Немного солнца в холодной воде (гет)

… Бывает, встретишь настоящего красавца, а потом поговоришь с ним, и через пять минут он оказывается скучным, как кирпич. А бывают другие. Знакомишься с ними и думаешь: «А ничего, пойдет». А потом узнаешь их поближе и понимаешь, что лицо им подходит, как будто на нем написана вся их сущность. И они вдруг начинают казаться такими красивыми...

Эми Понд, «Доктор Кто»

Северус

Несколько раз в год он проверяет, в каком состоянии дом в Паучьем тупике. Район потихонечку пустеет, заколоченных окон полно, по улицам носится мусор. По-хорошему, конечно, нужно продать этот дом и купить другой, подальше отсюда. Подальше от воспоминаний детства и образов, которые он видит каждый раз, открывая дверь в гостиную.

С другой стороны, ощущая себя здесь ребенком, он ощущает и призрачное присутствие Лили. Дом — проклятие и наслаждение одновременно — и от него нет сил избавиться. Во всяком случае, пока. Кроме того, если Поттер выберется из этой истории удачно, все равно придется где-то жить, потому что в школу Северус возвращаться не собирается.

Войдя внутрь, Северус оглядывается по сторонам и на мгновение зажмуривается. Крошечная гостиная с потемневшим камином, придвинутое к нему кресло — то же самое, в котором сидел отец, читая газеты. Сразу вспоминается его вытянутое лицо, обрамленное темными волосами и сосредоточенный взгляд серых глаз. После работы он уставал так сильно, что иногда даже не разговаривал. Просто уходил в себя.

Северус зажигает свечи и проходит в кухню, которая по размерам почти такая же, как и гостиная. Здесь тоже все осталось нетронутым со смерти матери. Начищенные столовые приборы, кастрюли и сковородки лежат в стеклянном буфете со сломанной дверцей. Заходя на кухню ребенком, Северус сначала видел сгорбленную спину матери и ее руки, занятые посудой или приготовлением еды. И уже потом — мамино лицо.

Поднявшись по узкой лестнице, он окидывает цепким взглядом две спальни с маленькими окнами, закрытыми плотными шторами. Да, жизнь здесь не всегда была несчастной. Были и хорошие моменты — семейные вечера, когда каждый из троих пытался понять другого и стать ближе. Северус помнит их гораздо хуже, чем плохие, но все-таки старается не забывать.

Он ненадолго задерживается у старого книжного шкафа и рассматривает пыльные корешки. Потом, помедлив, вынимает приглянувшуюся книгу и спускается обратно в гостиную.

Темнеет. Он и так целый день просидел у Малфоев, внимательно слушая каждый отчет о Поттере. Пора возвращаться в школу.

В дверь тихо, но настойчиво стучат. Три раза — и еще три.

— Входи, — отзывается Северус, держа книгу в руках.

Нарцисса подходит к камину и осторожно снимает капюшон, отороченный бежевым мехом. Ее светлые волосы ярким пятном выделяются в мрачной гостиной, и вся она, хрупкая и тонкая, кажется подснежником, вдруг выросшим здесь посреди пустоты.

Северус сразу же разжигает камин и помогает Нарциссе снять тяжелый зимний плащ. Ее лицо с блестящими голубыми глазами кажется мертвенно-бледным. Но сейчас она хотя бы выглядит живой, а не той застывшей статуей, какой бывает в поместье.

— Кофе? — спрашивает он негромко. — Или чай?

Нарцисса отрицательно качает головой. Да, конечно — ей ничего не нужно, только бы знать, что у Драко все хорошо. Из тех людей, которых Северус знает близко, она, пожалуй, единственная, кто вызывает у него сочувствие и понимание.

— У Драко все в порядке, — произносит он успокаивающе. — Я слежу за ним, честное слово.

— Спасибо, Северус, — Нарцисса делает шаг вперед и с силой пожимает его руку. — Я с ума схожу. Жизнь превратилась в сплошной кошмар. Хочется проснуться, щиплю себя — а на самом деле не сплю. Сможешь передать ему?

Северус кивает и берет из ее рук небольшой сверток.

— Там сладости и письмо, — произносит Нарцисса и нервно улыбается. — Можешь проверить.

— В этом нет необходимости.

— Как он себя чувствует? Как ведет?

Северус тяжело выдыхает, засовывая сверток в карман плаща.

— С оценками все хорошо, но меня к себе он не подпускает. Видимо, я где-то ошибся и сказал или сделал что-то неправильное. Может быть из-за того, что я вмешался тогда, на башне. Не знаю. Но он старательно обходит меня стороной.

— Главное, что ты присматриваешь за ним, — Нарцисса вытирает выступившие слезы. — Люциус совсем сдался, даже боится что-то сказать. Ты же понимаешь, что меня не тронут — как сестру Беллатрисы, а вот Драко и Люциуса… Северус, пожалуйста, держи меня в курсе. Я готова на все, клянусь. Мне плевать на Поттера, на Лорда, на всю эту войну — я хочу защитить своего сына.

Северус кивает, разглядывая ее хрупкую фигуру. Если бы его собственная мать была такой же. Но она просто смирялась с теми обстоятельствами, в которых жила. И в этом ее вины не было. В жизни всегда слишком много «но», чтобы взять и легко все изменить или на что-то решиться. Да и немногие умеют решаться. Когда-то его раздражала материнская покорность, ее опущенная голова — как признание своей неправоты — ее тихий голос, не возражающий отцу. Теперь Северус понимает, что она не могла ничего исправить. То, о чем мать мечтала, разбилось на осколки, и она просто сломалась. И он вместо того, чтобы поддерживать ее, только больше отстранялся.

— Я часто ошибалась, — Нарцисса протягивает руки к огню. — И больше не хочу.

Молчаливые странные тени еще некоторое время пляшут на стенах гостиной, а потом разом исчезают.

Джинни

Чтобы лишний раз не сталкиваться с Невиллом, пока готовится зелье для Тревора, Джинни по вечерам готовит уроки в библиотеке. Но сегодня, из-за запачканной шоколадом книги, мадам Пинс сердито выставляет из помещения всех, включая семикурсников, корпящих над подготовкой к Ж.А.Б.А.

