Танец пепла (гет)

Игры: осознанные или подсознательные, явные или тайные, безобидные или же беспощадные, — лукавят те, кто ими не балуется, и лгут те, кто утверждает, что никогда не позволял себе эту сладостную слабость. Потому что даже кошка, вернувшаяся с охоты, прежде чем утолить голод, не отказывает себе в удовольствии поиграть с обречённой добычей.

Я любила игры: настольные, компьютерные, но явным фаворитом всегда были ментальные, где простор для возможностей, правил и ходов был поистине безграничен. Одной из таких забав, с которой я отводила душу снова и снова, была… Нет, конкретного названия, конечно же, не было — в этой игре я возвращалась в своё прошлое, воспоминания. Выбирала какой-то определённый момент и представляла, как бы развивались события, поступи я иначе. Началось же это из-за того, что в моей жизни действительно был конкретный день, конкретное место и час, когда всё могло измениться лишь от одного шага, сделанного в другую сторону. Поначалу это меня изводило, превращалось в манию, навязчивую идею, сводило с ума от безысходности, потому что момент уже был прошлым, а вот эхо его ещё очень громогласно отдавалось в моём настоящем. Различные сценарии проплывали перед моим внутренним взором, но постепенно я так к ним привыкла, что в них стали сквозить неожиданные, необычные, а со временем и фантастические элементы. Так это стало игрой.

Сейчас я снова играла. Мне казалось, что нужно только определить, найти тот заветный миг, после которого всё пошло не так, и я смогу всё исправить. И он был так близко: едко посмеиваясь, выглядывал из-за угла, то игриво стучал в окно, или, задорно хихикая, нашёптывал что-то на ухо, — но стоило мне попытаться ухватить его, поймать взглядом, обернуться, он тут же исчезал, оставляя в душе горький осадок безысходности.

В промежутке между играми, я с ужасом понимала, что выпала из реальности, и выпала опасно. Потому что смутно представляла себе даже то, сколько дней прошло после того, как покинула его покои, а, просыпаясь утром, искренне удивлялась, обнаружив себя в собственной постели. Кажется, меня снова тошнило кровью, но после не обнаружилось никаких следов — возможно, это тоже было частью игры. На автопилоте я приходила в лабораторию, что-то делала, даже отвечала Сельвен, но это слилось в один поток, в котором не было границ ни времени, ни пространства. И только от мыслей о нём сознание немного прояснялось, отчего накрывало такой обречённостью, что хотелось забиться в угол и выть. Я закрывала глаза и неизменно натыкалась на этот взгляд, полный разочарования и какой-то завершённости. Становилось почти физически тошно, что побуждало с удвоенным энтузиазмом пускаться на поиски того самого решающего момента.

— Ирина, ты не можешь быть такой легкомысленной и безалаберной! ― слова Сельвен отдалённым эхом пробивались в моё сознание. — Там ужасный беспорядок, и ты оставила всё почти на виду! Ты понимаешь, к чему это может привести?

Она раздражённо повела плечом. Мой взгляд равнодушно скользнул по её хмурому лицу, на долю секунды зацепившись за яростно поблёскивающие глаза и упрямо поджатый рот.

— Тебе есть, что сказать? — её брови иронично изогнулись, и только теперь я заметила, что всё это время она указывала куда-то в сторону. От меня явно ждали ответа.

— Мне очень жаль. Прости. Этого больше не повторится, — стандартные фразы срывались с языка почти автоматически, но этого оказалось достаточно.

Сельвен устало выдохнула, опустила руку и, пробурчав под нос что-то вроде «как так можно», вновь взялась за какие-то банки. Я опустила глаза на свои стиснутые под столом руки и с удивлением уставилась на тонкое лезвие ножа, которое, почему-то, торчало из ладони. Боли не было, но организм всё же среагировал на физический раздражитель.

— Ой, — мой голос прозвучал комично и совсем некстати.

Стеклянная банка нетерпеливо царапнула стол: Сельвен ясно давала понять, что была не в лучшем расположении духа.

— Ирина, что… Харадская чума, как ты могла так порезаться? — на последнем слове её голос резко оборвался, и я даже, кажется, понимала почему. Порез обычно происходит невольно, случайно — только вот глядя на то, как пальцы твёрдо сжимали рукоятку ножика, торчащего из бледной кожи, сомнений не оставалось. В обратном.

— Зачем ты это сделала? — прошептала Сельвен с каким-то пугающим спокойствием.

Словно в замедленной съёмке мои глаза поднимались от пореза вверх, пока не встретились со взглядом мрачной Сельвен.

— Я не знаю, — раздался со стороны мой собственный голос. — Не знаю! — истошный крик, и внутри что-то оборвалось.

