Путешествие на Восток (джен)

— Вока номен туум, Игнотус.

Голос, поначалу едва слышный, становился громче, вплетался между танцующих нитей мироздания, умолял и требовал. Кто тот безумец, который посмел разрушить мое самадхи, вырвать меня из обители богов, когда я обрел долгожданный покой? Я, все еще свободный от человеческих страстей, владевших мною раньше, не испытал гнева, но попытался отгородиться от этого голоса, крушащего порядок вещей.

Может, если отпустить свое «я», за которое еще держались остатки моей человеческой сущности, голос не сможет найти меня? Меня больше нет: есть только безличная способность к осознанию, растворенная в Ничто и ставшая Ничем.

— Взываю к твоему имени…

Нити изогнулись и сжали ускользавшее сознание подобно силкам, собрали его в одно целое и насильно вернули имя. Игнотус. Так меня звали когда-то давно, когда я еще был человеком и беспечно скользил по ничтожной поверхности Пустоты, воображая, что это и есть все сущее. Бездна, только что распахнувшая мне исполинские объятия, вдруг показалась мороком, страшным сном, место которому — в самых дальних уголках сознания. Нити Брахмана, повинуясь могущественному волшебству, рванули меня к поверхности, с которой я расстался безвременье назад.

И было еще что-то… Что-то странное, нарушающее покой, жгучее и неистовое. Я вспомнил нужное слово — «чувства». Чувства ворвались в мой бесплотный разум, сметая столпы вселенского покоя, выжигая безмятежность и бесчинствуя на руинах отрешенности, подобно орде безумных варваров, взявших приступом древний Рим. Я закричал от боли, но не услышал ни звука: крик так и остался конвульсией истязаемого разума. Только голос, повторявший мое имя, грохотал в истерзанном сознании извергающимся Везувием.

Еще одно сплетение нитей — и сквозь истинную реальность проступила поверхность, отчего и без того болезненные чувства словно взбесились, штурмуя последнюю цитадель моего разума. Свет Брахмана угас, и я увидел перед собой утопавшее в сумраке пустое помещение. Голые каменные стены с закрепленными на них угасшими факелами. Грубый каменный алтарь, на котором лежали пять человеческих тел… Человеческих? Я уже видел это раньше.

— Игнотус… — послышался шепот откуда-то позади меня и, не сделав ни единого движения, я каким-то образом обратил свой взор на его источник.

Там стояла Эйлин, протянув ко мне ладонь, на которой лежало что-то иссиня-черное, мерцая в полумраке отополированными гранями. Я встретился с ней взглядом, и она отшатнулась. Чего было больше в ее лице: надежды или страха? Камень у нее на ладони — теперь мне было видно, что это. Сине-черный бриллиант из кулона, который некогда принадлежал Лие. Я протянул руку — полупрозрачную, слабо светящуюся в темноте конечность призрака, и тут же отдернул ее. Призрак. Я мертв и стал призраком. Зачем Эйлин призвала меня?

— Еще немного, Игнотус, — сказала она, глотая слезы. — Кадм показал мне, что делать. Сейчас…

Она коснулась камня и повернула его. Отблеск на гранях полоснул по моим бесплотным глазам, как бритва, и что-то пронеслось в пространстве подобно плотной волне. Незримая сила подхватила и понесла меня назад, туда, где на каменном алтаре покоились глиняные тела големов.

— Спиритус витэ ин люто! — произнесла Эйлин, и приступ боли пронизал то, что заменяло мне тело.

Реальность обратилась глиной, земным прахом, который расплывался перед моим внутренним взором и вновь обретал очертания, изменялся, врастал в меня щупальцами неведомой твари, становясь со мной одним целым. Я застонал, но моя глиняная грудь разнесла только утробное мычание. Еще одна пульсация Праха — и меня охватило удушье. Воздух, без которого прекрасно обходился мой дух, был отчаянно нужен этому рождающемуся в муках телу, и я забился в конвульсиях на каменном алтаре, не имея возможности вдохнуть, ибо у меня еще не было ни рта, ни носа: только мгновение назад прозревшие глаза, смотревшие на замершую в ужасе Эйлин.

