Лишний человек (джен)

Ваня добывал шоколадку из торгового автомата и, кажется, попутно учил его русским бранным словам. Мимо прогрохотал поезд, и Саше пришлось подождать, пока он проедет, чтобы не повышать голос.

— Ты неправильно кнопки нажимаешь. Надо номер набирать, а не цену.

Ваня вздрогнул и обернулся.

— А, привет! Ну а я что делаю? Хотя да, точно…

Автомат добродушно загудел и наконец выдал Ване пеструю упаковку.

— Пошли, — поторопил его Саша, — вон наш поезд уже стоит.

— А куда мы едем?

— На юг. К морю.

Налетевший ветер рванул из Ваниных рук обертку от шоколада, желая присоединить ее к разрозненным газетным листам, которые мчались по перрону и путались под ногами.

— Погода как-то не очень для морского побережья, — Ваня остановился, застегивая куртку.

— Подумаешь, какие капризы. Погода ему не очень… Вспомни, как в детстве ездил на море. Уж если ты туда доехал, то неважно, какая погода.

— Так то в детстве, — мечтательно протянул Ваня. — В детстве море всегда было теплое. А лучше всего купаться в дождь, оно тогда вообще как из чайника! Но я там в детстве два раза только был.

— А я только раз. Так что не ворчать надо, а радоваться. Давай быстрее!

Ваня кротко вздохнул и прибавил шагу.

В вагоне было почти пусто, но Ваня на всякий случай говорил конспиративным полушепотом.

— Я понял, на кого мы с тобой похожи. На Шерлока Холмса и доктора Ватсона. Едем на поезде расследовать таинственное происшествие. Причем из нас двоих Холмс — это ты, потому что чего-то темнишь и не рассказываешь мне до конца.

— Все расскажу. Сейчас люди набьются, а вот выедем за город, станет свободнее, там и расскажу. Я вчера хотел, да не успел. Весь день на ногах, потом в больницу опять…

— Ну да, ну да. Как только ты осмелился поехать на море и оставить его там без присмотра, такого одинокого и беззащитного?

— Ну а что мне было делать? — сказал Саша совершенно серьезно. — Я бы не оставлял. Но не могу же я там круглые сутки сидеть.

— Да ладно, я ж шучу. Ничего с ним не будет. Больница все-таки, посторонние там не шастают. Да и кто вообще, кроме нас, знает, что он там?

— Достаточно, чтобы об этом узнал убийца.

— Ну… убийца наш не терминатор, судя по всему. Недоубийца. По-моему, он не очень страшный.

— А если он не один? Если есть и другие?

— Ну кто другие-то? Банда? Тайное общество? — Ваня задумался. Очевидно, он хотел отмести эту идею как смехотворную, но она вдруг начала ему нравиться. — А что, может быть. Секретная организация. Они охотятся за нашим Великашей, потому что знают, кто он такой. И хотят избавить мир от него, чтобы… гм… чтобы… больше не было никакого хаоса. Чтобы был порядок! Потому что сколько можно, вот играем мы с ним в кошки-мышки, и конца этому не видно. Надо наконец поставить точку. Прекратить это противоборство, которое иногда слишком дорого обходится. Надо собраться с силами и нанести решающий удар. Чтобы все остановилось. И вот они, допустим, давно уже за ним гоняются, расставляют ему сети, но он ускользает. А тут — вот он, беспомощный, можно наконец его ухватить за жабры и покончить со всем.

— Угу. Навести порядок железной рукой. Все прекратить. Остановить. И… как это… свернуть пространство.

— Страшно, — сказал Ваня.

— Да, страшновато. Если забыть о том, что ты все это только что придумал без особых на то оснований. Хотя намеревался, кажется, меня успокоить.

— С другой стороны, если кто-то захочет уничтожить Великашу из этих соображений, то и Сёма в опасности.

— Почему это? — удивился Саша. — Сёму-то за что?

