Горе мне, горе! (джен)

И я плыл в вязком безвременье по волнам судьбы, поначалу не понимая где я и кто я.

- Эй, несчастный насмешник! Эй, Саэрос! Твоя девушка Ненаиль ушла к другому!

- Да, неудачник, тебе только над человеческим детенышем и измываться! Паскуда и тварь! Вчера даже ужин нам не смог подстрелить, позорище!

- Да его мать родная терпеть не может. Выгоняет его с порога, говорит, отец твой, что на войне сгинул, и то более похож был на эльфа и воина, чем ты. Сгнил бы, говорит, в утробе моей, не ведали бы очи мои позора, не смотрели бы на неумеху, на позорника!

- А еще бегает, бегает постоянно к нашему любимому Королю Тинголу, наушничает ему. Выискался умный! Да, братья, видно не чета ему мы, дворцовая стража! Ему знать, королей подавай!

О нет, нет! Это же тот самый эльф, который издевался надо мной в юности и которого я напугал! Как же ему мерзко и гадко на душе и не хочется идти домой, к ненавидящей его матери-травнице, а товарищи глумятся и издеваются над ним. Я вижу теперь его глазами и ощущаю его душой. О, как мне хочется вновь оказаться перед лицом моих судей или там, в Бретиле, подвешенным на дереве и истекающим кровью!

И вот я оказываюсь внутри, в его теле, отныне я — Саэрос, соглядатай короля Тингола, дворцовый стражник, тайный член Совета. Я люблю водить дружбу с бардом Даэроном и Даэрон отравляет мне душу ядом ненависти к людям, ненависти, которую он сам испытывает, но лишь к одному из людей, Берену, сыну Барахира, что похитил любовь дочери короля, Лютиэн прекрасной, которую Даэрон любил больше жизни. Я вижу как возвращается с охоты ненавистный мне Турин — сын великого героя людей Хурина, которого все уважают и славят из-за его героя-отца, а моего отца, простого эльфа-лучника никто не помнит, кроме матери и меня. "Этим любимцам короля, его человеческим игрушкам всё сходит с рук, даже презрение к нашим обычаям," — вспоминаю я горькие слова своего друга и наставника Даэрона, и ненависть к этому отвратительному выкормышу человеческой самки наполняет меня. Его смертные мать и отец любили его, я же не ведал ни любви отца, умершего за нашего славного короля, ни любви матери, которая ненавидит меня. И тут я обращаю внимание на то, что одежда Турина немного забрызгана грязью и порвана. Я собираюсь с силами, из глубины души моей вздымаю жалкие остатки моей ненависти, горечи и обиды на собственную злосчастную судьбу и громко, на всю залу произношу:

— Если люди в Хитлуме такие дикие и необузданные, то каковы же тамошние женщины? Неужто они бегают по лесам как самки оленей, укрытые лишь волосами?

Я знаю, что нанёс нестерпимое оскорбление Третьему роду Эдайн, и оно не останется без последствий, но громкий смех стражи бальзамом проливается на мою истерзанную душу. Сегодня, сейчас они смеются не надо мной, а над ним, этим проклятым смертным червём! Однако недолго успеваю я порадоваться этому, ибо вижу искаженное яростью лицо Турина, который мечет в меня кувшин с вином, и тот летит мне прямо в голову. Больше я ничего не чувствую, ибо теряю сознание.

— Поганый сын, неумеха, несчастный, кому ты нужен кроме своей матери...

— Надо было задушить тебя еще тогда, когда ты побил сына соседа ни за что...

— Надо было просто не кормить тебя и отвести в лес...

Чьи-то нелюбящие безжалостные руки касаются меня. Я — Саэрос, не хочу жить и сопротивляюсь этим рукам, даже когда они силой, зажимая мне нос, вливают горькое зелье в глотку и я кашляю...

— Кашляй, Морготово отродье, кашляй. Давай-давай. Главное, глотай. Ох, если бы не законы Короля нашего и не моя совесть, не видать бы тебе никогда света солнца.

