Танец пепла (гет)

Всем свойственно ошибаться, с одной только разницей, что кому-то это прощается, а у другого на это просто нет никакого права, и, как не раз уже подчёркивал Саруман, именно последнее утверждение относилось к ним. Их цель… На кону стояло слишком многое, и, в отличие от всех других народов, само их существование и пребывание в Средиземье было подчинено и обусловлено лишь предназначением и обязанностями, ниспосланными свыше.

«Не обмануть надежд, цель — превыше всего, воля Великих!», — Саруман очень любил повторять эти нравоучения, и каждый раз черты его и без того острого лика ещё больше заострялись, стирая последние следы каких-либо эмоций. В такие моменты Гендальф внимательно слушал высокопарные слова, но отчего-то не мог без содрогания взирать на главу ордена. Порой доходившая до фанатизма преданность делу белого мага одновременно воодушевляла, подавляла и пугала своей противоречивостью. Как можно было с таким рвением вести разговоры о защите и спасении мира, к обитателям которого тот испытывал самое большее — презрение: ведь в глазах белого истари лишь эльфы заслуживали более снисходительного отношения. Но если раньше это только изредка проскальзывало в случайно оброненных фразах, то в последнее время, казалось, глава ордена и не пытался скрыть свои взгляды, и даже наоборот — всячески подчёркивал и выделял своё отношение к тем или иным расам Арды. И это заставляло невольно задуматься над тем, когда его отношение успело так перемениться, из-за чего, да и вообще — было ли оно хоть когда-либо иным?

И, тем не менее, это Саруману было доверено стать их негласным наставником и предводителем. Все же подозрения даже не были оформлены в слова, и лишь ютились, словно перепуганные тени, где-то на уровне подсознания, инстинктов… Этот путь вёл в никуда, поэтому Гендальф гнал эти мысли прочь и каждый раз укорял себя за столь постыдные сомнения в Белом волшебнике. Возможно, в глубине души он немного завидовал тому, что глава мог так решительно идти вперёд, в то время как он сам то и дело оглядывался, из-за чего и оступался, потому как совершать ошибки недопустимо.

А сейчас… он оступился, на мгновение чуть дольше дозволенного задержал свой взгляд на этой смертной, отвлёкся, потерял бдительность. В его голове всплывало ещё множество эпитетов, подходящих для описания случившегося, но все они казались какими-то корявыми. Проблема в том, что в какой-то момент она просочилась в его мысли и затаилась, чтобы теперь то и дело всплывать и колоть, как иголка, затерявшаяся в складках мантии. Да вот только сегодня её слова не просто кололи — они жалили, глубоко и почти больно, и даже тогда, во мраке сновидений, он не ощущал это так остро.

Сначала Гендальф был просто рад её видеть, ощущать знакомые изгибы тела под ладонями, почти осязаемый аромат и тёплые покалывания магических вибраций на кончиках пальцев. Только этот хрупкий момент встречи и узнавания оказался слишком мимолётным, и уже совсем скоро на смену ему пришла реальность, которая заключалась в том, что Ирине были нужны ответы, которых у него до сих пор не было. Ему хотелось спасти, вразумить, забрать, но он не знал, как, а на меньшее она не была согласна. Гендальф ненавидел чувствовать себя беспомощным, но именно так и можно было описать его состояние в том треклятом саду, и это она делала его таким. Самым мудрым решением было бы просто отступить, развернуться и уйти, оставив её саму вершить свою судьбу, и он был уже очень близок, пока случайно не прорвался к ней в мысли.

Его оттолкнул не вид крови — на своём веку он повидал её предостаточно, но что-то в тех картинах, вспыхивающих перед его мысленным взором, было настолько неправильным, что из лёгких невольно вылетел весь воздух, заставив их обоих жадно глотать ночную прохладу. Грудь горела огнём, но ей было хуже: он видел, слышал, чувствовал этот липкий ужас, который словно неведомое чудовище, поднимал теперь свою уродливую морду из глубин её памяти. Он хотел ей помочь, но то была только её битва. В тот момент и как-то совсем некстати его посетило озарение: Радагаст вновь оказался прав, а обрывки, казалось бы, бессвязных фраз, словно части какой-то гротескной головоломки вставали в вырезанные только для них отверстия. И пускай до полной картины было ещё очень далеко, даже мимолётного взгляда хватило, чтобы понять, что испытывать судьбу дважды — не стоит. Было необходимо, он был обязан забрать её с собой, он хотел…

Как и тогда на поляне маг невольно осекся, прерывая поток разгорячённого сознания, устало откинулся на спинку кресла. В комнате было нестерпимо тихо. Сейчас бы он всё отдал за гул рыночной площади, чтобы разноголосая смесь оглушила, не давая собственным мыслям принять словесные очертания, и унесла сознание куда-нибудь далеко, подальше от этого дворца и бессознательно брошенных тихих фраз.

