Методика Защиты (гет)

— Афина не возвращалась?

— А ты её выпустила полетать? Не возвращалась старушка.

Когда сову подарили Росауре перед первым курсом, чтобы она могла поддерживать связь с семьей из школы, отец настаивал, чтобы её по римскому обычаю назвали Минервой, поскольку сова в античной мифологии считается символом богини мудрости. Однако, оказавшись в школе, Росаура с удивлением узнала, что именно так зовут их строгую преподавательницу Трансфигурации, сложнейшей науки о тонком искусстве превращений. Отец вообще много смеялся над тем, что среди волшебников, оказывается, бытовала традиция нарекать детей старинными латинскими именами, которые встретишь разве что в учебниках истории, и особенно гордился тем, какое имя сам некогда выбрал дочери.

Росаура на это как-то сказала: «С тебя бы, пап, сталось меня Галадриэлью назвать!»

А отец невозмутимо ответил: «Если б я в тот раз проспорил Рональду, непременно бы назвал». С Толкином отец преподавал в одном колледже и водил тесное знакомство вплоть до смерти легендарного Профессора.

Сову же в конечном счёте пришлось переименовать на греческий манер.

Росаура пожевала губы и зачем-то сказала:

— Мне надо написать одному… человеку.

Было ощущение, что если она скажет вслух, то сложнее будет пойти на попятную. В конце концов, это мучило её уже несколько часов, но она до сих пор ни на что не решилась. Казалось, время отступило от их маленькой уютной гостиной, оставило их в блаженном спокойствии. Но совесть жгла, и десяток чашек земляничного чая не мог её затушить.

Отец, не отрываясь от древнего манускрипта по защитным чарам, к которому приник с небывалым восторгом, пробормотал:

— Такая формулировка позволяет предположить, что моя дочь встречается с вампиром.

Росаура покраснела и подняла на отца взгляд, в котором неизвестно, было больше ярости или смущения; отец кратко взглянул на неё поверх очков, вскинул руки и рассмеялся:

— Ладно-ладно, с лепреконом.

— Мы не встречаемся, — прошипела Росаура, совсем не зная, куда себя деть. И зачем она вообще об этом заговорила, тем более с отцом!

А тот, знай себе, посмеивался.

— Да я не против, милая, хоть с минотавром. Я не против, если кто бы то ни был не будет доводить тебя до слёз.

Он улыбался, но в голосе его послышалась грозная решимость. А у Росауры как раз защипало в глазах.

— Да я сама себя… Нет, пап, правда. Ничего такого. Мы просто сходили в Тейт, потом поужинали, он меня проводил, — так она каждый раз убеждала себя, что умолчание некоторых фактов — вовсе не ложь, и перед отцом ей нет причин краснеть, зато он спокойнее, и ей легче. — Он был совершенный джентльмен. А я повела себя как…

— Как юная девушка, которая может себе позволить не разбираться в своих чувствах?

— Нет! Я разбираюсь…

— Какая картина ему понравилась?

Это был тайный код.

— «Конец света», — Росаура чуть улыбнулась.

Отец склонил голову будто в задумчивости.

— Понятно. Вполне понятно. Знаешь, мне кажется, такой человек...

— Да, тут и говорить нечего, мы и так поняли, что нам не по пути, — быстро проговорила Росаура. — Но я обидела его.

— Дорогая, и не пересчитать, с кем только я не посещал Тейт, да что там, даже Лувр, но это ни в коей мере…

— Я знаю, ни к чему не обязывает. Я не об этом. Я наломала дров.

Отец поглядел на неё с сочувствием, и это ничуть не унизило её. Её унижало воспоминание:

— Я перед ним виновата.

— Сожалею! Так или иначе, мы все друг перед другом виноваты.

— Я этого не понимаю, — нахмурилась Росаура.

— Я и не прошу, чтобы ты сию секунду же поняла. Это Достоевский, ему-то уже спешить некуда. Но если даже тебе не по пути с этим человеком, даже если у тебя были основания для того, чтобы повести себя резко или грубо, даже если он виноват больше — все равно попроси прощения. Твоя сторона улицы должна оставаться чистой, помнишь? Это, конечно, та ещё древняя магия…

Отец покачал головой и вернулся к манускрипту.

— Батюшки… Если бы я был физиком, я бы дал какой-нибудь дельный комментарий, как там вы преобразуете энергию, материю и прочее. Но мне, сама понимаешь, интереснее философия. Вот мы изобрели атомную бомбу, воспользоваться ею может любой, у кого окажется доступ к нужным рычагам. А у вас всё-таки, чтобы применять поистине могущественную магию, нужно располагать соответствующими силами… хм, не побоюсь этого слова… души.

В Росауре живо откликнулось желание вступить с отцом в долгую беседу, однако она давно уже поднялась и беспокойно ходила от окна гостиной к окну кухни, выглядывая в сумерках тень совы.

— Беда в том, папа, что тёмные маги тоже бывают очень могущественными. Как это соответствует твоей теории о силах души?

— А ты понимаешь силы души как исключительно светлые?

— Недаром же мы называем плохих людей бездушными.

— Полагаю, тут уместно поднять вопрос воли. Воля может быть слабой или сильной и направлена к свету или к тьме. В конце концов, важен выбор, который делает каждый человек. Тем более — человек, развивший в себе железную волю.

— То есть, думаешь, могущество волшебника — это в первую очередь дело его характера?

— Я бы отказался от понятия «характера», дорогая. Характер — это к нам пришло из театра, характер присущ персонажам, типам, а не живым людям. Оставим это литературоведению.

Росаура вконец запуталась и ещё больше злилась, что при всём желании не может подсесть к отцу, погрузиться с головой в беседу, которая, безусловно, очень важна и ценна, тем более, накануне долгой разлуки. Но с каждым шагом тревога снедала её. Чувство вины, отзвук злых слов, которые сорвались с её губ (как, думала она, как я могу быть так ласкова с отцом и так безжалостна с кем-то другим?), беспокойство и непрожитый страх… доводили её до полнейшего бездействия.