Джинни выскальзывает из замка и неохотно идет к Хагриду, хотя предпочла бы закутаться в плед в гостиной и дочитать главу по трансфигурации к завтрашнему занятию.

Февраль близится к середине, но зима не собирается отступать, и снег громко скрипит под ботинками от сильного мороза.

Забежав в хижину, Джинни долго дышит на замерзшие пальцы и одновременно гладит вертящегося под ногами Клыка. Хагрид, в теплой меховой жилетке, возится с тестом для кексов.

— Как долго ты их печешь?

— Час, — Хагрид выкладывает влажные кексы на противень и кладет на специальную полку в камине, над самым огнем. — Думаешь, много?

Джинни залезает с ногами в большое кресло и убирает волосы на спину.

— Думаю, полчаса достаточно. Иначе ты их пересушишь.

Хагрид стряхивает крошки со скатерти, досыпает корма в миску Клыка и садится напротив Джинни, зевая и почесывая бороду.

— Твои соплохвосты на таком морозе не замерзнут? — интересуется она, достав из сумки учебник, и вдруг хмурится. — Хагрид, ты же знал про мантикору. Зачем ты соврал?

Его массивные плечи виновато опускаются.

— Я так и не успел извиниться за это, — произносит он и еще усерднее гладит бороду. — Не хотелось мне тебя в Лес отпускать, но я бы тогда себя выдал. А так был шанс — убрать этого мерзавца из замка.

Джинни сердито открывает и закрывает книгу, глядя на Хагрида поверх корешка. Слова рвутся с губ, но возразить ей нечего, и это еще больше запутывает. Сейчас ей скажут, что Снейп убил директора. Да, так и есть. Но это все равно никак не складывается с другим Снейпом, который, сидя рядом с ней после занятия, жевал пирог с почками. Не может человек быть настолько разным — если только не психически болен каким-нибудь раздвоением личности. Что, если тот Снейп, на башне — не Снейп вовсе, а кто-нибудь другой под оборотным зельем? Просто кому-то было нужно, чтобы Гарри видел именно Снейпа.

И эта идея ей так нравится, что она тут же в нее верит. Иначе — никак.

— Но ведь тебя исключили из школы, — Джинни задумчиво смотрит на Хагрида. — А Дамблдор дал тебе второй шанс. Человек имеет право попытаться стать другим.

— Если захочет. Только тогда, понимаешь? Ты же не поверишь, что эта бешеная Беллатриса сможет исправиться. Или Кэрроу.

Джинни пожимает плечами и ласково гладит Клыка. Уютно потрескивают поленья, и в хижине стоит аромат готовящихся кексов.

— Как быстро время пролетело, — Хагрид, кряхтя, поднимается и наливает в кружку чай. — Помню, как эта троица еще детьми приходила ко мне и выясняла всякие тайны. А я их, конечно, сбалтывал. Теперь — где они? Совсем взрослые стали. Каждую ночь, перед сном, желаю Гарри удачи, где бы он ни был.

Джинни кивает, думая совсем о другом. Ей вспоминается тот пронзительно солнечный день, когда хоронили Дамблдора, ее слезы, и то странное, зажатое и словно застывшее выражение лица Гарри. Она только взглянула на него — и все поняла. Сглотнула. Обратила все в шутку, сказала, что он нравится ей за то, что вечно пытается спасти мир, сделала вид, что все понимает.

На самом деле, она ничего не понимала. Она только хотела, чтобы он взял ее с собой. Но Гарри сказал, что чувствовал бы себя виноватым, если бы она умерла из-за него — и не оставил ей выбора. Почему? Никто никогда не давал ей выбирать. Гермионе можно было умирать, Рону — тоже. А ей — нельзя.

Почему?

Потому что Гарри любил больше их — или ее?

— Пора вынимать, — Джинни машет ладонью в сторону кексов. — Я подогрею чайник?

Гарри тогда отрезал ее от себя, и она упрямо притворялась, что ей все равно, поцеловала его в спальне, клятвенно обещала, что будет ждать — до конца. Она и сейчас еще притворяется перед самой собой, что ждет его. Но сейчас ей хочется совсем другого. Ей хочется, чтобы рядом был человек, который будет защищать именно ее. Но все вокруг нее защищают или себя, или других. И Джинни кажется, что она остается в стороне. И — ненужной.

Северус

В гостиной Слизерина прохладно, и яркий огонь в камине почему-то не согревает комнату так, как должен. Придется поговорить с домовиками, иначе члены попечительского совета сведут его с ума на следующей встрече. Студенты сидят укутанные в свитера и шарфы, провожая его недовольными взглядами.

— Паркинсон, — он останавливается около студентки со вздернутым носом. — Вы не видели Малфоя? Он мне нужен.

Паркинсон поднимается с дивана и пожимает плечами. Полированный значок старосты гордо блестит на ее мантии.

— Драко сказал, что ему нужно закончить курсовую в библиотеке. Возможно, он там, сэр.

Северус сталкивается с Драко в галерее второго этажа и преграждает дорогу — на всякий случай. Мальчик тут же горбится и словно вжимает голову в плечи, стараясь не замечать пристального взгляда.

— Тебе мать просила передать, — говорит Северус тихо и вынимает из мантии сверток. — У тебя все в порядке?

Драко нетерпеливо, чуть не вырывая из рук, берет посылку и прячет в карман. Лицо его бледного, землистого цвета, в серых глазах — усталость и напряжение. Он медленно качает головой, но ничего не произносит.

— Если тебе нужна помощь, или просто хочется поговорить — приходи, — Северус подавляет в себе порыв переступить с ноги на ногу. Когда у самого в голове неразбериха, глупо предлагать помощь, конечно. Особенно подростку. — Договорились?

Драко с трудом разлепляет губы.

— Да, — произносит он холодно. — Как мама?

— Хорошо.

— Врете, — Драко обходит его и идет вперед по галерее.

Где-то далеко часы бьют восемь. Вспомнив, что сегодня пятница, а значит — встреча с Уизли, Северус спешит к классу в конце галереи и заглядывает внутрь. Уизли уже сидит на парте, болтая ногами, и увлеченно читает какую-то книгу.

— Что у вас там на этот раз? — с любопытством спрашивает он, закрыв дверь и наложив «Оглохни».

