнул в воду.

От оглушительного шипения мне заложило уши. Стены задрожали, осыпав нас мелким каменным крошевом. Мы затаили дыхание, отодвинувшись от входа в пещеру. Когда все стихло, Антиох повернулся ко мне и хрипло пробормотал:

— Ты в своем уме, братишка? Ступает он тише… Да ты самого дьявола разбудишь!

— Теперь мы знаем, что с магией Пустоты в этом месте лучше не шутить, — попытался оправдаться я.

— Это знание могло нам дорого обойтись, — не унимался Антиох. — Проклятье!

— Успокойся, брат, — сказал Кадм. — Здесь каждый шаг опасен, и мы все знали это. Игнотус… Если ты все еще намерен идти, лучше бы не медлить. И постарайся особенно не глазеть по сторонам по дороге. Твоя мантия делает тебя невидимым, но вряд ли скрывает твой запах. А этой твари достаточно просто махнуть хвостом…

Я кивнул и накинул на себя мантию-невидимку. Эйлин молча скользнула под нее и прижалась ко мне, обхватив меня руками. Каким бы жутким ни был момент, я почувствовал, как блаженное тепло растекается по моему телу от ее прикосновений, и страх возможной гибели немедленно отступает, сменяясь решимостью. Что, если древний змей увидит нас? Что, если плод моего ума не сможет обмануть чудовище, которое, быть может, родилось задолго до возведения Вавилонской башни и Бог весть скольких смельчаков обратило в тлен смертоносным взором или движением исполинских челюстей? Я не знал, и мне не хотелось об этом думать.

Крепко обнявшись, мы шагнули из своего ненадежного укрытия, и я задержал дыхание. Жребий брошен. Если Вритра заметит нас… Но змей по-прежнему лежал, свернувшись горой чудовищных чешуйчатых колец, и его глаза оставались закрыты, а воздух с мерным шелестом проходил сквозь уродливые ноздри. Еще шаг. И еще один. Голова твари беспокойно шевельнулась, но глаза остались закрыты.

Невольно я поднял взгляд на обширную настенную роспись позади змея. Она изображала город, залитый все тем же багровым светом. Существовал ли он когда-нибудь в действительности или был лишь фантазией давно умерших художников неизвестного народа? Высокие ажурные сооружения, красотой способные поспорить с величайшими творениями античных мастеров, широкие улицы, куда-то идущие люди в свободных одеяниях… Не этот ли прекрасный град видел апостол Иоанн в своем видении?

Но самое странное в росписи располагалось выше. Высоко над едва обозначенным горизонтом навис черный провал, окаймленный жгучим кровавым сиянием, и странные тонкие нити тянулись от жуткого светила вниз, проникая в крыши самых высоких зданий. Черное Солнце? Сама Кандида Когтевран могла позавидовать искусству, превратившему голый камень пещеры в прекрасную светящуюся картину, за плоскость которой, казалось, можно было войти.

Выждав еще немного, мы осторожно двинулись дальше. Шаг. Следующий. Вход в туннель все ближе, и змей по-прежнему не замечает нас. Мы смогли обвести чудовище вокруг пальца, и теперь осталось лишь преодолеть каких-то пять-шесть футов… Из-под моей ноги выскочил камень и со стуком, который в мертвой тишине пещеры показался мне оглушительным, поскакал прямо к дремлющему чудовищу. Я застыл и прекратил дышать, но было уже поздно.

Чешуйчатые кольца скользнули по камню, и пол под ногами мелко задрожал. Вритра с непостижимым для его размеров изяществом поднял гигантскую голову и раскрыл глаза — эти два провала в преисподнюю, горящие золотым огнем. От его дыхания наша мантия взметнулась, и я едва удержал ее край, чтобы не открыть нас с Эйлин, беспомощно прильнувших друг к другу под несущим смерть взглядом древнего змея. Все эти долгие мгновения, пока тварь, не мигая, смотрела на нас, в моей голове вертелась только одно: «Мы еще живы!». Взгляд василиска убивает, но мантия надежно защитила нас от него. Как хорошо, что мне не удалось претворить в жизнь свою прежнюю задумку с умножением света! Если б не возникло у меня сложностей, сейчас мы с моей любимой в лучшем случае застыли бы здесь двумя изваяниями, а в худшем…

Вритра приблизил голову и шумно втянул воздух через ноздри. Из его пасти вырвалось шипение, и Эйлин толкнула меня в бок, шепнув:

— Бежим!

