Месть Фарката Бона (гет)

Некоторое время — недолго — было тихо, только завывала сытым зверем утихающая над морем буря да в вышине неслись уже различимые в предрассветных сумерках разорванные ею тучи.

— А что потом, ну, дальше сталось? — спросил Хедике, но Фаркат почему-то молчал. Хедике подполз поближе — увы, неугомонный рассказчик и балагур крепко спал. Тогда он сел рядом, чтобы так хоть немного заслонить своего товарища… — нет! своего вождя, путеводителя, патрона и хозяина — от пронизывающего ветра:

— Выдержишь ли ты, мирэ? Как тебе помочь-то завтра?

Мерейю знал, что, веря безгранично, сам обязательно, непременно, пойдет с ним… за ним, куда бы тот ни шел. За этим чудным и чу’дным нечеловеком; да кем бы Фаркат Бон ни был, он останется для Хедике Мерейю — бывшего купеческого сынка, бабника и негодяя… убийцы! — Единственным. И недостижимым как звезда. Любимым. Это только про себя, тайно, даже под пыткой не вымолвить! Любимый… Хоть блудливой бабенкой Катой (эх, Ката Бона, Вимника мужняя жена — зазноба, как ножом вострым разрезала сердце на кусочки; впервые так зажгла, а потом уж и все равно стало…), хоть мужеска пола — тощим болтливым бедокуром, хоть могучим королем Севера, лойдом, князем князей; да небысь и котом (если, конечно, про эту свою ипостась тот не соврал) полюбил Хедике Фарката!

— Пропади ты пропадом, сгинь, — прошептал он, глядя в лицо своей спящей муке. И тут же, без паузы: — Храни тебя Модена и все Астарлинги — за боль, за сладость, за отсутствие надежды!

Нет теперь жизни, и покою не будет! Хедике Мерейю верил ему и в него. И знал, что пойдет, куда бы Фаркат Бон ни вел. Невзирая ни на что, на смерть…

— Я всё спросить хотел, да было недосуг… Апчхи! — предмет его дум вдруг подал голос, будто и не спал ни чуточки.

— А, что? — Мерейю отвел взгляд.

— Да вот про рабское твое кольцо — Луткина работа? Недооценил я жадность трактирщиц, всегда знал, хуже ростовщиков становится народ, живя на перепутье, не?

— Ну, ей-то невыгодно моей женой остаться было. Я и лечь с ней… не смог. И они с Мирзой смекнули, что отец отойдет, остынет… Отошел бы. Ну, любил он меня сильно и из рода всяко не прогнал. Значит, и наследство после него моей безутешной честной вдове отойдет. Сговорились с проезжими нечестивцами… Да скучно это.

— Не скажи. — Бон сел, поеживаясь, но даже носа из обматывающих его тряпок не высунул, еще и ноги подогнул. — Я сам, почитай, шесть сотен коло так скучал — в заложниках. Знаю, не сахар. Хотя мой отец быстро умер, и смысла держать меня совсем уж не было — вся власть над землями постепенно к глайморам перешла. Да не только наше королевство сгинуло, дуктеров, мирэ всех так же погубили — это я потом узнал, конечно, когда сбежал.

Хедике казалось, что его боль прирастает болью Фарката, но все же спросил:

— А мать как же?

— Маму толпа добрых людей затоптала, — тот говорил неспешно, будто с неохотой. — Ведьмой ее объявили, за недород, что ли, трехлетний. Она тогда странствовала — лечила этих… жмыров!

— У нас считали, что последняя королева, оплакивая мужа, в звезду превратилась. Зеленую… А вот про сына их, то есть, так получается, тебя, — ни словечка, ни разу. Ну в песнях только про звезду пели. А глайморы, дескать, добрые волшебницы были. И с кем тогда король воевал — неясно… Сказки бабьи, вообще-то, — Мирейю самому казалось, что он глупость сболтнул.

— И что еще сказывают, мне любопытно? — Фаркатов нос показался наружу, серые его глаза блестели, как хрусталь отразив первый вырвавшийся из-за горизонта луч.

Вместо ответа Хедике быстро отвернулся, но тут же, сглотнув, совладал с собой и протянул руку своему государю:

— Идем, мирэ, заря.