— Фиат витэ, — пробормотала она побелевшими губами, и все схлынуло.

Я глубоко вдохнул и без сил перевернулся на спину, прикрыв глаза. Что-то по-прежнему происходило с моим телом, по которому прокатывались волны, менявшие наполнение плоти. Когда-то я счел бы это страшным — страшным до безотчетного ужаса, до паники и отчаянного желания проснуться. Теперь же страх остался где-то далеко, в другой жизни, а может, и рассеялся без следа среди нитей мироздания. Опустошенность — вот правильное слово для того, что мной владело в эти долгие минуты пробуждения на каменном алтаре Храма Творения. Эйлин неслышно присела рядом и робко коснулась пальцами моей щеки, словно не веря в то, что я реален.

— Любимый… — прошептала она и, сжав меня в объятиях, уронила голову мне на грудь.

Я с трудом поднял все еще непослушные руки и прижал ее к себе. Эйлин задрожала от рыданий, и меня почти обожгло потоком ее слез, которые никак не прекращались. Ни двигаться, ни говорить не хотелось, но больше всего — думать о том, что случилось. Рамеш, проклятый монах, ударил меня шестом, и затем этот громкий костяной хруст в шее, и тьма внешняя. Разомкнуть губы оказалось сущим мучением.

— Эйлин, — невнятно пробормотал я и осторожно погладил пальцами ее волосы, перехваченные черной шелковой лентой. — Что… Что со мной…

Она нехотя отстранилась и вгляделась мне в глаза. От слез ее лицо покраснело, и тонкие тропинки из налипшей каменной пыли пролегли до самого подбородка.

— Это действительно ты, — тихо сказала она и покачала головой, словно отказываясь верить собственным словам.

Ее рука скользнула от моего лица к шее, и я болезненно сжался, вспомнив смертельный удар шестом. Эйлин поспешно отдернула руку.

— Больно? — спросила она, и всякая тень сомнения ушла из ее взора.

— Нет. Все хорошо, — ответил я, с удивлением обнаружив, что со мной и впрямь все в порядке.

Слабость ушла, туман в голове рассеялся, и это блуждание во мраке за пределами майя все больше казалось причудливым сном, который померк, не выдержав схватки с отрезвляющим светом реальной жизни. Мало того, сном теперь казалось и наше безумное путешествие на край света, и вообще вся моя жизнь после Хогвартса. Словно тот инфернал в Схорхилле отправил меня в забытье, из которого я пробудился только сейчас. Полный сил. Здоровый. Заново родившийся.

Я приподнялся, оперевшись на локоть, и с запозданием обнаружил, что полностью обнажен. Эйлин правильно поняла мой смущенный взгляд и с готовностью протянула мне сложенную мантию.

— Личный портной Голема из Круи сшил это для тебя еще неделю назад, — сказала она и встала, отвернувшись. — Может быть слишком свободным, потому что он не мог… ну, ты понимаешь… снять мерку и…

Ее голос прервался. Судя по тому, как задрожали плечи девушки, она снова плакала — беззвучно и горько, то ли от эха пережитой боли, то ли от наступившего облегчения. Отчаянно хотесь обнять ее и успокоить, но что-то говорило мне: сейчас это было бы неправильным.

Я соскользнул с алтаря и принялся облачаться в новый наряд. Портной Голема свое дело знал: мантия сидела идеально, не стесняя движений, но и не свисая мешком.

— Спасибо, Эйлин, — просто сказал я и сам удивился своему спокойствию. — А моя палочка, она…

Эйлин обернулась и с готовностью извлекла палочку из закрепленной на поясе кожаной сумки.

— Мы сохранили ее.

— Надеюсь, она по-прежнему слушается меня, — с сомнением проговорил я, протягивая руку. — Обычно верность палочки заканчивается со смертью ее владельца.