Я сорвался с места, и мы едва ли не кубарем вкатились в спасительный полумрак туннеля. За спиной послышался тяжелый удар, от которого каменные ступени ушли у нас из-под ног. Обернувшись, я увидел глубокую трещину в полу: удар покрытой костяной броней головы чудовища расколол каменное основание. Эйлин уже тащила меня дальше, и я, отвернувшись от обращенного к нам золотого взгляда Вритры, побежал вниз по изогнутой лестнице следом за ней.

Лестница закончилась так неожиданно, что, проскочив очередной ее изгиб, я вздрогнул, оказавшись в залитом светом высоком коридоре. Его стены были выложены гладким белоснежным камнем, и всю их поверхность от пола до потолка покрывали слова незнакомого языка.

Я свернул мантию-невидимку и провел кончиками пальцев по выбитым в камне символам, с удивлением осознав, что отчасти понимаю их. Тот самый язык, о котором говорил Кадм. В его буквах прослеживалось явное сходство с греческим алфавитом, а еще — с древней еврейской письменностью, и о звучании большинства из них можно было без труда догадаться. Вот этот острый угол, перечеркнутый вертикальной линией, схож с буквами «алеф» и «альфа», а если развернуть его, то мы увидим, пусть порядком искаженную, но все же такую знакомую букву «A» латинского алфавита. А вот этот косой треугольник — разве это не греческая дельта?

— Это же имена! — воскликнул я. — Тысячи… Десятки тысяч имен… Кто они все?

— Погибшее царство, — пробормотала Эйлин. — Голоса мертвых взывают об отмщении… Это имена умерших, Игнотус. Мы с тобой в склепе.

— Скорей у входа в склеп. Смотри!

Дальний конец коридора утопал в полумраке, и оттуда веял слабый ветер. Он не имел ничего общего со свежим горным воздухом. Его дыхание было напитано тысячелетней пылью и тленом. Когда мы подошли ближе, коридор оборвался, и в открывшейся перед нами каверне мы увидели руины города. Изломанные каменные глыбы перемешались с раздробленными стенами. Раскрошившиеся шпили некогда величественных зданий лежали среди обломков статуй. И кости. Пробитые и раздавленные черепа, торчащие фрагменты ребер, потемневшие суставы — все это густо перемешалось с пылью и щебнем, усеивавшими дно пещеры.

Даже разрушенный, этот город нетрудно было узнать. Именно его я видел на светящейся фреске в логове Вритры. Однако здесь царил мрак, и единственным источником света оказалась высокая статуя поодаль. Разрушение не коснулось ее, и, судя по всему, возведена она была много позже, чем произошел катаклизм, погубивший город. Еще даже не подойдя к ней, я понял, что уже видел раньше образ, воплощенный в камне.

Изящное тело, в котором было что-то от птицы и насекомого одновременно, широко распахнутые тонкие крылья, нечеловеческий лик с двумя парами глаз, которые даже изваянные в камне светились мудростью и страданием. На постаменте горели, переливаясь, буквы санскрита. Я все еще неважно понимал этот язык, но мне не составило труда прочесть написанное:

«Некогда я была Цакебе, несущей свет возвышающего знания.

Меня звали Туриэль, хранящей мудрость Пустоты.

Я пыталась быть милосердной Гуаньинь.

Теперь я стала Смертью, разрушителем миров.

Я помню о вас, возлюбленные дети мои».

— Озеро слез, — прошептал я.

— Что? — спросила Эйлин, отчего-то тоже перейдя на шепот.

— Помнишь ангельскую статую на острове Огигия? Это она. В своим истинном обличье. Кали вызвала какую-то страшную катастрофу и, возможно, Потоп, но сделала это, чтобы предотвратить нечто еще более страшное. То, что называют словом Рактавиджа, «семена крови». И все равно она винит себя за все эти оборвавшиеся жизни. Эйлин, она не Смерть. Она — Время. Если бы я мог помочь ей…

В смятении я опустился на колено перед статуей и только теперь заметил придавленную камнем ветхую рукопись у самого основания. «Песнь Сандживани», — гласило заглавие на выцветшем титульном листе. Эйлин опустилась на колени рядом и склонилась над моей находкой. Я отбросил камень и взял манускрипт дрожащими пальцами. Перелистнул страницу, другую… Разводы чернил, безнадежно испортившие текст, вырванные целиком страницы и совершенно нечитаемые слова сразу охладили мой пыл, но я все еще надеялся. Возможно, что-то важное осталось. Возможно, остальное удастся восстановить. Главное — мы нашли то, что искали.

