Лишний человек (джен)

Вообще перед концертом Ване следовало бы отдохнуть, но тревоги последних дней не отпускали, не давали расслабиться, и он никак не мог сосредоточиться на предстоящем выступлении. Еще и проснулся ни свет ни заря — он теперь подолгу подстраивается под местное время, не то что раньше. Раньше ему и перелет через океан был нипочем, и жалобы коллег на джетлаг казались капризом. Э-хе-хе…

Промаявшись до восьми часов, он не удержался и позвонил Саше. Тот ответил сразу — тоже небось с утра на ногах, ищет дорогую пропажу, и вовсе даже не Сёму уже, а Великашу. Хотя как ты его теперь найдешь? Они еще успели расспросить врача по горячим следам, пока он помнил своего загадочного пациента, но это ни к чему не привело. Пациент во время осмотра выглядел бодрым и вполне здоровым, после выписки сам собрал вещи, сам ушел. Кажется, вызвал такси, сел в него за углом и уехал.

При упоминании про такси Ваня обернулся к Саше: «Слушай, а та машина, на которой он тебя вез из аэропорта?» Саша помолчал, что-то соображая, и они, наскоро попрощавшись, помчались на парковку, куда Саша лично перегнал машину и где она благополучно простояла все эти дни. А теперь ее там не было. «Так я и думал, — заключил Ваня с мрачным удовлетворением. — А ключи? Ключи-то у тебя?» Саша потерянно покачал головой. Ключи он оставил в ящике тумбочки в больнице, вместе с остальными вещами. И Великаша просто забрал их, сел в свой автомобиль и уехал. «Но… зачем? Почему? Почему ты их ему отдал?» — Ваня не мог подобрать слова, способные в полной мере выразить его недоумение. «Но это ведь его машина», — только и сказал Саша, и Ваня махнул рукой и не стал его ни в чем укорять. Саша тут уже сколько времени один все это раскручивает, неудивительно, что голова у него пошла кругом и он прошляпил и ключи, и машину, и ее владельца. Хотя нет, это несправедливо, прошляпили они вдвоем. Не нравится, как Саша ведет дело, веди его сам, сказал себе Ваня. Вот сегодня отработать концерт — и все, он свободен как минимум на неделю и тоже может подключиться к расследованию в полную силу. Это он и сказал мрачному Саше по телефону за утренним кофе.

— Я сегодня еще в полицию пойду, — сообщил Саша. — Правда, толку от них чуть… Но все-таки, машина — это уже кое-что, у нее номер есть.

— А с другой стороны, зачем нам… ай, блин!

— Что?

— Ничего. Бутерброд уронил.

— Маслом вниз?

— Не просто вниз, а на новые брюки. Сейчас, погоди, а то я телефон еще в чашку уроню…

— Положи его и включи громкую связь.

А и правда. Все-таки голова у Саши с утра соображает получше.

— Так вот, я говорю, а зачем нам, в сущности, его искать? Великашу то есть. Он нам отдал телефон. А больше у него ничего за душой нет, он не дальше нас продвинулся в этом деле.

— Он знает еще что-то.

— Ну… допустим. Но делиться с нами все равно не хочет. Если захочет — он знает, как нас найти. Или ты хотел добыть у него показания против его воли? Ну там, я не знаю, пытать его оперой, а?

— Возможно. Привязать к стулу и заставить слушать, как ты поешь, пока во всем не признается.

Ваня взял небольшую паузу, чтобы осмыслить услышанное и доесть бутерброд.

— Я не знаю, был это комплимент или оскорбление, — сказал он наконец, — но в любом случае ты мне льстишь. И в любом случае он уже избежал этой жуткой перспективы. И, напоминаю, мы ищем Сёму. На кой ляд нам сдался Великаша, если он не может или не хочет нам в этом помогать?

Теперь настал черед Саши помолчать.

— Эй, ты там?

— Да. Я просто думаю, как он теперь будет? У него же ни денег, ничего. Он к человечьей жизни не приспособлен.

— Он был бы тронут твоей заботой, — сказал Ваня. — Лично я растрогался. Но мы и так уже обошлись с ним лучше, чем он заслуживает. Думаю, наша совесть чиста. Мы сделали все, что могли. И он ясно дал понять, что больше ему от нас ничего не надо. Давай уважать решение взрослого человека.

— Да какой он взрослый… Младенец в джунглях.

— Все равно нам его не найти теперь. Он ведь знает, что мы его ищем, и будет прятаться. Причем ему даже следы заметать не надо, они сами пропадают. Это сколько времени надо будет убить… Ну что, у нас дел других, что ли, нет? Поважнее?

