Summertime Of Our Lives (гет)

День 1.

Вода проникла так глубоко в уши, что я уже не чувствую щекотки или давления. Эффект глухоты не доставляет мне и капли дискомфорта. Зато не очень нравится кому-то за дверью моей ванной.

— Лето! Ле-е-е-то-о-о!

Раскатисто встряхивает дверь.

— Лето!

Я не до конца понимаю, зовут ли это меня. Так часто бывает.

Задвижка отъезжает сама, и я вижу размытое розовое пятно, склонившееся над бортиком ванны.

— Ты опоздаешь, Саммер! — это точно ко мне.

Оттолкнувшись от дна ванны, я с громким плеском делаю вдох на поверхности.

— Ты опоздаешь, — повторяет Бриттани, выходя из ванной. Пожалуй, она стала слишком бесцеремонной. Но я терплю, и поэтому она даже не осознает.

Нащупав ногой ступеньку, я вылезаю на пол. Выдергиваю пробку, и вся глубина пятого измерения на глазах сжимается до размеров маленькой джакузи. Оборачиваюсь полотенцем и возвращаюсь в комнату. Бриттани ушла совсем, но наверняка я найду ее внизу, на кухне. На часах шесть двадцать, а она вызвалась проводить меня. Проследить, чтобы не сбежала.

Чемодан еще открыт, и вещи не уложены. Я не знаю, что брать, поэтому кидаю все подряд, не церемонясь. Когда место заканчивается, дергаю палочкой, и молния закрывается. Я сразу понимаю, что убрала и свою сегодняшнюю одежду, поэтому наугад притягиваю из шкафа платье. Рябое, розовато-желтое с белой и черной точкой. Мне все равно, но это не лучший выбор.

Оглянувшись на дверь, я залезаю на кровать и вытаскиваю с полки альбом. Ближе к концу, между двумя вставленными в прозрачный лист фотографиями я нащупываю конверт. Девушка со снимка смеется, глядя мимо меня, и я хмыкаю. Наверное, это даже символично, что она прячет мой секрет.

Конверт остается плоским ровно до того момента, пока я не шепчу ему пароль. Потом раздувается, как попкорн, и я, вытащив последние пару пакетиков мелкой травы, сую пустой конверт между книг. Беру туфли на низком квадратном каблуке и, палочкой вскрыв правый, убираю все внутрь. Медлю секунду, а потом все же отсыпаю немного в ладонь, тщательно ставя набойку на место. Вытаскиваю из нижнего ящика папиросную бумагу и скручиваю косяк. Щелкаю палочкой по кончику.

Дыхание дрожит и тут же выравнивается. Я приоткрываю дверь на балкон и выглядываю, оставляя руку с самокруткой в комнате. Наверное, Бриттани хотела отвезти меня до местного терминала на машине — черт знает, кому это нужно, — но мы же опаздываем, поэтому будем трансгрессировать. Чаще всего меня при этом мутит, но сегодня я сама виновата.

Я снова затягиваюсь, медленно наполняясь дымом. Держу дыхание несколько секунд и выпускаю его, только почувствовав, как что-то ёкнуло внутри. Подхожу к зеркалу и, губами зажав косяк, палочкой просушиваю волосы. Может, и не стоило их обстригать. А может и черт с ними. Но платье дурацкое.

Я открываю коробку с украшениями и, перехватив косяк левой рукой, увлеченно копаюсь в цепочках и побрякушках. Наконец натыкаюсь на тонкие, приятно звенящие золотые браслеты и по очереди пролезаю в каждый из них правой кистью.

— Саммер, — звучит тяжелое и утомленное слово. Я поднимаю голову, уже понимая, что облажалась.

— Мм? — я упираюсь в трюмо обеими руками, отводя косяк за шкатулку. — Знаю, что опаздываем, сейчас выйду.

Папа без слов дергает палочкой, и косяк оказывается у него в руке. Он морщится, то ли от того, что трава еще горит, то ли от самого факта, но смотрит на меня крайне разочарованно.

— В Канаде она легализована, — хмыкаю я, не придумав ничего лучше.

— Мы не в Канаде, — отрезает он и снова машет палочкой: я спотыкаюсь, слышу треск, и вот уже вся моя заначка из каблучка сгорает, наполняя воздух тяжелым и сладковатым привкусом. Не удержавшись, я вдыхаю.

— Бриттани тебя ждет, — веско заканчивает папа и, не закрыв дверь, спускается на первый этаж.

Даже не обидно, честное слово.

— Локомотор, чемодан, — произношу я и тоже иду вниз, слыша, как хлопает дверь моей комнаты. Ну вот и что теперь делать? Как я теперь смогу получить от этого лагеря хоть чуточку эмоций?

Бриттани встает с кресла, где допивала свой кофе, и, оставив чашку на столике, протягивает мне холеную белую ладонь с булыжником обручального кольца. Я сжимаю ручку чемодана и цепляюсь за рукав розовой рубашки.

В кухне появляется папа, заканчивая записывать для кого-то сообщение:

— … так что пусть лучше считают меня бесчувственным, чем слабаком, — он делает взмах палочкой и коротко улыбается мне: — Хорошо отдохнуть, милая.

— Пока, пап.

Да, лучше уж кто-то посчитает тебя бесчувственным, чем узнает, что ты на самом деле такой.

* * *

Атлантида оказывается не похожа на Багамы, как обещала Бриттани, и в худшую сторону. Квиддичное поле окружено лесом, а не тропиками, и здания впереди напоминают типичные лагерные корпуса. Даже не знаю, во что Бриттани вбухала столько денег.

— Саммер, нам лучше занять комнату пораньше, если мы не хотим оказаться в разных, — Оливия оглядывается и уверенно идет ближе к первому зданию, но ее тормозит Джо. Она почти не изменилась, разве что волосы, прежде вылизанные, теперь бешено завились. Робертс была старостой девочек в кампе аж три года назад, но вряд ли ее забудут и через двадцать.

— Выдохните: лабиринта Шармана здесь не будет, можете обжиматься сколько угодно, — объявляет Джоанна, и я знаю это по рассказам Олив, но остальные радостно галдят.

Лично меня лабиринт никогда не смущал, хоть старик Шарман и угробил жизнь на то, чтобы «оградить юные сердца от соблазнов». Да, прошлый директор был полоумным. Общежития девочек и мальчиков хоть и стояли раздельно с самого основания школы, — да еще и сами студенты изучали разные предметы — но все же имели свободный доступ, пока Шарман не озаботился целомудрием своих учеников. Думаю, он и правда был конченым, потому что последние десять лет своего директорства посвятил тому, чтобы выстроить между общежитиями громадный лабиринт — без огненных стен и загадок, но все равно головоломный. И вот уже сто лет поколения студентов ищут в нем лазейки. Знания о коротких и обходных путях передаются из уст в уста под строжайшим секретом, потому что карту лабиринта невозможно сохранить ни на одном пергаменте. Я свой проход нашла два года назад, сама, а вот Оливия знает по меньшей мере десяток: поэтому на ее вечеринки «добираются» почти все.

— Девочки налево, мальчики — направо, — командует Джо, доведя нас до жилого корпуса. Возле лестницы на второй этаж она достает список и связку брелков, первый из которых вручает Оливии. Я иду вместе с ней и получаю копию.

— Ну как? — спрашивает Олив, распахнув передо мной дверь.

— Будто я сошла с ума и перестала различать цвета, — отвечаю я. — Стены, надеюсь, мягкие?

— Стены можно перекрасить, — она закатывает глаза и, подвинув меня, плюхается на правую кровать.

— А мы тут как бесплатная рабочая сила? Детский труд вроде бы запрещен.

— Перестань бурчать!

Я так удивленно поднимаю брови, чтобы она заметила.

— Тебе дали свободу самовыражения, — убеждает Оливия. — Распиши стены, поменяй кровать…

— Стул в окно выкинуть можно? — хмыкаю я, подкатывая чемодан к шкафу и критически оглядывая пустые полки.

— Вряд ли.

— Тогда это не свобода самовыражения.

— Я переоденусь в купальник и советую тебе сделать то же самое: до обеда еще два часа, — она вручную вытаскивает свои вещи и увлеченно их перебирает, пока я сажусь на кровать.

Нда. Печально. Хорошо хоть я покурить успела, а то бы совсем повесилась.

— Идешь? — Оливия вскакивает, и я вижу, что она уже надела белый сарафан из-под которого торчат лямки зеленого купальника.

— Здесь точно не останусь, — фыркаю я, выходя из комнаты вслед за ней.

— Если ты хоть ненадолго отбросишь скептичность, то поймешь, что здесь на самом деле круто!

— Моя скептичность меня бережет.

— Между прочим, на твоем месте хотят оказаться сотни студентов со всего мира, — с упреком говорит она.

— Никто не хочет оказаться на моем месте, — выговариваю я негромко.

— Что ты имеешь в виду? — она даже оборачивается, не спускаясь по лестнице.

— Ничего, — я пожимаю плечами.

Оливия вызывающе глядит на меня.

— У всех здесь ай-кью под двести, ладно? — морщусь я. — Моя путевка оплачена другой валютой.

— Саммер, это лагерь, — смягчается Оливия. — Здесь отрываются и заводят друзей. А это ты умеешь!

Я растягиваю губы в улыбке.

— Вон, Кристин и Ребекка, пойдем к ним.

Интересно, Кристин удалось провезти сюда травку?

Вспомнив об этом, я притормаживаю, чтобы расстегнуть ремешки босоножек. Они никогда мне не нравились, но у них удобный каблук для заначки, который стал теперь абсолютно бесполезен. Я снимаю обувь и выкидываю ее в мусорку возле входа в корпус.

— Куда мы пойдем? — Кристин тут же цепляется к Оливии и крутит головой по сторонам. — Кстати, мы прибыли не первыми: здесь уже все, кроме Австралийской Школы: у них особенно сложный переход через границу.

— Откуда ты знаешь? — спрашивает Ребекка, беря ее под руку, и все мы уходим от корпуса.

— Из Истории Магии, — Кристин пожимает плечами. На самом деле она даже нравится мне, потому что не кичится ни своими знаниями, ни достижениями. Насколько я помню, ее в этом году не позвали на Всемирную олимпиаду только потому, что она побеждала там уже два раза подряд.

— Джо просила передать, что в двенадцать будет общее собрание, — запыхавшаяся Стейси виснет на плече у Ребекки и, отдышавшись, добавляет: — а вечером будут танцы!

На девочек накатывает воодушевление. Пока они наперебой обсуждают, что бы такого надеть, я без особо интереса смотрю по сторонам. До меня доносится запах океана, но его еще не видно, потому что со всех сторон только деревья-деревья-деревья. Я думаю ускорить шаг, но тут Оливия громко зовет кого-то, и девочки, как одна, начинают хихикать и поправлять волосы, глупея на глазах. И какая разница, что они самая лучшая в мире историчка, защитница сквибов, селекционерка в третьем колене и первая студентка школы? Как только на горизонте появляются парни, из профессиональных навыков остается только хлопанье ресницами. Эх, старина Шарман, тебя можно понять.

— Представишь нам своего друга? — предлагает Оливия, и девочки живо пристраиваются рядом с ней.

— Скорпиус Малфой, — растягивая слова, говорит высокий блондин, едва заметно улыбаясь всем четверым. А он привык к такому ажиотажу, да? Ну и павлин.

Я усмехаюсь.

Кристин первая вспоминает о моем присутствии, — наверное, потому что у нее здесь есть парень, и это знакомство ей чисто для галочки, — но за ней оборачивается и Ребекка, пытаясь беззвучно шикнуть на меня. Я не выдерживаю и начинаю смеяться. Что за курочки! Даже под травкой видно, что этот Малфой — редкостный мудак.

— Эй, Саммер, иди сюда, познакомься с ребятами из Хогвартса! — Оливия, похоже, решает втянуть меня в эти пляски с бубном вокруг чьего-то эго, но я даю ей шанс сохранить очаровательное выражение лица.

— Саммер Холл, — я протягиваю блондину ладонь и, едва он пожимает ее, отворачиваюсь, неожиданно сталкиваясь взглядом с его приятелем. Этот не похож на Малфоя, скорее противоположен: по крайней мере на себе не зациклен, да и на меня смотрит так, будто впервые девушку видит. Я ухмыляюсь.

— Да, я Аль…бус. Северус. Альбус Северус Поттер, — сбивчиво представляется он. Его дружок реагирует совсем как я, когда увидела реакцию девочек. Что же это получается, этот Поттер на меня глаз положил?

Поттер. Однофамилец?

— Приятно было познакомиться, дамы, — своим донельзя обворожительным голосом произносит Малфой, пытаясь увести друга, — но нам пора. Еще увидимся.

А хвост-то у него аж солнечный свет перекрывает! Я смеюсь. И угораздило этого Поттера связаться с таким павлином. Я бы к нему подошла разве что перьев на опахало надергать.

Поттер оборачивается, словно услышав, о чем я думаю, и я не выдерживаю — начинаю так громко хохотать, что он идет, не глядя под ноги, до самого поворота.

* * *

— Разбей, — я подвожу наши с Олив сцепленные руки под нос Лиаму, и тот охотно ударяет по ним.

— О чем спор? — с любопытством спрашивает он.

— Видишь вон там милашку? — Оливия кивает на танцпол, и Лиам поднимается на мыски, чтобы разглядеть.

— Нашего?

— Нашего, — фыркает она. — Как думаешь, это всего лишь танец или у них с Джулс все-таки проблемы?

— Я поставила на проблемы, — хмыкаю я.

— Может, они просто танцуют, — предполагает Лиам. — Кто это вообще?

— Младшая сестра Ала, — отвечает Оливия, разглядывая парочку из-за своего стакана с содовой. — Лили, кажется.

— Ала? — переспрашиваю я. — Это кто?

— Ну, мы сегодня с ним разговаривали, он еще с другом был, — она переводит глаза на меня, внушая вспомнить. — Альбус Поттер.

— Альбус Северус, — я со смешком поправляю ее.

— Ага, — Оливия снова поворачивается к Кайлу и его партнерше, но Этвуд уже подходит к нам. — Как сам?

— Отлично, — он коротко хмурится, улыбаясь.

— А как Джулс? — наседает Оливия.

Кайл понимающе кивает.

— Мы просто потанцевали, разве нельзя? К ней пристал какой-то надменный тип, и я решил помочь от него избавиться.

— А, понятно, — Олив делает вид, что вопрос закрыт, а сама вызывающе смотрит на меня, обозначая свою победу в споре. Я пожимаю плечами.

Кайл кому-то подмигивает, и я слежу за его взглядом. Невысокая рыжая девушка в компании подруг и — неожиданно — нашего Скотта с младшего курса, радостно улыбается в ответ.

— А тебе нравится играть в Супермена, да? — негромко обращаюсь я к Кайлу, глядя в толпу на танцполе.

Он смеется.

— Если тебя надо будет спасти — обращайся.

Я улыбаюсь как можно искреннее.

К несчастью, моя беда из криптонита.

День 2.

— Саммер, ты не можешь пропускать занятия! — Оливия распахивает дверь в нашу комнату, и я оглядываюсь через плечо, отрываясь от не-магического журнала. Долго смотреть на нее, лежа на животе, неудобно, поэтому я возвращаюсь к чтению.

— Реальность с тобой не согласится.

— У тебя будут проблемы.

— Слушай, я уверена, что директор знает, кто и за сколько купил сюда билеты, и вряд ли его удивит мой табель успеваемости.

— Но там интересно! — восклицает Оливия, непонимающе глядя на меня.

— Мне нет, — спокойно констатирую я.

Она больше не издает ни звука, и я думаю, что от меня отстали, но тут раздается хитрое:

— Если ты сейчас же встанешь, мы не опоздаем на занятие Азалии Деланж.

— Если ты сейчас же пойдешь одна — тоже вовремя будешь, — фыркаю я. — И что это за имя? Она преподает средневековый этикет?

— Это профессор Естествознания, — отвечает Оливия.

— Ну и это профиль Стейси, а не мой.

— А знаешь, что наверняка можно найти в ее теплицах?

— Грязь?

— Смоковницу.

Я теряю строчку из статьи, но вида не подаю. Нельзя продаваться так быстро и дешево.

— Мне как раз есть что с ней подробно обсудить, — продолжает Олив, — так что, вероятно, ей придется ненадолго отвлечься от класса… Скажем, минут на десять.

— Хватит и трех, — я бросаю журнал на кровати и выхожу в галантно открытую передо мной дверь.

День 3.

Мало Атлантиде леса по всему лагерю, так они поместили его еще и в один из кабинетов. Типа, чтобы мы могли сидеть на природе, когда сидим на природе. После уговоров Оливии я все-таки отметила себе четыре занятия для посещений, среди которых реальную пользу я вижу только от Естествознания, где можно запастись травкой, а на Управление Стихиями пришла, только потому что препод выглядит так, будто сам круглые сутки что-то курит, посиживая в позе лотоса.

Я кидаю сумку на землю и только тогда замечаю, что села рядом с Поттером. Вчера на Посвящении он постоянно мелькал рядом, но мне было весело в иной компании.

— Привет, Саммер.

— Привет, Альбус Северус, — я автоматически произношу его полное имя, наверное, потому что оно ему подходит. Как раз для хорошего мальчика.

— Ал, просто Ал, — поспешно уточняет он. — Не стоит называть меня полным именем, оно довольно нелепое. Моим брату и сестре достались имена родителей и друзей, а меня отец почему-то решил назвать в честь директоров Хогвартса… — я поднимаю брови. — Да забудь, это совсем неважно. Просто зови меня Ал, если будешь обращаться ко мне. То есть, когда будешь обращаться ко мне…

Я тихонько фыркаю, глядя на него. Очевидно, он считает меня ну очень привлекательной. При знакомстве с девочками он так не терялся.

— Хорошо, Ал. Я запомню, — улыбаюсь я, отворачиваясь, чтобы не уделять ему особенного внимания. Что бы он там себе ни представил на мой счет, он ошибается.

— Добро пожаловать, юные маги, — в классе появляется профессор. — Меня зовут Шикоба, и я здесь для того, чтобы помочь вам овладеть искусством управления стихиями. Как вы знаете, Австралия…

Я слушаю краем уха, потому что старческая речь никогда мне не нравилась. Может, это потому, что единственная «бабушка» в моем окружении — это мать Бриттани, голос у которой звонче, чем у меня. Да и рассказывает она более интересные вещи. Хотя файершоу, которое демонстрирует старик, довольно впечатляюще. Но вряд ли мы научимся так за четыре недели, так что стоит ли пытаться.

Подняв руку, я спрашиваю:

— Я могу уйти?

— Конечно, моя дорогая, вы свободны.

Ну и что за проблему раздувала Олив? Я беру босоножки и сумку и выбираюсь в коридор, присаживаясь, чтобы надеть обувь. Я знаю способ помедитировать, надо только найти укромное место, чтобы…

Дверь, через которую я вышла, с щелчком открывается. Сквозь упавшие на лоб волосы, я различаю мужские кроссовки и поднимаю голову. Альбус Северус. Ну подходит же.

— Я знала, что ты пойдешь за мной, — дергая уголком губ. Только вот зря.

— Но почему ты ушла?

— Там стало скучно.

— Скучно? — он сейчас очень похож на Оливию, которая всегда откровенно недоумевает, как кому-то может не нравиться учиться.

— Нет, конечно, начало было прикольным, — я зачем-то пытаюсь смягчить свой ответ, — старик явно знает свое дело, но ты же слышал: остаток урока мы бы просто медитировали.

А я планирую провести время с большей пользой для себя. Только вот Ал не спешит возвращаться на занятие, а я не могу придумать отговорку, чтобы его отшить. Сказать, что у меня дела? Или ПМС? Нет, это я оставлю до худших времен, хотя они, в общем-то и не наступят, потому что хорошему мальчику нельзя пойти со мной. На мне ответственность только за меня. С другой стороны, лучше один раз увидеть, почему со мной лучше не связываться, чем услышать сто причин от девушки, на которую ты положил глаз. Не услышит же.

— Ну что, идем? — я решительно встаю.

— Куда?

— Да куда угодно! Скажем, на пляж?

Ал не намерен просто так соглашаться, а я в общем-то не собираюсь его уговаривать. Зато он — еще как.

— Саммер, мы не можем просто так уйти с занятий.

— Почему?

Почему вокруг меня люди, отрицающие реальность?

— Ну, это невежливо…

— А тебе разве есть дело до того, что он о тебе подумает? — фыркаю я. Мне вот — нет.

— И здесь мы все-таки обязаны посещать занятия, это как школа.

— Да брось, зачем тратить время на то, что нам неинтересно? — я не понимаю, почему все еще разговариваю с ним. Я же собираюсь сделать так, чтобы он держался от меня подальше. — Мы могли бы провести его с гораздо большей пользой. Вот мы с тобой даже толком не знакомы, а я хотела бы узнать тебя поближе.

А ты узнаешь обо мне всего один факт, после которого наши дорожки разойдутся, и все хорошие мальчики вернутся к своим умным книжкам.

— Неужели ты никогда не нарушаешь правила? — продолжаю подначивать я.

— Идем, — и Альбус Северус тянет меня на выход, переходя на бег. Я поддаюсь, не зная, куда мы направляемся, но мне, в общем-то подойдет любое укромное место.

— Организаторы, — вздыхает он, — ну конечно, где им еще быть…

— Есть идеи?

— Поле для квиддича!

Мы бежим через лес, перескакивая корни деревьев и уклоняясь от ветвей: бежим так быстро, что у меня сбивается дыхание, сердце скачет, а мышцы не очень приятно гудят, но руку Ала я не отпускаю, только смотрю под ноги и от этого гама и мельтешения вокруг и внутри, мне становится очень весело. Когда я падаю на траву стадиона, то не сразу понимаю, что хохочу и не могу остановиться.

— Это было весело, — признаю я. — Обожаю нарушать правила. Столько адреналина.

— И часто ты это делаешь?

— Частенько. Летом мы сбегаем на рок-концерты и фестивали, ну, а в школе… Салемский Институт Ведьм и Салемский Институт Колдунов — по сути разные учебные заведения, но студентов это никогда не останавливало. Мы все время что-нибудь придумывали. Даже как-то непривычно, что здесь не нужно выбираться через потайные ходы под мантией-невидимкой, чтобы, скажем, попасть на свидание. Но свидание во время уроков на поле для квиддича — тоже неплохо, — я прикусываю язык, но поздно. Можно было и не усугублять так, прежде чем разочаровать его раз и навсегда.

— А… Так это свидание? — он тоже удивлен моими словами.

— Ну это уже от тебя зависит, — иду на попятный я. — Ты разве не хочешь, чтобы это было свиданием?

— Хочу, конечно, хочу.

Я смеюсь, чтобы заполнить свое молчание. Это ненадолго, Альбус Северус.

— Да ты не нервничай так, — я сажусь прямо перед ним. — Расскажи мне лучше о себе. За что ты сюда попал?

— За что… Звучит так, как будто мы говорим о тюрьме…

— А разве не так? — хмурюсь я. — Правила, уроки, комендантский час — кошмар, а не лето.

— Ты что, не хотела в «Атлантиду»? Как ты тогда сюда попала?

Разочаровательный пункт номер один:

— Не стоит вестись на разглагольствования Матье о том, что здесь собрались только маленькие гении со всего мира. Новая пассия моего папочки — спонсор, вот они и отослали меня сюда на целый месяц.

— На самом деле, здесь очень здорово, — говорит Ал. — Тебе понравится.

— Ну, если здесь каждую ночь такие вечеринки, как вчера, то точно понравится, — ухмыляюсь я.

— Нет, это было только посвящение, но здесь постоянно что-то происходит. Следующая нелегальная вечеринка будет на крыше, это своего рода традиция. Да и общие мероприятия здесь хорошие, скоро будет костюмированный вечер, вроде Хэллоуина.

Ну да, мы же вчера выпили не все, что привезли с собой.

— Значит, это место не такое уж и плохое. Еще бы уроки убрать…

— Если сбегать с них, так и не поймешь, что здесь гораздо интереснее, чем в школе, — отвечает Альбус. Как же они с Олив похожи. — Неужели тебе ничего не понравилось?

— Ну, разве что здешний аналог биологии, — я ухмыляюсь.

— Ты любишь животных?

— Не особо, но в теплицах есть кое-что интересное.

Где там мой второй разочаровательный пункт?

— Абиссинская смоковница, — объявляю я, потряхивая в воздухе полупрозрачным бумажным пакетиком. Из украденных в теплицах листьев удалось засушить всего пару граммов, но там еще целый куст. — Деланж так долго рассказывала о применении плодов в Эйфорийном эликсире, а мне все было интересно, знает ли она, как используют листья — уносит с пары затяжек, — я придаю голосу глубины и откровенности.

— Ты что, украла это из теплиц? — осуждение слышно так явственно, что я мысленно хвалю себя.

— Да брось, это же смоковница! — развязно смеюсь я. — Ее там полно, а я взяла совсем немного.

Скрутив косяк, я поджигаю его и медленно выдыхаю дым в сторону. Можно было, конечно, прямо Алу в лицо, но я и так показала себя с худшей стороны, и быть омерзительной — это уже слишком.

— Будешь?

Контрольный в голову.

Естественно, он отказывается. Я больше не утруждаюсь имитацией и только внимательно слежу за его реакцией: разочарование и досада. Зато честно. Зато сразу. Зато, Альбус Северус, теперь ты будешь держаться от меня подальше.

Где-то вдалеке раздается звонок.

— Пойдешь на урок? — я просто облегчаю ему уход.

— Да, — нечетко произносит Альбус, поднимаясь с земли. — Да, пожалуй.

Я должна бы чувствовать вину за это, но мне не жаль. Лучше пусть уходит. Лучше расстроится сейчас, чем когда напридумывает себе невесть что. Невесть кого.

Его спина виднеется уже возле столовой. Он так и не оглядывается, и это должно приносить удовлетворение и радость, но не приносит. Поэтому я затягиваюсь еще раз.

День 4.

Место рядом со мной остается пустым. Я смотрю на него несколько секунд, прежде чем решаю спросить:

— А где Кайл? — я даже оборачиваюсь на столик с его рыжей подружкой, но там нет и ее, поэтому сначала мне кажется, что они не пришли вместе.

— Вон, — Оливия кивает на компанию в углу зала, — теперь он будет сидеть со своей командой.

— Понятно.

— Какие у тебя сегодня предметы?

Я медленно пережевываю тост с маслом и черникой.

— Не знаю, наверное, пойду на Чары.

— Отлично! — Олив одобрительно кивает. — А потом со мной на Естествознание?

— Да нет, у меня пока есть, — фыркаю я, и она закатывает глаза, но ответить не успевает, потому что вмешивается Стейси:

— Вечером будет костер, вы слышали?

— Теперь слышали, — отвечаю я и не присоединяюсь к дальнейшему обсуждению. Лагерных страшилок мне хватило еще на Посвящении, а просто пялиться в огонь у меня нет настроения, равно как и делать вид, что мне это нравится.

* * *

На Чарах я занимаю место в углу, которое оказывается свободным. Все остальные сели поближе к преподавателю и внимательно слушают, но я не могу долго сосредотачиваться на его словах. Заклинания даются мне довольно легко, но теория никогда не была моей сильной стороной. Я не записываю схемы и не повторяю движения палочкой. Только смотрю на профессора и магию, от которой остальные приходят в восторг. И замечаю Альбуса Северуса. Он сидит за второй партой по центру класса и воспроизводит заклинание одним из первых. Ведет палочкой, разрезая воздух вертикально и сует руку в открывшуюся в пространстве трещину. Что-то отвечает профессору. Я перевожу взгляд за окно. Ветер качает ветви деревьев и низко пригибает траву. Солнце за облаками. Меня клонит не в сон даже, а в апатию. Я трясу головой, чтобы взбодриться, но, как всегда, не помогает.

— А теперь попробуйте положить туда что-то: например, вот эту скрепку. Ее не страшно потерять.

— То есть она просто будет… там? — задает вопрос кто-то.

— Да, где именно?

— Предметы, скрытые в пространстве попадают в небытие или же во все сущее, — отвечает профессор. — Именно поэтому вы можете убрать предмет где угодно и достать откуда угодно. Есть только одно исключение, кто-нибудь догадается?

— Что-нибудь из законов Гэмпа?

— Не совсем, еще варианты?

Я почти закрываю глаза. Кажется, я ужасно не выспалась, да еще и покурить с утра не успела, потому не могу вникнуть в происходящее. От солнечного луча на лбу становится жарко, и я отворачиваюсь, перекладывая голову на левую руку. Взгляд Альбуса направлен прямо на меня. Он успевает убрать его прежде, чем мы пересекаемся, но недостаточно быстро, чтобы остаться незамеченным. Что, любопытно? Любопытство губит не только кошек.

Наверное, на людях, как на не-магических пачках сигарет, стоит писать, к каким последствиям они могут привести. «Предательство», «обман», «разочарование», «разбитое сердце». Потому что ни одна затяжка не убьет тебя так больно, как это сделает человек.

* * *

Я тушу косяк жетоном от комнаты и закапываю во взрытую землю под ивой. Мне удалось улизнуть от девочек в лес, пока они обсуждали новую симпатию Стейси, но так как предлога у меня нет, скоро они хватятся. Смоковница, которую я снова стащила из теплиц, дает совсем другой эффект, непохожий на марихуану: ближе к удовольствию от чиха или от резкого пике на метле. Момент, когда перехватывает дыхание. Секунда, когда узнаешь родное лицо. Сотая доля той влюбленности, которая тебя уничтожит. Эйфория, заполняющая все.

После обеда меня не трогали, и я все-таки уснула, но теперь мы собираемся на костер, и отделаться от Оливии мне не удалось. Она всерьез решила приобщить меня к жизни лагеря, а раз так — сдаться ее вынудит только моя безвременная кончина. Что-то подсказывает, что скоро я буду к ней близка.

Байки организаторов и некоторых атлантов оказываются веселыми, а сливочное пиво, которое я раньше не пробовала, — вкусным, так что мне даже не приходится притворяться, что здесь действительно хорошо. И до тех пор, пока кто-то говорит, я отвлекаюсь на чужие истории, но тут очередь по кругу доходит до меня.

— Саммер, да? — незнакомый парень, только что рассказавший про свои успехи в трансфигурации, протягивает мне поджаренный маршмеллоу. — Ты из Салема?

— Саммер — главная ведьма в нашем кампусе! — смеется Лиам, и я снимаю воображаемую шляпу.

— Вот и вся история, — предугадывая просьбу, говорю я.

— Нет, так не пойдет, давай что-нибудь посущественнее. За что ты получила путевку?

От скорого ответа «за деньги» меня уберегает Оливия, вставив свое «за красивые глаза», которое вызывает волну смеха. Да ладно, Олив, вряд ли бы я и в самом деле решилась признаться. Это слишком унизительно.

— Может, они поставят музыку? — я вслух задаюсь вопросом и поднимаюсь, не слушая, что говорят вслед. Нахожу организаторов, уже давно по-тихому собравшихся возле барной стойки, и пристраиваюсь сбоку, оставшись незамеченной.

— … Нела им кричит: «Он мне дорог как память!».