Отец наблюдал её метания с лукавой усмешкой.

— Ну позвони ему, я не знаю…

Росаура вскинулась, и отец посмеялся над её испепеляющим взглядом.

— Ах, конечно, у вас же там девятнадцатый век.

Отец намеренно упрощал и посмеивался над в общем-то немаловажным обстоятельством, которое сильно заструдняло их совместную жизнь под одной крышей уже более двадцати лет.

Известно, что сложные механизмы плохо взаимодействуют с волшебством — и самими волшебниками, ведь каждый волшебник — сосуд магии. Чем больше в волшебнике силы, тем хуже на него реагируют технические устройства, если их предварительно не заколдовать: так, даже магглорождённые после семи лет Хогвартса сталкиваются со сложностями в быту, если пытаются обойтись без магии, пусть даже воспользоваться обыкновенной зажигалкой или завести автомобиль. Не говоря уже об огнестрельном оружии, которое в руках волшебника оказывается лишь тяжёленькой железкой, которой сподручно разве по голове ударить. Чистокровные, конечно, пустили миф, будто стрелять из пистолета — ниже магического достоинства, но на самом деле, их попросту жёг стыд всякий раз, когда изобретения этих «простаков», магглов, на самом деле-то весьма полезные, а в нынешний век — и попросту поражающие воображение, отказывались работать в их присутствии. Поэтому всякое маггловское изобретение следует изначально заколдовать, чтобы пользоваться им без конфузов и опасений. За разумной эксплуатацией маггловских технологий надзирает особый Сектор борьбы с незаконным использованием изобретений магглов (ведь часто бывает и так, что волшебники желают как-то «усовершенствовать» достижения маггловской науки, и появляются икающие тостеры, летающие пылесосы и говорящие калькуляторы).

Худшее сочетание — это магия и электричество. Электроприборы непредсказуемо реагируют не только на попытки ими воспользоваться, но и на само присутствие волшебника поблизости, особенно если его эмоциональное состояние нестабильно (что всегда грозит спонтанным выбросом магии), поэтому каждому колдуну, по-хорошему, следует ограждать себя специальными чарами в местах, где он рискует соприкоснуться с большим количеством кабелей, телевизоров, телефонов, пылесосов и электрочайников. И едва ли стоит садиться в трамвай или самолёт, тем более в дурном расположении духа. Колдовать рядом с работающим электроприбором или даже на местности, где проведено электричество, крайне опасно и строжайше запрещено. В прошлые века не возникало столь серьёзных проблем, как в последние десятилетия научно-технического прогресса: в газетах то и дело появлялись тревожные статьи учёных о том, что, вероятно, в будущем тысячелетии волшебникам придётся покинуть большие города и селиться где-то на окраинах, куда не протянутся провода. Волшебники и так ограждают свои дома и общественные строения, целые территории антимаггловскими чарами — в таких местах не работает никакая маггловская техника, но сама жизнь в городе с искрящей электрофикацией становится для рядовых волшебников, особенно для детей, которые ещё не вполне контролируют свою силу, довольно рискованной. Выбежишь в пылу ссоры прогуляться — и с ближайшей высоковольтной вышки тебе в голову прилетит ободряющий разряд. Разыграешься с друзьями во дворе, расхохочешься до упаду — у соседки телевизор взорвётся.

Союз с ведьмой обрёк мистера Вэйла на суровый аскетизм. Первым делом, пришлось отказаться от телевизора, пылесоса, стиральной машинки и тостера. Телефон пришлось оставить и заколдовать, чтобы он не реагировал на двух волшебниц в доме, но он всё равно то и дело сбоил. Пользовались в доме только свечами (отец не видел волшебного света, который горел в люстре), и лишь в кабинете отца, куда маленькую Росауру лишний раз не допускали, сохранилась настольная лампа. Отказ от автомобиля и частых поездок на электропоездах, впрочем, заложил в их семье традицию пеших прогулок, которые мистер Вэйл любил всей душой. А когда пришлось наложить на дом магглоотталкивающие чары помощней, мистер Вэйл порой тратил полчаса, чтобы отыскать вход, и плита зажигалась далеко не с первого раза. Но мистер Вэйл не унывал. Он любил называть свой новый быт «возвращением к корням» и шутил, что Толкин неспроста создал вселенную уровня средневекового развития, ведь жизнь с волшебницей Эдит буквально опрокинула его в такие реалии.

— Телеграмму тоже не пошлёшь? — ухмылялся отец.

— Разве что совой. Но Афина…

— Вот оно, волшебное всесилие, — добродушно смеялся отец, — простые смертные давно уже перешли на телефон, а вы до сих пор маетесь, бедняги! Впрочем, в определённом смысле это ограждает частную жизнь от посягательств.

— Папа, если сове сказать имя человека, она его хоть на Северном полюсе отыщет.

— Тем более неудобно. Ну что ты, уймись, сейчас вечер пятницы, там хоть сотню сов выпусти, человек от святого не отречётся.

Впервые усмешка отца вывела Росауру из себя.

— Я не могу ждать! А вдруг он…

— Пошёл с коллегами в паб?

— Мы тоже ходили в паб!

Она вся вспыхнула до корней волос, но голос сорвался, и хоть негодование кипело в груди, горло сжалось… Неизвестно, что отразилось на её лице, однако отец нахмурился, подался к ней в волнении, Росаура осознала, что едва не проболталась, но в эту секунду раздался громкий стук по стеклу.

— Афина!

Росаура еле сдержалась, чтобы не прижать золотистую амбарную сову к груди, да та, недаром наречённая в честь богини, сохраняла достоинство и элегантно уселась на спинку кресла.

— Да, отдохни, сейчас снова полетишь, — сказала Росаура сове, и, взмахнув палочкой, приманила себе пергамент и чернила. Упоённо откупорила чернильницу, схватилась за перо и… замерла. В голове — ни единой мысли, только кровь шумит. Хоть отец с небывалым вниманием вернулся к манускрипту, Росаура пожалела, что не ушла к себе. Там бы она хоть смогла продолжить ходить взад-вперёд по комнате, чтобы набрести хоть на какую-то дельную мысль.