Саша ничего не возразил, да и что тут можно было возразить? Дел у них и правда навалом. И все важные.

— Ладно, — вздохнул он. — Мне пора. Хотел вечером прийти тебя послушать, да вряд ли успею.

— Ну в другой раз.

— Ага. Удачи!

Удача не помешает, это да. Ваня задумчиво повертел на столе кружку с остатками кофе и только усилием воли заставил себя остановиться. Не хватало теперь еще кофе на себя расплескать. Какой-то он стал неуклюжий… Все-таки, как ни делай вид, что все в порядке, а на душе скверно, и чем дальше, тем хуже.

Как Саша может работать с такой тяжестью на сердце? Как он вообще может быть таким спокойным и деловитым? Ваня старался равняться на него, но чувствовал, что получается плохо. Неизвестность — вот что хуже всего. Она выматывает, выпивает жизненные силы. Если загнать ее в рамки какого-нибудь плана, разбить на пункты, на порядок действий, становится легче. Но это старое доброе правило теперь не срабатывало. Не было у них никакого плана, они хватались за все подряд, но в руках оставалась только щекочущая пустота. Есть и еще одна уловка: лучшее лекарство от невзгод — работа. И к нему Ваня, разумеется, прибегал. Но и оно перестало действовать. Петь было тяжело. Он справлялся, он убеждал себя, что большинство зрителей не замечает разницы. Он раз за разом потом просматривал записи выступлений — все в порядке, ощутимых огрехов нет. Ну, кроме тех, которые всегда были. Но вот опять ему выступать — знакомый зал, любимая программа… и никакой радости от этого.

Бр-р, это уже навязчивая идея, фобия. Распространенная, кстати, проблема, многим артистам знакома. Одна-единственная неудача порой лишает свободы и уверенности надолго. Всегда помнишь о ней, гонишь эту мысль из головы, и все равно помнишь. Она сидит в тебе, как заноза, как скрытый дефект, который только и ждет момента, чтобы дать знать о себе. И все — прощай, непосредственность, прощай, свободное дыхание.

До сих пор Ваню эта беда обходила стороной. Он легко перешагивал через неудачи, он смотрел только вперед, а впереди всегда была манящая светлая дорога. И вот вдруг запнулся на ровном месте и не может идти дальше. Черт бы с ней, с суперспособностью, которая пропала, кажется, с концами. У Саши вон еще сохранилась, а у него нет. Но дело ведь не в ней… неужели он больше не сможет петь? Неужели это зависело только от присутствия Сёмы?

Да ну, ерунда. Думать о таком перед выступлением — последнее дело. Лучше поломать еще голову над их расследованием.

Телефон тренькнул, и Ваня вздрогнул от неожиданности, чуть не опрокинув кружку. Ага, Люша пишет, отлично!

«Утречко)))) Ну как вы там?»

«Привет! Нормально вроде, а вы?»

«И мы)) Ну короче я его нашла! Он, как раз, в Лондоне»

«А телефон?»

«Щас пришлю. А он, тебе, все-таки, зачем?»

«Возможно, он что-то знает…»

«Расскажи потом!!!»

«Обязательно. Хотя я особо не рассчитываю… Ты пока не говори остальным, ладно?»

«Конспиратор))) Ладно не скажу))»

Люша не проболтается, ей можно верить. Она вон за долгие годы никому не рассказала о своей суперспособности. Ну, кроме мужа, понятное дело. А это трудно, совсем никак себя не выдать. Ваня знал, насколько это трудно.

Надо же, они, оказывается, столько лет выступали вместе, не зная этого друг о друге… Здесь, в Лондоне, к Люше и пришел первый настоящий успех. Это была «Тоска». И тот вечер им всем запомнился, хотя и совсем не так, как хотелось бы. У Люши тогда как раз родился старший, полгода ему было или около того. И она в антракте прямо в гримерке кормила его грудью, а потом Тотоша поехал с ребенком домой, а Люша снова вышла на сцену — навстречу своей славе и буре рукоплесканий. А после спектакля, не успела Люша осушить слезы счастья, как позвонили из полиции и сухо сообщили, что машина Тотоши попала в аварию. Люша еще не смыла грим, и Ваня хорошо запомнил, как посерело ее лицо под яркой краской. Она кое-как содрала с себя платье Тоски, влезла в джинсы, которые забыла застегнуть, и Ваня повез ее к Тотоше.