Они разражаются хохотом, а когда успокаиваются, Джоанна замечает меня и вопросительно поднимает брови.

— Может, вы музыку поставите? — предлагаю я, ловя на себе взгляды уже всей компании.

— Может, и поставим, — фыркает какой-то парень, с прищуром глядя на меня. — А что, деткам зефирки надоели?

— Ты и представить не можешь, — даже не улыбнувшись, отвечаю я, прямо смотря на него. Он хмыкает и отворачивается.

— Есть там у кого радио? — вопит он другой компании организаторов.

— Ща сделаю!

Кивнув в знак благодарности, я отхожу обратно к кострам, останавливаясь где-то между. Мне не нужна особенная музыка — даже не нужна конкретная, а компания танцующих вокруг меня собирается сама, стоит только закрыть глаза на несколько минут. Когда мне надоедает, выбраться из толпы оказывается непросто. Я удаляюсь от общего веселья в сторону воды. Какая-то парочка разговаривает поблизости. Я не вслушиваюсь. Иногда накатывают холодные волны, но вдали от огня так и так холодно. Я плещу водой перед собой, измочив сандалии. Звезды на небе заволокло быстро плывущими облаками. Ветер бросает волосы мне на лицо. Почему-то я вспоминаю «Магию музыки» и останавливаюсь, пытаясь различить в темноте татуировку. Сейчас она кажется пятном, неумелым и странным рисунком, а когда-то навевала добрые воспоминания. В бликах от костров мне так и не удается разглядеть ее целиком. Я разворачиваюсь и иду к теплу, не сразу замечая, что все снова собрались возле костра. Тощая блондинка разбегается и, помогая себе каким-то заклинанием, высоко перепрыгивает через огонь. Ее дикий, восторженный хохот разносится по всему пляжу. Я пробиваюсь в первый ряд и наблюдаю как теперь уже парень, оторвавшись от земли, летит над костром. Это опасно и, наверное, очень страшно. Мне не хочется пробовать, но, когда стоящие рядом ребята предлагают уступить мне прыжок, я соглашаюсь. Палочка страхует от случайного падения. Наверное, так щекочут себе нервы идеальные детки. Я разбегаюсь и прыгаю, ощущая жар огня все сильнее, и, когда понимаю, что взяла слишком низко, мое сердце сжимается. Время тормозит. Мир вспыхивает ярким пламенем костра, грозя рухнуть в следующую секунду, я проезжаю животом по песку, выронив палочку, и чувствую, как жжет кожу случайным камнем, попавшим под бедро. Сердце трясет ребра, как заключенный, безвинно запертый за решеткой. Из меня вырывается первый, резкий выдох. Тело пытается вернуть контроль над ситуацией, посылает мозгу сообщения, что все в порядке, но я не слушаю. Лежу, не двигаясь.

— Эй, ты в норме?

— С ней все хорошо.

— Она что улыбается?

— Э-эй?

— Да, — выдыхаю я, собравшись и сев на колени. — Все хорошо.

Все и правда хорошо. Кровь уже не шумит в ушах, но я чувствую неожиданный подъем. Возвращаюсь к костру и под улюлюканье и подбадривание прыгаю снова. А потом еще, еще и еще. Я продолжаю, пока не замечаю, что все отвлеклись и бурно обсуждают что-то, глядя вверх. Поднимаю голову и вижу звезды. Они падают. Я не загадываю ничего. Не сбывается. Но соглашусь, что даже мимолетный проблеск в черноте дает надежду, что потеряно еще не все.

День 5.

Утром все начинается с нуля.

Оливия будит меня через каждые пять минут, вынуждая собираться на занятия. Когда она уходит в душ, я вырубаюсь на двадцать минут, но потом она возвращается с новой энергией. В ответ я сама запираюсь в ванной, но она начинает стучаться уже через полчаса. Я терпеливо открываю и ложусь обратно в постель. По волосам проходит теплый воздух, а сверху на ноги опускается какая-то ткань.

— Три минуты, одевайся.

— Не хочу есть, — отвечаю я, не открывая глаз.

— А придется, — железно произносит Оливия, и я сдаюсь.

Кайл так и не возвращается за наш большой стол, а Оливия болтает с Кристин, поэтому я только крошу тост и гуляю взглядом по залу. За пять дней я так ни с кем и не познакомилась. Это заметила даже Ребекка, спросив меня, почему я перестала общаться с Поттером. Наверное, ей казалось, что, если я буду общаться с Альбусом, то она снова сможет замутить с его другом-павлином, с которым они неплохо пообщались на Посвящении. Я не стала врать и прямо ответила, что он сам перестал обращать на меня внимание. Иногда я не понимаю, как одними и теми же словами можно лгать и при этом говорить истинную правду.

На Стихиях я почти сразу засыпаю на траве, в отдалении от всех. Когда кто-то трясет меня за плечо, я думаю, что урок закончился и встаю, но меня дергают обратно на землю.

— Тш, — Кристин прикладывает палец к губам. — Звонка еще не было.

— Тогда пока, — я откидываюсь на спину.

— Мы хотим покурить сегодня вместо мероприятия, — тихо-тихо говорит она. — Только своими, конечно.

— А место нашли? — спрашиваю, скосив на нее глаза. — В чьей-то комнате?

— В комнате никак: у каждого сосед либо иностранец, либо не курит, либо Оливия, которая не рискнет делать это в вашей комнате. Поэтому мы соберемся здесь.

— Здесь?

— Ну да, — Кристин оглядывает поляну. — Вряд ли кто-кто догадается искать нас тут. А Шикоба точно не запирает кабинет. Ты с нами?

— Разумеется.

* * *

Мы приходим в класс Стихий, пока остальных атлантов собирают на неназванное мероприятие. Лично я по этому поводу не переживаю, но Оливия то и дело высказывает предположения, что там происходит. Я затягиваюсь, едва переступив порог и опускаюсь на камни у водопада. Брызги приятно оседают на открытой сарафаном спине.

— Что ты такое куришь, Саммер? — спрашивает Джек из-за плотного дыма.

Прежде, чем ответить, я снова сжимаю косяк губами.

— Сушеная смоковница. Отец нашел мою заначку прямо перед отъездом, и это все, что я смогла достать.

— И как она?

— Неплохо.

— Сильнее травы?

— Просто другая, — я пожимаю плечами, но не вкладываю свою самокрутку в протянутые пальцы. — Лучше не смешивай.

— Да что будет? — смеется Джек, пытаясь одновременно затянуться и несколько раз кашляет. Я отворачиваюсь к водопаду.

— Жадина, — хмыкает он.

— Ага.

День 6.

Диснейленд похож. Воссоздавала Оливия с чьей-то закладки для книг и получилось так же плоско и однобоко, но хорошо. Все равно его почти никто не видел. Я видела в последнее лето перед Салемом, когда папа уже сообщил о моем переводе из не-магической школы и мама решила впихнуть в меня все и сразу: Багамы, миланскую улицу бутиков и Диснейленд. Наверное, она не совсем понимала желания десятилетних девочек. Я хотела остаться жить у нее. Будь я чуть более склонна к драме, чем никак, я бы сказала, что уже тогда знала, к чему это приведет.

И стайка принцесс, и Микки Маус, и даже супергерои комиксов: они так и не выбрали между Диснейлендом и Комик-коном. Год назад я спорила бы до боли в горле, какие поставить декорации и наряды выбрать, а сейчас мне все равно. Даже ностальгия не появляется, хотя я перечитала едва ли не весь ДиСи. Я наколдовала костюм Черной кошки из старого фильма, и он вышел таким откровенным, что его содержимое никого не интересует. А в маске меня, наверное, еще и не узнают.

На общем фото я все же появляюсь: вздергиваю кнут, чтобы на кадре он рассекал воздух, и еще несколько секунд улыбаюсь в камеру. Когда докучливый фотограф просит ребят изобразить что-то еще, я перестаю слушать и отвожу взгляд. Натыкаюсь на павлина. Он здесь один, без Альбуса. Может, Поттер решил вообще не посещать американскую экспозицию. Но это хорошо. Когда Скорпиус Малфой замечает меня, я подмигиваю и отворачиваюсь. У Ребекки, стоит признать, довольно плохой вкус.

Но у меня и того хуже.

* * *

Вечеринка, отличающаяся от танцев в первый день только наличием еды, на редкость тухлая. Я думаю только о тусовке американцев, которая начнется через час, и понятия не имею, чем себя занять. Оливия, жарко агитирующая всех встречных голосовать за Диснейленд, наконец выдыхается и просит принести попить. Она почти произносит «выпить», но здесь алкоголя нет, так что придется немного подождать. Я все равно иду к стойке в конце зала, чтобы утолить ее жажду хоть чем-нибудь. Там крутится много народу, и я обхожу всех танцующих с безалкогольной «пина коладой», английским сливочным пивом и чем-то смутно напоминающим коньяк. Заметив такие же стаканы на стойке, я протягиваю руку прямо между людьми и только тогда узнаю их. Альбус и Скорпиус замолкают в моем присутствии, но неловкости я, конечно, не ощущаю, поэтому цепляю ближний стакан и опираюсь спиной на край стойки. Скользнув взглядом по Альбусу, я уже пристальнее смотрю на Малфоя. И что Бекка в нем нашла.

— Вы же идете потом к нам? — спрашиваю я.

— Да. Я даже польщен, что мы удостоились приглашения на такую закрытую вечеринку, — распускает хвост Скорпиус.

— Ага, — безразлично киваю я, переводя взгляд на танцующих. — Благодари за это свою плохую координацию.

И падкую на мудаков Ребекку.

— Ты о чем?

Ну кто бы был удивлен.

— А ты не помнишь, как познакомился с Ребеккой? Не умеешь ты пить, Малфой! Ты же пролил на нее ром, — я все-таки поворачиваю к нему голову и даже умудряюсь выдавить смешок.

— Серьезно? Хм, за это можно было бы убить, а не на вечеринку приглашать. А Альбус, значит, твой плюс один?

Я бросаю взгляд на Поттера. Ну, он игнорировал меня после того «разговора» на поле, прожигая взглядом, только когда думал, что я не замечаю. Если его и можно назвать моим «плюс один», то только в контексте ментального преследования.

— Ага, — я хмыкаю. Малфой тоже думает, что ему будет проще переспать с Ребеккой, если я сойдусь с его другом? Тогда у меня для него одна плохая новость и одно вдохновенное описание, что бы Бекка сделала с ним в постели. — Он выглядит напряженным, ему надо расслабиться.

— Точно, немного веселья и алкоголя ему не помешают.

— Вы можете не говорить обо мне так, как будто меня здесь нет?! — не выдерживает Альбус.

— Тогда тебе стоит закончить игнорировать меня и заговорить самому. Или перестать пялиться на меня в столовой, — говорю я, сразу замечая, как он тушуется. — В общем, через полчаса уходим, только не все сразу. Если что, комната номер сорок четыре. Увидимся, мальчики, — я без улыбки подмигиваю Скорпиусу и, взяв второй стакан для Олив, отхожу. В стакане оказывается редкостная гадость: будто коньяк, но, очевидно, безалкогольный. А в чем тогда смысл. Я меняю стаканы на безалкогольное пиво и иду к Оливии. Стоящая с ней Ребекка рассматривает за моей спиной Все-Знают-Кого, и тут же накидывается с вопросом:

— Ты же не отменила мое приглашение?

— А зачем ты его озвучила? — в ответ спрашиваю я.

— Потому что хочу, чтобы они пришли, — она поджимает губы. — Саммер, с каких пор ты портишь весь кайф?

Я пропускаю вопрос мимо ушей, отдавая Оливии бутылку. Она уже забыла о своей просьбе, но с радостным удивлением припадает к горлышку.

— Ты недовольна, что я позвала Альбуса? — Ребекка проницательно смотрит на меня.

О, так я выгляжу недовольной.

— Нет, но, если это облегчит тебе жизнь, его дружок явно тебе симпатизирует.

Ребекка фыркает и бросает короткий взгляд на Малфоя.

— Так как ты умудрилась потерять внимание Ала? — черед Оливии допытываться.

Я пожимаю плечами.

— Нет, серьезно. В прошлом году он встречался здесь с моей соседкой — они были из одной школы — и порой она была совершенно несносной. Альбус розовые очки носил, не иначе.

— Ну так я ему их разбила, — хмыкаю я и тут же понимаю, что зря. Оливия и Ребекка смотрят на меня во все глаза. Господи. — Я всего лишь покурила в его присутствии.

— Ты куришь? — хмурится Ребекка.

Я передразниваю ее выражение лица:

— Его это тоже расстроило.

— А он-то, похоже, видел тебя идеальной! — хохочет Оливия, тут же затыкает себе рот и оглядывается на парней.

— А вот она я, — криво улыбаюсь. Я теперь всех только разочаровываю.

Мы получаем лишь приз зрительских симпатий, чем все равно безудержно довольна Олив, скача вместе с наградой. Я улыбаюсь, чтобы она видела, что я рада. Первое место занимает Великобритания. Я у них не была, но если там гуляли такие павлины, как Малфой, неудивительно, что все описались от восторга. Подходит время уходить в комнату, и я собираюсь улизнуть сразу же, но вижу, как впереди через толпу пробирается Ребекка, уводя Скорпиуса. Альбуса с ними нет. Я оглядываюсь. Девочка Поттер — кажется, Лили, — всем наперебой показывает кубок, а рядом с ней брат и, — это уже слишком — Кайл. Я проталкиваюсь к ним и без обиняков тяну друга за руку на выход. Когда мы оказываемся на улице, я круто разворачиваюсь и понимаю, что Поттеры все это время шли за нами. Я вызывающе вздергиваю брови, требуя объяснений.

— Я позвал Лили, — улыбается Кайл.

— Вот оно что, — не дрогнув ни одним мускулом, отвечаю я.

— А ты — Альбуса, — примирительно напоминает он.

— Ребекка, — поправляю я и почти беззвучно добавляю: — Джулия была бы не в восторге.

— Ты же ее не любишь, — Кайл пропускает мое замечание мимо ушей.

— Я думала, ее любишь ты.

Поттеры о чем-то спорят.

— Если вы не хотите идти — не надо, — замечаю я, рассчитывая, что сейчас они выдохнут и вернутся на танцы.

Девчонка вздергивает подбородок.

— Все нормально, я иду, — она улыбается Кайлу, и я одаряю его тяжелым взглядом.

— Да, я тоже.

Как вам угодно.

Я захожу в корпус, поднимаюсь по лестнице и, стукнув по замку волшебной палочкой, открываю дверь в комнату Лиама и Джека. Я видела как Олив и Лиам перелопатили всю комнату — в лучших традициях кампусовых вечеринок: много свободного места, отдельные диванчики для обжиманий и алкоголь во главе угла. Он-то мне и нужен. Проигнорировав Ребекку и ее ухажера, я заполняю стакан виски до половины и, не предаваясь философским размышлениям по этому поводу, делаю несколько больших, резких глотков. Спирт жжется, наждаком проходясь по горлу, но я допиваю до конца и оставляю пустой стакан на столике. Пока алкоголь еще не ударил в голову, я думаю повторить порцию, но бутылка уходит прямо из-под моего носа: Альбус цедит себе на два пальца и делает глоток. А я думала, он вовсе не пьет.

— Вот так разбиваются идеалы, — виски дергает меня за язык, но я выдерживаю достойную паузу и, забрав бутылку, добавляю: — Наливайте больше и присоединяйтесь вон к той компании.

— Кажется, все, — Оливия убавляет музыку. — Саммер?

Я бросаю взгляд на Альбуса Северуса.

— Все, — киваю я. И даже больше.

Заставить ребят пить в «Я никогда не» — проще простого, но я и сама активно подыгрываю: так активно, что вскоре даже Ребекка убеждается, что я перестала «ломать кайф». Только за этим я и пью. И танцевать, когда остальные поднимаются, мне не хочется. Начнет болеть голова раньше времени или того хуже — стошнит прямо на ковер. Я устраиваюсь на диване, спустившись головой на подлокотник и издали наблюдаю за весельем. Сознание плавает, но остается пустым. Пустым и мутным, как запотевшая бутылка. Они пытаются творить какое-то заклинание, сотню которых знает Оливия. Все забавные и сложные — она проверяет так степень общего опьянения. Я бы сейчас не выговорила то, дурацкое, про светлячков. А про конфетти я даже не знаю.

— Саммер, пойдем! — Лиам хватает меня за подмышки и тянет с дивана.

— Ты можешь попытаться! — смеюсь я, не помогая ему.

— Я уже! Эй, Джек!

Я взвизгиваю, потому что они щекочутся, а я этого боюсь, и сама скатываюсь на пол. Поднимаюсь и тут же отпрыгиваю от парней, чтобы снова не попасться. Ныряю в круг танцующих и выставляю Олив вперед себя, как щит.

— Скажи «Конфетти Тепстс», — она хохочет, выговаривая неправильно.

— Что? — не понимаю я, вертя ее перед собой, когда Лиам пытается подобраться ко мне сзади.

— Конфетти! Тем! Пес! Ста-а-а-а-а!.. — начинает визжать она, когда я раскручиваю ее и толкаю прямо в лапы Джеку. Тот, конечно, ловит.

— Конфетти Темпестас! — я вскидываю палочку, и миллионы блесток взвиваются в воздух, заслоняя обзор. Все шелестит и мерцает. Я верчусь вокруг себя, пытаясь разглядеть, нет ли рядом Лиама, но вокруг только блики и огоньки.

— Саммер! — раздается совсем рядом его голос. — Саммер, останови это!

Я хохочу, как безумная, подбивая ногами блестки и верчусь вокруг своей оси. Мир кружится в одну сторону, а разум — в другую. Алкоголь бунтует в желудке и отдает в голову. Чудом упав на подлокотник, я переваливаюсь через него, опускаясь спиной на сиденье. Все шумит.

— …если я найду вас, — это будут минуты вашего позора! — кричит Оливия, и я не понимаю, в чем дело, но все начинают разбегаться, пока она, громко и отчетливо, считает с десяти до одного. Зная Олив, лучше спрятаться, что бы ни происходило. Я сползаю с дивана на пол и залезаю под низкий, но достаточно большой столик с алкоголем. Тот неаккуратно пошатывается, звеня стеклом.

— Упс.

— Да уж.

Я оборачиваюсь и узнаю Альбуса Северуса, забравшегося с другой стороны.

— Я всегда тут прячусь, — зачем-то уточняю я, глядя прямо на него. Спохватываюсь, понижаю голос и, чтобы проверить, достаточно ли он понижен, добавляю: — Иногда за шторой.

Альбус смотрит на меня странным взглядом.

— Зачем?

Что тут непонятного?

— Так Оливия прятки устроила, — шепчу я. — А она стекла боится. Вечно все роняет, потому и не подходит. Так что это, — я тычу в потолок стола, — наша гарантия.

— То есть сидеть будем долго, — заключает он.

Я пытаюсь прикинуть, но вовремя одергиваю себя.

— Пока Оливии не надоест искать. Она быстро ищет, так что сейчас найдут первых и снова будет шумно. А под стол никто и не заглянет.

— Значит надо кое-что взять, — и он прямо на моих глазах высовывает руку из-под темной скатерти и, пошарив, достает чей-то стакан виски. Он был почти полный, но часть расплескалась по дороге.

— Ты хочешь напиться под столом? — фыркаю я, скептически глядя на него. Алкоголь уже немного отпустил меня, но я по-прежнему ощущаю слабость в конечностях и зуд под кожей. Еще хочется смеяться, но так нас найдут.

— Нет, я буду пить только по правилам, — возражает Альбус.

— Как скучно, — улыбаюсь я.

— Я никогда не пил под столом, — начинает он и, осознав провальность заявления, делает глоток. — А вот теперь пил, — и делает второй.

Я пытаюсь зажать себе рот рукой, чтобы не расхохотаться, но истерические всхлипы все равно пробиваются сквозь пальцы. Снаружи Оливия громко кого-то находит. Альбус протягивает мне виски.

— Меня никогда не находили в прятках, — качаю головой я и возвращаю ему стакан. Альбуса тоже не находили.

— Я никогда не косячил, — признается он, — оставляя на поле классную девушку. И никогда об этом не жалел.

Заканчивая говорить, он смотрит в пол, а потом залпом допивает виски. Я не реагирую. Как я хотела услышать это. Все это время я ждала, просила и заклинала, чтобы получить хоть слово. Писала неизвестно куда. Отправляла сов адресату, от которого осталось только имя. Лучшее слово во всех языках.

— Забей, Альбус, — произношу я.

Что бы я почувствовала, скажи это не он? Я бы вообще что-нибудь почувствовала, или уже все, никогда не смогу?

— Нет, я не должен был…

— Никто никому ничего не должен, — я неожиданно понимаю, что протрезвела окончательно.

— Я чувствую себя виноватым перед тобой, — он таким и выглядит, только это заставляет меня возмутиться:

— Из всего, что только можно почувствовать, ты выбрал чувство вины?

Я долго смотрю на него, потому что он молчит. Не знает, что ответить, не понимает. Как плохо, что не понимает. Как хорошо, что не понимает.

— Ладно, Альбус Северус, — улыбаюсь я. — Завязывай со своими дурацкими чувствами. Ты прощен.

Я спиной вперед выползаю из-под стола и меня тут же настигает вопль Оливии:

— Ах вот ты где!

День 7.

Совсем рядом, через стену. Мне кажется она дрожит под моей спиной и сыплется на части. Визг ввинчивается в уши. Я сажусь, упираясь руками в колени. Никто не кричит, но хлопают двери, перекликаются голоса. Некоторое время я не понимаю, что все это значит. В дверях кто-то появляется.

Оливия выбегает в коридор первой, я — за ней. Девчонка, что пришла за нами, закрывает дверь комнаты изнутри, но я не знаю, чья это комната. Сорок четвертая? Здесь все наши и еще несколько незнакомых девочек. Кто из них кричал? Зачем?

Я хожу от одного к другому, и никто не может объяснить, в чем дело. Когда до меня долетают обрывки фраз, я подхожу ближе к одной из кроватей и вижу Ребекку. Ее мелко трясет, кожа стала фиолетовой, и какие-то девочки пытаются выпутать ее руки из зеленых прутьев. Что случилось. Девочки спорят. Где-то всхлипывает Стейси и истерит Кристин, потом они меняются. В комнате слишком много народу и никто не знает, ни что произошло, ни что делать. Ребекка не похожа на умирающую, но и на живую тоже.

— Вы позвали медсестру? — сдавленным голос спрашиваю я, взяв одну из суетящихся девочек за запястье.

— Да, — резко и тихо бросает она, вырывая руку.

Я отступаю на шаг. Визги и суматоха вводят меня в оцепенение. Постоянные голоса не разобрать. То и дело хлопает дверь. Я не знаю, что делать, что говорить. Со мной такого не случалось. Ребекке плохо, но она не умирает. Она ведь не похожа на умирающую, да.

Я не знаю. Я не видела умирающих. Не была рядом с ними. Я должна бояться и биться в припадке, как Стейси, но у меня нет сил. Я хочу спать. И мне не страшно. И я не могу помочь. Что я вообще здесь делаю?

Я отступаю на шаг. Оступаюсь и слабо опускаюсь на пол, но кто-то меня поддерживает.

— Саммер, ты в порядке?

Лиам заглядывает мне в лицо. Я смазанно киваю.

— Пойдем туда, — он ведет меня к постели Стейси, где пытаются успокоить девочек, — там все наши.

Я резко торможу, спотыкаясь, но упасть он мне не дает. Я не пойду к ним. Я вырываюсь. Отступаю, пока не упираясь спиной во что-то твердое. Сползаю вниз, на пол. Комната все еще мельтешит на периферии, но я стараюсь не замечать. Не знаю, как реагировать, не понимаю. Сейчас бы вернуться в постель и закрыть глаза, потому что все это оказалось сном. Я бы обрадовалась этому сну как большому подарку. Наконец-то что-то приснилось.

Становится тихо, а потом всех просят уйти. Мне пытаются помочь, и я не отказываюсь, так и должно быть. Все должны друг друга поддерживать. Горевать. Или горевать — это слишком сильно? Все должны быть в панике. Но там уже медсестра и директор. Все должны… должны… Никак не соображу.

— Эй, Саммер… — я поднимаю голову и вижу Кайла. В комнате его не было. Он протягивает мне руки, и я механически принимаю их, сжимая. Упираю лоб ему в плечо, чтобы он не видел пустого взгляда. Наверное, кажется, что я выпала из реальности. Что не осознаю происходящее. Но я стою и все слышу. Чужие догадки, страхи. Новые истерики. В коридоре весь лагерь. Я прячу лицо глубже, обнимая Кайла за пояс. Это мой живой щит. Он знает, что делать. Я буду смотреть на него и повторять.

Когда всех отправляют на завтрак, Кайл провожает меня до комнаты, хотя идти всего девять шагов. Я считаю каждый и дергаю за ручку двери. Оливия заходит за мной. Если она спросит меня, я не знаю, что сказать, но, слава Богу, она молчит.

Молчат все и за завтраком. Место Ребекки пустует, хотя за стол вернулись Кайл, Джорджи и Скотт. В своей скорби все разнятся, и в тишине это особенно заметно. Стейси много пьет, стуча стаканом по столу. Кристин жмется к Лиаму, а он бормочет что-то. Оливия уткнулась в полную тарелку. Лейт не сводит глаз с дверей. Остальные замкнулись, и я решила быть вместе с ними.

Вместе с ними я поворачиваюсь на директора и ловлю каждое слово, хотя половина из них бессмысленны. А когда все в зале выдыхают, услышав, что с Ребеккой все будет хорошо, я слишком утомлена, чтобы изображать бурные чувства. Я закрываю лицо руками и делаю глубокий вдох. Это закончилось. Сейчас все вернется на круги своя.

И все же я недооцениваю, сколько люди держат в голове скорбь. Понимаю, что чувства — не узел, а длинная нить, которую так просто не вынуть. Это я помню. Помню, что тяжелые и болезненные нити гораздо длиннее светлых и счастливых. Наверное то, что ощущаю я, чувствуют повзрослевшие, глядя на подростков. Смиренно ждут, пока успокоятся гормоны. Однажды все заканчивается. Раньше, чем думаешь.

По пути на станцию все уже переговариваются, но у нас так и не завязывается разговора. Мы рассаживаемся, и я не чувствую тяжелого молчания, хотя оно, очевидно есть. Первое оживление вносит Лили Поттер, предложив нам навестить Ребекку в городской больнице, куда ее забрали. Кайл и Оливия сразу уходят к организаторам, а я снова отворачиваюсь к окну. Наверное, им разрешат. Выделят какое-нибудь время, чтобы успокоить переживающих, и, может, пустят в палату. А там все будут делать одно и то же: бросаться Бекке на шею (если позволят), возносить хвалу богам (кто в каких верит) и уйдут из больницы с легкой душой. После этого напряжение спадет и все будут продолжать вести себя, как раньше, только с легкой оговоркой на то, что за пределами их круга кому-то все еще нехорошо. Это схема развития каждого чувства, я думаю, что начинаю понимать ее. Резкое зарождение, бурление и плавный спад на нет. Как капля воды, порождающая круги. Я могла бы пойти с ними и попробовать сделать все точно так, но у меня нет сил. Я не хочу снова изображать то, чего от меня ждут. Я устала. Господи, как же я устала.

После поезда всех делят на группы, и я хочу попасть в иностранную, чтобы, когда придет время идти в больницу, сделать вид, что меня это не касается. Но Оливия не теряет меня из виду и потому я сама пытаюсь потеряться, намеренно отставая от друзей.

— Саммер.

Рядом пристроился Альбус, и взгляд у него такой понимающий, будто он знает, какого мне. И он думает, что знает, потому что, как и остальные друзья Ребекки, я должна быть подавлена.

— Привет.

— Как ты?

— Нормально, — я дергаюсь от вопроса так, будто меня попытались поймать с поличным. Будто не разглядели во мне скорби и печали и спросили в лоб. «А не все ли тебе равно, Саммер?». Я пытаюсь оправдаться. — Но не очень-то хочется весь день таскаться на этой экскурсии. Вам, умникам, может и интересно ходить по лабораториям и библиотекам, но меня это как-то не вдохновляет.

— Зато ты сможешь попасть в больницу к Ребекке.

Я вздрагиваю и не знаю, что ответить.

— Думаю, ребята мне расскажут, как у нее дела.

Я сбила его с толку.

— Ты… ты не хочешь идти?

Я не знаю, что изобразить на своем лице, чтобы он понял, что мне не нравится этот разговор. Грусть. Слезы.Что я могу сейчас чувствовать? Альбус берет меня за руку, и все, что я могу сделать, — пожать ее в ответ.

— Это нормально. Если тебе тяжело, ты не обязана ходить.

Я выдыхаю, и мне правда становится легче. Будто мне разрешили больше не страдать. И все же по канонам я должна.

— Мне не тяжело, мне… Я не знаю, — трясу головой я. — Я не знаю, как я себя чувствую, и мне это не нравится. Ни с кем из моих близких никогда не случалось ничего плохого, я вообще никогда не была в больницах…

Я не знаю, что мне сделать, чтобы все поверили, что мне тоже плохо.

— А когда я увидела Ребекку, это было так страшно… — всем же страшно, когда с другом случается беда. — А я не хочу так себя чувствовать… — бессвязно бормочу я. Зачем я вообще все это ему говорю, он же ничего не понимает. — Я не могу плакать, как девочки. И вообще больше не могу… Если они снова начнут обсуждать это при мне, я взорвусь. Я хочу просто не думать об этом.

Все эти люди вокруг, со своими проблемами и слезами, со своим облегчением и радостью… Пусть они и бередят ампутированную конечность, которая не может болеть, — смотреть, как ее расковыривают, все так же неприятно.

— Смотри, — перед глазами мелькает вывеска бара, и я указываю на нее рукой, уже забыв, что ее держит Альбус. — Не хочешь туда?

— Простите, что прерываю, — вмешивается Малфой. — Но я случайно услышал последнюю часть разговора и поддерживаю идею.

— Ты серьезно?

Может и павлинам бывает тоскливо. Неужели Ребекка там сильно ему понравилась.

— Прости, друг, но мне действительно нужно выпить, да и…

— Да не в этом дело, вы понимаете, что нас могут выгнать?

А какая разница? — хочется спросить мне, но Альбуса это явно волнует, а без него мне в бар не попасть, так что лучше успокоить.

— Новички! Если так боишься, что наше отсутствие заметят, скажи, что мы пойдем с другой группой.

И Альбус принимает этот план. Вернувшись от организатора, он спокойно уводит нас от группы и мимо другого преподавателя. Зайдя за дом, я ускоряю шаг, но в итоге резко торможу, не дойдя до бара. Охранник. Я, разумеется, ждала этого. Зачем мне иначе компания из двух грустных мальчиков.

— Кто из вас лучше накладывает Дезиллюминационное? — я разворачиваюсь к ним.

— А в самом баре ты тоже планируешь оставаться невидимкой? — спрашивает Скорпиус.

— Да нет, просто найдем угол подальше и потемнее, — закатываю глаза я.

— У меня есть идея получше, — объявляет Альбус.

