Путешествие на Восток (джен)

— За братьев Певереллов и прекрасную госпожу Стэнвикс! — гаркнул Голем из Круи, поднимая золотой кубок. — За доблестных чародеев, учеников самой Смерти!

Сидевшие по обе стороны благородные ответили негромкими одобрительными возгласами и пригубили вино вслед за правителем. На пир, который наскоро устроил Голем по случаю нашего возвращения, явилось втрое меньше аристократов, чем в прошлый раз, когда он огорошил собравшихся заявлением о войне с Орденом Матерей. Не думаю, что так они выразили свое неуважение: скорей повинен был страх.

Едва появившись на улицах Круи, мы убедились, что слухи добрались сюда задолго до нас. Если и раньше чародеев здесь недолюбливали, то теперь, едва завидев нас, уличный люд менялся в лице, бросал дела и спешил скрыться в ближайшем переулке. Даже стража у городских ворот осталась на своем посту, лишь повинуясь долгу. Замершие взгляды, сжатые зубы, побелевшие пальцы, сомкнутые на рукоятях мечей, — словно в любое мгновение они ждут вторжения всего воинства ада, которое привели за собой те, кто вернулся из обиталища Смерти.

«Смерть», — то и дело проносился шепот у нас за спиной. «Смерть», — говорили наглухо закрытые ставни в домах, которые мы миновали. «Смерть», — бормотала внезапно опустевшая улица. Амар мог выглядеть устрашающим, но ни один город не встречал его так. Мы ушли в место, в само существование которого никто до конца не верил, и вернулись, отмеченные его печатью. Даже принц, который прошел с нами до преддверия Шамбалы, едва встретив нас за воротами замка, нерешительно замер, прежде чем прогрохотать приветствие и кинуться навстречу.

Первый день в замке оставил во мне странное послевкусие: я словно погрузился в сон и видел перед собой картины, лишенные плоти. Шамбала, это невообразимое царство за пределами обыденности, теперь казалась мне более реальной, чем вся моя предшествующая жизнь с ее мирскими заботами, сражениями и зваными пирами. Может быть, уснув на дорогой перине в отделанной лучшими мастерами спальне, я вновь проснусь в простой келье от лучей жаркого солнца и пения цикад за окном?

Не могло ли быть так, что мои чувства навсегда застыли там, в Шамбале, где я принял смерть от руки Рамеша? Но нет. Поговорив с Эйлин, я убедился, что дело не в смерти и воскрешении, ибо и она чувствовала то же самое. Дело в Шамбале. Нельзя побывать там и не измениться: и неважно, получил ли ты тайные знания от богини или просто жил, вдыхая чистый горный воздух, перебирая страницы древних книг за простым деревянным столом, гуляя по залитой светом долине, где каждый камень лучится эманацией вечности. Что мне теперь королевская роскошь, если и тысяча фунтов золота не вернут мне тот мир и покой, который я познал в Шамбале?

— Твой брат, Кадм, не явился, — негромко сказал Голем, наклонившись ко мне. — Ему нездоровится?

Я с трудом отвлекся от обуревавших меня мыслей и кивнул:

— Ему нелегко. Лия… Словом, все по-прежнему. Кадм не хочет вести ее на пир, пока с ней такое творится, но и оставить одну боится даже на час. Тогда, шесть лет назад, оказавшись дома совсем одна, она убила себя.

— Но что с ней с такое?

— Душевная болезнь. Преподобный Бертиус был уверен, что она одержима демоном, да и вообще, боялся ее до смерти. И у него были на то причины. Первый припадок произошел у нее аккурат у алтаря, когда мой брат венчался с ней. Никогда раньше не было ничего подобного, а тут… Упала оземь, разорвала на себе платье и стала выкрикивать страшные богохульства. Отец Бертиус пытался было провести обряд экзорцизма, но Лия и сама вскоре пришла в себя. Свадьба, конечно, не состоялась, ни в тот день, ни в последующие.

— Из-за этого вашего священника? Да разве ж нельзя было явиться в другой храм?

— Дело не в этом. Лия сама не пожелала, опасаясь, что с ней случится то же самое. Так они и жили во грехе, как говорил Бертиус, почти семь лет. Таких сильных приступов больше не было, но иногда она могла упасть и проплакать три часа кряду, а потом спать почти сутки. Не очень часто… До последних дней. Кадм подозревал, что на нее наложено проклятие, приглашал лучших целителей, но ничего не помогало. Он выбрал день, когда Лия хорошо себя чувствовала, и повез дочь на ярмарку, чтобы хоть немного отвлечь. А когда они вернулись…

Голем нахмурился и покачал головой.

