A Single Whole (джен)

Примечание автора: Обычно я этого не делаю, но к этой главе порекомендую послушать трек NF — Paralyzed.

Когда душа устанет быть душой,

Став безразличной к горести чужой,

И майский лес —

С его теплом и сыростью —

Уже не поразит

Своей неповторимостью,

Когда к тому же вас покинет юмор,

А стыд и гордость

Стерпят чью-то ложь, —

То это будет значить,

Что ты умер,

Хотя и будешь думать,

Что живёшь.

А. Дементьев

«На боль я отвечаю криком и слезами, на подлость — негодованием, на мерзость — отвращением. По-моему, это, собственно, и называется жизнью».

А. П. Чехов, «Палата №6»

Проснувшись утром, Гарри прежде всего сделал глубокий вдох. Мышцы напряглись в ожидании знакомой вспышки боли, но её не последовало. Гарри сел, чувствуя дискомфорт в области груди, но не более. Он ощупал ставший зеленовато-жёлтым синяк — тот всё ещё побаливал, но ощутимо меньше. Вероятно, он не сломал ребро, а лишь ушиб. В таком случае вскоре боль должна совсем уйти. Он вздохнул и направился в ванную.

— Доброе утро, Гарри! — бодро поприветствовал его сосед.

На обеде к нему подсел Бруно и предупредил, что вечером они отправляются домой на выходные.

Дома вместо мадам Вазари их встретила счастливая Альма, которая тут же с визгом кинулась брату на шею, чуть не повалив того на пол. Расцеловав его, она кинулась было к Гарри, но была остановлена его холодным взглядом, поэтому она церемонно изобразила перед ним реверанс и кокетливо поприветствовала, пытаясь сдержать улыбку:

— Месьё!

— Мадемуазель, — сухо кивнул Гарри без тени насмешки. Кузены, однако, захихикали.

Очень скоро Гарри обнаружил, что мадам Хелен была не в настроении видеться со своим подопечным. В таком случае в его приезде не было необходимости. Но разгадка не заставила себя долго ждать — сразу после ужина кузены потащили Гарри к роялю репетировать музыку для их танца на конкурс. Они вручили ему ноты ещё в тот день, когда попросили об услуге, но Гарри и думать забыл об этой нелепой затее. Бруно сыграл ему мелодию — она оказалась довольно простенькой в сравнении с любимой композицией мадам Хелен, но приятной. Гарри внимательно проследил за игрой Бруно, добросовестно изучил ноты и начал послушно репетировать.

Какое-то время спустя брат с сестрой приступили к обсуждению своего танца, которое быстро переросло в спор (хотя с этими двумя не всегда можно было понять, спорят они или просто разговаривают).

— …мне придётся падать с высоты почти четырёх метров мордой вниз без всякой страховки, и ты говоришь мне не волноваться?! — возмущалась Альма.

— Как это без страховки?! Я — твоя страховка! Клянусь, я в состоянии тебя поймать! — парировал Бруно.

— Я бы на твоём месте не была так уверена! Послушай, я себе не льщу, чай не балерина — не спорю, люблю вкусно покушать, — да и тебе стоит взглянуть на себя более объективно — ты, знаешь ли, тоже не Геракл…

— Клянусь, если мы исключим этот трюк из номера, он не будет стоить и выеденного яйца! — разгорячённо кричал Бруно, буквально топая ногами по полу, как малыш, которому не разрешают играть с любимыми игрушками.

— Pardon me (с англ. «что-что, простите»)? — ахнула Альма, прижимая ладони к груди с оскорблённым видом. — Однако, приятно узнать спустя столько времени, что плоды нашего совместного творчества так мало для тебя значат, что ты готов объявить их никудышными только из-за отсутствия одного маленького трюка…

— Маленького?! Пусть даже маленький, но в нём вся соль номера!

— Ой ли?! Номер и без него прекрасен! Солнце моё, не расстраивайся так, в будущем мы обязательно включим его в программу, а пока что мы недостаточно подготовлены. Сам посуди… — увещевала брата Альма. Гарри воспользовался моментом и улизнул в свою спальню.

Некоторое время он лежал на больном боку и методично ковырял покрытые коркой царапины на кисти, пока не заснул.

На следующий день его разбудил стук с силой распахнутой двери. В комнату буквально влетела Альма.

— ‘Арри! — не своим голосом закричала она, выпучив глаза и одним движением сдёргивая с него одеяло. — Быстро вставай! Мы горим! Пожар! Слышишь?! Мы горим!!

Гарри покорно поднялся и зашлёпал к выходу в одних носках. Однако его взгляд был мутным, будто он не вполне осознавал происходящее.

— Быстрее-быстрее! Ну что ты ползёшь как улитка! Мы же сгорим!! — поторапливала его Альма сзади.

В коридоре их настиг дым, но довольно слабый. Мимо них с криком во всю мощь лёгких и в одной пижаме промчался Бруно, чуть ли не кубарем скатился вниз по лестнице и отчего-то кинулся к ближайшему окну, рывком отпер его и вынырнул наружу. Гарри машинально дошёл до двери и вышел. Отойдя от дома на некоторое расстояние, он оглянулся. Крыша была окрашена оранжевым… оранжевым светом восходящего солнца. Гарри внимательно оглядел строение: нигде не было признаков пламени — ни дыма, ни огня. Кругом стояла тишина. Он поёжился от холода и обхватил себя руками. Некоторое время он ещё наблюдал, ожидая появления дыма, но ничего не происходило. Он обернулся на кузенов, стоящих позади и наблюдающих за ним. Какое-то время они смотрели друг на друга, затем Альма вздохнула, покачала головой и направилась обратно в дом. Проходя мимо него, она хлопнула его по плечу и сказала:

— Это была учебная тревога, месьё Сфинкс, можете расслабиться.

Бруно окинул Гарри разочарованным взглядом, будто тот испортил какую-то шутку, и последовал за сестрой.

— Да он сильно и не напрягался, — сказал он ей. — У него было такое лицо, будто он так и не проснулся…

Гарри поёжился, глянул на свои ноги в одних только носках и тоже поспешил внутрь. Всё же не лето на дворе. Спать уже не хотелось, несмотря на ранний час, поэтому, вернувшись в комнату, он переоделся, умылся и спустился на кухню завтракать.

Кузены уже были там, о чём-то болтали и жевали бутерброды с сыром.

— Hola, guapo (с исп. «привет, красавчик»), — довольно миролюбиво поприветствовала его Альма, несмотря на скрытое недовольство.

Бадди принёс ему чашку с чаем и молоком, кашу и свежие булочки. Гарри начал есть, будто ничего не случилось, не обращая внимания на косые взгляды кузенов. Вскоре Альма вздохнула и сказала:

— Я убрала дым — это был лишь спецэффект для правдоподобности… не то чтобы ты спрашивал, — пробурчала она, затем прочистила горло и деловито начала: — Учитывая тётину любовь к экспериментам в лаборатории, тебе нужно быть готовым к пожарной тревоге, приятель. И судя по сегодняшним учениям, ты не очень-то готов. Во-первых, тебе следует быть порасторопнее: когда тебе говорят, что дом горит, ты не идёшь на выход — ты бежишь со всех ног. Во-вторых, ты забыл палочку — конечно, опасно тратить драгоценное время на её поиски, поэтому следует держать её поблизости, в экстренном случае она может спасти не одну жизнь. В-третьих, тебе следует выучить заклинания тушения огня и головного пузыря. В-четвёртых, даже без палочки ты можешь защитить органы дыхания от горячего дыма и пепла — например, прикрыв нос и рот тряпкой — по возможности мокрой. Ты даже этого не удосужился сделать.

Альма говорила довольно сухо, без свойственного ей энтузиазма, будто пересказывала скучную лекцию. Казалось, спокойное поведение Гарри в экстренной ситуации вывело её из себя. Перечислив все пункты, кузина дождалась понимающего кивка Гарри и сразу же вернулась к своему завтраку. Тот лениво подумал, что ему следовало хотя бы попытаться изобразить что-то вроде паники. Но даже если бы он сразу до этого додумался, у него вряд ли бы получилось.

Какое-то время и Бруно без энтузиазма ковырялся в тарелке, но ему быстро это надоело, он сбегал за гитарой и принялся что-то бренчать. Вскоре он даже запел на английском с явным акцентом:

— Sally called when she got the word,

She said, I suppose you've ‘eard about Alice

Well, I rushed to de window, and I looked outside…

Песня показалась Гарри смутно знакомой. Он не стал торопиться с завтраком, слушая и пытаясь вспомнить, где слышал её прежде. Скорее всего, она была маггловской и могла звучать в доме родителей в Англии: отец любил музыку, у него была довольно большая коллекция пластинок.

Бренчание Бруно взбодрило брата и сестру, которые, в отличие от Гарри, совершенно не владели этой премудрой наукой уныния: всего несколько минут спустя они уже пели хором, путая слова и хохоча.

Вероятно, с них было достаточно постной физиономии Гарри для такого раннего утра, поэтому они нисколько не возражали, когда он направился в свою комнату, и вообще не вспоминали о нём до самого второго завтрака. Всё утро с первого этажа раздавались песни, музыка и смех.

Ко второму завтраку они вновь собрались вместе на кухне, за исключение мадам и месье Вазари, само собой, которых, вполне возможно, даже не было дома. Кузены, казалось, уже забыли про утреннее представление, но у них явно было что-то ещё на уме — время от времени они о чём-то перешёптывались на итальянском и кидали на Гарри странные взгляды. Тот неспешно поглощал свой завтрак, не замечая странного поведения кузенов и воцарившейся вскоре подозрительной тишины. Наконец Альма коротко вздохнула, откинулась на спинку стула и непринуждённо бросила:

— Эй, приятель, ты с кем-то встречаешься?

Гарри вытер губы салфеткой и затем обратил на кузину свой взор.

— Прости? — переспросил он так, будто не понял вопроса. Альма мягко улыбнулась, не спеша с ответом.

— Мы просто подумали… с тобой когда-нибудь говорили о сексе? — прямо спросила она.

Гарри смотрел на кузину с каменным выражением лица. Подумав, он уточнил:

— В каком смысле?

— Ну, про всякие пестики и тычинки или про пчёлок?

Гарри задумался.

— Пожалуй, нет, — признал он.

Альма кивнула.

— Мы так и думали. Я сказала дяде, что ему нужно бы это с тобой обсудить, но он не воспринял мои слова всерьёз. — Она состроила недовольную гримаску. — Но так дело не пойдёт, тебе уже тринадцать, ты скоро станешь мужчиной — и весьма привлекательным, готова поспорить, — Альма подмигнула кузену, но в ответ получила невыразительный взгляд. — И есть кое-какие важные вещи, которые ты должен знать и понимать. Мы с Бруно будем рады тебе всё объяснить.

