Методика Защиты (гет)

And now good-morrow to our waking souls,

Which watch not one another out of fear.

John Donne, "The Good-Morrow"⁽¹⁾

Росаура очнулась от чувства небывалого покоя и тишины. Будто спала она ровно столько, сколько заняло бы путешествие на небольшом пароме по широкой реке, чтобы с одного берега переправиться на другой. Да, верно, она пересекла реку и до сих пор ощущала себя будто на волнах. Ей было так хорошо, что она не спешила открывать глаза. Она ощущала, что лежит на чём-то очень мягком и шелковистом. Она провела рукой и коснулась того же, открыла глаза, и тогда изумление пронзило её: она лежала на своих волосах, точно на золотом руне.

За ночь они отрасли вновь до пят.

Быть может, Росаура ахнула, и тут же рядом что-то взметнулось.

Руфус резко сел на кровати, глаза вспыхнули, волосы упали на лоб, во вскинутой руке — палочка. Миг он будто не дышал, прислушиваясь, как зверь в ночи, а потом вздрогнул, расслышав лёгкое дыхание — и обернулся.

Росаура глядела на него и улыбалась. Разве чуть горечь свербела: как же, нигде ему нет покоя… часто ли он вскакивает так посреди ночи от малейшего шороха?.. Ей безотчётно захотелось коснуться его, привлечь к себе, успокоить, но голову уже озаряли вспышки мыслей: так значит, они… Секунду Руфус тоже будто осознавал происходящее, в его глазах мелькнула искра удивления, а потом… странным сделался его взгляд.

— С Рождеством, — сказала Росаура, потому что не знала, что говорить.

Он, верно, тоже не знал, а потому вторил ей с чуть заметной усмешкой:

— С Рождеством.

Его голос был тихий и сиплый со сна.

Он отложил палочку, глубоко вздохнул. Они всё смотрели друг на друга, и сложно было понять, то ли слов вовсе не нужно, то ли их всё равно будет недостаточно. Главное Росаура осознала: она проснулась в одной постели с мужчиной, и в этом её безмерное счастье.

Тем временем мужчина этот опёрся на руку и подался чуть ближе, не отрывая от Росауры глаз, и сказал:

— Мне жаль.

— Чего?..

Он тяжело вздохнул, мимолётно сжал губы, понуждая себя к предельной честности:

— Если бы я был помоложе да поздоровей, и вообще человеком получше, для меня это, верно, тоже много бы значило.

— Может, ты просто давно не праздновал Рождества?..

Её ласковая улыбка не могла не тронуть его. И всё-таки он мотнул головой.

— С этим, конечно, тоже беда. Но тут вот ещё какое дело…

Едва касаясь, он провёл рукой по её бедру. Росауру, несмотря на то, что она сжала руки на покрывале, бросило в жар, не столько от прикосновения, сколько от того, что он всё неотрывно глядел на неё, и она никак не могла постичь то, что было в его глазах.

— Да. Для меня это очень много значит, — промолвила наконец Росаура. Голос всё-таки дрогнул, и нежность уступила робости.

— Знаю.

Он вздохнул, посмотрел в потолок, сдвинул брови, точно решая что-то про себя, а потом потянулся за сигаретами.

— Полагаю, теперь мне надлежит познакомиться с твоим отцом, — сказал он через плечо. — Ты согласна?

Росаура замерла. Он сказал это так просто, как если бы предложил за хлебом сходить. И лишь то, как чуть изменился его голос, когда он с некоторой поспешностью заговорил вновь, открыло всё, что было в его душе:

— Росаура, — он обернулся и посмотрел ей в глаза, — ты согласна?

Она могла бы поднести ему своё сердце на ладони — ведь то выпрыгнуло из груди. Но дело-то было в том, что она давно уже всё отдала, и даже странно, что он ещё зачем-то уточнял. Всё же ради него она попробовала ответить, но обнаружила, что неспособна: с губ только вздох сорвался, и, наконец, она просто кивнула.

Росаура представить не могла, что отражается на её лице: в груди точно море смущалось, и ей казалось, что если она скажет больше пары слов, огромная волна затопит их прямо здесь, в этой маленькой тёмной комнатке с большим окном, за которым голубел морозный рассвет. Едва ли Руфус слышал шум прибоя. Ему и невдомёк было, в какой опасности они оказались! Неужели никто не предупреждал его, какой это риск — уложить в свою постель девушку, преисполненную любви? Однако он явно начал что-то подозревать.

— Ты чего… плачешь?

— Это так, — замотала головой Росаура, — даже не думай… ты меня ничем не обидел, наоборот!

— Тебе больно?..

Одно то, как он подался к ней, как произнёс это, было ответом на последнюю тень сомнения, ту, что была в нём. Но ведь он уже ненавидел себя, ненавидел до лютости, когда взглянул на простыни, и Росаура даже перехватила его руку, лишь бы удержать его от ошибки.

— Руфус, всё хорошо! — и ведь правда, всё было хорошо; в теле, как по волшебству, царили лёгкость и покой, и только, и Росаура вспомнила мимолётно чьи-то слова о том, что любовь изгоняет боль. Вот разве как было растолковать это чудо Руфусу?.. — Прости, я… Я не могу объяснить, но все хорошо, правда!

С тревогой и недоверием он поглядел на неё.

— И что мне с этим делать?

— Ничего страшного!

— Да как будто всё — страшное…

— Я так счастлива, понимаешь?

Он казался вконец растерянным.

— Не понимаю, — честно признал он.

Росаура тихо рассмеялась, и это обескуражило его ещё больше. Всё, на что он смог решиться — так это наклониться к ней ближе и неловко убрать прядь с её мокрой щеки. А в Росауре всё пело, и нежило её спокойствие, будто лежала она в колыбели. Она глядела на него, такого близкого, милого, и любила его всё больше, хотя, казалось, куда уж ещё.

— А ты счастлив?

Он сощурился, но склонился к ней, опершись на локоть.

— Ты заставляешь меня всерьёз задумываться о вещах, которым я раньше не придавал значения. Это… непросто.

— Ну, тогда просто поцелуй меня.

Он наконец улыбнулся. Провёл пальцем по её щекам, утирая слёзы, покачал головой и коснулся губами её виска. Она, едва владея дыханием, потянулась к нему, но он лишь прилёг рядом и уложил её голову себе на плечо.

— Поспи ещё. Переволновалась, девочка.

— Да я как будто на всю жизнь вперёд выспалась!

Это она ещё не поняла, что значит — лежать на его плече. Ей стало тепло, так тепло и спокойно, что она успела спросить лишь:

— Тебе же не нужно быть на службе в праздник?

Он чуть помолчал, а потом сказал:

— Нет. Сегодня, пожалуй, нет.

Пока не взошло солнце, им некуда было спешить.

Позже, когда она проснулась, он сидел, прислонившись к стене, раскуривал сигарету, прикрыв глаза. Росаура чуть усмехнулась и подумала, вот бы и лежать, почти не шевелясь, смотреть на него из-под приспущенных век и дышать медленно, упоённо, с одной лишь мыслью в голове: даже если она всё-таки закроет глаза и снова уснёт, то когда она проснётся, он будет рядом. Будет ведь?..

Быть может, эта мысль растворилась в воздухе, и чутьё его не подвело.

— Я прошу тебя об одном: не мечтай о том, чего я не смогу тебе дать.

Будто сквозняк провёл своей холодной рукой по шее Росауры, но она заставила себя улыбнуться беспечно.

— Ничего страшного. Это же мои мечты.

Он поджал губы, но ничего не сказал. Росаура лениво смотрела, как взвивается дым с сигареты, как вздымается мерно его широкая грудь, дважды пересечённая белыми полосами старых ран. Раздавался тихий ход часов, и больше ничего, долго, долго ничего — и как это было славно…

Первые лучи зимнего солнца прорезали комнату, вспыхнули золотом в волосах, обнажили тела, что доселе ещё укрывала таинственная ночная тьма. Руфус лишь чуть зажмурился на свету, а Росаура, подумав, что скоро придётся всё-таки встать, а её одежда, верно, сброшена где-то в другом измерении (и это всё же неловко), прибегла к тому, что всегда воодушевляло её — произнесла с лёгкой усмешкой:

— «Мы без стыда друг перед другом наги…»⁽²⁾

— «Без стыда»?.. — Руфус посмотрел на неё, откровенно забавляясь.