Это не должно было зайти так далеко. Никогда. Но в какой-то момент гнев с примесью бессилия и почти отвращения взяли верх над мыслями. Как могла она так низко пасть? Наверное, было бы проще, если бы она просто призналась ему в любви к эльфийскому королю. Во всяком случае, она была бы не первой и не последней. Но делить королевское ложе, отдавать своё тело, как последняя портовая девка…

Гендальф зарычал, сорвался с места, в мгновение ока оказавшись у окна, и уже хотел рвануть ставни на себя, когда в ребристом стекле поймал своё отражение. Его глаза были почти чёрными, а заострившиеся черты искажали лихорадочно прыгающие отсветы камина. Он почти языком мог ощущать вкус ярости, осознания поражения и ещё чего-то тёмного, что так настойчиво рвалось наружу, и чему он отказывался дать имя. Иначе это будет его конец. Олорин закрыл глаза, отрезая от себя окружающий мир, холод стекла резанул пылающую кожу, но это было сейчас необходимо. Его дыхание было сбивчивым и надорванным. Тишина.

Она не понимала, что, несмотря на все её оговорки, ещё стремительнее неслась в бездну, сжигая не только тело, но и душу. А это темнее, глубже, и оттуда уже никто не возвращается. Он пытался докричаться до неё, но она была глуха к его мольбам, и, подобно утреннему туману, таяла на глазах, окутанная мороком своих же собственных иллюзий. Поэтому, когда слова иссякли, он дотянулся, рванул на себя, но, оказалось, тоже рухнул во тьму. Ему бы одуматься, но он, безумец, упивался этим падением, потому что на губах был её вкус, и она падала вместе с ним. Как и тогда, на озере, он утопал в ощущениях её и своей собственной магии, сливающихся воедино, но в этот раз было ярче, острее, слаще, потому что она была сильнее; голос же разума надрывался, снова и снова призывая одуматься, остановиться, но Гендальф оставался глух, а вот она, кажется, услышала. Ледяной воздух осеннего сада ворвался в лёгкие, опаляя внутренности. Их разделяло несколько мучительных шагов. «Когда она успела оказаться так далеко?» Взгляд каре-зелёных глаз был почти болезненно осязаемым, но, слава Великим Валар, тень скрывала её лицо. Она вспомнила, и это помогло отрезвить его собственную память. Её никогда не должно было быть здесь, и она принадлежала только самой себе. Он вспомнил и отпустил.

Если бы он последовал за ней сквозь окутанный ночью сад — это было бы ошибкой, но он лишь оступился, отвлёкся… То, что он сделал, было правильно, со всех сторон, с любой точки зрения, со всех ракурсов, и его почти восстановившееся внутреннее спокойствие было тому показателем. Так почему же от одного воспоминания о сегодняшнем разговоре, всего лишь какими-то мгновениями ранее он чуть не задохнулся от ярости, и всё никак не мог избавиться от мерзкого ощущения, что ошибки сегодня он так и не избежал?

Усталый взгляд метнулся за окно и наткнулся на угрюмую стену чёрных и изглоданных ветром деревьев. Возможно, он недооценил влияние древнего леса, или переоценил свои собственные силы, которые из-за отсутствия фокуса бесполезно расплёскивались, словно вино в руках полупьяного трактирщика. В его голове было слишком много сумбурных мыслей, которые уже не просто отвлекали, а становились опасными, особенно принимая во внимание, куда идёт его дальнейший путь. Он не знал, что его ожидало в старой крепости, но даже думая о ней вскользь, где-то в районе затылка начинали звенеть тревожные колокольчики. Нет, ему надо забыть о ней и отпустить, как сказал когда-то на обрыве мудрый орёл, и ведь это ему почти удалось. Тогда почему же сегодня всё чуть не пошло прахом? Что это было? Тактический просчёт? Игра, зашедшая слишком далеко? Чувство вины? Гендальф зацепился за последнюю мысль и несколько раз почти просмаковал её на языке. Неожиданная догадка вызвала на лице мага ироничную ухмылку. В какой-то момент он, сам того не осознавая, возложил на себя ответственность за смертную из другого мира. Да вот только ей это было абсолютно не нужно, а он, старый дурак, готов был поставить на карту так много.

Пусть из другого мира, пусть наделенная способностями, но она была всего лишь смертной. И если век людей Средиземья быстротечен, то её пребывание здесь — это лишь мгновение, невесомый порыв ветра, нечаянно всколыхнувший луговую траву. Время было на исходе. Она знала это, и разве можно было её винить в том, что оставшиеся крохи в песочных часах, она решила провести в тепле, покое и наслаждении? А он винил, и его раздирало от осознания, что она отказалась биться, что сдалась и приняла постыдную роль наложницы, хоть и королевской. Но был и другой голос, тихий, вкрадчивый, проникающий в самое сердце, который шептал, что это ему было для чего жить, за что сражаться до последней капли крови, последнего вздоха… Смирение, слабость ли?