Изнутри просилось что-то невразумительное, но искреннее, и Росаура решила, что уж пусть так, зато честно, и потянулась к перу, но опрокинула чернильницу.

— Ой-ёй! — ахнул отец, но убрать книги со стола не успел. А пузырёк был новый, полный. Чертыхнувшись, Росаура принялась колдовать, но рука так дрожала, что вместо чернил палочка всосала чай. С третьего раза что-то получилось, но вот с книгой вышла неприятность: вместе с чернилами со страницы пропала половина текста. — Ой-ёй! — ужаснулся отец, правда, несколько притворно.

— Мне же эти книги возвращать… — прошептала Росаура.

— Знаешь, они выглядят так, будто их никто не открывал лет триста, — миролюбиво сказал отец. — Нет, случись это с летописью Беды Достопочтенного, я б тебе голову оторвал, конечно… Это программная книга?

— В каком смысле?

— Ученики должны прочитать её для занятий? Благодаря ей они сдадут экзамен?

— Н-не знаю...

— Она внесена в учебный план?

— Зависит от меня. Внесу я её или нет.

Отец прищурился.

— Кажется, кто-то совсем запутался. У тебя готов учебный план?

— Приблизительно... — под взглядом отца Росауре стало не по себе. Только не говорите, что она упустила что-то очень важное!.. С вызовом она сказала: — Я же имею представление, какую тему на каком курсе проходят, я помню...

— Милая, — сказал отец с предельной мягкостью, которая не оставляла шансов на спасение, — учебный план предполагает, что ты расписываешь на весь год все темы, которые должны быть освоены — и которые будут вынесены на экзамен. И это не всё. Ты расписываешь темы по датам. Вот наступил понедельник, у тебя один урок в пятом классе. Ты смотришь в план и видишь, какую тему ты должна им дать.

— На каждый день?.. По датам?..

— И на каждый день отдельный план урока для каждого класса, где поминутно расписано, что вы делаете, какие упражнения отрабатываете, какая теория даётся, какое задание на дом... Неужели тебя не предупредили?

Росаура перевела пустой взгляд на стену. Видеть слишком снисходительную улыбку отца было невозможно.

— Директор сказал мне, что я должна сдать учебный план по каждому курсу в первые дне недели учебного года. И да, он упоминал что-то про календарно-тематическое планирование, — с ожесточением по слогам прошипела Росаура. — Но я...

— Но ты думала, что учитель просто заходит в класс, открывает учебник и ведёт урок, как в голову взбредёт, — подсказал отец. Росаура взвыла.

— У меня семь курсов, папа! Это семь разных программ! И ещё в два, в три раза больше вариантов расписания с датами! И расписания у меня пока нет!

— Поэтому срок сдачи планов и стоит в первые две недели. Не переживай, главное подготовить план на год, а потом под даты подгонишь за вечерок-другой...

Росаура понимала, что отец говорит очень важные вещи, но паника захлёстывала её и доводила до бешенства.

— Но подробный план урока?.. Как можно заранее знать, что ты будешь делать на уроке? Что значит "поминутно расписано"? Это же бред собачий!

— Чтобы урок прошёл эффективно, ты должна готовить его заранее. Образование — это стройная и очень жёсткая система получения и накопления знаний, их отработка. На каждом уроке ты должна повторять уже изученное, поверх давать новый материал, закреплять его, усложнять... У каждого урока должна быть цель: "Я хочу, чтобы за этот час ученики научились гладить кота так, чтобы он не откусил им пальцы". На этом уроке вы научились гладить кота, а на следующем переходите к тиграм. Условно.

— Но зачем поминутно...

— Затем, что будет опрометчиво с твоей стороны допустить, чтобы одно упражнение ученики выполняли пол-урока. Или только домашнее задание разбирали двадцать минут. Ты должна понимать, сколько времени нужно, чтобы разжевать им теорию, но так, чтобы они не заснули. Контролировать время критически важно. У тебя есть часы?

— У меня есть верёвка и мыло.

— М-да, вот именно поэтому я и работаю в университете, — торжественно изрек отец.

— У вас нет учебных планов? — воскликнула Росаура.

— У нас их не проверяют, — важно улыбнулся отец и легонько тронул Росауру за плечо. — Ну, не убивайся так, дорогая. Ты новичок, наверняка старший коллега поделится с тобой своими разработками... В качестве исключения. Скажи, что тебя взяли на работу за неделю до начала учебного года — это ведь правда!

— Папа... Я веду эту дисциплину одна. Мой предшественник после одного года оказался на больничной койке, и теперь я, кажется, понимаю, почему.

— Одна?.. — теперь до отца начал доходить кошмар ситуации. — Позволь, но какая же это нагрузка?..

— Примерно тридцать уроков в неделю. У каждой группы по два занятия, у шестого и седьмого курса — по три. А что? Это очень много?

Отец торжественно снял очки, оставил чашку и сложил руки на коленях.

— Девочка моя... — вздохнул он. — Мужайся.

Отец добродушно посмеялся, а Росаура вцепилась в волосы. Ей завтра уезжать... Ни черта не готово... Дамблдор ведь прекрасно видел, что она понятия не имеет, во что вызывается, но дожидался, пока она сама попросит о помощи. И что стоило ей задать ему хотя бы пару вопросов? Растерянность? Самоуверенность? Глупость? Как только выживают учителя? Ведь по каждой дисциплине всего один преподаватель в штате. Но, конечно, у таких мастодонтов, как у Макгонагалл или Слизнорта, у которых стаж сто сорок лет, наверняка все программы составлены безупречно, и они с закрытыми глазами любой урок могут провести. Но когда-то ведь и они начинали. И им тоже приходилось продумывать все с нуля... Или же у них были достойные предшественники, которые оставили им чётко налаженную систему, методику, которую только доводи до совершенства. Но в случае Защиты от тёмных искусств, сколько Росаура себя помнила, всегда царил разброд и шатание. Ни один преподаватель не задержался на должности дольше года, и поговаривали, что место проклято. Однако Росауре достаточно было только заглянуть на преподавательскую кухню, как стало ясно: от такого сам сбежишь. Как они ещё целый год выдерживали!..