— Что ж, надеюсь, что ей вскоре станет лучше… Сколько она уже так?

— Честно говоря, Ваше Высочество, я не думаю, что ей полегчает, — негромко ответил я. — Я ж не объяснил… Лия изобразила хорошее самочувствие специально для того, чтобы Кадм оставил ее одну. Знала, что иначе он не позволит ей уйти. Я думаю, он догадывался об этом, но у него уже не было сил противиться, оттого и заставил себя поверить. И теперь не может простить себя.

— Ты не рассказывал мне, — сказала Эйлин, сидевшая по правую руку от меня.

— Надеялся, что и не придется. Кадм… Да и все мы, наверное, почему-то думали, что если Лия вернется к жизни, то будет свободна от своего недуга. И ведь отчасти так и есть: на мне было немало шрамов от прежних ранений. Да еще и пытки в часовне Святого Томаса Бекета… А теперь — ни следа. Но Кадм призвал ее душу — ту, какой она была в секунду своей смерти. Много ли толку от здорового тела, если сама ее душа больна?

Голем погрузился в молчание, исподлобья глядя на пирующих аристократов, которые уже расслабились, несмотря на наше присутствие, и теперь, наполнив кубки, с шумным весельем внимали словам очередного тоста. Затем кивнул и проговорил:

— Вам всем выпало немало тягот в жизни. Но Кадм… Ваш брат нашел способ превозмочь саму смерть, воскресить ту, что шесть лет провела в могиле. Неужто он не придумает, как совладать с безумием?

— У всех есть предел прочности, Ваше Высочество, — неожиданно ответил Антиох, до этого безучастно сидевший напротив меня. — И Кадм уже перешел его. Не следовало мне подначивать его в Храме Творения. Не нужно было спешить с этим проклятым воскрешением. Шесть лет прошло: еще один год ничего бы не изменил. А там, глядишь, нашли бы мы и способ исцелить безумие. Теперь же… Считайте меня злодеем, но милосердней всего, как по мне, отправить Лию обратно. Смерть для нас отныне — что сон, который всегда можно прервать.

— Но, я слышал, Валмира запросила с вас высокую цену? — отозвался принц и ухмыльнулся. — Хитрая лиса. Своего нигде не упустит. Лучше бы вам поуговаривать ее: она отходчива, и не раз меняла свое решение. Иначе... Я люблю свою страну, но Арберия — не лучшее место для отмеченных Печатью Матерей. Темное братство…

— Разве мы не покончили с ним? — удивился я.

Голем грохнул кубком о стол и гневно фыркнул.

— Все куда хуже, чем я думал. Мы переломили хребет Братству и обезглавили его, это верно. Но, похоже, у них осталось предостаточно людей, и не только в Арберии. Да вся Европа наводнена их прихвостнями, если верить докладам послов, а уж сколько их в Египте, один Бог ведает. — Он утер губы огромной салфеткой, откинулся на спинку кресла и хмыкнул. — И ладно бы только это. Без малого месяц назад в темницу кто-то вломился и освободил больше двух десятков узников — тех самых, которых мы пощадили в славной битве год назад. Я послал лазутчика в замок Розафа, но он даже добраться не успел. Наутро его голову подкинули к воротам замка. Не стану вновь обременять вас своими проблемами, вы и так сделали для меня больше, чем я надеялся. Просто… Смотрите в оба, чародеи. Вы сами знаете: эти люди обид не прощают.

— Не удалось узнать, кто освободил их? — спросил я неожиданно охрипшим голосом. — Валмира тогда говорила, что Берим скрылся…

— Берим? Этот вялый книжник? Да он бы и близко не подошел к моей страже. Нет, тут сработал настоящий умелец. У троих охранников горло перерезано. Судя по отметинам, отравленным клинком. Еще одного забили сами узники, когда вырвались. Сдается мне, что тут повинен этот ваш знакомец, Тень.

— Эмерик? Да, похоже на него. Вот только зачем ему? В прошлый раз он выступил против Темного Братства, прикончив их каменную ведьму.

— Только для того, чтобы она не убила тебя, — хмыкнул Антиох. — Но как по мне, ему плевать на все эти союзы. Он может выступить на любой стороне, которая ему выгодна сегодня, а на следующий день предать. Вспомни Каменщика хотя бы.