«Со смертью». Я все же произнес это, и мой голос не дрогнул. Не странно ли? Смерть, такая пугающая, такая непостижимая, такая окончательная и бесповоротная — настолько, что мы избегаем говорить и думать о ней и о тех, кто вкусил ее. Но вот я умер и снова жив, и говорю о своей смерти, словно это был лишь мимолетный полуденный сон. Так мог бы говорить и мыслить Бог, не человек. «Лазарь, друг наш, уснул; но Я иду разбудить его»…

— Как тебе удалось это, Эйлин? Как ты смогла вернуть меня?

— Не я. Кадм сделал это.

Она шагнула ко мне и протянула руку. Я осторожно взял бриллиант Лии, лежавший у нее на ладони, и поднес драгоценность к глазам. Тот же самый камень, каким я его запомнил, только, быть может, ставший еще темнее, словно впитавший суть самой ночи своей сердцевиной. И магия. Почти не осознавая, что делаю, я скользнул за поверхность майя и отшатнулся от плотности чар, пронизавших камень бесконечно сложным нитчатым узором. Не узнать работу Кадма было невозможно. Во что он превратил драгоценность?

— Воскрешающий камень, — сказала Эйлин, словно в ответ на мой невысказанный вопрос.

— Но как…

— Почти так же, как Бузинная палочка, но… наоборот. Тебе лучше поговорить с Кадмом. Твои братья рядом, Игнотус. Я попросила их не входить сюда, пока ты не… Словом, я боялась, что ничего не получится, и тогда я просто…

Она всхлипнула, и я поспешно обнял ее, коснувшись губами виска. Нежность переполняла меня, но не страсть. Сколько времени я провел там, где время — лишь направление? Чем я стал, вернувшись оттуда? Человек ли я, или нечто бесконечно чуждое человеку, вообразившее себя Игнотусом, чародеем из Годриковой впадины? Рука об руку мы направились к выходу из алтарного зала. Что-то заставило меня обернуться. Четыре глиняных тела на холодной каменной плите продолжали созерцать потолок жутким безглазым взором.

* * *

Отдышавшись, я опустился на скамью напротив Кадма. Ребра до сих пор ныли от объятий Антиоха: его хватке позавидовал бы и мифический Кракен. Кадм оказался сдержанней: он также обнял меня, но до сих пор не сводил с моего лица пристального изучающего взора, словно искал в своем воскресшем брате признаки неведомой скверны, которую тот мог принести с собой «оттуда».

— Как это было? — спросил он наконец. — Ты видел… ну…

— Бога? — горько усмехнулся я и покачал головой. — Нет, брат. Ни Бога, ни огней ада. И… Мне показалось, что все прошло очень быстро. Минуты. Сколько времени прошло с момента… моей смерти? Я понимаю, что больше недели или даже двух…

— Почти месяц. Мы сложили погребальный костер на вершине Гандхамардана. Пришли все монахи и сама Кали, но… Она ничего не сказала.

Было что-то безумное в этом спокойном обсуждении моих собственных похорон, как будто мы говорили о совсем другом человеке, каком-то нашем хорошем знакомом, к несчастью, отдавшем Богу душу совсем недавно. Я помедлил, прежде чем задать вопрос.

— Все монахи? Но Рамеш…

— Он умер от яда на твоем ноже задолго до того. Что там произошло, Игнотус? Этот нож — откуда он у тебя? Точно такой же я видел у…

— У Эмерика. Да, это его оружие. Он был там.

— Эмерик?!

— Эмерик, — повторил я со вздохом. — Тень.

Впервые после своего возвращения к жизни я рассмеялся, увидев выражение их лиц, и странное дело: мой смех рассеял всю скованность, которая пропитала воздух, стоило мне войти в помещение. Похоже, что именно его не хватало моим братьям для того, чтобы признать — если не умом, так сердцем, — что перед ними действительно тот самый Игнотус, которого они знали, который жил и сражался рядом с ними, и с которым они прощались на вершине Гандхамардана в снова далекой Шамбале.

Я пересказал все, что произошло во время моей встречи с Эмериком, и видел, как бескрайнее удивление на их лицах сменилось гневом, когда речь зашла о роли Рамеша в этой истории. Когда я умолк, Кадм вскочил на ноги и в задумчивости подошел к узкому окну.