Она серьёзно посмотрела ему в глаза, Гарри выдержал её взгляд, не моргнув.

— Если вы собираетесь объяснять мне, откуда берутся дети, то не стоит тратить время, я уже знаю, — спокойно сказал он.

Альма кивнула с таким видом, будто иного ответа и не ожидала.

— Разумеется. Ты уже не маленький, общее представление об этом, конечно, имеешь, ни про какие пестики и тычинки мы рассказывать не будем, и наш разговор будет более… всеохватывающим.

Гарри опустил взгляд на стол, размышляя над тем, как ему быть в сложившейся ситуации. Это не заняло много времени, ответ был очевиден: кузены были настроены серьёзно, и не было никакого шанса убедить их в том, что он всё знает, а даже если чего-то не знает, это ему и не нужно. У Гарри не было выбора, ему придётся их выслушать. Он поднял взгляд, посмотрела на Бруно, на Альму, откинулся на спинку стула и слегка кивнул.

— Ладно.

— Caramba! — удивлённо выдохнула Альма, бросив взгляд на брата, чтобы удостовериться, что они услышали одно и то же. Пусть Гарри редко перечил им, но тут они ожидали хотя бы минимального сопротивления. Бруно подскочил со словами:

— Идём лучше в гостиную, там будет уютнее.

Они перебрались в гостиную: Альма непринуждённо плюхнулась на кресло, опираясь спиной на подлокотник и перекидывая ноги через другой; Бруно с ногами забрался на диван, а Гарри присел на противоположный край того же дивана, выжидающе уставившись на кузенов.

— Скорее всего, в вашей мальчишеской спальне уже поговаривают о всяком таком... — начала Альма, переглянувшись с братом. — Но в этих разговорах больше вымысла, чем реальности — это может сбить тебя с толку и вызвать всякие комплексы и фобии. Что ж, начнём с физиологических особенностей женского и мужского организмов...

И Альма начала объяснять эту самую физиологию в самых прямых выражениях, не сглаживая острых углов, без всяких эвфемизмов, называя вещи своими научными именами самым бесстыдным образом. Всем своим видом и тоном голоса она давала понять, что эта тема не вызывает в ней ни малейшего дискомфорта. Впрочем, и Гарри не выглядел смущённым — он смотрел на кузину с выражением самого вежливого внимания на лице. Альма вскоре подскочила с кресла и принялась расхаживать взад-вперёд, размахивая руками и всё больше вдаваясь в подробности, но выражение лица Гарри не менялось: ни смешка с его стороны, ни неловких ёрзаний, ни едких комментариев — он слушал кузину с самым невозмутимым выражением лица, как какую-нибудь нудную лекцию по теории трансфигурации. Это начало раздражать Альму. Она недовольно хмурилась и кривила губы. Время от времени она спрашивала, всё ли ему понятно, чтобы убедиться, что он слушает. Гарри всегда молча кивал, даже если замечал в её словах неточности или мог что-то добавить. Но это только продлило бы и так затяжную лекцию. Поведав Гарри о физических особенностях женского организма, Альма плюхнулась обратно в кресло, не скрывая своего раздражения.

После этого в дело вступил Бруно, который до этого слушал сестру с чрезвычайным вниманием, временами издавая нервные смешки. Он довольно сжато рассказал о строении мужского организма: что и отчего происходит, каких физических изменений ожидать мальчику, становящемуся мужчиной, и поделился советами по поводу личной гигиены (не преминув похвастаться тем, что уже брился чуть ли не каждый день). Он был менее прямолинеен и иногда запинался на самых «интимных» подробностях и потерянно оглядывался на сестру, ища её поддержки. Но Альма особенно не вслушивалась в речь брата, она уже в открытую наблюдала за Гарри с растущим недоумением на лице.

Затем кузены вместе рассказали о самом сексе, попугали венерическими заболеваниями и тяжкой жизнью юных родителей; подробно остановились на способах предохранения, плюсах и минусах различных зелий и заклятий. Поделились секретными способами, как можно достать эти зелья (Бруно уверял, что без проблем может добыть любое из них при первой же необходимости). И несколько раз предупредили, что ни одно из этих средств не даёт стопроцентных гарантий — малейшая ошибка в приготовлении или неверное движение палочкой могут испортить эффект, а самым надёжным предохранением является воздержание. К счастью, были и другие способы получить сексуальное удовлетворение, помимо прямого полового акта, — о них кузены тоже поведали без лишней скромности.

Также они показали Гарри контрацептивное заклятие и потребовали у него тут же продемонстрировать его на диване. Гарри прилежно исполнил требуемое несколько раз, пока заклятие не стало выходить должным образом.

— Теперь этот диван может спокойно заниматься сексом, — пошутил Бруно.

Альма издала смешок. Затем в комнате повисло молчание. Кузены выжидающе уставились на Гарри. Тот подумал, что от него ждут какой-то реакции, и кивнул с серьёзным видом, давая понять, что всё слышал.

— Знаю, это может обескуражить и даже показаться мерзким, — начала Альма, — но всё это абсолютно естественно, и ты ничего не должен стесняться. У тебя есть вопросы?

— Нет, — пожал плечами Гарри.

Альма нахмурилась.

— То есть тебе всё понятно из наших объяснений?

— Объяснений? Вы не сказали мне ничего, чего я ещё не знал.

— Хм!

Гарри напустил на себя несколько оскорблённый вид.

— Я тоже книги умею читать, знаете ли...

Кузены переглянулись.

— Ну да, ты же у нас начитанный... — проговорила Альма так, будто не видела в этом ничего хорошего. Вздохнув, она плюхнулась обратно в кресло. — Мы знаем, что ты ребёнок умный и с этой биологией сам можешь разобраться. Но всё же ребёнок. Поэтому главное, что мы хотели с тобой обсудить, это… отношения. Например, однажды ты можешь заметить, что какой-то человек нравится тебе больше остальных. Ты испытаешь совершенно новые, неизвестные прежде чувства.

— Вначале они могут показаться тебе страшно пугающими... — вставил Бруно.

— ...и даже неправильными в некотором роде. Ты можешь начать их отрицать… — продолжила Альма.

— ...но тебе не нужно стыдиться или бояться. Эти чувства могут быть очень…беспокойными, но они стоят всех нервов.

Кузены вновь уставились на Гарри с жадным любопытством, пытаясь по его реакции определить его мысли. Но его апатичная физиономия по-прежнему не выражала ничего, кроме вежливого внимания.

— У тебя есть какие-то конкретные вопросы по этому поводу? — спросила Альма.

— Нет, — ответил Гарри равнодушно.

Она некоторое время придирчиво его изучала.

— Ты не кажешься таким уж заинтересованным.

Гарри вновь пожал плечами.

— Я не заинтересован, — просто признал он, не понимая, почему должен объяснять такие элементарные вещи.

Альма нахмурилась.

— Тебя тринадцать, — почти обвиняюще сказала она, тыкая в него пальцем.

Гарри приподнял брови.

— И?

— Тебе должно быть интересно.

Гарри посмотрел на кузину так, будто она сморозила глупость.

— Ты сама только недавно говорила, что все люди разные и развиваются по-разному.

Некоторое время Альма размышляла и всё же признала:

— Возможно, ты поздний цветок… Но хоть тебя это пока не тревожит, всё же ты живёшь в школе, набитой эмоционально неустойчивыми подростками, и должен понимать, что происходит сейчас с большей частью твоего окружения. Даже если ты ещё не испытываешь особой симпатии к отдельным людям — что, ты прав, тоже естественно для твоего возраста, тебе не о чем беспокоиться, — ты должен понимать, что некоторые люди могут думать иначе. Ты у нас мальчик привлекательный, интересный, хоть и похож пока на цыплёночка, — кузина окинула Гарри снисходительным взглядом, на что он и глазом не повёл, — но, быть может, какая-нибудь девочка уже положила на тебя глаз…

— Или мальчик, — вклинился Бруно. Кузены переглянулись. Альма передёрнула плечом.

— Да, это может быть и мальчик — бывает так, что мальчикам нравятся мальчики...

— ...а девочкам — девочки.

Кузены замолчали и, чуть ли не затаив дыхание, покосились на своего протеже, который и на это никак не отреагировал.

— Ты… понимаешь, что мы имеем в виду? — осторожно спросила Альма.

— Ага, — кивнул Гарри.

— И… что ты об этом думаешь?

— По правде говоря, я об этом не думаю.

— Я объясню. Это называется «гомосексуальная ориентация», — вступил Бруно, смущённо улыбнувшись, когда Гарри обратил на него свой взгляд. — Эта тема довольно противоречивая, и многие могут сказать тебе, будто бы это болезнь или извращение и такие люди должны быть… изолированы. Однако эти мнения основаны лишь на невежестве и стереотипах. Наукой давно доказано, что это вполне естественное явление. Таких людей не стоит бояться, они не больные и не менее адекватные, чем все остальные.

Он замолчал и уставился на Гарри, будто ожидая пререканий, но тот лишь кивнул.

— Ясно.

— Ясно? — удивлённо переспросил Бруно.

— Ну да.

Кузен засиял и повернулся к сестре.

— Кхм, да, — продолжила та. — Вернёмся к нашим баранам. Так вот, кто бы в тебя ни влюбился, этого не стоит бояться.

— Попадаются, конечно, и чокнутые типы, но не будем пока о них, — вставил Бруно.

— Кто-то из твоих ровесников может оказывать тебе знаки внимания. Быть может, они даже признаются в своих чувствах — или скорее их друзья разболтают. Но ты не должен чувствовать себя обязанным... как-то отвечать на эти чувства, если это не взаимно. Можешь просто игнорировать. Но не стоит быть грубым и высмеивать этих людей — это страшно их расстроит, в вашем возрасте даже могут развиться комплексы и фобии, влияющие на всю дальнейшую жизнь. Поэтому следует дать им знать, что ты не заинтересован, как можно мягче. Понимаешь?

Гарри коротко кивнул. Хотя мысль о том, что кто-то может влюбиться в него, казалась до крайности абсурдной. И, если вдуматься, довольно отталкивающей.

— Если к тебе проявит интерес кто-то… более старший, то с ними нужно быть настороже — позже даже большая разница в возрасте может показаться несущественной, но пока что даже два года имеют значение — вы находитесь на разных ступенях развития, ваши желания и цели могут расходиться. При этом взрослые гораздо лучше понимают людей и умеют ими манипулировать, поэтому не стоит слишком доверять их словам, понимаешь?

— Ага, — вновь отозвался Гарри.

