Стая (джен)

«Элли. Беда-беда-беда!»

Гомункула послал волшебник-в-красном, сосед Элли. Он — почти человек, но все же не совсем, чтобы развлекаться, говоря неправду. Такую. Что значит — беда? Какая? Он бы не стал — если бы дело было только в чужих кошках, которые не давали Элли покоя. Кошки назывались тигры и любили играть в картине Элли, а она с визгом убегала к волшебнику…

Но зачем звать его? Они же знают, что ученикам нельзя ходить когда угодно и где угодно. Зачем — звать? Он умеет так мало…

«Элли-Элли, ты за Элли?» птица на ближайшей из картин подает голос, и Свист ветра замирает.

«Да».

Они не живые — эти двигающиеся краски на холстах, но и не мертвые, не как мебель. Они — внутри магии, как Те-кто-внутри-дементоров, они не решение-воля-задание-приказ художника. Сами по себе. Почти как Те-кто-внутри… Если не смотреть дальше. Нет настоящей сложности. Почти ни в ком. Но — так похожи…

Нарисованные мысли отличаются по вкусу, и все же они его слышат. У Тетушки Марты — почти настоящие печенья, почти как у Тилли. Он показал ей вкус, и она передала его назад, но другим, и это другое оказалось так важно, что ему хотелось все чаще приходить к ней. Хлеб как у Тилли, пирог как у Тилли. Как дома. Не совсем — не замена, не подмена, очень похоже, чтобы вспомнить то, что забыл, чего и не знал, но забыл, на что не обращал внимания…

Элли говорила с ним о море. У нее на картине была река, она впадала в море, но Элли никогда не видела моря, и они так и не нашли картину с морем…

«Элли, Элли, беда, внизу».

«Покажи мне. Покажи».

Он бежит вниз. Скользит вниз, едва задевая ногами ступени, — вниз, совсем вниз, к подземельям. Его ведут разноцветные птицы, они пролетают картины насквозь, на них оборачиваются. А потом сразу забывают.

Картины так быстро забывают. Только немногие помнят. Такие, как Тетушка Марта, или Маг в красном, или Кентавр в колпаке, или Страшный воин, который вечно бродит из картины в картину, ищет свою невесту и не может забыть.

Невеста — это очень важный человек, так объяснял Тилли, когда читал ему сказки. Это весь клан в одном человеке. Свисту ветра очень жаль Страшного воина, хоть у того и острый меч и он рубит в картинах мебель. Мебель в картинах легко поправить, только напомнить холсту, какой она была…

Его доводят до закутка в подземелье, до узкого коридора. Там всего одна картина.

На ней нет моря, но есть дорога к маяку.

На дороге лежит Элли.

На дороге лежит то, что должно быть Элли. Что было Элли. Элли-по-отдельности.

На алом песке вокруг сидят радужные птицы и плачут. И гомункул в углу, зацепившись за подпись автора, смотрит на Свист ветра.

«Исправь».

Так лежал тот, кто пытался сбежать. Два года назад. Дома. Вылез в окно. Лежал внизу, на камнях северного двора, камни были красные…

Свист ветра сглатывает.

Нет, это картина. Это неправда. Это все — неправда. Ну же, ну вспомни — ты должна быть живой, ну же… Ты должна быть… Элли?

Он тянется к ней. Но ее нет в холсте. Есть то, что было, но что уже не будет, но Элли — морской теплый ветер, солнце, — нет здесь. Нигде нет. Но ведь так не может быть? Она — ненастоящая, ненастоящие не исчезают насовсем, они же не…

Свист ветра ведет ладонью по картине, краска шершавая, мазки неровные. На дороге к морю лежит Элли. Которой больше не будет.

Он тянется к тому, кто, наверное, услышит, и зовет, что есть силы.

«Белая башня до Луны! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, мне нужно, очень, как вернуть, как сделать правильно, как?»

«Мой мальчик, — приходит ответ, — что стряслось? Ты повредил профессору Макгонагалл? Ученику?»

Отвечать словами вежливо, но слишком долго-больно-неправильно, и он передает Белой башне, что сейчас видит сам. Вместе с тем, что пытался сделать.

Тот охает. Ему — неприятно? Больно? Но Белая башня отмахивается от извинения-вопроса.

«Не уходи никуда, — отвечает он, — я сейчас приду».

Свист ветра кивает и упирается ладонями в раму картины. Смотрит на Элли прямо. Вспоминает ее правильной, вколачивает воспоминание в холст, но ничего, ничего не меняется. Но он не останавливается.

Когда Белая башня до Луны находит его, он все еще пытается.