Выкорчеванный нож с остервенением полетел в сторону, со звоном отскочил несколько раз от пола, пока не затих, притаившись где-то на каменных плитах. Игра закончилась. Глаза застилали слёзы, жгли холодную кожу, скатывались по лицу в ладони, очень тёплые от крови, хлынувшей из раны. Сельвен прижимала меня к себе и постоянно что-то шептала. В её объятиях, крепких и спокойных: из таких не вырваться, в таких не страшно, — я дрожала всем телом.

— Идём.

И, хотя голова завертелась в отрицании, ноги уже следовали за уверенными шагами поддерживающей меня Сельвен. Кажется, лишь мгновения спустя морозный воздух и ослепляющий свет резанул мои рецепторы.

— Как ты узнала? — прозвучало вымученно, но уже без истерических искр.

Мы с Сельвен сидели прямо на полу среди пожухлой листвы и пыли «моего» балкончика, подпирая спиной стену. Она загадочно хмыкнула, в то время как её руки умелыми и заученными движениями накладывали повязку на порез.

— Если я не подаю виду, это не значит, что я не знаю, — она с грустной улыбкой внимательно посмотрела на меня. — Что произошло?

Вопрос поставил меня в тупик. «Что произошло?» — проще сказать, чего не произошло! Как объяснить то, что случилось в саду и в покоях короля? Есть ли слово, чтобы описать это всё? Потому что если оно и существовало где-то в этом мире, я бы душу отдала, чтобы его узнать, впечатать в свою память, а потом выкинуть из головы навсегда, насовсем. Но сейчас его не было, и в душе царил невыносимый кавардак из мыслей и эмоций. Взгляд метнулся вверх, где в непростительно синем небе мелькали редкие тени птиц: наверное, я тоже так металась, с виду беззаботная и свободная, но абсолютно беззащитная пред бескрайним морозным простором.

— Ты стала чаще ругаться, — прошептала я. Моя собеседница тяжело вздохнула и неловко заворочалась, потом замерла.

— Что-то грядёт, — слова дались ей с трудом, и она, наверное, надеялась на опровержение.

— Грядёт, — мои губы дёрнулись в иронической усмешке. Так проще было спрятать страх и чувство вины, сковывающие меня от одной лишь мысли о том, что произойдёт уже совсем скоро. — Нам надо уходить отсюда.

Тонкие пальцы переплелись с моими и чуть сжали здоровую ладонь.

— Он не отпустит тебя. Я пыталась.

— Думаю, что уже отпустит.

Я почувствовала, как она замерла, а её глаза с тревогой цеплялись за моё лицо в поисках ответов. Однако на тот момент небо было ближе, чем когда-либо, поэтому было физически невозможно оторвать от него взгляд, пусть и затуманенный слезами.

— Мне очень…

— Замолчи! Не смей! — фразы сплелись в протяжном полустоне. — Это моя вина. Я думала, ему нужно лишь тело, а ему хотелось правды. Теперь — слишком поздно.

Голова обречённо склонилась. Небо исчезло.

— Для правды никогда не бывает слишком поздно, — её ладонь коснулась моей щеки, пальцы нежно поглаживали ещё влажную от слёз кожу.

― И это говоришь мне ты?

Зачем мне было жалить её так больно? Ведь она лишь пыталась меня поддержать… А я ужалила — пальцы замерли, отпрянули, будто обожглись, я поймала её руку в последний момент:

— Прости, — и невольно скривилась от саднящей боли: лезвие было наточено на совесть. Мы наконец посмотрели друг на друга.

— Нет, ты права, но это не значит, что стоит совершать те же ошибки.

Вот он, этот волшебный миг, который, оказалось, затерялся не в прошлом, а был всё ещё настоящим. Я глубоко вздохнула: впервые с того дня, как закрылась за спиной тайная дверь его покоев, ощутив лёгкое, невесомое, но ни с чем не спутываемое дыхание надежды. А мы всё сидели, окутанные морозным воздухом наступающей зимы и теплотой друг друга, но в какой-то момент силы природы взяли верх, и я стала мелко подрагивать. Поэтому, несмотря на мои слабые протесты, Сельвен всё же увела меня внутрь. Обратная дорога до лаборатории казалась мучительно долгой, а внутри пойманной птицей билось желание броситься прямо сейчас к нему и вывалить всё, даже если не захочет слушать, то заставить…

Каждая из нас была настолько погружена в свои мысли, что когда знакомые двери распахнулись, мы не сразу заметили, что что-то было не так. И только когда Сельвен неожиданно остановилась, из-за чего я не преминула налететь на неё сзади, мой взгляд оторвался от созерцания пустоты.