Это моя мать, я узнаю её злобное ворчание, она не любит меня, себялюбивая и жестокая, годами погруженная лишь в собственное горе. Она только готовит травяные настои и отвары для стражи, а в свободное от этого время сидит недвижимо и смотрит куда-то вдаль. Она даже перестала убираться в нашем доме, и мне пришлось это делать за неё. Но я выживу, и я смиряюсь с этой мыслью. Отныне моя душа пылает от сдерживаемого желания мести. Да, мести! Я хочу отомстить этому человечьему отродью. Но он сильнее меня и мне нужен план.

Проходит два месяца и я уже вполне здоров, но еще морочу стражников и говорю капитану, что болен, скрывая это от матери. Я по прежнему ухожу засветло и прихожу заполночь, так что она ничего не подозревает. Читать мысли она не умеет, только Мелиан это может, а предчувствия судьбы, обычные у эльфов, не посещают её с пропажи отца.

Я хожу за Турином по пятам, словно тень, используя всё, чему учили меня мой капитан и Даэрон. Никто не способен сравниться с эльфом в искусстве прятать следы и ступать бесшумно, и человеческий детеныш мне здесь не соперник. Верный лук мой всегда наготове, но что-то мешает мне пустить стрелу ему в спину. Всё же я не орк, не тварь Моргота, не Балрог, огненный демон, коего боятся эльфы и люди, и не дракон, перед которым не бегут лишь немногие гномы. Мне, серому эльфу, не пристало убивать в спину безоружного врага. И поэтому я дожидаюсь момента, когда Турин берет с собой на охоту меч и лук. Отлично. Теперь никто не сможет сказать, что я убил его не в честном бою. Собственная судьба после убийства меня уже не волнует. Пусть их, казнят, но скорее всего меня изгонят и я наконец избавлю себя от созерцания их лиц. Сейчас мне мешает уйти лишь забота о матери, но мать ненавидит меня и ей будет стократ лучше без меня, это я знаю точно.

Турин идёт по тропе передо мною, я же скольжу над ним по деревьям, перепрыгивая с ветки на ветку, словно юркая белка. Стоит сильный ветер, и вызываемый им шум скрывает мои прыжки от чуткого слуха юноши-человека. Если бы не ветер, мне было бы непросто угнаться за ним и не обнаружить себя, так как Турин слишком спешит. Ему сказали, что в южной части этого прилеска видели оленя. Сказали, потому что я обмолвился в прошлый раз, когда капитан Стражи, Маблунг заглядывал к матери с визитом. Теперь он в моих руках! Ожидание пьянит меня. Наконец, Турин останавливается, возле просвета между деревьями, наблюдая за поляной, на которой расположился небольшой пруд. Там он и утонет с кинжалом в груди.

Внезапно я спрыгиваю с дерева и наношу быстрый удар, целясь отродью человека в незащищенную шею. Но мой кинжал застревает в перевязи, на которой Турин носит колчан. Турин отталкивает меня и достаёт из-за пояса меч. Поганая судьба! У меня ведь всего лишь кинжал и лук. Но я не унываю, зная, что быстрее его, как любой эльф. Я прыгаю и уворачиваюсь от ударов, нанося свои собственные, но теперь мне ясно — я переоценил свои силы. Мои удары бьют мимо цели, ведь я еще не совсем оправился от болезни. Мне хочется сказать Турину: "Хватит!" и прекратить поединок и я знаю, он не убьёт меня в таком случае, но насмеётся и опозорит. Его злобное лицо ясно говорит, что пощады ждать не приходится. Внезапно он делает тычок мечом. Я, привыкший уже к его ударам наотмашь, не успеваю парировать и его меч пронзает мне плечо... Боль, какая же боль... Я вижу безумные глаза Турина и меня охватывает страх. Я бросаю кинжал и позорно бегу с места схватки. Я слышу тяжелое дыхание за спиной и его громкий насмешливый голос:

— Ну, куда же ты, куда ты, Саэрос, такой остроумный в зале Стражи, такой трусливый и дикий здесь?