Росаура решительно приподнялась на локтях, всё же придерживая покрывало.

— Это Джон Донн!

— Я знаю, кто такой Джон Донн,⁽³⁾ — усмехнулся Руфус и, потушив сигарету, склонился к Росауре. — «Без стыда», да ты бы себя видела.

Росаура собрала всё мужество (а может, лучше сказать, всю свою пробудившуюся женскую силу), чтобы не отвести глаз, как бы ни горели щёки от его близости, от его пристального внимания, и сказала тихо, но твёрдо, только ему одному:

— Ты меня видишь.

— Да, — коротко сказал он и одним резким жестом сдёрнул с неё покрывало. — Вижу.

Вся она была перед ним, как и он — перед нею.

На сей раз он склонился к ней очень медленно, до последнего не отрывая взгляда. Её губ коснулось его дыхание — и лишь спустя долгое мгновение и он сам. Она чувствовала, он старается быть мягким, но ей самой же невозможно было сдерживаться. Пара секунд — и она уже рвалась ему навстречу, привлекала к себе его лицо, запустив пальцы в густые пряди. Он целовал её шею, сжав за плечи крепко, а она только думала: вот бы крепче, ещё крепче! Единственное, что она твёрдо знала в тот миг — что нуждается в нём всецело.

Ей казалось, она вот-вот закричит, до того бился в лёгких воздух, рвался наружу, рвался одним именем:

— Руфус! Руфус…

— Росаура… — говорил он, — Росаура.

«Нет мира за пределом нашей спальни».⁽⁴⁾

…Росаура присела на краешке кровати, удивляясь — и как только они уместились! Кровать-то была самая что ни на есть холостяцкая, довольно жёсткая, с тощей подушкой и колючим покрывалом, но Росауре всё было весело. В груди жёгся фейерверк и разгорался тем ярче, чем больше она подмечала, окидывая ленивым взглядом всю комнату. Его комнату!..

Прикроватная тумбочка, увенчанная пепельницей, невзрачный шкаф (наверняка с пятью одинаковыми рубашками), стул с ворохом одежды, комод, полки, у окна — рабочий стол. Окно — на восточную сторону, без занавесей, чтоб летом первые лучи в четыре утра наверняка глаз выбили, а, может, для хорошего обзора… по белкам стрелять. На полу тёмный ковёр. Обстановка опрятная, но больно уж необжитая. Будто хозяин заявлялся сюда от силы раз в месяц, чтобы пыль протереть. Впрочем, так ведь оно и было…

— Где мы? — спросила Росаура.

— На окраине Хакни.⁽⁵⁾

Росаура ещё раз оглядела сдержанную обстановку.

— Ты… снимаешь квартиру?..

— От деда мне достался дом, если тебя это интересует.

— Нет, — Росауре стало неловко, — то есть…

— Это точно заинтересует твоего отца, я полагаю. Дом в Шотландии. Туда недавно переехала моя младшая сестра, они второго родили. А мне каждый день через весь остров мотаться — это меня давно бы по кусочкам собирать пришлось. Отсюда же до Министерства можно пешком добраться.

Ни один волшебник в здравом уме не станет без острой необходимости перемещаться, тем более на огромные расстояния. Мало того, что это чревато травмами, так вообще дико выматывает и никому не может нравиться.

Руфус тоже подвинулся на кровати, собираясь встать, и Росауре бросилось в глаза, как он несколько неестественно обращается со своей правой ногой, пригляделась — и зажала рот. От колена, вдоль бедра и по боку до самых ребёр тянулся страшный, лиловый, почти чёрный, рваный след, и всё вокруг, полноги, больше напоминало застарелый кровоподтёк, а не живую плоть.

Росаура заметила только, как Руфус, перехватив её взгляд, потянулся за покрывалом, и больше не думала ни о чём — соскользнув с кровати и опустившись на ковёр, она припала губами к колену его увечной ноги.

— Да что ты…

Он попытался её отогнать, но она замотала головой и, чувствуя, как слёзы полились по щекам, принялась целовать этот чудовищный шрам.

— Прости… Руфус, прости!

— Прекрати!

Он всё-таки схватил её за плечи и заставил подняться.

— С ума сошла.

— Да. Да, тогда, когда я тебя бросила. Господи… — ей вмиг сделалось так плохо, что, кажется, голова закружилась, и хорошо, что он всё ещё держал её, бедовую. Хотелось закрыть лицо руками, ведь то пламенело, и в глазах жёгся сам ужас: как же так… как же так! Как ему должно быть больно… как это жутко! И всё потому что… — Ведь это расщеп, да? Фрэнк мне рассказал, что тебя…

— Верно, — сказал Руфус после краткого молчания, и в этом была горечь, которую он очень старался скрыть. — Просто по глупости. Нарушил элементарное требование безопасности — не перемещаться без палочки.

— Да что без палочки, тебе было так плохо, а я…

— Да причём тут ты. Расщеп — дело банальное и поправимое, если устранить последствия в первые секунды.

— Для этого должен быть кто-то рядом. А я… я тебя бросила!

— Всё это далеко не так страшно, как вообразил себе тот бедолага-лесник, которому я на голову свалился, — Руфус криво усмехнулся. — Подумал, что меня медведь подрал. Потом ещё пару дней с двустволкой в обнимку спал.

Росаура слышала только своё:

— Пару дней!..

Несколько дней назад скупой рассказ Фрэнка её, конечно, потряс, но половину внимания и сил снедала тревога за Энни, а теперь, когда она воочию увидела подтверждение этой жестокой боли, само осознание, что в ту проклятую ночь Руфус чуть не умер, что она буквально оставила его умирать… Да её уже колотило. Впервые она поняла, что всё это время мысли и чувства её занимала лишь собственная обида, и когда накануне он просил у неё прощения, она и не задумалась попросить прощения в ответ — казалось, на его смирении и её великодушии всё исчерпывается. Какая же она была дура… Какая же она мерзкая дрянь…

Ужас рассеял резкий оклик. Росаура замерла, столкнувшись с пронизывающим взглядом жёлтых глаз, и под отзвук его посуровевшего голоса она уверилась сполна, каким верным решением было дать Руфусу Скримджеру руководящую должность:

— Успокойся. Этого не изменишь. Могло быть хуже, раз уж на то пошло.

— Но я…

— Ты сделала то, чего я от тебя добивался. И это мне у тебя просить прощения, Росаура. Впрочем, я это уже сделал.

— Да, но…

— Хватит.

— Прости меня, Руфус.

Она постаралась сказать это спокойно, внушительно, поэтому — тихо и кротко, заглянув ему в глаза. Он должен был понять, что это в ней не оторопь, не паника, не чувствительность, а самая искренняя и глубокая потребность человеческая: быть прощённой.

Он понял. Вздохнув, спросил:

— За что?

— За то, что усомнилась в тебе. Да, я сделала то, чего ты от меня добивался. То есть испугалась тебя. Поверила, что ты вправду можешь причинить мне вред. И даже… возненавидела тебя. Потому что поверила, что ты мог пользоваться мною, как вещью, а потом пренебречь.

Его лицо потемнело, суровая линия рта дрогнула, на глубине взгляда вспыхнула жестокая мука. Росаура коснулась его щеки и вложила в голос столько мягкости, сколько могла:

— Но это не так. Ты пытался уберечь меня, из последних сил! Мне очень горько, что для того, чтобы понять это, мне потребовалось столько времени. А тебе теперь с этим жить, — она положила похолодевшую ладонь на его колено.

— С этим, — медленно произнёс Руфус и накрыл её руку, которую она не отнимала от его лица, прижал крепче к своей впалой щеке, на миг зажмурился и вдруг резко поднёс её ладонь к своим губам, и Росаура вздрогнула, ощутив, как они горячи… Перехватив её пальцы, он поднял на неё взгляд и повторил: — С этим мне жить.