Сердце сдавила грусть. Он ощутил её возросшие силы ещё тогда, когда она порхала между пирующих эльфов с кувшином вина в руках, да и то, с какой лёгкостью она отшвырнула его в саду, было лишь малой толикой сдерживаемой внутри энергии. Но от него не укрылось и то, как изменилась она внешне: кожа стала будто ещё светлее, запястья, утянутые в узкие рукава бархатного платья, казались до боли хрупкими, глаза — ещё более бездонными, затягивающими. Нет, она не выглядела больной, но весь её облик говорил о том, что она всё меньше и меньше принадлежала миру живых. Маг мог лишь дивиться тому, что Трандуил этого ещё не заметил.

Король. Гендальф отвернулся от чернеющего окна. Огонь в камине полыхал теперь в полную мощь, и языки пламени в безумной и одновременно чувственной пляске ласкали чуть потрескивающие поленья, ненасытно, жадно… Сначала он был зол на лихолеского владыку, отчасти виня того в том, что Ирина сделала именно такой выбор, но это быстро прошло. Он прекрасно помнил, как действовала её магия на бессмертных детей Эру, да и не только на них. Гендальф глубоко вздохнул. Здесь было что-то другое, кроме обычного желания. Прошлое Трандуила было покрыто завесой теней и недомолвок, но слова Галадриэль о потерях и разочарования слишком хорошо врезались ему в память. Даже среди эльфов ходили слухи о том, что король был холоден и равнодушен ко всему, и единственное, что ещё хоть как-то согревало его душу — это блеск драгоценностей и забота о лесном королевстве и сыне. В этой душевной пустоте и надломе и скрывалось то, что их объединяло, что влекло друг к другу. Ей никогда не стать королевой Лихолесья, но… Гендальф устало опустился в кресло и на какое-то мгновение закрыл глаза, отгораживаясь от внешнего мира.

Дорогам судьбы свойственно чертить порой самые невероятные узоры на карте мироздания, он был свидетелем этого и не раз. Возможно, по нелепой случайности или же воле провидения, этим двоим было суждено встретиться, именно сейчас и именно здесь. Познать друг друга, испить друг друга до дна, а после превратиться в пепел или же восстать из него. Третьего не дано.

В глазах истари вновь отражались всполохи беспорядочного танца, но он, казалось, уже ничего не замечал. Волшебник сидел прямо, кисти благородных рук покоились на подлокотниках, немигающий взгляд устремлён куда-то вперёд, за пределы этой комнаты, дворца и даже леса. Он отпустил её. Он был вновь спокоен. Во всяком случае, пока…

* * *

Воспоминания нередко играют с нами в прятки, исчезая в омуте памяти, когда очень нужны, и подкидывая совершенно, казалось бы, неуместные обрывки информации и разговоров в самые неподходящие моменты. Так сейчас он был уверен, что когда-то давно кто-то рассказал ему о том, что в возведении стен каменной цитадели лесных эльфов принимали непосредственное участие и гномы Эребора, о чём до сих пор пытались забыть как первые, так и вторые. И хотя имя или образ рассказчика были покрыты туманом лет скитаний, он ни на миг не сомневался в правдивости всплывших воспоминаний. Да и какой смысл было это отвергать, если сами стены были прямым доказательством некогда тесной дружбы между народами. Подавляющая монументальность, которую так любили гномы, удивительным образом сочеталась с изысканностью, лёгкостью и меланхоличной возвышенностью, присущей эльфам. Наполненные мерцающим, пульсирующим светом мраморные колонны, теряющиеся в высоких сводах, таких тёмных, что на какое-то мгновение могло показаться, что именно там таились обрывки ночи, когда за окном царствовало дневное светило.

Они уже миновали высокие створчатые двери и теперь ступали по отполированному до блеска мрамору. Где-то там, позади за окнами, осталось утро, хмурое и туманное, но уже полностью вступившее в свои права, только вот находясь здесь, об этом можно было легко позабыть, утонув в царящем вокруг полумраке. Лёгкие шаги, шелест мантий, дыхание — всё это отдавалось призрачным эхом от невидимых стен и исчезало за гранью светового круга, лишь на мгновения наполняя пространство неясными шёпотами и тут же растворяясь в торжественном безмолвии тронного зала. И посреди этого царства полутеней фигура короля возвышалась ярким всполохом алого шёлка и серебра.

Он невольно замедлил шаг, в то время как сопровождавший его стражник уже опустился на одно колено, в почтении склонившись пред королевским троном. Однако сам владыка обозначил присутствие воина лишь еле заметным движением глаз. Лёгкий взмах руки, и коленопреклонённый эльф бесшумно удалился, словно растворился среди теней. Настала очередь мага, но он, возможно впервые за долгое время, не знал, как начать разговор, потому как не он его инициировал.