* * *

Откуда-то налетела пыль, мелкая, словно пудра, и такая же липкая. Воздух, обычно прозрачный и чистый на рассвете, сделался вязок и смраден. Похолодало. Фаркат протянутую руку принял и легко, рывком, поднялся со своего каменистого ложа:

— Топать к этой норище ведьмовской неохота, вот же шельмы, из дома моего родного и дохлых не выкуришь! Эх, сейчас бы веник Киллин пригодился, — он сладко потянулся, разминая затекшее тело, — да она его с собой, верно знаю, в Оломей потащила, дурёха.

При этих словах Бона Мерейю показалось, что почва уходит из-под ног, и он, шатнувшись неестественно, будто его в грудь дышлом на ходу толкнуло, так на землю и осел:

— Так она ж покойница! Убил я её…

— Ну так и было. — Фаркат скривился, ухо о плечо потер, отворачиваясь. — Ты убил, да я воскресил… Пойдем, что расселся? — Он сделал вид, что не со сна сболтнул, а так и надобно было по задумке. А потом вдруг рассердился. — Но тебе ее более не видать! Если сегодня целы от проклятья останемся и корону мне добудем, то… — Он помолчал, собою досадуя. — То ты в моей вотчине навсегда пребудешь. Служить слово давал? Так помни об этом!

Хедике встал, ладонями лицо потер, будто умываясь:

— Приказывай, мой король.

— Король, король… — Фаркат бешено на того зыркнул. — Теперь, того и гляди, нож мне в спину воткнешь.

— Да я за тебя… — начал Мерейю, но осекся.

— Да. Ты! — Бон пнул пыль носком сапога. — Идем уж, всю злость на тебя извел, тьфу! Мешки не бери.

* * *

В пролом, что они выбрали заместо центрального портала, войти удалось не без помехи: кот-то тощий был, а вот высокий и широкоплечий Мерейю почти намертво застрял, за что был Боном, который, пыхтя, того в узкий лаз за собой втягивал, без особой нужды в спину битым, да ногами отпинатым. Толкал, якобы… Ну такой вот характер имел мирэ наш!.. Но дальше дело пошло ладней, то ли действительно замок наследника принимал, то ли правильным путем на этот раз прошли.

Оказавшись же в тронном пределе царства Ольхормерского, искатели остановились — высоко над узорным полом, словно плавая в воздухе, на цепях висело кованое кресло темного серебра. А в нем, вцепившись в резные подлокотники мертвыми костьми длинных рук, сидело страшное существо в белого металла венце острозубом.

Мерейю сковало страхом, так к месту и приморозило.

— Хороша тётка, да? — шепнул Фаркат откуда-то сбоку. — А я вот обвыкся, когда у них гостевал… Нут-ка, подержи мой меч покуда, и тут стой, не двигайся, пока не скажу. — А сам кусок полки от Хедиковой куртки оторвал и пошел прямо к страху этому.

Так тихо стало, что каждый шаг Бона гулко, как баба свайная (1), бухал! А тот шел не спеша, на чудище так небрежно поглядывая.

Жутка и отвратительна в смерти была высокая глайморская властительница — всю суть свою нечеловеческую являя: с голой кости черепа змеями сползали до полу белые космы, и сквозь струпья, от лица отпавшие, видать было, что глазницы меж собой соединены, как у зверя бывает! Хоть зубы у мертвой повыпали и наряд ее истлел, но в глазницах светились два красных живых огня.

Мерейю отпамятовал, дернулся было вслед за принцем, шаркнув в звенящей тишине оружием, но тот, головы не поворотив, отмашку дал — ладонью, будто отрезал. И прямо по не видимым в пыли ступеням поднялся.

— Я пришел, — громко сказал Фаркат Бон. И толкнул труп кулаком в грудь. — Моё! — Корону на лету поймал, слегка отступив, когда скелет с трона песком ссыпаться начал. А потом обернулся к Хедике, шельмовски подмигнул и, кусоком ткани, слюною смочив, обтер блестящий обод изнутри и на голову себе надел.

— Ну, как? — спросил. — Ничего так, к личику подходит? — И засмеялся, раскинув руки в хлынувшем на него столбе зеленого света. — Дома, дома! Я вернулся!

Мерейю бухнулся на колени:

— Мирэ!.. — прошептал он в ужасе.

В глазах Фарката Бона Ольхормерского, нового государя и хозяина всех земель Востока и Севера, билась, пульсируя и ярясь, беспроглядная Тьма.

___________________________________________

(1) — сваи в старину забивали этакими пнями с ручками — бабами назывались.

Князь Тьмы: http://www.pichome.ru/xuU

Глаймора, смертная стыль Ольхормера http://www.pichome.ru/image/xht