Немного солнца в холодной воде (гет)

Северус

Он рывком распахивает дверь, и первое, что бросается в глаза — невыносимо рыжие, словно пылающие волосы Уизли в холодном полумраке галереи. Потом из этого огня проступает бледное лицо со светло-карими глазами и рука, поднятая вверх со сжатым кулаком и замершая в воздухе.

Уизли кажется факелом в ночи.

— Живее, — раздраженно произносит Северус и, чуть посторонившись, пропускает ее вперед.

Уизли послушно проскальзывает мимо, обдав его слабым ароматом духов — вероятно, самых дешевых. В ее возрасте всем девушкам хочется казаться старше, и они бегут в магазин с туалетной водой и думают, что раз от них приятно пахнет, то и сами они — приятны.

— Ингредиенты помните? — Северус смотрит свысока на ее жизнерадостные веснушки, напоминающие разбросанные невпопад головки горицвета.

— Наизусть, — Уизли с невозмутимым выражением лица выдерживает взгляд. — Полынь, дремоносные бобы, валериана, асфодель. Могу даже назвать необходимые пропорции, сэр. Можно снять мантию? Терпеть не могу эти широкие рукава.

Северус кивает и поворачивается к окну, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в непроницаемой темноте. Кончики пальцев у него холодеют — то ли от усталости, то ли от неожиданного, едва ощутимого волнения, которое он почувствовал, распахнув дверь в галерею.

— Зачем вам зельеварение? — он останавливается около нее, пристально глядя, как она аккуратно, но спешно раскладывает на столе ингредиенты. Ее простая, но ослепительно белая блузка сразу бросается в глаза из-под джемпера. — Вы же бредите этим своим квиддичем.

Уизли слегка поджимает сухие губы.

— Может быть, я выучусь на целителя или мракоборца, откуда вам знать?

— Выбирайте целителя. Поттера постоянно приходится штопать.

Ее лицо покрывается мелкими красными пятнами, и губы чуть приоткрываются, желая выпустить слова — ядовитые, а, может, жалостливые. Но она тут же встряхивает головой и осторожно берет несколько веточек полыни, аккуратно и крупно нарезает их — даже крупнее, чем следовало, но он не останавливает ее. Потом она, поразмыслив, тянется к вымытым и потому скользким дремоносным бобам.

Северус нетерпеливо морщится, наблюдая за ее неуверенными движениями.

— Давите его! Не режьте, давите. Нет, неправильно.

Его пальцы нажимают на ее пальцы — тонкие, с такой неожиданной силой, что Уизли болезненно охает. Северус поспешно отдергивает руку и обходит стол по кругу.

— Запомните, Уизли: рецепты в учебниках — лишь костяк. Вы можете экспериментировать. Резать или давить, рвать руками или нарезать ножом, выжимать или тереть — каждый раз зелье будет отличаться от предыдущего. Так вы найдете свой идеальный рецепт. Это непросто, но если вы действительно увлечены зельеварением, как пытаетесь мне показать, вам это понравится. Весь секрет в интуиции и риске.

При слове «действительно» Уизли едва заметно вздрагивает и сдувает рыжую прядь с раскрасневшейся щеки.

— Вы преувеличиваете, — замечает она небрежно. — Звучит так, словно учебники пишут для идиотов. Нужен же какой-то стандарт, иначе зелья будут немного, но отличаться.

Северус нетерпеливо складывает руки на груди.

— Вы никогда не задумывались, почему не пишут учебники по квиддичу? Потому что квиддич — это крайняя степень интуитивной и рискованной деятельности. Представьте себе абзац: «сесть на метлу, оттолкнуться ногами и взлететь, затем оглядеться в поисках снитча»…

Уизли морщится, но в глазах мелькают смешинки.

— Вы хоть раз летали?

— Неважно. Вы понимаете, о чем я.

Щеки ее постепенно становятся все краснее — по мере закипания котла, и следом за соком бобов в воду отправляется мелко-мелко нарезанный корень асфоделя и порванная руками валериана. Северус делает еще один круг, потом осторожно заглядывает в дымящийся котел.

— Цвет слегка отличается от нужного, но в пределах нормы, — произносит он спокойным голосом, совершенно не понимая сам, какие эмоции испытывает. — Испробуем на Лонгботтоме?

Уизли смотрит на него диким зверем, растрепанная и усталая, а потом ее безмолвные губы растягиваются в робкую улыбку. Она переливает немного зелья в пробирку и тщательно закупоривает. Что же, нельзя не признать, что для первого раза — неплохо. Студенты Слизнорта такого результата вряд ли добьются.