— Вот зачем Амар появился в наших краях, — проговорил он, не оборачиваясь. — Что же такое похитил Эмерик? Что-то настолько опасное, что Кали послала за ним сильнейшего из своих монахов… Но почему бы ей в таком случае не отправиться лично? Странно это.

— Еще более странно, что после неудачи Амара она прекратила попытки, — пробурчал Антиох. — Как же мне осточертели эти тайны за каждым углом! Проклятая восточная братия, похоже, и шагу не может сделать, чтобы не напустить тумана. А уж Кали-то… «Я знаю цену молчанию». Если б не молчание, мы б уже давно покончили и с Эмериком, и с его паршивым отпрыском.

Меня вновь охватило странное чувство нереальности происходящего. Я вернулся из мира теней — событие, которое мы все совсем недавно считали совершенно невозможным. Это чудо, на которое даже самая могущественная магия, как нам казалось, не способна. И вот я, убитый месяц назад, чей прах развеян за много миль отсюда, стою среди моих братьев, и они ведут себя так, словно я просто вернулся из долгой поездки. Удивление — краткое чуство, возможно, самое краткое из всех, и длится всего мгновение.

— Как ты добился этого, Кадм? — спросил я, когда повисло молчание. — Воскрешающий камень… Как он действует?

— Антиох навел меня на мысль, — сказал Кадм, наконец-то оторвавший взгляд от окна. — Бузинная палочка отыскивает момент смерти своего хозяина в еще не наступившем грядущем. Этот камень ищет такой же момент в прошлом. Минуту гибели человека, о котором ты думаешь, а лучше — взываешь к нему.

— И что же…

Кадм, протянув руку, взял Воскрешающий камень из моей раскрытой ладони.

— Затем камень притягивает дух умершего, только что покинувший смертную оболочку. Все, что остается — вдохнуть его в тело. К счастью, у нас есть подходящие для этого тела, — проговорил Кадм и указал на дверь, через которую я недавно вошел. — Големы. «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою».

— Слышал бы отец Бертиус, как ты тут богохульствуешь, — скривился Антиох. — Вмиг отлучил бы от церкви.

— Не самое худшее, что может случиться в жизни, — безразлично пожал плечами Кадм. — Христа по наущению тогдашнего священства и вовсе распяли.

— Видал, братишка? — повернулся ко мне Антиох. — Смог вернуть тебя из мертвых и немедленно возомнил себя равным Спасителю. Помяни мое слово: через год он потребует основать церковь его имени.

Кадм хмыкнул и хлопнул Антиоха по плечу.

— Глупости, Антиох. Ты отлично знаешь, что я не нуждаюсь ни в каком поклонении. Просто… что-то изменилось. И в тебе тоже, даже не думай отпираться. Я верил в чудо до того, как встретил Кали, я отчаянно ждал и желал его. Я все еще сохранял эту веру, пока богиня учила меня, — слабую, едва тлеющую. Но когда Игнотус восстал из мертвых, повинуясь моей магии… Когда я создал настоящее чудо… Вот что я скажу вам, братья: верить в чудеса можно до тех пор, пока их нет. А за этой чертой — ничего, кроме причины и следствия.

Антиох вскинул голову и раскрыл было рот, чтобы ответить, но лишь с шумом выдохнул, махнул рукой и уселся на скамью с нарочито безучастным видом. Эйлин, на протяжении разговора не сводившая с меня до странности печального взгляда, придвинулась ближе ко мне и опустила голову мне на плечо, отчего мои губы сами собой изогнулись в блаженной улыбке.

— Я думал, что имея тело, сделанное из Праха, ощущаешь это, — проговорил я. — Но нет. Я здоров и чувствую себя прекрасно. И все еще похож на себя. Почему с Големом так не получилось?

— Потому что они не знали, что делают, — небрежно отмахнулся Кадм. — Использовали древний и безнадежно испорченный за все эти века ритуал. Не удивлюсь, если он вообще предназначался для чего-то другого.

— Но что теперь, Кадм? Лия, она…

Кадм резко обернулся, и впервые я увидел в его взгляде нечто похожее на страх.

— Да, — сказал он. — Больше нет причин откладывать.