Уизли сразу перестает болтать ногами и спрыгивает с парты, слабо краснея. Северус усмехается, глядя в ее веснушчатое лицо. Ее непосредственность ему отчего-то нравится, хотя должно быть наоборот. Но с этой Уизли все не так, как должно быть — и он уже начинает к этому привыкать.

— В библиотеке нашла, — она встает напротив него и зажимает в руке палочку. — Обычные приключения, но не такие глупые, как у Локонса. Есть над чем задуматься.

Северус приподнимает брови и окидывает взглядом ее фигуру.

— Я еще в прошлый раз забыл вам сказать, что вы неправильно держите палочку. Так все ваши заклинания будут менее точными.

Уизли недоверчиво передергивает плечами.

— Покажите.

— Расслабьте запястье, — он подходит к ней и спокойно касается ее руки. — Расслабьте. Теперь слегка поверните — да, вот так. Теперь произнесите любое заклинание.

— Акцио! — произносит она торопливо и ловит прилетевшую мантию. — И правда, сэр.

— Сегодня отрабатываем защитные заклинания, — Северус отходит на несколько шагов назад. Какая тонкая у нее рука! — Готовы? Я начну с самых простых. Петрификус Тоталус!

Уизли понемногу привыкает и быстро реагировать, и если не успевает выставить защиту — уклоняться от противника. Она ни разу не просит перерыв, чтобы отдышаться, и внимательно — очень внимательно следит за его лицом. Час спустя она уже задыхается и украдкой стирает выступивший на лбу пот.

— Достаточно, — произносит Северус, но Уизли упрямо трясет волосами. — Еще?

— Давайте попробуем что-нибудь сложнее, — говорит она уверенно и выпрямляется. — Любой первокурсник отразит Петрификус и Экспеллиармус. Я хочу идти дальше. Честное слово, я не боюсь.

Северус с сомнением смотрит в ее раскрасневшееся лицо с горящими глазами и поджимает губы. Потом коротко кивает и приподнимает палочку. Она права — жизнь не ждет, когда она научится всему постепенно. Жизнь обрушивается ледяным дождем.

— Не говорите, когда начнете, — произносит она решительно, глядя на него вызывающе.

— Хорошо.

Он использует заклинание за заклинанием, наблюдая за ее сосредоточенным и одновременно одухотворенным лицом. Оно красиво — как красивы ее растрепанные волосы, падающие на плечи и грудь. И особенно красива эта упрямая решимость в ее карих глазах. Северус слегка увлекается и бросает в нее «Остолбеней».

Уизли покачивается и, не сумев правильно отразить это заклинание, отлетает назад и падает спиной на подготовленные подушки.

— Вот теперь точно достаточно, — Северус быстро трансфигурирует стул в кресло и помогает ей сесть. — Голова кружится?

— Нет, — она вытягивается в кресле и закрывает глаза. — Но больно. В локте. Понимаю, в сражении меня никто жалеть не будет, но правда больно. Я немножко посижу, ладно?

Северус садится на соседний стул и скрещивает ноги. Неудачный день. Сначала сумасшедшее утро, потом этот презрительный и недоверчивый взгляд Драко, теперь Уизли… Одна черная полоса льда.

— У вас что-то случилось? — она смотрит на него из-под полуопущенных ресниц.

Северус только усмехается в ответ. Если отвечать на этот вопрос серьезно, то можно начинать с года примерно семьдесят третьего.

— Все слишком запутано, Уизли.

Она понимающе кивает и тут же болезненно морщится. Может, нужно отвести ее к Помфри?

— Я все иду за нитью, знаете, как Ариадна, и понятия не имею, куда я уже пришла, где я и что вокруг меня. Теперь еще и виновата перед Невиллом. Иногда хочется спрятаться и научиться не думать. Ни о чем.

— Свои вещи надо держать при себе, а не раскидывать по замку, — желчно отзывается он, глядя на нее искоса. — Я сам займусь этой жабой: у нас с вами все затянется, так что Лонгботтом, не дай Мерлин, начнет плакать. А вы сегодня неплохо справлялись, но «Остолбеней» еще придется отрабатывать. В следующий раз устроим дуэль.

Уизли устало зевает, прикрывая ладонью рот, и Северус невольно опускает глаза на часы: половина десятого. Уже полчаса как комендантский час, если Уизли нарвется на Кэрроу…

— А вы не могли бы передать мне сумку? — застенчиво спрашивает она. — Она под вашим стулом.

— Тяжелая, — произносит он сухо и оставляет сумку в руках. — Я вас провожу. Вы там что, библиотеку мадам Пинс носите?

Уизли, разумеется, смущается и на секунду отворачивается, потирая локоть.

— Так сегодня пятница, приходится таскать шесть учебников с собой.

— Я поговорю об этом с преподавателями, — Северус кивком предлагает ей первой выйти из класса. — Только сначала оглядитесь: Кэрроу нет?

Пока Уизли аккуратно выглядывает в галерею, Северус на мгновение задерживает взгляд на ее волосах. У Лили они были темно-рыжие, как отполированная медь, у Уизли же они — яркие, словно огненные.

— Никого, — она оборачивается к нему, и ее глаза улыбаются. — Пойдемте?

Джинни

Лаванда аккуратно пудрит нос перед зеркалом нос, пристально разглядывая свое милое личико в овальном зеркале спальни.

— Как у вас дела? — Джинни падает на кровать спиной. — Ты пригласила его выпить кофе в Выручай-комнате?

Лаванда смеется и яростно кивает, взбивая волосы пальцами.

— Невилл такой интересный, — говорит она смущенно. — Могу слушать часами, как он болтает о своих растениях. Ты знала, что ядовитая тентакула не размножается, если огородить клумбу клеткой?

— Нет.

— Жаль, что он так и не смог найти Тревора, — Лаванда вполне искренне вздыхает, и где-то в животе у Джинни образуется болезненный комок. — Ты не представляешь, как ему тяжело.

Джинни резко поднимается с кровати и быстро сбегает в гостиную. Нужно признаться — и будет легче. Пусть говорит, что хочет. Но держать это в себе — невозможно. Невозможно притворяться и ждать все эти тягучие, бесконечные дни, пока Снейп ищет нужную консистенцию для противоядия.