Северус машинально переводит взгляд на часы. Половина двенадцатого! А он все возится с этой девчонкой, которая практически весь вечер молчит. Как ее разговорить?

— Я вас провожу, — произносит он, с трудом сдерживаясь, чтобы не поморщиться от звука собственного голоса. — На случай, если вы попадетесь Кэрроу.

И снова — этот настороженный взгляд. Как будто от него такого не ожидают! Но Уизли ничего не отвечает и не возражает — только поводит плечом. Словно позволяет проводить себя.

Идти рядом, она, конечно, не умеет — то шагает впереди, то отстает, и это невозможно раздражает. В конце галереи, у самой лестницы Уизли останавливается и устало проводит рукой по розоватому лицу.

— Мне будут бобы сниться, — сообщает она зачем-то и поднимает на него свои ореховые глаза.

С минуту они открыто изучают друг друга: хрупкая девушка с затаенной грустью во взгляде и мужчина, наглухо спрятавший себя за черной мантией. И кажется, что ее волосы едва заметным огнем освещают его мрачное лицо.

— Чушь несете, — Северус невольно думает о том, что придется вернуться в одинокую спальню. — Идите спать.

Она не успевает ответить, потому что он проходит мимо нее и цепко берется за перила. Дамблдор наверняка ждет его.

Джинни

— Тебе нужно слегка завивать волосы, — Ромильда поправляет выбившуюся из пучка прядь. — Будет очаровательно. Тем более, они у тебя такие мягкие!

Они останавливаются, дожидаясь Лаванду за углом туалета на четвертом этаже. Джинни невольно бросает взгляд на темную копну вьющихся волос Вейн и тут же отводит глаза. Потом, переступив с ноги на ногу, произносит:

— Мы в этом году постоянно болтаем. Ты уже не злишься, что Гарри выбрал меня в прошлом году?

Ромильда насмешливо улыбается ярко-красными губами. МакГонагалл заметит — придет в ужас и заставит смыть.

— Тогда — злилась. Никак не могла понять, чем ты лучше. Но Гарри тебя бросил — и свои выводы я сделала.

Джинни отчаянно сглатывает, но это не помогает: кажется, словно в рот попала пригоршня песка.

— Он не бросал меня, — говорит она поспешно, заметив приближающуюся Лаванду. — Мы просто расстались, потому что он не хотел подвергать меня опасности.

Ромильда улыбается еще шире — но сочувственно.

— Разумеется. Какое изящное оправдание — надо записать. У меня уже целый список есть подобных фраз. Твой брат, кстати, такую ерунду выдумал, когда Лаванду бросил.

Не найдя Невилла в холле, Джинни плетется обедать с девочками, но спагетти не лезет в горло, напоминая извивающихся червей. Зло отодвинув тарелку, она вылезает из-за стола. Вокруг только серость, туман, вечно хмурое зимнее небо и снег, то падающий, то растворяющийся в грязи. Ей кажется, что если она не увидит сейчас что-то живое, что цветет — перестанет дышать.

В холле никого нет — только молчаливые часы факультетов с такими же молчащими разноцветными камнями. Потянув на себя тяжелую дверь, Джинни выскальзывает прямо под сырой январский ветер и бежит к теплицам. Снег, смешанный с грязью, брызгами разлетается в стороны. Ноги в тонких ботинках мгновенно промокают, ветер залетает в горло — но вот уже пальцы хватаются за ручку теплицы и мягко толкают дверь внутрь.

Тепло.

Дрожа, Джинни торопливо проходит мимо тропических растений и идет туда, где тепло, но не жарко — к кустарнику, полевым цветам и лекарственным травам. Смесь ароматов приятно обволакивает: шиповник, ромащки, пионы, вербена… Джинни наклоняется к шиповнику и гладит бархатный лепесток. Цветной посреди серости.

За спиной раздается шелест мантии, и Джинни резко оборачивается, молясь, чтобы это не была Алекто или Филч.

Снейп, присев на корточки, тщательно рассматривает цветки зверобоя, сжимая их пальцами. Джинни несколько секунд переминается с ноги на ногу, потом подходит ближе и негромко интересуется:

— Это для занятия, сэр?

— Зверобой должен полежать хотя бы сутки, — Снейп не поднимает на нее глаз. — Но профессор Слизнорт, наверное, никогда не говорил об этом.

Джинни нервно облизывает губы. Какой он сложный! Сплошная стена безмолвия и сдержанности. Он кажется самодостаточным, цельным — и безумно взрослым. И от осознания, что Снейп одного возраста с Люпином, Джинни становится не по себе. Что делает его таким взрослым?