Первое, что бросилось в глаза — это несколько стражников, угрюмо выросших по обе стороны от нас и одновременно преграждающие путь к отступлению. Луморн в своём неизменном коричневом, Эглерион с плохо скрываемой победоносной улыбкой на губах, и в центре этой странной мизансцены — он. Иней на багряных листьях короны был теплее его взгляда, от которого инстинктивно хотелось закрыться, но он даже на долю секунды не обратился в мою сторону, и всё внимание присутствующих было направлено на Сельвен.

Когда его голос разрезал напряжённую тишину лаборатории, я готова была рвать на себе волосы от отчаяния: говорили на Сильване, который был мне до сих пор не понятен. Инстинктивно я аккуратно обошла вытянувшуюся по струнке Сельвен, чтобы видеть её выражение лица, и, быть может, хотя бы так понять происходящее. От одного взгляда на её побледневшее лицо и горящие неприкрытым негодованием глаза, стало понятно, что король явился сюда явно не с комплиментами.

Опять молчание, она резко что-то отвечает, и тут в разговор вступает Эглерион. Его речь обманчиво певуча, и каждый звук кажется почти нежным, но я никак не могу избавиться от ощущения, что он, подобно огромной змее, умело запутывает, усыпляет свою жертву, всё теснее сжимая кольца объятий, чтобы в последний момент ужалить. Сельвен смотрит на него с презрением и пренебрежением, но это его только забавляет, и в следующее мгновение он кидает ей в лицо какие-то свитки, в которых я с ужасом узнаю свои записи. Я почему-то ждала, что она посмотрит на меня, но упрямица лишь качает головой и снова отвечает что-то, но этого оказывается достаточно, чтобы заставить «Дракулу» яростно сверкать глазами. Тонкие, бледные губы сжимаются, и он больше не произносит ни слова. Я почти позволяю внутреннему ликованию приподнять голову. Почти, потому что в следующую секунду на сцену выходит Луморн.

Его лицо непроницаемо, а слова спокойные, но тяжёлые, как и его рука. Пальцы инстинктивно коснулись уже давно зажившей щеки. Эльф, стиснутый в коричневый бархат, делает несколько шагов вперёд, ни на секунду не прерывая зрительный контакт с Сельвен. А она молчит и смотрит с непониманием, разочарованием, пока он не кладёт что-то на стол. Мгновенное удивление — и тут же обречённость. Помимо воли мой взгляд останавливается на предмете на столе:

— Твою мать! — кажется, я выдыхаю это вслух, потому что Сельвен слегка вздрагивает, но продолжает смотреть на стол.

Но, оказывается, Луморн ещё не закончил. Он продолжает свою обличительную речь (в этом я уже не сомневаюсь), и теперь настала очередь Эглериона. Он выглядит поражённым и испуганным, а глаза смотрят на другого эльфа с немым вопросом, почти мольбой, но тот этого не видит и лишь делает знак рукой. Один из стражников делает шаг вперёд и в свою очередь тоже оставляет что-то на столе. Луморн задает вопрос и замирает в немом ожидании. Он беспристрастен и холоден, как и его король, который только наблюдает за происходящим. Но всё это проносится где-то стороной, видится лишь краем глаза, потому что я понимаю, что сейчас мой выход.

— Это моё оружие! — по сравнению с эльфийскими переливами, моя почти выкрикнутая фраза на Всеобщем прозвучала особенно гулко и рвано.

Все взгляды были направлены на меня, но я этого не видела, потому что всё ещё смотрела на этот проклятый пистолет и коробку патронов на столе, а когда нашла в себе силы отвернуться, то сразу наткнулась на его лёд. Только это уже не лёд: там в глубине плескалось что-то тёмное, опасное, обжигающее, отчего кожа покрылась мурашками, но я не могла оторваться.

— Смертная врёт, ваше величество! — вступил Луморн, и больше всего на свете в тот момент мне хотелось взять пистолет и прострелить ему голову. — Она лишь покрывает леди Сель…

Король прерывал его жестом.

— Докажи, — слово летело в меня камнем, а в глазах — плескалась надежда, почти просьба, чтобы слова придворного оказались правдой. Но я не могла этого допустить, прервала этот немой зрительный диалог и сделала несколько шагов к столу.

В ушах гудело, а руки почти автоматически открывали обойму, вставляли патроны, закрывали, снимали предохранитель. Кажется, все свои действия я комментировала, а когда обернулась к собравшимся эльфам, повисшее в комнате напряжение можно было резать ножом. В его взгляде ещё теплился светоч надежды. Он так хотел правды — что ж, мне было больно начинать исповедь именно так, но я не могла поступить иначе. В следующую секунду я решительно подняла руку, нацелилась на спинку стоящего в отдалении высокого кресла и нажала на курок.

* * *

― Оставьте нас.

Находящиеся ещё под действием эмоционального, но в большей степени звукового шока эльфы не сразу разобрали слова. Когда же смысл сказанного владыкой пробился в оглушённое сознание, на лицах всех присутствующих отразилось почти идентичное выражение изумления и страха. Стражники переглядывались, остальные — медлили, но никто не мог набраться храбрости напрямую перечить королю.