Я с интересом наблюдаю за его разговором с охранником.

— …Вы же не хотите, чтобы я отвлек Гарри Поттера от работы из-за какого-то бара?..

Вау, с моими родителями такое не срабатывает, хотя их имена тоже на слуху. Может, в Америке слишком много богатеньких деток, а, может, перед героями войны двери в принципе не закрывают. В любом случае, Альбус меня удивил.

— А быть сыном Гарри Поттера, оказывается, круто, — признаю я, садясь на угловой стул, который видно меньше остальных. Привычка. — И в тебе медленно загибается великий актер.

— Представь себе, даже я не подозревал, — ухмыляется Скорпиус. — Что ж, заказывайте, я угощаю.

А перья-то у павлина драгоценные. Кто бы удивился. Поэтому я сразу заказываю бутылку. Мне хватит и стакана, чтобы повеселеть, но если Малфой пришел сюда топить горе по Ребекке, официантка устанет бегать до нашего столика.

Сначала приходится мучиться с болью в пустом желудке, но вскоре она проходит, и остается легкость. Мальчики молчат, и, хотя мне совершенно не нужен диалог, я мысленно настраиваюсь на его поддержание, зная, что никто не станет говорить о Ребекке.

— Сколько у тебя татуировок? — спрашивает Альбус, пристально разглядывая мои ключицы.

— Много, — я касаюсь пальцами дельфина. Не самая веселая история. — Мне нравится делать татуировки, связанные с какими-то важными событиями или людьми.

— Тогда о чем татуировка на ноге? — улыбается он. — Тебя сводили в Министерство Магии?

Я смеюсь и дергаю за шнурок ботинка.

— ММ — это «Магия Музыки», популярный во Флориде музыкальный фестиваль, — объясняю я. — Я тогда сбежала из дома, чтобы попасть на него. И, — память резко поднимает со дна расплывчатый пласт воспоминаний. Я ощущаю его где-то глубоко, но разобрать не могу. — …если приглядеться, там волшебная палочка пересекается с барабанной, но на таком маленьком изображении этого не видно, — заканчиваю я. Это была моя первая татуировка.

— А остальные? — спрашивает Альбус, склоняя голову так, чтобы заглянуть мне под левую руку, где на внутренней стороне плеча наколото слово.

— Все тебе расскажи, — фыркаю я.

Говорят, если хочешь потерять какое-то чувство, — расскажи о нем всем. «Радость», выведенная татуировщиком с маленькой буквы, уже давно не отзывается у меня внутри. Так что я теряю?

— Ладно, вот эта… — решившись, я протягиваю руку вперед и сбиваю со стола коктейль, который сахарным сиропом проливается на меня. — Вот черт! Сейчас вернусь.

Я влезаю в ботинок и ухожу на поиски туалета. От выпитого немного ведет, но не шатает, поэтому я спокойно закрываюсь в кабинке и стягиваю майку. Собираюсь поднести под электросушилку, но вспоминаю, что мы в магическом баре. А колдовать мне нельзя. Отцу сразу же придет уведомление и штраф, а из бара нас выкинут, даже не посмотрев на фамилию. Я промываю пятно под водой, выжимаю майку и ладонями разглаживаю образовавшиеся заломы. Я не склонна к мистицизму, да и не особо верю в судьбу, но, может, стоило мне уронить этот бокал, чтобы не трепать языком? Надо ли кому-то знать о том, что было в моей жизни? Кто в ней был? Что он принес и сколько забрал? У меня сейчас две беды: живые люди и мои воспоминания.

— Саммер, ты в порядке?

Я выключаю воду и толкаю дверь.

— У меня же есть палочка, давай я высушу, — предлагает Альбус, и пока он излишне долго возится с моей майкой, я исподлобья наблюдаю за ним, прислонившись голой спиной к стене. Зачем ты возишься со мной, Альбус Северус? Неужели в твоей жизни было так мало проблем, что ты еще не научился различать их и людей, которые их приносят?

Он протягивает мне майку, и я осторожно надеваю ее, чувствуя как теплая ткань соприкасается с кожей. Приятно.

— Прости меня, — вдруг говорит Альбус, поднимая на меня глаза. Я вопросительно вздергиваю брови. — За то, как я себя вел.

Будто я не сделала все, чтобы он больше никогда на меня не смотрел. А он смотрел. И чувствовал — боже, это смешно, — вину. До чего же он хороший.

— Я тебе нравлюсь?

— Да, — Альбус просто кивает. Не смущается и не робеет. Признает. Люди не бегают от чувств, они к ним стремятся. Это просто мне не повезло тогда.

— Это хорошо, — чуть улыбаюсь я. — Потому что ты мне тоже нравишься. Но ты же понимаешь, что я не собираюсь меняться?

Просто не могу.

— Я не вправе этого требовать.

Я опускаю голову, касаясь взглядом надписи на плече. Альбус не поступит со мной так же. Но что ему могу предложить я?

Много лет назад я оказалась перед разноцветной витриной торгового центра. Мама была в примерочной, а мне стало скучно, и я вышла. Где-то на другом конце этажа был магазин игрушек. Смотреть можно было бесплатно, даже осторожно трогать, но я чувствовала, что за мной следят внимательные глаза продавца. Мы оба знали, что я могу только что-нибудь сломать, а вот оплатить — нет. Мне хотелось все и сразу, но маминой волшебной карты у меня не было. Мы были в том месте проездом, и вряд ли бы когда-нибудь вернулись. Я даже подумывала украсть какую-то мелочь, просто чтобы не уходить с пустыми руками. Но я этого не сделала. Вернулась в примерочную и на вопрос мамы «Ну, что ты видела?» только покачала головой.

Мне очень хочется украсть что-нибудь и сейчас. Забрать без спроса и презирать себя всю оставшуюся жизнь, но я не хочу. Парадокс. Я теперь совсем не понимаю своих желаний. Наверное, потому, что ничего не хочу достаточно сильно, как не хотела ни одну из тысячи игрушек в магазине. Кажется, будто всеми уже наигралась или все они поломанные. Но это я — поломка.

— Что ж… — я поджимаю губы. — Тогда решать тебе.

И Альбус решает поцеловать меня. Обнять, прижать к себе и целовать, прижимаясь горячими губами к моему лицу. Я прикрываю глаза, и полутемная кабинка начинает кружиться, как карусель, которой я пристегнута только его ладонями. Это и правда похоже на аттракцион, потому что один раз на миллион они слетают с пазов и падают прямиком в ад. Это похоже на аттракцион, потому должно вызывать восторг и эйфорию. Это похоже на аттракцион, потому что от него кружится голова.

Но я знаю, что это алкоголь.

* * *

— Я могу делать это бесконечно, чтоб ты знал.

— Я переиграл всех своих родственников, кроме кузины Доминик.

— Я переиграю кузину Доминик.

Я поправляю упавшую на лицо прядь. Альбус не отводит от меня взгляда. Поднимает брови, как будто спрашивая «Это все, на что ты способна?». Улыбнувшись, я наощупь цепляю стакан и подношу ко рту. Медленно отпиваю и сглатываю, шумно выдохнув. Ал едва заметно качает головой. Это меня смешит. Я делаю резкое, короткое движение навстречу и останавливаюсь в нескольких сантиметрах от его лица. Облизываю губы. Стойко выдержав мое приближение, Альбус на мгновение скользит глазами вниз, на мои губы. Победно щелкнув пальцами, я радостно смеюсь и допиваю стакан.

— Ну, где там твоя кузина?

— На такое она не поведется, — мотает головой Ал, тоже засмеявшись, и целует меня. Я с улыбкой отвечаю.

— Спорим?

— Нет, думаю, я больше не буду с тобой спорить, — открещивается Альбус.

— О, это тебе так кажется, — я фыркаю.

Рядом кто-то откашливается. Я поворачиваю голову на звук. Мир раскачивается, и я этому улыбаюсь.

— О, Роза, привет, — говорит Ал. — А ты разве не должна быть на эску… эскрус…

Он так забавно пытается совладать с языком, что я не выдерживаю и хохочу на весь бар.

— Экскурсия уже давно закончилась, — мне кажется, что эта Роза на что-то зла, но я понятия не имею, на что. Зачем она вообще нас искала?

— Черт, нам надо идти! — подскакивает Альбус, и я не успеваю возразить. — Малфой, вставай! Скорпиус!

Зачем нам куда-то идти, если здесь хорошо? Что это вообще за парочка, и почему они портят все веселье?

«Саммер, с каких пор ты ломаешь весь кайф?» — я трясу головой, чтобы избавиться от голоса Ребекки. Неудачно, потому что меня тут же начинает мутить.

— В таком состоянии вы далеко не уйдете, — парень Розы ставит на стол три антипохмельных: один запах зелья сбивает половину опьянения. Я отворачиваюсь.

— О, Крам, а ты здесь… О, так ты с Розой пришел? Между прочим, я как раз собирался с тобой об этом поговорить…

— Боже, Ал, только не ты…

— Мерлин, что вы так орете?

Я хочу подняться со стула, но прямо передо мной застрял Альбус, поэтому я отъезжаю назад, омерзительно скрипнув по полу.

— Так, этот цирк пора заканчивать. Зелье!

Альбус передает мне стопку, и я не знаю, как отказаться. Очевидно, что пьяными эти придурки нас не выпустят, а трезветь я не хочу. Подумываю выплеснуть зелье за плечо, но эта Роза смотрит прямо на меня своим «что вы творите, глупые» взглядом. Терпеть не могу его. Подавив рвотный позыв — уверена, что это не от выпитого, — я выливаю отрезвляющую жижу себе в рот. Даже не проглотив, я чувствую, как отмирают клеточки тела, напрягаясь и восстанавливая чувствительность. Через несколько секунд я снова ощущаю реальность в полном объеме. Вот же блядство.

— Сколько времени? — спрашивает Альбус.

— Полпятого.

— А корабль отходит…

— Полшестого.

Нетерпеливо ответив на все вопросы, Роза психует и требует немедленно убраться из бара, за что я бы ее послала, если бы она уже все не испортила. Какая теперь разница, где сидеть. Я выхожу на улицу вслед за остальными.

Пока Ал возмутительным образом извиняется за свое поведение, а Роза корчит обиженную, я плетусь сзади, уставившись в тротуар. Даже павлин выражает свою благодарность. От меня, конечно, никто ничего не ждет, но да я бы и не сказала. Иногда я думаю поставить на место всех вот таких «знаю, что для тебя лучше», но ни удовольствия, ни смысла в этом нет. Только очередная порция нравоучений от идеального подростка.

Но история, которую рассказывает Роза о нашем «спасении», включает в себя гораздо больше действующих лиц. Кузина Малфоя, брат Альбуса, еще какая-то девочка… По крайней мере, чтобы все испортить, им пришлось напрячься.

— А из вас вышла отличная команда, — фыркаю я, закатив глаза. Не весело ни капли.

Альбус приобнимает меня и целует. Я снова опускаю глаза в землю.

Когда мы возвращаемся к группе, где нас никто не хватился, мальчики и Роза начинают бурно что-то разыгрывать, и я отстаю от них. Мне хочется оказаться в лагере, закрывшись в комнате, и полежать на кровати. Вот именно сейчас, когда все атланты веселой толпой направляются на корабль. Мне нужно немного тишины и снаружи тоже.

Я не успеваю далеко уйти одна, потому что меня догоняет Альбус. Я пожимаю его руку скорее автоматически, потому что могу, потому что это еще не разучилась. Слава богу, он ничего не говорит. Сама я не чувствую потребности в разговоре, и его теплые пальцы не кажутся мне особенными. Он мальчик, с которым у меня знакомство. Алкоголь заставил меня верить, что я чего-то хочу. Вернее, заставил мое тело хотеть кого-то. Как и любого пьяного толкает искать близости с кем угодно подходящим. Вряд ли это считается.

День 8.

— Что ты читаешь? — Оливия приподнимает уголок книги, чтобы рассмотреть обложку. — Господи, Саммер… У тебя все в порядке?

— Да, а что?

— Но… ты делаешь домашнее задание!

— Нет.

— Тогда зачем тебе учебник по зельям? И ты же вроде не выбирала Алхимию?

Я откладываю книгу.

— Мне кое-что стало интересно, — я подливаю чаю себе и заодно Оливии.

— И что же?

— Сколько вопросов я услышу от тебя, если только взгляну в сторону учебника, — я фыркаю. Она закатывает глаза.

— Доброе утро, атланты! — здоровается Джоанна. — Отвлекитесь, пожалуйста, на минуту, я хочу сделать несколько объявлений.

«Ребекка, Ребекка!» — доносится со всех сторон. Кайл и мальчики подскакивают с мест.

— Нет, к сожалению, виновного еще не нашли, — Джо дожидается тишины. — Расследование продолжается, но будьте уверены: тот, кто это сделал, не останется безнаказанным. Что касается самой Ребекки, то сегодня утром нам сообщили, что она уже ненадолго приходила в себя.

Всеобщая радость и облегчение, охватившие зал, заставляют меня улыбнуться. Это хорошо. Значит, с ней все будет в порядке.

— Это еще не все. На обед все должны прийти обязательно. Сразу после занятий вы собираетесь в столовой, спокойно обедаете и ждете дальнейших инструкций. Повторяю, никто не уходит, меня все услышали? Не то чтобы я мечтаю раньше времени раскрыть, что вас ждет, но вот вам небольшой совет: оденьтесь поудобнее.

Значит, мероприятие займет атлантов сразу после обеда. Это хорошо, потому что преподаватели, в таком случае, вероятно будут там же. Хотя нет, все равно лучше проверить.

— И, наконец, последнее объявление. В эту пятницу состоится костюмированный вечер. Вход на танцы будет осуществляться строго в костюмах, и если кто-нибудь решит проскочить без — отправится грустить в свою комнату. Будьте изобретательны и подходите творчески: у нас будет несколько номинаций, среди которых «Лучший костюм», «Самый оригинальный костюм» и даже «Лучший парный костюм». Напоминаю, что любые победы и награждения в будущем помогут именно вам завоевать титул «Атланта Года»! Всем приятного аппетита и не забудьте про обед!

— Как думаете, там будет пунш? — Лиам многозначительно оглядывает нас.

— О, как я надеюсь! — Джек возбужденно подскакивает.

— А это не перевод алкоголя? — Стейси морщится.

— С каких пор ты стала жадиной?

— С тех пор, как вы разлили половину на ковер во время вечеринки!

— Это Оливия!

— Я не подхожу к стеклу! — открещивается Олив.

— Но ты толкнула столик! — настаивает Джек.

— Нет, там кто-то прятался, а когда я его спугнула…

Я снова открываю книгу. Рецепт эликсира не выглядит слишком сложным, а все ингредиенты из списка должны быть в запасах алхимички: по крайней мере, ни один из них не классифицирован как опасный или редкий. В любом случае, если я чего-то не найду, у меня будет возможность вернуться завтра.

Альбус встречает меня перед учебным корпусом, и мы вместе идем на Чары. Я собиралась остаться в комнате, потому что теперь уже ничего полезного я на занятиях не получу. Был смысл зайти на Естествознание, но по возвращении из города нам объявили, что в отсутствие преподавателя вход в классы теперь только по особой отметке на жетоне. А теплицы вообще закрыли с концами. Не знаю, что теперь все будут делать на уроках Азалии, да и не узнаю теперь. Мне там делать нечего.

Я собираюсь занять свое прошлое место у окна, а Ал тянет меня в начало класса, прямо под нос преподавателя. Но поцеловать Альбуса гораздо проще, чем объяснить профессору, почему мне вовсе не хочется сидеть у него на уроке, так что я побеждаю. Сильно здесь не поговорить — парты на одного, а класс маленький, так что я черчу два поля десять на десять клеточек и шепотом рассказываю Альбусу правила игры. Особо не ломаясь, он соглашается, а профессор, проверяющий у желающих домашнее задание, совершенно не обращает на нас внимания. Мы заканчиваем одну партию и начинаем следующую. Когда Ала все-таки достает совесть, он вызывается выполнить какое-то задание у доски, а я еще минут двадцать смотрю в окно. Когда все огорчаются звонку, я молча собираюсь и жду в коридоре. Оглядываясь по сторонам, выходит Альбус и, обнаружив меня, улыбается. Я растягиваю губы в ответ.

— Может, со второго урока свалим? — предлагаю я, пальцами разминая шею. Я плохо спала и сидеть прилежно мне просто не комфортно физически.

— Тебе вроде нравился предмет «Волшебные животные и травы», — с ухмылкой вспоминает Альбус.

— Меньше, чем прогуливать его, — отвечаю я. — И меньше, чем проводить время с тобой.

Ал улыбается, но тут же вздыхает:

— Саммер, у меня Трансфигурация, я не могу. Может после обеда?

— Ты слышал Джо: она под конвоем уведет всех на мероприятие, — я закатываю глаза.

— Оно, наверное, будет крутым.

— Не сомневаюсь.

— Ты, — Ал мнется, — все еще переживаешь за Ребекку?

— Да, — киваю я, поджав губы. Мне не нравится этот разговор и к чему он может привести.

— Того, кто ей навредил, найдут, — заявляет он с такой непоколебимой уверенностью в голосе, что я даже поднимаю голову, чтобы убедиться.

— Почему?

— Потому что это справедливо.

Я улыбаюсь, поняв, о чем речь.

— Альбус, это говорит твоя природная тяга к светлому и хорошему.

— А что говорит за тебя? — фыркает он.

— Реальность, — не менее убежденно отвечаю я. — И в ней нет никакого баланса. Даже если ты веришь в карму, это не значит, что преступника непременно найдут. Он может получить расплату другим способом, если вообще ее получит. И если ты становишься жертвой, ты можешь сколько угодно внушать себе, что Вселенская Справедливость еще погладит тебя по головке, но вероятнее… — я замолкаю, уже передумав продолжать.

— Что?

— Знаешь, неважно, — я трясу головой. — Я действительно все время думаю о Ребекке.

Альбус обнимает меня.

— Ты же слышала, что она уже приходила в себя. И теперь ей будет становиться только лучше. Не изводи себя. Директорат в любом случае обезопасил лагерь.

— Ага. Я пойду, — поцеловав Ала, я оставляю его у кабинета Чар.

— На Травологию?

— Хорошая попытка! — я поднимаю большой палец над головой и выхожу на улицу. Торможу, переступив порог.

Ну почему я все делаю неправильно.

* * *

В комнате я перелопачиваю все свои вещи на предмет забытой заначки. Кто же знал, что из-за нападения закроют теплицы. Какому идиоту вообще могла насолить Ребекка, идеальная Бекка — самое понимающее и приятное существо на планете. Уж явно идиот не знал, что убьет двух зайцев одним ударом. Хотя все с Ребеккой будет в порядке, она же под наблюдением врачей. А кто теперь поможет мне.

Я устало опускаюсь на кровать. Все, что я могла сделать, — выписать из учебника список ингредиентов и рецепт эликсира — я уже сделала. Через двадцать две минуты все пойдут на обед, а после — на мероприятие, и я смогу попасть в лаборатории. Тогда я сварю эликсир, и все станет нормально. Я больше не буду портить всем кайф.

* * *

Когда Оливия заходит в комнату, чтобы по совету Джо переодеться до обеда, я притворяюсь сонной и говорю, что приду сразу на игру. Когда она закрывается в ванной, я подскакиваю к ее сумке, меняю наши жетоны и к ее уходу вовсю изображаю спящую. Мне повезло, что она выбрала изучать Алхимию и теперь добилась допуска вне занятий: у дверей в лабораторию нет замочных скважин, и я не смогу открыть их шпилькой, как планировала. Зато жетон Оливии срабатывает без осечек, и я оглядываю кабинет, в поисках шкафа с ингредиентами. Мне нужен небольшой котел на подставке, деревянная ложка, сушеный плод смоковницы, иглы дикобраза, семена клещевины, перечная мята и настойка горькой полыни. Приготовление одного объема по рецепту займет около часа, так что я успею прийти на мероприятие с опозданием и сделать вид, что проспала. Но главное, что это последний раз, когда мне придется делать вид.

В кладовой, которой оказывается отдельная комната, я долго ищу мяту, уже собрав все остальное. Плод смоковницы я рассматриваю особенно пристально, но понимаю, что применять его не по назначению не стоит. Лучше проверенный способ с Эйфорийным эликсиром.

Перечной мяты нигде нет. Я открыла каждую коробку и банку, принюхалась к каждому мешочку со специями и перебрала незнакомые камни в больших деревянных шкатулках. Здесь нет обыкновенной мяты. Как я буду готовить без мяты. И почему в учебниках не пишут, за что именно отвечает ингредиент, чтобы можно было просто заменять один на другой.

Ладно, мята наверняка есть на кухне.

Вернув ингредиенты на свои места, я выхожу из лабораторий и иду к столовую, где сразу же пробираюсь в стафф и окликаю ближайшую девушку, пьющую чай.

— Привет, у вас есть перечная мята?

— Да, — она оглядывается, останавливаясь глазами на одном из шкафов. — Тебе много?

— Пару веточек, — я улыбаюсь.

— Сейчас, — девушка встает со стула, неспеша достает связку зелени, приглядывается, берет другую и хмурится. — Засранцы.

— Что? — переспрашиваю я.

— У нас ничего не осталось, все забрали на пляжный бар, для коктейлей. Спроси там.

— Хорошо, спасибо, — я выхожу из кухни, вдоль стенке пробираясь к дверям, когда внезапно передо мной оказывается Джоанна и делает взмах палочкой. Не на меня, а в зал, отчего по полу проходит светящаяся линия. Что-то сжимает мое плечо. Я вижу широкую синюю повязку, как и у всех вокруг. Правда по ту сторону черты цвет ткани желтый.

— Линия разделила вас на две команды, ваша цель — захват флага противника. Помимо этого, ведется личный счет. Ваш жетон — это ваша жизнь. Для того, чтобы отнять жизнь соперника, необходимо сорвать его жетон и приложить к своему. Тогда на жетоне с целой цепочкой повысится счет: вы получите все очки противника, плюс очко за его собственную жизнь. Разумеется, убрать своего союзника вы не сможете.

Я невольно оглядываю всю синюю команду. Наш стол целиком оказался по эту сторону.

— Выбывшие участники должны покинуть поле боя как можно быстрее, если не хотят нарваться на шальное проклятие. Игра будет длиться до победного конца, то есть — до захвата одного из флагов. Выходим на поле через пятнадцать минут. Надеюсь, все девушки услышали меня утром и сняли каблуки? Вот и чудесно! Ну что, готовьтесь!

У самых дверей меня окликает Альбус. Я с улыбкой оборачиваюсь.

— Оливия сказала, что ты спишь. Все нормально?

— Да, — я улыбаюсь шире. — Нам ведь теперь по полигону два часа носиться, а я плохо спала ночью.

Ал понимающе кивает.

— А ты знала, какое будет мероприятие?

— С Джоанной готовишься к худшему, — отшучиваюсь я. — Ну что, мы с тобой по разные стороны баррикад?

Он смеется.

— Ненадолго.

— Ну да, ты можешь сразу же рассказать, где вы прячете флаг, и это закончится очень быстро.

— Или ты можешь сказать, где ваш, — парирует Альбус.

— О нет, я — жалкий рядовой и ничего не знаю, а вы, офицер Поттер…

— Холл! Никакого флирта с врагом! — Кайл опускает ладонь на мое плечо.

— Да, мой генерал! — важно отвечаю я. — Хорошо, что вы это помните.

Я не знаю, где искать Лили Поттер, чтобы многозначительно кивнуть в ее сторону, но Кайл понимает меня и без этого. Шутливо отдает честь и выводит на улицу всех наших. Не сомневаюсь, что командование передадут ему.

— Вероятно, я буду дезертиром, — шепотом признаюсь я, когда мы с Алом выходим на улицу и немного отстаем от остальных.

— Мы всегда примем тебя в нашем отряде, — заверяет он.

— Ну да, будете пытать меня, как языка, а потом обнулите мой жетон.

— Если тебя схватят, я тебя спасу, — говорит Альбус как будто бы на полном серьезе, но по глазам я вижу, что он сдерживается от смеха.

— Я планирую умереть героиней, — отвечаю я, догоняя своих, но потом оборачиваюсь и некоторое время иду спиной вперед. — А тебе, Альбус Северус, еще помучиться на этой бренной земле.

* * *

— Я уже жалею, что взял тебя с собой.

— Я сама себя взяла.

— А можешь теперь сама пойти в… закат?

— Кайл, что с тобой не так: ты даже девушку послать не можешь! Поэтому ты до сих пор таскаешься с Лили Поттер? Она на тебя запала.

— Мы с Лили друзья. По этой же причине я сейчас таскаюсь с тобой.

— Мне очень жаль, что все так получилось, — признаю я.

— Что именно?

— Что мы с тобой оба «синие» и ты не можешь меня прикончить.

— Господи, у меня на лице написано?

— Большими такими буквами. Там еще что-то про Лили Поттер, но я не разобрала…

— Саммер! — он резко утягивает меня в сторону, и мы валимся за каменную насыпь. Бедро сильно и неприятно саднит.

— Ты дебил?

— Я тебе жизнь спас, — цедит Кайл.

— Это игра, Этвуд, ты совсем больной?

— Давай попросим этого тебя вышибить?

— Кого?

Вместо ответа Кайл, чуть недовольный, кивает за насыпь. Я осторожно выглядываю.

— Это же павлин!

— Какой павлин? — не понимает он. — Это Малфой.

— А я о чем, — бормочу я, продолжая наблюдать, как Скорпиус скрывается среди каменных стен. — У него здесь укрытие, похоже.

— Можно его вынести, — предлагает Кайл.

— Это чтобы он у тебя девчонку не увел?

— Саммер, когда ты уже отстанешь?

— Сейчас.

Я ползу на другую сторону нашего укрытия и, оглядев местность, перебегаю за большую телефонную будку, поваленную набок. Присев рядом, Кайл спрашивает:

— Ты чего рванула?

— Ты в курсе, что рядом со мной твоя большая синяя мечта не исполнится?

— О чем ты?

— Ну, ты победить не сможешь, — поясняю я. — Ты же отправился на поиски флага?

— Да, и поэтому я взял тебя с собой: если кто и умеет делать нычки…

Я закатываю глаза.

— Серьезно? И ты не брал меня с собой.

— Ну, хотя бы выпытаешь у Ала, где они его спрятали, — Кайл пожимает плечами.

— И почему я все еще с тобой разговариваю? — вслух задаюсь я вопросом и, оглянувшись, даю деру.

С Кайлом легко, потому что он привык к моей прямоте, как и Оливия. Даже легче, потому что она зачем-то пытается втянуть меня в «мир нормальных», а от этого мне одна морока.

Я не пытаюсь ни на кого напасть, только бегаю между завалами, прячась от всех подряд. Мне не особо хочется подставляться, хотя самое правильное, что я могу сделать — это законно свалить с поля и вернуться в лаборатории, прихватив мяту. Что-то мешает мне уйти так быстро. Не то что бы мне есть дело до победы «синих», но ребята порадуются, и, может, я смогу как-то им помочь. Меняя укрытие, я слышу, как в шаг за мной попадает заклятие. Эй, я же никого не трогаю!

— Саммер, выходи с поднятыми руками! — негромко окликает этот «кто-то», и я узнаю голос Альбуса.

— Вот так ты значит свою симпатию проявляешь? — я благоразумно не показываюсь из-за кривого обломка стены.

— Это прелюдия! — смеется незнакомый голос, и я понимаю, что Ал не один.

— На тройничок я не соглашалась! — кричу я в ответ, а по ту сторону стены — ржач, чье-то шиканье и, вероятно, подзатыльник.

— А я на групповушку! — парирует девчонка, и, видимо, их там гораздо больше двух.

— А ну-ка пересчитайтесь! — командую я, не выглядывая, но контролируя, чтобы никто не подкрался ближе.

— Конечно!

— Может тебе еще жетоны ленточкой перевязать?

— Синей, пожалуйста, — отвечаю я.

В стену ударяется искра заклинания.

— Мы берем тебя в плен, Саммер, — объявляет Альбус.

— В плен так не берут, — фыркаю я.

— Давай, Ал, расскажи нам всем, как берут в плен! — снова ржет второй парень.

— Я сдамся добровольно, если вы дадите мне прикончить этого идиота.

— Я — за, — соглашается девчонка.

— Тогда не стреляйте, я выхожу.

Я показываюсь из-за стены, и рассматриваю компанию. Спортивного вида девчонка с длинными черными волосами, японец с дурацкой ухмылкой и Альбус Северус.

— Возьми палочку за другой конец, — требует девчонка.

— Сначала я вынесу идиота, — напоминаю я.

— Не вынесешь, Саммер, — качает головой Ал, — он нам нужен.

— Для чего? — хмыкаю я, в упор глядя на на него.

— Для охра… — Альбус осекается и цокает. Я смеюсь.

— Все понятно, Алу лучше уйти, — закатывает глаза девчонка. — А ты, говори, где ваш флаг!

— Понятия не имею, — честно отвечаю я. — Об этом знают только те, кто его охраняет, чтобы, если кого-то схватили, он не смог рассказать.

— Умно, — хмыкает девчонка. — А теперь, извини, мы тебя прикончим.

Я невозмутимо мотаю головой.

— Нет, Альбус обещал спасти меня, если я попаду в плен.

— Альбус, это был Непреложный обет? Если нет, я ее прикончу.

— Альбус, ты обещал, — я перевожу взгляд на него.

— А ты хотела умереть героиней, — смеется Ал, но я вижу, что он колеблется.

— Ну так не в дурацкой игре, а в реальной жизни! — я смотрю на него слишком серьезно. Все трое впадают в некий ступор. У меня одна секунда, и я трачу ее на то, чтобы прыгнуть за очередную насыпь. В коленку больно ударяет камень, и я держусь, чтобы не вскрикнуть. Надо было надеть штаны. Через силу поднявшись, я короткими перебежками убегаю подальше, даже не пытаясь запомнить, где именно ребята охраняли флаг. Я плохой разведчик, но живой.

Я так и не решаюсь ни на кого напасть. Прячусь, наблюдаю и даже иногда прицеливаюсь для атаки, но отступаю. Мне дали посмотреть список заклинаний перед началом игры, но я не могу выбрать наиболее удачное. Броситься бы вслепую на любого с желтой лентой и сдернуть жетон: нужно сделать только шаг из укрытия. Я замечаю какого-то парня, крадущегося среди завалов, и думаю: «почему бы и нет?». Начинаю осторожно подходить на достаточное расстояние для удара, когда он оглядывается. Сама не понимая, как, я ныряю за ближайший камень. С десяток других, гораздо более мелких, со скрипом царапают ногу, и я ругаюсь сквозь зубы. Ну какого черта, а? Кем я себя возомнила?

Высунувшись, я замечаю, что парень уже двигается дальше. Нет, если я выбрала его мишенью, то надо догнать или умереть. Максимум, что мне светит, — заклятие подножка и еще один проезд по гальке. Ох, ну нет. Хватит с меня травм.