Снейп наклоняется к зверобою, и темные волосы скрывают его лицо.

И Джинни понимает: глаза. У него холодные, спокойные глаза — даже когда в его голосе звучит ярость, глаза остаются спокойными. У Ремуса — не так. А у Сириуса глаза выдавали бесконечное множество эмоций. Она вспоминает измученное лицо Гарри тогда, после Отдела Тайн, и прикусывает губу.

— Вам есть, что сказать? — его голос звучит приглушенно.

— Я промочила ноги, — выдает неожиданно Джинни, досадуя на свою неуклюжесть, и тут же чуть не бежит к выходу, оставляя аромат цветов за спиной.

Может быть, нужно было сказать иное?

У запотевшей двери, за которой не видно замка и снежного месива, Джинни оборачивается. Снейп все так же склоняется к зверобою, и его темная фигура не выражает ничего. Совсем. Это пугает и одновременно притягивает. Мальчишки, с которыми она встречалась, даже Гарри и уж тем более Рон — предсказуемы до невозможности. Единственным человеком, похожим на Снейпа, был Сириус — но от него Джинни что-то отталкивало. Возможно, его излишняя импульсивность и вспыльчивость, которые она иногда чувствует и внутри себя.

Возвращаясь в тропики, она замечает профессора Стебль, которая с улыбкой поливает разноцветные орхидеи. Цветы, словно отзываясь, легонько трясут бархатными головами. Джинни останавливается, даже не пытаясь проскользнуть к выходу, и всей грудью вдыхает сладкий аромат, от которого першит в горле.

— Вам что-то нужно, Уизли? — Стебль взмахом палочки опускает огромную лейку на влажный песок. — Или вы помогали профессору с травами?

Джинни незаметно расправляет плечи.

— Я просто пришла посмотреть на цветы, — признается она без раздумий. — Дышать.

Стебль понимающе улыбается, но в улыбке сквозит удивление. Конечно — кого можно встретить в теплице, кроме Невилла?

— Вам не грустно здесь? Только цветы вокруг и травы. И так — всю жизнь, — Джинни краснеет от собственной дерзости, но ей хочется знать, почему люди осознанно выбирают одиночество.

Стебль опускает палочку, продолжая улыбаться. Еще один человек, которого Джинни раньше не замечала — а теперь встретила, блуждая по лабиринту замка с нитью в руке. Но если в замке, за обеденным столом, Стебль кажется оторванной ото всех — то здесь Джинни чувствует, словно растения тянутся к профессору и слушают ее дыхание. И впервые ее внешность — торчащие из пучка пепельные волосы, запачканная землей мантия, коричневая шляпа в заплатках — кажется удивительно гармонирующей с остальным окружением.

— У меня была другая жизнь, давно, — Стебль вновь поднимает лейку. — В теплицах я ощущаю себя на месте.

— У вас была семья? — Джинни изучает ее морщинистое лицо, похожее на брюкву.

— Недолго. И моя дочь — знаете, я практически ее не вижу. Может быть, несколько раз на летних каникулах, — Стебль наблюдает за цветами. — Она вышла замуж за норвежца.

Джинни невольно поеживается. Сколько еще тайн хранит этот замок?

— Только, пожалуйста, не рассказывайте никому, — Стебль наклоняется и рыхлит тяпкой землю под орхидеями. — Я просто хотела, чтобы вы меня поняли — вы выглядите очень одиноко, я с начала года заметила. Со мной такое было — а потом я просто заглянула в себя и поняла: «То, как я живу сейчас — мне не нравится». И я вспомнила о Хогвартсе, о теплицах, о своей нужности здесь. Попробуйте — вдруг и вам поможет?

Джинни поспешно кивает и идет к дверям, гадая, знает ли об этом Невилл или кто-нибудь еще. Странно, как совершенно незнакомые люди могут разделять одни и те же чувства. Только у Стебль уже есть, о чем заботиться. А вот ее собственная дорога — скрытая в темноте, открывающаяся только если идти постоянно вперед.

Невилл нетерпеливо ждет ее в холле, переминаясь с ноги на ногу и поглядывая на часы.

— Помнишь про полночь?

— Нет, — Джинни устало трет глаза. — Может, сегодня передохнем? Вообще не соображаю, одна каша в голове.

Невилл слегка хмурится.

— А если мы что-то пропустим? Сейчас чем меньше думаешь о себе, тем лучше. У нас есть задание, и мы не имеем права его игнорировать. Так что я жду тебя у портрета в полночь.