Молчаливый стражник явился к нему сегодня сразу после завтрака и с порога оповестил о том, что король таки соблаговолил назначить ему аудиенцию. Эти новости были если уж не совсем радостные, то уж точно ожидаемые. Однако уже следующее сообщение эльфийского воина заставило Гендальфа помимо воли внутренне напрячься: его встреча с королём была не только назначена на сегодняшнее же утро, но и состояться она должна была в тронном зале. И если место проведения аудиенции и было второстепенно, то такая спешка не могла не насторожить, ведь эльфы (хотя не в пример энтам) всегда отличались своей расторопностью, а встреча с правителем земель обычно назначалась заранее. С одной стороны это делалось для того, чтобы гость мог подготовиться мысленно, одновременно с этим осознав важность предстоящего момента; или же наоборот — потянуть время, чтобы проситель занервничал, а то и выдал себя, если его помыслы были не до конца чисты (ведь невидимых наблюдателей во дворцах всегда было достаточно), — иными словами причин для отсрочек имелось множество, и именно поэтому важные аудиенции почти никогда не происходили в тот же день, когда о них сообщалось. Если только, конечно, от гостя-просителя не хотели поскорее избавиться… Пытаясь справиться с неприятным холодком, скользнувшим за шиворот, Гендальф исподлобья взглянул на продолжавшего хранить молчание эльфа. Пауза явно затянулась, но он не спешил нарушать протокол, предоставив владыке возможность начать разговор, когда тот сочтёт это нужным.

Трандуил Ороферион стоял заложив руки за спину на небольшом постаменте в центре зала, его лицо было похоже на непроницаемую маску, лишённую каких-либо эмоций. Холодная беспристрастность, которую так часто доводилось видеть на ликах бессмертных, такая привычная, спокойная, что он почти расслабился, мысленно посмеиваясь на своими минутными опасениями. В этот момент их взгляды встретились — он замер, а смех превратился в зловещий шёпот. Глаза эльфа, неестественно тёмные, не мигая взирали на мага с неприкрытой злобой? Нет, слишком мало. Это была ярость, пылающая, вязкая и затягивающая. Удар сердца, второй, третий, в какой-то момент он помимо воли моргнул — и на этот раз натолкнулся на полупрозрачный, чистейший лёд, который уже эхом разносился по полутёмному тронному залу:

— Митрандир, — глубокий голос Трандуила вернул его в реальность.

Гендальф сделал несколько шагов вперёд и приветственно склонил голову.

— Ваше величество.

Он понимал, что надо было сказать больше, но слова застряли где-то в горле. Такая смена настроений лесного владыки выбила его из колеи, и ему надо было срочно взять себя в руки.

— Я надеюсь, что гостеприимство лесных эльфов пришлось тебе по сердцу, волшебник, — он изучал его, смотрел слишком пристально, словно хотел пробиться куда-то, увидеть что-то…

— Король Трандуил, для меня большая честь быть вашим гостем.

Слова, ничего не значащие фразы, туманные диалоги — слои ненужной мишуры, скрывающие суть. Почему во дворцах её было всегда так много? Зачем там, где слова действительно имеют значение, устраивать эти вербальные танцы? Кажется, Трандуил прочитал его мысли.

— Конечно, — резкое слово, казалось, одним махом разрубило весь тот узел, который они начали навязывать с момента первой встречи в саду. — но ведь ты пришёл сюда не за этим, посланник владычицы Галадриэль?

«Церемонии закончились», — промелькнуло у него в голове, но он молчал, на уровне инстинктов понимая, что любая фраза, что сорвётся с его языка, будет лишней. Во взгляде эльфа метнулась какая-то тень, и он тут же продолжил:

— Я принял решение, Митрандир. Всё необходимое для дальнейшего пути: оружие, провиант, зелья, — в твоём распоряжении. Дорога к крепости займёт около трёх дней, и лучше двигаться вдоль западного края леса, огибая горы. В Лихолесье уже давно небезопасно, а лишние столкновения с гоблинами или орками вам ни к чему. Для безопасности с тобой отправится небольшой отряд: десять воинов, не более. И старайтесь не задерживаться в пути…

— Десять? — его голос эхом повторил слова короля, который теперь выжидающе приподнял бровь. — Но если в Дол Гулдуре действительно обосновался некромант, и тьма распространяется именно оттуда, десять воинов недостаточно…

Полупрозрачные глаза угрожающе сузились, а губы неожиданно дёрнулись вверх в ироничной усмешке.

— Кажется, я несколько неясно выразился, волшебник. Отряд проводит тебя ДО развалин, в саму крепость ты отправишься один.

По спине мага ледяной лентой скользнул страх. Эльф говорил слишком спокойно, слишком тихо, но в оглушающем безмолвии тронного зала это звучало как приговор.