— Мы должны возвращаться, — сказала Эйлин. — Если мы пробудем здесь слишком долго, твои братья могут пойти на помощь.

Я кивнул и поднялся на ноги. У Кадма хватит выдержки, но Антиох — горячая голова, и он вполне может попытаться проскользнуть мимо змея даже без мантии невидимости. Когда мы покидали разрушенный город, я оглянулся и бросил последний взгляд на статую существа, чье земное воплощение мы знали под именем Матери Кали. Мне показалось, что ее глаза на какое-то мгновение замерцали призрачным белым светом.

* * *

Кадм отложил рукопись и озабоченно покачал головой.

— Мало что уцелело. Лишь на паре страниц удается что-то прочесть.

— Значит, вся эта наша вылазка впустую? — угрюмо спросил Антиох.

— Отчего же? — пожал плечами Кадм. — Мы теперь знаем немного больше о том, кто такая Мать Кали, и о том, что произошло в далеком прошлом. Но главное… Вот на этой странице, думаю, именно то, что имел в виду автор нашей записки.

— Я обратил внимание на нее, — вмешался я. — Но, честно сказать, мало что понял. Изображение пентакля сохранилось в деталях, и это, конечно, хорошо. Но вот сам текст…

Вновь пробежав глазами по странице, я остановился на небольшом читаемом отрывке среди зияющих дыр и чернильных разводов:

«…Да внесет свой прах, требующий возвращения, в центр пентакля и да не сходит с места. Вонзи кинжал в луч солнца для сохранения души. Сильные души избегают возвращения, так сложи силы многих магов, дабы превозмочь… и, возвысив глас, произнеси… praesemino gervlvs… extraho spiritvs vitae… spiritvs vitae in gervlvs…»

— Прах, требующий возвращения, — задумчиво проговорила Эйлин. — Возвращения к жизни?

— Вероятно, — сдержанно отозвался Кадм. — В этом случае речь о том, что маг должен внести останки умершего человека в центр пентакля и оставаться там до конца ритуала. И знаете что? Я думаю, что луч солнца — это в действительности один из лучей пентакля. Вот этот, на котором изображен символ Черного Солнца.

— А если сил мага не хватит, — подхватил Антиох, — то можно объединить усилия…

Не прошло и минуты, как мои братья и Эйлин увлеченно спорили, пытаясь восстановить детали предполагаемого обряда воскрешения. Мне что-то по-прежнему не давало покоя. Много ли было шансов на то, чтобы из целой рукописи уцелело лишь описание одного обряда? Пентакль, единственная ошибка в изображении которого разрушит чары, совершенно не пострадал — при том, что от всех прочих страниц почти ничего не осталось.

Я взял манускрипт в руки и снова пролистал. Вроде бы подтверждается первое впечатление. Рваные страницы, зияющие дыры… Но, поднеся рукопись к глазам, я вдруг понял, что мне казалось неправильным. Поверхность страниц была потертой и выцветшей от времени. Но рваные края выделялись насыщенностью цвета и свежестью.

— Рукопись испортили совсем недавно, — негромко сказал я.

— Что ты сказал? — нахмурился Кадм.

Я послюнил палец и силой потер одно из чернильных пятен. Значительная часть чернил осталась у меня на пальце, и теперь я мог разобрать проступившие на странице бледные буквы: «Желающий вернуть прах, обращенный в человека, в его первичную форму, начерти пентакль… да уберегись оставить внутри круга человека, не происходящего от праха…». Прах! Глина, из которой сотворены големы — вот о чем идет речь. Обычный человек, оказавшись в центре пентакля, вероятно, просто погибнет во время обряда.

— Либо нас хотят убить, — пробормотал я, — либо… Подождите немного. Мне нужно кое-что проверить.

Я подхватил метлу и выскочил из кельи. Солнце уже выпустило первые лучи из-за гор на востоке, а значит, до занятий в храме остается чуть больше часа… Впрочем, богиня наверняка простит меня за опоздание после всего, что случилось. Я запрыгнул на метлу и взмыл в воздух.