Джинни громко чихает.

Северус

Уизли опаздывает уже на пять минут, и Северус недовольно стучит пальцами по столу, поглядывая на висящие на противоположной стене часы в виде головы дракона. Ему некогда возиться с Уизли, но он не может отказаться от занятий. Они немного, но отвлекают его от всей грязи и мрака, и он все еще может выведать ценную информацию о местоположении Поттера. С другой стороны, они прибавляют ему лишнюю головную боль, которую в его жизни можно и так ложками черпать. Подъем — на рассвете, бесконечный водоворот дел, с несколькими минутами на завтрак и обед, выматывающие учебные собрания с постоянными таблицами успеваемости, дотошные обсуждения блюд с домовиками, беседы с Дамблдором и вечно крутящиеся стратегии в голове — и, конечно, постоянные доклады Лорду. Когда он последний раз лег раньше двух часов ночи? И все-таки занятия должны остаться — они вносят хоть немного разнообразия в этот кружащийся вихрь дел.

Уизли заходит так тихо, что Северус едва заметно вздрагивает, заметив ее непривычно красное лицо.

— Вы опаздываете, — замечает он сурово, но она только молча кладет учебник на парту. — Уизли, я с вами разговариваю.

Она поднимает на него болезненно блестящие глаза и едва заметно пожимает плечом. Что с ней случилось?

— Если вы помните, сегодня у нас на очереди довольно непростое зелье, — Северус поднимается на ноги и с удовольствием слышит свой собственный голос. Когда-то ему казалось, что он ненавидит преподавать, но теперь он даже скучает по привычной школьной суете. — Название помните?

Уизли качает головой, потом прижимает ладони к лицу и замирает. Северус подходит ближе и придирчиво смотрит на нее сверху вниз. Какого черта происходит? «Я промочила ноги!» — фраза, произнесенная тонким голосом, ветром проносится в его голове и исчезает.

Ему должно быть плевать.

Несколько секунд он стоит неподвижно, глядя на ее рыжую макушку, на дрожащие плечи — и вдруг, повинуясь странному внутреннему порыву, опрометчивому и опасному, касается тыльной стороной ладони ее лба.

Раскаленная.

Уизли медленно отнимает ладони от лица и поднимает на него слезящиеся глаза.

— У вас жар, — Северус быстро прячет руки в карманы мантии. — Какого дьявола вы пришли в таком состоянии? Давно это с вами?

— Какое вам дело? — спрашивает она зло, и в голосе мелькает настороженность. — Во всем замке никому нет дела до меня — а вам, значит, есть? Я пришла на занятие. Тем более, Кэрроу силой вытащила меня от мадам Помфри. Считает, что от такой меня меньше проблем. И про зелье я отлично помню — вы говорили о зелье забывчивости, но не про обычное, а усложненное. То, которое стирает память навсегда.

Северус смотрит на нее раздраженно. Как будто он настолько жесток и отвратителен, что заставит ее работать в таком состоянии. И откуда у нее столько упрямства?

Поколебавшись, Северус выходит из кабинета и, заперев его, торопливо идет к подземелью. Придется быстро найти ингредиенты и сварить бодроперцовое зелье или что-нибудь похожее из того, что подвернется под руку. Желание помочь Уизли ничего не значит, произносит он мысленно, раз за разом — просто отплатит ей за Рождество. Тогда она разделила его одиночество, попыталась — внезапно — разглядеть в нем другого человека. Нужно отдать долг — и все.

— Вы не видели Джинни Уизли? — неприятный голос МакГонагалл настигает его внизу лестницы. — Мистер Лонгботтом утверждает, что она едва держится на ногах, и Кэрроу не пустили ее в больничное крыло после предыдущего занятия.

— Не видел, — отзывается он холодно, стараясь казаться бесстрастным. — У вас все?

МакГонагалл смотрит на него с нескрываемой неприязнью, так и сквозящей в морщинках вокруг глаз, но Северус спокойно проходит мимо, оставляя ее за спиной. От таких женщин проще держаться подальше, как и от Молли Уизли, например. Постоянно идут напролом, постоянно независимы — какому мужчине такие нужны? Северус невольно вспоминает круглое возмущенное лицо Молли, вечно усталое, и ее раздраженный голос, и упреки, и вжимающего голову в плечи Артура. Ничего, младшая Уизли подрастет и будет точно так же тиранить Поттера. Если тот доживет, конечно.

Усмешка выступает на его губах.

И чем только заняты его мысли с появлением этой девчонки в его жизни?