— Странно, что ты откладывал до сих пор. Добравшись до цели…

— Он и с тобой медлил, — не удержался Антиох. — Совсем извел Эйлин ожиданием, да и меня тоже. Все что-то перепроверял, высчитывал и часами разговаривал сам с собой.

— А ты хотел, чтобы из-за нелепой ошибки вместо Игнотуса мы получили безумного инфернала? — повысив голос, ответил Кадм. — Ладно. Прости. В случае с Лией была и другая причина…

— Какая же? — спросил я. — Я думал, ты сгораешь от нетерпения.

— Это так, но… — Кадм замялся, опустил взгляд и быстро проговорил: — У меня чертовски плохое предчувствие.

— Ты серьезно?

— Да, да, знаю, это глупости. Но мое чутье никогда не подводило меня раньше, Игнотус. А когда я вошел в Храм Творения с намерением вернуть Лию, я почувствовал… Страх. Не знаю почему. Просто что-то говорит мне, что не следует этого делать. Что плата будет высока. Ничего подобного я не чувствовал в отношении тебя, но на всякий случай проверил все чары на Воскрешающем камне, потратив немало времени. И вот теперь я вижу, что мой артефакт работает безупречно, но мне по-прежнему страшно воскрешать свою невесту.

— Может, и не стоит тогда? — тихо проговорила Эйлин. — Или хотя бы не сейчас. Вначале разобраться…

Кадм как-то странно посмотрел на нее и уже хотел что-то ответить, но Антиох отозвался раньше:

— Да ладно, Эйлин. Он просто жил этим все эти месяцы, вот и медлит перед тем, как сделать последний шаг. Я бы, наверное, тоже смалодушничал…

— Думаешь, это малодушие, брат? — холодно ответил Кадм и, выпрямившись, сжал Воскрешающий камень с такой силой, что побелели костяшки пальцев. — Что ж… Я сделаю это сейчас.

— Эй, остынь, — пошел на попятную Антиох. — Я вовсе не имел в виду…

— Что бы ты ни имел в виду, откладывать я больше не стану, — перебил его Кадм и направился к двери. Открыв ее, он помедлил и, обернувшись к нам, сказал: — Я попрошу о том же, что и Эйлин. Пожалуйста, не идите за мной. Я все сделаю сам.

Дверь захлопнулась, и на несколько минут наступила тишина. Мы напряженно вслушивались, не рискуя перекинуться даже парой слов. Мне в голову отчего-то непрошенными гостями лезли слова, которые я услышал здесь много месяцев назад. «В этом месте прошлое пересекается с будущим, — сказала мне тогда Валмира, — и грядущее порой открывается даже тем, кто лишен дара». Не мог ли Кадм, ступив внутрь Храма, услышать нечто из будущего — туманный отголосок грядущего ужаса, что его блистательный ум принял за предупреждение?

— Ориор экс чинере, — донесся из-за двери тихий голос Кадма.

— Может, остановить его? — нерешительно пробормотал я.

— Ориор экс претеритум, — декламировал Кадм, не прерываясь. — Инвоко ад те. Вока номен туум, Лия.

Его голос оставался ровным, даже отрешенным.

— Зачем его останавливать? — помедлив, спросил Антиох. — Смысла нет. Остановим сейчас — так он повторит чуть позже, когда нас не будет рядом.

Из-за двери послышался стон. Нет, не стон — вой, от которого мурашки пронеслись у меня по спине. Я до сих пор не знаю, что должен испытывать человек, какими чувствами он должен быть наполнен, чтобы его голос звучал так. Тоска, непрестанная боль, отчаяние — где-то в центре этого адского треугольника раздавался голос, заставляющий кровь обратиться льдом.

Я вскочил и ринулся к двери, но Антиох успел поймать меня за руку.

— Погоди-ка, — сурово сказал он, но я видел, как побледнело и замерло его лицо, едва лишь он услышал этот звук.