— Игнотус! — услышал я снизу крик Эйлин, но ждать не стал.

Следовало проверить свою безумную догадку, пока она свежа в моей памяти. Деревня совсем близко, и найти в ней человека нетрудно, это не Лондон. Как я сразу не понял? Девять воинов, уходящие с Големом в портал. Десять воинов, прибывших из Круи. Записка, отправляющая нас на верную смерть в поисках манускрипта, в котором мы не нуждались, — и мы наивно поверили в то, что ее подсунул кто-то из местных! Проклятые арабские цифры ввели нас в заблуждение, и никто из нас не подумал, что автор послания — не просто грамотный аристократ, но человек, который Бог знает сколько времени провел на Востоке, изучая магию Пустоты. Почему мы сразу не проверили?

Несмотря на утренние сумерки, жизнь в деревне уже бурлила. Я еще в полете приметил дом старейшины и, осторожно спустившись, чтобы случайно не налететь на кого-нибудь из жителей, спрыгнул на землю. Нога подвернулась, угодив в тележную колею, и я чуть было не упал на колено. Народу на единственной улице было уже полно, но внимания на меня никто не обращал: Антиох за свои прошлые посещения, должно быть, уже приучил их к частым визитам летающих чужеземцев с Запада.

Дверь отворилась до того, как я успел в нее постучать. Наружу высунулся худой, почти изможденный старик с жиденькой бородкой на голову ниже меня. Сложив руки у груди и поклонившись, он, ужасно коверкая слова, заговорил:

— Приветствую тебя, почтенный чародей. Ты, должно быть, ищешь меня?

— Если я говорю с Шанкаром, старейшиной…

— Да, это я. Угодно ли дорогому гостю пройти в мой дом?

— Благодарю, но я очень спешу. Я лишь хотел спросить, не появлялся ли в деревне новый житель около шести месяцев назад?

— Ох… Не могу вспомнить, когда именно, но уверяю тебя, за последний год в деревню пришел только один человек — Сайят. Немолодой уже. Прибился к каравану с юга, сказал, что был торговцем, да потом разорился. Уж не знаю, правда ли это, но небольшой сундук он с собой приволок.

— И где я могу его найти?

— В старой хижине у лесной рощи, вон там. Пустовала с тех пор, как Нараян в горах пропал. Совсем молодой был, хотел жениться на нашей Манджу. Что за красавица! Будь я молод…

Не очень вежливо прервав словоохотливого старейшину, я наскоро распрощался и снова взмыл в воздух, благо на сей раз на полет ушло меньше минуты. Хижина, почти незаметная среди зарослей огромного папоротника, казалась покинутой. Крыша с одной стороны была заметно повреждена и в дождь наверняка протекала. Из окон, закрытых полусгнившей циновкой, не доносилось ни звука. Сделав несколько шагов к хижине, я остановился. Чего ради я заявился сюда в одиночку? Да, мог бы сесть в лужу со своей идеей, но лучше быть в смешном положении, чем мертвым.

Я решительно развернулся. Главное я уже установил: Тень почти наверняка здесь. Остается лишь сказать моим братьям, и тогда у него не будет ни единого шанса. Магия Пустоты — его главный козырь — отныне в наших руках. Лишь бы только он не скрылся, пока я хожу за подмогой…

— Ты искал меня, Игнотус? — послышался насмешливый и странно знакомый голос за спиной.

Раньше я бы рывком обернулся к противнику, теряя драгоценные мгновения и зная, что он уже готов к нападению. Теперь же я отреагировал до того, как осознал это: сказались месяцы ежедневных тренировок с монахами Кали. Мгновенное перемещение на три фута в сторону с одновременным разворотом: если бы враг ударил по мне заклинанием в этот момент, то его сила ушла бы в пустоту. Палочка уже была в моей руке, когда натянувшиеся нити Брахмана вытолкнули меня обратно в привычный мир. Враг стоял передо мной с опущенными руками и не держал никакого оружия.

— Впечатляет, — сказал он, выходя из тени папоротника на свет. — Очень впечатляет, юный Певерелл. Сила Смерти с тобой.