— Вон! — прозвучало как удар хлыста: в считанные секунды лаборатория опустела.

Остались мы вдвоём.

Он продолжал испытывать меня взглядом, который не сдвинулся ни на миллиметр, с тех самых пор как в моих руках оказался пистолет. Но я этого не видела — лишь чувствовала, так как с момента выстрела стояла с закрытыми глазами, пытаясь собраться с мыслями.

Первым импульсом было рассказать всё как на духу: кому принадлежало оружие, как ко мне попало… И вот тут уже всплывала первая загвоздка, потому что пришлось бы возвратиться к тому, от чего я так пыталась уйти — Сельвен. В этом случае неизбежным было бы признать, что это она нашла проклятую вещь и принесла мне, а не сдала сразу кому полагается. Да, она хотела защитить меня, отгородив от лишних вопросов в тот момент, когда душевная травма была ещё очень свежа, но факт оставался фактом: её действия подвергли опасности не только жизнь королевства, но и самого государя, а это так просто с рук не сходит. Её, скорее всего, заточили бы в темницу, а потом с позором изгнали за пределы королевства, навсегда оторвав от родных и близких, которым, чует моё сердце, тоже бы пришлось несладко. Нет, Сельвен потеряла бы слишком многое, чего нельзя было сказать обо мне. Ведь по сути, все нити непременно были завязаны именно на моей особе — не попадись я ей и брату в лесу, ничего бы не случилось. Да, жертвенность никак не входила в мой план действий, но, как говорится «назвался груздём, полезай в кузов», и если уж вышел на сцену, то играй свою роль до конца. Я тяжело вздохнула и открыла глаза.

Трандуил оказался ближе, чем я думала, и его потемневший от ярости взор просто пригвоздил меня к полу. На долю секунды в голове мелькнула даже мысль пойти на попятную, но отступать уже было некуда, да и поздно.

— Оно принадлежит не мне, — собственный невнятный лепет заставил внутренне скривиться.

— И, тем не менее, ты прекрасно им владеешь, — тут же парировал он.

— Я забрала его после того, как убила менестреля…

— Твоего любовника? — его губы скривились в презрительной усмешке.

— Он не был моим любовником! — от одной этой мысли становилось тошно.

— Но мог им стать. Почти им стал… — я не верила своим ушам, а он тем временем медленно обходил меня кругом, блуждая оценивающим взглядом.

— Ты хочешь обсудить с кем, когда и как много раз я спала? — я почти прорычала слова, и пальцы интуитивно стиснули рукоятку всё ещё удерживаемого мною пистолета.

Оказалось, он заметил, и в следующую секунду моя рука была зажата в стальном капкане. Он прижался ко мне со спины и угрожающе прошипел:

— Ты забываешься, смертная, — запястье сдавили до хруста, и, охнув от боли, я разжала пальцы. Пистолет стукнулся об пол, и, повинуясь одному неуловимому движению, сразу отлетел в дальний угол лаборатории. — Чего стоят эти хитрые человеческие игрушки, если ты всё так же слаба?

Он отпрянул и в мгновение ока вновь оказался передо мной. Моя рука была свободна, и с трудом удалось подавить инстинктивное желание погладить воспалённую кожу. Вместо этого захотелось задеть его, пусть и не физически:

— Знаешь, перед тем как я выпустила в него всю обойму, он сказал, что ты никогда не пустишь меня дальше своей постели. Больной ублюдок оказался прав… — я усмехнулась, и тут щека полыхнула. Пощёчина была настолько неожиданной и смачной, что я пошатнулась и невольно отступила назад, впившись в него затуманенным от слёз взглядом.

— Я предупреждал тебя, — проговорил он ледяным тоном и шагнул ко мне. — Кто ты? Откуда? Как здесь оказалась? Зачем?

С каждым брошенным мне в лицо вопросом он приближался, заставляя меня пятиться, пока спина не упёрлась в холодную кладку стены. Лицо короля оказалось в сантиметрах от моего, от накрывшего с головой такого знакомого аромата его тела внутри всё сжалось. Мне не хватало его — я ощутила это особенно остро именно сейчас, когда длинные сильные пальцы, украшенные перстнями, почти нежно гладили мою пульсирующую после удара щёку

— Не было никаких потерянных воспоминаний, — шептал он в губы. — Ты всегда всё помнила…

Я проглотила подкативший к горлу комок, а король резко выпрямился.

— Отвечай!

Мысли путались, но слова уже сами собой слетали с языка:

— Я оказалась здесь случайно. В этом времени, в этом мире, с этими способностями. Да и сюда я попадать никак не хотела, но Сельвен нашла меня в лесу и решила по-своему. Я была на неё зла, поэтому и придумала эту историю с потерей памяти…

— Почему же дочь леса не доложила о тебе, как того требуют правила? — он был хмур, а лик не читаем.