— Ваше величество, — начал волшебник, но король не дал ему договорить.

— Я обещал тебе, посланник владычицы Галадриэль, посильную помощь, и я склонен сдерживать свои обещания. Однако в первую очередь я должен заботиться о безопасности своего народа, а в нынешние времена жизнь каждого воина на вес золота. Особенно учитывая то, что с чьей-то нелёгкой подачи отряд небезызвестных тебе гномов в эту самую минуту пытается пробраться в Эребор, — он уже не сдерживался и его голос раскатисто гремел под мрачными сводами, с каждым словом набирая силу. — Что им посулили? Золото? Власть? Возвращение потерянного королевства? Их сложно осудить — такие посулы могут легко ослепить, — Трандуил резко замолчал, впиваясь взглядом в хмурого, как грозовое небо мага. Однако затишье длилось лишь мгновение. — Только люди и гномы в своей алчной наивности могут поверить в то, что если дракона не было видно сто семьдесят лет, то его уже просто нет, — слова звучали тише и обманчиво спокойно, но каждое из них металлическим эхом резонировало в безмолвном зале и будто впивались цепкими когтями в само сознание. — Но мы ведь знаем, что это не так, как и то, какова будет за всё это расплата.

Невысказанный вопрос затерялся между колоннами и притаился в темноте, выжидая. Гендальф чувствовал, как руки до боли сжались в кулаки, и внутренне возрадовался, что оставил посох в своих покоях, иначе ему было бы ещё сложнее себя контролировать.

«Как смел? Как смел этот лесной король разговаривать с ним, членом Белого Совета, в подобной манере?»

Он еле сдерживал себя, потому что сорваться сейчас — означало проиграть. А ещё с каждым ударом сердца он всё больше осознавал то, что в словах гордого и заносчивого эльфа была горькая толика правды, но пути назад не было, и на кону стояло слишком многое, что даже лесному Владыке знать не обязательно. Ярость, что только что застилала глаза, постепенно отступала, и вот уже его голос звучит под этими сводами настолько пугающе спокойно, что он сам внутренне вздрогнул.

— Благодарю тебя, король Трандуил Ороферион.

На несколько долгих мгновений их взгляды снова пересеклись. Осознание, что, несмотря ни на что, в этом противостоянии они сражаются на одной стороне, подействовало отрезвляюще и на седого мага, и на эльфа.

— Лесные эльфы никогда не отказывали в помощи и никогда не боялись встретить опасность лицом к лицу, — беспристрастность, размеренность — будто и не было этой вспышки.

— Никто и никогда не посмеет это оспорить, — Гендальф учтиво поклонился, одновременно делая шаг назад. Аудиенция была закончена, или?..

— Митрандир, — Гендальф снова сосредоточил внимание на непроницаемом лике владыки,— все необходимые приготовления будут закончены уже сегодня вечером. Поэтому отправиться в путь вы сможете уже совсем скоро… — еле заметная пауза. — Завтра.

Одно слово, и внутри Гендальфа вновь закипело укрощённое было пламя. Их глаза снова встретились, и он был уверен, что в этот момент они взирали друг на друга с одинаковой тёмной яростью, стиснутой в обёртку придворных манер. Он не привык к тому, чтобы ему приказывали, а в том, что это был именно приказ, не было никаких сомнений. Да вот только, сорвись он сейчас — это не привело бы ни к чему.

«Ни к чему хорошему», — поправил внутренний голос, и Гендальф почти скривился от этого совершенно неуместного ироничного хихиканья. «Возможно, так даже лучше. Что там король говорил про гномов?..»

Однако завершить мысль ему не удалось, потому что в этот момент голос эльфа вновь разрезал напряжённое молчание.

— Лёгкой дороги, Митрандир. И да прибудет с тобой светлая сила Валар, — Трандуил чуть склонил голову, приложив правую ладонь к сердцу, и уже тише добавил. — Я буду надеяться на твоё скорое возвращение, как и на то, что все наши опасения не подтвердятся и окажутся не более чем просто слухами и домыслами.

Слова призваны были вдохновлять, но, несмотря ни на что, Гендальф был уверен, что ни он, ни замерший перед ним Трандуил ни на мгновение не допускали возможность озвученного благоприятного исхода. На этот раз истари больше не проронил ни слова, лишь поклонился, как и король, коснувшись сердца рукой. Несколько шагов назад, поворот и вот стремительные шаги уже несли его в направлении высоких створчатых дверей, оставляя за спиной полумрак тронного зала и безмолвного, словно каменное изваяние, короля лесных эльфов в алом.

