Инфант испанский (джен)

В сумке у Лебединской нашлись бумажные платочки, и Саша старательно прикладывал их к тем местам на пиджаке, которые особенно пострадали от чая. На самом деле ущерб, нанесенный костюму, его совершенно не беспокоил, просто так было легче скрыть смущение из-за этой глупой вспышки. Впрочем, о ней никто не вспоминал. Ваня крутился рядом и лез под руку, на него шикнули, и тогда он уселся в сторонке и замурлыкал:

Le minaccie, i fieri accenti,

Portin seco in preda i venti;

Perdonatemi, pietà,

O fratel, pietà, pietà!⁽¹⁾

Саша испуганно задрал голову, но никаких посторонних предметов в воздухе не было.

— А ты все что угодно можешь вот так поднять? — спросил он с опаской.

— Ага. Вплоть до концертного рояля.

— Хвастунишка, — сказала Лебединская.

— Ну да, с роялем не всегда получается, — согласился Ваня. — Тяжелый все-таки. Он летит, но так… низенько-низенько.

Саша вернул Лебединской оставшиеся платочки и исподтишка окинул взглядом всю компанию. Суперкоманда, значит. Ну ладно.

— Вы мне на один вопрос не ответили.

— И еще на многие не ответим! — оптимистично откликнулся Ваня. — Но ты спрашивай.

— Этот ваш человек в черном… Вы не знаете его имени, я понял. Но кто он такой вообще? Это-то вы знаете? Раз уж вы с ним… работаете, и вроде как на его стороне.

Вопрос, видимо, оказался трудным. Ваня задумчиво поскреб элегантную щетину на щеке. Сёма откинулся на спинку стула и сложил губы уточкой, что означало у него глубокую сосредоточенность.

— Это сложно объяснить, — сказала Лебединская. — Когда пообщаешься с ним, сам поймешь.

— Не очень-то он общительный, — пробормотал Саша.

— Наши объяснения тебе не помогут. Для таких, как он, подходящих слов люди так и не придумали.

Саша отметил, что она говорит совсем как Сёма только что в коридоре.

— Или придумали когда-то давно, но слова эти со временем забылись. Наш современный язык совсем не приспособлен к таким понятиям.

— Ну а все-таки? — настаивал Саша. — Расскажите хотя бы неправильными словами. Я постараюсь понять.

— Тебе никогда не приходило в голову, что музыка — универсальный язык, с помощью которого можно описать что угодно? — вдруг спросил Сёма.

— А разве не математика?

— Нет. Не совсем. Математика находится в подчинении у музыки, это лишь один из ее инструментов, который может воссоздать форму предмета, но не его суть. А вот с помощью музыки можно передать все. Радость и печаль — это самое простое. Движение. Округлость. Изморозь на стекле. Смутное подозрение. Встречу друзей. Блики предвечернего солнца на белом мраморе. Острую кромку ножа. Кровотечение. Ростки травы. Вкус отравленного вина. Математическую формулу. Структуру ДНК. И еще множество идей, понятий и ощущений, для которых у нас нет слов, и поэтому они были бы обречены томиться и бесследно таять в глубинах нашего сознания… если бы не музыка. Она выпускает их на свободу, дает им жизнь. И так же когда-то она вызвала к существованию весь наш мир. Она пронизывает его, дышит и движется вместе с ним. Человеческому слуху доступны лишь отдельные ее отголоски. Но те из нас, кто наделен особой чувствительностью, угадывают по ним все остальное… Если ты понимаешь, о чем я.

— Понимаю. Кажется, понимаю. Он несколько занес нам песен райских…

— Да-да, примерно так.

— Это очень интересно, — вежливо сказал Саша. — Нет, правда интересно. Но при чем тут человек в черном пальто? Он музыкант? Композитор? Ученый?

— Он — порождение этой музыки. Один из ее детей. Живет вместе с ней и угаснет вместе с ней… если такое вообще случится.

— Погоди. А как это может случиться? Ты говоришь, очевидно, о каком-то базовом физическом законе. Если он перестанет действовать… как это вообще возможно? Ну ладно, пусть возможно. Но это означает конец мира? Я не знаю… апокалипсис? Солнце взорвется? Вселенная схлопнется? Или что?