Возразить было нечем: Антиох, обычно не слишком чуткий к помыслам других людей, на этот раз высказал то, что я сам не раз говорил себе. Эмерик столько раз приходил к нам на выручку, что легко было увидеть в нем союзника, а не врага: темного и недоброго, но в конечном итоге готового встать на нашу сторону, рискуя жизнью. Непросто было осознать, что его непрошенное покровительство — всего лишь часть многолетней игры, которую некромант вел за нашей спиной, а мы, Орден Матерей, Темное Братство и даже сама Кали с ее монахами — не более, чем средства для достижения его неведомых целей.

Мы продолжали сидеть, время от времени поднимая кубки в ответ на пламенную речь очередного аристократа, но веселья нам это не прибавило. Даже забыв о паутине, которую плел вокруг нас Эмерик, о мстительном Темном Братстве, о том, что нам еще предстоит одолеть свыше трех тысяч миль, отделяющих нас от родной Англии, я не мог оставаться спокоен. Эйлин, моя неожиданно обретенная любовь, остается в Арберии, и кто знает, смогу ли я вернуться к ней снова? И Кадм… Мой родной брат, который нашел ключ к бессмертию и вернул меня из царства мертвых, теперь ведет неравный бой там, где я не в силах ему помочь.

Пир завершился сам собой. Когда за столом остались только самые непреклонные искатели истины в вине, Эйлин, за все время не осушившая и половины кубка, бесшумно встала и, взяв меня за руку, повела к лестнице. Я не был ни по-настоящему пьян, ни беззаботен, но в голове царил легкий кавардак, немного приглушивший тягостные мысли, оттого я без вопросов отправился следом и даже не удивился, когда мы оказались перед дверью, украшенной бронзовыми лилиями.

За прошедший год сад изменился не в лучшую сторону. То ли эксгумация останков Круэнто была повинна, то ли и впрямь покойный Кефеус вкладывал душу в свои растения, но теперь я с сожалением смотрел на немногие из уцелевших лунных цветов — измельчавшие и чахлые, не идущие ни в какое сравнение с прежними, горделиво тянувшими светящиеся бутоны к темным небесам. Год-другой — и здесь, должно быть, не останется чудесных растений вовсе, а новый садовник высадит на освободившееся место розы и гвоздики.

Пруд, рядом с которым Эйлин когда-то удивляла меня искусством беспалочковой трансфигурации, тем не менее оставался в прекрасном состоянии. Мы, не разжимая рук, опустились рядом на камни, и Эйлин заговорила:

— Не грусти так, Игнотус. Я буду ждать тебя здесь, даже если ждать придется сто лет.

— Вряд ли у меня есть это время, — печально усмехнулся я. — Я и до следующего века не дотяну.

— Нет, Игнотус. Теперь у тебя есть все время на свете.

— О чем ты?

— Я узнала кое-что от Валмиры о природе големов. Голема, обращенного в человека, можно убить, как и любого иного, однако он не стареет. То есть… Может быть, стареет, но очень медленно: никто не жил достаточно долго, чтобы заметить это. Игнотус… Я думаю, ты бессмертен.

Я умолк, пытаясь привыкнуть к этой мысли. Бессмертный. Вкусивший смерти и тем самым достигший вечности. «Плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления», — вспомнились мне слова апостола Павла. Пройдут века, падут царства, и на их руинах вознесутся новые, а я буду по-прежнему жить и смотреть на бег истории… если очередной враг не покончит со мной задолго до того. Бессмертие — еще не значит неуязвимость. И Эйлин…

— Даже если это так, — медленно проговорил я, — как быть с тобой? Ты рождена от человека, и твоя плоть — не Прах.

— Если я стану Владеющей Прахом, в моем распоряжении будут тысячи големов. С камнем, который создал Кадм, и смерть мне не страшна. Я готова умереть ради того, чтобы жить с тобой вечно.

— Не надоем ли я тебе за столько времени? — улыбнулся я.

— Скорей солнце погаснет.

Что-то болезненно сжалось у меня внутри. Я почти перестал дышать от затопившей меня нежности и обнял ее, успев увидеть, как распустились и вспыхнули раскаленным золотом лилии на ее мантии, — за мгновение до того, как она закрыла глаза и поцеловала меня. Откуда-то донесся аромат сандала, сухой травы и цветов — аромат Шамбалы. Мы стояли, сомкнув объятия и боясь шелохнуться, чтобы не разрушить волшебное мгновение. Чудес нет, так ты говоришь, брат мой Кадм? Да только одно из них у меня в руках.