Росаура не знала уже, говорит она или плачет, кричит или шепчет, а может, всё изливалось из неё без слов, только взглядами и прикосновениями, гулом в висках:

— Руфус, Руфус, я так боялась тебя потерять! Мне так нужна была от тебя хотя бы краткая весточка, чтобы ты сказал, что всё будет хорошо, что ты вернёшься ко мне, потому что я жду тебя, молюсь за тебя! Знаю, ты слишком честен, чтобы обещать то, за что не можешь поручиться, но если бы ты сказал мне хоть слово, хоть слово, которое дало бы нам надежду!.. Я чуть не сгубила свою сову, потому что хотела услышать от тебя это слово, но твоё молчание довело меня до крайности, я и вправду была безумная в те дни, во снах мне привиделось, что ты гибнешь в огне, а я не могу до тебя дозваться…

— Ты дозвалась до меня. Дозвалась, когда я был посреди пламени. В ту ночь и я обезумел. Но в один миг страх за тебя вырвал меня из отчаяния. Когда твоя бедная сова разыскала меня на пожарище, я готов был умереть прямо там. Но ты дозвалась до меня, Росаура.

— Но что было потом! Я совсем тебя извела. Ты хотел, чтобы я послушалась тебя, да? Я никак не могла. Оставить тебя, только к груди прижав — ну как я могла бы?.. Но хуже всего, что, в конце концов, я всё равно тебя бросила. Господи, ну какая я дура…

— Тебя это не портит.

Разумеется, та тощая подушка никак не годилась для оглушительного удара, но Росауру это не остановило (всё-таки, она была скорее стратегом, чем тактиком), тем более что заслуженный мракоборец, мистер Руфус Скримджер, оказался деморализован самим видом оружия — едва ли в своей карьере он сталкивался с тем, чтобы нападающий лупил его голове подушкой — и это дало Росауре лишнюю секунду преимущества.

Воспользовалась она этим крайне бездарно.

— Ах ты!..

— Никогда не болтай лишнего во время схватки, а лучше — вообще держи язык за зубами, — сказал ей Руфус, в мгновения ока перехватив инициативу и уже заворачивая её намертво в покрывало. — Ещё откусишь.

— В своём рапорте, сэр, вы списали бы это на неизбежные потери!

— Невосполнимые.

Уместив её поперёк кровати, он задержал взгляд на её разрумянившемся лице. Странно играло меж ними пламя: то взвивалось столпом искр, то усмирялось, согревая грудь нежным теплом. Росауру томила страстная нега. Она чувствовала, какое лёгкое её тело в его крепких руках, и знала: это исходит от лёгкости души.

Всё это было, несомненно, чудом, а потому ничуть не удивляло.

— Какой выкуп примет твой отец за невинность своей дочери? — в кажущейся задумчивости произнёс Руфус. — Голову дракона?..

Росаура рассмеялась, но безмятежность вспугнул стыд: взошло солнце, и неизбежность волнительной встречи и серьёзного разговора стала очевидна. Разумеется, она не собиралась ничего скрывать от родителей, но совесть необъяснимо жалила мысль, как переменится в лице отец, когда поймёт, что его дочь была с мужчиной…

…и хочет быть с ним столько, сколько отпущено.

Да! Росаура решительно тряхнула головой. Отец увидит, как она счастлива, и это успокоит его родительское чувство. Он всегда доверял ей всю ответственность выбора, ему ли сомневаться в том, что она выбрала достойно? И потом, с нежностью улыбнулась Росаура, ведь Руфус с её отцом могли бы найти много общего — хотя бы в соприкосновении своих противоположностей. У каждого в избытке было того, чего другому не хватало, и оба они — зрелые мужчины, чтобы уважать друг в друге эти различия, и разве не сблизит их забота о ней? А Руфус, он ведь рос без отца, почти без понимания и ласки, без мудрого совета, в котором нуждаются даже закостенелые гордецы — так, быть может, он обретёт в её отце… друга? Как тепло стало от одной мысли, что два самых дорогих ей человека смогут стать друг другу опорой и поддержкой!..

А что до матери… Она и так уже всё поняла, не правда ли? Не то чтобы её это очень обрадовало, и, вероятно, будет скандал, причём не один, но сейчас Росауре и море было по колено. Она могла бы пронумеровать список материнских претензий и разобрать примечания мелким шрифтом под звёздочкой, но ей было слишком хорошо, чтобы забивать этим голову раньше времени.

Одежда нашлась до неприличия быстро, и Росаура, потягиваясь, прошлась по комнате, выглянула в окно, за которым виднелись похожие кирпичные двух-трехэтажные дома, наконец, опёрлась о комод, на котором стоял массивный зачарованный радиоприёмник в деревянном корпусе.

— Он ловит что-нибудь человеческое или только криминальные сводки?

Она с любопытством подкрутила ручку и в шуршании волшебных волн уловила яркий, кричащий, беспечный и бунтарский мотив. Пальцы сами прищёлкнули в такт, голова откинулась с лёгким вздохом в унисон с популярной песней, и сразу захотелось вскинуть руки высоко-высоко, чтобы петь о грёзах среди бела дня.⁽⁶⁾

— Магглы в общем-то догадываются, что он метаморф, — сказала Росаура о певце.⁽⁷⁾

— Догадаться бы, о чём он там визжит, — усмехнулся Руфус.

— Как всегда, — пожала плечами Росаура, — о любви.⁽⁸⁾

— То-то я слов найти не могу.

— А ты просто не своди с меня глаз, милый.

Она знала, что он смотрит на неё. Скорее с удивлением, чем с восхищением — едва ли на этом невзрачном ковре когда-либо танцевала едва одетая девушка, заливисто смеясь и похлопывая в ладоши. Она встряхнула волосами, уверенная, что они блеснули золотой волной, повернулась кругом, чтобы всколыхнулась юбка, всплеснула руками, точно крылами, конечно же, споткнулась, чуть не пропахала носом ковёр, но ей казалось, что стоит ей оттолкнуться посильнее, и она вправду допрыгнет до луны, а потому рассмеялась звонко, подмигнула озорно:

— Ведь тебе не всё равно?

Он наблюдал за ней, откинувшись на подушке, вальяжно и сыто, и даже успел за это время раскурить ещё одну сигарету.

— Ты же не притворяешься, — негромко сказал он. Голос его был ровен, взгляд — спокоен, но его выдало уточнение: — Правда?

Быть может, теперь, когда взошло солнце, он уверился, что всё это действительно случилось с ними, и те слова, которые он доверил ночи, обретают смысл непомерный и неотвратимый, а значит, решение, принятое впотьмах, грозит стать непреложным.

Всё потому, что Руфус Скримджер был неисправим. Он больше доверял своим сомнениям, чем своей искренности, о чём Росаура ему и сказала, когда, трижды обернувшись вокруг своей оси, рухнула на кровать рядом с ним.

— Да ты просто крокодил — такие слова мне говорить! Помолчи лучше.

Для убедительности прижала пальчик к его рту, и сама не заметила, как, любуясь, очертила контур узких губ, упрямого подбородка, тяжёлую линию челюсти, завиток пряди у виска, и дальше, за ухо… Всё теперь ей дозволено, вот она и трепещет, касается, ластится; то, что вчера ещё казалось недосягаемым даже в мыслях, теперь здесь, под их сердцами, на их губах, между их тел.

Видит Бог, они и вправду должны были стать другими, через что-то пройти, не оглядываясь, пострадать, потерять и раскаяться, чтобы теперь не тратить времени на сомнения, не говорить лишних слов и не спрашивать доказательств. Если что и проскальзывало, то объяснимое, чисто человеческое, поскольку человеку свойственно и заблуждаться, и ошибаться, а потому оно простительно и даже немного смешно.

Но его всё что-то гнело. Когда он заговорил, коротко и сухо, ей стало страшно:

— Росаура, по моей вине гибли люди. Ты должна это понимать.