Невилл, свернувшись клубком на диванчике, читает расширенный курс по травологии.

— Я знаю, где Тревор, — Джинни садится на подлокотник и грустно смотрит в его лицо. — Снейп принес его на занятие, и я не успела сказать ему, чтобы он его не трогал. Мы пробовали на нем сложное зелье — и оно почти сработало, клянусь. Но Тревор сейчас — он дышит и жив, но не совсем, как бы это правильно сказать, осознает себя.

Невилл медленно закрывает учебник и поднимает на нее удивленный и полный горечи взгляд, напоминая сейчас снова того неуклюжего мальчишку, каким она его помнит.

— Зачем? Ты же знаешь…

Джинни с отчаянием протягивает к нему руку, но не смеет коснуться его плеча.

— Невилл, клянусь, я очень давно не видела Тревора. В теплицах у Стебль его сородичей полно… Я не знала!

Невилл встает с диванчика.

— Последнее время ты ничего не знаешь и не хочешь, — огрызается он разозленно. — Даже не знаешь, зачем ходишь на эти занятия. Прошло уже больше месяца — что тебе удалось выяснить? Ничего. И не удастся. Снейп не идиот, Джинни. Уверен, что он занимается с тобой с той же самой целью. Только вы оба в тупике — вот и все.

Джинни все еще не опускает руку, пытаясь прикоснуться к его плечу. Ей стыдно, больно — больно! — от вида его лица, от того, как он нежен с единственным существом, роднящим его с домом. Она опускает голову и тихо произносит:

— Прости. Я верну тебе Тревора, честное слово.

— Я тебя не узнаю, — Невилл кидает учебник на стол и проходит мимо нее к спальне мальчиков. — И не хочу сейчас разговаривать.

Не соображая, что делает, и едва видя, куда бредет из-за слепящих слез, Джинни выбегает из гостиной, проносится по галерее и с отчаянием толкает дверь в туалет Миртл. Ей не нравится это место. Кроме того, Кэрроу постоянно заглядывают сюда, отлавливая прогуливающих занятия. Но сейчас у нее не остается сил, чтобы вернуться в гостиную. Не остается сил, чтобы снова смотреть Невиллу в глаза.

Закрывшись в самой крайней кабинке, Джинни садится на пол и утыкается лицом в колени. Все, что она когда-то любила, отобрано и растоптано — Гарри, сладости и уют Хогсмида, свист ветра в волосах и блеск снитча — вокруг только пустота, чернеющая, наступающая пустота, постоянные ошибки и препятствия и гулкие, медленные, сводящие с ума капли.

Северус

Вечером вместо того, чтобы хоть немного отдохнуть и лечь раньше, ему приходится решать учебные вопросы с МакГонагалл, которая заваливает его таблицами рейтингов и не отпускает до самой полуночи.

Впрочем, ему нравится, как она себя ведет: показывает расстояние между ними и свою великолепную осведомленность в баллах. Ее седые нити в темных волосах и строгий профиль иногда снятся ему в кошмарах, вместе с образами Трелони и Стебль. И теперь, увидев вдалеке галереи Слизнорта в ночном колпаке, Северус издает тихий стон. Только не сейчас! Мерлин, кто угодно, но только не Слизнорт!..

Пытаясь придумать, куда деваться, Снейп наугад толкает первую попавшуюся дверь. В нос ударяет неприятный запах сырости, и тусклая болезненно-желтая лампа противно освещает помещение тусклым болезненным цветом.

Туалет Миртл. Прекрасно.

Северус прислушивается: размеренные, с редким шарканьем шаги Слизнорта нарастают, равняются с дверью — и потихонечку замирают.

Он шумно выдыхает и устало проводит рукой по лицу, искоса взглянув на свое бледное лицо в покосившееся зеркало с мутными точками по краям. И тут же слышит слабый шорох в дальней кабинке.

— Кто здесь? — спрашивает он холодно и на всякий случай вынимает палочку.

Вместо ответа — тишина, а потом — резкий вдох, словно кому-то невидимому не хватает этого спертого сырого воздуха. Северус неторопливо подходит к дверце и громко стучит, не опуская палочку.

— Откройте, — и тут же, не дожидаясь, резко тянет дверцу на себя.

На полу, у закрытого унитаза, сидит Уизли, и ее маленькие руки, бледные, со вздувшимися венами, закрывают лицо. Худые девичьи плечи безжалостно трясутся от беззвучных рыданий, и она только мотает головой, словно прося оставить ее в покое.

— Уизли! — Северус тут же, не раздумывая, опускается на колени рядом с ней. — Что случилось?

— Уйдите, — хрипло говорит она, не отнимая рук от лица. — Мне так стыдно, так стыдно! Я должна была запомнить, как он выглядит…

Северус облегченно выдыхает. Все дело просто в жабе. Почему она просто не сказала ему об этом? А почему ему кажется, что должна была сказать? Чушь какая-то. Что с ним происходит?

— Уизли! Посмотрите на меня. Слышите?

Она снова мотает головой, и рыжие волосы попадают в ее приоткрытый рот. Тогда он осторожно, но решительно берет ее за запястья и тянет на себя. Ее заплаканное лицо с покрасневшими глазами и слипшимися ресницами кажется каким-то далеким и нереальным.

— Я вылечу эту чертову жабу, — обещает он твердо, не выпуская ее рук. — Честное слово.

Уизли смотрит на него, дрожа, и крупные слезы ползут по щекам, замирая на губах, и срываются вниз. Северус отпускает ее — и она смахивает их, но они немедленно капают снова.

— Дело не в Треворе, — говорит она тихо и вдруг исступленно стискивает его ладонь мокрыми пальцами. — Мне просто кажется, что я больше не могу. Сломалась. Как часы с кукушкой. Вылетела — а вернуться в домик не могу, так и застряла посередине пустоты. Все вокруг так уверенно делают вид, что однажды утром мы проснемся — и ничего этого не будет. Ни Реддла, ни Пожирателей, ни отчаяния. Но с каждым днем я все больше в это не верю. Нельзя жить иллюзиями, а мы с Невиллом и Корнером только и делаем, что пакостим Кэрроу, хоть бы не сойти с ума.

Северус не пытается освободиться.