На тот момент я ожидала от него совсем другого вопроса: о времени, о мире, но никак не о том, почему его подданная поступила не по инструкции. Поэтому откровенно растерялась, и ответ сочиняла на ходу:

— Я… уговорила её, одурманила…

— Продолжай. Как ты оказалась у границ Лихолесья? Что делала в этих краях одна?

— Так я и не была одна! Где-то с Бри я путешествовала вместе с гномами и волшебником, а здесь на границе решила от них сбежать…

Я так и не договорила, но осознала свою ошибку слишком поздно. Нет, эльф всё прекрасно слышал, но как искусный политик и оратор, намеренно сбил меня с толку, чтобы теперь с лёгкостью выведать правду. И вот теперь он был в ярости: зрачки неестественно расширились, отчего глаза казались почти чёрными. Я вжалась в стенку, малодушно молясь о том, чтобы в ней растворится.

— Так ты пришла сюда с отрядом Дубощита? — процедил он пугающе тихо, вновь склоняясь непростительно близко. — Именно поэтому гном узнал тебя тогда в тронном зале. Или на то были другие причины?

Сознание спотыкалось от сдающих нервов и его близости, поэтому я не сразу поняла последний вопрос.

— Что?..

Но мысль даже не успела оформиться в слова, потому как в следующее мгновение эльф с размаху впечатал меня в стену, прижимая своим телом с такой силой, что я была поклясться, что слышала, как хрустнули рёбра. Горячее дыхание опалило шею.

— Скажи, тебе нравилось, когда он брал тебя? — слова были подобны повторной пощёчине, я вздрогнула всем телом. — Или ты предпочитала волшебника?

Я невольно охнула, когда он стал спешно задирать мне юбки. Забилась, пытаясь оттолкнуть — это было всё равно, что биться о каменную глыбу. Когда его пальцы грубо скользнули по внутренней стороне бедра, тело непроизвольно затряслось.

— Нет…

— Скажи мне…

— Нет! — рявкнула я, одновременно чувствуя, как изнутри ударила волна.

Давление неожиданно исчезло. Перед глазами плыли разноцветные круги. Когда же мне удалось немного сфокусировать взгляд, первое что увидела, был король, замерший у противоположной стены. Под его ногами сгрудились обломки дубового стола.

— Ты сильнее, чем я думал, — в голосе не было и тени того безумия, что пылало лишь секундами ранее, но он казался чужим и каким-то неестественным. Его выдавали лишь всё ещё подёрнутые мраком глаза. — Ты и здесь солгала.

— Да, я знаю! — я почти прокричала это. — И прошу прощения за это.

Оттолкнувшись от стены, я сделала несколько шагов в сторону лесного владыки — он лишь наблюдал.

— Но сейчас я говорю правду! Трандуил… — при звуке своего имени, он чуть дёрнулся, и во взгляде промелькнуло что-то светлое. Но лишь на какой-то неуловимый миг, потому что в тот же момент двери резко распахнулись, и в лабораторию вбежал запыхавшийся стражник.

Я не понимала говорившего, который выглядел крайне обеспокоенным, пока одно слово не резануло слух — «Смог». И тогда всё стало ясно. «Началось», — простонала я мысленно и тут же ощутила, как что-то тёплое заструилось по подбородку. Пальцы окрасились в багровый. «Только этого сейчас не хватало». Тем временем в лаборатории стало нестерпимо тихо, а взгляд короля снова обратился в мою сторону.

— Смог повержен, так? — это была моя последняя попытка его убедить.

— Откуда?.. — он вновь грациозным хищником двигался ко мне.

— Его убил Бард Лучник, но Озёрный город уже сожжён. Гномы в Эреборе, а оставшиеся жители двинулись к развалинам Дейла. Торин, скорее всего, уже успел отправить ворона к Даину в Железные Холмы, хотя, возможно, это будет позже… — от меня не укрылось то, какой удивлённый взгляд бросил король тому, кто, стоял за моей спиной. Скорее всего, последних сведений в докладе не было.

— Откуда тебе известно, что произошло? — спросил он, остановившись в шаге от меня.

— Я всегда знала, что это произойдёт.

В его глазах мелькнуло что-то похожее на узнавание и понимание.

— Пожалуйста, выслушай меня. Поверь мне…

— Ты слишком долго мне лгала, — проговорил он почему-то очень мягко.

— И теперь ты ненавидишь меня?

Губы Трандуила тронула грустная улыбка. Он чуть склонил голову набок, в то время как прохладные пальцы ласково очертили контуры моего лица. Но вот рука опустилась, он вытянулся.