— Ну-ну, — отец и мягко тронул её руку, — ты отвлеклась.

Росаура чувствовала себя невероятно разбитой. Точно, она ведь ещё преступно нагрубила человеку, который её защитил и после повёл себя джентльменом. Наверное, это должно мучить её совесть больше, чем неготовность к учебному году. Хоть с этим в её власти разделаться одним письмом. Дрожащей рукой она взяла липкое перо, растерянно оглянулась…

Отец молча протягивал ей ручку и свой блокнот.

Росаура отошла на кухню и прижалась лбом к стеклу. С той стороны к нему приникли сумерки августовской ночи.

«Прости».

Над этим кратким словом она стояла ещё четверть часа, вместо того, чтобы кусать перо, щёлкая ручкой. В голове звучали тихие, горькие слова, за которыми скрывалась настойчивость человека, который не надеялся на завтрашний день:

«Завтра, может, от меня и мизинца не останется, чтоб в спичечный коробок положить».

У Росауры сжалось сердце, и, сама себя не помня, она приписала:

«P.S. Надеюсь, ты жив, потому что у нас дома кончились спички».

Афина была умная птица — присела на подоконник сразу, как Росаура внутренне согласилась, что на этом всё. Записка вышла коротенькой, и Афина приоткрыла клюв — не привязывать же такой клочок к лапке. В том, вероятно, был и коварный умысел — стоило Росауре поднести руку к клюву, как Афина ловко клюнула хозяйку за палец.

— Эй!

Афина глядела на Росауру с лукавой укоризной: «Заигралась ты, подруга, ой заигралась!»

Росаура передразнила круглый совиный взгляд и сказала тихо, но строго:

— Отыщи Руфуса Скримджера хоть на Северном полюсе. И пусть прочитает, даже если там у него… сакральные пятничные возлияния.

Если бы совы могли фыркать, Афина бы фыркнула — так издала уханье, в котором было и снисхождение к глупым переживаниям хозяйки, и обещание добыть с адресата если не ответ, то хоть бы клок волос.

Взлетая, Афина мягко провела крылом по щеке Росауры. Как-то вышло, что сова дарила ей ту материнскую ласку, которую от настоящей матери Росаура давно не принимала с такой благодарностью.

Собственно, об этом отец и завёл речь за ужином.

— Маме ты уже сказала насчёт работы?

— Нет.

— Не скажешь — она обидится.

— Она и так обидится.

— Едва ли. Оскорбится — да. Но всё равно скрывать как-то некрасиво.

Вот что у отца получалось лучше всего — так это загонять её в угол простым, как табурет, аргументом. «Некрасиво» — и всё тут. Никуда не денешься.

— А она красиво себя повела, когда…

— А ты не с неё спрашивай, дорогая, а с себя, — прервал отец, и хоть улыбка не покидала его лица, в голосе послышалась строгость.

Росаура закусила губу и вонзила вилку в пережаренную котлету. Аппетита не было второй день подряд, а теперь даже вид, как отец уплетает за обе щёки, не спасал.

— Я ей напишу, — промямлила Росаура. — Завтра.

— Завтра ты уже собиралась отчалить, нет разве?

— Ну, из Хогвартса напишу, какая разница.

— Только в том, что там над тобой не будет этого вредного старика, который взывает к твоей совести.

— Совесть и так вопит как банши, но сил от этого что-то сделать не появляется, — искренне призналась Росаура.

— Ну, смотри, уже одно дело сделано, — отец кивнул в сторону окна, из которого пару часов назад выпорхнула Афина, — начало положено, сейчас в самый раз через себя переступить. Хотя, конечно… ты на год уезжаешь, — покачал он головой. — Хорошо бы мать-то навестить.

— Она нас навестить не хочет? — вскинулась Росаура. — Хорошо ей там, в Болонье, спагетти кушать!

— Не сомневаюсь, что хорошо, — негромко сказал отец. — И разве это не самое главное?

Росаура хотела сказать, что самое главное — это что мать устыдилась своего семнадцатилетнего брака с магглом и сбежала прочь из Британии, как только её подружки перестали звать её на вечера, а на самих вечерах стали обсуждать, что «предатели крови», то есть волшебники, вступившие в связь, а то и в брак с магглами, ещё хуже магглорождённых, и как свиней желательно резать и тех, и других.

Но Росаура видела, как отцу самому тяжело — и понимала, что обидит его, если продолжит спорить.

— Я не могу в два счета перенестись к маме и обратно, — сказала Росаура. — Это слишком больше расстояние, и будет, папа, наглядно «одна нога здесь, другая там». Для путешествий за пределы страны нужен портал, но это штука дорогущая, да и бронировать надо за три месяца.

— Эх, всё же не могу отделаться от чувства мрачного удовлетворения, когда слышу, что даже волшебникам не всё под силу.

— А насчёт каминной сети долго договариваться, это ведь международный уровень, надо было заранее… Нет, я просто ей напишу.

Отец молча кивнул, и по взгляду его Росаура поняла, что он будет сидеть в гостиной до тех пор, пока она не напишет матери письма. Уйти в спальню ей не позволяла пресловутая совесть.

Росаура подумала, что взялась за отцовскую ручку вместо пера уже из принципа.

«Дорогая мама,

Как ты поживаешь? У нас очень жаркий август. Шиповник до сих пор не отцвёл. Приятно каждый раз идти по просёлочной дорожке, когда вокруг столько цветов. Я сделала запасы для зелий на плохую погоду. Думаю, они мне пригодятся, потому что по работе я переезжаю на север. Меня назначили преподавателем в Хогвартс. Мистер Крауч самолично одобрил мою кандидатуру. Альбус Дамблдор очень был рад меня видеть, когда мы встретились на собеседовании, он был очень любезен. Не знаешь ли, у кого-нибудь из твоих подруг поступают дети в этом году? Жду встречи с профессором Слизнортом. Обязательно передам от тебя сердечный привет. Он часто о тебе вспоминал.