— Видно эльфы-насмешники еще хуже Хитлумских женщин, о которых ты молол чушь, достославный Саэрос, ибо если женщина и пройдёт, закрытая волосами — это не позор для неё, а вот бежать с места поединка, не прекратив его, — великий позор для эльфа!

— Эй, Саэрос! Когда я догоню тебя, я израню тебя, а потом надену на тебя волчий ошейник! Чтобы ты думал своей дурной головой, прежде чем подстерегать других и пытаться убить их! В этом ошейнике я приведу тебя, покрытого ранами в дом к твоей матушке! Пусть полюбуется на своего сыночка!

Страх и стыд гонит меня всё дальше и дальше, я не замечаю как оказываюсь возле небольшого ущелья, внутри которого ревёт горная речка. Мы далеко от южного прилеска, углубились скорее на юго-восток, поближе к плоскогорью, но тут мысли мои путаются, так как моя нога спотыкается о камень и я лечу вниз, вниз... как больно!.. шея... кажется она треснула... о нет!.. плеск... как мне холодно!.. река несёт меня куда-то... меня затягивает вниз... нечем дышать!.. в легкие хлынула вода... прощайте, солнце и лес, прощай, белый свет, Даэрон, прощай, прощай и ты, светлый Тингол, и Королева... Мелиан... спасите!.. нет...

Меня всего колотило от ужаса увиденного. Я переживал крики и стоны юноши-эльфа, отвергнутого сверстниками и матерью и одинокого, лишенного друзей, находящего утешение лишь в насмешках над тем, кто слабее его. О зверь, дикий зверь, имя коему Турин, почему ты не был милосерден к эльфу, почему ты не узнал о нём всё?! Над чем я смеялся тогда, безумный?! Ведь Саэрос словами своими лишь предрек судьбу моей сестры, ибо она родилась в Хитлуме и однажды бежала как бешеная лань, укрытая лишь волосами! О, насмешка Валар над нами, жалкими существами, не ведающими судеб! Если бы только я мог это знать! Но я был слеп, слеп как крот, а теперь меня всего трясло от увиденного. Бедный, бедный эльфийский юноша! Может быть, только мягкосердечная Мелиан пожалела тебя и капитан Маблунг, имя которому долг, а также Даэрон, твой наставник.

Я страшился того, что вскоре увижу, но заставлял себя смотреть. Смотри, говорил я себе, смотри, ныне сам проклятый и отверженный Турин, пока еще из рода Хурина, испей же до конца чашу яда, что уготована тебе судьбой...

— Белег! Белег, вот я, Элу Тингол, посылаю тебя найти и привести на мои королевские очи, беглого приемного сына моего, Турина!

— Да, мой король! Я слушаюсь и доставлю Турина к тебе на суд твой!

И я чувствовал боль и отчаяние наставника и друга моего Белега Куталиона, которому надо было выследить меня. О горе, горе мне, ибо я помнил к чему привело Белега его путешествие. Нет, умоляю, нет, я не хочу смотреть, не хочу видеть! Но Палантир, на который наложили заклятье, не ведал жалости...

И вот я — Белег, я нашёл лагерь орков, которые захватили друга моего, Турина, и убил их. Друг мой в бессознательном состоянии, еле дышит и привязан к дереву, о как же я хочу освободить его. Ведь я люблю его как брата, как соратника. Я достаю свой Гуртанг и... он соскальзывает, ранит Турина... Турин просыпается. Нет, нет, Турин, погоди! Я сам отдам тебе свой меч, постой, не нападай на меня, ты что, не видишь — это же я, Белег, друг твой, Белег, брат твой... как холодно, как страшно!.. что это?.. мой Гуртанг торчит из моей груди, я склоняюсь и падаю под дерево... надо мной шатёр из благословенных даров Варды⁽¹⁾ Как красиво... как глупо, умереть здесь, под такими красивыми звездами, рядом с другом. Турин плачет надо мною, не плачь, глупый, я здесь, ну и что, что глаза мои закрыты, я слышу тебя, я тебя прощаю...