Я поднимаюсь, юркнув под полупрозрачный навес, за которым меня видно, но в то же время не достать, и снова прицеливаюсь. Заклятие ступора вполне подойдет. Я выхожу из укрытия на шаг и делаю взмах. Нога вылетает назад, будто на льду, и я падаю, успевая только выставить ладони, чтобы не пропахать землю лицом. Сердце колотится и рвется, я переворачиваюсь на спину и пытаюсь подняться, но чья-то рука тянется к моему жетону. Я делаю рывок вверх и через долю секунды уже сама держусь за чужую цепочку. Мы с парнем смотрим друг на друга, и я чувствую, как напрягаются все мышцы в моем теле и начинают подрагивать пальцы, касающиеся железной пластинки. Воспользовавшись паузой, я поворачиваю его жетон вверх номером. Одиннадцать. Ему такой улов не светит. Звяк. Цепочка рвется. Я смотрю на металл, зажатый в пальцах, но нить все еще тянется к шее парня. Опускаю голову на собственный жетон. На шее пусто.

— Пока-пока! — с усмешкой произносит парень, и отступает на шаг. — Я почти поверил, что…

Дзынь!

Я резко дергаю его цепочку на себя, и она поддается — легко, как будто я и правда могу это сделать, даже будучи проигравшей.

— Какого… Это не по правилам! — он делает шаг ко мне, и я вижу злость, загоревшуюся в его глазах. Он поднимает палочку. Мне сперва становится страшно, и только потом я вспоминаю, что ничто опасное здесь не действует.

— А еще это, — я тяну за свою повязку, и она легко сползает с плеча. У парня такая же, синяя. — Ты не сможешь забрать мои очки.

Он беззвучно, но, судя по выражению лица, крайне грязно ругается. Потом уходит. Я опускаюсь на землю. Сердце почему-то все еще стучит, хотя мне не было страшно. Я оглядываюсь на шорохи, внезапно подступившие со всех сторон, и пододвигаюсь ближе к стене, чтобы опереться. Кто-то вскрикивает, а с другой стороны — падает. Мне внезапно становится очень неуютно здесь быть. Игра подступает, и все будто происходит прямо передо мной. Я представляю, как один вышибает другого, как прячется третий, а четвертый, прорвавшись, хватает флаг и…

— Мы победили! По-бе-ди-ли! — скандируют, действительно скандируют они. — Ребята, синие победили!

Я почему-то начинаю смеяться, чувствуя неожиданный прилив сил. Что это? Восторг? Воодушевление? Радость? У меня кружится голова. Как будто дали слишком много кислорода за раз. Я пытаюсь подняться на ноги, но наоборот валюсь на спину. Небо тусклое, розоватое, с наползающими облаками. Как цветная краска, почти вымывшаяся с волос. Красиво и немного грустно. Я откидываю с лица неудобную прядь и внезапно вспоминаю. Дождь был. Нет, не был, но собирался. Деревья шумели громко, но ветра как будто не было. Оливия пожаловалась, что никто не поправил погоду хотя бы на эту неделю. «Что нам теперь, под дождем мокнуть?». А дождь не пошел. Небо рассеивалось лишь к вечеру, а днем мы чувствовали себя как под колпаком. Поле, заставленное палатками, шумело, как те деревья, и все с беспокойством ждали грозу. Сладковатый привкус воздуха кружил голову. Тогда мы и познакомились. Нет, казалось, всегда были знакомы. Я не хотела концерт, хотела дождь, чтобы все отменили и мы заперлись по палаткам. Это было бы правильно. Так Вселенная должна подыгрывать влюбленным. Может, подыграй она мне, все сложилось бы иначе.

Потому что я была влюблена. Я была жива! Дурацкая погода волновала меня наравне с побегом на музыкальный фестиваль, так же, как случайное столкновение взглядов, как-то, что меня держали за руку, проводя через толпу фанатов, и как мне улыбались, проникновенно глядя в глаза. Я была влюблена! И почему у меня забрали это? Почему меня выпотрошили, как дохлую рыбу, изучили внутренности и… нет, меня выловили и бросили на берегу, потому что я оказалась не того сорта, не того цвета или тот, кто поймал попросту не хотел рыбы. И я больше не чувствую воду. Ни черта я, по правде, не чувствую. Одни звуки да запахи, глухие прикосновения, не несущие ни кайфа, ни отвращения. Я никого не люблю, ничего не хочу и ничего уже не исправлю.

Я лежу с пустой головой слишком долго, чтобы меня уже хватились, но происходит другое. Стены и камни вокруг начинают испаряться. Я наблюдаю, как все исчезает, но остаюсь на земле. Мир снова, шаг за шагом, отдаляется. Очень тихо.

— Саммер! — знакомый испуганный голос падает рядом, пытается меня поднять. Я сажусь. — Что с тобой? Все в порядке?

— Я в порядке, — болванчиком повторяю я. Я в порядке, но в обратном.

— Что-то случилось? — Кайл садится рядом со мной на корточки. На нем квиддичная форма.

— Нет, я набегалась и решила отдохнуть.

— Прямо на поле?

— Ну, здесь никого не было, пока ты не пришел.

— У нас тренировка.

— Понятно, — я встаю, и Кайл пытается мне помочь, но я качаю головой, говоря, что не нужно.

— Ты дойдешь?

— Да я правда просто попялилась в небо. Некоторые из нас романтичные личности, чтоб ты знал, — я закатываю глаза.

— Да? Познакомишь? — фыркает Кайл. Я бью его коленкой по заднице.

— Поздравляю с победой.

— Мы молодцы, — улыбается он.

— Ага, я вынесла одного.

— Круто.

— Он тоже был синий.

— Некруто, Саммер, — он все равно смеется, потом как-то внезапно замолкает. Я поворачиваю к нему голову.

— Что?

— Ничего.

— Ну ладно.

— Ты… была права.

— Когда?

Он хмурится, но я вижу, что ему неловко. Странное выражение лица.

— Лили Поттер, — наконец говорит он. — Я и правда ей нравлюсь.

— Ну, это неудивительно. Ты же классный, — я пожимаю плечами. Кайл вопросительно смотрит на меня. — Что? Ты ведь сказал ей, что у тебя есть девушка?

— Да, — тянет Кайл, — но…

— Но? — я хитро улыбаюсь.

— Но хоть это и было честно, это было… непросто.

— Так она тебе тоже нравится? — спрашиваю я. — Кайл, ты теряешь все свои баллы хорошего мальчика.

— Саммер, между нами ничего нет, — как будто напоминает он.

— Но ты хотел бы.

— К чему ты клонишь?

— Ни к чему, — отмахиваюсь я. — Просто, если тебе на самом деле чего-то хочется, ты должен это сделать.

— Тебе так не нравится Джулия? — фыркает Кайл, явно пытаясь перевести тему. Я только пожимаю плечами.

— Мне нравишься ты, Кайл, — я улыбаюсь. — И я бы хотела, чтобы ты был счастлив, что бы ни сделало тебя таким.

— Ты очень странно себя ведешь, ты в курсе? — кричит он, когда я уже ухожу с поля.

— Просто будь я на твоем месте, я бы снесла лагерь, вырвала все деревья, обрушила небо и столкнула поезд прямиком в океан, лишь бы продлить любое чувство, которое только сумеет во мне вспыхнуть.

День 9.

— Саммер, ты взяла мой жетон, — говорит Оливия, стоя перед своим трюмо спиной ко мне.

— Что?

— Ты наши жетоны перепутала, — она оборачивается и поднимает свой в воздух, за шнурок. — Я поняла это, когда не смогла попасть в лаборатории вчера вечером.

— Господи, — я закатываю глаза. — Ты и по вечерам собираешься учиться?

— Я забыла там конспект. Держи.

Мне приходится отдать ей ее жетон в обмен на свой, и, по правде, это портит все планы. Ну что ей стоило походить с моим еще денек. Я-то в лаборатории не допущена, и вряд ли алхимичка так просто выпишет мне пропуск, когда я даже не хожу на ее занятия.

— И что, поскачешь зельеварить сразу после завтрака? — хмыкаю я, глядя на Оливию в ожидании ответа.

— Нет, Алхимия у меня завтра, а сегодня Трансфигурация и… да-да, я знаю, что тебе не интересно, — тут же забивает она и вешает на плечо сумку. — Пойдем?

Я неторопливо поднимаюсь с кровати.

— Тебе не кажется, что все дни здесь — одинаковые? — спрашиваю я, пытаясь угнаться за Оливией по коридору.

— Нет, Саммер, вовсе нет, — она сбегает по лестнице и оборачивается, дожидаясь меня на первом этаже. — Просто ты не пытаешься их изменить.

* * *

Я сбегаю от Альбуса, едва мы доходим до столовой: вру, что забыла в аудитории тетрадь. Утром я приглядела место за деревьями, откуда хорошо видно вход и плохо — меня, и теперь направляюсь сразу туда. Место однако занято, и я неосознанно присаживаюсь, отползая за ближайший ствол. Как-то глупо, учитывая, что я могла бы просто развернуться и уйти, но раз я все равно собиралась караулить именно здесь…

— Малфой, какого черта?!

А, ну, если там павлин, значит ничего интересного.

— Есть разговор, Поттер.

Так, погодите, Альбус? Они же друзья.

Я осторожно выглядываю из-за дерева, чтобы убедиться.

— Вчера ты сыграла не слишком честно.

Нет, не Альбус. Его сестра.

— Наверное, ты думала, что это будет забавно, когда выстраивала в голове свой идеальный план. Не представляю, как ты додумалась до этого и как я умудрился… подыграть тебе.

Тайны мадридского двора какие-то.

— Малфой, ты и твое поражение на поле интересовало меня в последнюю очередь! — восклицает Лили. — Не знаю, что ты там себе придумал, но раз уж я оказалась смышленее тебя и первая сорвала этот чертов жетон… Потому убери свои руки, и пропусти…

Лили замолкает, и я вижу фигуры, проходящие мимо лабораторий. Вот черт. А если они как раз туда? И как мне теперь выйти незаметно? Мне конечно абсолютно насрать на то, что они подумают, но…

— Ищешь своего американского патронуса?

Это он про Кайла.

Я замираю.

— Иди к черту, Малфой!

— С удовольствием.

Я вся обращаюсь в слух, но различаю только листву на ветру. И ничего больше. Что там такое происходит? Они ушли?

Ох ты ж боже мой.

А мне казалось, они терпеть друг друга не могут. Разве Кайл не сказал, что благородно спас Поттер от Малфоя?

Когда я снова вижу их лица отдельно друг от друга, Лили, выглядит ошеломленной, почти испуганной. Кайл не говорил, что спасал ее от домогательств. Она растерянно бегает глазами по деревьям, и я прячусь, опасаясь, что она заметит меня. Какое-то время стоит тишина. Хлыщ! Звук такой, будто… будто кто-то в ладоши хлопнул. Но это странно… Может здесь насекомые? Я отстраняюсь от дерева, внимательно осматривая на предмет муравьев, но тут вижу, как Лили быстро исчезает за деревьями, оставляя Малфоя одного. Что это было? Что за хлопок? Она что… она ему пощечину отвесила? Я почти жалею, что не увидела этого.

Малфой топчется еще пару минут, предаваясь подростковым мечтаниям, а потом тоже уходит. Я перемещаюсь на место свидания и задумчиво оглядываю, как будто тут могли остаться улики. И что в голове у Лили Поттер? Она же только вчера призналась, что ей нравится Кайл. Или он сам догадался? Не-ет, он этого в упор не видел целую неделю, так что вряд ли сам прозрел. Скорее Лили не выдержала, когда хороший мальчик сделает первый шаг и… А тут вступил «плохой» мальчик и… Нет, я абсолютно не собираюсь ломать голову над этой фигней.

Какая-то девочка проходит мимо деревьев к лабораториям, и я тут же устремляюсь за ней. Ближайшее ко входу дерево стоит достаточно близко, и, спрятавшись за ним, я успеваю приманить из кармана атлантки ее жетон, пока за ней не закрылись двери. Оглядываюсь на всякий случай и как ни в чем не бывало захожу в здание. Впереди хлопает одна из дверей, и я направляюсь в кладовую. Нужно справиться очень быстро, чтобы успеть выйти вместе с атланткой обратно, потому что иначе двери не откроются и мне придется ждать следующего любителя алхимии во внеурочное время.

У Эйфорийного эликсира нетрудный рецепт, хотя мы и не готовили его в школе. Он входит в список разрешенных зелий, так что это, пожалуй, самое законопослушное, что я делаю за последнее время. Вряд ли эффект будет хоть немного похож на травку или смоковницу, но, судя по описанию из учебника, эффект будет. Не панацея, конечно.

По рецепту зелью сейчас требуется покой, и, оставив его, я вспоминаю, что не вернула атлантке жетон. Я выхожу в коридор, прислушиваясь к дверям в отдельные лаборатории, и, когда за мутным стеклом одной из них мне видится силуэт, я осторожно приоткрываю дверь. Увидев, что девушка стоит спиной ко мне, я взмахом палочки возвращаю жетон ей в карман и тут же закрываю лабораторию.

Теперь можно вернуться к зелью. Оно синее, как по учебнику. Осталось добавить полынь и после этого мешать до тех пор, пока оно не станет желтовато-розовым.

Я опускаю пучок травы на весы, и в этот же миг слышу, как хлопает дверь. Наверное, это атлантка. Скинув все мензурки и склянки в ящик стола, я щелкаю по котлу заклинанием стабилизации, чтобы остановить процесс приготовления зелья. Потом переставляю его на одну из полок, где уже стоят чужие эксперименты. Когда я выскакиваю в коридор, забыв, что надо замаскироваться, входная дверь уже начинает закрываться. Я бросаюсь к ней, вытянув руку, и она хлопает по предплечью, тут же распахиваясь на полную. Магия услужлива, но глупа настолько, насколько ее творцы.

Я не знаю, когда лучше вернуться в лаборатории и есть ли смысл караулить следующего атланта. Может, даже лучше действовать осторожно: я не боюсь попасться, но лучше бы мой план сработал. Другого у меня нет.

* * *

Другого у меня нет. Других ингредиентов, другого рецепта, других идей. Толпа шумит и переглядывается, ищут виноватого. Организаторы отгоняют всех подальше. Охрана поднимает списки допущенных в сгоревшие лаборатории. Меня там, конечно, нет. Мой жетон не считался за отсутствием допуска. В рецепте Эйфорийного эликсира не указан риск взрыва или возникновения огня, а я этот учебник знаю: тут к каждому зелью пишут технику безопасности. Значит, это была атлантка или кто-то после нас. Еще это значит, что моего эликсира больше нет. Вообще нет. И лаборатории нет: ее закрыли, пока не найдут виновного.

Значит, я останусь такой.

* * *

На мероприятии от меня не требуют участия. Я сижу рядом с Алом, пока они со Скорпиусом и еще кем-то выполняют задания, и, наверное, они думают, что мне скучно.

Наверное, мне скучно.

День 10.

Когда преступники возвращаются на место преступления, что ими движет? Самолюбование? Подсознательное желание быть пойманным? Я не преступник и смотреть мне не на что. Но, может, мне повезло, и пожар не распространился на другие кабинеты. Сейчас лаборатории открыты, а в одной даже ведутся занятия, но сгоревший заперт, как и тот, в котором была я. Новость, что взрыв случился по вине студентки из Хогвартса, прошлась по лагерю за завтраком, как и объявление, что теперь самостоятельная работа запрещена. Я все равно решаю проверить, но надеяться и правда было не на что: из единственной доступной аудитории слышна лекция. Бесполезно дернув за ручку лаборатории, где остался мой эликсир, я выхожу на улицу. Думаю, они опустошили все неопознанные котлы еще вчера.

— Прости, — кто-то сталкивается со мной на входе.

— Извини, — на автомате говорю я и отступаю на шаг в сторону. Парень, один из организаторов, подозрительно смотрит на меня. — Да, я знаю, что занятия уже идут, только без нотаций, — кривлюсь я. — Я заглядывала в лаборатории по делу.

— Даже интересно, что это было, — тянет парень. Он похож на кого-то, но я не могу вспомнить. Смотрю на него до победного и тогда усмехаюсь. Старший брат Альбуса?

— Хотела оценить нанесенный ущерб, — говорю я первое, что приходит в голову.

— Беспокоишься о потерях лагеря?

О своих, разумеется. О лагере у нас думает Бриттани.

— Скорее надеюсь, что их окажется как можно больше!

— Не понимаю, — хмурится старший Поттер.

Почему я должна с ним объясняться. Кому есть дело до приличий. Хотя если бы их не было, я бы совершенно не знала, как себя вести.

— Новая пассия моего папочки — одна из спонсоров лагеря. Кажется, она только и ждет момента, когда можно будет проявить свою щедрую натуру и пожертвовать что-то на благо общества. Она обожает тратить деньги, а это, — я киваю в сторону лабораторий, — замечательный повод.

— А ты рада, когда она довольна? — ухмыляется Поттер.

— Мне вообще плевать на нее. Если бы не Бриттани — я бы не застряла здесь на целый месяц.

Прямо как в кино, где стерва-мачеха ссылает падчерицу в закрытый пансион. Мне нравились эти фильмы. Но Бриттани не стерва, а здесь всяко лучше, чем с ней и отцом под одной крышей.

— С другой стороны здесь есть свои плюсы, — я стараюсь улыбнуться, чтобы и этот не стал расспрашивать меня, что же мне не так. Все ведь сюда хотят. Мечтают летом корпеть над учебниками, слушать лекции и взрывать лаборатории. Хотя последнее, вообще-то можно понять. — Обидно, что вашу студентку вернут домой, — я поджимаю губы. — Ну, подумаешь, взрыв! При тех деньгах, что отдают спонсоры, — это не такой уж и ущерб, тем более для директора, который просто стоит во главе лагеря. Какой смысл приглашать сюда продвинутых студентов, а потом отправлять домой за малейшие проступки? Уверена, что лабораторию отремонтируют уже к вечеру, — уверена, что Бриттани еще и модернизирует ее. — Где же свобода самовыражения, если не в чертовом взрыве?

И как еще заглушить эту сосущую ти-ши-ну?

Я собираюсь уйти, но зачем-то Поттер окликает меня почти на пороге учебного корпуса напротив.

— А если бы это сделал преподаватель?

Какая разница. Ему что ли нельзя вспылить? Вряд ли Поттер об этом.

— Что ты хочешь сказать?

— Ну, если бы взрыв произошел по вине профессора, он бы тоже паковал чемоданы? — он внимательно следит за мной. Что его так заинтересовало? Очевидный ответ?

Разумеется, преподавателю ничего не будет. Взрослым на самом деле часто не приходится отвечать за свои поступки. У взрослых не ошибки — у них неудачные решения. Так что если это в самом деле сделал профессор или… организатор…

Я оглядываю Поттера.

… тогда оставят не только атлантку. Тогда могут снова открыть лаборатории.

Я фыркаю и смотрю на Поттера, как на слепую мышку. Да он в одном шаге от того, чтобы решить мою проблему.

— А где они найдут нового? В разгар лета отыскать еще одного дурачка, чтобы терпел нас целый месяц? Я бы ни в жизнь не согласилась!

Я фыркаю и ухожу в учебный корпус, сразу же останавливаясь внутри.

Поттер стоит и, очевидно, раздумывает, а потом быстро идет в сторону организаторских домов и коттеджа Матье.

Хорошо бы они ему поверили.

* * *

Я пропускаю Чары, но Альбус не может пропустить Боевую Магию при том, что препод — его школьный профессор и едва ли не родственник. В правильном мире — это смягчающее обстоятельство любого проступка, но в нашем все не так.

Я обещаю подождать Ала за обедом, но после у него оказывается тренировка. Гонять, разумеется, будут до ужина, а там и вечернее мероприятие начнется. Потом отбой, и еще один день вычеркнули. К чему слова Олив, что дни будут разными, если постараться их изменить, когда изменить ничего нельзя. Если эта рамка, сетка расписания, клетка ограды лагеря — все это служит на то, чтобы мы не пытались принимать решения сами.

Оно и понятно. Маленькие еще, выбор делать. Очевидно же, что, дай нам его, и мы все — абсолютно все — разрушим.

* * *

Я ем и, хоть готовят здесь вкусно, вся еда сейчас кажется пресной. Я уже пыталась ее перчить, и она становится острее, но разницы я не чувствую. Язык дерет. Ребята о чем-то шутят, и логически это смешно, только не весело. Несколько раз я оглядываюсь, но Альбус так и не приходит на обед. Пустует весь его стол. Может, они провожают домой свою однокурсницу, они же сидели вместе. Или все-таки выгнали старшего Поттера. Что ж, может, не так уж Матье ценит преподавателей. Или они празднуют, что все обошлось. Понятия не имею.

Я знаю, что буду думать об этом ровно до тех пор, пока не переключусь на что-то другое. Теперь я работаю, как часы: нужно только вовремя ставить батарейки, и тогда тело, отражающее только прожитое время, будет ходить. Еще видеть, слышать, рассуждать и даже сможет получить образование. Человеком это его не делает, конечно.

* * *

Я не удивляюсь, встретив Бриттани, потому что ее кошелек сам по себе в лагерь не приедет. Зачем-то она привезла с собой наш коллекционный алкоголь, хотя это было бы уместно, только если бы она лично взорвала корпус. За последний год я хорошо научилась разбираться в этикете. Он подсказывает, когда нужно говорить, даже если ты не хочешь, и как себя вести, если вдруг не знаешь. У людей есть книжки о том, как людям себя вести. Не могу не согласиться, что они бывают полезны.

— Саммер, здравствуй! — Бриттани улыбается. Ее улыбку называют открытой, потому что ничего ее не сковывает — она искренна и излучает уверенность. Это простая задачка.

— Привет, — я киваю, не поднимаясь с земли. Под деревом, между жилым корпусом и организаторскими домами, почти никто не ходит. И ты бы тоже шла мимо.

— У тебя все хорошо?

А это называется закрытый вопрос. Не подразумевает уточнений.

— Нет.

Быть честной в моем случае — все равно что ходить по пустой комнате вместо лабиринта. Ни метаний, ни уклонений от неудобных вопросов. Просто пофигу. Ходишь.

— У тебя что-то случилось? — она участливо смотрит на меня. — Кроме взрыва лабораторий.

— К сожалению, это была не я.

— Все равно невелика потеря, — Бриттани смеется, пытаясь быть милой.

— Да, я тоже подумала, что можно не напрягаться. И без меня справятся.

— Саммер, все и правда в порядке? — она хмурится.

Я же сказала. Зачем спрашивать, если тебе нужен только определенный ответ?

— Конечно, — я закатываю глаза. — Это летний лагерь. Я в порядке.

Бриттани обещает передать отцу привет, которого я не передавала, и уходит.

* * *

За ужином меня находит Альбус, и я уже не пытаюсь подбить его сбежать с мероприятия. Мы в паутине. Куда ни рыпайся — все одно приклеишься. Он рассказывает, что с Мелани, его однокурсницы и кузины Скорпиуса, сняли обвинения во взрыве. Я делаю вид, что иначе и быть не могло, не уточняя, что знаю, кто взял на себя вину. Остается ждать, откроют ли лаборатории и получится ли снова сварить эликсир. Без него мне из этой паутины не вырваться. Без него и не хочется вырываться.

— Джоанна готовит нам какое-то развлечение на днях, — говорит Альбус, и я поднимаю брови, чтобы он продолжал. — Хотя, это сюрприз, и, говорят, не очень приятный.

— Джоанна — мастер неприятных сюрпризов, — фыркаю я. — Поэтому я не хожу на ее мероприятия.

— Что, и сегодня? — Ал уже как будто перестал разочаровываться: теперь он только для проформы удивляется и принимает, а я… а я не пытаюсь притворяться, что мне интересно. Я устала.

— И всегда, — смеюсь я, чтобы не выглядеть полной сукой. Зачем? — Я планирую искупаться.

— И все?

— Ну, если по пути представится шанс устроить революцию и свергнуть местный режим… — я прикладываю руку к голове, как бы отдавая честь. Альбус смеется.

— После мероприятия мы собираемся отпраздновать то, что Мелани остается. Это будет в комнате девочек, — говорит он, но я только качаю головой.

— Нет, после мы тусим с ребятами. В этот раз действительно только свои, — я с многозначительной ухмылкой слежу, чтобы он понял меня правильно. Понимает. — А перед этим я искупаюсь и кое-что подготовлю.

Интриги — хоть ложкой ешь. Отправив в рот последнюю дольку картофеля, я встаю.

— Хорошо тебе повеселиться, — улыбаюсь я. Альбус удерживает меня за руку, и я наклоняюсь, чтобы оставить поцелуй на его губах.

— И тебе.

Я не знаю, как чувствуется на себе чужой взгляд, но готова поспорить, что он смотрит мне вслед.

* * *

Когда Оливия возвращается с мероприятия, я уже сплю.

День 11.

Сегодня я не встану с постели. У меня закончились поводы. Даже Оливия ушла на завтрак без меня, а я не проснулась ни от будильника, ни от ее сборов. Наверное, я спала часов четырнадцать, хотя все равно ощущаю усталость. Не могу сфокусировать мысль и понять, какое сейчас занятие. Помню, что на одно хожу с Альбусом. Другое — травологию с Азалией — я бросила. Еще есть тот престарелый аватар, у которого надо отключить мысли и поддаться своей стихии. Надо погрузиться на самое дно, докопаться до ядра, пройти сквозь огонь и раствориться в воздухе: найти свое сердце — легкое, как перышко, или горячее, как солнце. Остаться один на один с самим собой, продравшись через пелену мгновения, часа, жизни. Ощутить себя частичкой — единственной — и частью — чего-то необъятного. Я читала все эти книги о медитации. Они наверняка работают для тех, в ком «зарыт клад» или «разлита правда». А во мне вакуум.

Сверившись с расписанием, я забиваю на завтрак и иду сразу на Стихии. Звонок прозвенел, когда я подходила к учебному корпусу, так что теперь в коридорах тихо и пусто. Я дохожу до кабинета, но, помявшись у двери, сворачиваю к туалету. Не очень хочется, но больше, чем медитировать. Природная тишина помогает размышлять и копаться в себе, но для меня она бессмы…

Гаснет в миг. Свет, звук. Тьма надевает пакет на голову, завязывает на шее. Я вытягиваю руки, но вокруг ничего. Моргаю, тру глаза, убираю волосы со лба — Господи, что случилось? Зажимаю уши и резко дергаю их — хоть один звук, пожалуйста! Что случилось? Господи, неужели мне хуже?! Я тру глаза, вдавливаю веки, текут слезы, болят щеки от ударов, в уши давит омерзительная всепоглощающая тишина. Господи, что мне делать? Я мертва?

Я опускаюсь вниз, лишь доверившись гравитации. Не чувствую предметов вокруг, только твое тело и пустоту. Пустоту везде — раньше она была бесцветная, а теперь того самого, глубокого черного цвета, который поглощает весь свет. Мой собственный всхлип слишком громкий. Руки — холодные и резиновые. Взгляду не за что зацепиться. Я не знала, что может стать еще хуже.

Разодранные щеки саднит от соли. Я пытаюсь стереть, вгоняю глубже и громко шмыгаю носом. Что же такое? Пусть все вернется. Пожалуйста. Я снова хочу видеть и слышать, я снова хочу…

Я только сейчас понимаю, что слышу свой голос. Бормотания и всхлипы. Слышу. Пытаюсь успокоиться и проморгаться, чтобы вернулось зрение, но это не выходит. Ничего. Ничего! Я хотя бы различаю звуки. Потеряно не все. Мой смех — неожиданно жалкий и радостный — разносится по комнате. И она кажется маленькой, ну совсем маленькой. Я поднимаюсь и вытягиваю руки, делая осторожные шаги. Через два — даже полтора — упираюсь в стену. Веду ладонями по рельефу и чувствую металл дверной ручки. Поворачиваю, толкаю — и яркий, нестерпимо красочный свет ударяет мне по глазам! Я трясу головой, тут же приходя в себя, выбегаю из комнаты, останавливаюсь у противоположной стены коридора и дышу. Сердце бьется во все стороны. О, ему страшно! Оно в такой же темноте, как была я. Только оно всегда, а я — выбралась… Выбралась. И мне страшно. Все еще. Не потому что темно. Не потому что комната маленькая. Мне страшно, потому что я боюсь, что будет хуже. Я все еще чего-то боюсь. Господи. Господи.

Я упираюсь лбом в стену. Чувствую, как липкие капли стекают по бровям. Я сейчас испугалась. Я испугалась! Я чувствовала страх!

«В черной-черной комнате жил черный-черный человек…» — вспоминается мне детская страшилка. Сейчас пугает другая:

«В никакой-никакой комнате жил никакой-никакой человек».

Я снова начинаю плакать. Не знаю уже, физическая это потребность снять стресс или остатки чувств, которые все же не умерли во мне целиком, но я плачу и наслаждаюсь этим, как плакал граф Балдрик* в сказке Дюма! Мне вернули слезы! Страх! И даже немножко радости — той, утешительной радости, какая расползается, когда проходит зубная боль и ты снова ничего не чувствуешь. Только вот я чувствую. Чувствую!

Я поворачиваюсь, не отрывая головы от стены, и смотрю на дверь. Она осталась открытой. Внутри — каморка в несколько шагов. Какой-то инвентарь на полках. Окна нет. Поэтому там темно. Как я там оказалась? Ведь свет из коридора должен был осветить ее, как сейчас. Но там было темно. И дверь была закрыта. Не понимаю. Я ведь только перешагнула через порог туалета… в другой части корпуса.

Сердце окончательно успокаивается. Успокаивается все во мне, но воспоминания о страхе и радости еще слишком свежи, чтобы я так просто их отпустила. И я не собираюсь их отпускать. Если даже это все, что мне доступно — я буду за них держаться. Я заставлю себя бояться каждую секунду моего времени, и хотя бы так снова вспомню, что я живая. Не просто жива.

Я нахожу другой туалет на этаже и, не обращая внимания, что он мужской, умываюсь и долго смотрю на себя в зеркало. Может, мне только кажется и я наивная. Но что-то сдвинулось с мертвой точки.

В кабинет Стихий я не стучу и приветствием себя не утруждаю. Все и так спят или переговариваются, а какие-то умники даже играют в настолку. Старик беседует с кем-то у водопада. Я нахожу Альбуса и прыгаю на траву рядом, завалившись на бок. Он усмехается и помогает мне сесть, но я только подпираю голову рукой.

— Знаешь, мы должны сегодня сделать что-нибудь головокружительное. У тебя есть идеи?

— Например? — опасливо уточняет Ал.

— Например, прыгнем с парашютом или засунем голову в пасть льву, — с ходу бросаю я.

— Саммер, мы в лагере, и волшебники не прыгают с парашютом, — он смеется.

— Смотря какие волшебники, — я пожимаю плечами. — Зацепимся за поезд? Сбежим в город? Попрыгаем через костер?

Я вдруг вспоминаю, что мне уже было хорошо здесь — когда я прыгала через костер на пляже. Наверное, это тоже было страшно, наверное, это был адреналин. Мне нужен адреналин. Будь мы среди не-магов, можно было бы пробраться в больницу и вколоть тебе пару кубиков, — я сразу же отметаю эту мысль. Это то же самое, что курить траву или пить алкоголь — временное решение, чтобы хоть немного улететь от пустоты. Воспарить над ней и сделать вид, что в затуманенном сознании на самом деле есть жизнь, просто ее не различить.