— Я бы хотел ненавидеть вас, мадам, — с каждым произнесённым словом воздух в комнате будто бы опускался на несколько градусов, — но вы заслуживаете лишь презрение.

Секунду мы неотрывно смотрели друг на друга: я с отчаянием, он — с каким-то мрачным торжеством. Потом его взгляд скользнул за моё плечо, он еле заметно кивнул. Я попыталась обернуться, но в тот же момент кто-то справа ударил меня по затылку. Мир померк.

* * *

Эгет была в ярости. Обычно карие глаза приобрели янтарный оттенок и то и дело вспыхивали почти осязаемым пламенем. Черты бледного лица ещё больше заострились. Она нервно вышагивала перед камином, а развевающиеся волосы казались продолжением разожжённого огня. Прекрасная и пугающая, ему так хотелось прикоснуться к ней, поймать и, прижав к стене, испить эту ярость как самое крепкое вино, а потом покрывать поцелуями каждый уголок её тела, пока она не станет молить о пощаде, жадно ловя ртом воздух и нетерпеливо двигая этими зовущими бёдрами… Но всё это вынуждено подождать.

— Как ты мог! — она вскрикнула и с силой провела рукой по лицу. — Зачем ты втянул в это дочь лекаря?

Луморн только вздохнул и развёл руками, что ещё больше подстегнуло его собеседницу:

— Она тут вообще ни причём и ничего не сделала ни тебе, ни мне… Да и вообще никому! Девочка и так живёт на чужбине, появляется раз в десять лет, а то и реже, и вновь исчезает.

— Ты её слишком идеализируешь, Эгет, — проговорил он тихо, но что-то в его голосе заставило её замереть на месте. — Не забывай, что она сама выбрала такой путь. «Девочка»? Она уже давно взрослая эллет, которая несёт полную ответственность за свои поступки. Её никто не изгонял, разве не так? Я, конечно, понял по некоторым обрывочным фразам, что причина кроется в какой-то амурной истории, но, Великие Валар, нельзя же всё сводить к велениям сердца! Есть, в конце концов, долг перед твоим правителем, народом, семьёй! А она продолжает эгоистично сбегать даже тогда, когда её народ нуждается в ней.

Эгет тяжело выдохнула:

— Неужели нельзя было обойтись без неё?

Луморн, до этого сидевший откинувшись в высоком кресле, расслабленно заложив ногу за ногу, резко подался вперёд и внимательно посмотрел в карие глаза:

— Я не избирал её намеренно, но, к сожалению, она стала побочной жертвой обстоятельств.

— Ты провел слишком много времени в обществе моего племянника, — прошептала она разочарованно. — Ты стал говорить так же, как и он.

Губы её собеседника иронично дёрнулись, он снова откинулся в кресле.

— А ты знала, что он сватался к ней?

— Как же об этом не знать: таким злым, как после отказа, я его никогда не видела, — она отвернулась и теперь задумчиво смотрела на огонь в камине. — Люди говорят: «Бойтесь мести отвергнутого мужчины: она не пылает так ярко, как женская, но зато терпелива…»

— С каких это пор тебя привлекают человеческие мудрости? — не удержался он от иронии, но она лишь пожала плечами. Её ярость постепенно угасала.

— Эгет, нам не стоит о нём больше беспокоиться, — незаметно он оказался рядом, и когда его руки неожиданно легли ей на плечи, она вздрогнула, но почти сразу с удовлетворённым вздохом откинула голову назад, опуская отяжелевшие веки.

— Ты сдержал обещание…

Его ладони чувственно скользнули вниз. То, как отзывалось её тело на его даже самые лёгкие прикосновения, охмеляло.

— Разве ты во мне сомневалась?

Пальцы перебирали невесомую ткань и теперь аккуратно, но настойчиво тянули вверх подол платья. Её дыхание участилось, но когда ладонь коснулась обнажённой кожи бедра, она вновь открыла глаза.

— И что же сейчас с ними будет?

— С ними будет? — от того как он чуть прикусывал и посасывал чувствительную мочку уха своей спутницы, её тело восхитительно покрылось мурашками. Она изогнулась, и, воодушевлённый, он уверенно скользнул между её ног. — Леди Сельвен пусть всё ещё и под подозрением, но вне опасности, — она тихо охнула, когда на последнем слове он разом проник в неё пальцем на всю длину. — Эглерион — в ещё большей немилости, и, скорее всего, его изгонят из королевства ещё раньше положенного срока, — теперь он, не переставая, двигался внутри, изводя истомой и сладостным обещанием большего. Мысли разбегались, оставляя лишь жар желания, всё сильнее заволакивающий разум и охватывающий тело. — А его величество завтра выступает с войском к Одинокой горе.