— Другое дело, если эти чувства будут взаимны. Если тебе понравится кто-то твоего возраста и они будут хорошо к тебе относиться, то, вполне возможно, и ты им нравишься. Ты можешь постараться найти поводы проводить с ними как можно больше времени — например, вместе позаниматься уроками или поиграть в игры — нужно найти общие интересы, тогда и найдётся, чем вам вместе заняться. Как правило, если у вас совсем нет общих интересов и не о чем поговорить, влюблённость быстро проходит — значит, она основана на внешней привлекательности и из неё не выйдет ничего путного.

— Если тебе понравится кто-то твоего пола — это нормально, — продолжил Бруно. — Тем не менее в наше время существует множество заблуждений на этот счёт. Многие будут утверждать обратное. Если ты решишь рассказать об этом открыто — чего ты делать не обязан, впрочем, — твои товарищи могут резко осудить тебя. Люди могут начать оскорблять тебя. Обычно родители тоже довольно негативно на это реагируют, особенно в семьях аристократов. Но, учитывая… эм, некоторые обстоятельства, я не думаю, что тётя с дядей будут слишком резки. Во всяком случае, если ты вдруг откроешь в себе нечто такое, ты можешь смело признаться в этом нам — мы ни в коем случае не станем тебя осуждать и не отвернёмся от тебя.

Они вновь помолчали, ожидая реакции Гарри — отрицания или какого бы то ни было признания. Но он вновь лишь кивнул, давая понять, что слушает. Прочистив горло, Альма осторожно спросила:

— Ты уже… целовался с кем-нибудь?

Гарри какое-то время молчал, раздумывая.

— А искусственное дыхание считается?

Кузены зависли на несколько долгих мгновений. Затем переглянулись, и Бруно медленно покачал головой.

— Поцелуй — это не просто касание губ, это выражение симпатии между людьми.

— Тогда, думаю, нет.

Пару мгновений кузены просто смотрели на него, выпучив глаза. Затем Альма выпалила что-то непонятное, что, вероятно, было довольно грубым ругательством на иностранном языке, поскольку Бруно тут же отмер от своего ступора и укоризненно покосился на сестру, цокнув языком, затем перевёл обеспокоенный взгляд на Гарри.

— То есть как это ты «думаешь»?

Гарри пожал плечами.

— Я не помню, чтобы целовался.

— Joder! — процедила Альма сквозь зубы. Бруно обеспокоенно нахмурился, в этот раз проигнорировав лексикон сестры.

Гарри подумал о своей амнезии, которую заработал, когда только приехал во Францию. Он многое вспомнил после — все самые важные моменты, но наверняка не всё. Он сомневался, что подобное могло произойти, но мало ли… Плюс его второй курс в Шармбатоне прошёл как в тумане. Кто знает, что он тогда вытворял. Опять же, вряд ли он бы стал с кем-то целоваться, но, когда существуют провалы в памяти, всегда есть эта микроскопическая вероятность… всего.

— Это маловероятно, — сказал он более уверенно. — Скорее всего, нет.

Но даже малый процент неопределённости не взбодрил кузенов.

— Как… как можно забыть про свой первый поцелуй? — возмущённо воскликнул Бруно.

Гарри пожал плечами.

— Бывает.

Некоторое время кузены внимательно разглядывали его, размышляли над этим, затем Бруно прищурился, будто ему в голову пришла какая-то стоящая мысль, и осторожно спросил:

— У тебя… у тебя бывают проблемы… с памятью?

Гарри колебался пару мгновений и нехотя признал:

— Что-то вроде того.

На краю сознания мелькнула мысль, что можно было бы соврать — разговор бы прошёл быстрее. Но ложь казалась слишком… сложным процессом, на который он на данный момент не был способен.

— А… может, у тебя уже был секс?

Гарри вновь раздумывал над вопросом несколько долгих секунд.

— Не-е, — апатично протянул он, — это вряд ли.

Пожалуй, это он бы запомнил, но опять же, этот микрошанс…

— O mamma mia! Questo bambino mi ammazza davvero (с ит. «О мама дорогая, этот ребёнок меня просто убивает»)! — возмущённо сообщила Альма брату, всплеснув руками. Очевидно, «вряд ли» тоже было недостаточно уверенным ответом на такой вопрос. Кузены отвернулись от Гарри и принялись что-то обсуждать эмоциональным шёпотом на итальянском. Определившись с планом действий, они вновь повернулись к кузену.

— Значит, будем считать, что ничего у тебя не было… — вынесла вердикт Альма, нервно потирая руки. — Кхм, может быть, есть кто-то особенный, кто тебе нравится?

Гарри пристально посмотрел на брата и сестру — он не любил, когда ему задавали личные вопросы, и мог вытерпеть парочку таких, но лимит его был невысок.

— Это допрос? — сказал он холодно, но не слишком грубо.

Кузены смутились.

— Ты прав, ты не обязан отвечать… — сказала Альма. — Это очень личное. Но не забывай, что мы всегда готовы помочь тебе с любым вопросом, окей?

— Окей.

— Эм, может, ты кому-то нравишься, как ты считаешь?

— Не думаю, — холодно ответил Гарри. Бруно издал сдавленный смешок, тихий, но его невозможно было пропустить в тишине гостиной. Альма тут же обратила на брата любопытный взор. Поняв, что привлёк внимание, Бруно тут же подобрался.

— Ну конечно. Я, кажется, твоих одногруппников знаю лучше тебя. Что насчёт Жени? Она уже раз сто пыталась завязать с тобой разговор.

Гарри чуть нахмурился — такой поворот разговора ему не нравился.

— Она просто очень общительная.

Бруно фыркнул.

— Ну да. А что насчёт Жанны? Она краснеет как помидор, стоит тебе рядом пройти.

— Она просто очень стеснительная в целом, — тут же парировал Гарри.

— Пф-ф-ф, — театрально зафыркал Бруно. Гарри пронзил его пристальным взглядом.

— Это неправда, — твёрдо сказал он, затем сощурился, заставляя кузена поёжиться. — Хочешь сказать, что любой, кто обращается ко мне и проявляет дружелюбие, влюблён в меня?

У Бруно испуганно вытянулось лицо, будто Гарри обвинил его в чём-то преступном.

— Нет-нет! — спешно воскликнул он, размахивая руками. — Конечно же, нет. Ты абсолютно прав! Davvero (с ит. «действительно»)! Если кто-то вежлив с тобой и проявляет к тебе интерес, это вовсе не значит, что они влюблены в тебя. Вполне возможно, что ты нравишься им чисто в дружеском смысле.

Бруно виновато улыбнулся и опустил взгляд. Альма задумчиво пожевала нижнюю губу и сказала:

— Это на самом деле распространённая проблема — не всегда понятно, нравишься ли ты человеку только как друг или… нечто большее, — она вздохнула. — Да, отношения — это не всегда просто: люди разные, они видят и воспринимают одни и те же вещи по-разному. И по-разному проявляют свои чувства. Чтобы не усложнять всё ещё больше, нужно уметь разговаривать друг с другом, а не додумывать всё в своей голове — прямо делиться своими чувствами, каким бы сложным это не казалось.

Какое-то время они молчали. Кузены в сотый раз за день обменялись выразительными взглядами, после чего Альма вздохнула, подвинулась на краешек кресла, ближе к Гарри, и наклонилась вперёд, облокачиваясь на свои колени.

— Гарри, — проникновенным тоном начала она. — Когда ты встретишь особенного человека, которого захочешь узнать получше и с которым тебе захочется проводить время… не обязательно даже в романтическом плане, а чисто по-дружески, — подчеркнула она, — важно, чтобы ты никогда не забывал о своих собственных чувствах и потребностях и не позволял кому бы то ни было их игнорировать, обесценивать или даже высмеивать — потому что они имеют значение, и ты — имеешь значение. Никто не имеет права стыдить тебя за то, кто ты есть и как живёшь. Не позволяй никому манипулировать тобой и лишать твоей личностной свободы.

Альма серьёзно смотрела ему в глаза, и в этот раз Гарри опустил взгляд. Что-то в выражении её лица давало понять, что эта речь выходила за рамки обычной просветительской беседы. Это не те слова, которые она сказала бы любому другому человеку на месте Гарри. Что-то в нём дало ей основание думать, что она должна сказать это именно ему.

Гарри поднял взгляд и прямо спросил:

— Почему ты мне это говоришь?

Альма стрельнула нервный взгляд на брата, затем перевела его на свои руки.

— Мы с Бруно обсудили… и нам кажется, ты находишься в группе риска.

— Группе риска? — повторил Гарри. Альма кивнула с озабоченным видом и вновь просмотрела ему в глаза.

— Мы думаем, что ты можешь быть вовлечён в нездоровые отношения.

И вновь она замолчала, что Гарри пришлось переспросить, какие отношения они считают нездоровыми. Альма некоторое время раздумывала, прежде чем объяснить.

— Это такие отношения, Гарри, — медленно начала она, — в которых один партнёр пользуется другим, как вещью, пренебрегает и не ценит его. Это отношения, в которых нет понимания, уважения и любви. Отношения, в которых есть зависимость и нет развития.

— Почему вы думаете, что я в группе риска? — Его голос был спокоен, будто бы даже равнодушен. Но будь Гарри действительно равнодушен, он бы просто-напросто не стал спрашивать.

Тут кузены неловко заёрзали, боясь неправильно выразиться.

— Ну, ты вырос в приюте… без ролевой модели здорового партнёрства перед глазами, — сказал Бруно. — Это откладывает серьёзный отпечаток на психике… Ты можешь даже не осознавать этого. Возможно, ты просто не знаешь, какими должны быть здоровые отношения и как их строить.

Гарри некоторое время размышлял над этим.

— Я рос в семье до шести лет, знаете ли, — как бы невзначай бросил он. Кузены удивлённо ахнули.

— Правда?

Гарри медленно кивнул.

— Я помню родителей. — На его лице появилось несколько задумчивое выражение. — Их отношения, кажется, были довольно здоровыми.

— И что… что с ними случилось?

Гарри взглянул на кузенов, чьи лица не могли скрыть жадного любопытства. Должно быть, им до смерти хотелось узнать хоть что-то из таинственного прошлого кузена; вероятно, они уже нафантазировали кучу сценариев, в которых его родители были наркоманами, алкоголиками или просто безалаберными родителями, бросившими своего ребёнка на произвол судьбы.

— Пожар в доме. Они не успели выбраться.