Когда сошла первая оторопь, и она пригляделась, то увидела: ему страшнее. В нём был такой страх, который не изгнать смехом или простой лаской: страх отверженности. И, хуже — готовность это принять.

Она не может его утешать или отшучиваться. Она должна поговорить с ним об этом, даже если ей самой думать о таком невыносимо.

— Ты способствовал этому больше, чем требовал от тебя долг?

«Долг», высокое и звучное слово. На него можно списать всё и заслужить почёт. Но Руфус был слишком честен и не считал, что заслуживает даже снисхождения, а потому выразился яснее и проще:

— Ты хочешь знать, причинял ли я боль другому человеку по собственному желанию, а не по необходимости?

Росаура боялась кивнуть. Она поняла, как далеко зашёл их разговор, и признала, что не хочет заглядывать в эту бездну, потому что не знает, вынесет ли она то, что откроется в следующую секунду.

Но прежде, чем он заговорил вновь, она сказала самой себе: даже если это было, теперь он другой. Теперь он со мной, и всё будет иначе.

— Во мне много ярости, Росаура. Однажды я захотел причинить человеку хотя бы толику той боли, от которой из-за него вокруг умирали невинные люди. Не просто обезвредить, а заставить его… прочувствовать это на себе.

Он говорил тихо, даже глухо, но в долю секунды лицо его исказилось жестоко, и Росаура, задохнувшись, вспомнила ту ночь криков и пламени… Она сжала его руку, и он будто опомнился, с удивлением увидев, с какой силой её тонкие пальцы держат его запястье. Он так и не поднял взгляда от их рук, когда завершил:

— Но чтобы убить… мне не хватило ненависти.

Теперь он посмотрел на неё открыто и бесхитростно, как будто сам только сейчас пришёл к выводу простому и ясному:

— Там, где должна была быть ненависть, была ты.

Они сидели молча, потому что слов не требовалось более. Однако прошли минуты, и он заговорил в задумчивости:

— Когда вчера Алиса дала мне на руки их сына, мне было трудно его удержать. Конечно, он тот ещё верткий кузнечик, но речь о другом. Я, кажется, наконец-то увидел мудрость в том, что все эти годы казалось мне безрассудством. Фрэнк хранит свои руки чистыми, потому что этими руками он держит ребёнка. Когда у тебя есть только принцип, голая идея, что переступать черту нельзя, это быстро стирается, слова и заповеди мельчают перед кошмаром действительности. Зачем и за что держаться, какой в этом смысл, когда проще и действенней уподобиться зверям? Но если человеку есть, куда возвращаться, если у него есть ребёнок, которого нужно брать на руки… всё сразу так просто.

Его слова ушли в тишину, где у Росауры сбилось со своего бега сердце.

— Ты хочешь… — это было настолько невообразимо, что он сам заговорил с ней об этом, что робость не дала ей произнести заветное слово, но он всё понял, и замешательство её, и недоверчивую радость, чуть усмехнулся и пожал плечами:

— Хочу, чтобы всё, наконец, было по-человечески. Насколько это возможно. В моём случае.

— Ваш случай небезнадёжен, сэр.

— Благодарю, профессор.

…Соседней оказалась комната на подобии гостиной, если здесь хоть раз в год бывали гости. Стол, за которым расположились бы четверо, а то и шестеро, даже не был застелен скатертью, диван, накрытый клетчатым пледом, вероятно, порой использовался уставшим хозяином вместо кровати, вдоль одной стены тянулся гарнитур унылого цвета, на его стеклянных полках стоял ещё будто викторианский фарфор, который не доставали последние полвека… А ведь очаровательные блюдца, отметила про себя Росаура, заодно мимолётно оглядев себя в зеркальной дверце. На стене висела небольшая картина: осенний пейзаж, единственное живое и яркое пятно во всей комнате.

— Это там, где твой дом? — догадалась Росаура.

Руфус кивнул и не сразу оторвал взгляд от высокого взгорья, усеянного пожелтевшим вереском.

— Порой кто из родни заглядывает,⁽⁹⁾ — сказал он, — но как только в декабре Мэрион переехала в дом со своими карапузами, там, конечно, повеселее стало, а то пустой стоял на семи ветрах… Так что предкам наконец-то есть, чем взгляд потешить.

Росаура покачала головой. Очень в духе Руфуса было чаще общаться с портретами давно ушедших предков, которых он всё равно не застал, чем с живыми родственниками.

— Значит, за тобой вся родня исподтишка приглядывает.

— Да кто сюда забредёт, только от большой скуки. Им там весело, поверь, знаешь, какой многочисленный у нас был клан лет двести назад… Если они и заглядывают на эту картину, то только чтобы на тетеревов поохотиться. Ну, кстати!

Он сощурился, и Росаура пригляделась: на дальнем холме показалась светлая точка. Руфус тихонько присвистнул. Точка стала увеличиваться, принимая отчётливые очертания, скрылась на миг, и вот из-за ближнего пригорка выбежала большая охотничья собака, покрытая кудрями серой шерсти, из-под спутаной чёлки углями блестели преданные глаза.

— Привет-привет, Брэди, — подозвал пса Руфус. — Хороший мальчик.

Брэди пару раз гавкнул внушительным баском и что есть мочи завилял хвостом.

— Какой он милый! — воскликнула Росаура. — Так и хочется погладить!

— А ты почеши ему нос.

Росаура коснулась холста, и пёс подставил свой нарисованный нос под кончик её пальца, заскулил от удовольствия и пару раз чихнул.

— Брэди, Брэди! — Росаура расплылась в улыбке. — Ну что за умница, Брэди!

— Если бы в реальности он встал на задние лапы, он был бы выше меня. Это шотладнский волкодав, сейчас они почти все уже вымерли. А Брэди уже лет сто пятьдесят, навскидку.

— Я всегда так мечтала о собаке, но мама была категорически против!

— У нас много собак держали при доме. В основном охотничьи, конечно. Но у меня сердце больше лежало к пастушичьим, была у нас одна колли,⁽¹⁰⁾ Сенга, нянчила одинаково и щенков, и детей…

— Она сюда не заглядывает?.. — тихонько произнесла Росаура, поглаживая довольного Брэди.

— Да а кто бы её нарисовал? Брэди был любимым псом главы семейства, а Сенга, что, одна из пастушичьих овчарок, да сколько их было таких… Была бы хоть фотография, но дед всегда их презирал. Сенга умерла, когда мне было лет девять. Первая потеря. Мне кажется, я даже по своей двоюродной тётке так не ревел. Да и вообще, дед ясно дал мне понять, что…

— «Мужчины не плачут»? — в груди Росауры шевельнулось негодование. Руфус легонько щёлкнул Брэди по носу.

— Вроде того. Кажется, на его похоронах я уже неплохо с этим справлялся. В шестнадцать лет вообще до одури стыдно плакать. Ну а потом… уже и не получается, даже если хочется.

Брэди залаял — по смурному небу пролетел косяк уток — и опрометью бросился вдогонку, за раму картины. Пейзаж вновь показался пустым и тихим, несмотря на яркие осенние краски.

— Ты не думал повесить здесь портрет твоего деда?

— Зачем? Когда я бываю в доме, у нас происходит очень содержательная беседа. «Так держать, сынок» — «Есть, сэр». Запала хватает примерно на год. И потом, он на портрете с волынкой. Ты хоть представляешь, что такое — просыпаться под волынку? Каждый день? В пять утра? Когда я поступил в школу, звук колокола был для меня как райский звон.

— Как только вся твоя родня до сих пор не прибежала, чтобы проклясть тебя за такие крамольные речи! Ты ещё скажи, что хаггису предпочитаешь рыбу с картошкой!⁽¹¹⁾

— Н-да, с тобой в разведку не пойдёшь.

— Да ну тебя, неужели никого из твоих викторианских прапратётушек не разбирает любопытство хоть одним глазком подглядеть за твоей разудалой холостяцкой жизнью!

— Было бы за чем подглядывать.

— Ох, отбросьте эту ложную скромность, сэр.

— Так картина-то не в спальне висит.