— Ты мое дыхание, Игнотус, — прошептала Эйлин. — Ты был мертв — и я не жила.

— Если ты умрешь, то я вместе с тобой, — сказал я. — Смерть меня не пугает больше, я познал ее полностью. И все же я не хочу, чтобы ты умирала, пусть даже временно.

— Может быть, мне и не придется, — сказала она, отстранившись. — Когда тебя не было, я долго думала. С дозволения Валмиры изучала големов и Прах, из которого они состоят. Помнишь, как мы пытались сразить двоих из них и потерпели поражение? Их секрет в постоянной трансфигурации: Прах — вещество, которое трансфигурирует само себя, поддерживая форму.

— Помню, — кивнул я. — И они сопротивлялись твоим попыткам обратить их во-что-то иное.

— Потому что резервы силы, заключенной в Прахе, — беспредельны. Ни один трансфигурированный предмет не может сохранять свою форму долго, и со временем чары рассеиваются. Будь иначе, любой маг мог бы сделать столько золота из любой грязи, чтобы купить себе королевство. Но Прах… Мне кажется, я близка к разгадке его тайны. Учение Кали помогает мне в этом.

— Это как-то связано с природой времени? — нахмурился я.

— Еще как связано! До сих пор я смогла выяснить только ничтожную часть, но мне хватило. И на мысль эту когда-то навел ты сам: помнишь, ты пытался умножить свет своими чарами? Прах работает так же: умножает наложенную на него трансфигурацию снова и снова, и она повторяется подобно эху, не успевая утратить силу.

— Эйлин, ты можешь потягаться с Кадмом своим умом, — в восхищении покачал я головой.

— Я просто умею слушать и смотреть, — улыбнулась она, но, судя по румянцу на щеках, моя похвала была ей приятна. — Я ведь взяла готовое и… возможно, я знаю, в каком направлении двигаться дальше. Мне потребуется немало времени, но время у меня есть.

— Подожди, ты работала с заклятием умножения? Эйлин, лучше бы тебе оставить эту затею. Ты же помнишь, как погибла Атлантида.

— Нет, не волнуйся. Я не пытаюсь умножать материю. Идея — всего лишь в умножении чар трансфигурации. Мне не сравниться с тобой и твоими братьями в артефакторике, но я неплохо знаю алхимию. Когда-нибудь я смогу создать вещество, которое делает чары трансфигурации вечными... Или хотя бы очень длительными. Смотри.

Она извлекла из-за пояса скрученный лист пергамента и развернула его передо мной. Изображенная на нем диаграмма потрясала своей сложностью, но я видел заключенный в ней внутренний порядок, сравнимый со сплетением нитей Брахмана, пронизывающих Воскрешающий камень. Ближе к правому краю пергамент был испачкан пятнами чего-то, похожего на засохшую кровь. Перехватив мой взгляд, Эйлин пожала плечами:

— Случайно порезалась, затачивая перо.

По спине пронеслись мурашки. «И когда лишится она самого дорогого, что имеет, то кровь окрасит творение ее рук, — вновь припомнил я пророчество Валмиры, — и погибель заберет братьев, идущих рядом с ней…».

— Эйлин, — пробормотал я охрипшим голосом и откашлялся. — Эйлин, ты понимаешь, что это значит?

— Игнотус, мы не умрем, — с волнением зашептала она, наклонившись ко мне. — Ни я, ни ты. Если постоянно трансфигурировать свое тело, возвращая себе молодость, старость не сможет взять свое. Мы будем жить вечно, если не этим способом, так другим.

Я удивленно посмотрел на ее. Можно было ожидать этих уверенных и напитанных страстью слов от Кадма: в его натуре ставить невозможные цели, а затем достигать их. Но Эйлин? Что-то изменилось в ней после моей смерти. Протянув руку, я коснулся кончиками пальцев диаграммы, на первый взгляд казавшейся рисунком умалишенного. И все же нужно быть бесчувственным маглом, чтобы не ощутить силу, заключенную среди этого узора из линий, и я начинал понимать идею, лежащую в основе творения Эйлин.

Эйлин из рода Стэнвикс. Талантливая и удивительная волшебница, чье мастерство дало всходы после того, как я умер у нее на руках: как это похоже на историю моего брата Кадма! И до чего же странной порой может быть игра судьбы. Весь окружающий мир представился мне нагромождением символов, тайных шифров вроде того, который привел нас к Гандхамардану, и не каждый способен постичь их смысл. Откуда приходят эти невероятные совпадения, безумные сочетания редчайших обстоятельств, пересечения жизней, которым, казалось бы, на роду написано всегда оставаться врозь?