Нет! Я мысленно кричу от невыразимой муки! Нет, я Турин, я человек! Помилуйте, сжальтесь! Видеть своего друга медленно падающим на лесной узорный ковёр травы и затихающим навеки — это ужасно, но быть им? Чувствовать всё это изнутри и знать что ты, только ты — виновен? Это хуже любой пытки Моргота, хуже смерти! Избавьте меня, светлые Валар, сжалься, всемогущий Отец Всего! Я не хочу переживать это!

Но магия Палантира не даёт моим мольбам прорваться. Я — один, я заперт. Моя душа корчится в агонии и не хочет, чтобы еще одно видение пришло, так что я инстинктивно закрываю глаза. Я плотно-плотно захлопываю веки, чтобы не увидеть...

...но всё тщетно. Внезапно тело мое съеживается и я чувствую себя как-то странно, необычно. Я не в теле человека или эльфа, или даже обычного гнома... Что же это за существо и какую беду я принёс ему?

— Пошевеливайся давай, сынок, наберем хвороста на зиму, — говорит мне тонкий, почти писклявый голосок и я вижу седую длинную бороду своего отца.

И я — Хим, сын Мима из рода Крошечных гномов. Мы — почти вымерший народ, ибо эльфы пришли в наши леса и выгнали нас из наших убежищ. Мы сопротивлялись, но для них были словно насекомые и они отгоняли нас, лишая вкусной еды и родных домов. Мы ушли в опустелые земли, стали болеть и умирать вдали от родных лесов и лугов. Нас осталось мало и никому нет дела до нас. Да мы знаем от эльфов, что где-то за западными морями живут блаженные Валар и мир наш сотворил Великий Отец Эру. Но Великому Отцу нет дела до нас, крошечных творений, а Валар оставили эти земли на попечение эльфов и людей, наших врагов.

Я поднимаюсь, чтобы собрать хворост и слышу треск кустарника впереди. Кто-то идет, какой-то отряд и мы с отцом не успеваем скрыться, они нас увидели и гонятся за нами. Внезапно стрела, пущенная одним из отряда, пронзает мою грудь. Мне больно, так больно, как не было в детстве, когда я заболел простудой и моя мать Хирла лечила меня. Хирлу десять лет назад поймали злые разбойники-люди и долго издевались над нею, покрывая её маленькое тело ранами и гоняя как зайца по кустам, пока один разбойник не достал нож и не пронзил ей сердце. А потом они выпотрошили её, приговаривая, что сердце и печень Крошечного гнома — ценнейшее лекарство от хвори. Я и отец плакали, но мы не могли выйти и напасть на них, их было много, а мы были одни и вынуждены были наблюдать за её гибелью. Мне запомнился один высокий воин, который прекратил это и заставил разбойников похоронить мать мою, Хирлу, вернее то, что от неё осталось. Он явно был знатного рода и разбойники беспрекословно слушались его. А теперь я увидел его, ибо он вожак этого отряда. Жаль, не его рука пустила эту стрелу... Глупая мысль... но если уж умирать, так хоть пусть тебя сразит достойный... как... холодно... стало...

О нет, нет, нет! Я помню, как был вождём разбойников после бегства из Дориата, и с каким трудом мне удалось отучить их нападать на беззащитных. Я помню Хирлу, но я принял её тогда за дикого зверя, меня лишь ужаснула кровавая жестокость, с какой они издевались над ней, когда я подошёл, она была уже растерзана. Я наказал того разбойника. Увы, после мне довелось встретиться с этой семьей вновь , и мой сотоварищ пустил стрелу, думая, что мы в опасности, и убил сына Мима! О, лучше умереть, чем переживать это. Валар, пресветлые Валар свидетели, я обещал не роптать, но я не вынесу! Не вынесу этого! О, постойте, остановите Арду в её неспешном движении в Эа, остановите солнце и луну, и звезды! Я не хочу думать и чувствовать, я — презренный преступник, виновник гибели этих гномов! О, смерть! Ты была моим спасением, как жаль, что Дар этот не приходит к людям своевременно и мы живём, мучимые друг другом на потеху злым тварям! О, доколе... доколе... но мои глаза снова открылись, погружая меня во что-то неизведанное...