Росаура нет-нет да залилась краской и поскорее отвернулась от его ухмылки.

— А для меня ты тетеревов пострелять не хочешь, чтобы я от голода не умерла?.. Ох, это что, телефон?!

Вопиющий своей обыкновенностью красный пластиковый телефон на тумбочке возле дивана.

— Прямая линия с Букингемским дворцом,⁽¹²⁾ — усмехнулся Руфус на её изумление.

Росаура рассмеялась, теряясь в догадках, неужели мракоборцы не смогли выдумать ничего лучшего для оперативной связи, кроме как зачаровать маггловский телефон. Руфус же напустил на себя серьёзный вид и снял трубку.

— Не веришь?

— Знаешь, всю жизнь мечтала поздравить Её Величество с Рождеством, — подхватила шутку Росаура. Руфус же пожал плечами:

— Думаю, она уже не спит, — и пару раз крутанул диск, с озабоченным видом зажав трубку плечом. Росаура думала, как бы остроумнее подхватить шутку, но тут ей будто и вправду послышались гудки…

— Алло, Букингемский дворец? — деловито заговорил Руфус, а в трубке что-то зашуршало. — Да, да, взаимно. Будьте добры Её Величество. Вопрос национальной значимости.

Он чуть прикрыл трубку рукой и, скосив глаз на Росауру, вполголоса доложил:

— Иначе сто лет ждать.

Росаура всё ещё неуверенно улыбалась, не в силах взять в толк, жжётся ли в его глазах лукавый огонёк, или он предельно серьёзен.

— Да-да, — откашлявшись, внушительным тоном заговорил Руфус. — Да, Ваше Величество. Да, я насчёт той схватки с драконом. Да не стоит, не стоит. На службе у Её Величества, мэм. Что? Рука принцессы? А почему частями, получится сразу целиком? Вообще, если можно, наоборот. Да, голову дракона нам, а руку принцессы — обратно вам.

Росаура зажала рот руками, а в боках кололо от смеха. Руфус приложил палец к губам, взглянув на неё почти осуждающе.

— Голова, туша и, собственно, хвост. Хвост в довесок. А руку принцессы можно вычеркнуть, да. Случай… случай в некотором роде… — он поглядел на Росауру так, что у неё онемели ноги, — беспрецедентный. О, да что вы…

Он вновь прикрыл трубку рукой и сказал крайне серьёзно:

— Они предлагают Кентерберийское аббатство.⁽¹³⁾ Мне кажется, это слишком.

— Да, — подыграла Росаура, — это чересчур. Хотя маме бы понравилось.

— Всё же вынужден отказаться, мэм, — бодро заговорил Руфус в трубку. — Да что вы, зачем же епископ,⁽¹⁴⁾ достаточно какого-нибудь кардинала…

— Кардиналов не бывает в нашей церкви, — рассмеялась Росаура, — они все католики! Прокололся, Сидней Рейли!⁽¹⁵⁾ Дай сюда!

Она потянулась к трубке, а Руфус сам уже посмеивался, продолжая свою высокую беседу, пока Росаура пыталась отвоевать телефон.

— Диадема? — чуть возвысил он голос и оценивающе взглянул на Росауру, отчего она замерла на миг, а он обхватил её за талию и притянул к себе так, что её голова запрокинулась, и волосы водопадом ниспали до самого пола. — Диадема от Дианы, — шепнул он ей и, усмехнувшись блеску её глаз, деловито объявил: — Да, это будет весьма кстати. Благодарю. Она, кстати, здесь, да. Хочет вам что-то передать.

Он поднёс ей трубку. А Росаура глядела на него заворожённая: она и не предполагала, как молодо и свежо лицо Руфуса Скримджера, когда озарено искренней улыбкой.

— С Рождеством, — подсказал Руфус, приложив трубку ей к уху.

— С Рождеством, — тихо повторила Росаура, ошеломлённая его молодостью и силой, красотой и близостью.

Из трубки, кажется, доносилось задорное тявканье.

— Это, что, её корги?⁽¹⁶⁾ — только лишь смогла вымолвить Росаура.

— Наши люди под прикрытием, — с полной серьёзностью отвечал Руфус.

…трубка повисла на проводе, не доставая пары дюймов до ковра, а они и гудков не слышали — так шумела в ушах кровь.

— Чарльз вызывался быть шафером, — усмехнулся Руфус, пытаясь перевести дыхание.

— При всём уважении, шафером будет только Фрэнк, — пропела Росаура, перебирая волосы на его затылке.

— Разумеется, — Руфус поцеловал впадинку между её ключиц. — Фрэнк заявил права на эту роль ещё в конце августа.

— Ну каков наглец! — Росаура скользнула рукой за ворот его рубашки.

— Просто оптимист, — Руфус взял её под коленом и придвинул ближе к себе.

— А Чарльз… Как мило с его стороны… Если ему вернут руку принцессы, он простит нам непочтительный отказ? — Росаура не знала, она облокотилась о стену, или стена — о неё, и ставила на второе, иначе отчего ноги совсем не держали?.. — Хотя я, конечно, польщена предложением Его Высочества…

— Ничего особенного. Унылый тип.

— Нельзя так о будущем короле!

— Можно. Я как-то сопровождал его на какой-то выставке садоводства.⁽¹⁷⁾

— Это же замечательно! Когда мужчина знает толк в цветах…

Росаура осеклась, из груди вырвался сладостный стон. Быть может, потому что ладонь Руфуса легла ей на спину, пренебрегая одеждой и даже бельём.

— Толк-то есть, — заговорил он, целуя её за ухом, — щёки вон у тебя горят, как цветы эти… огромные и бордовые.

— П-пионы?..

Больше пары секунд он не стал тратить на размышления.

— Пусть будут пионы.

Он прижал её к стене, закинув её ногу себе на пояснцу, но Росаура нашла в себе силы сказать:

— Руфус, я начинаю думать, что ты утащил меня в своё логовище, потому что тебе нечего съесть на завтрак…

— А даже если бы было, разве я мог бы… не отдать предпочтение…

— Значит, нет.

Вздох сорвался с её губ — и едва ли это был вздох огорчения.

Наконец, они добрались до кухни. Кухня была ещё скромнее и теснее, и если бы в этой квартире жили магглы, Росаура представить не могла, как бы они тут могли развернуться ещё и с холодильником. Но волшебники экономили на предметах меблировки и кухонной утвари, а также на электричестве.

Однако Скримджер, кажется, ещё и на продуктах экономил. В ящике завалялась пара головок лука и немного сморщенных картофелин. Довольно было только кофе, самого дешёвого и ядрёного. К нему прилагалась банка сгущёнки.

— Ты знаешь, что с этим люди долго не живут? — спросила Росаура, встряхнув в руке банку с кофе. — Крысиную отраву не пробовал заваривать?

— Для любителей здорового питания есть кипяток.

На всякий случай Росаура ещё заглянула в подкопчённый котелок на плите. В редкостной бурде она распознала зелье из разряда «капля убивает лошадь».

«Хотя бы чисто», — утешилась Росаура и ещё раз грозно оглянула кухню, для внушительности уперев руки в бока. Руфус стоял, прислонившись к дверному косяку и посмеивался.

— Я слышал, птиц зимой надо кормить подсолнечными семечками, — сказал он и достал с полки шуршащий мешочек. — Будешь?

— Так просто ты от меня не отделаешься, — с наигранным возмущением сказала Росаура. — Где здесь ближайший магазин? Именно магазин, а не ларёк с сигаретами.

Руфус сокрушённо покачал головой.

— Женщина на корабле…

— И где моё пальто?!

Они вернулись в спальню, и Руфус завёл Росауру за угол большого шкафа, за которым обнаружилась совсем невзрачная дверка, отполированная магией — Росаура не сомневалась, что если бы Руфус не показал ей, она бы никогда не смогла обнаружить этого крохотного чулана.

Полки уходили под самый потолок, на них громоздились старые пыльные книги и альбомы в бархатных обложках, на кривовато прибитой вешалке висели меховые мантии, а коробки, наставленные у стены, загадочно поблескивали волшебной бечёвкой и будто чуть гудели. С пола Росаура подняла своё пальто и мантию Скримджера.