— Знаете… знаете, почему мне нравится заниматься с вами? Вы выглядите таким… надежным, таким уверенным в себе. Вы не мальчишки, которые меня окружают — и сами не знают, что будет завтра. Хоть ненадолго, но вы даете мне чувство защищенности. И тогда… Вы тогда, с Алекто, так быстро оказались рядом — не могу это забыть.

И ее пальцы разжимаются.

Северус тяжело выдыхает, садится на пол и прислоняется спиной к холодному кафелю.

— Уизли, вы не знаете всей правды.

— Плевать, — заявляет она со всей яростью своего возраста. — Я не прошу от вас никакой правды. Мне нравится находиться с вами — больше и знать не хочу. Это неважно. И от этого осознания у меня голова кругом.

Они некоторое время сидят молча, украдкой глядя друг на друга. Раздражающе капает вода в раковине, и где-то внутри, в трубах, что-то беспрестанно журчит и ворчит.

— Я, наверное, ужасно выгляжу, — Уизли нервно проводит рукой по волосам. — Простите, сэр. Сама не знаю, что со мной.

Северус качает головой и вдруг впервые понимает, насколько он устал — от всего. В постоянной рутине, в вертящихся днях, сменяющихся дуг друга, он тоже потерялся, шагая наугад, в вечном напряжении, в постоянных мыслях, готовый сражаться и умирать — в любую секунду. И теперь, глядя в нежное лицо Уизли с рыжими веснушками, он осознает, что просто хочет выспаться — и поговорить. С ней.

— Пойдемте, — он поднимается и протягивает ей руку, уже не задумываясь о последствиях этого жеста. — Я сделаю вам чай. Вы тут замерзнете.

И она — не колеблясь, не раздумывая — доверчиво вкладывает свою ладонь в его ладонь. Соприкосновение длится несколько секунд — но Северусу этого вполне хватает, чтобы снова почувствовать ее тепло.

Джинни

Устраиваясь в мягком низком кресле и наблюдая, как Снейп сосредоточенно возится с чайником, Джинни прекрасно понимает: это — игра. Между ними обоими, с обеих сторон. Но в этой игре, под масками, есть частичка правды и частичка настоящего. Хотя бы чувства. Их нельзя подделать, как ни играй.

— Я вам помогу, — Джинни уже хватается за слегка потертые подлокотники.

— Сидите, — отзывается Снейп, не поворачиваясь к ней. В приглушенном свете его профиль кажется мягким. — Я прекрасно знаю, сколько у вас братьев, и догадываюсь о вашем опыте приготовления чая.

Джинни благодарно улыбается, беря чашку из его теплых рук. Если бы дома ей хоть раз сказали то же самое.

— Простите, но к чаю совсем ничего нет, — Снейп не без некоторого колебания снимает мантию и вешает ее у камина, потом садится напротив Джинни, в небольшое кресло, обитое черным бархатом. — Хотите, попрошу эльфов что-нибудь принести?

Джинни отрицательно мотает головой, наслаждаясь нагретой чашкой.

Снейп не отвечает, разглядывая ее беззастенчиво — так, как рассматривал в кабинете зельеварения. Два ледяных зеркала его глаз мягко скользят по ее фигуре — и тут же перескакивают на пламя камина. Джинни неловко ерзает на кресле, отвечая ему таким же смелым взглядом и улыбаясь.

— Что вы делали тогда у Хагрида? — спрашивает он, наконец.

— Разговаривала обо всем, — отзывается Джинни тихо. — Ему одиноко в хижине, да и Гарри рядом нет.

Снейп насмешливо кривит губы.

— О чем можно разговаривать с Хагридом?

— А с вами?

Впервые — впервые за все годы, что она знает его, его бледное лицо розовеет, и пальцы хватаются за маленькое ушко чашки, как за спасательный круг.

— По правде говоря, я не умею разговаривать, Уизли. И чтобы не мелочиться — я не умею слишком много всего, так что, наверное, и до красноречия Хагрида мне далеко. Да и вы сами понимаете, Уизли, что я не могу ничего вам рассказать.

Она поднимает на него глаза.

— А вы бы хотели?

Снейп некоторое время молчит, слегка отвернувшись.

— Я не уверен, что вы захотите послушать, в вашем-то возрасте.

— Честное слово — хочу.

Снейп слегка горбится, потом словно с усилием заставляет себя выпрямиться.

— Тогда, может быть, однажды.

Джинни, ерзая, удобнее устраивается в кресле и хмурится.

— Я понимаю… понимаю, что нам нельзя говорить о некоторых вещах, — она замолкает на мгновение и тут же решительно встряхивает волосами. — Но я все-таки здесь, и это уже само по себе удивительно. Знаете, в начале наших занятий, да и в самом начале года, до Рождества — вы казались мне бесчувственной холодной статуей. А теперь вы кажетесь мне чудовищем.

Снейп усмехается, рассматривая чаинки.

— Я должен радоваться?

— Есть такая маггловская сказка, — поясняет Джинни довольно и делает глоток чая. — Знаете, девушка попадает в замок к страшному чудовищу, вредному, но ужасно одинокому, а он потом превращается обратно в человека.

— Какая отличная характеристика, — уголки его губ отчего-то опускаются вниз.

Джинни разглядывает его, смакуя чай. Ей нравится привкус чая — слегка горьковатый, терпкий и успокаивающий. То, что нужно после всех переживаний. Но стоит ей вспомнить о Невилле — как она снова поводит плечами.

— Помните, я как-то сказала, что не хочу быть похожей на маму? — произносит она торопливо, только чтобы не думать о Треворе. — Эта мысль — одна из того роя, который приводит меня в замешательство. Раньше я была в восторге от нашей огромной семьи и мечтала о такой же. Теперь я понимаю — я ничего этого не хочу. Не хочу заниматься бесконечным хозяйством, не хочу постоянно кого-то воспитывать, не хочу, чтобы на меня выжидающе смотрели восемь пар глаз и чего-то просили, чего я не могу дать. По-моему, у меня не хватит любви на всех, и, кажется, я становлюсь эгоистичнее. Жду, когда взглянут на меня и поговорят со мной — только со мной, а этого в моей семье не дождешься. А во мне все видят маму: мол, набегаешься в школе и тоже сядешь дома. А я хочу свое маленькое счастье и возможность остаться собой.