— А вот за это все. Что противостоит хаосу? Порядок. Если дух разрушения стремится к тому, чтобы мир обратился в хаос, то какова конечная цель Сёмы? Неподвижная математическая упорядоченность, в которой нет ничего живого. Великаша — это противовес, и если его убрать, то мир покачнется и скатится в другую крайность. Мертвенный порядок, который замкнут сам на себя и ни на что не способен. Никакого развития, никаких прорывов — и, в конце концов, та же неминуемая гибель… Хотя нет, гибель без Великаши невозможна. Значит, это будет безвыходная вечность, бесконечное тепленькое болотце.

Саша протянул руку через столик, выдернул из нагрудного кармана Ваниной куртки обертку от шоколада и, повернувшись к свету, стал изучать состав.

— Что там такое? — занервничал Ваня.

— Вот я как раз пытаюсь понять, что туда такое добавили, раскрепощающее фантазию.

— Я просто хотел тебя отвлечь, — сказал Ваня обиженно. — Чтобы ты не очень-то переживал. Точнее, из-за Сёмы переживай себе на здоровье. А Великаша, ей-богу, того не стоит. Как он, кстати, там?

— Хорошо.

— Прямо даже хорошо?

— Да. Он все-таки не совсем как обычный человек. На глазах выздоравливает. Хотя поначалу выглядел, знаешь… я думал, уж все, это конец. Думал, до больницы его не довезем. И вот, три дня прошло, а он уже и говорит нормально, и вообще.

— И что говорит?

— Да ничего, — Саша нахмурился. — Не больно-то он со мной разговаривает. Он, конечно, еще что-то знает. Что-то важное. Но не скажет. Он хочет, чтобы мы нашли Сёму. Я вижу, что он старается помочь, но в то же время… темнит, короче. Спасибо, что телефон вот отдал.

— Да, так что с телефоном? Ты что-нибудь узнал? Надо было отменить вчера эту чертову репетицию и пойти с тобой…

— Вчера я как раз вполне один справился. А вот дальше нужна будет твоя помощь.

— Ну, рассказывай! Хотя нет, погоди…

Ваня как бы невзначай завертел головой. Саша поймал его взгляд и чуть заметно кивнул. Лучше бы им пока помолчать: на остановке вагон наполнился людьми, слишком много глаз и ушей вокруг. Это ненадолго, они выйдут, когда поезд проедет через пригороды, надо только подождать.

Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Тут же навалилась сонливость, сказывались последние беспокойные ночи. Пока крутишься по делам, усталость не чувствуется, но как только усядешься — она прямо придавливает тяжестью руки и ноги. И голова сама собой клонится на плечо к симпатичной девушке, которая заняла место рядом с ним. Саша поспешно отодвинулся и прислонился к окну, подложив под ухо свернутый свитер. Девушка, впрочем, ничего не заметила и только время от времени заинтересованно поглядывала на Ваню поверх книги, которую держала в руках.

Как это он сказал? Противоположность разрушения — неподвижный математический порядок? Нет, не так. Противоположность хаоса — гармония. А она есть и в неправильности, в диссонансе, в асимметрии. Ее нет лишь там, где нет вообще ничего. Саша сам размышлял над этим три года назад, когда все это было ему еще внове, когда он ничего не понимал. Он и сейчас не до конца понимает. Вот, например, что означает «вообще ничего нет»? Разве так бывает, чтобы совсем ничего? Он спрашивал об этом Сёму, и прежде чем тот успел ответить, сам со смехом сказал: «Дай я угадаю… Это трудно объяснить, да?» — «Да. Это непереводимо в слова. Но ты поймешь, если поразмыслишь над этим как следует». — «Вот уж вряд ли! Это как квантовая механика. Понять нельзя, можно только привыкнуть».

И все же Сёма был прав, понимание пришло со временем. Мир пронизан гармонией, она живет в нем, течет, дышит, переливается. Демон хаоса, явившись в этот мир во плоти, тем самым приобщился к этой гармонии и влился в нее, стал одним из голосов в полифонии, и все его попытки разрушить ее лишь создают новые смыслы и оттенки в этой музыке. Величие и азарт разрушения, и самозабвенная сладость отчаяния… Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю, и… как там дальше… И в разъяренном океане… средь всяких волн и… и кутерьмы… И в аравийском барабане… и в дуновении… зимы.