— Это самое волшебное место во всей квартире! — сказала Росаура. Даже звук здесь отражался лёгким эхом, и она поняла, что не может разглядеть потолка.

— Это «форточка», — тихо сказал Руфус, придерживая рукой книги, которые ненароком задел плечом. — Запомни хорошенько какую-нибудь примету. Отсюда и сюда можно перемещаться при острой необходимости. Теперь об этом знаешь ты.

Он показывал ей тайный ход в своё логово, и Росауру пробрала таинственная дрожь. Ей вновь захотелось утонуть в старых меховых мантиях, пока он смотрел на неё своими янтарными глазами, что чуть светились в полумраке. И если она будет тонуть, он же не останется на берегу?.. Но нельзя повторить дважды то, что уже случилось, — вот какая мудрость пришла Росауре с лёгкой досадой, от которой только разгорелось предвкушение чего-то, что ещё не случалось. Как много ещё неизведанного ждёт её…

Руфус нагнулся и поднял свою трость.

— Пойдём.

Росаура послушно вышла за ним, на ходу надевая пальто. До лавочки молочника на соседней улочке можно было и пешком дойти.

Они вышли на лестничную клетку — и Росаура, увидев напротив соседскую дверь, вновь вспомнила, что они, Мерлин правый, в самом обыкновенном маггловском доме!

— Ты не накладываешь магглоотталкивающие чары?

— Только от электричества. А остальное — зачем? Так легче вычислить, что здесь живёт волшебник, если прощупывать на предмет колдовства.

— Значит, ты и с соседями здороваешься?..

— Если они начинают подозревать, что я умер.

— Тебя одинокие старушки не просили лампочку вкрутить?

— Когда адреналина не хватает, всегда этим занимаюсь.

Росаура рассмеялась и сбежала по лестнице. Дом был двухэтажный, но ещё довоенный, с высокими потолками, поэтому лестница была в два пролёта. Только пробежав первый, Росаура остановилась и обернулась.

Руфус крепко держался за перила и спускался резво, но скорее бодрясь — иначе не вздувались бы жилы на его шее при каждом шаге. Трость он тоже держал крепко, так, что пальцы побелели. Росаура вернулась к нему, пытаясь сглотнуть ком в горле. В маленькой квартирке сами стены были ему подмогой, да и они вдвоём были так близки, что когда он и касался её плеч, она видела в этом объятия, а не потребность в опоре. Она и представить не могла, что обыкновенная лестница обернётся для него жестокой насмешкой.

Росаура хотела было взять его под руку, но он резко одёрнул локоть.

— Давай без этого.

Она чуть не сказала: «Да я сама быстро сбегаю», но вовремя спохватилась, как бы ужасно это прозвучало. Нет, его не переубедишь и ни в коем случае нельзя намекать на его слабость, нужно сделать что-то, чтобы он, напротив, ощутил свою силу, а для этого… она должна в нём нуждаться.

— Но, Руфус, я думала, ты позволишь мне опереться о твою руку, — сказала Росаура тоном чарующим и певучим, но не терпящим возражений, как умела мать. — В конце концов, ты выводишь девушку из своего дома, если мы будем идти порознь, как это будет выглядеть!

Она звонко рассмеялась, не давая ему и слова вставить, приклонилась к его плечу, смахнула пылинку, ткнулась носом — ну не мог же он злиться на неё за эту нежность, а там они уже и дошли донизу.

Подъездная дверь была украшена остролистом и серебряными бубенцами, что звякнули, потревоженные. Улица только-только просыпалась, снег блестел под косыми лучами солнца, где-то вдалеке то и дело проезжали автомобили, но шума большого города не было здесь в этот час.

Первый магазинчик, до которого они дошли, был закрыт, та же тишина и украшенная ельником запертая дверь ждали их во втором. Все нормальные люди закупаются угощениями на все праздники, чтобы потом вот так не слоняться на голодный желудок по всему кварталу в Рождественское утро, но Росаура не унывала, так и не отпустив локоть Руфуса, глядя, как сверкают редкие снежинки, слыша, как в домах по радио и телевизорам разносятся праздничные песни.

Удача улыбнулась им через четверть часа, улыбалась и миловидная хозяюшка скромной пекарни, когда заворачивала им ещё горячие пирожки и, верно, любовалась, почти не скрываясь, на эту пару, которую Бог ей послал в посетители утром на Рождество. Она — очень юная, звонкая, с глазами, которые напоминают, как свежо небо ранней весной; он — гораздо старше, но рядом с ней враз помолодевший, статный и гордый, несмотря на то, что трость для него — не щегольство, а унизительная необходимость, с таким-то пламенем в глазах, с такой-то силой в плечах, и тем чуднее видеть в уголках его сурового рта проблеск улыбки всякий раз, когда он смотрит на неё, а смотрит он на неё почти неотрывно, будто не в силах поверить, что она рядом с ним, держит его под руку, смеётся заливисто и клонит голову к его груди. И оба — златокудрые, и губы у них от поцелуев алые, от мороза щёки румяные, в глазах — звёздный свет и тайный знак, который отмечает особую близость, сродство самих душ.

«…Ты больше любишь с вишней или с яблоком?»

А он, как знать, и не задумывался до сегодняшнего дня, что это может иметь значение.

Они поднимались наверх, когда их встретил громкий возглас:

— Ах, мистер Скримджер! С Рождеством, голубчик!

Руфус чуть заметно вздохнул и ответил:

— С Рождеством, миссис Лайвилетт!

Миссис Лайвилетт оказалась маленькой старушечкой, из тех накрахмаленных и будто сахарных бабушек с прелестными розовыми щёчками и подслеповатыми глазками за огромными очками. Миссис Лайвилетт стояла на лестнице и держалась за высокий ворот платьица в рубчик, поправляла пушистую шаль и щебетала:

— Ой, давненько я вас не видела, мистер Скримджер! Мистер Скримджер, бедненький, да как же вы по этой проклятущей лестнице взбираетесь, голубчик, да как же вы это… Ой, мистер Скримджер, как хорошо, что вы вернулись так скоро, я уж боялась, что вы снова на неделю пропадёте, нет, вы понимаете, Тиббискитус, он опять!..

— Опять!.. — Росауре послышалось, или Руфус позволил себе лёгкое передразнивание в этом возгласе.

— Опять куда-то подевался, пушистик мой, а раз вы выходили, думаю, ей-Богу, успел, проказник, проскользнуть в вашу квартиру, вот уж я ему задам!..

Когда они повернули к последнему пролёту, миссис Лайвилетт всплеснула руками:

— Мистер Скримджер, миленький, ну я же без вас не могу… Ох, а вы и не один!..

На сахарном лице миссис Лайвилетт отразилось самое безудержное любопытство, которым единым кормятся ушедшие на покой благочинные вдовушки. Старушка-то, безусловно, следила за ними, стоило им войти в дом, а то ещё и на подступах, но сейчас в своё удовольствие смаковала момент и разыгрывала святую простоту.

— Ой, какая очаровательная у вас гостья, мистер Скримджер!.. Немудрено, что Тиббискитус побежал её встречать!

— Здравствуйте, — сказала Росаура, вдруг ощутив забавную неловкость от необходимости держаться серьёзно, когда внутри всё так и распирало от хохота, особенно под пристальным взглядом старушки.

— Здравствуйте-здравствуйте, милочка! — в этой фразе было скрыто оценивающее мнение, толика подозрения, посыл «и так с вами всё ясно, но я слишком благовоспитанна, чтобы говорить о таком вслух!», и, конечно, прорва воодушевления, которое накрыло миссис Лайвилетт от одной мысли, сколько можно будет обсудить теперь с женой молочника. — Ох, мистер Скримджер, неужто ваша племянница уже так выросла!

— Нет, ещё не выросла.

— Ох, вы уж простите старую растяпу, но, на мой взгляд, очень даже выросла, да и похорошела…

— Так это не племянница.

Контрольный выстрел был сделан. Миссис Лайвилетт даже не сразу захлопнула свой сахарный ротик.