С любовью,

Росаура»

Эти отрывистые, натянутые предложения, присыпанные показной доброжелательностью, дались большим трудом.

— А ты сможешь отправить это ей по маггловской почте? — спросила Росаура отца.

Тот уже задрёмывал в кресле, но вмиг проснулся, весьма удивившись.

— По почте? Да это будет пару недель идти.

— Я не хочу отправлять Афину так далеко. Ей будет тяжело, тем более это может быть… опасно.

И Афина может пригодиться ей здесь и сейчас.

Может быть, Росаура и лукавила, но лишь отчасти — она впервые задумалась о том, что волшебники, покинувшие Британию, в нынешней ситуации оказались в крайне уязвимом положении. А если кто-то захочет выследить таких «беглецов»?..

— Конечно, отправлю, — согласился отец.

— Думаю, это будет небольшая посылка.

— Замечательно!

— А сам ей напишешь? — вдруг спросила Росаура. Мать принципиально презирала телефонную связь.

Отец на секунду замер, улыбка вышла грустной.

— Ты же знаешь, я пишу ей почаще твоего.

— Вот только она не отвечает.

— Я этого не говорил.

В тоне отца уже не было строгости, даже обиды — только грусть. Росауре стало стыдно. Она приписала к письму:

«P.S. Отсылаю немного трав для сон-зелий. Не знаю, растёт ли в Италии чертополох».

Что-то пробормотав, она вышла в сад, чтобы нарвать тех самых трав. Конечно, никаких запасов для зелий на плохую погоду она не делала.

В Зельевареньи Росаура была хороша — впрочем, профессор Слизнорт из раза в раз подстёгивал её честолюбие как раз тем, что сравнивал с матерью и её выдающимися успехами. Гораздо большее удовольствие Росаура получала от непосредственного колдовства, а зелья испытывали её терпение. Однако дома Росаура оценила, насколько важны приобретённые знания — если отец не мог видеть всей красоты заклятий, и с магией его взаимодействие складывалось крайне причудливо, к тому же, непредсказуемо, то зелья он воспринимал и уже давно лечился микстурами, которые Росаура изготавливала по несколько изменённым для его организма, не отмеченного присутствием магии, рецептам — как раньше это делала мать.

И Росаура упрекнула себя за то, что не проверила целостность запасов на грядущую осень. Отец ведь тоже покинет этот маленький домик, укрытый плющом, переберётся на свою профессорскую квартиру в Оксфорде. Что ж, она всегда сможет переслать ему необходимое с Афиной. Сова, несмотря на то, что была совсем небольшой, отличалась выносливостью.

Оказалось, что в саду она уже сорвала весь чертополох. За ним пришлось выйти за ограду — вдоль дороги всегда хватало, пусть не того особого сорта, который Росаура рассаживала у себя под окном.

Тут в воздухе мелькнула тень.

— Афина!

Сова спланировала Росауре на плечо, возмущённо ухая: надо же, хозяйка вздумала гулять одна-одинёшенька ночью! Росаура покачала головой на этот справедливый укор:

— Всё, уже ухожу. Тебя дожидалась!

Только выслушав оправдание, Афина нагнула голову, чтобы позволить Росауре взять записку…

У Росауры оледенели пальцы. Она сразу определила, что листок другой, гораздо больше того клочка, на котором она писала, и сердце заколотилось…

— Глупое.

Позади затрещали кусты. Росаура, взвизгнув, выставила палочку и выкрикнула всё то же проверенное оглушающее заклятие. В ответ ей крикнули:

— Пригнись!

Её красный луч, отражённый в мгновение ока, пронёсся у неё над головой — она едва успела пригнуться.

— Ты цела?!

В ослепительной вспышке она уже узнала его — это был Скримджер, он кинулся поднимать её с земли.

— Сразу ставь защиту, напасть всегда успеешь… Тем более, на тебя могут напасть раньше, чем ты заметишь, — на духу произнёс он, а её будто ошпарило прикосновение его крепких рук.

Его лицо, вновь такое близкое, казалось почти незнакомым, изрезанное тревогой и… страхом?..

— Всё в порядке, — выдохнула Росаура и выпрямилась.

Скримджер, оступившись, тоже разогнулся и совсем неловко отпустил её локоть, но тут он заметил в её дрожащей руке письмо.

— Ты же это ещё не прочла, — сказал он чуть дрогнувшим голосом.

Росаура, разумеется, тут же сделала в точности наоборот, предусмотрительно отбежав в сторону — а Скримджер, вопреки своему грозному виду, рванул за ней, как мальчишка, и читать пришлось почти что на бегу:

«Великоуважаемая мадемуазель,

Ваши волосы как шёлк, ваша кожа как бархатная обивка любимого кресла моей тётушки. Вы восхитительны, вы внушаете трепет в мои поджилки. Вы гневаетесь напрасно — я сражён, а всё из-за ваших глаз, о дивные пруды с толщей голубой воды. Нежнейшая, простите! Не обрекайте рыцаря на горестные муки! Терзания, приносимые вашей надменностью, жесточе тысячи вражьих стрел. Наконечники этих стрел сделаны из собачьих клыков, они с зазубринами, чтобы невозможно было вытащить из раны, не вырвав кусок мяса. Вот так, о немилосердная, твой рыцарь, опутанный путами чувств, скорее отрежет себе руку, чем ногу. Не брезгуйте несчастным, он плохо дружен с головой, ведь в мыслях — ваши сны, а во снах — вы, но отчего-то с плавниками вместо ног. Так окончи мои муки одним лишь взмахом своего магического жезла!

Смиренно припадает к стопам своей Изольды,

Р.-львиное-С.»⁽¹⁾

Росаура заметила, что у неё сам собой открылся рот, только когда из него вырывался дикий хохот. Впрочем, она уже почти задыхалась от бега, потому что всё это время Скримджер пытался отобрать у неё письмо.

— Отдай.

— Не-ет!..