Я замер, не веря своим глазам. Он был заметно старше, чем в тот день, когда я видел его в последний раз. Однако самое разительное изменение произошло не с его телом. Когда его тащили из руин Скорхилла на смертную казнь, он был не больше, чем безумным визжащим некромантом, который призывал жуткие проклятия на наши головы. Но теперь… Худое лицо с резкими, жестокими чертами, ввалившиеся глаза, плохо постриженная борода и длинные усы, густые, несмотря на возраст, бледные волосы. Ошибиться было невозможно.

— Эмерик, — сказал я потрясенно. — Будь ты проклят…

— Уверен, что уже проклят, — ухмыльнулся он. — Убери палочку, малыш. Нам незачем сражаться.

— Не знаю, как тебе удалось выжить…

— О, это долгая и по-своему интересная история, но она для другого раза. Пока скажу только, что у меня очень хорошие связи в Совете волшебников, и далеко не все эти старые пройдохи такие уж неподкупные, какими их считают. Ты знал, что там есть даже люди Темного братства?

— Мы едва не погибли в этой чертовой пещере! — воскликнул я, вытягивая вперед палочку. — Ты подсунул нам эту записку…

— О чем это ты?

— Об этом! — воскликнул я, доставая левой рукой рукопись. — «Песнь Сандживани». Ты думал, никто не догадается?

— Уверяю тебя…

— Не трудись. Ты уже был в Шамбале раньше…

— С этим не стану спорить.

— …И когда тебя изгоняли отсюда, ты спрятал этот проклятый манускрипт в Агарте, испортив в нем все, в чем не нуждался. Мы были нужны тебе только для того, чтобы проникнуть туда и достать рукопись.

Он искренне рассмеялся и развел руками.

— Игнотус, — сказал он. — Послушай меня. У вас, конечно, маловато причин для любви ко мне или моему сыну. И это, в общем, взаимно. Поэтому я не прошу тебя поверить мне, но будь добр, иногда проверяй плоды своих измышлений. Я никогда не держал в руках манускрипта: в этом случае он остался бы у меня. Я не подсовывал вам никаких записок. И мне бы в голову не пришло отправлять вас в пасть самого Вритры…

— Откуда ты знаешь про Вритру в таком случае?

— Да потому что, болван ты эдакий, я отправил туда совсем другого человека. Который, судя по всему, решил надуть всех нас. Ты говоришь, рукопись испорчена?

— Ритуал возвращения цел, если он тебя интересует. Но если бы кто-то попытался воспользоваться им в его нынешнем виде, он вряд ли остался бы в живых. Кого ты отправлял в подземелье, Эмерик?

Он смерил меня насмешливым взглядом, а потом со вздохом вытянул руку, указывая мне за спину.

— Его.

Я неторопливо развернулся, стараясь по-прежнему держать Эмерика в поле зрения. Неподвижная и молчаливая фигура в алом одеянии, стальной шест. Как давно монах уже стоит здесь, бесшумно подобравшись сзади с помощью магии Пустоты?

— Что ты натворил, Рамеш? — спросил я.

— Что я натворил? — переспросил тот. — Попытался исправить содеянное, Игнотус. Ты не представляешь, что этот убийца унес из Шамбалы несколько лет назад. Ты даже вообразить себе не можешь, какой кошмар обрушится на головы всех живущих, если он…

— О, не надо сгущать краски, — усмехнулся Эмерик. — Ничего не обрушится, если я получу то, что мне нужно.

— Божественные знания — не для людей, — твердо сказал Рамеш. — Я всегда говорил это. Магия Пустоты не должна покидать Шамбалу. Когда этот зверь скрылся, Амар искал его по всему свету, чтобы вернуть артефакт, но так и не понял главного. Знания богов должны быть с богами. Вместо этого Амар, поддавшись на шантаж, не только позволил ему оставить у себя украденное, но и притащил еще троих охотников за божественной властью! Так что же я должен быть делать, скажи, Игнотус?

— Ты… — прошептал я, сраженный услышанным и перевел палочку на Рамеша. — Ты подкинул нам записку. Отправил нас в эту чертову преисподнюю. Надеялся, что Вритра сожрет нас? Да что тут вообще происходит?

— Я не питаю к вам ненависти, Игнотус, — ровно ответил тот. — Но никто не должен был уйти с этими знаниями. Поэтому я и написал записку, а чтобы вам не вздумалось обращаться к нашей Матери Кали, посоветовал не верить ей… К сожалению, мне не пришло в голову, что кто-то из образованных людей мог не читать «Рамаяну». Это едва все не испортило.