В тот миг мне вдруг показалось, что я вижу краешек разгадки, крохотный фрагмент ключа к этому великому шифру бытия: что-то на границе прозрения, способное объяснить мне, кто я есть, какова наша природа и наша роль в гигантском артефакте, именуемом Вселенной, но нити Брахмана вновь пришли в движение, и судьба не стала дожидаться, когда я сделаю следующий шаг.

Со стороны замка послышался грохот, сопровождавшийся звоном стекла, а через секунду — звук глухого удара.

— Лия! — услышал я отчаянный, с надрывом, голос Кадма. — Только не это… Лия!

Переглянувшись с Эйлин, мы побежали сквозь заросли на голос. В какой-то момент нечто нечеловечески-чуждое внутри меня обрело жизнь, и я осознал, что стою у стен главной цитадели, хотя не прилагал никаких усилий к разрыву пространства. На краткий миг я припомнил, что то же самое произошло со мной в Храме Творения, когда я точно так же бежал на призыв своего брата. Однако на сей раз увиденное заставило меня забыть обо всех странностях моей неуправляемой магии Пустоты.

У подножия цитадели, там, где сверкали на солнце мостившие площадь камни, отполированные шагами тысяч воинов Круи, лежала невеста Кадма. Вокруг головы Лии расплывалось пятно крови, глаза неподвижно смотрели куда-то в сторону, а приоткрытый рот обнажал ряд белых зубов. Кусочек пергамента торчал из скрюченных пальцев, но в тот момент я не удостоил его вниманием.

Рядом с мертвым телом на коленях стоял Кадм, и поначалу я едва узнал брата. Только когда моя память отозвалась образом того, прежнего Кадма, который проводил дни в «Ведьмином зеркале», я понял — и отшатнулся в смятении. Красные от недосыпания и слез, ввалившиеся глаза, бледное лицо и спутанные волосы: где тот лучившийся уверенностью и неистощимой гениальностью Кадм, которого я видел на пути к Шамбале?

— Как я мог заснуть? — прошептал он и, протянув дрожащую руку, закрыл глаза невесты. — Как я мог?..

Из-за поворота донесся топот сапог и лязг доспехов, и через секунду я увидел несколько стражников, которые, подбежав, в нерешительности остановились.

— Что произошло? — спросил хмурый начальник стражи, сделав шаг вперед, пытаясь получше разглядеть тело. — Как это случилось?

— Очень долго не спал, — пробормотал Кадм, глядя перед собой невидящим взором. — Вот и не выдержал. Уснул, а Лия… Она взяла мою палочку и сотворила чары. Петрификус. Я сразу проснулся, но не мог и шелохнуться, только смотрел. Смотрел, как она выбила окно и… Зачем мы поселились так высоко? Боже… Я думал, что наверху ей будет спокойней, а она… Снова. Господь милосердный, снова это.

Неслышно подошла Эйлин. Тихо ахнув, она сжала пальцами мое плечо, и я ощутил, как дрожит ее рука. Нетрудно было понять, что она чувствует: пока мы с ней строили планы о вечной жизни, измученная душевной болезнью женщина преподчла покончить с тем кратким сроком, который ей был отпущен. Снова. Из-за спин стражников вышел мрачный, как сумрак, Антиох и опустился на землю рядом с Кадмом.

— Мы можем снова вернуть ее, — осторожно сказал он. — Но вначале надо найти способ исцелить твою невесту, иначе…

— Иначе все повторится, — прошептал Кадм и бессильно опустил руки. — Лучше бы я умер год назад, залившись вином. Лучше бы Аспид прикончил меня в таверне. Лучше…

— Перестань! — жестко ответил Антиох. — Хватит раскисать! Проклятье, ты же Певерелл — умнейший в нашем роду. Ты помнишь наш разговор после моей дуэли с Аспидом? Я насмехался и говорил, что только Иисусу под силу вернуть человека к жизни, но ты доказал, что я неправ. Ты не просто чародей, Кадм, ты чудотворец. И за десять тысяч лет не родится подобного тебе. Я не верю, что ты не одолеешь какую-то душевную болезнь. Нет задач, которые тебе не по плечу. Ты…

Его голос прервался, и Антиох умолк, тяжело дыша. Кадм за время его тирады не произнес ни слова: только сидел перед изломанным телом возлюбленной, и глаза его следили за неведомыми сущностями перед его внутренним взором. Затем он наклонился к Лие и неторопливо сложил ее руки на животе; в локте одной из них при этом заметно хрустнуло. Все тем же плавным движением Кадм извлек скомканный пергамент из ее ладони, развернул и отрешенно пробежал взглядом. На его лице ничего не отразилось, когда он отшвырнул листок небрежным движением руки: казалось, все чувства разом покинули его, превратив моего брата в подобие одного из глиняных големов Валмиры.