— Счастье не зависит от количества детей, — в словах слышится неприкрытая горечь — Только от самих людей, Уизли.

— Ну, я все-таки не хочу думать, как распределить один галлеон на семерых, — Джинни залпом допивает чай.

Снейп кивает так яростно, как будто соглашается с ней, как будто ему самому когда-то не хватило: любви или ценностей. А может быть, и того и другого.

Джинни вдруг стремительно подается вперед и протягивает ему руку, ободряюще улыбаясь.

— Пожмите ее, — говорит она шепотом, словно их могут услышать. — Вы сидите и слушаете мою чепуху, вы спасли меня не один раз — для меня вы почти что друг.

Снейп молчит, прерывисто дыша, и она видит, как страх, растерянность и искушение мечутся в его глазах. А потом едва касается пальцами ее пальцев — и они оба вздрагивают.

— Знаете, я часто чувствую себя той девушкой из мифов, — Джинни, краснея, падает обратно в кресло и задумчиво чешет подбородок о плечо. — С распутанным клубком нити. И я иду, иду за этой нитью — уже так давно, но не могу прийти, не могу смотать клубок, путаюсь в лабиринте. И каждый раз боюсь поворота — кого я там увижу, в центре?

— Вам решать, — отвечает он холодно и, поднявшись, подходит к камину.

Джинни наблюдает за ним с легкой дрожью.

— Я вас чем-то обидела?

Он отрицательно качает головой, ничего не отвечая, только протягивает руки к огню. Его худощавая, слегка мальчишеская фигура кажется сильной, но во всем облике сквозит неприкрытое одиночество и горечь.

Повинуясь внутреннему порыву, сама не зная отчего, Джинни ставит чашку на столик и смотрит на Снейпа искоса. Его тонкие губы сжаты, и в глазах — она впервые видит в них отблески огня — идет тяжелая борьба.

— Сэр?

— Вы не должны быть здесь, Уизли, — произносит он слегка нервно.

Она пунцово вспыхивает — от возмущения.

— Вы сами позвали меня.

— Знаю.

— Я сейчас уйду, сэр, — она послушно берет мантию со стула, стоящего у круглого стола. — Понимаю, что у вас могут быть неприятности из-за меня.

Коснувшись ручки двери, она слышит за спиной неуверенный голос. Голос, который, кажется, проклинает сам себя — но не может не прозвучать.

— Останьтесь.

— Мне пора, сэр, — Джинни не оборачивается, и в этот момент снова отчетливо ощущает, что хочет взглянуть на него еще раз. Наконец, она сглатывает и заставляет себя обернуться.

Снейп стоит посреди комнаты — как одинокое дерево посреди поля с пожухлой травой.

— Мне правда пора, сэр, — Джинни слегка опускает голову и снова поворачивается к двери.

Не оборачиваться.

Не сейчас.

Становится так страшно, что пальцы немилосердно трясутся. Страшно снова обернуться — и понять, что он привлекателен — для нее. Что в нем есть что-то притягивающее, что заставляет ее ходить на занятия — то, что она скрывает от самой себя, прикрываясь необходимостью заниматься.

— Спокойной ночи. И большое спасибо за чай. Я именно такой люблю — как вы угадали?

И, не дав ему ответить, Джинни резко тянет дверь на себя.

Северус

Снег неприятно колет лицо, и ветер — морозный и свежий — заставляет снежинки танцевать и ударяться друг о друга. Вокруг, в дымке февральского утра, блестят огни деревушки — и Северус ускоряет шаг. До того, как вернуться в замок после встречи с Яксли и обмена информацией, он собирается заглянуть в «Сладкое королевство» и на всякий случай купить что-нибудь к чаю, если Уизли еще раз случайно окажется в его кабинете.

Уже завернув на улицу, ведущую к магазину, он замечает вдалеке хрупкую фигуру в плаще, спешащую ему навстречу. Он зажмуривается на мгновение и приглядывается: из-под капюшона на ткани плаща лежат ярко-рыжие пряди волос.

И утро, снежное и хмурое, разом становится прозрачнее.

Северус терпеливо наблюдает, как фигура ускоряет шаг, пробегает несколько домов и останавливается напротив него.

— Сэр! — ее мелодичный голос разбивает морозную тишину, и светло-карие глаза блестят из глубины надвинутого на лицо капюшона. — Я так рада вас видеть.

Северус плотнее натягивает перчатки, нарочно делая серьезное лицо.

— Я на мгновение решил, что мне привиделось. Как вы здесь оказались?

Уизли скидывает заснеженный капюшон с лица и лукаво улыбается. И он едва сдерживается, чтобы не улыбнуться в ответ. Кажется, словно она возникла из ниоткуда, из этого ледяного воздуха, из молочного неба, как хитрый шотландский эльф из детских сказок.

— Я подумала: вдруг вы еще раз пригласите меня на чай? Хотела одолжить кексы у Хагрида, потом поняла, что вы не захотите жевать камни. Денег у меня, конечно, почти нет, но на пачку пряников найдется.

Северус сурово смотрит в ее жизнерадостное лицо с алыми щеками.

— Вам нельзя находиться в Хогсмиде, Уизли. Вернитесь в школу.

Она сердито встряхивает головой, но в глазах мелькает мольба.

— Я задыхаюсь в четырех стенах. И потом, сейчас совсем раннее утро, да и погода такая, что Кэрроу точно не высунут нос из замка. Вы ведь не боитесь? Тогда пойдемте.

Северус шагает рядом с ней, искоса рассматривая ее профиль. Ее эмоции непонятны и смешаны, словно ей радостно и одновременно страшно, и то, как ее пальцы иногда судорожно сжимают края плаща — страх перевешивает. Неловко вот так молчать, нужно что-то сказать, нужно заставить себя разговаривать, чтобы не превратиться навсегда в безмолвную статую, с которой Уизли недавно его сравнила.

— Жабе лучше; думаю, еще пара дней, и я доберусь до правильных пропорций. У вас есть домашнее животное? — спрашивает он зачем-то и тут же жалеет об этом.

Какая глупость, Мерлин раздери.

— Вам не понравится, — Уизли широко улыбается. — Карликовый пушистик, и его зовут Арнольд.