— Саммер, мы…

— Отвергаешь — предлагай! — фыркаю я с вызовом. Альбус задумывается.

Не знаю, что придет ему в голову. Вряд ли что-то слишком опасное. Но я всегда сумею докрутить колки. Если музыка играет тихо — громкость можно прибавить. Нельзя только умножить пустоту.

День 12.

— Наконец-то ты покажешь всем свою натуру! — одобрительно произносит Оливия, подправляя помаду перед зеркалом.

— А ты добралась до костюмов с Комик-кона? — я оглядываю ее костюм Чудо-женщины и добавляю: — А куда ты будешь прятать водку?

— В Кайла. Он Призрак Оперы и под плащ что-нибудь да поместится, — она заканчивает с макияжем и, поправив волосы, поворачивается ко мне. — А ты?

Я хлопаю ладонями по груди, животу и бедрам, словно проверяя, куда запропастились бутылки.

— А я уже запихнула все в костюмы Ала и Скорпиуса.

— Ты их уже видела?

— Ага, — я подхожу к ее трюмо и беру лак для волос. — Альбус — Мерлин, а Малфой — какой-то средневековый принц.

— Не павлин? — смеется Оливия.

— Не павлин! — с отчаянием вою я. — Если бы его кузина не вызвалась сделать им костюмы, я бы нацепила ему хвост. Причем, чтобы он не знал об этом, но в самый важный момент хвост бы распустился на весь зал, а на голове возник бы хохолок.

— У павлинов разве есть хохолок? — сомневается она.

— Я-то откуда знаю, но теперь точно не будет: вряд ли Мелани так изощрилась, чтобы вышло что-то смешное.

— Ну что, поможем Кайлу спрятать бутылки? — Оливия, без преувеличения, в полной боевой готовности идет к двери. Я бросаю последний взгляд в зеркало и, растрепав волосы посильнее, выхожу за ней. — К нему должно влезть две, одну заберет Кристин и еще одну — Лиам. Останутся только те три, которые мы отдали тебе. Они точно скроются в костюме Альбуса? Если нас поймают…

Я уверенно киваю.

— Конечно. Все будет отлично.

Я спрятала все три бутылки. Две — в костюм Мерлина. Одну — еще надежнее.

* * *

Летать на метле не страшно, но я боюсь высоты, а фляжка на бедре только подкрепляет эту фобию. Мальчики предупреждали, что влететь в зал у меня не получится, но я поднялась прямо здесь — и получилось! Голову кружит: наполовину от кругов под самым потолком, наполовину — от алкоголя. Я еще не словила вертолетики, но с водкой в пунше кто-то уже наверняка словил меня.

Вон как минимум Альбус пытается меня подстраховать. Я кричу ему, чтобы не парился и веселился. Как я! Он говорит что-то про осторожность и организаторов. Я в образе! Извините, если он предполагает полеты на метле!

— Настало время подвести некоторые итоги… — разносится по залу голос Джо. Я пикирую вниз, наслаждаясь сладкой тяжестью в животе, и приземляюсь прямо возле фонтана с пуншем. Беру метлу подмышку, зачерпываю бокалом струю и пробую. Слабовато. Отхожу в дальний угол, где нет организаторов, и подливаю из фляжки. Горько, но в самый раз. Присоединяюсь к Алу и Скорпиусу. — Самая романтичная пара! Трагическая история любви, история двух враждующих семейств, история, прошедшая сквозь века и рассказанная нам великим английским драматургом Уильямом Шекспиром — «Ромео и Джульетта»!

Эта книга мне не понравилась. Помню, что читала ее пару лет назад, но она оказалась слишком высокопарной и драматичной. Я дождалась развязки и закинула ее на дальнюю полку.

— Итак, в номинации «Самая романтичная пара» побеждают «Ромео» и «Джульетта» — Скорпиус Малфой и Лили Поттер!

Аплодисменты. Я начинаю хлопать, особо не вслушиваясь, потому что костюмы друзей никак не напоминали этих персонажей, но тут начинается какое-то оживление и на сцену поднимается рыжая девчонка в бело-золотом платье. Это же сестра Альбуса? Ну да, так и сказали — Лили Поттер. И еще Скорпиус Малфой. А они что, договорились прийти в парных костюмах? Ничего себе! А я думала, что она ему пощечину отвесила, на том и закончили…

— А сейчас танец! Откроет его наша награжденная пара — Ромео и Джульетта.

Я отступаю, вместе с остальными атлантами освобождая центр для танцев. Павлин ведет Лили в круг, и вот сейчас было бы идеально распустить хвост, но — боже мой — никто ведь не оценит шутку! Как же это обидно!

Я начинаю хихикать и не могу остановиться. А вот и вертолетики.

— Саммер, — Ал тянет меня за руку, и я послушно идут за ним. А, мы будем танцевать. Ну ладно, главное сильно не кружиться. — Я думал, ты не спустишься.

— Этого не было в моих планах! — смеюсь я.

— А я?

Я поднимаю голову с его плеча и смотрю прямо в глаза.

— А ты хочешь?

— Разумеется, — он отвечает так, будто это очевидно. Это не очевидно. Наверное, вопрос неочевидный. Готов ли ты, Альбус Северус, в богатстве и бедности, безумии и трезвости жить так ярко, как только возможно в стенах этого лагеря и вне его?

Почти дословно я повторяю вслух.

— Готов, — Ал смеется, но тут же одергивает: — И я же просил не называть меня Альбусом Северусом!

— Это официальное заявление! — восклицаю я.

— А это печать, — и он целует меня.

Может, что-нибудь и получится.

День 13.

— Нет-нет, сколько ты ставишь? Просто так я не согласен! — Джек пытается забрать у меня кексик, но я быстро одергиваю руку.

— Я все равно угадаю, — убежденно отвечаю я. — Что бы вы ни напекли.

Он не согласен. Я тыкаю пальцем во все надкушенные кексы по очереди.

— Груша, банан, черника, пломбир, мята и… — я впиваюсь зубами в тот, что держу в руках. Несладкий, но какой-то привкус есть. Я медленно жую и пробую еще немного. — Корица?

— Продула! С тебя двадцатка! — радуется Джек. — И за эти не забудь рассчитаться, — он кивает на остальные кексы.

— Погоди, я не могу не угадать, — хмурюсь я. Снова кусаю. Это же смешно. Я на вкус могу даже содержание глютена определять. — Анис?

— Все-е, девочка, гони деньги и проваливай, — Джек продает кексы кому-то из атлантов и снова поворачивается ко мне. — Давай-давай.

Я протягиваю ему валюту, выданную всем Джоанной за завтраком, и прикладываю к этому двадцать баксов. Спор есть спор.

— На, может, распробуешь по дороге, — Джек достает еще один кекс из-под прилавка и протягивает мне. — А то Крис так старалась…

— Что же вы их на продажу не выставили?

— Ограниченная версия, — жеманно выговаривает он. — Жуй и радуйся.

Я киваю, бросая бумажку от первого кекса в урну и ухожу, перекатывая между ладоней второй. Сейчас немного подожду и попробую снова. Не могли они изобрести такой вкус, чтобы я не знала.

Альбуса нигде нет. То есть он точно где-то на ярмарке, потому что это мероприятие, но я не нахожу его ни возле «измерителя силы», ни возле «Дикой метлы», которая напоминает магический аналог американского «Бешеного бычка». Мне ничего не остается, кроме как продолжить искать, поедая кекс.

С воздухом здесь-то что-то чудесное. Я дышу полной грудью и не могу надышаться. Такой чистый, что даже немного голова кружится. У меня неведомым образом появляется настроение, и я даже вместе с несколькими атлантами пытаюсь разоблачить иллюзиониста — какого-то атланта с не-магическими фокусами. Как ни странно, нам не удается, но дальше я продолжаю идти еще бодрее. Кто-то продает талисманы ручной работы, другие — размноженные не-магические книжки о магии и волшебниках. Я нахожу еще не одну лавочку с едой, но кексы только у Джека и Кристин: наверное, Джоанна позаботилась об отсутствии конкуренции. Я покупаю разноцветное мороженое размером с мою голову и с удовольствием втыкаю ложку в толстый слой шоколадной стружки. Как же вкусно! Сначала я сомневаюсь, что съем все, но просыпается аппетит, и я действительно избавляюсь от мороженого уже через несколько минут.

Возле Кабинки поцелуев я встречаю Ала и Скорпиуса. Правильно оценив мой взгляд в сторону очереди, которая начинается рядом, Альбус поспешно открещивается от нее, а Малфой добавляет, что они неудачно остановились. Я смеюсь и говорю, что невиновные не оправдываются, а потом предлагаю не оставаться у этого «дома грехопадения». Видимо, это их забавляет, но расходимся мы в итоге в разные стороны: Ал со мной, а павлин восвояси.

— Я здесь кое-что нашла, — заговорщицки начинаю я. — Пойдем покажу.

Пока я вспоминаю дорогу до царства Оливии, Альбус не задает вопросов, но когда видит большую растяжку над сценой…

— Нет-нет-нет, плохая идея, — тут же открещивается он.

— Альбус, ты живешь во власти предубеждений, — настаиваю я. — Караоке — это круто!

— Я так не думаю.

— За тебя говорит страх, Альбус Северус, — я качаю головой. — Но мы должны сделать это. Это не ради меня. Это поможет тебе! Ты услышишь собственный голос, взывающий жить на полную! Как только ты споешь и откроешь свое сердце…

— Что, прилетят птички, как к диснеевской принцессе? — фыркает Ал.

— Вау, среди нас знаток кинематографа! — восхищаюсь я. — А если бы ты не рискнул однажды сесть за просмотр мультфильма, сейчас бы не смог выдать эту умопомрачительную шутку! И не развеселил бы девушку, — я лукаво стреляю глазами и повожу плечами, как в дешевой мелодраме.

— Саммер…

Но я уже распалилась:

— Наше будущее для нас — загадка, никогда не знаешь, что тебе пригодится. Сейчас ты думаешь, что это не имеет смысла, но одно простое действие может навсегда изменить твою жизнь. Это может быть самым важным шагом, который ты когда-либо сделаешь, но если струсишь сейчас и уйдешь — будешь жалеть об этом до конца своих лет! — я смотрю на него в упор, но, наконец, он не начинает сомневаться, и тогда меня внезапно пробирает на «ха-ха». Сдерживаюсь, как могу.

— Нет.

— Ну А-а-ал!

— Саммер, нет. Даже не проси.

— Слышал пословицу «Волков бояться — в лес не ходить»?

— Да, и она совершенно не подходит к этой ситуации. Вот вообще.

Я закатываю глаза и тяжело вздыхаю. Воздух меня все равно бодрит, и я даже немного остываю, но потом снова продолжаю спор.

— Какой ты скучный.

— И что? Ты бросишь меня, если я не буду поддерживать каждую твою идею, и найдешь кого-то поинтереснее?

Я удивленно смотрю на него. Вот уж не ожидала.

— Конечно, нет, глупый. Но это же не для меня — это для тебя. Твоя замкнутость не дает тебе в полной мере ощутить окружающий мир, увидеть, насколько он прекрасен на самом деле. Пробуй все, когда у тебя есть шанс, разнообразь свою серую жизнь!

— Что, прости? У меня не серая жизнь! — возмущается Ал. — У Поттеров в принципе не может быть серой жизни, чтобы ты знала. Мне кажется, у тебя сложилось абсолютно неправильное представление обо мне, когда я сказал, что я староста факультета.

О, Господи, когда у них с Оливией уже начнут появляться различия? Как потерянные близнецы, честное слово.

— Это ты неправильно меня понял. Я верю, что в твоей несерой жизни было много событий, но я говорю о твоих собственных решениях, — я тебя даже на караоке подбить не могу. — Ты же староста Гриффиндора, так? Факультета бесстрашных авантюристов. Так вперед — собери волю в кулак и соверши смелый поступок!

Он хохочет так долго, что в какой-то момент я хочу обидеться, но не успеваю. Альбус притягивает меня и коротко целует, видимо, чтобы не дулась.

— Саммер, дорогая, я не думаю, что Годрик Гриффиндор, говоря о подвигах во славу факультета, имел в виду караоке. И не то чтобы я мечтал это сделать. Если ты хочешь, после смены поедем на какую-нибудь маггловскую базу и прыгнем с парашютом, без проблем! Но ты не заставишь меня петь.

— Ладно, — фыркаю я, невольно отметив это «после смены». Звучит как-то неожиданно и многообещающе. Я даже ненадолго проникаюсь этой мыслью. Но сначала, разумеется, караоке. — Но когда ты попросил меня пойти с тобой на Чары, я согласилась, хотя мне не слишком нравится выглядеть дурой в глазах класса.

Ал хмурится.

— Когда ты выглядела дурой на Чарах?

— Всегда, Альбус, — с ласковым смешком отвечаю я и пожимаю его руку. — Ты забыл, что я не самая умная волшебница не то что в этом лагере, но и в обычной школе? Все эти усиленные программы и задания со звездочкой… Мне не нравится притворяться, что я понимаю их или мне хотя бы интересно. Но я хотела провести время с тобой, — я замолкаю.

— Хорошо, но только одну песню, — выдержав паузу, говорит Ал. Я радостно висну у него на шее и только тогда осознаю, что сделала. Мне что, и правда радостно? Это похоже на какое-то чудо, что все вот так просто и резко вернулось: стоило только разок по-настоящему испугаться, и все — я теперь снова чувствую? Боже, хоть бы так и было!

Разумеется, я не поддаюсь на уговоры, пока мы стоим в очереди к сцене, а потом выбираю самую вдохновляющую и классную песню, какая только существует: ABBA «Dancing Queen». Однажды, когда мне было лет шесть, мы с мамой полдня танцевали под нее, меряя все, что только нашлось в ее необъятном гардеробе.

Чтобы немного утешить Альбусово достоинство, я веду его в тир, за что и получаю большого плюшевого зверя с рогом на лбу. Не единорог, конечно, но да единорог у меня уже был. Потерялся при переезде к папе. Я покрепче обхватываю кизляка — так его назвал Ал — и устремляюсь к палатке Джека, чтобы попробовать снова угадать вкус таинственного кекса. Пока Ал пытается побить мой рекорд — за семь угаданных все съеденное за счет заведения — я требую финальный раунд у Джека. Крайне глумливо на меня взглянув, он вытаскивает из-под прилавка кексик.

— Мята? — предполагает Альбус.

— Бинго! — я хлопаю в ладоши и беру с общей стойки «пломбир». — А теперь этот.

Сама тем временем примеряюсь к загадочному кексу.

— Дай попить, — прошу я у Джека. — Мне надо быть в полной готовности.

— Ну да, сушнячок-то после них мучает, — хохочет он, и наливает мне полный стакан несладкой содовой.

Я опустошаю его и откусываю немного. Это явно что-то растительное. Не корица и не анис, я уже предполагала, мята в общем доступе, на розмарин не похоже. Зато на задание для профи — похоже! Тут уж мозги ботаников не помогут!

— Солодка? — не открывая глаз, спрашиваю я.

Джек начинает ржать, и я с обиды съедаю еще пол кекса.

— Все, не пытайся, слишком сложно, — он даже хочет отобрать у меня недоеденный кусок, но я запихиваю его в рот целиком и, не прожевав, продолжаю:

— Имбирь? Пекан? Абрикосовая косточка?

— Даю подсказку: начинка прямиком из Канады, — глядя прямо на меня произносит Джек, уже без шуток.

— Саммер, это кленовый сироп, — догадывается Альбус, но я во все глаза смотрю на Джека, осознавая ответ.

Это не кленовый сироп. Это марихуана. Они испекли кексики с травой. Вот почему мне так весело с того момента, как я ушла от прилавка. Волшебный, мать его, воздух. В любом другом случае я бы хорошенько двинула Джеку за то, что накачал меня без моего ведома. Сегодня я просто забираю еще пару штук и увожу Альбуса подальше, а на просьбу угостить притворяюсь самым жадным человеком во Вселенной.

— Я хочу туда, — заявляю я, когда мы проходим мимо небольшого темно-фиолетового шатра «провидицы Сандры».

— Только без меня на этот раз, — открещивается Альбус. Я закатываю глаза.

— Разумеется, мое будущее должна знать только я, — и, убедившись, что внутри нет других посетителей, задергиваю плотные ткани изнутри.

Здесь сумрачно, но все видно, и потому я сразу же сажусь напротив Сандры — русоволосой кудрявой девушки с густо, но изящно подведенными темными глазами.

— Привет, — говорит она, потому что я не решаюсь. Раньше я истово верила в провидиц и гадалок, но теперь не могу этого утверждать. Вера — чувство слепое, а я рассуждаю слишком здраво. — О чем ты хочешь узнать?

Я качаю головой, но потом отвечаю:

— Не знаю. Мне нечего спросить.

Или я просто не знаю, как это сделать.

— Ты не против, если загляну сама?

Не понимаю, что именно она имеет в виду, но киваю, затаив дыхание. Сандра берет в руки колоду карт и долго вслепую перемешивает их. Потом просит подснять и, помедлив, выкладывает три штуки. Разглядывает.

— Несколько лет назад ты оказалась в новом доме, — медленно говорит она. — Это не Салемский институт и не его общежитие, это что-то более постоянное.

Она добавляет к первой карте еще одну. Какая-то из дам.

— До этого ты жила с матерью?

Я киваю.

— А потом меня забрал отец.

Сандра не реагирует, только возвращается к картам.

— В одном из толкований эта карта означает разлуку, — она дважды стучит указательным пальцем по первой карте и переключается на вторую из первой тройки. — А год назад ты…

У меня сводит желудок. Я начинаю чувствовать на языке привкус дурацких кексов, и от благовоний в шатре меня мутит.

Она снова вытаскивает карту. Еще одна дама. Я вглядываюсь в черты ее лица, но, разумеется, ничего общего.

— Это карта причиненной боли, а это — малознакомая женщина, которая, вероятно, этому поспособствовала.

Я не могу дальше слушать, подскакиваю на месте, но тут же опускаюсь обратно и делаю невозмутимое лицо. Жалкое притворство.

Сандра тянется за новой картой, но я, понимая ее намерения, останавливаю ее руку.

— Довольно с этим, — у меня севший голос. Она сама говорит негромко, но даже по сравнению с ней я просто открываю рот. — Давай об этой, — я тычу в последнюю, третью карту.

— У тебя есть цель, но ты не стремишься к ней. А если бы решилась… твои шаги увенчались бы успехом, — послушно отвечает Сандра. Мешает колоду снова. — Ты не одна на этом пути, у тебя есть помощник. С ним ты добьешься своего.

Я киваю несколько раз подряд. У меня есть цель. И я найду того, кто мне поможет. Я на правильном пути. Все вернется ко мне. Я все верну.

Заплатив Сандре и выйдя наружу, я наотрез отказываюсь говорить свое предсказание. Там только одна часть, подходящая для чужих ушей. Я могла бы рассказать, как уезжала от матери с маленьким чемоданчиком и розовым единорогом подмышкой. Я могла бы рассказать про большой белокаменный дом, казавшийся дворцом, и вишневые деревья, усыпанные ягодами. Про миссис Хэрродз, которая месяц до поступления в школу рассказывала мне о мире волшебников и развлекала играми. Все диснеевские мультики про розовых принцесс тогда оказались абсолютной правдой. Если принцессе суждено покинуть свой дом, жить в высокой башне и учиться магии — значит она будет. Если в шестнадцать она должна уколоть палец веретеном, то спать ей мертвым сном следующие сто лет.

* * *

У Альбуса тренировка, а Олив ушла организовывать тайную вечеринку на крыше. По ее словам, это очень важная традиция, но, чтобы не привлекать излишнее внимание, занимаются этим всего пара «старичков». Я лениво перелистываю книгу, взятую из библиотеки. Мне теперь тяжело даются романы, и даже новостная колонка в газете вызвала бы у меня больше эмоций. Факты всегда находят отклик. Ты можешь согласиться с ними, отрицать, оспорить мнение и осудить неподобающее в обществе поведение. Логично среагировать. Или даже не слишком логично. Моральные установки людей начинают разниться, едва свернув с классического перекрестка хорошо-плохо. Дальше все идут наощупь, как чувствуется. А когда тобой не движут никакие чувства, остается два пути: следовать социально-одобряемым установкам или их нарушать. Еще в хорошие времена, первое мне не особенно давалось. Теперь же кажется, что только неправильные, противоречивые и опасные решения могут принести мне хоть немного радости. Радость. Ра-дость. Я с трудом вспоминаю, что это такое. Та, последняя, которую я чувствовала под травой или алкоголем, была как сахарозаменитель. Да, но нет.

Я переворачиваю страницу. Мне всегда были больше интересны не-магические истории без магического допущения. То, с чем сталкивались в них герои, не решалось волшебной палочкой. Я выбирала те, что не решались и деньгами: до них мне нет никакого дела. Как и магия, они — эфемерная величина. Было бы гораздо круче, проберись Золушка на бал тайком, в украденном у сводной сестры платье, а потом останься после полуночи и покори всех, не только принца. По крайней мере, дети знали бы, как применить это к жизни. В мире есть кое-что реальнее противостояния добра и зла. Есть смерть, любовь и пустота. Я не сталкивалась с первой, но, сдается мне, остальное страшнее.

Нет, совсем не читается. Я закрываю книгу.

Когда кто-то есть в комнате, мое положение кажется не таким уж безнадежным. Но Олив на этой тайной подготовке. Альбус на тренировке. Еще есть ребята, но мы общаемся только в компании или по поводу. Для компании я слишком трезвая, чтобы не ломать кайф. А Кайла я совсем немножечко избегаю. Он считает, это из-за Джулии. На самом деле я просто рискую проболтаться. Мы дружим шесть лет, и он точно заметит перемены во мне. Повезло, что они совпали с появлением у него девушки. Можно сделать вид, что дело в ней и в том, что она рушит нашу шестилетнюю дружбу. Господи, меня так утомило делать вид.

Притворяться не приходится только перед Альбусом. Может, дело в том, что он не знал меня раньше или я нравлюсь ему ровно настолько, чтобы закрывать глаза на странности и не лезть глубже. Хорошо, если так. Альбус веселый и добрый, и гораздо лучше всех парней, в которых я влюблялась. Если бы во мне была хоть капелька чувств, я бы непременно отдала ее Альбусу Северусу. Если бы в тот, последний раз, я знала, что отдам все, я выбрала бы другого человека.

Но если Вселенная милостива — если она хотя бы справедлива — я должна что-то почувствовать. Мне ведь сказали, что я на верном пути, обещали, что мне помогут. Может, это и будет Альбус? Надежный, хороший, замечательный Альбус, с которым я что-то испытаю. В которого я… влюблюсь? Кажется невероятным, что я еще на такое способна. Плата за то, что раньше было слишком просто. Но сейчас ведь есть Ал, Альбус Северус, и кто, если не он, заслуживает, чтобы его любили?

Я пытаюсь во всех красках представить этот момент — когда почувствую гулкое сердце в своей груди — чтобы приблизить его. Альбус — тот, о ком говорила Сандра. И с ним я смогу все вернуть. Неважно, что он сделает, даже если ничего. Я уже влюблялась в воздушный замок и его хозяйку.

Судя по часам, вечеринка вот-вот начнется, и я иду к Альбусу в комнату. На стук он не откликается, но дверь не заперта.

— Он спит, — негромко говорит Скорпиус, но я и так заметила. Остановившись на пороге, я перевожу взгляд с Альбуса на Малфоя, очевидно, выбирающего футболку у открытого шкафа. Ни его, ни тем более меня голый торс не смущает, так что я его игнорирую и спрашиваю:

— Он ведь собирался идти?

— Не знаю, вроде бы, — пожимает плечами Малфой. Морщится. — Правда, они немного повздорили с Диего.

— Разве с Диего можно повздорить?

Он хмыкает.

— Он сам начал. Но это семейное дело, — Скорпиус проверяет карманы брюк и, убрав палочку, подходит к двери. Я делаю шаг вглубь комнаты. — Если хочешь, разбуди его и спроси.

Я не киваю. Я была бы рада, если бы он ушел, но, когда дверь за ним закрывается, я не радуюсь. Снисходительности к павлину, конечно, недостаточно, чтобы меня встряхнуть.

Присев на колени возле кровати, я жду несколько секунд, раздумывая, стоит ли его будить, но потом все же касаюсь его руки. Слишком тихо, чтобы он почувствовал. Я не совсем понимаю, как себя вести, но страха облажаться нет. Никакого страха нет.

— Ал, — я провожу рукой по его щеке. — Привет.

— Что ты здесь делаешь? — бормочет он.

— Скорпиус меня впустил, — поясняю я. — Он не хотел тебя будить, но вечеринка уже началась. Ты пойдешь или останешься здесь?

— Пойду, через полчаса.

Я киваю, хотя он уже закрыл глаза.

— Хорошо. Я тебя разбужу.

Я поднимаюсь и в этот же момент Альбус пододвигается к стене, освобождая мне место. Я передумываю уходить и ложусь рядом. Его рука обнимает мою талию. Моя спина упирается ему в грудь. Судя по размеренному дыханию, он снова спит.

В фестивальных палатках было немного места: наши рюкзаки лежали уже в ногах. Оливия хотела взять родительскую, но отец кому-то ее одолжил, а у меня дома сроду таких не было. Мы договорились с организаторами уже на месте, но комфортабельные дома о четырех колышках предназначались только для исполнителей. Гости получали обыкновенные, не-магические, только усиленные заклинаниями от дождя и ветра. Оно и хорошо, потому что колдовать сами мы не могли. Есть определенный список разрешенных несовершеннолетним заклинаний, но все они оборонительные или сигнальные. Мы быстро нашли себе компанию из ребят постарше, поэтому в целом наш быт лег на их плечи. Ночью мы не мерзли, днем не голодали, а вечером веселились в обществе путешественников. Это была их последняя остановка в Америке, перед тем как отправиться дальше в кругосветку. Они были шумные, светлые и привлекали много внимания. Неудивительно, что на свет слетелись не только мы.

В перерывах между выступлениями известных и не очень групп все сначала увлеклись йогой, потом — странной и забавной не-магической игрой. Объединившись в пары, подняли сцепленные руки и образовали длинный коридор. Одиночки проходили по нему, выбирая себе партнера и тем самым разбивая пару, и тогда новый одиночка заходил в коридор с начала, чтобы снова встать в строй. Сперва нас было человек двадцать, потом — под сотню. Гуляющие узнавали правила и присоединялись, поток выбирающих рос и коридор гудел, шевелился, и, пропуская очередного искателя, я почувствовала чьи-то пальцы, крепко обхватившие мое запястье. Увлекаемая в глубину коридора, я видела только склонившуюся, чтобы не задевать головой чужие руки, девушку с неяркими лиловыми волосами. Я уже познакомилась с Майком, которого выбрала, едва зайдя в игру, но разговориться мы не успели. Вынырнув в конце коридора, я повернулась к девушке.

— Майк — полный придурок, и не благодари, — она меня опередила. Я хихикнула. Все разговаривающие повышали голос из-за шума толпы, но ее было слышно и так.

— Я сама его выбрала, — фыркнула я.

— Значит, ты не разбираешься в людях, — она широко улыбнулась. — Я Джой.

* * *

Когда мы с Алом приходим на крышу, здесь по-настоящему магическая атмосфера. Летающие фонарики и хорошая музыка, все танцуют и веселятся — живо, дружно и уже немножко пьяно. Я решаю попробовать потанцевать так, без алкоголя, к тому же Оливия не дала мне конкретного ответа, будет ли он на вечеринке. Мы приближаемся к источнику звука, и я поднимаю руки вверх, закрывая глаза.

— Боже, как он танцует! — я залилась смехом, пытаясь зажать себе рот. — Настоящий придурок!

— А я говорила, — ухмыльнулась Джой. — Стоит устраивать «тест танцем» в качестве первого впечатления!

— Нет, — я замотала головой, едва сдерживая смех, — я бы не прошла этот тест.

— Ну тут же нет правильного поведения, — продолжая танцевать, Джой толкнула меня бедром и засмеялась, ускользая от ответа. Двигалась она потрясающе. Без финтов, которые пытался ввернуть Майк, и не пританцовывая на месте — одной бесконечной волной, пропущенной по телу, она переливалась под музыку, и темная кожа мерцала в огнях. Мне хотелось повторить за ней какое-нибудь движение или все сразу, но одно было неотделимо от другого, как она сама была неотделима от танца. Когда группа взяла паузу и танцпол немного перевел дух, она огляделась и, схватив мою руку, потянула в сторону бара. Нам обеим было недостаточно лет, чтобы купить выпить, но Джой сказала что-то бармену, он подмигнул, и перед нами появились два стакана с ромом и банка содовой, которую он разлил пополам. Я протянула свой стакан и предложила:

— За то, чтобы «Магия музыки» не кончалась.

— За то, чтобы она запомнилась!

— И без алкоголя здесь весело, — замечает Альбус, отпивая из красного пластикового стакана, в который просто нелепо наливать сок. Меня уже немного качнуло, потому что я свой допила.

— Алкоголь просто раскрепощает! Можно делать все, что хочешь, и свалить на опьянение. А еще все становятся очень смешными. Обожаю смотреть, как мои друзья напиваются, серьезно. Это весело.

Конечно, если я пьяна вместе с ними.

Заметив рядом с павлином скучающих девочек — его помилованную кузину и еще одну — я хватаю их за руки и тащу ближе к колонкам. «Тест танцем» и правда стоило бы ввести в обиход: Мелани двигается хоть и красиво, но довольно сдержанно, а ее подруга слишком выпендривается. Я снова закрываю глаза, на этот раз не погружаясь в воспоминания. Теперь, под алкоголем, это сложнее, и я даже рада, что так. Каждый раз, доставая то или иное событие, мозг переписывает его. Одна незначительная деталь при пересказе может со временем превратиться в суть всего. А мне надо сохранить свою память трезвой и правдивой, иначе я никогда в ней не разберусь.

Не знаю, сколько проходит времени, но алкоголь как будто выветривается, и я чувствую усталость. Иду искать Ала, но на старом месте его почему-то не нахожу, поэтому делаю по крыше целый круг. Оказывается он в итоге рядом с подушками.

— Ал, вот ты где! Что, уже соскучился по танцам? — он выглядит подавленно. — Эй, что с тобой? Ты в порядке?

— Не совсем. Эм… Я не знаю. Кажется, я только что поссорился с Розой. Не знаю.

Не понимая, насколько это для него важно, я на всякий случай предполагаю, что очень, поэтому крепко обнимаю его за шею и утыкаюсь лицом в плечо.

— Уже лучше.

Я улыбаюсь.

— Хочешь, уйдем отсюда? — я тяну его к лестнице, не представляя, куда дальше. Можно в нашу комнату или даже в общую гостиную, лишь бы подальше от этого давящего шума. Слушая легкую перепалку с Мелани, я понимаю, что испорченное настроение здесь — дело заразное, и, пока не началась эпидемия, надо лечить. Повышать температуру и добивать вирус.