Был страшный ливень, он и стал причиной аварии — машину Тотоши занесло на скользкой дороге. Но когда Ваня сел за руль, дождь уже заканчивался, и они добрались благополучно. На месте оказалось, что авария была пустяковой, никто не получил ни царапины, все отделались легким испугом. Хуже всех в итоге пришлось офицеру полиции, который забыл сообщить Люше по телефону, что никто не пострадал. И для самой Люши эта история не прошла даром — она больше не выступала в этой постановке и вообще наотрез отказывалась петь Тоску. Но потом все прошло, как это обычно бывает.

Телефон тренькнул. Есть, Люша прислала номер Берти! Отлично. Вообще-то он и у самого Вани где-то был, да затерялся за ненадобностью. Он посмотрел на часы — рановато, чтобы звонить, а вот написать уже можно.

Ваня сказал правду: он действительно не особо рассчитывал узнать от Берти что-нибудь полезное. И все же… все же Берти знает что-то такое, чего не знают они. Это совершенно точно. Это ясно из странной короткой переписки в две реплики, которую они нашли в телефоне Сёмы. «Ребята говорят, ты уже вернулся?» Ребята говорят… Кто они? Партнеры по спектаклю? Очевидно, да. Потому что если нет, то кто тогда? Члены тайного общества? Те, кто хочет прекратить вечное противоборство хаоса и гармонии… Закуклиться и остановить время. Хм.

Трудно было вообразить человека, менее похожего на члена тайного общества, чем Берти. Прекрасный голос, классическая итальянская школа, чисто итальянская же вспыльчивость и подкупающее простодушие. Неизбывная провинциальность, которая его самого ничуть не смущает. Все на виду, душа нараспашку, никакого второго дна, в инстаграме куча дурацких домашних фотографий с семьей, едой и котиками. Невысокий рост вынуждает его носить обувь на каблуках, но все равно каждая вторая Тоска, Джульетта или Мими выше его на полголовы, и при попытке изобразить поцелуй Берти упирается им носом в подбородок. Но и это не охлаждает его пыл, и он каждый раз норовит повиснуть на шее у партнерши, болтая в воздухе пухлыми ножками. Ну какое тут тайное общество? Какое еще противостояние первозданным силам света и тьмы?

С другой стороны, если это маскировка, то чрезвычайно талантливая. Такая, какой она и должна быть.

Телефон тренькнул. Ага, вот и Берти! Проснулся, значит.

Да, он в Лондоне. Да, прекрасная идея, сто лет не виделись! Нет, завтра не получится, завтра утром Берти уже улетает. Сегодня? Почему бы нет? Можно позавтракать вместе. Ой, вот только не надо! Что плохого в том, чтобы позавтракать второй раз?! Будто ему никогда не приходилось этого делать! Все, договорились!

Ваня понимал, что опаздывает как минимум на четверть часа, но не стал торопиться. Все равно Берти опоздает еще больше. Так оно и оказалось: ему пришлось поскучать в одиночестве за столиком ресторана, хотя и не чрезмерно долго. Вообще забывчивость, которая находила на людей при упоминании о Сёме, в некотором смысле была даже удобна. Берти сначала удивится, что его спрашивают о непонятном, но зато позабудет об их разговоре почти моментально. Не придется придумывать всякие нелепые предлоги и объяснения. Если только… если только он действительно ни при чем.

— Бу! — Берти выскочил из-за спины чертиком из коробочки и засмеялся, довольный произведенным эффектом. — О чем задумался?

— Да так…

— Рад тебя видеть! У тебя концерт сегодня, да? А я все, завтра в отпуск. Пришлось тут все поменять, конкурс еще этот…

— Какой конкурс? — беспечно спросил Ваня, раскрывая меню.

— Да этот вот… Я, главное, уже билеты купил, дети вообще в шоке, каникулы ведь, я им обещал. Слушай, а твоему парню сколько стукнуло? Ну, младшему. Ах да, девочка… Это хорошо. Я вот, знаешь, доволен, что у меня все девчонки.

— Ты выбрал, что будешь заказывать?

— Что? А, ну да, — Берти тоже открыл меню, не переставая болтать. — Погода, главное, жуть. Особенно там, у моря, ветер этот…

— Ты к морю ездил? На конкурс?

— Ну да, я же говорю… Так, паштет, не хочу… А кофе тут нормальный вообще, не знаешь? И вот заметь, как мне уезжать, так сразу дождь кончился и солнце светит! Это справедливо? И представляешь, они мой чемодан нашли! Ну тот, который потеряли. Ах да, я не рассказал еще… Короче, они потеряли мой чемодан в аэропорту. Вообще потеряли, с концами. А у меня же там все, ну буквально все… А по магазинам бегать некогда, времени-то в обрез… Что? Нет, подождите, я еще не выбрал, сейчас, где-то тут… Я еще подумаю. Ну вот, о чем я?