Кузены сочувственно покачали головами. Тут Альма охнула и хлопнула себя по губам, глаза её расширились от ужаса. Оба, Бруно и Гарри, вопросительно на неё посмотрели. Вначале она ничего не могла выговорить, а затем принялась бормотать полным вины голосом:

— Мерлин-меня-прокляни, Гарри, прости пожалуйста, мы понятия не имели… Эти наши учения сегодня… Ты, должно быть, словно бы снова вернулся в тот день... у тебя наверняка перед глазами стояла эта картина…

Гарри не сразу понял, что она извиняется за утреннюю пожарную тревогу, которая должна была вызвать у него воспоминания о том роковом дне. Но Альма зря переживала. Он пожал плечами.

— Ничего страшного, я в порядке, — успокоил он кузину ровным голосом. — Это было давно.

Альма проглотила новую порцию извинений, поняв, что Гарри действительно совершенно не выглядел задетым. Она нахмурилась и неловко заёрзала.

— Мне жаль, что так вышло, — сказал Бруно, взмахнув рукой, — с твоими родителями, я имею в виду. Очень жаль.

Гарри рассеянно кивнул. Они вновь помолчали. Альма вздохнула.

— Это хорошо, что у тебя всё-таки было счастливое детство, Гарри, — мягко сказала она. — Хоть и такое короткое. Всё же из-за стольких лет в приюте тебе, вероятно, сложно налаживать отношения с людьми. И я просто хочу, чтобы ты отнёсся к моим словам серьёзно, caro mio. Не позволяй никому заставлять тебя чувствовать себя никчёмным, не заслуживающим внимания, заботы и… любви. Потому что ты заслуживаешь всё это. Что бы ни происходило с тобой раньше, как бы с тобой ни обходились, какая бы беда ни случалась — в этом нет твоей вины, ты этого не заслужил. Окей?

— Окей.

— Окей. Можно тебя обнять?

— Пожалуй, не стоит.

— Окей.

— Могу я идти?

— Да, конечно.

Когда Гарри вышел, кузены некоторое время смотрели ему вслед. Альма выругалась на испанском. Бруно согласно кивнул.

— Всё плохо, — мрачно сказал он.

— Всё очень плохо. Даже хуже, чем мы думали… — покачала головой Альма.

* * *

На следующий день после вполне спокойного завтрака Гарри отправился читать в свою комнату. Какое-то время спустя из гостиной на первом этаже начали раздаваться грохот, крики и чуть ли не вой. Гарри не обратил на это внимания, поскольку, когда кузены были вместе, откуда-то всегда раздавались грохот, крики и вой.

Чуть позже, когда шум утих, Гарри спустился в гостиную, чтобы забрать оставленную там с вечера книгу, и неожиданно обнаружил там кузенов. И вот молчание как-раз было странностью, Гарри даже окинул парочку быстрым взглядом: Альма полулежала на диване и невозмутимо листала журнал, в то время как Бруно сидел в кресле с таким отчаянным видом, словно мир его только что перевернулся с ног на голову — спина сгорблена, локти упираются в колени, руки обхватывают голову, пальцы запутались в всклоченных волосах, невидящий взгляд направлен вперёд. Войдя в комнату и застав там кузенов, Гарри попытался было устраниться, пока его не заметили, но опоздал.

— Ciao, bambino! — жизнерадостно воскликнула Альма. — Ты как раз вовремя. У меня к тебе будет вопрос...

Бруно от этого вздрогнул и спрятал лицо в ладони. Гарри покорно повернулся, морально готовясь вновь застрять за очередным разговором с кузенами ещё на час или два.

— Послушай, как бы ты отреагировал, если бы я сказала тебе... — Альма кинула многозначительный взгляд на брата. — ...если бы я сказала, что беременна?

Бруно жалобно простонал сквозь пальцы. Гарри моргнул, раздумывая, как на такое полагалось реагировать.

— Эм, я бы поздравил тебя?.. — протянул он почти вопросительно.

Не успел он договорить, Бруно взвился, подскочив со своего места, как пробка шампанского из бутылки:

— Поздравил? Поздравил?! Ей же всего семнадцать!!

Альма закатила глаза.

— По крайней мере, он понимает суть условных наклонений!

Бруно резко развернулся к ней.

— Да понимаю я их суть!

— Но считаешь нормальным не обращать внимания, попрошу заметить.

— Я обратил!

— Тогда к чему была вся эта истерика? Ты едва сердечный приступ себе не заработал, мой дорогой братец.

— Я просто подумал, это «если бы» было для того, чтобы смягчить удар... — пробормотал Бруно пристыженно.

Альма покачала головой и объяснила Гарри ситуацию:

— Я полчаса и слова вставить не могла, пока он истерил тут как ненормальный, засыпав прорвой вопросов, обвинив в тысяче грехов и грозя самыми страшными карами моему парню, которого у меня и в помине нет.

Бруно сердито фыркнул и обернулся к Гарри.

— Тем не менее, что значит это твоё «поздравил бы»? Она же себе жизнь испортила бы! Тебе что, совсем безразлично будущее кузины?!

К счастью, Гарри был избавлен от ответа на щекотливый вопрос вмешательством самой кузины.

— Да почему сразу испортила-то, мне же не четырнадцать, мне осталось доучиться всего полгода — я бы успела сделать это до рождения ребёнка. А вообще, ты бы прекратил так нервничать, я же уже вполне доходчиво объяснила, что не беременна ни в малейшей степени и никакого тайного любовника под кроватью не прячу.

Бруно недоверчиво фыркнул, будто он теперь ни в чём не мог быть уверен, но уселся обратно в кресло.

— Ты такой впечатлительный, братец мой, — ласково сказала Альма, потянувшись и погладив брата по коленке. Тот ответил недовольным бурчанием.

— То, что ты бы успела завершить образование, было бы облегчением, ты права, но тем не менее... — взяв себя в руки, начал он. — …твоя жизнь сильно усложнилась бы. Больше всего меня испугало то, что я понятия не имел, кто отец и можно ли ему доверять. А если бы он оказался самым последним мерзавцем?! Я бы не хотел, чтобы моя любимая сестра была на всю жизнь связана с каким-то придурком!

Альма серьёзно кивнула, принимая его точку зрения, и посмотрела на Гарри, сощурившись.

— Так ты бы не счёл это чем-то ужасным?

Гарри пожал плечами.

— Не думаю.

— И ты бы не изменил своего мнения обо мне?

— Не думаю.

Мелькнула мысль, что это было бы довольно странным после вчерашней просветительной беседы, где они так долго втолковывали Гарри про серьёзное отношение к сексу и способы предохранения.

— Я это к тому спрашиваю, что недавно одна подруга рассказала мне, что одна её знакомая забеременела в четырнадцать, и это вызвало страшные волнения в округе — об этом говорили все, кому не лень. Почти все осуждали бедную девочку, говорили о том, какая она безнравственная, неблагодарная по отношению к родителям и вообще глупая. Папаша ребёночка же, конечно, сделал ноги, да и вообще остался «чистеньким» — с парней вообще спрос небольшой, — даже несмотря на то, что он был старше неё. Говорили, что ей нужно идти в монастырь, только там у них с малышом есть шанс на жизнь. Иные говорили, что ей нужно сделать аборт, другие — отдать малыша в приют. Бедная девочка едва понимала, что происходит, но всеобщее осуждение поняла очень хорошо. Она обратилась к какому-то народному целителю, который обещал избавить её ото всех проблем, а через пару дней умерла. — В комнате повисло мрачное молчание. — Но люди не сжалились над ней. И после её смерти они говорили, что она это заслужила, сама виновата — она убила своего ребёнка, и Бог наказал её.

— Это как-то… безжалостно, — растроганно пробормотал Бруно.

— Безжалостно не то слово! Неудивительно, что девушки серьёзнее относятся к сексу и к выбору партнёра — именно девушка беременеет. А забеременев, у неё уже нет лёгкого выбора — она не может, как парень, сбежать и притвориться, что это совершенно её не касается, что ребёнок не от неё, это не её заботы, и продолжать учиться, воплощать свои планы и мечты. У неё нет простого выхода. Весь её выбор — это сделать аборт, родить и отдать малыша в приют или воспитывать самой. Но ни один их них не является лёгким. Любое из этих решений будет тяжело принять, а после — тяжело с ним жить.

— Аборт — это не выход, это убийство! — яро запротестовал Бруно.

— Я бы не была так категорична на твоём месте! Плод — ещё не человек...

— Как это нет, о чём ты говоришь?! Конечно, человек!

— Крошечная клетка — это уже человек? Ты что же хочешь сказать, что и сперматозоид, и яйцеклетка тоже уже люди? И мне каждый месяц стоит оплакивать своих погибших детей?

— Чепуха! По одиночке это просто клетки, но вместе — это уже начало человека.

— Крошечная клетка?! У неё ещё нет сознания и чувств, у неё нет ни ручек, ни ножек, ни сердца, она не видит, не слышит — ни-че-го.

Бруно нахмурился, в голове его активно крутились шестерёнки: он искал подходящий аргумент в защиту своей точки зрения, но он был ограничен своими скудными познаниями в биологии.

— То есть плод, по-твоему, становится человеком только после рождения?

— В общем, да.

— И если он родится мертвым, то ничего страшного, ведь он так и не стал живым?

— Э-э, погоди-ка. Это уже, вероятно, будет смертью. На поздних сроках беременности плод уже, по сути, младенец. Он уже может выжить вне организма матери — ты вот родился семимесячным. К тому же у него уже бьётся сердечко.

— Значит, плод становится живым, когда у него начинает биться сердце?

— Звучит логично.

— Но оно начинает биться примерно ко второму месяцу после зачатия, — неожиданно для всех вставил Гарри. В другой ситуации он бы уже давно ускользнул под шумок, но в этот раз отчего-то всё ещё стоял там и слушал их рассуждения о статусе плода.

Кузены обернулись, также удивлённые его присутствием и даже добровольным вмешательством в дискуссию.

— Серьёзно?

— Я читал, что сердечно-сосудистая система формируется в первую очередь. То есть к двум месяцам плод ещё пару сантиметров в длину, но у него уже бьётся сердце.

С угрюмым молчанием кузены переваривали информацию.

— Это очень быстро. А выкидыш тоже является смертью малыша? Или… в каких-то случаях даже убийством из халатности?

— Вопрос статуса плода всё ещё остаётся открытым, и я не думаю, что у нас достаточно знаний, чтобы рассуждать об этом. Полагаю, есть много того, что не известно даже специалистам, — ответил Гарри, как бы закрывая тему. Однако он не спешил уходить, напротив — сделал пару шагов к креслу и присел на подлокотник. Задумчиво побарабанив пальцами по коленке, он начал: — Если так подумать, то в какой момент эмбрион можно назвать живым человеком? В тот момент, когда у него начинает биться сердце? Но почему? Он ещё похож на креветку, у него не сформировались жизненно необходимые системы и органы, — вслух рассуждал Гарри. — Он ещё зависит от организма матери. Однако и новорождённый ребёнок не способен выжить без посторонней помощи, но никто не спорит с тем, что он — живой человек. Даже взрослый может оказаться в ситуации, когда он не может функционировать самостоятельно. Значит, плод, по сути, является ребёнком? И эта креветка — человек в своём зачаточном состоянии, то есть он то же самое по отношению к младенцу, что есть младенец по отношению к взрослому человеку?