— Спиритус витэ ин люто! — выкрикнул Кадм, и в его дрожащем голосе уже не было ни следа прежнего спокойствия. — Фиат витэ! Нет… Лия… Нет. Все хорошо. Ты со мной… Антиох! Игнотус! Скорее же…

Антиох, выпустив мою руку, чуть не снес дверь, рванувшись на зов. Я попытался шагнуть следом, но с легким удивлением понял, что уже нахожусь в зале, в двух шагах от алтаря. На полу у его подножия билась в припадке нагая женщина, которую Кадм тщетно пытался закутать в шелковую мантию. Он был бледен, и в его глазах стоял ужас и отчаяние, каких я не видел с тех пор, как он потерял возлюбленную.

— Не-е-ет! — взвыла женщина, впившись ногтями ему в руку, оставив четыре глубокие кровоточащие борозды. — Зачем? Зачем?!

Последние слова она произнесла почти спокойно, и только тогда я узнал голос, который последний раз слышал годы назад. Лия. Эта девица с сведенными мучительной судорогой конечностями и перекошенным лицом, с безумно вращающимися глазами и оскаленным ртом, роняющим капли слюны, — невеста Кадма. Всего мгновение я смотрел в оцепенении, а потом бросился на помощь брату, опередив подоспевших Эйлин и Антиоха. Выхватив палочку, я нацелил ее на Лию и проготовился прочесть усыпляющее заклинание, но Кадм возгласом остановил меня:

— Нет! Так только хуже. Лия… Лия, посмотри на меня. Это я. Слышишь? Это я, Кадм.

Ее выпученные глаза остановились на лице моего брата, и она, издав приглушенный всхлип, разом обмякла в его руках.

— Что ты сделал? — простонала она. — Почему я жива?

— Я вернул тебя, — тихо ответил Кадм, запахнув на ней измятое одеяние. — Теперь все хорошо, любовь моя.

— Нет, Кадм, — сказала она лишенным выражения голосом. — Хорошо больше не будет никогда. Ты не должен был. Я же все сделала, чтобы больше не…

Он не ответил, только бросил на нас с Антиохом затравленный взгляд и помог Лие подняться на ноги. Она стояла твердо, но холодная пустота в ее взоре заставляла вспомнить глиняных големов, одним из которых только что было ее тело. Неужели чары Кадма не сработали, как нужно, и душа его невесты не смогла вернуться? Тогда что за существо сейчас стоит перед нами? Внешность Лии, ее голос, ее память, но остальное…

— Я отведу тебя в покои, — сказал Кадм, положив руки ей на плечи.

Она безропотно пошла с ним, опустив голову, словно восходила на эшафот. Кадм оглянулся в последний раз, словно собираясь что-то сказать напоследок, но лишь вздохнул и распахнул дверь перед невестой.

— Не так я себе это представлял, — угрюмо сказал Антиох, когда их шаги стихли в отдалении, и непочтительно присел на край алтаря. — Совсем не так.

— А как? — тихо спросила Эйлин, но тот либо не услышал ее, либо счел излишним отвечать.

Действительно, как? Счастливая Лия спускается с небес в сиянии света прямо в объятия Кадма, к ним с радостным смехом кидается Сюзи… Вот о чем говорил Кадм: мы пришли просить чуда, а получили всего лишь силу. Наверное, просто нет никаких чудес, кроме творимых Господом нашим, и которые Он не явит мне, с моим-то неверием. Да и кому явит? Если и ходил когда-то по Земле Иисус Назорей, как говорят о том евангелия, то давно уже покинул нас, оставив наедине с бездной.

Не успел я додумать эту мысль, как дверь снова распахнулась, и через порог переступила встревоженная Валмира. Антиох поспешно соскочил с алтаря.

— Что тут произошло? — холодно спросила она, и только тогда встретилась со мной взглядом, вздрогнув. — Игнотус? Ты…

Я кивнул, невесело улыбнувшись.

— Вернулся в мир живых, почтенная Валмира. Но то, что ты слышала… Это была Лия, невеста Кадма. С ней прошло не так гладко.

— Но… Она жива?

— Да, хотя кажется нездоровой.

— Что ж, надеюсь, что с ней все будет в порядке. И еще… Рада снова видеть тебя, Игнотус. Твои братья сказали о том, что случилось в Шамбале. Я никогда не радовалась исполнению своих пророчеств, и в особенности пророчеств о смерти.