Он резко вышел, но не успела она даже воспротивиться, как сразу два пальца проникли глубоко и, чуть согнувшись, задвигались в нарастающем темпе, заставляя тело подрагивать от нетерпения.

— А что же с ней? — вымолвила она с придыханием.

— Смертная девка там, где ей самое место!

С глухим рычанием он страстно прикусил чувствительную кожу шеи, чуть выше ключицы — Эгет застонала в голос. В тот же миг Луморн оставил её и резко развернул, впиваясь возбуждённым взглядом в её тронутые поволокой желания карие глаза:

— Никогда, слышишь, никогда не сомневайся во мне, любовь моя.

* * *

Первое, что я ощутила, когда очнулась, был холод. Он заключал в свои немилостивые объятия, окутывая и проникая внутрь, заставляя каждую клетку болезненно сжиматься. Второе — была твёрдость, давившая со спины. Самопроизвольно руки стали аккуратно шарить по сторонам, но наткнулись лишь на какие-то тряпки и края грубого тюфяка, на котором и покоилось моё тело. Всё ещё цепляясь за блаженную слепоту, я мысленно досчитала до трёх и наконец решилась открыть глаза, хотя уже подозревала, что меня ожидает. Предчувствие меня не обмануло — взгляд уткнулся в низкий тёмный каменный потолок.

Чёрный, до блеска отполированный, из-за чего издалека выглядевший даже каким-то маслянистым, камень на ощупь оказался неожиданно бархатистым и по текстуре очень напоминал мягкую замшу. Им были выложен не только потолок, но и стены, пол и даже небольшая загородка, установленная в дальнем углу, за которой, по всей видимости, предполагалось справлять естественные нужды тела. Последнее было ничтожным, но, всё же, успокоением, потому как дверь отсутствовала — её заменяла мощная решётка, выполненная из какого-то странного, мерцающего металла. Лишь только это и отгораживало место, где я находилась, от остального неясного, покрытого непроницаемым мраком пространства. Что хоть как-то рассеивало клубившиеся повсюду тени, это одинокий факел — единственный источник света, установленный в стене с обратной стороны у входа, наверное, для того, чтобы стражникам было удобнее проверять заточенных здесь узников.

Да, это была определённо тюремная камера, пусть и отличавшаяся от виденных мною во время одной из вылазок с Бильбо на нижние уровни. Те казались светлее, прятались за обычными деревянными дверьми и, по ощущениям, располагались этажами значительно выше. Что же, исход был хоть и печальным, но, как ни прискорбно, предугадываемым. Глупо было бы ожидать, что после моего признания меня одарят тульским пряником и просто так отпустят. И пусть мне всей душой хотелось винить во всём Трандуила, но, откровенно говоря, какая-то часть меня его не только понимала, но и признавала, что в случившемся есть толика и моей собственной вины. Не знаю: заигралась ли я, или же просто запуталась в том, что можно было рассказывать, чего нельзя, что хотелось, а что требовалось забить в самые дальние уголки памяти и сердца. Похоже, я запуталась сильнее, чем думала, и теперь, потянув за конец нити, вдруг перед глазами возник просто гигантский клубок. Вопрос в том, успею ли я его распутать, да и позволят ли мне.

К сожалению, все эти наблюдения пронеслись в моей голове слишком быстро, а вот потом началось самое сложное — томительное ожидание и неизвестность. В постоянном полумраке время ощущалось очень смутно и тем самым давило ещё больше. Растягиваясь, словно кусок жевательной резинки под солнцем, оно намертво приклеивалось к мыслям, чувствам, ощущениям, опутывая их. Мне было страшно, что, лишившись хоть какой-то стабильной ментальной опоры, я в какой-то момент полностью потеряю и так довольно шаткую связь с реальностью. Было необходимо за что-то зацепиться если не мысленно, то, хотя бы, на уровне чувств и ощущений.

Осязание было самым простым и надёжным. Твёрдая поверхность камня, которой я то и дело касалась рукой, дарила уверенность, прохлада — отрезвляла, а обманчивая мягкость текстуры — успокаивала. Потом был свет, и он, наверное, был самым главным моим ориентиром. Глаза жадно цеплялись за одинокий светоч, и я даже в мыслях не позволяла себе представить, что случится, если случайный сквозняк его погасит. Да и были ещё свежи воспоминания о моих скитаниях в тёмных лабиринтах под горой гоблинов. Только здесь мне некуда было бежать, а стены камеры и без этого будили во мне отголоски моей лёгкой формы клаустрофобии. Третий ориентир оказался приятной неожиданностью. В какой-то момент слух уловил тихое и размеренное журчание воды. Оно раздавалось откуда-то из тёмных глубин по ту сторону решётки, но оно было. А это позволяло оформить хоть какое-то представление об этом месте и втиснутом в него пространстве.