Я вижу и слышу шум, вокруг меня мертвые тела воинов. Дым, дым от горящего города Нарготронда, который был разрушен по вине совета, поданного великим воином Турином из рода Хурина, скрывшим себя под именем Мормегила, Черного Меча. И я — женщина, меня зовут Финдуилас, дочь короля Нарготронда Ородрета и невеста воина Гвиндора, друга Турина. Оба они мертвы, убиты орками Моргота. Я окружена моими служанками и крепко, до крови, сжимаю кинжал в своей руке, чтобы не достаться живой ордам орков, которые скоро придут сюда. Но тщетно, вот они врываются в небольшую залу, и один из них кидает скрученную веревку, которая оплетает мои руки и притягивает меня к нему. Я чувствую страшную вонь и почти лишаюсь чувств, когда двое орков, взвалив меня на плечи, тащат меня за собой, говоря что-то на проклятом своём черном наречии. Я вижу Турина, любимого моего, который не любит меня, но считает меня другом, а он застыл у ворот Нарготронда и очи его пристально смотрят в глаза огромного крылатого змея пред ним. Я кричу из последних сил:

— Турин, спаси меня! Не оставь меня оркам! Помоги!

Он не слышит и я повторяю снова и снова свой крик, но глаза Турина погружены в глаза великого дракона Моргота и он глух к моим просьбам. И пока орки не уносят меня вместе с другими женщинами на муки и гибель, я продолжаю громко кричать в тщетной надежде. Я лишаюсь чувств.

Я просыпаюсь на закате дня, то ли того же самого, то ли другого — я не ведаю. Просыпаюсь даже не от того, что меня кидают на землю, словно куль с мешком, а от шума реки и от гула каких-то голосов. Из пролеска с другой стороны реки показываются какие-то существа и стреляют, они стреляют в орков! Орочьи лучники высоко вскидывают свои черные луки и пытаются отвечать градом стрел, пока меня и остальных женщин привязывают к деревьям, что растут возле реки. Скоро, уже скоро меня освободят! Да, мое королевство уничтожено, родные и друзья убиты, столица разрушена, но я буду жить! И я вновь встречу Турина, свою любовь. Но вот я вижу как орки выстраиваются в ряд перед деревьями и первые из них бросают свои копья и я всё понимаю. Копья, длинные орочьи копья вонзаются в грудь привязанным, обреченным на гибель женщинам. Что ж, не видеть мне более света солнца, я слегка поворачиваюсь налево, туда, где на траве сидят ждущие своей судьбы связанные женщины и с ужасом смотрят на зверское убийство. Я шепчу в их сторону:

— Скажите Мормегилу⁽²⁾, что Финдуилас лежит здесь.

Но вот подходит моя очередь. Я напрягаю и выпрямляю спину и улыбаюсь, глядя прямо в лицо своему палачу, который видимо немного опешил от этого. Смотри, тварь Моргота, как умеет умирать эльфийская принцесса, дочь Ородрета из рода Финарфина. Мой бессмертный предок, Финарфин однажды придёт к вам с эльфийским войском из-за западного Моря, когда истает в прах проклятие Нолдор и тогда всех вас ждёт гибель! Я вижу, как орк умелой рукой кидает копьё, и оно пронзает меня насквозь, попадая в грудь. Я хриплю и задыхаюсь, легкие заполняются кровью. Прощай, Турин, смертный воин, прощай навсегда, моя любовь. Ведь и в вечности за гробом не увижу я тебя, ибо участь людей и эльфов различна, мы остаемся в Валиноре, в залах Валы Мандоса⁽³⁾, а вы уходите куда-то, куда — никто из эльфов не знает... прощай... навсегда...