— Простите, голубчик, я ведь не знала, что у вас есть ещё одна сестра.

— Сестра у меня есть, и не одна, однако мисс Вэйл в их число не входит.

Тут миссис Лайвилетт очень испугалась, что как бы она ни старалась сохранить ситуацию, которая виделась ей крайне пикантной, в рамках приличий, её заставляют нос к носу столкнуться с тем, что она почитала непристойным, и даже, не дай Боже, назвать вещи своими именами, прямо так, с бухты-барахты, на лестничной площадке, куда она вышла в тапочках просто искать кота!..

Кот, к слову, объявил о себе вызывающим мяуканьем. Он оказался большим, мохнатым и ярко-рыжим, с тем презрительным выражением сытой морды, которое имеют выпестованные одинокими старушками любимцы.

— Видимо, он и вправду ходил нас встречать, — задумчиво произнёс Руфус, провожая взглядом кота, который, обтершись об их ноги, проскользнул в квартиру хозяйки. — Вот и славно. Ваш кот, — он кивнул миссис Лайвилетт и указал на Росауру: — Моя невеста.

— Очень приятно, — только и смогла сказать Росаура, поскольку вся сила воли уходила на то, чтобы сдерживать смех.

Сила воли миссис Лайвилетт, по всей видимости, уходила на то, чтобы сохранять вертикальное положение без дополнительной точки опоры.

Руфус распахнул перед Росаурой дверь, и ей оставалось только проскользнуть внутрь — странно только, что тёмная прихожая не озарилась ослепительным светом от одной её улыбки.

— Вот значит как, — прошептала Росаура, прижимаясь к нему, когда он, пожелав напоследок счастливого Рождества, запер дверь перед носом миссис Лайвилетт, которую вернее этого известия не обратил бы в соляной столп и Божий гнев. — Какой храбрый поступок. Не всякий мужчина в наши дни обладает достаточным мужеством, чтобы произнести такие слова вслух!

— А ты как хотела? Место племянницы узурпировано Фионой О’Фаррелл, ничего поделать с этим нельзя.

— Немыслимо! Я могу хотя бы подать прошение на имя заместителя главы мракоборческого отдела?

— А вы, мисс, со связями. Фрэнк одобрит любой ваш каприз, кто бы сомневался.

— Я и забыла, что теперь это Фрэнк. Я уже хотела было сказать, что с недавних пор этот офицер высокого чина — мой жених. Ну ничего, ты у меня ещё Министром станешь.

— Звучит угрожающе.

— Ещё более грозно звучит слово покороче.

— Я должен проявить хоть каплю благовоспитанности и промолчать.

— Муж.

— Только не ругайся, тебе это не идёт.

На завтрак Руфус сварил всё-таки свой кошмарный кофе, а Росаура, как смогла, настояла чаю из сушёных трав, которые нашлись в сундуке для зелий. Почти все ингредиенты подходили только для сильных лечебных настоек, но Росаура проявила изобретательность, и вышло вполне сносно, на кухне даже запахло можжевельником.

Им было хорошо вдвоём. То за беседой, то в молчании, прошла ночь, минуло утро, а им казалось, что так было всегда — потому что всё именно так и должно было быть. Невысказанное не тяготило, сказанное не тревожило. Чувство наполненности и завершённости снимало с их душ бремя времени.

«Ещё нет десяти утра, — подумалось Росауре, — а я уже трижды была с мужчиной. Боже мой…»

А мужчина этот — с нею.

Считала ли она произошедшее ошибкой? Она была воспитана так, что надлежало об этом сожалеть. Этого следовало стыдиться. Но она не могла. Хоть убейте, не могла! Она пребывала в опьянении радостью: её любимый человек был с нею, и именно его объятья показали, как она дорога ему. Его бережность, попытка сдержанности, его пыл и краткая нежность — всё это было немым изъяснением того, о чём он не умел сказать вслух. А как его уставшие глаза полнились золотым сиянием, когда он прижимал её к груди?.. Он был счастлив — и это возносило ее к небесам.

Росаура отдавала себе отчёт, что купила подтверждение его любви поспешностью в том, что требовало терпения, но иначе она не сумела. Она понимала, что ей следует раскаяться в невоздержанности, но... Она не могла. Не могла. Единственное, в чем она была способна раскаиваться, так это в полнейшем отсутствии сожалений о произошедшем.

Вот он, подле неё, сидит в кресле, протянув ноги на табурет, курит свои дешёвые сигареты, жмурится и подставляет тяжёлую голову под её ласковую ладонь. Для него, живущего на износ, это безделье — сущее блаженство, и её счастье в том, что именно ей он доверил свой покой. Пусть бы так длилось до скончания века — но было одно обязательство, которое нужно было исполнить.

— Пора, — с ноткой грусти сказала Росаура. Руфус обернулся к ней, и миг в его глазах жила досадливая растерянность, «как, почему, куда?..» Росауре и самой приходилось делать усилие, но иначе никак: — Папа будет волноваться, куда это я пропала. Я предупреждала, что на ночь, быть может, останусь у Фрэнка и Алисы, а он у меня любит в праздник подольше поспать, тем более, после ночной службы, но, думаю, он уже скоро спохватится.

— Всё настолько плохо? — усмехнулся Руфус. — Твой отец никак не подозревал, что его дочери уже…

— Двадцать лет?

— Двадцать?.. Боже.

Он усмехнулся, но на его лице отразилось тяжёлое чувство, крайняя степень недовольства — самим собой. Росаура покачала головой и с весельем воскликнула:

— Неужели за полгода в школе я так постарела, что тебя это удивляет?

Он молчал, и Росаура перевесилась через кресло, чтобы его растормошить.

— Если тебя это успокоит, двадцать один мне исполнится меньше, чем через неделю. Ты даже успеешь приготовить подарок.

— Главное, у меня давно приготовлено место на кладбище. Твой отец, думаю, будет рад способствовать…

— Не говори ерунды! Отец будет очень рад с тобой познакомиться!

Признаться, Росаура не испытывала безусловной уверенности на этот счёт, но если и она будет сомневаться, то к чему это приведёт? Она сказала, убеждая саму себя:

— В любом случае, ему будет очень важно, что мы поговорим с ним. Ведь это проявление уважения, прежде всего. Это будет ужасно, если бы я стала от него что-то скрывать!

— Я думаю, он и так всё понимает.

Он произнёс это так спокойно, а её будто кипятком ошпарили. Она поднялась и прошлась по комнате до окна.

— Так в том-то всё и дело, нам тем более надо сказать! Это ведь как в раю, понимаешь? Бог знал, что Адам и Ева согрешили, но всё равно спросил у Адама, вкусили они плод или нет. Это была проверка для Адама, будет ли он честен, признает ли, что он неправ.

— А я неправ?

Ей стало тяжело под его спокойным взглядом. Оказалось, он любил вот так откинуться головой на подушки или на кресло и медленно потягивать сигарету. Внешне он был совершенно расслаблен, но внутри — Росаура чувствовала — точно натянутый стальной трос.

— Росаура, ты, конечно, ангел, но едва ли это убедит меня в том, что твой отец — Господь Бог.

Она коротко усмехнулась, но взгляда не подняла, досадливо постучала пальцами по краю стола.

Она знала, что в этом вопросе они едва ли сойдутся, так стоит ли вовсе его поднимать?.. Но так вышло само собой, потому что это и оказывалось самым главным. Однако что она могла ему сказать? Он вознамерился сделать, что должно, потому что знал — для неё это важно. Но почему это важно, он, видимо, и не задумывался. Да и нужно ли, если он готов сделать это ради неё?

— Росаура.

Она всё-таки посмотрела на него. Не могла не посмотреть, когда он позвал её так.

— Я обидел тебя?

Он был очень серьёзен. За этой серьёзностью стояло смирение, ведь от её ответа, она вдруг поняла, зависело почти всё. Да как же он мог так упорно сомневаться, как мог так усердно отталкивать от себя саму возможность радости и облегчения?