* * *

Серая мантия растворилась в полумраке, едва заметный скрип закрывающихся дверей: его собеседник покинул тронный зал уже какое-то время назад, а он всё никак не мог заставить себя отвернуться и продолжал буравить взглядом место, где недавно стоял маг. Почему он думал, что станет легче, что внутренний шторм, захвативший мысли и эмоции, если не полностью уляжется, то хотя бы отойдёт на второй план, как только разговор будет окончен? Ничего. Только призрачное удовлетворение от того, что уже завтра волшебник покинет королевство, и, возможно, им действительно удастся избежать быть замешанными в очередную интригу белого совета.

Подозрения зародились в тот самый момент, когда ему доложили о прибытии посланника от Галадриэль, а то, что эта роль была отведена не кому-нибудь, а именно Гендальфу Серому, лишь укоренила его догадки. После же первого разговора всё это переросло в непоколебимую уверенность. Нет, никто не сомневался в искренности и благородности намерений магов и эльфийских лордов, но проблема всегда была в том, что они почти никогда не раскрывали своих методов и планов, ограничиваясь лишь туманными, а зачастую и абстрактными объяснениями, ожидая, что остальные просто последуют за ними к их великой цели вслепую. А такой расклад не мог прийти по душе всем… Но в этот раз Митрандир выдал себя: не удержался и спросил про гномов. Домыслить остальное не составило большого труда. Кто ещё мог сподвигнуть принца в изгнании на такое безумие? Хотя, учитывая его родословную, очень долго уговаривать не пришлось. Уголки губ короля иронично дёрнулись вверх. Он и сам не сдержался, пусть и не сожалел ни об одном слове, из огласивших тронный зал в это туманное утро. Однако всё же вынужден был признать, что, если правду и не стоит скрывать, то, возможно, и кричать о ней порой не так разумно. Политика — разве не так это называется?.. Не сдержавшись, он тихо хмыкнул и устало прикрыл глаза, прерывая тем самым уже изрядно затянувшееся немое созерцание. Только тогда причём здесь она?

После того разговора в саду он никак не мог понять, каким образом Ирина вписывалась в эти игры сильнейших: осознанно или нет, но Гендальф не только спросил о ней во время аудиенции с королём, но и поставил обычную служанку в один ряд с наследником древнего рода. Почему-то не было никаких сомнений в том, что волшебник знал о том, кем являлась смертная, и дело было не только в её способностях…

«Довольно!», — Трандуил заметно побледнел и невольно стиснул зубы: в эту минуту ему меньше всего хотелось вновь погрязнуть в этих мыслях, ведь каждый раз они с неминуемым постоянством заводили его в тупик.

Король расправил плечи и еле заметно кивнул. В то же мгновение от клубившегося между колоннами сумрака отделилась тень и бесшумно скользнула в центр светового круга: стражник молча склонил голову в привычно жесте.

— Проследи, чтобы… — фраза так и осталась незаконченной. Владыка и эльфийский воин на мгновение встретились взглядами, и последний тут же понимающе кивнул. Два шага назад, и он снова растворился в полумраке.

Теперь в тронном зале кроме него никого больше не осталось. Король медлил, блуждая уставшим взглядом по затемнённым альковам, чуть мерцающим колоннам — неожиданно скованный странной неуверенностью, он замер в нерешительности. С одной стороны, хотелось просто упасть на трон и, закрыв глаза, отдаться на волю этой тишине, где само дыхание отдавалось гулким эхом. Он делал это не раз, отдыхая от мысленных и словесных игр ещё с тех самых пор, когда на его челе впервые засверкала корона Лихолесья. Странно, но сейчас политические игры были его наименьшей головной болью: там всё было более или менее ясно. В то же время под гнётом этого пустынного монументального строения вот уже который раз его окутывало ощущение, что сейчас, стоя на небольшом возвышении всего в нескольких шагах от трона, он был беззащитен, обнажён эмоционально и душевно. И стоит кому-то кинуть на него неосторожный взгляд, и они без труда проникнут к нему в самое сердце, познают самые тайные мысли, переживания, желания, которым даже он сам не решался взглянуть в лицо. Последнее заставило его резко втянуть воздух: «Нет, не сейчас…»

Король не колебался больше ни секунды и уже в следующее мгновение раздражённо дёрнул плечом, будто освобождался от чьего-то невидимого и неприятного прикосновения, и зашагал по световому коридору. Последний всполох алого шёлка, и он тоже растворился в сумраке. Тронный зал погрузился в торжественное безмолвие, замер в ожидании, как происходило изо дня в день вот уже сотни лет подряд, и лишь только придирчивому наблюдателю могло показаться что привычный полумрак стал будто гуще, темнее, живее… Но здесь никого не было, а посему всё можно было легко списать лишь на причудливую игру светотени.

* * *

Остаток дня пролетел быстро и, увы, незаметно. Отчётов было много, но все они по сути повторяли одно и то же. Он пробегал натренированным взглядом по строкам, выведенным аккуратным почерком, и с каждым отложенным в сторону свитком внутри росло и ширилось раздражение: будто он всё пытался найти что-то, но это что-то постоянно ускользало, не желая даже оформиться в слова. Он сдался, когда солнце окончательно скрылось за угольно-чёрным лесом.