О горе мне! Горе мне, несчастному! Сколько еще смертей я должен увидеть, сколько, сколько? Как мне избыть эту ревущую боль внутри, раздирающую мою душу в клочья, омрачающую мой разум. О, Феанор, искусный создатель Сильмарилей и Палантиров, твой Палантир — это чудовищное изобретение, он дает смертному то, что тот не в состоянии вынести! Ибо он не только показывает прошлое, но и заставляет заново пережить его! Я догадываюсь, что даже другие твои творения не могут такого, ибо слышал я о Палантирах, и никакие из них не могли делать этого.

Но я бессилен и способен лишь наблюдать далее за тем, что происходит. И череда моих жертв проходит далее.

Я вижу всех, кого убили разбойники, и я не смог вовремя спасти их.

Я вижу смерть короля Ородрета и Гвиндора.

Я переживаю смерть каждого из эльфов, эльфиек и эльфийских детей Нарготронда, великого королевства Нолдоров, я вижу их замученных, распятых мечами, пронзенных копьями, изнасилованных, поруганных, съедаемых живьём отродьями Моргота, орками и оборотнями.

И последним ощущаю я великую предсмертную боль Брандира, человека, который погиб от того, что открыл мне истину.

И я погружаюсь в великую неизбывную скорбь и голоса убитых по моей вине звучат в моей голове как погребальный колокол. Я не ощущаю как оказываюсь в Тронной Зале, не вижу взглядов судей моих — людских вождей, Элу Тингола и Мелиан. Откуда-то издалека доносится до меня едва слышный голос Короля, обращенный к жене:

— Не слишком ли это для смертного? Я боюсь, что наказание превысило преступление, ибо никто не может выдержать такое и не сойти с ума.

И чистый, но холодный голос Мелиан ответил:

— Не волнуйся, о муж мой, Турин не сошёл с ума, но просто застыл от неизбывного горя. Он придёт в себя. Не находилось еще в Арде преступника, к душе которого должно было быть поднесено зеркало, дабы понял он свои великие преступления, и только страшный дар Феанора эльфам и людям может помочь. Ибо обычные убийцы, насильники и воры не заслуживают такого дара. Лишь раскаявшийся преступник достоин такой милости.

Милости? Я хочу возмутиться, возразить, но безучастное безразличие снова охватывает меня своими железными тисками, и я молчаливо жду своей участи. Лишь лицо моё залито слезами, они капают на моё тряпьё и кольчугу, а глаза почти ничего не видят, ибо их застилает белая пелена. Я слышу голоса Диора и Хальдуна, в ушах моих они сливаются воедино:

— Ныне мы изгоняем презренного преступника из Третьего Дома Эдайн и лишаем его наследства. Сказано, повелено и не может быть отменено.

Еще не отзвучало эхо этих слов в Тронном Зале Менегрота, как мои стражники схватили меня и сорвали с меня кольчугу, после чего бросили ее к подножию третьего серебряного кресла, кресла моего рода. Откуда-то вынырнули два гнома с огромными каменными молотами и стали изо всех сил бить эту кольчугу, а она постепенно поддавалась, становилась бесформенным куском железа с вкраплениями мифрила.

Потом мои стражники подвели меня, бесчувственного и безмолвного, к другой части зала и обнажили мне грудь. Огромный эльф свирепого вида стоял с клеймом наготове и, окунув его в пламень небольшой жаровни, прислонил его к моей груди, чуть пониже шеи. Раздался шипящий треск и в воздухе запахло паленой плотью, но я не издал ни звука. Мне было настолько плохо, что телесная боль уже не значила ничего. Думаю, в ту минуту, начни они резать меня на куски, я спокойно смотрел бы, как отлетают в сторону мои ноги и руки и тянутся кровавыми нитями потроха из вспоротого живота.