Точно, откуда-то дует. Холодно. Зима… скоро зима. Снег, и Ленский лежит на снегу подстреленной птицей. Ему и больно, и смешно, а мать грозит ему в окно… Зима, крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь. Его собачка, снег почуя, плетется рысью… Почему собачка? Нет, все правильно, собачка… В салазки Жучку посадив... Собачку нельзя на сцену. Пусть лучше кот. И днем, и ночью кот ученый… русалка на ветвях сидит. Зачем она там? Рыба сидела на дереве… В чешуе, как жар горя… Она блистает, как звезда во мраке ночи… С дерева свесилась чья-то босая нога. Саша поднял голову. Среди ветвей сидел Сёма. «Давай сюда!» — сказал он и протянул руку. «Мне нельзя, — сказал Саша. — Мне надо петь Гремина». Но Сёма требовательно пошевелил пальцами: «Давай-давай! Здесь и будем петь. Так надо». И Саша полез наверх. Дуб был пыльный, но уютный, с мягкой пушистой листвой. Саша подтянул ноги и посмотрел вниз. Вон она, Татьяна! В малиновом берете, с послом испанским говорит! Сёма прищурился и стрельнул в посла черешневой косточкой. «Ты что! Черешню нельзя, это ведь дуб!» — запротестовал Саша. «Можно, — возразил Сёма. — Великаша так велел. Теперь все можно!»

Над ухом вдруг зазвучал Ванин голос, и Саша понял, что Сёма сейчас исчезнет. Сёма тоже это понял: он грустно улыбнулся и помахал рукой.

— Саш! Ну просыпайся! Скоро приедем.

Саша потер лицо руками, поднял упавший свитер и посмотрел в окно, пытаясь разобрать название станции.

— Еще не очень скоро.

— Но ты мне должен еще что-то рассказать.

Поезд тронулся, и ветерок из приоткрытого окна сдул остатки сонливости. Вагон вновь был почти пустым. Теперь можно и о деле.

— Значит, телефон, — Саша помолчал несколько секунд, собираясь с мыслями. — Насчет больницы ничего особо нового не выяснилось. Его там не помнят, и зачем он звонил, никто не знает.

— Ну разумеется. Но он там был? Можно же отследить его перемещения?

— Нельзя. Точнее, в теории можно, а на практике не получилось.

— Почему я не удивлен? — вздохнул Ваня. — Ну а что тогда получилось?

— Есть список тех, кто лежал в больнице в это время. Он ведь явно звонил туда, чтобы навести о ком-то справки. Это нас пока не приближает к разгадке. Там была чертова уйма народу.

— А список у тебя?

Саша кивнул и полез в рюкзак.

— Вот. Я попросил, чтобы распечатали. А то электронные файлы имеют свойство пропадать… Бумага надежнее.

— Ты крут! — восхитился Ваня, жадно пробегая глазами по списку. — Как тебе это удалось?

— У меня уже друзья в полиции, — невесело улыбнулся Саша. — Дело-то пока никуда не пропало, так и висит на них. И о нем вспоминают, когда я прихожу. Они уж про меня больше знают, чем про Сёму. Ну вот, я им телефон показал, а потом в больницу отвел. И следил еще за каждым шагом, чтобы не забыли, куда идут и зачем. Потом-то они все равно забыли, но список уже был у меня.

— М-да, — Ваня, вчитавшись в бумаги, несколько растерял оптимизм. — И что нам теперь с этим делать? Ни одного знакомого имени.

— Будем гуглить. Профили в соцсетях, списки сотрудников в компаниях.

— Да-да. Вот, например, Джон Смит. Уже представляю, как весело будет его гуглить.

— Там еще год рождения есть.

— А, точно! Это облегчает дело. Но один черт непонятно, кого мы, собственно, ищем.

— Будем пока идти на ощупь. И у нас есть еще одна зацепка. Тоже из телефона.