— Куда?

— Ты выглядишь так, как будто тебе не помешает выпить, — заявляю я.

— Неужели у вас все еще что-то есть?

— Нет, но у меня есть заначка, — это почти правда. — Но она не в корпусе. Понадобится твоя метла.

У меня под кожей начинает зудеть легкое предвкушение, когда мы вылетаем из окна и поднимаемся над полуспящим лагерем. Я оглядываюсь на вечеринку, но снаружи крыша выглядит пусто и тихо.

— Саммер, это что, дом Матье?

Я достаю палочку.

— Это окно в его кабинет, — поправляю я. — Живет он в другой части здания.

— Ты издеваешься надо мной?!

Я пытаюсь помочь нам обоим.

Спрыгнув с подоконника, я подхожу к угловому шкафу с бумагами. На верхней полке должна быть целая коллекция алкоголя, просто кощунственная для детского лагеря.

— Саммер, какого черта мы здесь делаем? Это кабинет директора! Если нас здесь поймают…

Я оборачиваюсь к нему.

— Не поймают.

Вообще-то могут, но пока это не пугает.

— … нас выгонят!

— Не выгонят, — обещаю я. — Меня отсюда никогда не выгонят. Тебя — тем более, ты сын Гарри Поттера! Мы с тобой фактически неуязвимы, мы можем делать все, что захотим.

Первое правило Вселенной, Сам: ты можешь делать что угодно.

— Откуда у тебя вообще заначка в директорском кабинете? Подожди. Это ведь даже не твоя заначка?

Проигнорировав обличающую речь, я открываю дверцу шкафа и нахожу в плотном ряду бутылок знакомую.

— Видишь? У Матье тут целый мини-бар, а он даже не пьет. А это — я вытаскиваю на свет бутылку Бриттани, — бурбон, который Бриттани подарила ему, когда приезжала по поводу взрыва лабораторий. А взяла она это из запасов моего отца. Так что, технически, да, это моя заначка.

Говорила же, с логикой просто.

— Саммер, — произносит Альбус тоном, призывающим взяться за ум.

— Ал, — передразниваю я. — Ну Ал, я тебя уверяю, он даже не заметит. Он не пьет, а спонсоры постоянно дарят ему дорогущий алкоголь. Он просто привезет это все домой, где в итоге все бутылки по одной растащат Селина и ее друзья. Какая разница, мы или они?

Для директора никакой.

— Такая, что мы находимся после отбоя в его чертовом кабинете!

— Он не узнает, — я ставлю на стол бутылку и кладу руки Алу на плечи. — Ну что он может здесь забыть в такое время?

— Даже не знаю, бурбон Бриттани?

Я начинаю тихо смеяться, то ли чтобы разрядить напряжение, то ли потому что не хочу придумывать новые аргументы.

— Ал, я тебе обещаю, ничего с нами не будет, — почти шепчу я. — Пока есть шанс, пользуйся им.

Чувствуй.

— Знаешь ли, в мой список желаний не входила кража алкоголя у директора летнего лагеря, — возражает он. — Как и караоке, кстати.

— Ну когда еще у тебя будет такая возможность? — убеждаю я. — Ты запомнишь этот момент на всю жизнь. Ты запомнишь меня на всю жизнь…

И, надеюсь, запомнишь лучше, чем я была.

— Зачем мне запоминать тебя, когда ты и так со мной? — говорит Альбус и целует меня. Я немного теряю равновесие, подавшись к нему, но не падаю — только оказываюсь крепче прижатой. Губы у Ала теплые и настойчивые, и мне нравится, как он обнимает меня и…

— Смотри, звезда! — я подскочила, указывая пальцем на маленькую блестинку, и обернулась на Джой. С медлительностью утомленной кошки она приподнялась на локтях и провела взглядом по направлению моей руки. На ее лице расцвела улыбка.

— Спрячься, сейчас дождь пойдет, — она опустила голову обратно на руки, как раньше наблюдая за мной.

В открытый треугольник палатки виднелся клочок неба с каймой деревьев и ряд зелено-серого в ночи брезента. Я по пояс высунулась наружу, вглядываясь в дым глухо плывущих туч, и покачала головой.

— Третий день уже эти облака, ничего не будет.

— Я предупреждала, — меланхолично заметила Джой, и не успела я даже вздрогнуть, как сверху полился тяжелый и теплый дождь, в секунду вымочив меня до нитки. Мой короткий визг разнесся по лагерю и утонул в темноте.

— Что за…

Джой хохотала, как безумная, пока я вытирала с лица воду и пыталась понять, что произошло. Она перекатилась на спину, приглушая смех ладонями. Я выглянула из палатки, но дождя не было, а трава вымокла аккурат у входа.

— Джой! — завопила я, не стесняясь разбудить соседей.

— Я предупреждала!

— Ты предупреждала, что сама это сделаешь?!

— Это Закон Мерфи, слышала о таком? — улыбнулась она, лукаво глядя на меня. — Он гласит, если что-то имеет наименьшую вероятность случиться, именно это и произойдет.

— Ты сама это сделала, так что это Закон Джой, — фыркнула я, потрепав у головы промокшие волосы. Они брызнули каплями и снова облепили мне плечи.

Я откупориваю бутылку и наколдовываю пару стаканов. Не особо люблю бурбон, ром больше, но справедливости ради не капризничаю. Отпив немного, я поднимаю голову и замечаю граммофон. Под ним с десяток пластинок, но единственную знакомую — душераздирающую «Je t'aime» игнорирую: когда можешь выплакаться, она слушается запойно, иначе — лучше не трогать. А у меня и так один приступ воспоминаний за другим.

Я принимаю руку Альбуса и обхватываю его плечи, прижимаясь. Голова опускается на его плечо. Пока музыка только набирает темп и можно не изображать бурное веселье, я улыбаюсь. А когда наступает пора танцевать, опрокидываю в рот сразу весь бурбон из стакана.

Альбус и алкоголь кружат меня по очереди и ловят наперегонки. Я хохочу, выворачиваюсь и подливаю еще.

Вместо новой песни мы садимся на пол, и, понимая, что вертолетики — мои друзья, я опускаю голову Алу на колени. Письменный стол будто специально поставлен, чтобы я закинула ноги.

— Хочешь поговорить о том, что так тебя расстроило? — спрашиваю я, заглядывая ему в лицо. Из моего положения очень удобно.

— А тебе будет интересно?

— Конечно, — честно улыбаюсь я. — Мне интересно все.

А рассказ о Розе оказывается грустным и слишком реальным. Тот, о котором могли бы написать книгу эти хорошие не-магические авторы, совсем без магии и чудесного решения. Жизнь такой, какая она есть. О непонимании, упреках и несчастье. О благих намерениях и мощеной дороге в Ад. Тот самый Ад, который разрастается у тебя внутри и горит, как рваная рана. Горит и гниет, если не очистить, не зашить, а отдалиться, бросить и закрыть глаза. Болеть может днями и ночами, если ты не решишь разобраться. А может, решишься, но только испортишь все. Не зашьешь рану, а оторвешь руку — зато не болит. И ничего уже не чувствует.

Когда Альбус замолкает, я реагирую не сразу. Я слышала все, что он говорил, но его итог вышел слишком печальным и жестоким, в первую очередь по отношению к нему.

— Роза молодец. Честно, я ей даже восхищена, — сколько времени она терпела и как не сошла с ума от боли, несправедливости и отчаяния? Как можно быть такой сильной? — Ей нужно научиться жить не ради вашего одобрения, а ради себя. А потом все обязательно будет хорошо.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что я тебя знаю, — улыбаюсь я. — И я знаю, что ты этого так не оставишь, что ты сделаешь все правильно. И когда у нее все наладится, она пойдет тебе навстречу. Потому что ты, Альбус Северус, один из лучших людей, которых я встречала, — признаюсь я, затаив дыхание, — а Роза не дура. Так что просто дай ей время.

Несколько долгих секунд он молчит.

— Спасибо.

Я допиваю и этот стакан. С алкоголем теперь все дается лучше. Я становлюсь почти обычной.

— У тебя классная семья, — замечаю я, стараясь звучать нейтрально. Я не завидую, просто иногда сама раздумываю, что было бы, случись у моих родителей все не так. — И история с Розой этого не меняет. Что бы там ни происходило, вы все равно друг у друга есть. Это здорово.

— Ты редко говоришь о своей семье.

Мне нужно сосредоточиться, но на собственных руках и мыслях я рискую зациклиться и уйти не в ту сторону. Я обхватываю ладонь Ала.

— Да просто нечего рассказывать, у меня все по-другому. Не плохо, — сразу уточняю я, — просто по-другому. Довольно скучно. Хотя, если бы ты смотрел американское телевидение, мог бы увидеть там мою мать. Брук Шеридан — среди не-магов она довольно известна. Шоу-бизнес — ее жизнь, так что она ушла сразу после моего рождения и даже не узнала, что мой отец волшебник. Это просто смехотворно — она думает, что я учусь в обычном интернате. Присылает дорогие подарки, иногда берет с собой на премьеры, на этом наше общение заканчивается.

Может, воспитывая меня с трех до десяти, она наигралась в куклы?

— А твой отец?

— Мм… На самом деле, его можно назвать волшебной версией моей матери. В Америке нет такого культа чистой крови, как у вас, — у нас балом правят те, у кого есть деньги. А у моего папы куча денег, — произношу я почти с отвращением. Деньги — не беда, но, когда их, много, они забирают твою жизнь. — Мы живем в огромном особняке с бесконечным бассейном, горничной и всей этой фигней. А Бриттани он подцепил на благотворительной вечеринке, — вспоминаю я, поморщившись. — Бриттани. Ох. Она не злая мачеха, ничего такого, но, черт, Бриттани! У нее даже имя тупое. Хуже только Беттани.

— Мою бывшую девушку зовут Беттани, — внезапно говорит Ал.

Я заливаюсь смехом и едва могу остановиться.

— Не удивительно, что она бывшая.

Зная имя человека, можно многое о нем сказать.

— Давно они познакомились?

— Прошлой весной. Ей тогда даже тридцати не было, а моему отцу сорок пять! Нелепость, — бормочу я. — Чего я только не делала, чтобы избавиться от нее, — даже прямо просила уйти, — но нет, у них свадьба через месяц, — я представляю бесконечные розовые арки и длиннющий шлейф. — Ну и ладно. Они вроде счастливы вместе, так что я смирилась. А еще у нее крутая мама.

— У Бриттани?

— Ага, — я вспоминаю Гленду, ее хитрый, цепкий взгляд за черной оправой модных очков, копну серо-стальных волос и бордовый маникюр. — Я редко с ней вижусь, но мне она нравится. Она играла в рок-группе в молодости, все время пьет бренди и, в отличие от своей дочери, помнит, что мне не двенадцать лет. Хотя ее разговоры о мужчинах просто уморительны.

Я хохочу, вспоминая рассказы Гленды о своем первом муже — не том, что породил Бриттани, — и перед глазами начинает плясать оранжевый оградительный конус.

Я приподнимаюсь, чтобы посмотреть, остался ли бурбон. Наливаю еще немного и смотрю на Альбуса поверх стакана.

— Эй, Ал?

— Мм? — он не сводит с меня глаз.

— Я рада, что меня сюда отослали, — признаю я. Я не вру: если тот легкий трепет надежды, который будоражит не мое сердце, но хотя бы мысли, и стоит как-то назвать — то это радость.

— Я тоже.

Я встаю, чтобы сменить пластинку, и не могу стоять на месте, когда звучит рок-н-ролл. Хватаю Ала за руку, и верчусь, скачу, прыгаю быстрее, чем отмирают клетки головного мозга. Да, я знаю, что опьянение — лишь эффект веществ, что выпускают убиваемые алкоголем клетки, но мне плевать сейчас. Хорошо, что во мне еще есть что-то живое, чтобы умереть.

Песня сменяется, но я не останавливаюсь — кружусь и падаю прямо в руки Альбуса. Смех приходит сам собой — я прижимаюсь к Алу, не переставая хохотать, и чувствую, как крепче сжимаются его ладони, а губы целуют шею. Это так приятно, что невольно изгибаюсь, расправляя плечо и позволяя ему провести линию от мочки до ключицы. Боже, там ведь одна только тоненькая кожа поверх кости — как она может так чувствовать? Я отступаю и упираюсь в стол, но Альбус подсаживает меня, подходя вплотную. Руки слушаются, но я не могу найти им места, а то, чего они касаются, им недостаточно. Я цепляюсь за Ала, как за спасительную соломинку, единственное, что может вытянуть меня из бездны. И чем больше он целует меня, тем ближе она подступает — пустота. И чем чувствительнее реагирует мое тело, тем глуше все это отдается в сердце. Касания стучат как горох о стену, как стрелы, бьющие мимо, а я остаюсь, непораженная, неуязвимая. И неживая. Господи.

Альбус первый прекращает это. Пока я прижимаю ладони к горящему лицу, он выглядывает в окно, и что-то сильно напрягает его, потому что он не возвращается.

— Облава? — я спрыгиваю со стола.

— Да.

— Кто устраивает нелегальные вечеринки в субботу?

— В этом и была суть: суббота слишком очевидна.

Закон Джой.

Я убеждаю его вернуться в корпус тем же путем, но сразу на крышу, чтобы предупредить остальных. В каком-то едином мутном потоке я привожу все в порядок, расставляя пластинки и уничтожая пустую бутылку. Сознание немного яснеет только на воздухе, и меня начинает трясти — может, от того, что ночью холодно, а может, потому что меня все-таки задело. Паника из-за облавы или возбуждение, я не различаю. Я так давно не чувствовала ничего, что теперь просто не в состоянии понять свои чувства. Но даже так — сплошным гулом — они лучше, чем ничего.

Когда Ал без метлы взлетает вверх по лестнице, я остаюсь ждать в холле, и руки у меня трясутся. Я пытаюсь их успокоить и вспоминаю, что точно убрала все следы нашего пребывания в кабинете директора. Я уничтожила бутылку, вернула стаканы в шкаф, а пластинки — на полку. Матье не заметит нашего присутствия. Все в порядке. Я прижимаю руку к груди, чтобы приостановить мечущееся сердце. Когда возвращается Альбус и мы прячемся в моей комнате, оно наконец замедляется.

— Не хочу даже представлять разбирательство, которое бы нас всех ждало завтра, — произносит Ал, падая спиной на дверь.

Я нахожу в себе силы ухмыльнуться.

— А оно бы было, если бы нас не оказалось «после отбоя в чертовом кабинете Матье».

Он не отвечает. Я тоже молчу, не зная, что добавить. Не заметь Альбус охрану, и мы бы продолжили там, в кабинете директора: он — жадно целовать меня, а я — метаться в паутине собственной головы.

— Я должен идти.

— Не должен, — шепчу я и подхожу ближе, чтобы остановить, если он попытается открыть дверь. — Останься.

Сердце теперь отдается гулко, глубоко. Я не решаюсь взять Ала за руку или тем более вернуться к тому, на чем мы закончили. Мне не страшно. Просто я не знаю, чем это обернется. Но я это не сделаю, произойдет ничего.

— Саммер, ты… — Ал сбивается и, не глядя на меня, пытается подобрать слова. — Ты уже…

А так было бы проще, да? Не стоит, Ал, брать на себя ответственность за то, что тебе предлагают сами.

— Если я скажу, что нет, ты включишь режим джентльмена и уйдешь?

— Я не знаю. Может быть, — теперь он смотрит прямо мне в глаза.

— Тогда я не буду ничего говорить, — наши языки встречаются, и я с головой погружаюсь в это ощущение — горячее, пьянящее, живое. Не улавливаю движений своего тела, только осознаю, к чему все стремится, и приближаю этот момент.

— Саммер…

— Не надо, — шепчу я. — Я этого хочу. Именно с тобой.

День 14.

Я просыпаюсь и не сразу понимаю, где нахожусь, а когда вспоминаю все события прошлой ночи — ничего не меняется. Это, конечно, не сюрприз, но я правда позволила себе надеяться, что что-то почувствую. Что, если не первый секс, должно было вернуть меня к жизни? Это ведь такое важное событие. Все говорят — очень. И все было прекрасно — Ал был нежен и внимателен, говорил мне столько сентиментальностей, сколько я за всю жизнь не слышала, а мое тело исправно реагировало на все прикосновения. Не о таком ли мечтают все девушки? Я не лишилась девственности на вечеринке по пьяни, не сдалась под напором настойчивого бойфренда в страхе, что он меня бросит, не переспала с первым встречным в порыве отчаяния и злости. Я получила романтику, заботу и удовольствие от лучшего парня, которого только можно пожелать. Я должна быть счастливой, влюбленной, наверное, смущенной, но ничего, кроме опустошения, внутри меня нет. Если это не сработало, то есть в этом мире еще хоть что-то, способное меня встряхнуть?

Я пытаюсь полностью проникнуться тем, что происходит. Я чувствую руку Ала, обнимающую и прижимающую меня к своей груди, чувствую, как бьется его сердце под моей ладонью, чувствую тепло заливающего комнату солнца. Это идеальное утро. Я так этого хотела — проснуться рядом с кем-то. Я мечтала об этом, когда еще умела о чем-то мечтать. Лежала в своей кровати и представляла, как открою глаза и увижу напротив чужое лицо. Прямо на своей подушке, очень близко, как тогда, в палатке, когда нам пришлось ютиться на одном матрасе. Джой спала, а я смотрела и не могла насмотреться. Розовая прядь упала ей на лицо, но я так и не решилась дотронуться и убрать ее.

Осторожно, чтобы не разбудить Альбуса, я приподнимаюсь на локте и заглядываю в его лицо. Он обхватывает меня крепче, не давая мне просто так уйти. Но я не позволю ему проснуться в одиночестве. Он этого не заслуживает. Никто не заслуживает. Он выглядит расслабленным и даже во сне счастливым и должен остаться таким, когда откроет глаза. Я рассматриваю его лицо так же пристально, как лицо Джой. Сейчас мне разрешено все: я могу взъерошить его волосы, торчащие после сна в разные стороны, могу очертить пальцами его глаза, губы, провести рукой по щеке, поцеловать… Но я не хочу.

Видимо, почувствовав мое внимание, Ал все-таки просыпается. Он моргает, и его взгляд вспыхивает, когда он видит меня.

— Доброе утро, — протягивает он, улыбаясь сонной улыбкой.

Разве не ради таких моментов люди живут? Встают по утрам, выходят на улицу, что-то делают, мечутся, ищут, обжигаются, но не перестают искать — просто ради того, чтобы кто-то посмотрел на них утром так, как смотрит на меня Ал. Только поэтому люди еще хотят чувствовать, иначе в аптеках уже давно продавали бы легализованные зелья, напрочь лишающие эмоций. Этот взгляд стоил бы для них всего — всей боли, всех страданий, всех проведенных в одиночестве минут. Я получила его гораздо раньше многих жаждущих, но все равно слишком поздно. Сейчас он мне уже не нужен.

— Доброе утро, — я улыбаюсь в ответ.

Он поднимает руку, аккуратно заправляет прядь волос мне за ухо и задерживает ладонь у моего лица.

— Все хорошо? — спрашивает он чуть обеспокоенно.

— Все прекрасно, — говорю я и наклоняюсь, чтобы его поцеловать.

Я бы предпочла уже встать и уйти из комнаты, но должна делать вид, что наслаждаюсь этим. Не хочу, чтобы он думал, что я жалею о произошедшем. Потому что даже если бы я могла жалеть, я бы все равно никогда об этом не пожалела. И мне не плохо здесь, нет, просто я не знаю, насколько еще мне хватит сил притворяться. А я не хочу, чтобы Ал хоть на секунду усомнился в моей взаимности, потому что взаимность — это самое важное.

— Ты давно не спишь?

Он говорит тихо, наверное, не желая как-то нарушить интимную атмосферу. Я почти говорю, что только проснулась, но в последний момент нахожу более удачный ответ:

— Где-то минут сорок. Я не хотела тебя будить, и вообще здесь было так хорошо, но я успела дико проголодаться. А завтрак, — я бросаю взгляд на часы, — уже начался.

— Хорошо, сейчас пойдем, — соглашается Ал, кивая. — Ты точно…

Я не даю ему закончить вопрос, садясь на кровати и позволяя упасть тонкому одеялу. Он отвлекается, и я продлеваю возникшую в разговоре паузу, поднимаясь на ноги, ничем не прикрытая. Наверное, было бы правдоподобнее, если бы я чувствовала стыд, но Ал знает меня как достаточно раскрепощенного человека. Если уж я притащила его ночью в кабинет директора воровать алкоголь, я точно не должна стесняться наготы после того, как он уже все видел.

Я лукаво улыбаюсь в ответ на его взгляд и иду к своему шкафу как ни в чем не бывало. Достаю из ящика нижнее белье, стаскиваю с вешалки первый попавшийся сарафан и скрываюсь в ванной. Смотрю на себя в зеркало. Внешне во мне ничего не изменилось, разве что на шее появился синяк. Дотрагиваюсь до него пальцем, но он не болит. Я вспоминаю, как Ал проводил языком по моей коже. Мне нравилось. Я могла бы позвать его сюда и повторить. Ну и что, что не получилось на первый раз. Получится на второй, третий, десятый… Секс ведь только укрепляет любовь. В конце концов, прошла всего лишь неделя с нашего первого поцелуя. Не все здоровые люди способны влюбиться за это время. Хотя в прошлом мне удавалось. Наверное, я рано поставила на этом крест. Но звать Ала сейчас — все-таки плохая идея, потому что я не смогу вытянуть из себя ни капли воодушевления. Мне нужен другой настрой.

Я принимаю душ, одеваюсь и сушу волосы. Долго смотрю на засос, не зная, замазывать его или нет. Мне все равно, что обо мне подумают, и все уже знают, что мы с Алом вместе, но ехидных шуточек все-таки хотелось бы избежать. Я маскирую синяк и выхожу из ванной. Ал уже ушел к себе, но на моем столе появился букет цветов. Это настолько банально, что я закатываю глаза, но год назад я растаяла бы от подобного. И, учитывая раннюю неуверенность Ала, я понимаю, что так он хотел показать, что не сбежал наутро, а ушел к себе, чтобы собраться. Я рассматриваю букет и почти смеюсь: как-то Ал говорил, что сам умеет создавать только лилии и розы — для каждой из сестер. Мой букет — смесь того и другого.

Я обуваюсь, когда раздается стук в дверь. Я отзываюсь, и в комнату заходит уже переодевшийся Ал.

— Идем? — спрашивает он, улыбнувшись.

— Да.

Я застегиваю второй ремешок сандалии и поднимаюсь.

— Спасибо за цветы, — говорю я.

Он кажется немного смущенным.

— Прости, я знаю, что это не твой стиль, но я не…

Я прерываю его поцелуем. Это какой же стервой была эта Беттани, что он извиняется за то, что подарил не те цветы? Она, наверное, даже не понимала, как ей повезло.

Мы идем в столовую, держась за руки. Когда мы оба набираем еды, Ал предлагает мне сесть за их столик, где сейчас никого нет. Я отшучиваюсь, что не предам Америку, но целую его не очень прилично для столовой, чтобы он не подумал, что я его избегаю.

За нашими столами тоже почти нет людей. Очевидно, все отсыпаются после вечеринки. Оливия, бледная и с кругами под глазами, подтверждает мою догадку, сообщив, что после крыши все пошли в комнату Лиама и Джека и сидели там почти до утра.

— А ты чего так рано встала? — спрашиваю я, намазывая на тост арахисовое масло.

— Живот заболел.

Я сочувственно кривлюсь.

— Ходила к Саре?

— Да я с собой привезла годовой запас обезболивающего.

— Хорошо.

Я размешиваю сахар в кофе, доливаю сливок и делаю большой глоток. Хорошо хоть со вкусовыми рецептами у меня ничего не произошло, а то точно бы уже повесилась. Я доедаю тост и обильно поливаю кленовым сиропом панкейки. Подпираю рукой голову, отворачивая лицо от Ала, чтобы он не увидел моей апатии. Жевать так не очень удобно, но я продолжаю отправлять в рот кусок за куском, пока не осознаю, что Оливия все это время смотрит на меня так пристально, что мне почти становится неуютно. Может, так я смогу вернуть себе чувства? Посажу перед собой Оливию и заставлю смотреть на себя, не отрываясь, пятьдесят часов подряд. Сначала мне будет наплевать, потом я заподозрю, что она что-то знает, начну перебирать в голове все самые позорные моменты своей жизни, и первым вернется стыд. А она будет продолжать смотреть, и я начну беситься и истерить, потом разозлюсь, переверну стол и разгромлю здание… Нет, дурацкий план. Даже странно — у меня осталась только холодная логика, но в голову все равно лезет всякая фигня.

— Ты выглядишь уставшей, — наконец подает голос Оливия.

Я поднимаю брови.

— Ну да, я полночи танцевала.

Ее мой ответ почему-то не удовлетворяет. Ну и ладно, не буду спрашивать. Она и сама скоро расколется, а мне слишком неохота о чем-то разговаривать, чтобы приближать этот момент.

— Я просто приходила за обезболивающим в нашу комнату, — говорит она. — Сегодня утром.

— А, — я понимаю, к чему она клонит, но никакие комментарии давать не хочу.

— Ты… не выглядишь радостной по этому поводу, — говорит Оливия неуверенно. — Ты хочешь об этом поговорить?

Боже, как щепетильно они ко всему относятся. Ладно Альбус, допустим, он считает себя ответственным за мое состояние, но Оливию вообще не должно волновать, как я чувствую себя после секса. Почему бы всем не заниматься своими делами и не лезть в чужую душу.

— Нет, все было очень хорошо, — говорю я и улыбаюсь. — Это была моя инициатива, если ты за это переживаешь. Но я не хотела бы это обсуждать, это все-таки личное.

— Хорошо, — говорит она и действительно больше не возвращается к разговору, проявляя удивительную тактичность.

— Ты уже знаешь, что Джоанна уготовила нам на сегодня? — спрашиваю я, переключая Олив на любимую тему.

— Ой, она, похоже, иссякла, — отвечает она. — Вместо обеда будет барбекю на пляже, а вечером мы предоставлены сами себе. У Кайла только тренировка.

Если тренировка будет у Кайла, Ал вечером точно свободен. Наверняка он весь день захочет провести вместе, особенно если павлин найдет предлог, чтобы улизнуть куда-то с его сестричкой. А средь бела дня мне даже негде достать алкоголь, чтобы стать повеселее. Интересно, как скоро моя печень откажет вслед за чувствами. Ладно, если станет совсем тяжело, я всегда смогу сказать, что меня просто вырубает. Это правдоподобно — мы спали-то всего часа три.

Остаться одной у меня сейчас все равно не получится, поэтому, чтобы спасти Ала от всяческих намеков от Оливии, я решаю пойти к нему сама. Он уже доедает, когда я занимаю место, на котором обычно сидит Мелани.

— Чем сегодня займемся? — спрашиваю я.

— Ну, мероприятия никто не отменял.

— Отменял, — сообщаю я. — Сегодня ничего не будет, только обед на пляже.

Несмотря на то, что Ал исправно посещал все мероприятия, его этот факт почему-то радует.

— И тренировку Джеймс не поставил, потому что Лили заставила его прийти на репетицию, — радостно говорит он. — Значит, сегодня свобода.

— О, в ком-то проснулся бунтарский дух, — одобрительно замечаю я. — И как ты собираешься этой свободой воспользоваться?

Альбус задумывается на пару секунд и улыбается.

— Зависит от того, согласишься ли ты пойти со мной на свидание.

— Свидание? — я прыскаю со смеху. — Не поздновато ли для свиданий? Мы эту стадию уже перепрыгнули.

Лицо Альбуса слегка вытягивается, и я чертыхаюсь.

— Да я шучу. Конечно, я с удовольствием принимаю твое приглашение.

* * *

— Питахайя, — говорю я, едва распробовав вкус.

Ал с досадой вздыхает, и я смеюсь, снимая с глаз ленту.

— Ну, а что ты хотел? Я у ребят все вкусы кексов разгадала, а тут всего лишь фрукты!

— Да, но я из них угадал только четыре! — возмущается.

— Меня ничем экзотическим, наверное, уже не удивишь, — я пожимаю плечами. Да и вообще ничем не удивишь.

Мы сидим на покрывале под одним из деревьев, удачно скрываясь от палящего солнца и чужих глаз. Поскольку ресторанов здесь нет, а на пляже сейчас весь лагерь, Ал решил устроить пикник только для нас двоих подальше от людей. Свидание получается образцовое: Ал принес цветы — на этот раз с лагерной клумбы, что я сразу оценила, — и всевозможные вкусности и фрукты, а я даже надела другое, более красивое платье. Со стороны с нас хоть картину пиши. «Бранч на траве» — вслед за Моне и Мане. Несмотря на свой проигрыш, Ал кажется очень довольным. А я, как ни пытаюсь, не могу насладиться этим днем, потому что вынуждена постоянно контролировать свое настроение и выражение лица. Наверное, не нужно думать о том, что это свидание, и просто проводить время с Алом. Это мне интересно.

— Какой самый безумный поступок ты совершал в своей жизни? — спрашиваю я, вытягивая ноги и скрещивая лодыжки.

— Дай подумать, — Ал запрокидывает голову, смотря куда-то наверх. — Вот, вспомнил случай! Однажды ночью я с одной девушкой пробрался через окно в кабинет директора летнего лагеря, где мы танцевали и пили его бурбон.

— Надо же, какая захватывающая история! — я округляю глаза, сдерживая смех. — И что же было дальше?

— А дальше мы полетели разгонять нелегальную вечеринку, пока на нее не пришли организаторы.

— Это звучит так круто, — притворно восхищаюсь я. — Ты наверняка теперь мечтаешь снова сделать что-то подобное!

— Хорошая попытка, Саммер, — смеется он. — Но с меня ночных полетов хватит.

— Это мы еще посмотрим, — многозначительно говорю я, поигрывая бровями.

Хотя в первую очередь меня волнует возвращение собственных эмоций, пусть даже начать пришлось со страха, я уверена, что Алу такая встряска тоже придет на пользу. В разговорах он иногда вспоминает прошлую смену, но говорит в основном о мероприятиях, конкурсах и вечеринках, которые организовывал не он. Но в это лето у него будет столько новых эмоций — ярких, сильных, будоражащих все существо. А самое главное — совершенно натуральных. У меня были такие год назад. Там, в толпе танцующей публики, когда крики толпы почти заглушали голоса исполнителей, а басы вибрировали, проникая под кожу. Был уже поздний вечер, но сцена обзавелась прожекторами, а зрители — фонариками и светящимися браслетами. У Джой на лице, плечах и руках были блестки, и она сияла каждый раз, когда на нее попадали лучи. Я могу все это вспомнить, но не ощутить заново. Сколько бы я ни пыталась представить себя там, ничего во мне не отзывалось. Но тогда — тогда я была абсолютно счастлива. Во мне было столько чувств, и я думала, что никогда больше не смогу такого испытать.

— А если серьезно? — не унимаюсь я. — Что было самым безумным до этого?