— Холодно там в Борнмуте, да?

— Ну да. И вот я, значит… А ты что будешь? А ты раньше уже пробовал? Ну мне тогда то же самое. И мороженое!

— Мороженого хочешь? Не мерзнешь уже? — засмеялся Ваня.

— Да сейчас-то нет, потеплело.

— Ясно. И что там было интересного, на конкурсе?

— Да ничего, конкурс как конкурс. У тебя-то как дела?

И Ване пришлось на время забыть про Борнмут и рассказать, как у него дела. Но он, в отличие от Берти, не владел высоким искусством есть и говорить одновременно, поэтому когда им принесли еду, вполне естественно уступил инициативу в разговоре собеседнику. Но время шло, тарелки пустели, а ничего интересного пока не выплыло, ничего такого… намекающего на какие-нибудь тайные дела. Под конец Берти принялся показывать фотографии детей. Примерно на пятидесятой Ваня не выдержал и в отместку стал показывать своих, но Берти не моргнув глазом просмотрел все до конца, и это отняло у них еще немало драгоценного времени. Под конец Ваня, тайком взглянув на часы, спросил напрямую:

— А что за конкурс-то был в Борнмуте? Там что-то случилось вроде?

Берти замолчал и посмотрел на него удивленно.

— Нет. Ничего.

— Но ты сказал, из-за него пришлось все поменять.

— А, ну это просто… Там вроде какая-то накладка вышла. Спохватились в последний момент, что у них председателя жюри нет. Кто-то там не смог приехать, что ли.

Вот оно! Ваня опустил взгляд в чашку с чаем, чтобы не выдать вспыхнувшего жадного интереса. «Кто-то там» — это Сёма, понятное дело. Должен был присутствовать, но исчез, и вспомнили о нем только потому, что жюри осталось без председателя. Но спрашивать о нем бесполезно, Берти либо не вспомнит, либо не станет рассказывать, если ему действительно есть что скрывать. Ладно, попробуем зайти с другой стороны.

— Это ведь второй тур был, да? А на первом ты тоже в жюри сидел?

— Нет, на первом нет. Хотя меня звали, но у меня же «Риголетто» в это время был, не хотелось туда-сюда мотаться.

— И про первый тур, значит, тоже ничего не знаешь?

— Нет.

Берти наконец что-то почуял и пристально посмотрел на Ваню.

— А почему ты спрашиваешь? У тебя там кто-то из знакомых был?

Под его внимательным взглядом Ване стало не по себе, но раз уж первым начал, надо идти ва-банк.

— Ты не видел там такого парня, невысокого роста, приезжий вроде, смуглый, говорит с акцентом… — Ваня замялся, понимая, насколько расплывчатое получается описание, и беспомощно заключил: — Странный такой, как будто что-то с ним не так.

— А что именно в нем странное? — переспросил Берти с явным недоумением.

Черт возьми, если б Ваня видел его хоть краем глаза, то, возможно, смог бы объяснить, что именно в нем странное! Но он сам знал об этом с чужих слов. Не скажешь ведь: «Ну, у него странная привычка ходить всюду с ножиком и время от времени пытаться кого-нибудь им зарезать…»

— Ну он такой… неблагополучный, — добавил Ваня. — Ну как бы… Ладно, бог с ним. Забудь. Это я так.

Но Берти не сводил с него глаз. Он вдруг стал серьезным.

— Это ты про ту историю, что ли, спрашиваешь?

— Да-да, про нее!

Ваня бросил притворяться, что его это не очень волнует, и впился взглядом в Берти. Что за история? Ну же, ну!

— Ну я не знаю, на самом деле, — медленно проговорил Берти. — Меня ведь там не было. Потом только услышал, кто-то рассказал… Не помню кто.

Не помню кто… Это Сёма!

— Может, это вообще несчастный случай был, там непонятно.

— Да?

— Угу. Вряд ли суицид. Ну вот тебе вообще пришло бы в голову покончить с собой из-за такой фигни?

— Из-за какой?

— Да из-за конкурса же! Кто-то там проголосовал против… преподаватель его, как я понял. Ну и он вылетел на отборочном туре. Он и еще куча народу.

— И он… покончил с собой?

— Нет. Я же говорю, не собирался он. Несчастный случай. А скорее даже просто хотел внимание привлечь. Или под наркотой был.

— А как его звали?

— Не помню. Обычная фамилия. Испанская такая. Хотя он вроде итальянец… Нет, не помню. — Берти задумчиво окинул Ваню взглядом. — Ты про это на самом деле хотел поговорить? Поэтому мне написал?