В его последних словах отчетливо прозвучало презрение.

— О, теперь-то я вижу картину целиком, — подал голос Эмерик. — Ты представляешь, парень, этот агнец пообещал мне «Песнь Сандживани» за то, что я вас прикончу, всех четверых. Я, понятно, согласился. Исполнять свою сторону соглашения я, конечно, не собирался…

— Чего еще ожидать от убийцы и клятвопреступника! — процедил Рамеш сквозь зубы.

— Ты б на себя посмотрел, святоша. Изуродовать рукопись так, чтобы я, пытаясь вернуть покойника из могилы, отправил в могилу самого себя — это ты, конечно, хорошо придумал, да только меня крайне сложно обвести вокруг пальца.

— Боюсь, уже обвели, — заметил я. — Обряд возвращения вообще не имеет отношения к воскрешению мертвых. Это способ изгнать человеческую душу из голема.

— А вот это, Рамеш, ты уже зря, — со стальными интонациями в голосе отозвался Эмерик, не спуская холодного взгляда с монаха, и мягко шагнул вперед. — Чуть не прикончил моих… гм… друзей, хотел прикончить меня — это дело привычное. Но если весь торг с самого начала был блефом, боюсь, ты нам только мешаешь.

— Неужели ты надеешься убить меня? — криво улыбнулся Рамеш. — Здесь, на земле моей богини?

— Думаю, она не будет против.

Движение Эмерика было настолько стремительным, что я едва смог его разглядеть. В следующие мгновение шест в руках Рамеша чуть сместился, и метательный нож со звоном отскочил в сторону. Монах перескочил сквозь пространство, сократив расстояние, и его оружие со свистом рассекло воздух. Тщетно: Эмерика там уже не было, а следующий нож Рамеш лишь чудом успел отразить.

Однако глупцом монах отнюдь не был. Вместо того, чтобы продолжать этот смертельный танец с мгновенными перескоками в пространстве, где исход больше зависит от случая, нежели от мастерства, Рамеш, ускользнув от очередного выпада Эмерика, пропал из виду. Некромант, сжав в руке небольшой нож с изогнутым лезвием, застыл, пытаясь уловить движение вокруг, но все оставалось тихо.

— Ты его чувствуешь, Игнотус? — спросил Эмерик.

Я пожал плечами и развернулся к деревне.

— Нет. И сражаться не собираюсь. Я просто сообщу Матери Кали и братьям…

Алая тень выросла у меня на пути, и, наугад рванув нити Пустоты, я отскочил в сторону. Стальной шест высек искры из камней, на которых я только что стоял.

— Никто не уйдет, — сказал Рамеш. — И приходить вам не следовало.

— Инсендио! — ответил я, но монах исчез до того, как я успел произнести заклятие.

— Брось, Игнотус, — хмыкнул Эмерик, снова пытаясь отыскать взглядом врага. — Словесная магия против монахов бессильна. Слишком медленно. Нож с отравой — другое дело.

Он молниеносно развернулся и рубанул пространство позади себя. Клинок вспорол одеяние монаху, но не коснулся кожи. Выпад шестом — и воздух вокруг Эмерика вспыхнул голубым пламенем выставленного барьера формы.

— Неплохо, — прошипел Рамеш. — Но тебе следовало закончить обучение.

Его шест вспыхнул фиолетовым огнем и рванулся вперед, пройдя сквозь щит, словно того не было вовсе. Удар сбил Эмерика с ног, и тот кубарем покатился по каменистой почве, выронив оружие. Без промедления Рамеш переместился ко мне и нанес новый удар. В последний момент я отскочил, но монах последовал за мной. Еще один перескок. И еще один.

— Мать Кали! — воззвал я, вспомнив слова Амара.

— Только не сейчас, — ухмыльнулся Рамеш, неторопливо приближаясь. — Я сегодня сказал ей, что кто-то проник в Агарту, и теперь она там, куда не доносятся голоса. Там, откуда даже ей так просто не выйти сквозь скрученную ее же волей Пустоту.

Без предупреждения он прошел сквозь пространство, и я вновь ускользнул от его удара. И еще раз. Мои силы были на исходе, а враг не девал мне времени перевести дыхание, мгновенно прыгая сквозь пустоту следом за мной, и, казалось, не уставал вовсе. На его лице не было злобы: только холодная решимость довести дело до конца.