Северус невольно поднимает брови, и Уизли, не сдерживаясь, звонко смеется, подставляя лицо редко падающим снежинкам.

— Сэр, — говорит она спустя мгновение серьезным голосом. — Мне скоро семнадцать, и я вполне могу поговорить о чем угодно. Например, о правомерности привнесения личного в преподавание.

— Простите?

Джинни поворачивается к нему, продолжая идти вперед — спиной.

— Никогда не понимала, чем вас так раздражают Невилл и Гермиона.

— Охотно поясню: студенты вроде Грейнджер очень талантливы, — Северус невозмутимо расправляет плечи. — Но я не чувствую в них искру. Понимаете, чтобы стать по-настоящему великим волшебником, необходимо рисковать и не бояться импровизировать. Грейнджер же невообразимо скучна и дотошна: учебник или пособие, выведенный идеальным почерком конспект, правильные взмахи палочки. Даже Поттер — и тот больше полагается на интуицию. Кроме того, Грейнджер и так хвалят каждый раз, стоит мне зайти в учительскую: уверен, что любому великолепному студенту нужно иногда встречаться с такими, как я — это дает им толчок к дальнейшей борьбе.

Джинни смотрит на него с любопытством, с трудом вытаскивая ноги из снега. Улицы Хогсмида, не убранные после ночного снегопада, кажутся просто снежным морем.

— Не помню, чтобы профессор МакГонагалл так уж расхваливала Гермиону или Невилла. За что вы его так не любите?

Смешно взмахнув руками, она спотыкается и неуклюже падает спиной в пушистый снег. Северус останавливается и смотрит на нее сверху.

— За небрежность. Не думаю, что вы были бы в восторге от вечно кислой физиономии, приходящей на ваше занятие. Любой преподаватель хочет, чтобы его предмет хотя бы уважали. Неужели так сложно хоть раз вдумчиво прочитать рецепт? Хоть раз действительно постараться? Нет. Лонгботтом ставит на мне клеймо — и, соответственно, на себе. Дело не во мне — дело в Лонгботтоме. Жизнь, как вы и сами видите, штука жестокая и злая, и нет никакого смысла гладить по голове студента, который не в силах справиться со своей неловкостью и страхом. Что это ему даст? Ничего.

Несколько секунд она молчит, наблюдая за кружащимися снежинками и словно обдумывая его слова. Северус протягивает ей руку, затянутую в перчатку.

— Вы замерзнете.

— Я понимаю, о чем вы говорите, — признается она прямо и охотно принимает его помощь. — Никогда раньше не думала об этом с такой стороны.

— Приятно это слышать, — отзывается он не сразу. — И все-таки, в некоторых случаях я мог бы и промолчать. Одиночество ожесточает, Уизли. Перестаешь понимать, что вокруг тебя чувствуют люди.

Она нервно проводит рукой по волосам и робко улыбается.

— Знаете, я…

Северус сразу останавливается.

— Говорите, Уизли.

Она смущенно краснеет и как-то неуклюже машет рукой, спрятанной под плащом и варежкой. Потом приподнимает покрытые снегом плечи.

— Говорите, ожесточает? А меня вот одиночество путает, сводит с ума, толкает на самые отчаянные поступки. Заставляет усомниться в выборе и даже — даже понять, где-то в глубине души, что выбор был сделан в те времена, когда в голове жили совсем другие эмоции. В конце концов, я здесь из-за одиночества — как и вы. Но ведь это не случайно — в этом я уверена.

Северус молчит до самого «Сладкого королевства», поглядывая на Уизли искоса. Выбор, это разумеется, — Поттер. Только что с ним не так? Только слепой не видел, как она смотрела на него все школьные годы.

У магазина они оба останавливаются и пристально разглядывают друг друга. Уизли улыбается ему ободряюще, словно знает, что он никогда не приходил сюда — и куда бы то ни было — с женщиной. Глупая, совершенно идиотская мысль — что она может воспринять это как свидание — больно ударяет ему в виски. Но в этой боли есть примесь любопытства.

— Проходите, — он открывает громоздкую дверь, пропуская Уизли внутрь.

В магазине пусто, столики и прилавок со сладостями освещены лишь тусклым светом нескольких свечей. Зато здесь тепло и уютно, и снег в волосах сразу начинает таять, не выдерживая жар горящих в камине поленьев.

Хозяин, Амброзиус Флюм, с трехдневной щетиной на лице и совершенно сонными глазами смотрит на них вопрошающе, покачиваясь взад-вперед на крепких ногах.

— Выбирайте, — Северус пробегает глазами по прилавку.

Лили когда-то так любила все эти сладости, но он только пару раз подарил ей упаковку перечных чертиков, вкус которых давно забыл.

— Вы же не собираетесь за меня платить? — яростный шепот Уизли наполняет магазин. — У меня есть деньги.

Северус терпеливо дожидается, пока она выберет все, что считает нужным, и невозмутимо заказывает черный кофе — в надежде прийти в себя, и какао с сиропом — для Уизли, которая уже стоит у дверей с пакетом в руках.

— Ничем не отличаетесь от Корнера, — заявляет она, покорно усаживаясь за столик и снимая плащ и шарф. — Думаете, какао может меня покорить. Пожалуй, вы правы. Честно говоря, я совсем замерзла.

— Вы сказали, что вам одиноко, — Северус задумчиво берет с тарелки мармеладного червяка в шоколадной глазури. — Разве у вас не целый факультет друзей?

Уизли обхватывает чашку ладонями и дует на пенку. Ее плечи слегка дрожат, и мокрые кончики волос рыжими перьями торчат во все стороны. Она выглядит такой уютной в своем вязаном красном свитере с оранжевой «Д». И ему впервые хочется, чтобы это утро не заканчивалось.

— Я сама виновата, — отвечает она тихо. — Зациклилась на себе, на своих эмоциях, на вечных вылазках с Невиллом и как-то постепенно отстранилась от других. А потом в моей жизни появились вы — и все остальное стало размытым. Вы так на меня смотрите — я говорю чепуху? Вам, наверное, со мной скучно.

Северус давится кофе.

— Это вам должно быть скучно со мной.

Уизли улыбается — смело.

— Я все еще сматываю клубок обратно, сэр. Иду за нитью. И с вами мне не только интересно — я действительно чувствую себя в полной безопасности.