— Значит, аборт на любой стадии — это убийство, — заключил Бруно.

Альма тряхнула головой.

— С этим ещё можно поспорить. Во всяком случае, у женщины есть право распоряжаться своим собственным телом и своей судьбой! Она рискует своим здоровьем и жизнью, вынашивая и рожая ребёнка. Именно на её жизнь это влияет больше всего. Даже если другая жизнь зависит от неё, она не обязана жертвовать своей — это её полное право. Таким же образом люди не обязаны, например, жертвовать своими органами даже ради спасения жизни другого человека.

— Может, о том, как повлияет на женщину беременность и воспитание ребёнка, ей стоит подумать до того, как вступать в половую связь, тебе так не кажется? — парировал Бруно и добавил: — Следуя твоей логике, женщина вправе убить своего уже рождённого ребёнка в любой момент, как только решит, что он ей мешает и плохо влияет на качество её жизни. Это абсурдно! Она может осознать, что совершила ошибку, вступив в интимную связь, не принимая в расчёт возможную беременность, но есть ли у неё право исправлять эту ошибку за счёт жизни невинного существа, которое не может за себя постоять?

— Но… Это некорректное сравнение! А вообще, всякие бывают обстоятельства. Беременность может стать результатом насилия, что само по себе ужасно. И ты, как парень, представить себе не можешь, что такое вынашивать и воспитывать ребёнка насильника! К тому же в наше время женщина находится в довольно угнетённом состоянии. Из-за дурацкого пуританского образования и подчиняющейся роли, навешанной на женщину, многие девочки даже не знают о последствиях секса и прибегают к нему не по своей доброй воле.

— Это другая проблема, с которой нужно разбираться — образовывать девочек и мальчиков, — ответил Бруно.

— Полностью с тобой согласна. Но это вовсе не так просто, как кажется, и на это могут уйти десятилетия. И пока этого не произошло, жизни множества девушек идут под откос из-за ранних беременностей и нелегальных абортов. Пока девочек и мальчиков не научили серьёзно относиться к сексу, аборты должны быть полным правом женщины. Что ты думаешь об этом, Гарри?

Гарри молчал. Права женщин и плодов его мало интересовали, его мысли потекли в несколько иное русло.

— Если наличие функционирующей сердечно-сосудистой системы является решающим аргументом в пользу статуса плода как живого человека, — задумчиво начал он, — то почему же аборты всё же признаются легальными в столь многих просвещённых странах? Возможно, этого всё же недостаточно. Как заметила Альма, у плода ещё нет сознания, он не мыслит и не чувствует. Но взять, к примеру, призрака — он говорит с тобой, рассуждает о чём-то, вздыхает, плачет и злится, он смотрит на тебя, слышит тебя, он сочувствует, жалеет, он будто бы что-то чувствует, и создаётся ощущение, что он живой. Однако считается, что привидения — неживые. Но почему? У них нет признаков живого существа — они не дышат, не питаются, у них нет ни сердца, ни вообще физического тела. Но если взять человека в коме — он дышит, питается, пусть и с посторонней помощью, у него бьётся сердце, но можно ли сказать, что он живёт? У него нет сознания, он ничего не чувствует, не реагирует на раздражители. Он как растение — у него есть общие свойства живого организма, но его сложно назвать живым человеком. Тем не менее, люди не спешат его хоронить. Почему?

Гарри молча раздумывал над этими вопросами некоторое время, а затем продолжил:

— Плод, по сути, ещё не живёт, но он активно развивается, у него есть будущее, у него есть потенциал, а значит, он уже живое существо. Таким же образом не живёт и человек в коме, и у него тоже всё ещё есть шанс на будущее — он может очнуться и жить. Если такого шанса нет, например, если мозг совсем умер, то можно ли назвать его мертвецом?.. Живым мертвецом? И было бы убийством перестать поддерживать жизнь в его теле? Призрак же говорит, смеётся и плачет. Но между тем у него нет будущего, у него нет перспектив, и на самом деле — он не чувствует, он — лишь тень живого человека, записанная на плёнку. В его смехе и слезах нет ни капли чувств, это лишь внешняя картинка. А страшнее всего — он не развивается. Да, можно обратиться к нему за советом, он расскажет тебе массу интересного, но он — лишь иная форма книги: он многое знает и делится знаниями, но никаким образом тебе не удастся переубедить его, заставить мыслить критически, поставить под сомнения его убеждения и взгляды — всё это выгравировано на невидимых страницах его сущности, и невозможно стереть что-то или исправить. А бывают такие же люди, — вдруг сказал Гарри глухим голосом. — Люди-призраки, они ходят по этой земле и что-то делают, ты говоришь с ними, они что-то отвечают, что-то рассказывают. И ты даже не замечаешь, что они тоже уже не живые. В их словах и действиях нет настоящих эмоций. Они не чувствуют, не мыслят, они — плёнка с фильмом о настоящем человеке, и что бы ты ни делал, ты не изменишь их.

Гарри вдруг замолчал, уставившись перед собой. Некоторое время он сидел в тишине, затем поднял взгляд и рассеянно посмотрел на Альму, на Бруно, наблюдающих за ним чуть ли не с придыханием, будто только сейчас заметил их присутствие.

— Я вдруг вспомнил про недописанное эссе по истории магии, пойду к себе, — сухо проговорил он, поднялся и вышел.

Какое-то время Гарри ходил по комнате из стороны в сторону, не в состоянии сконцентрироваться. Мысли вяло ворочались в голове. Как дождевые черви, пролежавшие долгое время в закрытой банке: их вроде бы и много, но они переплетены между собой и не удаётся выбрать какую-то одну — и не совсем понятно, какие ещё живые, а какие движутся только за счёт своих живучих соседей. Было такое состояние, будто он что-то понял, к чему-то пришёл, но не мог уверенно ухватить это понимание, оно всё время ускользало сквозь пальцы. Одна мысль отчётливо проступала в сознании — ему нужно было увидеться с мадам Симони.

Гарри спустился вниз, нашёл кузена и попросил отвезти его обратно в школу. Бруно безропотно исполнил просьбу.

* * *

Прибыв в замок, Гарри тут же направился к преподавателю ясновидения. Бруно был так напуган странным взглядом на его мрачном лице, что не посмел и слова сказать.

Подойдя к кабинету мадам, Гарри резко остановился. Зачем он пришёл, что он ей скажет? У него в голове была каша. Как обычно, дверь отворилась перед ним без предварительного стука. Гарри машинально вошёл и плюхнулся в кресло.

Он оглядел комнату блуждающим взглядом, избегая фигуры мадам за письменным столом. Мысли ураганом носились в голове, но он не мог ни одну ухватить и разглядеть поближе.

— Гарри? — мягкий голос мадам прорвался сквозь этот вихрь.

Он посмотрел на неё так, будто только сейчас заметил, и вообще, что она забыла в собственном кабинете? Он открыл было рот, но вновь закрыл, вместо этого вскочил на ноги, подошёл к стеллажу и начал методично перебирать вещи на полочках, поправляя всё, что криво лежало. Мадам не торопила его. Она встала из-за стола, подошла ближе, присела на краешек кресла и принялась ждать. Гарри всё копошился и копошился. Наконец мадам вздохнула.

— Что ты делаешь?

— Навожу порядок, — незамедлительно отозвался Гарри с озабоченным видом.

— Зачем?

— Чтобы был порядок.

— Зачем?

— Чтобы было красиво.

— Зачем?

— Зачем должно быть красиво? — недоумённо переспросил Гарри. — Ну, не знаю, а зачем вы накупили все эти бесполезные милые статуэтки, вазочки и прочую бесполезную мелочь?

— Ты переводишь стрелки, Гарри, — терпеливо отозвалась мадам. — Допустим, я сделала это для того, чтобы люди, заходящие в мой кабинет, чувствовали себя уютно. Но у тебя-то явно другие причины. Какие?

— Допустим, мне просто нравится порядок. С детства приучили.

— Думаешь, порядок вокруг поможет упорядочить мысли?

Гарри ничего не ответил и с ещё большим усердием принялся расчищать полки. Мадам больше не пыталась его остановить — жалко ей, что ли? При желании он даже мог всё там разбить, она бы и это ему позволила.

Молчание тянулось довольно долго, Гарри начал уже повторно переставлять какие-то вещички — казалось, за этим занятием он мог провести весь вечер и всю ночь напролёт. Мадам первая нарушила молчание.

— Я уже извинилась перед тобой за то, что так внезапно исчезла, но, кажется, ты меня за это не простил, — внезапно сказала она. Гарри недоумённо обернулся. Прежде чем он успел что-то ответить, та продолжила: — Я довольно подробно объяснила, почему это произошло, но это не имеет значения, так ведь? И я могу тебя понять: мы с тобой очень долго выстраивали хрупкое доверие, мы продвигались осторожно и медленно, но верно — ты рассказывал мне всё больше и больше, это было чем-то новым для тебя, ты уже разучился доверять людям. Это оказалось не таким сложным и довольно приятным. И настал момент, когда я действительно была тебе нужна, — казалось, мы уже были на пороге какого-то большого прорыва, и в этот момент меня не оказалось рядом. И как бы ты ни понимал причины моего отсутствия, ты вдруг осознал, что я — обычный человек, со своими проблемами и заботами, который в один момент может просто исчезнуть из твоей жизни. Как исчезли твои родители. Возможно, в этот раз я вернулась, но в следующий могу уже пропасть навсегда. И это тебя задело. Тебе вдруг показалось всё это бессмысленным — наша попытка наладить связь не имеет смысла, и все наши встречи не имеют никакого смысла.

Последние слова мадам грохнулись перед ними, как булыжники разрушенной стены. Повисла напряжённая тишина, будто после землетрясения. Гарри стоял у стеллажа, опустив голову, руки безжизненно свисали вдоль тела. Она была права, ему нечего было возразить. Впрочем, будь она неправа — он тоже не стал бы возражать. Он не чувствовал в себе сил возражать.

— Я извинилась за свой срыв, — продолжила мадам Симони, — мне правда жаль, что так вышло, но я не виню себя за него. Потому что я живой человек, и, как у всех живых людей, у меня есть слабости. Мои интересы для меня важны, моё душевное равновесие — важнее всего остального. Порой мне нужно время, чтобы побыть наедине с самой собой, разобраться в своих чувствах. И я не должна и не хочу оправдываться из-за этого. Мои родители приучили меня стыдиться своих слабостей и скрывать их, но больше я не стыжусь.