Вернувшись, он застает Уизли по-прежнему сидящей за партой и смотрящей перед собой в пустоту.

— Зачем вы вообще ходили в теплицы?

— Там все растет, — Уизли шевелит горячими губами. — И цветное.

— Ваше привычное поведение не вяжется с сентиментальностью.

Она сердито дергает плечом.

— Это не сентиментальность. Просто желание знать, что в мире есть еще что-то живое, растущее и красивое.

Северус молча толчет в ступке уродливый корень мандрагоры, напоминающий ему мертвого ребенка. Вытащили из земли, как из матери, и убили. А люди еще морщатся, что он так орет. Добавив порошок двурога, Северус понимает, что впервые варит зелье не для Дамблдора, Люпина или Лорда — для обычной девчонки, которой нужна помощь. И чувство нужности, никогда не испытанное и не познанное, искоркой проносится в нем.

— Пейте, — он торопливо ставит перед ней кружку. — Завтра будете в порядке.

Уизли яростно качает головой. От ее волос снова пахнет фрезией.

— У меня дым из ушей пойдет.

— Это ваше обычное состояние.

Она обиженно вспыхивает и неуклюже встает, держась одной рукой за парту, другой хватает сумку. Ее трясет от озноба, и непривычно красное лицо выглядит измученным и усталым. Подойдя к дверям, она берется за ручку и оглядывается.

Северус невозмутимо смотрит на нее, равнодушно ожидая, когда она вернется за зельем. Но Уизли только тянет дверь на себя и выходит в галерею, повернувшись к нему спиной.

Северус остается стоять у остывающего котла, наполненного темно-красным зельем.

Джинни

Противно пахнет сушеными травами и старым постельным бельем. Джинни приподнимается и садится, оглядываясь по сторонам.

Больничное крыло.

Последнее, что она помнит — это Полную даму и ее не менее полную подругу в синем корсете, распивающих чай на портрете, и тупую, тяжелую головную боль.

Она прислушивается к шорохам и наслаждается тишиной, которую уже так давно не слышала, даже ночью. И все из-за вечно сопящей Парвати.

— Проснулись? — Помфри заглядывает в палату. На ней белоснежный халат, перемазанный каким-то лекарством, и белая повязка на лбу. — К вам посетитель.

Джинни с предвкушением улыбается. Невилл! Кто еще сможет поднять ей настроение, рассказав, как она оказалась здесь и что успела пропустить. И, конечно, поворчит, что она не помогла ему в ночной слежке. Черт, завтра же первое занятие как раз у Кэрроу…

— Ваше упрямство вас погубит, Уизли.

Джинни, сглотнув, смотрит на его приближающуюся фигуру — спокойную, холодную и словно выточенную из эбенового дерева и алебастра.

— Зачем вы пришли? — ей неприятно видеть его сейчас.

Снейп садится на противоположную кровать и ставит на столик дымящуюся кружку. Ей не хочется, чтобы он смотрел на нее такую — и сама не понимает, почему. Может быть, с той рождественской ночи между ними тянется тонкая, бесцветная ниточка, которая видна только ей.

— Чтобы вы выпили это чертово зелье. Темный Лорд приказал следить, чтобы все чистокровные волшебники были здоровы. Вы нам еще пригодитесь.

Джинни садится на кровати и натягивает одеяло до подбородка. На ней нет джемпера, и прохладный воздух лазарета касается тонкой блузки. В темных глазах Снейпа как всегда — непробиваемое, толстое стекло.

— Не буду, — произносит она сквозь зубы, смотря на него с яростью. — Ни за что.

Лицо Снейпа не выдает ни единой эмоции.

Джинни с шумом втягивает больничный воздух и утыкается головой в согнутые колени.

— Вы… Вы первый человек, который обратил на меня внимание в этих проклятых стенах, — она выталкивает из себя слова — на поверхность, в воздух. — Всем плевать. Все сидят в своих раковинах и переживают только свои чувства. Даже Невилл… Мы с ним просто команда. И теперь вы хотите… посмеяться? Сидеть и смотреть на меня, смотреть, как из моих ушей и этого вздернутого носа будет валить дым, да? Это… знаете… это — отвратительно. Уходите.

Она чувствует на себе его тяжелый взгляд, но не поднимает головы. За что ей все это? В замке нет никого, кто смотрел бы на нее как на человека — не на партнера, не на однокурсницу, не на ученицу. Никого — кроме Стебль. Но это была мимолетная и единственная встреча, так что — не считается.

Раздается тихий шелест мантии, мягко скрипит дверь — и тишина возвращается к ней, обнимая за плечи.