Мой мир вращался вокруг этих звуков, всполохов света и тактильных ощущений, поэтому, когда снаружи раздались чьи-то шаги — это оглушило. Я напряжённо села на тюфяке, и одновременно с этим перед решёткой возник стражник. Лицо скрывалось под резным шлемом, чуть поблёскивающим золотом, а тени падали под таким углом, что даже выражение глаз оставалось для меня нечитаемым. Но почему-то я знала, на уровне инстинктов чувствовала, что этот высокий и уверенный воин смотрел на меня с подозрением, отчасти презрением и страхом. Это осознание ничтожной, но власти, придало сил — я не удержалась и иронично приподняла бровь.

— Поднимись и отойди к дальней стене, — проговорил стражник бесцветным тоном.

— Иначе что? — губы скривились в натянутой улыбке. Какая-то безумная часть внутри меня страстно желала вызвать ещё больше эмоций у этого, затянутого в мерцающие, под стать шлему, доспехи воина.

— Иначе останешься без еды, — его голос был всё так же беспристрастен, но я безошибочно уловила раздражение.

— Ты боишься меня?

— Твой выбор, — эльф круто развернулся и шагнул обратно в темноту.

— Стой! — вскрикнула я и в мгновение ока оказалась у входа. — Не уходи!

Пальцы вцепились в металлические прутья. Я не успела удивиться тому, что на ощупь металл оказался тёплым, когда меня резко отбросило назад и с силой впечатало в противоположную стену. Из лёгких разом вышибло весь воздух, перед глазами замаячили красные круги. Я рухнула вниз безвольным ворохом зелёного бархата, а когда, мгновения спустя, попыталась приподняться, опираясь об пол, невольно зашипела: острая боль пронзила ладони.

— Смотрю, ты всё же послушалась.

Эльф снова стоял у решётки, но на этот раз выглядел и ощущался намного увереннее. Я всё ещё пыталась восстановить дыхание. Решётка бесшумно приподнялась, и на пол опустился кувшин с водой, прикрытый краюхой хлеба.

— Что это было?

Он замер, но, быстро смерив меня взглядом и удостоверившись, что я всё ещё сидела на коленях у стены, опустил решётку и выпрямился. Его спокойствие пробирало меня до костей.

— Какого ты молчишь?! Что это было? Куда вы меня засунули?! — на последних словах я уже почти кричала, с трудом подавляя то и дело проскальзывающие истерические нотки.

— Тебе не стоит прикасаться к решётке, — ответил стражник отстранённо.

— Но…

— И это место для таких как ты, — он почти выплюнул ответ, брезгливо, граничащее с отвращением, но когда бесшумно развернулся, чтобы скрыться, я вновь ощутила тонкий шлейф страха, скользящий за ним. Я горько и беззвучно рассмеялась.

Когда из груди перестали вырываться эти странные звуки, я наконец посмотрела на принесённые «угощения». На самом деле, пить и есть хотелось ужасно, и было даже удивительно, что эти естественные потребности человеческого тела оставались до сих пор мною незамеченными. В одно мгновение проглотив хлеб, я поспешила его запить: жадно, абсолютно не заботясь о том, что струйки воды переливались через края кувшина, текли по подбородку на бархатное платье, выглядевшее сейчас таким нелепым и неуместным. Остановило меня лишь то, что желудок, переполненный неожиданным количеством жидкости, чуть не взбунтовался. Отставив кувшин у решётки, я заставила себя подняться и на ватных ногах добралась до тюфяка. Сознание было вялым, но, тем не менее, я не могла не задаться вопросом: сколько же времени должно было пройти с того момента в лаборатории, чтобы голод и жажда успели достигнуть такого уровня? Тело медленно сползло по стене, голова устало откинулась назад с несколько большим усердием, чем предполагалось, и это сразу отдалось ноющей болью в том месте, где меня так бесцеремонно ударили. Всё бывшее «понимание» ситуации улетучилось, а к горлу подступила волна опаляющей злости: я, как последняя дура решилась ему открыться, а взамен — меня подло из-за спины оглушили обухом (или что там было в руках стражника) по голове, притащили и бросили в этой дыре, избавились, как от ненужной и надоевшей вещи. В памяти неумолимо всплыл его взгляд, ледяной, отстранённый и такой торжествующий. Тело непроизвольно мелко затрясло, из глаз брызнули слёзы, но в этот раз я даже не пыталась себя сдерживать. Впервые спустя очень долгое время я позволила себе отдаться эмоциям, которые вырывались приглушёнными рыданиями и тонули в царапающей поверхности потасканного тюфяка. Он ничего для меня не значил, он не должен был для меня ничего значить — тогда почему меня сейчас скручивало от почти осязаемой боли?

Где-то вдалеке тихое журчание воды почти сливалось с нежным шёпотом шёлка о каменные плиты.