Мадам говорила с нажимом, но довольно мягко, не пытаясь обвинить Гарри в чём-либо. Он по-прежнему молчал. Ему казалось, челюсть у него свело, он не смог бы открыть рот, даже если бы захотел. Тон мадам стал мягче:

— Но это не значит, что мне безразлично, что происходит с тобой и как ты себя чувствуешь. Мне хотелось быть рядом с тобой в нужный момент, но в том состоянии, в котором я была, я не могла тебе помочь. И мне пришлось оставить тебя. Я пошатнула наше доверие и готова взять на себя ответственность за это. И я хочу это исправить. Я была готова ждать, пока ты вновь не начнёшь мне доверять, но время идёт, и я очень беспокоюсь за тебя. Твоё эмоциональное состояние сильно тревожит меня, Гарри. Я хочу помочь тебе…

Гарри ещё ниже опустил голову и отвернулся к стеллажу. Ему казалось, он сейчас взорвётся — рассыплется миллионом атомов прямо на этом полу, растечётся по всем уголочкам комнаты, и нет ни единой возможности избежать этого.

Он вдруг осознал, что у него бешено колотилось сердце, он задыхался, будто из комнаты внезапно исчез весь кислород. По телу прошла волна дрожи, колени задрожали. Он вытер потные ладони о мантию. В голове мелькнула мысль о башне, к которой вёл кабинет мадам, но вместе с тем — мысль о бесконечной винтовой лестнице, которую Гарри был не в состоянии преодолеть на данный момент. Он потерянно огляделся, взгляд упал на окно.

— Могу я… — выдохнул он, — можно мне… открыть?..

Мадам незамедлительно кивнула, и Гарри кинулся к окну. Он попытался открыть его самостоятельно, но ему явно не хватало сил, руки у него дрожали. Мадам быстро пришла на помощь, и вдвоём они справились. Ледяной ветер ударил в лицо. Гарри высунул голову наружу и сделал глубокий вдох. Холод сразу окутал его с ног до головы, дрожь прошла по всему телу. Мадам стояла рядом с озабоченным выражением лица, опершись бедром о подоконник.

— Всё хорошо, Гарри, дыши. Глубоко вдохни, задержи дыхание на пару мгновений и медленно выдохни. Всё хорошо, — говорила она спокойным голосом. Гарри последовал инструкциям. Когда его дыхание более-менее выровнялось, мадам ласково сказала: — Знаешь, ты вовсе не обязан мне что-либо рассказывать прямо сейчас? Ни сегодня, ни завтра. Ты можешь поговорить со мной тогда, когда будешь готов к этому.

Гарри нахмурился, не сводя взгляда с кромки леса. Её слова должны были успокаивать, но они нисколько не повлияли на его состояние. Он со всей силы вцепился пальцами в раму окна, превозмогая желание судорожно почесать предплечья, пока они не станут одним сплошным кровавым месивом.

— Назови пять вещей, которые ты сейчас видишь, — внезапно сказала мадам.

— Что? — пробормотал Гарри.

— Пять любых вещей, Гарри, назови их, — настойчиво повторила она, кивком головы указывая на лес.

Гарри рассеянно оглядел окрестности, взгляд не сразу смог сосредоточиться на чём-то одном.

— Э-э… сосна, терновый куст, река, валун, хижина Глена.

— А теперь четыре вещи, которые ты слышишь.

— Река, какая-то птица, чьё-то пение, завывание ветра.

— Три вещи, которых ты можешь коснуться.

— Подоконник, стекло, тюль.

— Две вещи, чей запах ты чувствуешь.

— Э-э, запах костра, кажется, и… и вы.

— Чем я пахну?

— Не знаю. Какими-то травами?

Мадам улыбнулась.

— Сушёная гвоздика. И, наконец, назови одну вещь, которую ты можешь попробовать на вкус.

— Семечки.

Мадам удовлетворённо кивнула.

— Теперь тебе легче?

Гарри посмотрел на свои руки — он больше не цеплялся за раму, как за спасательный круг, — и медленно кивнул в ответ.

— Кажется…

Мадам улыбнулась.

— Выпьешь со мной чаю?

Поколебавшись, Гарри промычал своё согласие.

Мадам начала готовиться к чайной церемонии, достала фарфоровые чашечки, чайник и почти все свои запасы сушёных трав и специй, давая Гарри понюхать и решить, что он хочет добавить в свой напиток. Гарри сидел в кресле и наблюдал за её манипуляциями, слушая её рассказы о том, на что влияет каждая травка. Она была такой… будничной, расслабленной. Движения спокойные, уверенные, она шутила и улыбалась светло и искренне. Паника отступила, но тугой ком в груди не отпускал Гарри. Когда чай был готов, мадам села в кресло напротив Гарри, и они принялись молча пить. Некоторое время спустя мадам сказала:

— Если ты не можешь поговорить со мной, почему бы тебе не попробовать… вести личный дневник, к примеру?

Гарри замер, затем прерывисто выдохнул. Он оторвал взгляд от своей чашки и осторожно глянул на мадам. Её лицо выражало грусть и какое-то смирение, будто она признавала свою бесполезность и подкидывала своему ученику новые варианты решения его проблемы. Что-то дрогнуло внутри. Подумав, Гарри пробормотал:

— Э-э… на самом деле у меня уже был... дневник.

— Действительно? — оживилась та. — И как?

— Это был не совсем обычный дневник. Он… отвечал мне. Хотя он был не слишком разговорчив. Я не думал, что это был реальный человек, и довольно легко признавался ему в своих проблемах — тогда меня сильно донимали астральные путешествия, и я не знал, что это такое. Мне казалось, я схожу с ума. Дневник обычно просто слушал и особенно не комментировал. И мне это помогало справиться с кашей в голове, с нервным напряжением, я думаю, — признался Гарри. — Когда я рассказывал ему то, что видел, мне будто бы становилось легче.

— И что случилось? Почему ты перестал писать?

— Эм, оказалось, у дневника был свой разум, свои мысли, цели и... И мы с ним сильно расходились во мнениях. И в конце концов он был уничтожен — из-за несчастного случая, честно говоря.

— То есть он тоже разочаровал и предал тебя? — помолчав, спросила мадам.

— Вроде того, — нехотя согласился Гарри.

Неудивительно, что он так не хотел кому бы то ни было доверять. Единственные, кому он доверял всё это время, — это змеи. Но и те в последнее время были так поглощены собственной животной жизнью, что Гарри чувствовал вину, отнимая их время своим нытьём. Он словил себя на том, что при каждой встрече со змеями не мог не удивляться, почему они до сих пор возвращаются в сад только ради него, а не поселятся в лесу навсегда.

Возможно, его проблемы с доверием были даже глубже, чем он думал, и ему требовалось больше времени, чтобы вновь научиться доверять. Идея завести дневник — самый обычный, неживой — могла быть не такой уж плохой. Это помогло бы ему упорядочить мысли в голове. Но… это не то, в чём нуждался Гарри. Он хотел — хотел — говорить с мадам, он хотел доверять ей.

— Ну а теперь как... как ты справляешься? — ласково спросила мадам.

Гарри осторожно поставил чашку на кофейный столик, руки его дрожали. Он машинально поправил рукава мантии. Некоторое время он сидел, собираясь с силами для того, что собирался сказать.

— Никак. Я не справляюсь, — наконец глухо произнёс он. Невольно он напрягся, ожидая — и боясь — услышать безобразные банальности, вроде: «Не переживай, всё не так уж плохо, ты справишься, всё будет хорошо». Он бы не вынес этой мерзости.

К счастью, мадам лишь понимающе вздохнула и кивнула. Разумеется, она и так видела, в каком отчаянном он положении, но важно было, чтобы Гарри сам это признал — и только это имело значение. Ответа здесь не требовалось. Гарри расслабился, откидываясь на спинку кресла и закрывая глаза. Повисла тишина. Мадам о чём-то размышляла. Какое-то время спустя она поставила свою чашку на стол и удобнее разместилась в кресле. Гарри наблюдал за ней из-под ресниц. Поправив юбки и сцепив пальцы в замок, она сообщила, как нечто несущественное:

— Вчера я ездила в Италию. В свою родную деревню.

Гарри приподнял голову и уставился на неё в замешательстве, решив, что ослышался. Она чуть улыбнулась — давая ему понять, что она в порядке, или же обрадованная его реакцией — и продолжила:

— Любопытное было путешествие, скажу я тебе. Знаешь, как бывает — когда очень ждёшь чего-то, в голове рождается множество сценариев возможных исходов, от самых радужных до самых трагичных — пытаешься подготовить себя ко всяким. Но реальности всё равно удаётся тебя удивить. Возвращение в родную деревню, страну разбудило целую бурю чувств. Теперь я не могла увидеть родные мне места так, как я смотрела на них тогда, — она показала на свои глаза, — и я не могу сказать, что в них изменилось, а что осталось прежним. Возможно, это уберегло меня от большей боли. Однако хватило даже услышать родную речь, родной выговор, знакомые имена и названия. Ностальгия настигла меня… но довольно поверхностно, она не проникла в самую глубь души. Будто бы все те бесконечные разы, когда я возвращалась туда в своих мыслях, закалили меня. И вот я пришла к своему родному дому... Я встретила свою мать — да, она ещё жива... — Мадам помолчала. — Она встретила меня довольно холодно, как предательницу, но без злости. Она пригласила меня в дом, задала несколько вежливых вопросов, затем весьма высокопарно сообщила, что отец погиб несколько лет назад — сердце прихватило. И затем она добавила: «Надеюсь, ты довольна? Свела своего отца в могилу».

Гарри нахмурился — слова казались жуткими даже для него. Он не мог и представить, что должна была почувствовать в тот момент мадам. Но сейчас она лишь горько усмехнулась.

— О, она вложила в эти слова столько злобы, что я удивлена, как я в тот же момент не провалилась прямо в ад на месте. Было видно, что она очень долго лелеяла их и ждала момента бросить их мне в лицо. Она явно была очень довольна наконец получить эту возможность... Вполне вероятно, что только ради этого она и ждала встречи со мной, только ради этого вновь впустила в свой дом.

Гарри не мог отвести взгляда от лица мадам, выражение которого было… почти гипнотически умиротворённым, что было просто фантастическим, учитывая то, как она рассказывала о своей семье прежде, совсем недавно.