Ваня поднял на него глаза, усталые и покрасневшие, он тоже не выспался, концерт еще этот у него так некстати…

— Ну?

— Вот, смотри. Мы почему-то сразу не обратили внимание, а потом я заново все пересматривал и заметил. — Саша протянул ему телефон. — Вот, переписка с Берти.

Вся переписка состояла из двух сообщений. Какой-то Берти писал: «Привет. Ребята говорят, ты уже вернулся?» И Сёмин ответ: «Вернулся. Лучше бы не ездил». Ваня таращился на эти несколько строк не менее минуты.

— И что это значит? Кто такой этот Берти? И откуда вернулся Сёма?

— Это все просто. Берти — это герцог из «Риголетто». Да ты его знаешь, ты его в том сезоне заменял, помнишь?

— Ах это он!

— Ну да. Я с ним вчера пообщался. С обычным результатом. Ничего не помнит, о чем тут говорит Сёма — понятия не имеет.

— И куда он ездил, этого он тоже не знает?

— Нет. Зато знаем мы. И направляемся именно туда.

— В Борнмут? Какого черта он там делал? На пляже загорал?

— Там был конкурс для молодых исполнителей, Сёма входит в состав жюри. Вот, смотри: конкурс проходил двадцать четвертого мая. У Сёмы спектакли в Лондоне двадцать второго и двадцать шестого. Плотный график, ему надо было успеть. Двадцать третьего днем он выехал в Борнмут, день провел там, исполняя свои обязанности на конкурсе, и двадцать пятого утром вернулся.

— Ага. И переписка с Берти… да, от двадцать пятого числа.

— То есть он отсутствовал две ночи и один день. За это время оно и произошло. Что-то такое, из-за чего он пожалел об этой поездке. И настроение у него испортилось — помнишь, все говорили, что он вроде был не в духе в последние дни? И у него появился повод звонить в больницу и наводить о ком-то справки. А еще через три дня он сам пропал.

— Понятно, — Ваня наморщил лоб и прикусил губу, что-то соображая. — Значит, думаешь, все дело в Борнмуте? Там что-то произошло?

— Возможно. Хотя я уже поспрашивал тех, кто в курсе… Ничего примечательного там не было. Во всяком случае, на самом конкурсе. Рутина, никаких происшествий. Это, собственно, даже еще не сам конкурс был, а отборочный тур, все интересное потом начинается. Да и то, ну какой там особенный интерес?

— А я тебе скажу, — на Ваню, похоже, снова накатило вдохновение. — Там все-таки будущие певцы тусят. И настоящие певцы. И вообще вся вот эта публика… Наш Великаша всегда к таким делам липнет, как муха к варенью. Я же говорил уже тебе. Про него и про Сёму знаем только мы, кто имеет отношение к опере, ну или вообще к музыке и театру. И конкурс этот — не по плевкам в длину, а именно по вокалу. Это неспроста.

— Но что там такое приключилось с Сёмой, что он прямо пожалел? И даже с Берти поделился. Вот он тебе часто на что-то такое жаловался? Ну вот. И мне тоже нет. А тут не удержался.

Они замолчали. Поезд ровно гудел и чуть заметно покачивался, унося их все дальше на юг, к прохладному серому морю в безмятежном курортном городке, где произошло нечто странное и пугающее.

— Нет, — вдруг сказал Ваня. — Что-то не то. Зря мы туда сорвались.

— Почему?

— Смотри, он пишет: «Лучше бы не ездил». Это совершенно не значит, что какая-то неприятность произошла там, куда он ездил. Вполне возможно, это произошло в его отсутствие, пока он разъезжал по курортам и конкурсам.

— Ну… да, возможно, — согласился Саша.

— И потом, если даже что-то случилось в Борнмуте, больница-то, в которую он звонил, находится в Лондоне. Как-то не вяжется одно с другим. Оно или там случилось, или тут, но не в двух местах одновременно. Наверное.