— Не знаю, — задумчиво сказал Сёма. — И никто не знает, я полагаю. Не исключено, что мир продолжит свое существование, даже когда музыка уйдет из него. Только что это будет за мир? Пустая оболочка, безжизненная труха? Беспредельный хаос, лишенный смысла и структуры? В любом случае мы этого уже не увидим.

— Но как? Как это может произойти?

— Вот ты мне не поверил про силы зла, — Ваня поджал губы в притворном недовольстве. — А между тем они реальны, и они нам могут устроить вот это все. Мы на стороне человека в черном пальто, как ты верно заметил. Но есть и другая сторона.

— Постой, я догадываюсь. Дух хаоса и разрушения, да?

— Типа того. Мы зовем его Всемуконец.

Саша напрягся и обвел взглядом всех троих. Нет, не похоже, что шутят.

— Ну надо же его как-то называть, — Ваня развел руками. — И чтобы было прилично произносить при даме.

— Значит, Всемуконец. Хорошо. А он такой же, как человек в черном? Я хочу сказать, он тоже человек? Нет, не то… Я имею в виду: вы его видели? Его можно увидеть?

— Я видела, — сказала Лебединская. — Да, он выглядел как человек.

— Но вы не запомнили, как именно?

— Отчего же, запомнила. Он был совсем молод… впрочем, как и я тогда. Немного похож на тебя. Тоже брюнет, худощавый такой.

Ее испытующий взгляд уперся в Сашу, и он беспокойно заерзал на месте.

— Только выше ростом. И красивее, — продолжала Лебединская. — И необычное лицо. Что-то в нем было неправильно, что-то неуловимое. Разрез глаз или просто общее выражение. Точнее, отсутствие всякого выражения. Это было странно, но по-своему привлекательно.

— И вы узнаете его, если встретите снова? Хотя… вы говорите, это было давно. Он, должно быть, теперь постарел…

Саша вовремя прикусил язык. Он чуть было не сказал «постарел, как и вы». К счастью, Лебединская не обратила на это внимания.

— Конечно, я его узнаю, — усмехнулась она. — И он вполне может быть все так же молод. Но вероятнее всего, что у него сейчас совсем другое обличье.

— Ага, понятно. А он может превратиться… ну, например, в женщину?

Все с изумлением уставились на Сашу. Видно было, что эта мысль до сих пор никому не приходила в голову.

— Тебя Великаша укусил? — поинтересовался Ваня. — Ты поосторожней с ним, он заразный!

— Нет… Почему ты про него вспомнил?

— У него в «Дон Жуане» однажды Командор был женщиной. Командоршей. А Дон Жуан ее наряду с остальными соблазнил и бросил.

— Но… как? Ведь Командор же бас!

— Ну да. Великаша сначала хотел всю партию переписать, но ему не дали. И тогда он просто нарядил баса женщиной. Да ладно, ты в самом деле не знал? В Мюнхене это было, на фестивале.

Саша поймал себя на том, что слушает с открытым ртом. Представить себе эту Командоршу оказалось гораздо труднее, чем левитирующий концертный рояль и демона-разрушителя неопределенного пола.

— Раз уж мы вспомнили про Великашу, — Лебединская посмотрела на часы, — по-моему, кое-кто опаздывает на репетицию.

— Блин, точно! — спохватился Ваня. — Он сегодня должен нам объяснить, как конкретно Родриго влюблен в Карлоса. Сгораю от нетерпения. Великаша способен приоткрыть нам новые грани.

— Да погодите же! Последний вопрос! — умоляюще воскликнул Саша, хотя вопросов у него была еще целая куча. — Если этот… Всемуконец может менять внешность, то и человек в черном тоже может прикинуться кем угодно?

— Нет, — сказала Лебединская. — Он так не делает. Он может скрываться, может избегать чрезмерно любопытных, — она строго посмотрела на Ваню. — Но никогда не обманывает.

1) Пусть обиды и угрозы

Ветры буйные уносят;

О, прости меня, молю,

Брат, прости, прости! (Из оперы Дж. Верди «Сила судьбы»)

Вернуться к тексту