— Это известие не поразило меня, хотя, встретив мать, я ожидала увидеть и отца… они казались мне неразделимым целым — это так по-детски, если честно. Всё же с отцом у меня была особая эмоциональная связь... В общем, это задело меня, расстроило, но не раздавило мой дух. Родители — это уже пройденная глава моей жизни. Я перешагнула эту ступень. Я ответила матери, что понимаю её обиду, боль и разочарование, но своей вины в его смерти не вижу. — Мадам перевела дыхание. — Думаю, главным образом я вернулась для того, чтобы встретиться с сестрой. Мара живёт в родительском доме, вместе с матерью и всё тем же мужчиной, у них пятеро детишек. Они все в порядке, родители успели нажить кое-какое состояние, они не бедствуют. Мара тоже зла на меня за то, что я пропала без вести, и была весьма нерадушна, как и мама, — казалось, она боялась, что я буду претендовать на деньги родителей. Они рассказали о том, как погиб отец, о том, что стало с некоторыми родственниками и знакомыми. А после оказалось, нам больше не о чем разговаривать. Мы были совершенно чужими людьми друг другу. Между нами была высоченная стена. Мара спросила меня весьма равнодушно, будто из приличия, как я поживаю. Я сказала, что у меня всё хорошо, что я довольна жизнью. Сказала, что живу в магическом мире. Они не стали расспрашивать подробностей и не предложили остаться. Я ушла.

Её голос был несколько грустным, но ровным, руки расслабленно лежали на коленях — никаких сигарет, чтобы напомнить себе, какая она сильная. Казалось, ей больше не нужно было напоминать.

— Эта поездка вызвала смешанные чувства. С одной стороны, было больно от холодного приёма родных, от смерти отца, от обвинения матери — по дороге домой я расплакалась и, вернувшись, рыдала весь вечер, не могла остановить поток слёз. Но это были иные слёзы, не те, что я проливала после… когда бы то ни было. В них была тоска, грусть, но моё сердце не было разбито в очередной раз. С другой стороны, я почувствовала огромное облегчение — от того, что узнала наконец правду. Я почувствовала гордость от того, что не отступила и не струсила. От того, что убедилась, что мнение родных больше не имело для меня значения. Я поняла это, вернувшись в их дом — в дом моего детства.

Гарри смотрел на мадам, застыв. Этот рассказ задел его настолько, насколько он не ожидал, что-то способно ещё его задеть. Он даже не рассматривал такой вариант решения проблемы — только недавно мадам едва смогла поделиться своей болью и вдруг по своей воле отправилась к самому источнику этой боли — в то место, откуда так долго бежала. И теперь она сидела перед ним такая спокойная, умиротворённая... Это не укладывалось у него в голове. И помимо этого — он вскоре осознал, что задело его больше всего, — он в своей жизни был свидетелем множества трагедий, но было столь непривычным и выбивающим из колеи узнать их финал. Финал истории вызывал новые, незнакомые прежде чувства — более яркие, чем кульминация. Как картинка, собранная из пазлов.

— Вы действительно очень сильная и смелая женщина, мадам, — произнёс он. В его голосе было нечто, похожее на восхищение.

Ласковая улыбка была ему ответом.

— Смелость — это не постоянное качество человека, милый. Это выбор, который мы делаем сами, если захотим.

Наступила тишина, спокойная и ни к чему не обязывающая. Гарри казалось, тугой узел в груди ослаб — он не знал, что именно этому поспособствовало, но ему стало легче. Он смотрел на умиротворённое лицо мадам, на аккуратные полки с книгами, расставленными им по высоте, на письменный стол с жёрдочкой и кормушкой для новой питомицы мадам, затем перевёл взгляд на свои руки, принявшись теребить рукав мантии. Они долго так просидели, ни слова не говоря. Мадам вскоре прикрыла окно и разожгла камин. Сумрак опустился на комнату.

— У меня есть... одна уловка... — хрипло начал Гарри, не поднимая взгляда. — Способ избавиться от напряжения... Почувствовать себя лучше. Иногда… иногда я раню себя.

Мадам не спешила с ответом. Гарри ждал. Вскоре она коротко вздохнула и осторожно спросила:

— И… как именно ты чувствуешь себя от этого?

Гарри пожал плечами.

— Мой организм реагирует на боль, как положено, и от этого я чувствую облегчение. Я ощущаю реальность более чётко. Я могу мыслить чётко. — Он вдруг нахмурился и с вызовом вздёрнул подбородок. — В этом нет ничего страшного.

Мадам приподняла брови.

— Действительно?

Гарри уверенно кивнул.

— Да. Это успокаивает меня. Это помогает. И при этом нет никакой угрозы жизни.

— Прости? — несколько недоумённо переспросила мадам.

Гарри чуть поморщился, будто её реакция была именно такой неправильной, которую он и ожидал. Он поднялся и отошёл к стеллажу, скрещивая руки на груди.

— Сами посудите, люди, пытающиеся расслабиться и успокоиться с помощью наркотиков и алкоголя, ставят в непосредственную опасность не только свою жизнь, но и жизнь окружающих. Более того, они становятся зависимыми и уже не могут контролировать свою жизнь, что ведёт к полной деградации личности и умиранию организма. Нездоровые пищевые привычки на окружающих не влияют и менее опасны для самого человека, хотя вызывают множество побочных расстройств и негативно сказываются на качестве жизни. В то время как моя привычка слегка царапать себя не угрожает ничьей жизни и не опаснее привычки, например, грызть ногти.

Мадам слушала его с весьма скорбным выражением лица. Когда он закончил, она отрывисто кивнула и довольно резко сказала:

— Я смотрю, ты всё очень тщательно обдумал — при таком раскладе у тебя всё под контролем!

Гарри несколько покоробил её тон. Он действительно не видел причин для беспокойства. Мадам продолжила:

— То есть если окружающие не страдают, значит, и проблемы нет? Но что насчёт тебя — ведь ты страдаешь? Или это не имеет значения, если никого это не беспокоит?

— Но я не страдаю, напротив, мне становится лучше. И я вовсе не пытаюсь себя убить. Это не ведёт к привыканию или к моей смерти.

— Ах, так значит, это не вредит?

— Физически — немного, но совсем незначительно. От этого не будет губительных последствий; раны и шрамы легко залечиваются зельями и заклятиями. И при этом мне становится гораздо спокойнее. А мне необходимо это спокойствие. Это важно. Когда я не спокоен, тогда я представляю угрозу для себя и окружающих.

— Ты не видишь ничего плохого в этом? Совсем?

Гарри передёрнул плечами.

— Это не очень хорошо, конечно, но ничего такого ужасного я не вижу, да.

— И ты уверен, что однажды не зайдёшь слишком далеко?

— У меня совершенно нет намерения убивать себя, — твёрдо повторил он.

— Значит, если бы твой сосед, например, или кто-то небезразличный тебе занимались тем же самым, тебя бы это не взволновало?

Гарри было хотел протестовать и запнулся.

— Это... это было бы тревожным знаком, — неохотно признал он. — Тем не менее, это не показалось бы мне столь критичным.

— И ты был бы уверен, что однажды они не перегнут палку? Что они действительно в состоянии контролировать ситуацию?

Губы Гарри плотно сжались, он отвернулся к стеллажу, не ответив. Какое-то время мадам угрюмо молчала.

— Прости, я не хотела тебя отчитывать, — тихо начала она. — Просто я беспокоюсь о тебе. Ты же знаешь, что это неправильно? Это только скрывает реальную проблему и откладывает её решение. Это лишь попытка закрыть глаза и притвориться, что её нет…

Гарри резко развернулся.

— Конечно, никакое это не решение. Я не настолько выжил из ума, чтобы считать это решением. Я отлично знаю, в чём моя проблема. Но на данный момент у меня нет возможности её решить. Это нисколько не облегчает моего состояния. Мне тяжело... мне тяжело жить с этим каждый день... И становится всё тяжелее... Каждый день, каждый час, каждую минуту… Это становится невыносимым. То, что помогало отвлечься раньше, уже не действует. Да, это не совсем правильно, это не лучший способ... Но, по крайней мере, он помогает. Мне правда становится легче. И я вновь могу что-то делать, мыслить разумно и искать решение проблемы.

Недосказанное «помогает, в отличие от вашей помощи» повисло между ними. Мадам Симони напряглась, но не стала заострять на этом внимания, предпочтя сосредоточиться на другом:

— И в чём же твоя проблема, Гарри?

Он замер на мгновение и вновь отвернулся к стеллажу, занимая руки первой попавшейся безделушкой. Некоторое время он перебирал вещи, мадам молча ждала, когда он соберётся с мыслями.

— Вы говорили, — начал Гарри напряжённо, вертя в руках прелестную маленькую вазу. — Вы говорили, что во мне бушует ураган чувств… всё это копится внутри меня, и скоро я не выдержу и разорвусь на части. Но что, если… — он резко вдохнул, как перед прыжком в воду. — …что, если вы ошиблись? Что, если всё наоборот? Что, если я всегда был полным сосудом, но всё это время с каждой неудачей, с каждым видением… путешествием, с каждым человеком, за которым я наблюдал… с каждым я делился частичкой себя. Я сострадал им, я радовался вместе с ними, я верил, надеялся, я влюблялся, я жертвовал собой, моё сердце было разбито множество раз… И теперь… теперь мне ничего не осталось для себя, теперь у меня ничего нет: я пуст, как эта декоративная ваза, как музейный экспонат. Мне больше нечем поделиться. Что бы ни произошло, я уже никогда не стану полным вновь. Что, если от меня больше ничего не осталось, кроме простой оболочки и горстки знаний?

Мадам нахмурилось.

— Это то, что ты чувствуешь, — пустота? — уточнила она.

Гарри поставил вазу на место и обессиленно плюхнулся в кресло. Некоторое время он молчал, а затем закрыл глаза и сказал отстранённым голосом:

— Я больше не чувствую того, что чувствовал раньше. Я не чувствую, что живу… Мои астральные путешествия больше не вызывают во мне никаких эмоций. Меня больше не интересуют люди, окружающие меня, — я просто не хочу никого ни видеть, ни слышать. Меня вообще ничего не интересует. Изо дня в день я выполняю привычные действия, как робот, потому что так нужно — кому и почему, об этом я не думаю. Никакие из этих действий не доставляют мне настоящего удовольствия. Я говорю, что мне нравится читать, к примеру, но только потому, что это отвлекает меня, занимает мои мысли, благодаря этому мне удаётся забыться, «убить» время. Это не приносит мне радости. Ничего больше не приносит. Я теперь просто жду, когда кончится день, без всякой надежды на то, что новый будет чем-то лучше предыдущего.