— Вы иногда высказываете удивительно дельные мысли, мой дорогой Ватсон! Однако не забывайте, что расстояние между этими двумя городами мы с вами уже почти преодолели всего за два часа. То же с легкостью могли сделать любые участники этой таинственной истории.

Ваня засмеялся, а потом вдруг сказал:

— Всегда было интересно, почему до сих пор никто не написал оперу про Шерлока Холмса?

— Мюзикл есть.

— Это не то. Именно оперу.

— Ну, если немного напрячь воображение… У тебя не осталось той шоколадки? Ладно, без нее справимся.

Они помолчали, что-то соображая, и Саша осторожно спросил:

— А какую партию ты там присмотрел лично для себя?

— Что за вопрос! Собаки Баскервилей, понятное дело.

— Богатая роль, — согласился Саша. — Но ее в конце убивают. Хотя она, в сущности, ни в чем не виновата…

— Я тенор, — просто сказал Ваня. — Мне не привыкать.

Сердитый морской ветер продувал улицы насквозь. Надо надышаться впрок. Вера говорит, жара у них не спадает, и синоптики пророчат, что так будет до конца лета. И им скоро тоже предстоит отправиться в эту гигантскую раскочегаренную печь. Скоро ли? Время идет, а они все топчутся на месте, и невозможно уехать, пока они не выяснят, что случилось с Сёмой. И черт с ним, с «Онегиным».

Сразу с вокзала они первым делом отправились в университет, где проходил тот самый конкурс. Никаких особых надежд на этот визит Саша не возлагал, поэтому охотно предоставил Ване вести утомительные переговоры с секретарем, а потом с чьим-то заместителем, а потом с какими-то Ваниными знакомыми, которые там обнаружились.

Ни-че-го. Точнее, масса информации, но в ней — ни единого намека на то, что могло случиться с Сёмой. Собственно, тот первый тур конкурса уже никого не интересовал, потому что через день должен был стартовать второй — завершающий, по результатам которого и будут выбраны победители и вручены призы. Сёма входил в состав жюри и на этот раз, но он не приехал, и о нем, как обычно, никто не вспомнил, пока Ваня об этом не заговорил. А вспомнив, все тут же благополучно забыли.

— Какое-то безумие, — процедил Ваня сквозь зубы, сворачивая в кафешку на берегу, где они решили пообедать. — Весь мир сошел с ума, только мы с тобой нормальные.

Он замолчал, не находя нужных слов. Саша его понимал. Сам он за время общения с полицией уже привык к этой муторной необходимости все время напоминать людям об очевидном, об их собственном вчерашнем дне, о том, что составляло часть их жизни. Привык смотреть в непонимающие глаза, разговаривать с глухими, взывать к пустоте. Труднее всего было сохранять уверенность, что это именно мир сошел с ума, а не он сам.

— Ты привыкнешь, — сказал Саша. — И вообще, давай уже поедим. Поднимем уровень сахара в крови, тогда все станет не так мрачно.

— При чем тут сахар? — раздраженно бросил Ваня.

— Мы, люди, существа слабые. И подвержены перепадам настроения в зависимости от физического самочувствия.

Ваня ничего не сказал, но послушно придвинул к себе тарелку с жареной рыбой и картошкой.

— А ты чего не ешь? — спросил он через минуту.

— А? Я ем, — Саша спохватился и тоже взялся за вилку. — Я все думаю, вот мы с тобой обычные люди. А они все-таки нет. Сёма и Великаша. Даже сейчас, когда это их волшебство, или как его там, перестало работать. Они все равно не совсем обычные. Может, это означает, что их все-таки можно вернуть в прежнее состояние?

— Их?

— Их. Обоих. Я так думаю, это должно подействовать на того и другого сразу.

Ваня вздохнул и обхватил обеими руками гигантскую кружку с горячим чаем.

— Давай сначала найдем Сёму. Ну, для полного комплекта. А потом уже будем думать, что с ними делать.

— Давай.

— Но тут безнадежно как-то.

— Сейчас еще сходим на квартиру, где он останавливался, пока тут был.

— И там его тоже наверняка никто не помнит.