Покидая магазин последним, Северус торопливо накладывает на Амброзиуса «Обливиэйт».

Джинни

Густо валящий снег понемногу превращается в слабую метель, и Джинни плотнее натягивает капюшон мантии, шагая по сугробам. Дорогу заметает, и далекий замок, маячащий впереди, кажется сказочным. Жаль, что там давно не так уютно, как прошлой зимой, когда они с Гарри сидели в жарко натопленной гостиной и болтали обо всем и ни о чем.

— Вам не холодно? — на черных волосах Снейпа белые снежинки кажутся маленькими жемчужинками, и это так разнится с его серьезным лицом, что Джинни украдкой улыбается.

— Мы уже скоро придем, — отзывается она, и в голосе звучит нотка грусти. — Вы сегодня вечером заняты?

Он смотрит на нее искоса — с сожалением. В обрамлении всего черного — волос, шарфа и этого смоляного плаща с серебряными застежками, его лицо словно выступает изнутри, из той загадочной сущности, которая прячется внутри каждого человека. И сам он становится другим.

— Что вы хотите?

— Попробовать сладости с вашим вкусным чаем, — смело отвечает Джинни, не отводя взгляд.

Снейп отрицательно качает головой и проводит рукой по волосам, стряхивая снег.

— В другой день, Уизли. Сегодня и так выдалось неплохое утро. Зайдете, если получится, послезавтра ближе к ночи, чтобы взять это чертово зелье для жабы, иначе оно переварится, и Лонгботтом продолжит ходить с этим потерянным лицом.

Джинни смотрит на него укоризненно, потом опускает голову и произносит так, словно пытается сдержать себя и не может:

— Вы идете оттуда? От него? Не отвечайте, я и так знаю…

Снейп вдруг резко хватает ее за руку, притягивая ее к себе — без раздумий — и накрывает большим черным плащом. Джинни не сопротивляется, только взволнованно, хватая ртом воздух, смотрит на него — дрожа.

— Молчите и не двигайтесь, — говорит он быстро, едва заметно шевеля губами. — Впереди Алекто, я не собираюсь оправдываться, почему возвращаюсь из Хогсмида с вами.

Джинни кажется, что она стоит целую вечность, прижимаясь к его крепкому телу, чувствующемуся под свитером и рубашкой, вслушиваясь в его неровное дыхание, прикрыв от неловкости глаза.

— Она ушла? — шепчет она отчаянно.

— Почти. Еще немного, Уизли.

— Вы пахнете мятой, сэр, — невпопад замечает она.

— Это главный ингредиент для зелья, которое вы отдадите Лонгботтому.

— Когда вы… когда вы сказали тогда про одиночество, — она должна, ей нужно это сказать, и пусть будь что будет. — Я хотела ответить, что никогда больше не оставлю вас в одиночестве, что не позволю вам быть одиноким. И это не жалость, клянусь.

Она явно ощущает, как он вздрагивает, и снова прикрывает глаза. Так нельзя, нельзя. Это просто безумие — это тепло под плащом, и его дыхание, и его рука, держащая ее за плечо, и сам он — слишком близко.

— Я знаю, — отвечает он шепотом, и черные глаза странно блестят. — Идемте.

Вдыхая морозный, свежий воздух привыкшими к теплу легкими, Джинни вжимает голову в плечи. Ей кажется, что Снейп отступает от нее слишком быстро — словно от опасного существа, словно обжигаясь. До самого замка они больше не разговаривают — а потом, кивнув друг другу, молча прощаются, расходясь в разные стороны.

Дрожа от холода, Джинни заглядывает в Большой зал: завтрак уже прошел, но на столах еще стоит остывшая еда. Быстро плеснув в кружку теплый чай, она выпивает его залпом и обхватывает плечи руками.

Предложила Снейпу дружбу — а что испытывает сама? Сердце не так бьется, когда друзья находятся близко. И желание прижаться, и чувство какого-то зарождающегося внутреннего огня от прикосновений — не присущи дружбе.

Мерлин святой, откуда это все взялось?

Вспомнив, что в понедельник нужно принести доклад на трансфигурацию, Джинни неохотно плетется в библиотеку, находит на полке «Особенности трансфигурации» и плюхается на диванчик за круглым столом.

— Где ты была? — Парвати, сидящая напротив с учебником по Заклинаниям, смотрит на нее с любопытством поверх книги. — Я проснулась, а тебя уже нет.

— Ходила в Хогсмид, — отвечает Джинни тихо и раскрывает книгу. — Принесла вам немножко сладостей. Там очень красиво — летящий снег, пустая дорога, сказочные деревья, сонная зимняя деревушка.

Парвати наклоняется к ней, вглядываясь в лицо.

— У тебя глаза сверкают, словно ты с Гарри виделась.

— Не виделась, — Джинни быстро закрывается учебником. — Просто приятная прогулка вышла. Хоть и рискованная, я знаю.

Парвати разочарованно выдыхает.

— Жаль.

— Не думаю, что Гарри сейчас сунется в школу, — Джинни нарочно качает ногой, делая беззаботный вид. — Учитывая наличие Снейпа и Кэрроу. Зачем он тебе?

Парвати опускает учебник на колени и нервно потирает руки.

— Я хочу, чтобы все это скорее закончилось. Я каждый день тут сижу и гадаю, живы ли мои родители там, дома. Поэтому я и стараюсь не вляпываться в истории, как вы с Невиллом.

Джинни уже набирает воздух в легкие, чтобы возмутиться, но вдруг замечает:

— Каждый выбирает свою борьбу.

— Ты не злишься? — темные, густые брови Парвати превращаются в забавные треугольники. — Мне казалось, ты в ярости, что мы все сидим сложа руки. Ну, кроме вас с Невиллом и некоторых когтевранцев. Корнер каждый день собой рискует — у него вообще есть хоть одно живое место на теле?

Джинни пожимает плечами и утыкается в строчки, но буквы плывут перед глазами, и мысли — разные, как разноцветные бабочки — мечутся в голове. Вытащив из кармана глазированного червяка, она угощает Парвати и потом засовывает себе сладость в рот.

Ей кажется, что привычный мир, каким она его воспринимала, какой она себя в нем ощущала — рушится в это самое мгновение.