— Сожгу.

— Это шедевр, это же трубадуры, папа будет в восторге!

— Да это Лонгботтом по пьяни накалякал, кто ж знал, что твоя сова такая шустрая…

— Не обижай мою сову!

Росаура резко остановилась, разгневанная за Афину, и обернулась в тот момент, когда Скримджер остановился ровно за дюйм до столкновения.

— Твоя сова, — прошипел он, — готова была взять вместо ответа мой глаз.

— А может, — Росаура покосилась на неровные строки, — «скорее руку, чем ногу»?..

И она вновь сложилась от истерического смеха.

— Он что-то наколдовал, — покачал Скримджер головой, с опаской наблюдая приступ, — запечатал в письмо веселящих чар…

— Да не будь ты занудой! — Росаура сама где-то краешком сознания встревожилась, с чего это её так затрясло. — А Фрэнк просто чудо!

— Поверь, он знает.

— Ну, а ты? — она сама удивилась, её ли это голос сорвался так бойко, и когда поняла по его растерянному взгляду, что так оно и есть, вымолвила совсем тихо: — Я о том, что… А ты меня простил?..

Скримджер замер и спустя пару секунд молчания растерянным жестом провёл по волосам.

— Простил? Да я не обижался. На что?

— Я назвала тебя мясником. Я…

— А, это. Так что же с того? — он вмиг сделался очень серьёзен. Росаура даже оробела перед таким цинизмом. Но заговорила решительно:

— Это неправда. Я нарочно это сказала, назло, потому что не знала, как ещё тебе возразить. Ты, знаешь, стоял предо мной такой грозный, непримиримый, и я почувствовала себя полным ничтожеством, вот и придумала, как ужалить побольней, — Росаура чуть вздохнула: мать так часто отчитывала её за неожиданные колкости.

Скримджер мрачно усмехнулся.

— Что ж, неплохая тактика, когда тебя загнали в угол.

— Ну, а что мне остаётся, — Росаура переняла его усмешку. — Боец из меня никудышный — вот только и знаю, что из углов выбираться. Так вот, — сказала она серьёзнее, — на самом деле я не думаю так про тебя, ни про кого из вас! Вы выполняете свой долг, и…

— И тебе очень важно знать, какими методами мы действуем.

Росаура осеклась. И кем она была в его глазах, подумать-то: избалованной девчоночкой, белоручкой и ханжой, которая ещё носик свой морщить вздумала… Как он только её терпел! Однако Скримджер глядел на неё отнюдь не в презрении. Когда он заговорил, в его голосе была лишь постылая горечь:

— Всякое случается, даже невзначай. Служба у меня такая, понимаешь. Скажешь, преследую людей нехороших. В глазах общественности-то они подонки, конечно, но, скажу тебе, даже у подонков есть матери. И в их глазах это ты враг, а не отбитый сынок, которого «система душит». А последние годы совсем паршиво бывает, когда подонки эти — твои бывшие однокашники. И если много об этом думать, можно по потолку начать бегать, а толку? Иногда стоит поменьше размышлять, а просто делать то, что должно. Мы признательности давно не требуем. Последнее время нас вообще больше боятся, чем уважают, уж спасибо Краучу.

Росаура прикрыла глаза. Конечно, разрешение мракоборцам использовать темнейшие проклятия, которые несли противнику мгновенную смерть, взорвало общественность и, вопреки ожиданиям Крауча, лишило мракоборцев причитающихся симпатий и даже уважения. С тех пор методы официальных властей охотно сравнивали с методами преступников, что позволяло беспринципным полемистам ставить знак равенства между террористами и силовиками; это сбивало с толку и без того дезориентированные массы, и Росаура своим давнишним выпадом показала, что и сама она, со всей претензией на интеллигентность и исключительность, такая же легко внушаемая и пугливая овца, которую только припугни кнутом да помани лакомством — пойдет на поводу у сильного как миленькая... Ей до ужаса было стыдно за себя и чертовски горько за всех мракоборцев в лице Скримджера, потому что она впервые задумалась, каково в ответ на каждодневные жертвы и риски получать не благодарность и уважение, а опасливые взгляды, презрение и оскорбления.

— Легавый, чистильщик, мясник… — говорил Скримджер в мертвенном равнодушии, — да хоть горшком назови, а мы и так в печи жаримся.

— Руфус, прости меня.

Скримджер поднял на неё долгий, странный, почти пугающий взгляд, а в Росауре всё задрожало и куда-то рухнуло.

— И припомнить не могу, когда у меня последний раз прощения просили, — произнёс он негромко, будто сам удивлённый этим признанием, и всё глядел на неё, словно впервые задался вопросом, а кто она на самом деле есть. И под его взглядом она не могла шевельнуться, казалось, дунь ветер — и упадёт в высокую чёрную траву. А вот он шагнул к ней.

— Я испугалась… — голос ей совсем изменил, но надо было сказать сейчас, обязательно сказать, успеть сказать, пока он не подступил ещё хоть на шаг, — испугалась, что ты… что с тобой… что мы больше не увидимся, и я вечно перед тобой останусь виноватой, понимаешь?

— Понимаю.

И Росаура ощутила, как дрожит его рука, когда он взял её за подбородок. Или это она вся так дрожала, что передалось и ему?

— Ну, всё, всё, — прошептал он.

«Всё» оказалось темнотой, когда под веки хлынула августовская ночь; «всё» оказалось огнём, который жил на его губах.

— Слушай, Руфус… Ты… да ты пьян!

Его уличил стойкий запах огневиски и слишком мягкие, расслабленные прикосновения горячих рук, но едва ли это его устыдило.

— Допустим. И тем не менее… — он лишь усмехнулся и провёл рукой вдоль её спины.

— Погоди! Я уезжа…

— Уже было, а вот этого нет, — проговорил он, убирая волосы с её шеи.