Он выпрямился, повернулся спиной к телу невесты и молча зашагал ко входу в цитадель.

— Кадм, черт возьми! — окликнул его встревоженный Антиох.

Кадм остановился, нехотя обернулся к нам и безразлично до холодности отозвался:

— Ты прав, Антиох. Когда-то я решил бы эту задачу. Добрался бы до края света, пересек бы сам Сумрак, чтобы зачерпнуть сил от Черного Солнца, но смог бы исцелить ее безумие. Да, ее смерть сломала меня, однако я смог пережить это и залечить свои раны. Но быть сломанным во второй раз… Нет, брат. Даже Христа распяли только единожды.

Он поднял голову вверх, туда, где из вывороченного окна торчали разорванные магией куски железной решетки, и в следующее мгновение исчез, оставив за собой бесформенное облако пыли. Начальник стражи, отшатнувшись, осенил себя крестным знамением.

— Он поправится, — сказал Антиох, словно оправдываясь. — Чтобы Кадма сломала чья-то смерть? Да он сам повелитель смерти. Для него царство мертвых — что соседняя спальня. Верно, Игнотус? Ты-то знаешь нашего брата!

— Конечно, — кивнул я и, склонившись, поднял брошенный Кадмом лист пергамента.

В горле застыл комок, сердце билось с натугой, словно в преддверии конца света, который мне отчего-то дано предвидеть. Как мы допустили все это, не увидев отчетливых знаков грядущего? Хубрис — так называли греки дерзость перед лицом богов, за которой немедленно следует воздаяние — без сострадания, без милосердия, без сомнений. Кадм нарушил естественный порядок вещей? Если это грех, любой простил бы его, только не заставил бы вновь пройти через худший кошмар его жизни. Я развернул пергамент и увидел строки, написанные сбивчивым, скачущим почерком Лии:

«Кадм, любовь моя, я не могу больше оставаться здесь. Я сделала великое зло, убив себя в первый раз, и тогда я думала, что нет ничего хуже моих мучений. Сейчас я знаю, на что обрекла тебя и Сюзанну, и, вернись все к началу, я бы сдержалась, я бы смогла вытерпеть любую боль ради тебя, ради нашей дочери. Я бы выдержала и в этот раз, но ты умираешь на моих глазах, разрушаешь себя и впадаешь в такое же безумие.

Я видела, как ты смотришь на меня, думая, что я сплю, смотришь и не веришь мне, только ждешь, что я попытаюсь сделать это вновь. Ничего не становится лучше: ты будешь ждать этого и спустя годы, и твоя жизнь, и жизнь нашей Сюзанны станет адом. Я ухожу, любимый, и, прошу тебя, не возвращай меня снова. Ты можешь исцелить мое безумие, но кто исцелит твое? Что бы ни случилось, ты уже не будешь смотреть на меня, как раньше, как на женщину, которую ты любишь: твой взгляд так и останется напитан страхом. Мне не было места в этом мире раньше, нет места и сейчас. Может быть, там, куда уходила моя душа, пока ее не остановила твоя магия, я найду покой и мир.

Прощай, Кадм из славного рода Певереллов, величайший чародей с сотворения мира, который любил меня так сильно, что спустился за мной в бездну, желая спасти меня. Моя жизнь была наполнена ужасом и горем, но в это мгновение я счастлива, уходя, потому что, хоть и недолго, но была с тобой и Сюзи. Поцелуй нашу дочь за меня, когда вернешься в Годрикову впадину. Жаль, что я так и не увидела ее снова. Навсегда твоя, Лия».

Я задохнулся от переполнявших меня чувств и вновь скомкал письмо. Кадм, проклятый ты бездушный гений, что ж ты натворил? Мне вновь не понадобилось никаких мысленных усилий, чтобы перенестись в спальню Кадма вслед за ним. Меня переполнял гнев, и отчаянно хотелось высказать все, что я думал по прочтении письма, я даже успел набрать воздуха в грудь, едва только вернулся в привычный мир внутри комнаты.

Спальня пустовала. Мой брат, если и был здесь минуту назад, исчез без следа.