На какое-то время комната погрузилась в бархатистый полумрак, создавая иллюзию уединения и покоя, но лишь до того момента, пока двери не распахнулись, пропуская внутрь немые тени слуг, принесших свечи и ужин. И хотя они исчезли так же быстро, как и появились, момент уже был разрушен. Взгляд с раздражением, граничившим с негодованием, цеплялся за подрагивающие огоньки, пока не упал на накрытый стол. Комната наполнилась аппетитными ароматами, но, вопреки этому, желудок болезненно сжался: ему было сейчас не до еды. Резко поднявшись из-за стола и попутно наполняя бокал тёмно-рубиновым вином, он в несколько шагов преодолел расстояние до входа во внутренние покои, рванул ручку и наконец позволил себе выдохнуть. Мягкий свет свечей остался по ту сторону дверей: здесь же было спасительно темно. Сейчас как никогда было велико искушение прикрыть глаза и отгородиться от всего, поверить, что так можно было легко отказаться и забыть все метания, сомнения, желания. Да вот только это было не более, чем самообман, под стать иллюзии тепла, что дарили тлевшие в камине угли. Кристально чистый от ночной прохлады воздух заполнял лёгкие, а он никак не мог надышаться — это было то самое сладкое затишье перед бурей, ведь вместо того, чтобы отгородить себя, он теперь остался один на один со всеми теми мыслями, от которых только что так яростно пытался скрыться.

Голоса леса стали настойчиво предупреждать его с того самого момента, как ему донесли о визите мага. Неясный шёпот холодной змеёй обвивал шею, непрестанно повторяя, как заклинание, что ему врут, что её попытаются одурманить, украсть, и она не будет особо против… Он не верил, списывая всё на слишком богатые событиями времена. Да и какое дело мудрому старцу до какой-то потерявшей память служанки? Так думал он, но ровно до тех пор, пока Гендальф сам не обмолвился о смертной. С того самого момента он стал уже иначе воспринимать то, что пел ему древний лес и его хозяин, хотя, надо признать, с их последней встречи в чаще тот не часто жаловал прямым обращением. Поэтому, когда посреди древнего празднества в его голове раздался этот глубокий, бесстрастный голос, ему с трудом удалось сдержать пробежавшую по телу дрожь.

— Она ослушалась тебя, — каждый слог эхом отдавался в голове и ощутимой вибрацией разносился по венам. — Смотри…

Тогда гул в ушах стал просто невыносимо болезненным, и он всё нарастал и нарастал до такой степени, что он был почти уверен, что внутри вот-вот что-то лопнет и оборвётся. С огромным усилием воли он подавил инстинктивное желание зажмуриться, и вместо этого заставил себя скользнуть взглядом по поляне: ничего. Пока среди празднующей толпы глаз не резанула явно напряжённая фигура мага. Митрандир неотрывно смотрел куда-то в сторону. Проследить за траекторией его взгляда не составило труда, а потом он неожиданно пожалел об этом.

Несмотря на то, что лицо скрывал плотный шарф, а серый грубый плащ доходил почти до пят, он узнал её сразу. Она замерла испуганным зверем, впившись в волшебника каким-то безумным взором, и, казалось, почти не дышала. Их разделяло больше десяти шагов, но он ни на мгновение не сомневался, что сейчас для этих двоих существовали только глаза другого. А ещё, он вдруг осознал, что тот самый гул исходил именно от этих двух фигур. Воздух загустел от переливов магии, и тогда он мог лишь дивиться тому, что никто другой больше этого не заметил. Хотя, возможно, дело было в том, что к тому моменту у большинства пирующих из-за вина уже порядком заволокло разум, притупляя инстинкты и чувства. Он же, к несчастью, в одно мгновение оказался болезненно трезв. Грянула какая-то музыка, Гендальф нахмурился, чуть дёрнул рукой, а она тут же сорвалась с места и метнулась в тёмную чащу.

Они узнали друг друга. Нет, они знали друг друга… Внутри что-то дёрнулось, заворочалось, перекрывая кислород, застилая глаза тёмным маревом ярости, оседая на языке обжигающей горечью. В мрачной решимости он наблюдал за оставшимся на поляне волшебником, почти желая, чтобы тот попытался её догнать. Но этого не случилось, и уже совсем скоро лик седовласого истари просветлел, а губы тронула победоносная улыбка, и тогда их взгляды встретились. Внутри эльфа тогда гремел гром, в глазах сверкала молния, что явно выбило мага из колеи.

— Он не должен узнать! — прогремело в его голове, и в один миг бушевавший ураган сошёл на нет, а вместо этого всё внутри сжалось от почти болезненно-нестерпимой потребности почувствовать её.