Она приблизилась к нему, села на подлокотник кресла (так, что ему пришлось откинуть голову, чтобы не спускать с неё глаз), коснулась его щеки и сказала тихо и твёрдо:

— Ты сделал меня счастливой.

— Тогда в чём же я неправ?

— Возможно, это я неправа.

— Да в чём же, чёрт возьми?

— Не ругайся. Я просто прошу тебя…

— Я не пытаюсь избежать встречи с твоим отцом. Но и иллюзий я не питаю. Однако ты уже вообразила себе всякого, а ведь совсем не понимаешь, как это всё выглядит со стороны.

— Ну, и как это выглядит?

— В глазах твоего отца я выгляжу как вор.

— Пока не познакомишься с ним — очень даже, — она игриво рассмеялась, пытаясь свести всё к шутке. — Ты выглядишь как человек, который украл миллион.

— А когда познакомлюсь, буду выглядеть как грабитель. Такую прелесть, — он схватил её за запястье, — с руками отрывают.

Он мрачно рассмеялся и, опершись на её локоть, поднялся с кресла.

— В чём же лучше предстать перед высшим судиёй? У меня есть парадный мундир как раз для таких случаев.

— Свитера с оленем будет достаточно.

— Мы можем смотаться в Шотландию, загнать оленя, и я заверну его в свитер — твой отец оценит?

— Знаешь, голова дракона была не таким уж плохим вариантом.

— С хвостом!

Они перешучивались, чтобы разогнать сгустившиеся было тучи. Росаура собиралась и удивлялась, как это выходит, что в любви каждая минута может учить новой мудрости. Здесь они не понимают друг друга, но оба ведь хотят как лучше, поэтому выход точно найдётся. Отец… да, ей и правда трудно взглянуть на их положение со стороны, так она счастлива и преисполнена надеждой, что в день Рождества сам дух радости соединит их вместе под кровом отчего дома, и будут все счастливы и довольны, и уж конечно не нужно будет никаких уловок и лжи.

На этот раз он увлёк её в чулан, откуда им предстояло переместиться. Росаура в который раз пожалела, что у волшебников это так запросто делается, ведь как часто именно в дороге, когда уже взял билет в пункт назначения, под мерный стук колёс мысли приходят в порядок, выравнивается дыхание и волнение перед важной встречей сходит на нет. Но у них есть больше, решила Росаура, крепко сжав руку Руфуса, у них есть целое сердце на двоих.

— Помнишь, ты заколдовал кусты жасмина в моём саду, чтобы можно было сразу туда перемещаться?

— Помню. Туда и направимся. Для верности тоже держи это в голове.

Но Росаура не хотела просто так отправляться. Она привстала на мыски и, понизив голос до кошачьего мурчания, прошептала Руфусу на ухо:

— А помнишь, как ты целовал меня у той изгороди, а ещё уламывал пригласить тебя на чай?..

Руфус замер, и Росаура видела, как бьётся жилка на его шее.

— Я не слышу этим ухом, — коротко сказал он после паузы. — Контузило и отшибло напрочь.

Он искоса глянул на неё, в глубине глаз — вновь замешательство и досада, на самого себя. Росаура покачала головой и коснулась губами его шеи, там, где билась жилка, скользнула выше — и потянула зубами мочку уха.

— Но хотя бы чувствуешь?..

Он едва подавил вздох, когда она обожгла его своим дыханием и снова приникла с поцелуем. Он уже застегнулся на все пуговицы, высокий воротник резал подбородок, а Росаура и предположить не могла, что прикосновение к тяжёлой ткани его мантии будет так распалять, холод металлических застёжек — будоражить. Но от чего голова кружилась до искр перед глазами, так это от того, как скрипели пуговицы, сдерживая на груди его разошедшееся дыхание, когда она льнула к его шее и ласкала за ухом, а он ещё как-то умудрялся стоять на ногах, впервые, быть может, поблагодарив Небо за то, что наградило его тростью. Немного прошло, когда она чуть не вскрикнула — так цепко он обхватил её за талию, так крепко прижал к себе и, не успела она опомниться, стал целовать, оттянув с её шеи шарф. Она сама ловко расстегнула пальто, опасаясь единственно, что он в спешке оторвёт ей все пуговицы.

Спустя минуту он чуть отстранился, чтобы снова взглянуть на неё, и положил руку ей под грудь.

— У тебя так сердце колотится, что у меня книги с полок посыплются.

— У тебя есть книги?..

Секунда — и Росаура осознала, что ляпнула. Но ей даже не стало стыдно. Ведь он всё ещё накрывал ладонью её грудь и почему-то никуда не спешил. Глаза его сощурились.

— При первой встрече ты назвала меня библиотекарем.

— От дочери филолога это комплимент!

— И в таком виде ты собралась отца навещать?

Он отступил, но она удержала его за локоть.

— Руфус, — она искала его взгляд и его губы, — я хочу быть с тобой. Понимаешь? С тобой.

— Капюшон надень.

Примечания:

Красивое https://vk.com/thornbush?w=wall-134939541_11604

Стихотворение Джона Донна в оригинале и переводе Г.М. Кружкова http://eng-poetry.ru/PoemE.php?PoemId=233 мой авторский перевод целиком где-то в закромах

Песня Дэвида Боуи, исполнение https://www.youtube.com/watch?v=RPUAldgS7Sg

текст https://genius.com/David-bowie-moonage-daydream-lyrics

Шотландский волкодав (иначе "оленья борзая") https://zeleniymir.org/wp-content/uploads/2019/04/Dirhaund-100-1024x666.jpg

Шотландская овчарка (колли) https://mirfauni.cdnbro.com/posts/8085628-poroda-sobak-shotlandskaia-ovcharka-14.jpg

1) А теперь с добрым утром наши пробуждающиеся души, что смотрят друг на друга без страха. Джон Донн, "Доброе утро"

Вернуться к тексту

2) Отрывок из стихотворения Дж. Донна «С добрым утром», перевод авторский

Вернуться к тексту

3) Джон Донн — выдающийся поэт Елизаветинской эпохи, современник Шекспира, прославился своей любовной лирикой. Подозрение Росауры, что Руфус может не знать Джона Донна, и вправду оскорбительно: как если бы с переносом на наши реалии образованный человек не слышал бы о, допустим, Фете. Стихотворение "Good Morrow", которое цитирует Росаура, считается хрестоматийным

Вернуться к тексту

4) перевод авторский

Вернуться к тексту

5) Один из районов Лондона, находится во внутреннем Лондоне в северо-восточной части города, неофициально носящей название Ист-Энд

Вернуться к тексту

6) Росаура поймала песню Дэвида Боуи под названием «Moonage daydream»

Вернуться к тексту

7) Дэвид Боуи был известен эффектными перевоплощениями и сменой имиджа. У волшебников метаморфы — это маги с врождённой способностью изменять свою внешность

Вернуться к тексту

8) Здесь и далее Руфус и Росаура переиначивают слова песни (вольный авторский перевод)

Вернуться к тексту

9) У волшебников портеры живые и могут перемещаться на соседние зачарованные картины. Очевидно, пейзаж в квартире Руфуса имеет копию в его доме, и все его предки, изображённые на портретах в тамошней галерее, могут при желании показаться и на этом пейзаже

Вернуться к тексту

10) шотландская овчарка

Вернуться к тексту

11) хаггис — традиционное шотландское блюдо, тогда как fish and chips — английское

Вернуться к тексту

12) Королевская резиденция в Лондоне

Вернуться к тексту

13) Главный англиканский храм Великобритании

Вернуться к тексту

14) епископ Кентерберийский, духовный глава Церкви Англии в Соединённом Королевстве

Вернуться к тексту

15) Сидней Джордж Рейли (1873-1925) — британский разведчик, секретный агент и авантюрист, его имя стало нарицательным как синоним к слову «шпион»

Вернуться к тексту

16) Королева Елизавета II была известна своей любовью к этой породе, при её дворе всегда держали выводок корги

Вернуться к тексту

17) Чарльз серьёзно занимается садоводством и даже издал несколько книг по этой теме

Вернуться к тексту