— Я тоже рад. И благодарен тебе за то, что позволила нам использовать твоих големов.

— Но я лишь выполняю свою сторону договора, — пожала она плечами и сделала шаг к двери.

— Договора? О чем это ты?

Повисло молчание. Валмира перевела удивленный взгляд на Эйлин и медленно кивнула.

— Ты не сказала ему, Эйлин?

Антиох деликатно кашлянул и подошел ко мне, оттеснив кусавшую губы Эйлин.

— Игнотус, мы сразу тебе не сказали, потому что… Ну, словом, не хотели все сразу на тебя обрушивать.

Внезапно стало холодно, и отнюдь не от прохладного ветра со стороны окна. Во что они тут успели ввязаться, пока я был мертв?

— Я согласилась стать Владеющей Прахом, Игнотус, — сказала Эйлин. — В обмен на големов для тебя и Лии. Прости. Мы не смогли договориться иначе.

Я глубоко вдохнул, чтобы сдержать мгновенный натиск гнева. Договор, значит? А я-то, дурак, в благодарностях рассыпаюсь… Да она же проклятая пророчица: она могла провидеть все эти события заранее и просто ждать, довольно потирая руки. Не потому ли она с такой готовностью пропустила нас в Шамбалу, не потребовав никакой платы? Знала ведь: меньше чем через год сможет потребовать с нас куда больше. Да последний жадный ростовщик порядочней этой…

— Валмира… — прошипел я, сжав кулаки.

— Игнотус, — спокойно отозвалась она. — Я все понимаю. Но еще когда вы прибыли в Храм Творения впервые, я тебе сказала, что забочусь о благе Ордена. Во главе его должен быть человек, носящий в себе печать Матерей, и я не знаю никого из них, кроме Эйлин.

— И ты вырвала обещание у Эйлин в обмен на жизни Лии и меня? Это подло и бесчестно, Валмира. Вряд ли ты не понимаешь этого.

— А ты изменился, Игнотус… — задумчиво протянула она.

— Эйлин, ты не обязана держать слово, которое дала ей, — сказал я. — Я расплачусь с Орденом за чертовых големов чем-нибудь другим. Наша семья — не из бедных.

— Непреложный обет, — прошептала Эйлин со слезами на глазах. — Я не могу отступиться.

— А я не приму иной платы, — кивнула Валмира. — Сожалею.

— Нет, не сожалеешь, — ответил я, уже с трудом сдерживаясь. — Антиох, черт возьми, как ты позволил этому случиться?

— На кону была твоя жизнь, братишка. И знаешь… Если ты захочешь остаться здесь вместе с Эйлин, я не стану тебя осуждать, а Кадм — и подавно. Он-то отлично понимает, что ты чувствуешь.

Снаружи послышался раскат грома, и в окно, нелепо кувыркаясь, влетел сорванный ветром зеленый лист.

— Ты дьяволица, почтенная Валмира, — процедил я сквозь зубы и, отвернувшись, отошел к узкому оконцу, за которым набирал силу летний ливень.

— Меня называли и похуже, — усмехнулась она. — Но я никого не тороплю. Если ты все же решишь не оставаться, у вас достаточно времени. Голем из Круи передавал, что будет рад снова принять вас в своем замке. Полагаю, что это вполне искренне, но…

— Что еще? — вложив в своей голос как можно больше презрения, спросил я. — Ему тоже нужно заплатить?

— Это вряд ли. Вот только незадолго до возвращения твоих братьев у меня снова был пророческий приступ. Не хотела бы пугать вас, особенно Эйлин, но, думаю, вы должны знать.

— Что тебе явилось, Валмира? — спросила Эйлин и решительно утерла слезы.

Владеющая Прахом вздохнула и громко, нараспев, произнесла слова пророчества:

— «Великая битва в стенах замка, где три брата отдали юную жену в жертву камню. Человек из тени, дважды рожденный, уходит на запад, и семена крови рвутся из заточения…» Только не спрашивайте у меня, что такое семена крови. Никто из нас не знает.

— Рактавиджа, — прошептал я.