Задыхаясь, я скользнул в сплетение нитей Пустоты, и оказался в густых зарослях папоротника. Может, здесь он меня не увидит и не сможет последовать за мной? Меня спасло только боковое зрение. Очередной бессильный перескок отбросил меня на каких-то пару футов — едва достаточно, чтобы ускользнуть от мощного удара, разметавшего широкие зеленые листья. Неловко оперевшись на совсем недавно подвернутую ногу, я вскрикнул от боли и повалился на землю, чуть не порезавшись об отравленное лезвие лежавшего рядом метательного ножа. Рамеш незамедлительно вырос надо мной, и его шест взметнулся в воздух для последнего смертельного удара.

Удар нанести он не успел: невидимая сила рванула его в воздух и ударила о стену хижины. Я обернулся, ожидая увидеть Эмерика, но того нигде не было. Ко мне спешила Эйлин, сжав в руке палочку.

— Эйлин, беги отсюда! — крикнул я. — Предупреди…

У нее за спиной неслышно появился силуэт монаха с занесенным шестом. Я бы не успел подняться на ноги: пытаться мне и в голову не пришло. Сжав рукоять ножа, я рванулся сквозь пространство с таким усилием, что едва не лишился чувств, и Пустота выплюнула мое тело прямо перед наносившим удар Рамешем. Я успел полоснуть ножом, со злобной радостью ощутив сопротивление рассекаемой плоти, и в следующие мгновение стальной посох с нечеловеческой силой врезался мне в шею.

Утратив ощущение собственного тела, я пролетел несколько футов и рухнул на землю лицом вниз. Мгновенная вспышка пламени у меня перед глазами и ошеломляющая боль, на смену которой пришло удушье. Я попытался сделать вдох и не смог. Мой взор затуманился, и нарастающий шум, подобный ветру, заполнил голову. Кажется, кто-то кричал. Чьи-то руки перевернули мое тело, но я уже не чувствовал это: только рыхлая земля перед моим взором сменилась слепящим утренним небом. Лицо Эйлин заслонило от меня облака.

— Нет! Игнотус! Игнотус, любимый... Только потерпи. Я все исправлю. Сейчас...

— Ему нужна Кали, — донесся голос Амара. — Призываю тебя, Мать наша!

Лицо Эйлин расплылось и растворилось в накатывающих волнах тьмы. Удушье сдавило мое горло, выжимая остатки жизни.

— Игнотус! Только не умирай... Почему у меня не получается? Всегда получалось. Игнотус!

Все стихло, погрузившись во тьму, только какая-то женщина плакала навзрыд — где-то очень далеко, и ее голос становился все слабее. «Упражнение в смерти», — сказал бесплотный Амар, и его слова разнеслись в рушащейся пещере моего разума. «...И когда лишится она самого дорогого, что имеет, — вторил ему голос Берима, читающего пророчество Валмиры, — тогда кровь окрасит творение ее рук...».

Странно, но теперь мне не потребовалось никаких усилий, чтобы скинуть с себя оболочку майя. Брахман вырос вокруг меня в своем истинном величии и невообразимой яркости, и впервые в своей жизни я видел всю сложность переплетающихся нитей, из которых соткана реальность. Я потянулся вдоль одной из них и скользил, скользил сквозь бурлящую Пустоту и тьму, и безмолвие, и не было конца этому движению.

Когда время раскладывается на составляющие, когда от его нескончаемого потока, стирающего в пыль все сущее, остается только направление в Пустоте, уже нельзя ощутить его привычный ход. Время обращается вечностью, бездонным ожиданием в окружении танцующих нитей, когда сознание растворяется в них, становится одним целым с Брахманом, а некогда бурные чувства и желания обращаются покоем.

Смерть, где твое жало? Где боль, ужас, негасимое пламя и скрежет зубовный, если я заслужил ад? Где райские врата и ангельское пение, если тяжесть моих грехов не столь велика? Где Суд и сокрушительный груз вины за все, что я сотворил, за маловерие, тщеславие, гордыню и трусость? Пустота. Ничего, кроме Пустоты. Мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут...

— Ориор экс чинере, — послышался невообразимо далекий голос. — Ориор экс претеритум. Инвоко ад те. Вока номен туум, Игнотус.