Ваня кивнул. Чего уж теперь-то увиливать.

— А зачем тебе?

— Ты помнишь Сёму? Сёму Кривобокова?

— Н-нет… кажется, нет. А кто это?

Ваня попробовал объяснить, но ничего не вышло, и конец их беседы получился скомканным.

— Мне пора, надо уже в театр ехать, — сказал Ваня неловко. — Хорошо, что встретились. Привет семье! Я, знаешь, тоже рад, что у меня девочка. А когда их три, то это…

— Это вообще жесть, — закончил за него Берти.

По дороге в театр Ваня позвонил Саше, но тот не отвечал, а расписывать ему это все в подробностях через мессенджер не хотелось. Где он вообще?! А, ну да, он же собирался в полицию, разыскивать машину Великаши. Совсем не то, что им на самом деле нужно предпринять! Вот же он, явный след, долгожданный ключ к разгадке! Хотя полиция тут тоже пригодится, это да. Но как-то слишком просто все оказалось… Получается, их таинственный убийца-иностранец — это всего лишь начинающий исполнитель, обиженный конкурсным жюри? Кто-то там против него проголосовал, и он хотел покончить с собой. Кстати, каким образом? Про это Ваня не спросил. Впрочем, неважно, это теперь нетрудно установить. И фамилию его найти в списке конкурсантов. И… да, разумеется, это о нем Сёма наводил справки в больнице! Совсем все просто — надо сравнить имена пациентов с конкурсным списком. Ваня даже засмеялся на ходу, и на него испуганно покосилась пожилая пара, тоже ожидающая зеленого света на переходе. Засмеялся — и тут же оборвал собственный смех.

Нет. Опять не складывается. Если их таинственный убийца — всего лишь обиженное юное дарование, то на кой ему сдался Великаша, чтобы подкарауливать его с ножом? Пусть даже… ну допустим, он затаил обиду на Сёму. Сёма был в судейской комиссии, он тоже мог проголосовать против. Допустим. Если этот тип действительно такой псих, что чуть не покончил с собой из-за мелкой неудачи, то он мог бы затаить злость на Сёму. Но какого черта Великаша?.. Почему? Откуда он вообще знает, кто такой на самом деле этот безобидный таксист? А если знает, то почему не боится его? Или он заодно каким-то образом узнал, что его жертва теперь лишена прежнего могущества? Но как это можно узнать, у кого? Вряд ли Великаша мог кому-то про это рассказать, вот разве что Саше, но это ведь другое дело…

Может, это все-таки не он? Берти сказал, что тот конкурсный неудачник просто пытался привлечь к себе внимание. А тот, кто им нужен, вряд ли захотел бы привлекать чье бы то ни было внимание. И все-таки… Берти, когда еще не понял, о чем речь, спрашивал: что в нем странного, в этом молодом человеке, что с ним не так? И Ваня не знал, что ему ответить. Он, в отличие от Саши, даже мельком не видел убийцу. Но теперь… теперь Ваня вдруг понял, что именно им безрезультатно пыталась втолковать хозяйка квартиры в Борнмуте. От этого человека исходил тяжелый запах хищника, ощутимый издалека.

Однажды в детстве Ваня вместе с друзьями гулял в районе цирка. Это было их обычное место встречи, и каждый раз кто-нибудь повторял дежурную шутку про сбежавших клоунов. Лёха Дубинкин привел с собой собаку. Собака была шикарная. Агаша, немецкая овчарка, остроухая, рыжеватая, с жесткой блестящей полосой шерсти вдоль холки, и все они умирали от зависти и каждый раз уговаривали Лёху взять ее с собой погулять. И Агаша была с ними в тот вечер, когда в цирк привезли для выступления тигров. Мальчишки, как их ни отгоняли, липли к ограждениям в надежде разглядеть настоящих тигров в фургонах. И только Лёхе пришлось их оставить и убраться подальше. Его Агаша, грозная и прекрасная, поджала хвост и потащила его вслед за собой на поводке, как только ветер донес до ее носа непривычный запах. Она никогда в жизни не видела тигров, но запах опасности и смерти узнала сразу. Ваня и сам его тогда почувствовал — или убедил себя, что почувствовал? И ему тоже стало не по себе при виде перепуганной овчарки.

Но в тот же вечер он вынес для себя еще один урок. Безотчетная жалость оказалась сильнее страха. Ему не хотелось убежать от фургона с тиграми. Хотелось освободить их, приласкать и вернуть домой, в жаркую Индию, ну или где они там живут.