— Н-но… да послушай! — дышать стало совсем тяжело. — Люди, чтобы решить, быть ли им вместе, узнают друг друга. Для этого им надо встречаться, проводить время…

Она осеклась. Он смотрел на неё несколько озадаченно и немного скептически, чуть усмехаясь её… наивности?.. О чём она заговорила с человеком, которого видит третий раз в жизни и едва ли увидит снова? «Быть ли вместе», вот так сразу? Стоило погулять один день, потом глупо рассориться, помучиться чувством вины, осознать что-то несомненно важное и примириться, увенчав примирение тем, что для неё значило слишком много и потому казалось чересчур поспешным, а для него же… Как знать, вообще-то было в порядке вещей, и никакого особого значения он этому не придавал. Просто брал то, в чём она, расчувствовавшись, не могла ему отказать, и, конечно, рассчитывал на большее — как и вчера. Очевидно, этим для него и исчерпывалось это их несуразное приключение, нет разве? А она, наивная девочка, уже построила воздушный замок — вот он над ней и посмеивается, и наклоняется ближе, привычный доводить дело до конца.

Росаура отступила на шаг и рассмеялась погромче, чтобы хоть свести всё к шутке:

— …А я завтра уеду, и ничего не выйдет, если только ты не продолжишь мне слать такие поэмы!

— Могу… и не такие… — ухмыльнулся он, не отступая.

— Я серьёзно! — она смеялась, но руку выставила перед собой. Он замер.

— А ты вообще девушка серьёзная, я погляжу, — наконец, он чуть отстранился. — Я могу назвать, с какого ты факультета.

В Хогвартсе детей при поступлении распределяют по четырем факультетам, за каждым из которых веками закреплены определенные стереотипы касательно черт характера, и все уважающие себя волшебники считают своим долгом до глубокой старости маркировать новых знакомых их факультетской принадлежностью. За шутками кроется изрядная доля истины: все же факультет определяет круг общения ребенка на важнейшие в становлении личности семь лет, что сильно сказывается не сколько на его академических успехах, но и на взглядах, мировоззрении, помогает установить нужные связи; принадлежность к тому или иному факультету сильно влияет на дальнейшую карьеру и положение в обществе, взрослые волшебники узнают человека «своего круга» по оконченному им факультету. Росаура задумалась, откуда мог произойти такой экспонат, как Руфус Скримджер, да и сама она любила пускать пыль в глаза, когда речь заходила о том, какого цвета был ее школьный галстучек.

— Не с Когтеврана! — ухмыльнулась она.

— Конечно, не с Когтеврана! — его категоричность была даже оскорбительна: за когтевранцами закрепилось звание самых умных, эрудированных и широко мыслящих студентов. — Будь ты с Когтеврана, ты б давно уже придумала нестандартное, но очень действенное решение всех затруднений, и мы бы уже не тратили впустую время, но пока ты своими доводами, нестерпимо разумными, просто загнала и себя, и меня в угол. Впрочем, не стоит паниковать. Если на этот раз ты не будешь жалить меня да побольнее, поверь, мы извлечем из нашего положения определенную пользу… — прищурив глаза, что сверкнули хищно, он вновь ступил к ней.

— Стой! Мне не нравится, что ты называешь разговоры временем впустую.

— Ах, да, я выгляжу несерьёзно.

Он усмехался. Криво, горько. Как-то отчаянно. Ему, конечно, было досадно, что она ему не давалась, и будто вопрошал, да что ж ей нужно, не брачные же обеты!.. Он всё ещё был так близко, что его дыхание касалось её обнажённой шеи, и Росаура, приглаживая ворот платья, не знала, что и сказать, но понимала, что если ничего не скажет сейчас, то едва ли вскоре сможет вообще вымолвить хоть слово.

— Я уеду, и вроде это в порядке вещей, если ты тут, ну… если ты ещё с кем-то сойдёшься, но… — Росаура совсем смешалась, но всё же окончила: — Боюсь, если при этом между нами что-то… произойдет… сейчас… то потом мне станет больно.

Скримджер поглядел на неё пристально. Из вгляда испарилась задорная хмельная поволока. Досада ушла. Появилась задумчивость; он даже будто бы был слегка пристыжен. Он вздохнул, прощаясь с таким понятным желанием просто отвлечься от всего того, отчего чёрная мантия с запылённым подолом и серебряными погонами была ему к лицу, утомлённому и не по его воле ожесточенному. Лёгкий ветер шептал о том, что ночь будет долгой и можно никуда не спешить. Руфус Скримджер перевёл свой мерцающий взгляд на далёкую полосу лилового мрака, что лежала между полем и небом. Помолчал, точно прислушавшись, как поздняя августовская ночь обещает покой.

Для кого угодно, кроме него.

Он заговорил негромко:

— Давай уж начистоту: я ничего обещать не могу. Но не в плане того, о чём ты переживаешь. Я, сама видишь, человек замкнутый, и это всё… Нет, вот Фрэнк, положим, вообще третий год женат, жена его, Алиса, сама из наших, и что, цветут и пахнут, сыну годик недавно исполнился, но… Я лично думаю, неправильно оно как-то. Некрасиво выходит, когда твоё доброе здравие становится для кого-то чем-то… существенным. Лишняя боль — такой боли никому не пожелаешь. Я не тот человек, который строит планы. Признаться, я давно уже отучился планировать жизнь дальше, чем на пару часов вперёд. А ты девушка серьезная и что называется порядочная, и так-то ты права, я согласен, это всё совершенно ни к чему. Не могу я позволить себе такой роскоши, что-то кому-то обещать. Потому что служба у меня напряжённая, а не потому что вокруг меня вейлы сотнями вьются…

Росаура, у которой уже горло сдавило, вдруг усмехнулась, лишь бы только не провалиться в омут страха, который уже начал было затягивать её пару часов назад. Было почти невозможно представить, чтобы нынешние мракоборцы потеряли голову хоть от сотни вейл, этих неземной красоты волшебных созданий, влекущих мужчин к иллюзорному наслаждению и реальной погибели, слишком уж заматерели в наши дни стражи порядка.

— Ну чего ты всё посмеиваешься?

— Вспомнила, что в школе меня называли «Вейлочкой», — Росаура притворно закатила глаза, — уж не знаю, с чего бы…

— Да уж. С чего бы!..