Потом меня подвели к трону. Диор Элухиль и Хальдун из рода Халет исчезли куда-то и кресла их пустовали. Видимо, они ушли по делам. Да и зала почти опустела, официальная церемония суда была окончена. Король Элу Тингол посмотрел на меня и спросил:

— О, Турин Безродный, осознаешь ли ты меру своего наказания и понимаешь ли еще речь эльфов и людей? Ответь мне!

Я уже настолько пришёл в себя, что охотно ответствовал тихим печальным голосом:

— Да, о великий король Дориата, презренный Турин Безродный слышит твои слова и понимает твою речь.

Тогда Турин обратился к Мелиан и дал её знак, видимо разрешающий ей говорить. И голос Королевы, одетой в Свет, прозвучал непривычно мягко и ласково:

— О Турин, лишенный рода, некогда ты поймешь значение того, что произошло здесь. Однако я не буду просить тебя простить меня за то, что подвергла душу твою этому испытанию, вместо этого я спрошу тебя о другом. Скажи, о, Турин, можешь ли ты простить самого себя?

И при этих словах все совершенные преступления воскресли перед моими глазами и я пошатнулся. Я пал бы ничком, если бы стражники позади не удержали моё тело. Медленно-медленно я поднял глаза навстречу невыносимо светящейся и мерцающей, словно тончайшая паутина, фигуре и проговорил твердым, громким голосом:

— Никогда! Слышите? Этого не произойдёт никогда! Горе мне, ибо я стал причиной печали матери моей Морвен! Горе мне, ибо я запятнал Дориат гнусным преступлением, затравив насмерть советника твоего, о, король, несчастного Саэроса! Горе мне, ибо бежав от правосудия короля как последняя собака, я стал вожаком разбойников и не сразу удалось мне отучить их совершать злодеяния, но они убивали, а я вынужден был смотреть и бездействовать, чтобы выжить в глуши! Горе мне, ибо я был невольной причиной смерти Хима, сына Мима и Хирлы, Крошечного гнома. Горе мне, ибо я убил друга своего Белега черным мечом Гуртангом, на котором лежит проклятие и падший Майя живёт в нём! Горе мне, ибо я поверил гордыне своей и стал невольной причиной гибели короля Нарготронда Ородрета и воина Гвиндора, друга моего, коего я освободил из плена у орков Моргота, Врага мира. Горе мне, ибо на мне невольная и невинная кровь эльфов, которые были замучены насмерть орками и исчадиями Моргота при взятии столицы Нарготронда! Горе мне, ибо невинная кровь на мне, кровь Брандира, человека, сказавшего мне правду! Горе мне, ибо сестра моя Ниэнор стала женой мне под именем Ниниэль и я не ведал о том! Горе мне, за то, что я живу и поганю презренными ногами своими светлый лик Арды, а мои убийственные руки смеют держать в руках пищу и воду, подаваемые мне Создателем! Горе мне, горе!

И с этими словами я вырвался из рук стражей и побежал в сторону выхода, не разбирая дороги, слыша за своей спиной громовой голос Тингола:

— Не причиняйте ему зла! Он — изгнан навеки и сам это знает.

Но вскоре я уже не слышал этих слов и не видел ничего вокруг себя, а бежал и бежал не разбирая дороги, бежал прочь как безумный затравленный зверь и скоро оставил Менегрот позади, скрывшись в восточной части Дориата, в лесу. Тут силы оставили меня и я упал, потеряв сознание.

1) Варда(Элберет) — одна из Королев Валар, создательница звёзд из космической материи. Дары Варды — это звёзды

Вернуться к тексту

2) Мормегил, буквально "Черный Меч" — это имя, которое Турин принял после убийства Белега, друга своего

Вернуться к тексту

3) Мандос — один из Валар в Валиноре, владыка царства мертвых. В его царство попадают эльфы после смерти

Вернуться к тексту