— Да наверное тот самый поход в Запретный лес, из-за которого началась история с Розой, — Ал передергивает плечами. — Мы пошли туда, даже зная, что там обитает колония акромантулов. От них, кстати, пришлось убегать.

Пойти в колонию гигантских пауков — да, возможно, это могло бы вернуть мне страх. Хотя после такого я бы до конца жизни ничего, кроме страха, не чувствовала. Нет, пожалуй, эту идею можно вычеркнуть.

— А что вам там понадобилось? — спрашиваю я, пытаясь представить, что могло привлечь благоразумного Альбуса в таком месте.

— Форд «Англия» 1965 года.

— А?

— Да это долгая история, — усмехается он. — Мой отец и отец Розы как-то прилетели в школу на заколдованном форде, потому что опоздали на поезд. И дядя Рон говорил, что в последний раз они видели его как раз в Запретном лесу.

— И ты, разумеется, должен был найти.

— Ну, без форда я еще мог прожить. А вот что мне действительно было нужно, так это «Карта Мародеров», — объясняет Альбус. — Ее нарисовал мой дед со своими друзьями. Одним из них был отец Тедди, и поэтому мой отец отдал карту ему. Типа он прямой наследник. Когда Тедди выпустился, карту присвоил Джеймс, потому что считал, что его имя дает ему на это право. Его зовут Джеймс Сириус, как раз в честь двух создателей карты. И мне он ее не давал. Сказал, что я заслужу «Карту Мародеров», если найду другую фамильную ценность. Вот и пришлось нам со Скорпиусом идти в лес за машиной…

Поначалу я немного теряюсь в именах и родственных связях, но картинка складывается забавная. Забавная, но даже немного грустная, потому что на поиски приключений малыш Ал отправился не из-за собственной тяги к новым впечатлениям.

— Карту-то вы получили?

— Ага, конечно, — саркастично отвечает Ал. — Джеймс сказал, что после такого мне ее доверять нельзя. Но отцу я не сказал, почему пошел в лес, так что через пару лет Джеймс все-таки согласился мне ее одолжить. Ну, а после выпуска он сам ее мне отдал.

— Надеюсь, она у тебя не пылится, — улыбаюсь я.

— Нет, — Ал мотает головой. — Хотя чаще она бывает у Скорпиуса, чтобы он мог водить своих подружек по ночам на Астрономическую башню.

Значит, павлин позарился не только на сестру Альбуса, но и на его семейную реликвию. Хорошо же устроился. А Ал явно разбирается в людях так же плохо, как я.

— Как вы с ним подружились? — спрашиваю я, искренне не понимая, как два таких разных человека могли сойтись.

— Да не знаю, просто подружились, — Альбус пожимает плечами. — Скорпиуса… не очень любили из-за его происхождения, а мне это казалось несправедливым. Несмотря на то, что даже мой отец ненавидел его отца, я не считал, что Скорпиус должен расплачиваться за его ошибки. Ну и подружился с ним.

Эта история меня почему-то не удивляет, но я бы предпочла услышать любой другой ответ. Даже если бы Ал сказал, что подружился с Малфоем, потому что хотел дружить именно с ним за его паршивые душевные качества. Даже если бы он сказал, что хотел использовать его репутацию или подобраться к темномагическим артефактам в склепе Малфоев. Все лучше, чем добровольно привязывать себя к человеку, надеясь его исправить. Эта мысль заставляет меня усомниться. А что, если Альбус и меня пытается исправить? Что, если он каким-то образом увидел, что со мной не все в порядке? Я пристально смотрю на него, но он не замечает, разливая по опустевшим бокалам апельсиновый сок. Нет, он не мог узнать. Откуда? О таком так просто не догадаешься. Даже мои друзья за целый год не поняли. Что-то заподозрили поначалу, но я быстро убедила их, что все хорошо. Я научилась превосходно притворяться. Ал просто не может знать.

— У вас, наверное, большая компания в школе, — предполагаю я.

— Да нет, — Ал мотает головой. — Скорпиус — мой лучший и единственный друг. Мне даже было странно, когда Мелани присоединилась к нам в лагере, потому что в школе мы не общаемся.

Я не успеваю посоветовать ему поискать новых друзей, потому что наше уединение прерывают Скотт и его друг.

— Саммер, привет.

— Привет.

— Извините, что отвлекаю, я просто хотел спросить, как Ребекка.

— Что? — я непонимающе смотрю на него.

— Ты не знаешь? Кристин полчаса назад получила от нее письмо.

Слова Скотта доходят до меня очень медленно. Ребекка написала письмо из больницы. Ребекка. Я почти не думала о ней с тех пор, как нам объявили, что она поправится. Я перевожу взгляд на Ала.

— Я должна идти.

— Конечно, — кивает он. — Потом расскажешь, как дела у Ребекки, надеюсь, ей лучше.

Я поспешно целую его и поднимаюсь на ноги.

— Спасибо за свидание, — говорю я, стараясь улыбнуться как можно искреннее. — Я прекрасно провела время.

Но наконец-то оно закончилось.

* * *

Я сижу перед пустым листом уже полчаса. Даже курсовые по Трансфигурации я начинала писать охотнее, чем это письмо. И зачем мне вообще это надо? Зачем я вмешиваюсь в чужую личную жизнь?

Затем. Ребекка — моя подруга. И хороший человек. И она не должна лежать в одиночестве на больничной койке и ждать письма от парня, который закрутил роман с сестрой друга через пару дней после того, как ее отравили. Я помню, как это плохо — ждать письма и не получать. Еще я помню, что разочарование — это тоже плохо. Но Ребекке все равно придется с ним столкнуться. Чем раньше — тем лучше. Она должна узнать сейчас, пока еще не совершила чего-то непоправимого.

Я заношу ручку над бумагой. Что же мне написать?

«Дорогая Ребекка!

Я рада, что ты чувствуешь себя лучше. Надеюсь, ты вернешься в лагерь до конца смены. Джо пытается организовать концерт «Призрака Фиби», и будет очень обидно, если ты его пропустишь. Кстати, в своем письме для Кристин ты попросила передать привет Скорпиусу Малфою. Не хочу тебя расстраивать, но он уже утешился в объятиях Лили Поттер. Поправляйся!

Саммер»

Нет, это слишком по-сучному. Я должна сообщить эту новость как можно мягче, но для этого надо выжать из себя хоть каплю сочувствия, а во мне его нет. Какое письмо хотела бы получить я? Какие слова убедили бы меня перестать ждать и жить дальше? Существуют ли вообще такие слова? Я не знаю, что должен чувствовать человек, столкнувшийся с безразличием кого-то, кого он любит. Я не успела это испытать, потеряв все раньше. Возможно, моя боль была бы так велика, что я мечтала бы не чувствовать ничего. Я бы не узнала, насколько это хуже.

Я стираю вторую половину письма, но подходящие слова на замену так и не приходят. Я порываюсь разорвать его и предоставить Ребекке разбираться самой. Но так нельзя. Ребекка разумнее, чем я год назад, и ни к чему не прибегнет, хватаясь за последний шанс. Но ведь и от меня такого бы никто не ждал. А Ребекка еще и едва не умерла. Кто знает, что с ней сейчас происходит на самом деле. Если что-то случится, я до конца жизни буду знать, что могла это предотвратить. Может быть, ко мне даже вернется вина. Но такой ценой я ее не хочу. Как бы я ни сказала Ребекке правду, ей все равно будет плохо, потому что она выбрала не того парня. Но она проживет эту боль, и со временем она утихнет, сменится чем-то новым и хорошим.

»… По поводу твоего постскриптума: мне жаль сообщать тебе об этом вот так, но я видела Скорпиуса с другой девушкой. Лучше ты узнаешь это от меня сейчас, чем от него потом.

Саммер»

Получается ненамного лучше. Но я не вижу смысла писать слов «он тебя недостоин» и «ты найдешь себе кого-то получше». Легче Ребекке от этого не станет. А что еще? Пересказывать события смены? С этим прекрасно справятся ребята, да и рядом с новостью о Малфое это будет неуместно. Или попросить «не грустить»? Но она должна грустить, только так она сможет с этим справиться! Я могла бы написать, что я рядом, но это ложь. Мне нечего будет ей сказать, если она захочет поговорить.

Я складываю листок пополам, убираю его в конверт и падаю на кровать. Отправлю чуть позже. Пока я сказала ребятам, что лягу спать и будить меня можно только под страхом смерти. Проверять они не станут. Для Альбуса у меня тоже появилось удачное оправдание плохого настроения — я скучаю по Ребекке. Я смотрю в потолок, наверное, целый час, но сон так и не приходит.

* * *

Я остаюсь неподалеку от совятни. Если я все-таки кого-то встречу, скажу, что отправила письмо Ребекке только что, и не придется объяснять, почему я прячусь от всех остальных. В комнату вернулась Оливия, и разговаривать с ней мне совершенно не хотелось, а на пляже или где-то рядом с корпусами меня может найти Ал. Зато здесь, у преподавательских домиков, никто обычно не гуляет. Я учла промах с Бриттани и на этот раз устроилась под таким толстым деревом, что с дорожки в совятню меня за ним будет просто не видно.

Когда дверь одного из домов распахивается, я инстинктивно прижимаюсь к стволу, хотя менее заметной от этого не стану. Не то чтобы какому-то преподу было бы интересно, почему я тут сижу, но лучше перестраховаться, а то мало ли… Мало ли из домика выйдет не препод, а Джоанна. Что она тут делает? У организаторов с преподавателями вроде никаких общих дел быть не должно. Переступив порог, она разворачивается лицом к кому-то внутри и… целует профессора Грега Немирова, прежде чем он закрывает дверь.

Что у меня за привычка подстерегать тайные скандальные парочки.

— Теперь понятно, почему у нас нет вечернего мероприятия, — не сдержавшись говорю я, когда Джоанна приближается к моему дереву.

Она вздрагивает, озирается по сторонам и замечает меня.

— Саммер, — она смиренно вздыхает. — Я тебя умоляю, не говори никому.

— Да уж, если девчонки узнают, они тебя в покое не оставят, — хмыкаю я.

Джо недовольно скрещивает руки на груди и делает несколько шагов в мою сторону.

— Помнишь день, когда я поймала тебя в лабиринте Шармана после свидания?

Я закатываю глаза.

— Сто раз же говорила, я не была на свидании, я стояла на стреме.

— Так плохо стояла, что я к тебе со спины вплотную подошла, — фыркает Джо. — Так вот, я тебя не сдала. И я очень прошу тебя о том же.

— Конечно, влюбленные в Немирова девицы ведь хуже директора школы.

— Хуже.

— Ну да. Ладно, — я улыбаюсь. — Я никому не скажу. Но мне нужно пожизненное освобождение от мероприятий.

Джоанна поднимает бровь.

— Да ты на них и так не ходишь.

— Да, и ты мне это припоминаешь. А я хочу официальное разрешение ни в чем не участвовать.

— Идет, — кивает Джоанна. — Но если я замечу на себе хоть один подозрительный взгляд, буду ставить тебя капитаном команды в каждой предстоящей игре.

— Я как рыба, — говорю я, жестом застегивая свой рот на молнию.

— Спасибо, — облегченно отвечает она и прищуривается. — А ты чего здесь сидишь?

— Отправляла письмо Ребекке и решила отдохнуть. Она написала, что ей уже лучше.

— Ну слава богу! — Джо искренне улыбается. — Надеюсь, она скоро вернется.

— Я тоже.

— Я пойду, ужин начался.

— Уже?

Я тоже поднимаюсь. Ужин. Значит, очередной день скоро закончится. Сегодня не намечается никаких вечеринок, так что я смогу пораньше уйти спать. Может, даже позову Ала. Если не надо улыбаться и строить из себя что-то, с ним хорошо.

Я прихожу в столовую, когда все уже там. Ребята до сих пор обсуждают Ребекку. Когда становится ясно, что от меня ждут большего участия, чем я проявляю, я говорю, что обещала найти Альбуса. Он не будет меня упрекать в недостаточном сопереживании.

Ал не за своим столом, но стоит недалеко рядом с ребятами из своей команды по квиддичу.

— … рассчитывала на реванш, — говорит Бренда, когда я подхожу. — Но все просто разошлись. Мне нужна компенсация! Мне нужен… клад. Я хочу найти клад.

— А потом мы будем дружно прятаться от ужасной грозы, лишающей магии? — фыркает Диего.

— Так Джеймс тогда и тренировку нам поставить не сможет! — радуется смутно знакомый парень: кажется, это он, Бренда и Альбус поймали меня на игре возле флага.

— Вы же понимаете, что это Джоанна спрятала клад, а внутри, вероятнее всего, окажется бумажка «У тебя все шансы стать Атлантом Года»?

Вся компания оборачивается и замечает меня.

— Привет, — я растягиваю губы в улыбке.

— Отлично, можно и не искать тогда! — Диего бьет ладонью о ладонь, и звук выходит такой смачный, что я, стоящая ближе всех, отшатываюсь. Рядом тут же оказывается Ал, но ничего не говорит.

— А я как раз не против стать Атлантом Года! — повышает голос Бренда.

— Так значит сама справишься? — бросает Диего и, оглядев зал, уходит. Я пару секунд провожаю его взглядом, но потом возвращаюсь к беседе.

— Нет, я в деле, — японец соглашается и смотрит на остальных.

— Пойдемте, — еще один парень из команды кивает, а второй присоединяется.

— Саммер? — Ал ждет моей реакции. Я поднимаю брови.

— Что?

— Ты хочешь пойти?

Не надо было вообще к ним подходить. Выдерну сейчас Ала из их компании — и его окрестят каблуком. А я выдерну, если скажу «нет» или «нет, я пришла за тобой».

— Почему бы и нет, — я пожимаю плечами. Альбус, внимательно ждавший моего ответа, улыбается. Так он хотел пойти или нет.

Когда тусовка высыпает на улицу, и Бренда начинает командовать, мне даже становится легче. Сложно все время изображать энтузиазм, а когда рядом вот такая капитанша — и делать ничего не нужно, кроме как следовать указаниям. По легенде, выдуманной Джо, искать нужно в перелеске, но их, по хорошему, два — один от уличной сцены и столовой, тянущийся между квиддичным полем и океаном, и второй — между пляжем и учебными корпусами, огражденный забором от станции. Из кучи же подсказок, брошенных невзначай организаторами, ребята заключают, что нужен нам второй, и мы немного расходимся в стороны, одновременно двигаясь к северной границе лагеря. Пока одни используют заумные заклинания, а другие полагаются на внимательность, я просто смотрю себе под ноги, так что клад могу заметить только, если он свалится мне на голову. Я уже решила, что, если они ничего не найдут, предложу перепроверить мою область, но теперь понимаю, что, если они ничего не найдут — то, может, потому что ничего тут и нет. И, конечно, знай, это, никто бы не пошел искать, потому что тешить себя иллюзиями больно. И если бы только организаторы постоянно не бередили воображение атлантов, никто бы не бредил глупой надеждой найти воображаемый клад.

— Я выросла в Канаде, городке под названием Кингсвилл. Это такое место возле американской границы, где одноэтажные стоят на большом расстоянии друг от друга. Там почти нет заборов и всюду открытые пространства. Из-за этого город кажется двухмерным, а небо — недосягаемо далеким, и никто даже не пытается к нему подняться. Нет ни гор, ни морей, ни океанов, ни особенных достопримечательностей. Только озеро Эри, а в нем старый маяк. Мне там не нравилось. Знаешь, после Торонто или Монреаля, которые просто кипят жизнью, иногда хочется вырваться в такое вот тихое местечко. Провести там неделю, месяц, год — смотря как жизнь тебя потрепала — но родиться и умереть там… Нет. Но мой отец — пастор в местной церкви, так что именно это мне и грозило.

— Став совершеннолетней, ты можешь уехать, разве нет? Не нужно проводить там всю жизнь, если не хочется.

— Конечно. Но если ты осознаешь жизнь, как она есть, а не как она подразумевается…

— Что ты имеешь в виду?

— Ну мы же все думаем, что жизнь — это совокупность от ста лет, за которые ты все успеешь и потому ничего страшного в том, что сейчас нужно немножко потерпеть. Но если ты на минуту вспомнишь, что никто не обещал тебе завтрашний день и даже следующий час… О, вот тогда пребывание в месте, в котором ты неживой, кажется невыносимым. У нас всех есть только эта секунда. Этот миг. И этот. А теперь, смотри — еще один. Ты уверена в следующем? Я вот нет. Хорошо, если он наступит.

— Но ты не можешь получить все и прямо сейчас, нужно стараться ради завтра.

— Я имею в виду, что как только ты понимаешь, что впереди у тебя — целая пятидесятилетняя здоровая жизнь, ты можешь откладываешь все, что запланировал. Времени ведь полно! И вместо действий ты начинаешь прокрастинировать. «Сделаю это завтра» или «Ой, сейчас совсем никак, и вообще так тоже неплохо». Все эти отсрочки и оправдания медленно убивают тебя. Но ты, конечно, надеешься, что убивать будут лет восемьдесят.

— И что же ты решила делать в таком случае?

— Жить, — она пожала плечами. — Сейчас. Дышать, смотреть, чувствовать. Осознавать происходящее, ценить момент. Моя жизнь — не выдуманные годы, которые когда-нибудь принесут мне желаемое. Моя жизнь — это те шестнадцать лет, которые я прожила. Они у меня есть, а больше, может, не будет.

Повисла долгая, не тяжелая, но емкая пауза.

— Джой, ты… Все в порядке? С тобой.

— А? — она вскинула брови и засмеялась. — Да, все нормально. Я не больна и никаких отягчающих обстоятельств на мне не висит. Хотя, соглашусь, люди начинают размышлять о жизни, лишь когда сталкиваются со смертью, — Джой помолчала недолго, а потом потянулась к своему рюкзаку, откуда вытащила бутылку вишневого пива. — Хочешь? — я кивнула. Она полезла за следующей, и, пока я искала, чем бы подцепить крышку, коротко щелкнула пальцем по горлышку моей. Раздался короткий шипящий звук и жестянка соскочила. Я удивленно подняла брови.

— Как ты этому научилась? Открывать без всего? Дождь вызывать? — я вспомнила, как от одного ее короткого и резкого движения руки затрещали ветки в сложенном костре и затрепетало пламя. — Огонь разводить!

— А, — тут же откликнулась Джой, но потом замолкла. — Это, — и снова пауза. — Мой отец — пастор. И не-маг. Моя мама умерла, когда я была маленькой, и потому я не знаю, была ли она волшебницей. И папа не знал. А когда я проявила магию… В общем, мы оба не знали, что с этим делать. Не знаю, должен ли праведный священник считать магию греховной, но папа наоборот считал ее даром и… Он просто старался мне помочь. А я старалась быть аккуратной: не поджигать вещи и не бить стекла. Однажды слевитировала журнал на уроке английского, но все так смеялись, что никто не понял, что произошло. Учительница собиралась поставить мне «неуд», — ее тон стал жутко недовольным, и я улыбнулась, но ничего не сказала. — В остальном мы продолжали жить как прежде. Когда мне было девять, к папе на исповедь пришла женщина и сказала, что ее дочь одержима дьяволом. Он в такое не верит, но все равно решил встретиться с девочкой. Она была на год старше меня. И папа как-то понял, что с нами одно и то же. У нас дар. Он взял девочку, ее звали Келли, под присмотр, а мать была только и рада изгнать нечистого из дочери. Мы много времени проводили вместе. В основном в церкви или рядом с ней, потому что там был папа. В августе она получила письмо из Маплгроув. Мать, разумеется, ее не пустила. Келли сказала, что приходила какая-то женщина, преподаватель, и долго убеждала маму, но та выгнала ее, обозвав сатанисткой, и заперла Келли дома до самого сентября. Чтобы хоть немного помочь, папа сказал, что Келли надо чаще бывать в церкви, чтобы «затаившийся дьявол не вынес этого и ушел». Самое смешное, что в церкви мы с Келли могли не подавлять магию: любое странное явление прихожане приписывали Богу, ангелам или святым, принимали за знак свыше и истово верили, что это благословение. А мы пытались, как все дети, сделать что-то забавное, что-то… осмысленное. Я научилась разжигать огонь. Короткий дождь тоже, но гораздо позже. А Келли, — она хихикнула, — дождь из лягушек.

— Это же причуды не-магов! Выдумка! — не поверила я.

— А ты думаешь, они не могли просто увидеть настоящий дождь из лягушек? — Джой закатила глаза. — В любом случае, некому было сказать нам, правильно мы делаем или нет. Мы не открывали для себя магию, как все юные волшебники, мы, можно сказать, изобретали ее. И палочек, разумеется, у нас не было, — это был конец рассказа и одновременно нет. Что-то было еще, но Джой молчала. На мой вопрос она ответила, но появились другие.

— Но сейчас ведь у тебя есть палочка?

— А, да, — спохватилась Джой. — Конечно, есть. Когда я сама получила письмо из Маплгроув, отец был рад, что мне смогут помочь по-настоящему. Он действительно думал, что я одаренная. В отличие от матери Келли. Она… Келли так и не поехала в школу. Мы виделись только на каникулах, и я старалась передать ей все, что знала сама: книги, лекции и волшебную палочку. Я даже хотела купить для ее еще одну, чтобы оставить ей, пока не будет, но… Но, к сожалению, это невозможно. Я пыталась, и мне не продали. Вообще-то после первого заклинания вне школы папе пришло письмо на мой счет, и мы договорились, что больше дома я ее не использую. Но я уже умела больше. Гораздо больше, — она кивнула сама себе. — И нужно было тайное место. Достаточно далекое, чтобы никто не увидел и не узнал. Тогда мы впервые пришли на маяк. Он был на другом берегу озера и, по факту территорией США, но… — она сделала такой жест — перебрала в воздухе пальцами, как будто это было мелочью, и продолжила: — Он уже не использовался, и мы вскрыли замок. Это было легко, с нашей-то беспалочковой магией. Там мы тренировались. Почти все время, что я проводила вне школы, я проводила с Келли. Мы были… Из школы я постоянно писала ей, но в какой-то момент она перестала отвечать. Сначала моя сова сразу возвращалась с письмом, потом я специально стала отправлять ее. Келли писала раз в месяц или даже реже. Я думала, мать запрещает ей, или она вдруг стала завидовать мне, или ей просто тяжело… Я не… не знаю. Последнее письмо пришло от нее в январе. Когда я приехала на пасхальные каникулы, она… — Джой тяжело выдохнула, как после долгой паузы. — Она пропала. Мать заявила в полицию, но за два месяца ее так и не нашли, и официально продолжали искать, но… копы решили, что она просто сбежала от матери: они не ладили и об этом знали все соседи. Я сама пыталась ее найти и… вернее, я знала, где ее искать. Я приплыла на маяк. Ты, может быть, слышала, это знаменитый Ледяной маяк — когда поднимаются волны, они высоко омывают его со всех сторон, а зимой, когда становится холодно, они… леденеют прямо на стенах. Когда я пришла, было уже тепло и все растаяло. Замка на двери не было, но дверь я еле открыла. Так всегда было после зимы, когда мы впервые открывали его после заморозков. Келли была мертва. Из нее торчал осколок стекла, я подумала, что что-то разбилось, но на самом деле разбилось все. Наверное, она пришла туда, когда было еще тепло, так бывает — когда в январе все оттаивает, а к февралю снова… Она просто… наверное, она пришла туда, потому что ей было плохо. Может, она снова поругалась с матерью, может, даже мой папа не смог ей помочь, может, что-то случилось и она не написала… наверное, она просидела там слишком долго. Несколько дней или недель. И маяк замерз. Она дергала за ручку, чтобы выйти, но дверь замерзла. Она пыталась выбить ее ногой и скамьей, но… Но все замерзло. Она просто пыталась себе помочь. Закричала так громко, чтобы лед, чтобы он растрескался, чтобы сошел. Она не знала заклинаний огня, они никогда ей не давались, — Джой мотнула головой и автоматически закачала ей без остановки. Я сжала ее руку, она накрыла своей. — А потом все, что было на маяке разбилось. И лед, и мебель, и… стекла. Один осколок угодил прямо ей в грудь.

— Ты не виновата, — выдохнула я, пытаясь заглянуть ей в лицо. — То, что произошло, — ужасная, страшная и тяжелая случайность.

Джой кивнула и долго, очень долго молчала.

— Случайность — нет. Или случайность, что меня не было рядом? Или что мать не давала ей покоя? Или что она сама ждала и страдала, и ничего не говорила? Все мы ждали лучших времен. Что все пройдет. Наладится. Думаешь, мы знали, что у нас нет никакого завтра? Мы только «завтра» и жили. А его нет.

Где-то за границей леса сверкнула и погасла молния. Пахло озоном и сырой землей, а ветви деревьев на самом верху протяжно и гулко шумели.

Сама не заметив, я вышла из рощи. В этой части пляжа никого нет, а береговая линия уходит далеко в океан, подобно природному пирсу. У меня больше нет никакого настроя помогать в поисках клада, поэтому я удаляюсь по песку, видя, как океан тяжелыми волнами подступает справа и слева от меня. Привычный берег давно кончился, но этот выступ еще ведет вперед. Я дохожу до самого края и опускаюсь. Почти погасший розово-лиловый закат утонул в воде.

День 15.

Я просыпаюсь от визга за окном и глухого шума: так звучало на Ниагарском водопаде, когда на кого-то из туристок попадала вода. Сейчас же Ниагара смывает лагерь, а упорные атланты пытаются добраться до столовой. Завтрак начался двадцать минут назад.

Почему-то звук дождя кажется мне логичным и заставляет не закутаться в одеяло, а слезть с постели и постоять, глядя за окно, несколько минут. Этого мне хватает, чтобы понять: перед стихией бессильны все, а значит прыгать по сухим местам или прикрываться зонтом попросту нет смысла. Как говорится, если не избежать — расслабься и получай удовольствие. Смысл оригинала, правда, отвратительный, но сама логика правильная. Я накладываю на окно водоотталкивающее заклинание и открываю его, впуская в комнату острый и свежий запах. Забегаю в душ — на пять минут, потому что смысла нет, — и, не надев сандалии, выскакиваю на улицу. Такая разительная перемена — между палящим солнцем и тропическим ливнем — будоражит мне мысли и как будто открывает второе дыхание. Я намеренно наступаю в каждую образовавшуюся лужу и дохожу так до самой столовой: мокрая с ног до головы и необычайно этим довольная. Кажется, что я ждала этого дождя очень-очень долго.

Пока все обсуждают, как безболезненно добраться до аудиторий, я съедаю большую порцию овощного салата с сыром, запиваю стаканом апельсинового сока и возвращаюсь на улицу, сразу сворачивая в сторону от прямой дороги в учебный корпус. В пелене дождя хоть и различаются силуэты, но совершенно не видно лиц и, тем более, не захочется никого искать, поэтому я иду по тропинке на пляж, а потом сворачиваю к бару. В такую погоду там, конечно, нет организаторов, но я все равно прохожу мимо и оказываюсь на узкой полоске песка между водой и перелеском. Ноги в нем не тонут, а только омываются. Океан беспокойный, где-то вдали видятся — или кажутся — шквальные волны. Я останавливаюсь, чтобы всмотреться, и меня осеняет идея.

Разумеется, это очень опасно, но ведь в этом и суть. Кто-то говорил мне, что на дне красивые кораллы. Светятся в темноте. Сейчас, конечно, не ночь, но да и купаться я иду не из любви к ботанике. Не видя смысла снимать одежду, я колдую на предплечье ремешок для волшебной палочки и закрепляю ее. Вот. Что мне еще нужно? Наверное, смелость, но отсутствие страха тоже подойдет. Я захожу в воду вслед за отступающей волной и иду вперед, пока не представится возможность нырнуть. Пять шагов, семь, десять — вода все тяжелее и неохотнее пускает меня на глубину. Десять. Еще только по пояс, но уже можно нырнуть. Я вытягиваю руки, чтобы прыгнуть вперед, и неожиданно упираюсь в какой-то сгусток воздуха. Ощупываю его и все, что рядом, но он не заканчивается. Длится все тридцать или пятьдесят шагов, что я делаю вдоль берега. Черт. Это барьер. И кто только додумался поставить его днем. Тот, кто, очевидно, не хочет вылавливать трупы смельчаков, решивших искупаться в грозу.

Это не нравится мне, но, к сожалению, не злит.

Я разворачиваюсь и, уже не особенно воспринимая дождь, возвращаюсь на пляж. Раскидываю на песке руки и ноги и лежу, пытаясь держать глаза открытыми. Ливень слишком сильный, чтобы я смогла погрузиться в привычную апатию, но все же достаточно монотонный, чтобы втолкнуть меня в воспоминания на год назад. Почти ровно на год назад. Восемнадцатого июля мы с Оливией приехали на фестиваль, одолжили маленькую палатку и вскрыли первую пачку китайской лапши. Небо только затягивалось тучами, и мы еще верили, что это ненадолго. Нам обещали солнце и много музыки. Через пару часов мы познакомимся с компанией путешественников, проведем с ними время до ужина, посидим у костра, а потом пойдем гулять. Всю территорию фестиваля не обойдем, только осмотримся перед завтрашними выступлениями и даже ни с кем не познакомимся. Вернемся к палатке и увидим игру в «ручеек» — да, так она называлась. Я войду в коридор, выберу Майка — безумно симпатичного рыжего парня аж на две головы выше меня — и буду ждать. Странный момент. Сейчас я знаю, чего, а тогда, разумеется, было неясно. Просто стоишь среди людей с кем-то за руку и ждешь — то ли спутника уведут, то ли тебя — обхватят темные пальцы с чернично-синим лаком на ногтях и поведут вперед, долго и медленно, пока, наконец, вы не выдохнете, выпрямитесь и ты увидишь, кто перед тобой. Джой. Я встречу ее восемнадцатого июля, и это будет день, который изменит все. Но сегодня только семнадцатое. Сегодня я не представляю, что меня ждет.

Ее звали Джой. Глупо, что я повелась. Мы казались хорошей командой. Саммер и Джой.

* * *

Во время обеда дождь все еще заливает лагерь, а Джоанна заливает нам про грозу аборигенов. Ну и что, что Бренда все-таки нашла клад: это никак не связано. По правде, две недели стояла такая непоколебимая жара, что дождь — самое логичное ее завершение. Плюсом к этому Джо отменяет мероприятие. И я бы еще пошаталась по территории в одиночестве, но Альбус предлагает посидеть небольшой компанией и во что-нибудь поиграть, так что для приличия я соглашаюсь, а для затравки решаю достать еще немного алкоголя из запасов директора. Вряд ли он заметил, так что и проблем с новым проникновением быть не должно. То есть, конечно, если он сам не в кабинете и Астрид не караулит. Я уже осознаю, на что иду.

У меня нет своей метлы, поэтому я решаю зайти через парадный вход. Понимаю, что это настоящее сумасшествие, но вместо ужаса и трясучки меня лишь слегка трогает азарт. Он скорее логичный, чем эмоциональный, но тем не менее он приходит, когда я переступаю порог директорского коттеджа. В этой части здания расположена неформальная приемная — что-то вроде гостиной — и маленькая столовая: Матье ни разу еще не ел с нами, да и угощать гостей бурбоном гораздо приятнее без оравы малолетних волшебников. Колокольчик не зазвенел и голоса я не подавала, но в пролете лестницы все равно появляется Астрид.​

— Я могу чем-то тебе помочь? — она вежливо улыбается, глядя, как с меня прямо на пол стекает вода.