Она в недоумении оглянулась на него. Кажется, это была его первая попытка сделать ей комплимент, и Росаура не стала бы её засчитывать, но тут она поняла, что вопреки всему уже сказанному, решённому, условленному, не может отвести взгляда от его чудных львиных глаз. Она поймала себя на мысли, что он смотрит на неё так, будто пытается запомнить. Странное чувство, печаль ли или томление, вмиг затопило Росауру. И, не помня себя, она сама чуть подалась к нему навстречу…

Над ними ухнула Афина. Росаура вздрогнула, отпрянула и в глухой ночи залилась краской под суровым взглядом совы, только сейчас осознав, что всё это время они стояли на поле как на ладони.

— Меня же папа там хватится! — пролепетала Росаура.

— Ах, папа, — Скримджер то ли фыркнул, то ли усмехнулся, но подобрался: — Конечно, час-то какой.

Он достал чудесные часы: стоило крышке с лёгким щелчком открыться, как над циферблатом, который больше напоминал розу ветров, воспарили тончайшие нити созвездий, а по центру сферы в крохотных песочных часах текла золотистая пыль.

— Изумительно! — прошептала Росаура и спохватилась, когда Скримджер косо взглянул на неё, а крышка часов тут же захлопнулась. Видно, часы совсем не терпели праздного любопытства, и Росауре стало неловко. — Магия просто изумительная, — попыталась она объясниться. — Это наградные?

Что она успела понять за долю секунды его испытующего взгляда, так это что часы были ему очень дороги. Он почувствовал ту почтительность, которую она вложила в свой вопрос. И в то же время нашёл повод для кривой усмешки.

— В определенном смысле. Награда от деда в честь того, что я сумел дожить до совершеннолетия.

Росаура подавила в себе тревожное чувство и попыталась свести всё к светской беседе:

— О, мама долго разъясняла папе, к чему эта традиция у волшебников дарить на совершеннолетие часы. Папа-то хотел подарить мне собрание сочинений Достоевского в оригинале. Правда, с точки зрения папы, совершеннолетней я стала в восемнадцать, а не в семнадцать, как у нас принято, и тогда ему ничто не помешало осуществить свой коварный план.

Не казалось, чтобы Скримджер особо впечатлился. Быть может, он в жизни не слышал о каком-то там Достоевском. Даже переспрашивать не стал. Вместо того он в задумчивости взвесил в руке свои часы и сказал:

— Этой штуке чёрт знает сколько лет. Дед говорил, их ещё до объединения с Англией зачаровали, веке в шестнадцатом. Очередной один повод для пресловутой национальной гордости горцев, высосанный из пальца, но тем не менее.

Это было необычно: волшебников и так на всю Британию насчитывается от силы пять-шесть тысяч, живут они изолированно, их детство проходит в родном доме, отрочество — в школе, а взрослая жизнь привязана к месту службы, большинство которых, так уж сложилось, расположены в Лондоне. Волшебники могли за долю секунды перешагнуть из Англии в Шотландию, из Уэльса в Ирландию, и чтобы кто-то гордился своей малой родиной и особенно это подчёркивал, было редкостью. Но Росауру ещё больше занимала семейная реликвия в руке Руфуса Скримджера — было в этом что-то таинственное и очень личное. И он поделился этим с ней.

— А это было непросто? — решилась Росаура копнуть глубже.

— Не промотать их за три столетия? Сам поражаюсь.

— Нет, дожить до совершеннолетия.

Скримджер вскинул голову. Его взгляд был непроницаем.

— Все же попроще, чем сейчас дожить до завтрашнего утра.

Он всё ещё чуть усмехался, но она поняла, что больше он ничего ей не откроет. По крайней мере, пока.

— Ну, ты вроде неплохо справляешься, — Росаура оторвала от часов заворожённый взгляд и ступила пару нетвердых шагов к родной калитке. — Куда ты теперь? Домой или в гущу схватки?

— Вэнс сегодня дежурит, — Скримджер отпустил цепочку часов, и они сами скользнули ему за ворот мантии. — Да, надо бы отоспаться, у меня завтра смена, а там посмотрим, гуща или жижа, мы народ неприхотливый, уж что расхлёбывать придётся.

Росаура прыснула, и они чуть помолчали, пока она всё отступала обратно к дому, а Скримджер, уже на расстоянии пары шагов, шёл за ней.

— Тебе тоже не мешало бы выспаться, — сказал он с неожиданной серьёзностью, — ведь ты завтра уезжаешь в Хогвартс.

— Да, — Росаура невольно улыбнулась.

Мысль о Хогвартсе сама собой расставила всё на свои места. И в этом раскладе, не выраженном словами, ничего ничему не мешало — быть может потому, что с мыслью о Хогвартсе отступил страх, что лихорадил со вчерашнего дня. Росаура посмотрела на Скримджера, который ничего не говорил, но уходить не спешил.

Ждал, что она решит.

И, в конце концов, отчего она обязана прощаться, рубить все швартовые? Что им мешает… просто продолжить знакомство? Хотя бы потому, что Росаура верила: всякая встреча происходит не зря.

— Можешь писать на имя профессора Защиты от тёмных искусств. И Афина теперь тебя знает, так что…

— Она прилетит и выклюет мне глаз. Это я усвоил, спасибо.

— Просто, будь добр, пиши ответ сам. Не всё же Фрэнку за тебя отдуваться.

— В таком случае, — он держался бесстрастным, но что-то в нём точно вспыхнуло, то ли взгляд, то ли голос, на миг — но невообразимо ярко, радостно?.. — вот и тебе завет.

Он протягивал ей какой-то маленький предмет. Росаура не без опаски взяла шероховатую коробочку, пригляделась…

— Руфус…

Она не знала, плакать или смеяться.

— Что не так?

— Это же каминные спички!..

1) Ричард Львиное Сердце — один из наиболее известых королей Англии, прославился тем, что возглавлял Третий Крестовый поход в 1189-1192 гг.

Вернуться к тексту