Та ночь была странной. Он пришёл, томимый жаждой ответов, но всё пошло не так. Лёд её пальцев и пожирающее всё на своём пути пламя прикосновений. Она была так отчаянно прекрасна, что он просто пил её присутствие, упивался им, боясь нарушить эту странную магию хотя бы одним словом. Она вторила ему. Казалось, что тогда они впервые ощутили то особое единение, которое связывает души навечно. Иллюзия, в которую очень хотелось поверить хотя бы на миг, но которой никогда не суждено принять очертания реальности. Больше никогда… Однако он готов был отдаться во власть обмана, хотя бы на ту ночь, когда её рука почти неосознанно скользила по его груди в чистой, светлой и невесомой ласке. Они купались в этой тёплой тихой неге, и в тот момент были почти счастливы. Но с наступлением утра всё снова встало на свои места.

Он уходил почти через силу и ещё очень долго не мог оторвать взгляда от её спящей фигуры, потерявшейся среди шёлковых линий покрывала. Мысли метались в голове, то призывая его остаться, вновь ощутить её тепло, то наоборот, поторапливая скрыться, уговаривая, что надо было успокоиться и вернуть трезвость рассудка, да и что останавливало его, чтобы уже сегодня снова ощутить на губах её ни с чем неповторимый вкус. Тогда он уцепился за последний довод, потому что это звучало хоть и неправильно, но как надо. Ведь так было проще, потому что иначе всё стало бы слишком сложным. Да вот только вечер принёс что угодно, но только не успокоение.

Трандуил сидела в кресле у камина, хотя и не помнил, как здесь оказался, но это было сейчас второстепенно. Благородные бледные пальцы до хруста стиснули подлокотники тёмного дерева, с губ сорвался хриплый стон: он вновь провалился во времени, оказавшись в темноте той ночи, куда привёл его голос.

Внутри всё клокотало от рвущейся наружу почти звериной ярости. Руки до боли были стиснуты в кулаки: только бы не сорваться. Глаза закрыты: он и так уже видел предостаточно. Последнее, что его сдерживало — это тихий шёпот ветра, запутавшегося в оголённых ветках деревьев, шуршащее дыхание пожухлой травы и вкрадчивый, немного монотонный, голос леса. В голове ухало от кипящей крови, поэтому слова сливались в один неспокойный поток, журчали полноводной рекой, пока он, не без усилия, заставил себя снова прислушиваться.

Из разговора тех двоих на поляне он не понял ни слова, хотя без труда уловил неоспоримую схожесть неизвестного ему языка с теми обрывочными фразами, которые она то и дело неосторожно роняла в его присутствии. «Язык её матери из восточных земель», — его внутренний голос зло посмеивался. По всему было видно, что и маг изъяснялся на нём прекрасно, а это означало… На самом деле, значить это могло что угодно, но основное, что раскалённым железом плескалось в его голове было то, что они с волшебником знали друг друга намного лучше, чем ему показалось первоначально.

После первого неожиданно крепкого и долгого объятия общение женщины и мага напоминало ему странный танец: они то оказывались рядом, то снова расходились, и, несмотря на то, что содержание разговора оставалось для него загадкой, только слепой не заметил бы ярких и глубоких эмоций, вспыхивающих между ними. Но если в её глазах отражалась злость и досада, взгляд мага порой был слишком противоречив, загораясь таким опаляющим и мрачным огнём, который, будь на месте старца кто-то ещё, можно было без сомнений принять за страсть. Трандуил гнал эти мысли, но, тем не менее, каждый раз когда руки Гендальфа прикасались к Ирине с трудом заставлял себя оставаться на месте. Когда она, наконец направилась прочь, напоследок успокаивающе скользнув рукой по переплетённым пальцам старца, Трандуил не сдержал вздоха облегчения. Тугой узел, стягивающий все его внутренности в ноющий ком, немного ослабил свою хватку, но лишь для того, чтобы уже в следующий момент рвануть так, что голова пошла кругом от боли и ярости. С необычайной ловкостью маг нагнал её в мгновение ока, притянул к себе и пригвоздил поцелуем. Она замерла, принимая эту дерзкую и почти грубую ласку, потом, издав какой-то невнятный звук, отшатнулась. Её губы алели, а в глазах, вместо ожидаемой ярости отразилось удивление и узнавание… Последнее полоснуло так, что он невольно дёрнулся: с него было довольно. Он больше не хотел видеть —шаг, другой: и спасительная тень скрыла их из поля зрения. Он только слышал, как шелестела трава под аккуратными шагами, как тихо скрипнула калитка — они ушли.

— Я предупреждал тебя… — прозвучало в голове словно удар колокола. Внутри что-то оборвалось, и он рванулся. Замелькали повороты коридоров замка, но он их не видел: перед глазами всё ещё горели две переплетённые тени на поляне в саду.