— Может быть. Но мы попробуем, раз уж тут оказались. Это совсем рядом. Хозяйке квартиры я утром написал, она нас ждет.

— И что ты ей написал? — заинтересовался Ваня.

— Да прямо как есть, так все и написал, зачем усложнять? И мне показалось… хотя я не уверен, но мне показалось, что она или помнит Сёму, или что-то знает. Она совсем не удивилась.

То ли эти Сашины слова вновь заронили в Ванину душу искру надежды, то ли обед оказал свое чудотворное воздействие, но он взялся за их неуклюжее расследование с удвоенным пылом, и Саше пришлось придержать его за полу куртки, чтобы не так быстро шагал своими длинными ногами.

Хозяйкой квартиры оказалась приятная пожилая леди. Совершеннейшая миссис Хадсон, подумал про себя Саша. Сама квартира пока пустовала в ожидании жильца, который должен въехать вечером. Миссис Хадсон (на самом деле ее звали по-другому, но имя вылетело у Саши из головы) все же была немного удивлена их визитом и явно ждала объяснений, переводя взгляд с одного на другого.

— Я вам писал, — напомнил Саша. — Это насчет нашего друга, который пропал. К вам, может, и полиция уже обращалась?

— Полиция? Нет. Нет-нет…

— В общем, наш друг останавливался у вас в конце мая на две ночи. Кажется, даже не в первый раз. Он приезжал на конкурс оперных певцов. Он сам тоже певец.

— А, постойте… — в глазах миссис Хадсон блеснуло понимание. — Ну конечно, опера! Я вспомнила.

— Да? — Ваня, мучимый надеждой и снедаемый нетерпением, так и подался вперед. — Что вы вспомнили?

— Вот где я вас видела. Точно, в опере! Я еще подумала — надо же, я такие голоса только в молодости слышала. Сейчас уж так не поют.

— Спасибо. Мне очень приятно, — Ваня постарался скрыть разочарование за лучезарной улыбкой.

— Что? Нет, я… гм… я о вас говорю, — миссис Хадсон повернулась к Саше. — На фестивале в Глайндборне, в прошлом сезоне. Но я вас перебила, вы хотели спросить про своего друга.

Саша достал из рюкзака заготовленную заранее и уже изрядно потертую страницу из журнала с Сёминым портретом. Бумажные носители надежнее, фотографии из телефонов исчезли одна за другой, а бумага еще держится.

— Вот. Помните его?

Миссис Хадсон некоторое время внимательно разглядывала фотографию. Саша затаил дыхание.

— Припоминаю как будто. Как, говорите, его имя?

Она вдруг выпрямилась и посмотрела на них встревоженно.

— Да, он был здесь. Я забыла совсем… сама не знаю, что это со мной. Возрастное, наверное. Но я вспомнила. Меня о нем уже спрашивали. Несколько дней назад.

— Кто?

— Мужчина. Он не представился.

— Таксист, да? — подсказал Ваня. — Ну, крупный такой, седоватый, в усах. Да?

— Нет. Молодой совсем парень, невысокий. Приезжий, по-моему. Смуглый, и говорит с акцентом. Сильный такой акцент, испанский или итальянский, что ли… Ну, знаете, они обычно так четко все буквы проговаривают, раскатисто. И он не таксист. Приехал на велосипеде, велосипед плохонький, видать, из проката. Надеюсь, что он вообще машину не водит, таким руль доверять нельзя. Хотя что я говорю, сейчас всем подряд права выдают, поэтому вот и на дорогах…

— А почему ему нельзя доверять машину? Что с ним не так?

— Все не так, — миссис Хадсон помолчала, явно затрудняясь сформулировать мысль более ясно. — Неблагополучный какой-то. Лицо расцарапано. Заметил, что я смотрю, сказал, что с велосипеда упал. Ну, не знаю… И глаза такие, беспокойные. Я уж сама хотела в полицию сообщить, да потом закрутилась и забыла.

— А что он спрашивал?