Гарри открыл глаза и посмотрел на стол с кормушкой. Некоторое время он сидел, тупо уставившись на неё. Затем тяжело сглотнул и продолжил:

— Я чувствую, будто что-то умерло у меня внутри в очередной раз, что-то крайне важное, что уже не воскресить — издохло, но не исчезло, а осталось разлагаться и вонять где-то внутри, я буквально физически ощущаю этот гнилой привкус у себя на языке. — Он помолчал. — Что, если я как человек в коме, у которого отмер мозг, но тело продолжает функционировать, только у меня отмерла… душа? Что, если это безвозвратно? Что бы я ни делал, что бы ни произошло в будущем… я просто не в состоянии воскресить свою душу, — закончил он шёпотом, невидящим взглядом уставившись перед собой.

Мадам поднялась и села за столик перед ним. С нежной улыбкой она протянула к нему руки. Гарри машинально вложил свои пальцы в её. Она нежно их сжала.

— Прости, но я с тобой не соглашусь, Гарри, — тихо сказала она своим глубоким голосом. — Не стану утверждать, будто такое невозможно. Но уверена, что это не твой случай. Я отчётливо вижу твою душу своими глазами — она живее всех живых. А уж в этом моим глазам можно доверять, не сомневайся.

Гарри, сам того не сознавая, задержал дыхание и некоторое время напряжённо вглядывался в лицо напротив, в такой непривычной близости рассматривая каждую чёрточку, каждый шрамик, каждую морщинку, впадинку или выступ, которых он не замечал прежде, будто ища в них малейшие признаки фальши. Но лицо мадам буквально сияло искренней уверенностью. Гарри медленно выдохнул и прикрыл глаза. Он не ожидал этого, но слова мадам, их непоколебимый тон, сняли часть напряжения с утомлённых мышц и разума. Возможно, он просто хотел их услышать — он хотел им верить. Мадам нежно, едва касаясь, погладила его по щеке и задумчиво сказала:

— Помнишь, я говорила тебе, как меня поразил тот факт, что твоё прошлое, столь тяжёлое и несправедливое, всё же не забирает твоего настоящего? Это, бесспорно, твоё достижение. Слишком многие попадают в эту ловушку и не могут выбраться.

Гарри медленно кивнул.

— Но есть и другие люди. Их прошлое обычно не слишком мрачное, оно не захватывает их в плен. Но, избегая этой ловушки, они попадают в другую, не менее коварную — ловушку будущего. Они живут мыслью о том времени, когда у них будет то, чего у них нет сейчас — образование, хорошая работа или вторая половинка. Но это одно и то же, по сути, — они не живут настоящим, они не умеют жить здесь и сейчас, не умеют наслаждаться мгновением. К примеру… — мадам пространно взмахнула рукой, подбирая сравнение, — к примеру, кто-то работает днями и ночами на нелюбимой работе, чтобы заработать денег на будущую безбедную жизнь. Он живёт одной работой, у него нет ни хобби, ни развлечений, ни друзей, ни личной жизни. Всё это кажется препятствием к единственной цели — смыслу его жизни. И ты, Гарри, один из этих людей.

Гарри пристально посмотрел мадам в лицо. Она долго думала над примером, и Гарри видел — она сказала совсем не то, что было у неё на уме. Она использовала абстрактного человека с абстрактной целью, тогда как могла прямо сказать о Гарри: то, как он уже долгие годы живёт с одной-единственной целью найти брата и встретиться с ним, подчиняя этой цели все свои действия и всю жизнь буквально до мелочей. Даже учится он для того, чтобы знания помогли ему найти брата. А развлечения, дружба, внимание к окружающим лишь отвлекали от самого главного. Всем этим он будто мог предать свою цель и таким образом — брата: отвлекаясь на несущественное, он попусту терял их драгоценное время, при этом нанося вред им обоим.

Гарри видел — мадам всё понимала, но не стала говорить ему это прямым текстом, и он вдруг почувствовал прилив благодарности к ней. Он не был готов это услышать, даже мысль о том, что она могла бы это сказать, натягивала все струнки внутри него. Он не хотел услышать об этом так прямо. Но он это понимал.

Дав ему время всё это осмыслить, мадам продолжила:

— Я думаю, Гарри, твоя жизнь вовсе не кончена — она попросту ещё не началась. В этом нет ничего страшного, дорогой, тебя не должно это пугать: очень многим приходится тратить какую-то часть своей жизни, пытаясь выжить, прежде чем начать жить по-настоящему. Такова реальность. В своих астральных путешествиях ты посмотрел на жизнь со всех сторон — как с хороших, так и с самых неприглядных. И это последнее так тебя напугало, что ты начал бояться жить и… чувствовать; бояться привязаться к чему-то или к кому-то — чтобы не пострадать слишком сильно. Ты видел, как больно терять что-то ценное. Ты боишься сблизиться с людьми, потому что они могут предать тебя или попросту исчезнуть из твоей жизни. Ты боишься боли, которую вы можете друг другу причинить. Боишься что-то делать, чего-то добиваться, что-то менять, потому что можешь всё испортить и сделать только хуже.

С каждым словом мадам Гарри чувствовал, как волна напряжения медленно отступала. Он не размышлял о том, насколько они были правдивы, он просто впитывал их, как лечебный бальзам, и наслаждался их целительным эффектом.

Мадам тепло улыбнулась.

— Ты не умер, Гарри. Ты пытаешься что-то исправить, ты борешься. Ты жив до тех пор, пока веришь, что тебе есть за что бороться и… ты жив, пока не решишь сдаться. Люди проигрывают не тогда, когда не остаётся шансов, — они проигрывают, когда сдаются, когда перестают искать новые пути и подходы к проблемам. Когда они решают, что больше не хотят искать.

* * *

Гарри вышел из кабинета мадам полностью обессиленным, будто из него выкачали всю энергию. В голове была блаженная пустота. Он машинально направился в свою спальню, но на полпути понял, что не дойдёт. Оглядевшись, он завернул в ближайший пустой кабинет. Закрыв за собой дверь, он навалился на неё и медленно сполз на пол, уткнувшись носом в колени. Какое-то время он просто слушал своё рваное дыхание и глухое биение сердца в груди. Кругом была такая тишина, что он слышал шум собственной крови, циркулирующей по венам.

Чуть передохнув, он достал палочку и создал шар света — слабый и мерцающий, он завис у Гарри над головой. Он облизал пересохшие губы и неторопливо закатал рукав мантии. Красно-коричневая сеточка порезов резко выделялась на белой коже.

«Значит, если бы твой сосед, например, или кто-то небезразличный тебе занимались тем же самым, тебя бы это не взволновало?» — прозвучал в его голове голос мадам.

«…кто-то небезразличный тебе…» — эти слова, само собой, вызвали мысли о брате. Гарри подозревал, что мадам не только поняла это, но и осознанно этому поспособствовала. И вновь он не мог не почувствовать прилив признательности за то, что она не сказала это напрямую. В тот момент он даже не стал обдумывать эту идею, зацепившись за нейтрального соседа. Но теперь, в безопасном уединении, он мог позволить своему воображению ступить на эту опасную дорожку.

Перед мысленным взором предстало личико Мэттью Поттера — такое, каким он видел его в газете. Гарри посмотрел на свои пальцы, представляя, что те были пальцами его брата. Его ладонь была ладонью брата. Кисть тоже принадлежала ему. И то были тонкие порезы, которые он сам себе наносил, а потом ещё расковыривал, потому что никакая физическая боль не могла сравниться с той, которая сжигала его изнутри и которую не облегчить ни настойками, ни заклятиями… Потому что это единственное, что он мог контролировать...

Резкая боль в груди скрутила его так, что дыхание перехватило и замутило. Гарри зажмурился, пытаясь подавить тошноту, и плотно прижал кисть к груди. Она казалась такой тонкой и холодной. Когда немного полегчало, он отнял руку от груди и вновь опустил взгляд на кровавую сеточку на коже. Прерывисто вздохнув, он мягко, едва касаясь, провёл подушечками пальцев вдоль шершавых, почти бесчувственных царапин. Медленно он очертил каждую — методично, как врач-хирург.

Внезапно одна из царапин засветилась золотистым светом. Гарри забыл, как дышать. Свечение быстро исчезло, можно было даже списать его на игру света или воображения, если бы не едва различимая светлая полоса на том месте, где секунду назад был порез с запекшейся кровью. По телу прошла волна дрожи. Гарри прерывисто выдохнул и облизал пересохшие губы. Сердце тут же заколотилось в груди с удвоенной силой. Он бросил короткий взгляд на палочку, лежащую на каменном полу рядом с его правой стопой, и осторожно коснулся другой ранки — она незамедлительно засияла, как какой-нибудь бенгальский огонёк, и исчезла вместе с повреждением кожи. У Гарри перед глазами всё поплыло, он зажмурился.

Он сжал руку в кулак и вдруг понял, что, вопреки обыкновению, пальцы у него были тёплыми — они всегда были холодными, даже летом. Он вскоре осознал, что обе руки у него будто бы пылали изнутри. В груди было горячо, как Гарри никогда не ощущал прежде, — даже рядом с открытым огнём он чувствовал жар на коже, но он будто бы не пробирался внутрь. Вернее, он не ощущал этого жара в этой реальности, а лишь только при одном условии…

Он резко вскинул голову и огляделся. Некоторое время он напряжённо вглядывался в темноту кругом, но взгляд ни за что не зацепился. Поколебавшись, Гарри решительно схватил палочку и, направив её на запястье, пробормотал режущее заклятие — тут же на коже выступили красные капли крови. Повеяло холодком, будто кто-то открыл окно. К горлу вновь подступила тошнота. Но мгновение спустя царапина засветилась тем же золотым сиянием и испарилась. Гарри задержал дыхание и осторожно провёл по ней пальцем — на нём остались капли крови. Царапины больше не было. Они исчезла, как ни бывало. Гарри вновь вздохнул и крепко прижал предплечье к груди, будто заключая в объятие собственную руку. Он плотно зажмурился — золотистые пятна расползались перед глазами. Он был окутан приятным коконом тепла, проникающего внутрь и пробирающегося в каждый уголок его естества, заполняющего каждую клеточку его тела. Некогда жёсткий, шершавый и ледяной пол под ним казался вполне комфортным, не хуже мягкой кровати. Даже воздух, который он вдыхал, казался свежим и ароматным.

Гарри приоткрыл глаза и с удивлением заметил, что ничего не изменилось в его окружении: он по-прежнему сидел всё в той же тёмной, пыльной, холодной комнате, но он ощущал себя за много миль от этого места, ему было тепло, уютно и спокойно. Гарри полностью сосредоточился на этих ощущениях, растворился в них, купался, как в горячем источнике. Сам того не замечая, он начал заваливаться набок. Вскоре он уснул.