— То же, что и вы. Тут, говорит, останавливался оперный певец, весной, когда конкурс был. И сейчас должен был приехать, на второй тур. А он, получается, не приехал? Нет, говорю, не приехал. Он еще тут потоптался, мямлил что-то. Потом ушел, и я его больше не видела. Но я все равно потом рассказала Гарри… Гарри — это сосед, вон в том доме живет. Он тоже его видел, этого парня. Гарри рано утром вышел, на вокзал ему надо было. Видит — парень у обочины, с велосипедом у него вроде что-то стряслось, то ли цепь заело, то ли еще что. Гарри спрашивает, не нужна ли, мол, помощь. Тот говорит, что нет, не надо, спасибо. Ну и все. Гарри прошел немного, потом оглянулся все-таки — как он там, справился или нет? А он достал какую-то штуку, разогнул там ею чего-то в велосипеде и вроде все починил. Так вот, Гарри говорит, это был нож. Я конечно не знаю… но это разве вообще законно, ножик с собой носить? Я теперь думаю, надо было позвонить в полицию. Но я не стала. Я ведь сама ничего не видела, что я им скажу?

А все-таки день прошел не зря, подумал Саша, когда поезд мягко тронулся со станции в Борнмуте. Теперь у них есть повод для новой тревоги… но и новая надежда тоже появилась.

— Думаешь, это наш недоубийца? — спросил Ваня, наверное, в десятый раз за последние полчаса.

— Думаю, да.

— Получается, он знает про Сёму. И тоже его ищет. Интересно, зачем?

— Не знаю. Но от человека с ножом я бы ничего хорошего ждать не стал.

Ваня хмуро уставился в окно, по которому сердито чиркали косые брызги дождя. Так они и промолчали всю обратную дорогу, хотя вагон был пуст и говорить им никто не мешал.

— Ты куда сейчас? — спросил Ваня, когда они вывалились на платформу Ватерлоо.

— В больницу. Кажется, нам есть о чем еще спросить нашего самого больного в мире человека.

— Я с тобой.

Пока они ехали в метро, Саша мысленно перебирал вопросы, которые надо задать Великаше. Он должен знать, кто такой этот убийца, странный человек с акцентом и нелегальным холодным оружием. И за каким чертом ему сдался Великаша. И что он может иметь против Сёмы.

Шагая по улице, Саша понял, что его слегка потряхивает, словно он все еще едет в дребезжащем вагоне. Обычно так бывает, если провести в дороге не меньше суток. Но они ехали всего два часа, да и ход у поезда был плавный, едва ощутимый. Это не дело. Теперь, когда разгадка приблизилась, стала осязаемой, как и таинственная опасность, надо сохранять холодную голову. Но подавить лихорадку нетерпения он так и не смог, и под конец уже почти бежал, время от времени оглядываясь на отстающего Ваню.

Дверь в палату была приоткрыта, но Саша все равно постучал и только потом шагнул внутрь.

Застеленная свежим бельем кровать была пуста. И в ванной никого.

— Не понял, — сказал Ваня внезапно осипшим голосом, заглядывая в комнату через Сашино плечо. — А где?..

Саша молча развернулся и быстро зашагал — да нет, теперь уже просто побежал — к столику дежурной медсестры. Она мирно дремала перед телевизором с отключенным звуком, и когда ее разбудили, долго не могла взять в толк, что случилось и почему переполох.

— Это который? — переспросила она, щурясь на яркий свет настольной лампы. — Из двести пятой? А как фамилия? Так он же… выписали же его.

— Выписали? — глупо повторил Саша. — Как выписали? Он ведь… ему нельзя…

— Да что вы так волнуетесь? Если выписали, значит, все хорошо, — медсестра ласково улыбнулась. — У нас пациенты сами не уходят. Только с разрешения врача. Вы присядьте, я сейчас уточню.

Саша послушно сел на предложенный стул. Не потому, что хотел дождаться ответа врача, а просто ноги отказались его держать. Врач не скажет им ничего нового. А назавтра здесь уже никто не вспомнит бывшего пациента, неприветливого пожилого таксиста с ножевым ранением и без медицинской страховки.