Вынеси мне чего покрепче из директорских запасов, — слова почти срываются с моего языка, но инстинкт самосохранения — слава Богу — еще при мне.

— Да, мне нужно поговорить с директором. Лично, — спокойно отвечаю я.

— Могу я узнать, о чем?

Я еще не придумала.

— Ну это же личный разговор.

Астрид поджимает бледно-розовые губки.

— В данный момент месье Матье нет в лагере, и, если твой вопрос не могу решить я, то я могу сообщить тебе, когда он вернется.

Я притворно вздыхаю.

— Ладно, поняла. Я просто зайду в другой раз, спасибо.

Выйдя на улицу, я присаживаюсь на ступенях под козырьком. Даже не знаю, как ее отвлечь. Обед уже закончился, да и, уйдя, она явно закроет дверь. Внезапный «пожар» тоже не заставит ее потерять бдительность. Нужно что-то более…​

— А-а-а-й! — кричу я, стараясь переорать ливень. Не зная, слышно ли меня, я повторяю вопль и дергаю на себя дверь. — А-а-а!

Слышатся торопливые шаги по лестнице.

— Боже мой! Что случилось? — Астрид выскакивает из коттеджа.

— Я под-скольз-ну-у-лась… — ною я, держась обеими руками за правую лодыжку. — Очень больно!

— Сейчас позову Сару, — она делает взмах палочкой, вызывая легкое облачко, которое тут же тает. — Черт! Эта гроза! Рассеивает все волшебство!

— Что? — я едва не забываю, что вообще-то страдаю.​

— Да, в прошлом году было точно так же, — она морщится. — Она начинается резко и длится без перерывов много часов. У местных много легенд на этот счет, но факт остается фактом: во время непогоды вся магия рассеивается. Осадки здесь выпадают редко, и маги их очень ценят: многие банки включают оросители или даже целые водопады в свою охранную систему. Смывает Оборотное зелье, заклинания контроля сознания и — вот — даже простые чары оповещения!

— Ай! — поглаживая ногу, произношу я.

— Боже, только не двигайся, я схожу за Сарой сама! — Астрид бежит напрямик к жилому корпусу, и ее фигура исчезает уже через несколько секунд. Я вскакиваю и бросаюсь на второй этаж. Распахиваю дверь в кабинет, шкафчик и, засунув руку на верхнюю полку, цепляю пальцами дальнюю бутылку. «Зеленая фея» — отлично! Хлопнув дверью, я через три ступеньки слетаю по лестнице, пихаю бутылку под куст и плюхаюсь на прежнее место, пытаясь отдышаться. Из ливня уже показались силуэты двоих человек, и я поспешно добавляю в тяжелое дыхание всхлипы.

— Так, все будет в порядке, — заверяет Сара, быстро осмотрев мою ногу. — Видимо, просто ушиб.

Она достает мазь и обильно выдавливает мне на кожу. Я дергаюсь от ледяной жижи и только скрещиваю пальцы, чтобы она не вредила живым тканям. А то угораздило меня как-то такой измазаться.

— Наступать можешь?

— Попробую, — я хмурюсь, встаю и показательно аккуратно опираюсь на правую ногу. Притворяться, что все еще больно или нет? — Терпимо. Спасибо! — улыбка, полная облегчения.

— Пойдем, я провожу тебя до комнаты.

Разумеется, я соглашаюсь. Такие розыгрыши лопаются, как мыльные пузыри, если пожалеешь мыла.

​ Оперевшись на плечо медсестры, я машу Астрид.

— Я зайду к директору в другой раз, спасибо.

— Будь, пожалуйста, осторожнее, — обеспокоенно просит она, не уходя с крыльца. Не дай Бог, она заметила бутылку под кустом. Я легко вернусь за ней позже, но если ее найдут…

Мы выходим под дождь, который мгновенно смывает всю мазь с лодыжки, и неспеша доходим до жилого корпуса. Уже на первом этаже Сара ведет меня к лестнице, и я решительно отказываюсь от дальнейшей помощи. Говорю, что нога почти прошла, принимаю тюбик с мазью и обещаю зайти, если будет болеть.

— Вам, девочки, и правда стоит быть осторожнее. На лестницах, в лабораториях… — говорит Сара, и я тут же смотрю на нее, не понимая, откуда она знает, что я была в лабораториях, — и с тем, что вы пьете.

Она кивает и уходит в свой кабинет.

Она о Мелани и взрыве. И о Ребекке. Не обо мне. Как и Астрид. Просто беспокоятся.

Я стою у лестницы еще пару минут, а потом выхожу на улицу, медленно добираюсь до директорского дома и понимаю, что бутылку спрятать мне некуда. Встаю под козырек и узловатой линией палочки колдую свитер. Он коричневый и довольно бесформенный, но сойдет. Надеваю его и прячу бутылку под него, прижимая ее руками к животу. Ну вот, теперь никто ничего не увидит, в такую-то погоду. Как меня и просили, я осторожна.

Почти у дверей Альбусовой комнаты я останавливаюсь. Что бы мы ни делали, мне этот абсент нужнее, чем им. В конце концов, нормальные люди действительно могут веселиться «и так». Я оглядываюсь, нет ли кого в коридоре, но голоса собрались в гостиной, поэтому я отвинчиваю крышку и делаю несколько больших глотков. «Зеленая фея» острая и горячая, и уносит с нее почти сразу, так что я особо не жду и открываю дверь.

— Ребята, я не ожидала что вас будет так много! — восклицаю я, зайдя в комнату. — Придется делить на всех. Срочно нужны стаканы и честный человек с хорошим глазомером.

— Саммер, где ты взяла эту выпивку? — спрашивает Альбус, глядя на меня в упор.

Я моргаю, с улыбкой глядя на него. Сам же знает ответ.

— У девочек! — заявляю я, присоединяясь к кругу сидящих на полу. Между Алом и Мелани недостаточно места, но я его завоевываю. Играют они в «Правду или желание», что просто замечательно, и я едва успеваю следить за сменой действий, откровений и провокаций. Это весело, шумно и пролетает слишком быстро, когда я понимаю, что мы уже доедаем принесенный ужин. Нас стало меньше. Альбус, Лили, Свити, Пьер и Скорпиус. У подруги Лили красивое имя, хотя я не уверена, что оно ей подходит. Когда она смущенно признается, что никакая она не Свити, я начинаю смотреть на нее внимательнее. Она выглядит милой и очаровательной, но Светлана описывает ее лучше. По ее словам, в нем две части: «свет» и древнерусское «поле». Светлана и правда светится, как говорят, — изнутри. Правда предметы, источающие свет, гораздо темнее, чем он.

— Ты так веришь в имена? — спрашивает Ал.

— Верю, Альбус Северус. Твое вот означает «белый», а еще — «суровый». Но последнее не совсем про тебя, потому что это все-таки второе имя, не первое.

— Его назвали в честь директоров Хогвартса, — вклинивается Лили. — Но он не должен соответствовать никакому имени.

— Конечно, — я улыбаюсь. — Но если всю жизнь называть тебя сковородой, и ты будешь знать и считать, что ты сковорода, ты и вести себя будешь как сковорода. Это психология.

— Это глупость, — фыркает Лили.

— У людей всегда есть проблемы с самоопределением. И чем больше мы пытаемся узнать о себе, чтобы понять, кто мы такие, тем хуже мы понимаем, кто.

Видимо, я задвинула что-то совсем серьезное, потому что все как-то сосредоточились и… заинтересовались.

— Что насчет моего имени? — спрашивает Пьер.

— Оно означает «камень», — припоминаю я. Лет в двенадцать у меня было полно магических и не-магических книг по именам. Раньше я много о них знала, но со временем этот интерес пропал, как и все невостребованные таланты. — Ты по жизни много командуешь. Ты не капитан команды?

— Нет, — улыбается Пьер. — Капитан у нас Жак.

— Понятно, — я пожимаю плечами.

— А я до этого года ездил только в военные лагеря, где являюсь командиром отряда.

— Йес, — я вздергиваю кулак над головой. — С Лили все тоже просто: оно означает «белый цветок» или же «чистый цветок». Цвет — оранжевый, металл — золото, животное — лев. У меня в школе была соседка с таким именем, — поясняю я. — Она тоже любила командовать.

Лили, очевидно, не нравится моя прямота, потому что она отворачивается с явным намерением прокомментировать себе под нос. Только вот не вправо, где сидит ее подруга, а влево — к Малфою. Я внимательно наблюдаю за ними, но, видимо, Лили спохватывается и только поджимает губы.

— А «Скорпиус» означает Скорпиона, — произношу я, не сводя глаз с павлина. — Существо, которое может очень больно ужалить.

Малфой смотрит на меня, но я не меняюсь в лице. Мне все равно, какую из пьес Шекспира они разыгрывают с Лили. Главное, чтобы эта трагедия не затронула Альбуса.

— Забавно, — улыбается Лили, подцепляя вилкой картофель с общей тарелки. — Уж не попала ли ты в лагерь за гадание по именам?

Мы смеемся, хотя мне не смешно.

— Способов много, — я пожимаю плечами. — Мой папа просто купил путевку. Оказалось, что не обязательно быть умной, чтобы сюда приехать.

Я поднимаюсь и выхожу из комнаты. Я знаю, что она пыталась меня задеть. И хотя не задела, я все равно уязвлена, пусть даже сознательно, логически. Ерничать и язвить мне, конечно, не хотелось, но какая-то автоматическая реакция все равно была.

Я спускаюсь на первый этаж и выхожу на улицу. Слышала, как хлопнула дверь одной из комнат, когда я была на лестнице, и догадываюсь, что это за мной, но останавливаться не хочу. Надо побыть одной. Я как акробат без равновесия: рискую свалиться в грубость, бестактность или излишнюю откровенность.

Дорог и тропинок уже нет — все размыло и скрыло дождем. Я иду напрямик к пляжу, игнорируя отголоски своего имени на спиной.

«Мер!»

«Ам-ме!»

«Сам-мер!» — когда люди произносят его, они будто обхватывают его губами. Слегка удерживают и отпускают. Я заметила, когда говорила Джой. Июнь пролетает быстро, июль — бесконечный, а август — придыхание в конце, перед тишиной осени.

Джой — как и радость — короткое слитное движение губами и языком. Односложное и простое. Ты оглянулся, а его уже нет.

День 16.

Альбус говорит, что дождь закончился, но я все равно не хочу вставать. Переворачиваюсь на другой бок, но он настойчив как Оливия — разве что Оливия не пытается меня целовать. В какой-то момент я устаю его игнорировать и надуваю щеки: Ал смеется и поднимает меня на руки. Я пытаюсь уснуть в таком положении и заявляю, что инициатива наказуема, и теперь ему придется таскать меня до конца смены. Когда он выражает полную готовность, я спрыгиваю на пол и ухожу в ванную. Еще один чертов день.

Восемнадцатое июля.

* * *

— Как у тебя дела, Саммер? — Джек с видом заговорщика садится рядом со мной за завтраком.

— Превосходно, — я кладу в рот последний кусочек тоста.

— Есть планы на вечер?

— Как и на оставшуюся жизнь, — отвечаю я. — Не особо.

Он смеется.

— Я знаю, как поднять тебе настроение. Мы сегодня снова собираемся в гости к Шикобе.

— Я не хожу на Стихии.

— Но травку-то ты куришь, — не выдерживает интриги Джек. Оливия зло шипит в нашу сторону. — Не бойся, она тоже идет.

— Просто не хочу, чтобы нас накрыли раньше времени! — шепотом возмущается Олив. Я ей улыбаюсь.

— Не накроют, не переживай.

— Ты придешь?

Я сижу неподвижно.

— Вряд ли.

— Ну-у, — тянет Джек, с каким-то подозрением глядя на меня, — как знаешь. Если что, мы собираемся после ужина.

— Ладно, — я поднимаюсь и ухожу за стол Альбуса, садясь напротив Скорпиуса. — Привет.

— Доброе утро, — отзывается Мелани. Я поднимаю на нее глаза, но она как ни в чем не бывало продолжает завтрак. Видимо, она всегда такая манерная.

Альбус отвлекается, чтобы снова поцеловать меня, но потом продолжает разговор с павлином. Я не вслушиваюсь, переваривая предложение Джека.

Мне не стоит туда идти. Я не курила больше недели, и, хотя это были тошнотворные дни, я не хочу возвращаться. Ни у кого из наших больше нет алкоголя, а снова лезть в кабинет директора я не стану. Не вижу смысла. Я пыталась затуманить сознание, сделав вид, что за этой пеленой что-то есть. Но по факту там только дым. Я не несчастная девочка, запивающая горе. Я просто пьяная девочка.

— Саммер, ты идешь? — все уже вышли из-за стола, и только Альбус стоит рядом, дожидаясь меня.

Лучше пойти на пляж или прогуляться. Нет, лучше на занятия, потому что там не нападут воспоминания. Нет, на Чарах я ничего не делаю, так что все равно нападут.

Я качаю головой.

— Иди, я приду чуть позже.

— Все в порядке?

— Да, — я выдаю самую правдивую улыбку, на какую способна. — Я приду.

Альбус уходит, а я сижу до тех пор, пока не появляются работники столовой, приводя ее в порядок. Жаль, они не могут привести в порядок меня.

* * *

Первое занятие я провожу в своей комнате, планируя потом в красках рассказать Алу, как я загорала на крыше директорского коттеджа. Но мой обман раскрывается заранее, когда Ал сам появляется у меня на пороге, причем в то время, когда должен отрабатывать боевые заклинания в кабинете Люпина.

— Альбус Поттер, неужели ты прогуливаешь учебу? — спрашиваю я вместо приветствия.

— Да, вроде того, — Ал заминается, явно не желая заострять на этом внимание, и проходит в комнату. — Слушай. Я хотел тебя кое о чем попросить. Но это не совсем…

— Прилично? Честно? Законно? — догадываюсь я. — Продолжай, мне уже интересно.

— В общем, во время перерыва я столкнулся с Джеймсом, и он опять напомнил мне… Я бы сделал это сам, но он точно меня заподозрит, а если во время обеда я буду сидеть с ним за одним столом, а потом буду участвовать в матче, у меня будет алиби. Но ты, конечно, не обязана…

— Что я должна сделать? — перебиваю я, понимая, что он будет еще долго оправдываться, прежде чем озвучит свою просьбу.

— Выкрасть у него фотографию с Костюмированного вечера? — Альбус произносит это неуверенно и даже вопросительно, как будто просит о чем-то из ряда вон.

— Не вопрос.

* * *

— Да где же он? — в очередной раз спрашивает Альбус, глядя на вход в столовую.

— Ал, не нервничай так, — терпеливо говорю я. — Вызовешь ненужные подозрения. Если он не придет на обед, я просто украду фотку во время матча.

Он шикает и окидывает окружающих беспокойным взглядом, но за соседними столами никому до нас дела нет, а Мелани и Скорпиус вообще не появились на обеде. Как и Джеймс. Меня саму такой расклад более чем устроит — кто захочет сидеть на скучном матче «девочки против мальчиков», когда можно совершить мелкое воровство.

— Но ты пропустишь матч.

— И что? — фыркаю я, но тут же спохватываюсь. — Мне, конечно, хотелось бы посмотреть, как ты играешь, но это всего лишь «девочки против мальчиков», а не финальный матч. И я даже не смогу за тебя поболеть. Зато могу спасти тебя от неминуемого шантажа.

— Что бы я без тебя делал? — на выдохе спрашивает Ал и тянется, чтобы меня поцеловать.

Понятия не имею. Но мне было бы на порядок хуже.

* * *

— Добро пожаловать, дорогие атланты, на самый разгромный матч этой смены — «Девочки против мальчиков»!

Голос Джоанны со стадиона дает мне команду приготовиться, а произнесенное имя Джеймса Поттера — действовать. На всякий случай я осматриваюсь, но вокруг пусто — все ушли на матч. Никакого азарта это, разумеется, не добавляет, и в мантии-невидимке Альбуса тоже нет нужды: я даже не достаю ее из сумки. Можно, конечно, перестраховаться, но тогда вся затея потеряет смысл. Я, конечно, хочу помочь Алу обставить брата, но можно убить сразу двух зайцев и продвинуться на шаг в моей погоне за страхом.

Альбус показал мне окно спальни Джеймса в организаторском домике, а чтобы открыть его, хватает простой «Алохоморы». Я забрасываю сумку и, подтянувшись, сама пролезаю внутрь. Комната гораздо меньше нашей, зато отдельная. Я окидываю ее взглядом, но ни одно место не цепляет мое внимание как потенциальный тайник. Значит, надо осмотреть все и начать с самого очевидного. Верхний ящик комода. Копаться в чужих носках и трусах никогда не доставляло мне удовольствия, но, по крайней мере, это не корзина с грязным бельем. Первым делом я разгребаю гору носков и — бинго! — действительно нахожу несколько снимков. Среди них и тот судьбоносный, с перевоплощением. Он внезапно затягивает меня: Ал из Альбуса Дамблдора медленно превращается в сурового профессора Северуса, а потом кадр «сбрасывается» и все идет по новой. Когда я спохватываюсь и трясу головой, сразу убираю все фото в сумку. Так можно и до конца матча тут простоять. Вот это был бы провал.

А так оказалось слишком просто. Для моего азарта, разумеется, а не для каких-либо подозрений. Если бы у Поттера и были копии, он держал бы их в том же месте, а не распихал по разным уголкам спальни. Мы же не в книжке про Нэнси Дрю, в конце концов. Миссия выполнена — можно идти.

Я толкаю бедром ящик, чтобы задвинуть его, и вздрагиваю, когда он хлопает слишком громко. Что за фигня? Я не успеваю проверить, не сломала ли что-нибудь, как за дверью уже раздаются шаги. Это не может быть Джеймс, потому что игра только началась и болельщики еще ревут, но в доме определенно кто-то есть. Надеюсь, он ничего не слышал.

В дверь стучат. Я замираю, перебегая взглядом с одной двери на другую — не знаю, какая в ванную, а какая на выход, — и быстро закатываюсь под кровать.

— Джеймс? — мужской голос. Наверное, его сосед. Какого черта он делает тут во время матча?

Дверь открывается. А как организаторы открывают чужие комнаты? Я не шевелюсь. Он зачем-то заходит. Черт, он что, собирается все обыскивать? Белые кроссовки останавливаются у кровати, почти перед моим лицом. И прямо рядом с моей сумкой. Вообще она не должна вызвать у него подозрений — обычная черная сумка. Пока она валяется на полу, сложно даже сказать, женская она или мужская. Никаких страз и надписей. Такая могла быть и у Поттера. Вряд ли они с соседом, как Кристин и Стейси, досконально знают гардероб друг друга. Но если он решит, что с таким грохотом упала сумка, и поднимет ее, чтобы проверить, а из нее выпадет мантия и фото…

Мое сердце так громко бьется, будто пытается достучаться до самого организатора, и странно, что он еще не услышал. Меня это оглушает. Это хорошо. Это то, что мне нужно. Мне страшно. Я упиваюсь этим страхом, пытаясь его продлить. Открытое окно, непонятная сумка, громкий шум — все указывает на непрошеного гостя в комнате. Он обязательно проверит все места, где можно спрятаться. А их тут немного — шкаф, кровать и ванная. Он меня найдет. Найдет, поведет к директору и… Что мне будет за это?

И внезапно я осознаю, что мне не сильно достанется. В отличие от Альбуса. Потому что в комнате его старшего брата найдут его девушку с его фотографиями. Я, разумеется, скажу, что он тут ни при чем. А Джеймс, разумеется, мне не поверит. И тогда что за это будет Алу? Я уже давно поняла, что его старший брат ненамного лучше его дружка. И то только тем, что от Джеймса Ал ждет подлянки, а от Малфоя — нет. Допустим, Джеймс разозлится на попытку Альбуса его переиграть и не станет дожидаться повода для шантажа. Размножит фотографию и отправит всем в школе. Или заколдует так, что она будет красоваться на табло в семейном магазине Уизли. Но все это не катастрофично: в лагере все это видели и внимание обратили только друзья Ала, да и никто особо не удивился. Просто веселый розыгрыш на вечеринке. По правде, в этой фотографии вообще нет ничего такого. Но Ал расстроится. Будь это не так уж важно, он бы не попросил меня пойти на кражу. Морально правильный и честный Альбус Северус должен иметь достаточно веский повод для такого. Значит, меня ни в коем случае не должны найти.

Организатор до сих пор стоит. У меня вспотели ладони, но я не могу их вытереть, потому что боюсь произвести звук. Что он там делает? Пусть уходит, черт возьми! Меня начинает трясти, и я только надеюсь, что этого не слышно. Это самый настоящий страх, но я не могу насладиться этим — потому что это страх. Им не наслаждаются.

Он закрывает окно. Я наблюдаю за тем, как его кроссовки проходят в обратном направлении, слышу, как хлопает дверь, и выдыхаю. Выждав целых пять минут, я выползаю из-под кровати, выглядываю в окно и, убедившись, что на улице никого нет, торопливо спрыгиваю на землю и дергаю окно вниз.

— Кто здесь? — тот же голос доносится с крыльца, и я выдергиваю мантию из сумки, накрываясь ей с головой. Быстро и пытаясь быть тихой, отбегаю на приличное расстояние от домика. Вытираю мокрые ладони. Проверяю, не выпали ли фотографии. Все хорошо. Я бросаю последний взгляд на организатора, внимательно оглядывающего окно комнаты Джеймса, и со всех ног бегу на поле.

Сердце колотится вразнобой с шагами, и я чувствую, что еще немного — и оно пробьет мне грудную клетку.

* * *

Уговорить Альбуса сбежать в город мне не удается от слова совсем. А это могло бы быть забавно, учитывая, что нам туда нельзя, нас могли бы поймать, и в самом городе могло бы случиться что угодно. Например, нас бы похитили, ограбили или накачали наркотой. Первые два исхода еще кажутся мне приключением, но третий вызывает только отвращение. Я ведь решила отказаться даже от алкоголя, а, кто знает, что бы сделала со мной смесь похуже. Я даже начинаю в красках представлять это и не сразу одергиваю себя. Нужно завязывать игры с собственным воображением. Как будто мне мало моей памяти.

Я ухожу ужинать за свой стол, не знаю почему. Утром я сбежала от предложения Джека и все еще не собираюсь соглашаться, но нас здесь много и вряд ли в разговор втянут именно меня.

— … и как Кайл его подрезал! — вспоминает Лиам, махая вилкой. Стейси едва успевает перехватить его руку. — А, извини. Ну так вот я думаю, что наша команда точно сделает англичан.

— Там же не только англичане, — вздыхает Кристин. — Да и у нас сборная со всего света.

— Да, — Лиам отмахивается и Стейси уже более агрессивно пихает его в бок. — Из-ви-ни. Я имел в виду, что тренер у них Поттер — а он англичанин. А наша команда, можно сказать, американская.

— Пол — канадец, — Кристин хихикает.

— Ты националистка, — фыркает Лиам.

— Или ты?

— В любом случае сегодня только восемнадцатое июля, середина смены — Стейси пытается успокоить спор. — До финального матча полно времени, а играли они даже не своими командами, а мальчики против девочек…

— И девочек, как видишь, сделали!

— В таком случае победит команда Поттера, потому что у них всего одна девочка…

— Которая, между прочим, забила половину голов женской команды!

— Да они все бросились эту Поттер спасать, которая с метлы сиганула!

— Она упала!

— Саммер! — Оливия неожиданно садится рядом со мной. — Я вспомнила! Сегодня же восемнадцатое июля! Ровно год назад мы приехали на «Магию музыки»! Ты помнишь?

— Конечно, — отвечаю я, растягивая губы в улыбке. — Я помню.

* * *

Надо было уйти прямо посреди ее монолога. Встать, извиниться и сказать, что приспичило в туалет, скрыться от нее, запереться в комнате и сломать замок. Или заткнуть ее, сунуть в рот картофелину, заколдовать «Силенцио». Не дать вспоминать и говорить.

Когда ребята услышали, о чем речь, они стали требовать больше подробностей, деталей, и картинка, едва остывшая в моей голове, загорелась. Прямо перед глазами. Снова. Оливия не знала почти ничего из того, что произошло между мной и Джой, но она рассказала достаточно «околоистории», чтобы затошнило почти буквально. Может, я просто переела. Или переволновалась, воруя фото. Или отголоски старых чувств все же умеют делать больно даже тем, чье сердце отупело. Это же какая острая должна быть игла, чтобы воткнуться до самого нутра?

«А еще мы познакомились с девчонкой, Джой, она из Канады, забавная такая. Она знала клавишника «Мандраконов»! Принесла нам сувениров из их палатки и те знаменитые очки фронтмена с обложки последнего альбома. И подарила их мне, представляете? Я чуть не умерла там. Но самое глупое, что я их забыла! Господи, ну какая дура? Когда дома я их не нашла — вот тогда я реально умерла. А потом прилетела сова, а там очки! Оказалось, что Джой их нашла у себя и прислала мне! Я бы на ее месте их оставила — она, собственно, написала, что так и хотела сделать, но у нее дома и так полно подобных штук…»

Я не помню, как я оказалась в комнате. Слова ударили мне в голову сильнее алкоголя, тяжелее кувалды. Я очнулась, сидя за столом и слушая сбивчивый стук в окно. Сначала не понимала, что за стук, потом увидела сову. Мы смотрели друг на друга через стекло, и птица явно соображала лучше. Она в итоге добилась, чтобы я открыла, сбросила на стол письмо и, не дожидаясь угощения, улетела. Я почему-то подумала, что ей далеко возвращаться. На другой континент. А от кого письмо, я не поняла. Смотрела на серый конверт, и будто в нем пустота. Что-то неизвестное. Надежда Шредингера. Пока не открыл — не узнал. Пока не открыл — не разочаровался.

Не знаю, сколько я смотрела на него. Не знаю, чего действительно ждала от содержимого. Найти меня дома, когда я сама дала адрес, было бы проще, чем в лагере. Да и откуда она могла знать, что я в лагере? Почему сейчас? Годовщина нашего знакомства? Да, это вполне логично — написать мне сейчас. Написать что? Она получила мои письма? Или там внутри упрек — что я не писала? Но я писала. Не дошли. Это многое бы объяснило. Это бы объяснило все. Изменило все.

У меня не просто трясутся руки — меня колотит всю, с головы до ног. Я едва не разрываю конверт и не сразу могу сосредоточиться на строчках. На первой мое имя. Восклицательный знак. Что дальше? Не могу разобрать. Не понимаю значения слов. Перевожу взгляд в самый конец, на подпись. Короткая. «Целую, Дж».

«Дорогая Саммер!

Как ты заметила, прошел уже целый год, и я ожидала получить от тебя хотя бы письмо, но не дождалась. Почему? Мне казалось, я заслужила его хотя бы сегодня, потому что этот день много для меня значит, ты знаешь, как я люблю этот день! У нас уже за полночь — две минуты первого — и ты официально пропустила мой День Рождения! Ты не встречала его со мной в прошлом году, и клятвенно заверяла, что следующий проведешь со мной, ДАЖЕ ЕСЛИ Я ОКАЖУСЬ НА МОРСКОМ ДНЕ! (А мама пыталась меня туда увезти, она просто обожает этот курорт для престарелых олигархов). Ты обещала, что сбежишь из лагеря! И ты этого НЕ СДЕЛАЛА!!!!!!

Ладно, я пошутила. Скорее всего твое письмо потерялось или просто задержалось — эта «Атлантида» не звучит как что-то сильно продвинутое в магическом сообщении. Вероятнее всего сейчас твой подарок где-то у берегов России, а это письмо читаешь не ты, а антарктические пингвины. Я просто хотела написать, что скучаю. Мы отпраздновали неплохо, но без тебя было ОЧЕНЬ СКУЧНО, и я надеюсь, когда ты доберешься до материка, мы закатим настоящую вечеринку.

Целую,

Дж».

Я понимаю так резко, словно получаю под дых. Словно сама Роза Уизли залила мне в глотку котел отрезвляющего зелья. Это письмо не от Джой. Это Джемма. Моя подруга из Калифорнии. И сегодня у нее День рождения. Восемнадцатого июля. Я и правда забыла.

Я механически достаю из папки Оливии чистый лист и ручку. Не могу даже «привет» написать. В голове пустота, самая настоящая бездна, и чем больше я пытаюсь отыскать там слова, тем глубже проваливаюсь.

Я пишу что-то совсем отстраненное, не в силах сосредоточиться, и уже знаю, что выкину лист, но продолжаю писать.

— Неужели ты делаешь уроки? — раздается сзади голос Альбуса.

— Ага, конечно, — отзываюсь я. — Дописываю письмо, подождешь?

Нет, это нельзя отправлять. Джемма не обрадуется такому поздравлению. У меня даже подарка ей нет.

— Что-то случилось? — спрашивает Ал.

Я не могу ответить сразу и только вожу ладонью по лицу.

— Так, это ерунда, не обращай внимания.

— Я могу чем-то помочь?

— Ал, все в порядке, — я пытаюсь улыбнуться. — Правда. Просто у меня болит голова и я не могу подобрать слова, а надо поздравить Джемму с Днем рождения и вообще… Забей, в общем.

— Ладно, — помедлив, соглашается он. — Чем хочешь заняться?

— А у тебя есть идеи? — отзываюсь я, особо не вслушиваясь.

— Ну, вообще я собирался к Лили на поэтический вечер, у нее и так был тяжелый день. Но мы можем остаться здесь, если хочешь.

— Нет, нет, звучит неплохо, я тоже пойду.

— Должен тебя предупредить, это приличное мероприятие: там нельзя будет пить и дебоширить.

— По-твоему, я совсем не умею себя вести? — фыркаю я. — Торжественно клянусь не декламировать похабные стихи, не ломать психику твоей сестре и не позорить тебя.

Примерно этого от меня каждый раз пытаются добиться отец и Бриттани.

— Тогда отлично. Прогуляемся перед этим?

Альбус встает и заставляет меня подняться вместе с ним. Это первый раз, когда у меня действительно не получается притвориться живой.

* * *

Я слушаю все стихи до одного — певучие и непонятные. Больше половины я даже не могу перевести, и мозг сам пытается распознать смысл. С какими-то чтецами получается лучше, другие — монотонно проговаривающие слова — кажутся мне гулом на заднем плане. Только вот у меня нет ничего больше. Только задний план.

Когда кто-то достает гитару, я ожидаю только неизвестные стихи под аккомпанемент. Они и звучат, на этот раз на английском.

— Освободи меня.  — красивый перебор струн. — Освободи… — Голос у атлантки тоже приятный, серебристый.

Я — времени пленница, жду тебя, таю внутри неведомой лестницы у самого края.

Я жду тебя сотни месяцев, может быть, больше, — я не знаю.

Когда ты войдешь, все изменится — о, как я боюсь, как я желаю!

Тебя, тебя, тебя, тебя, тебя, тебя, тебя, тебя…

Любовь моя, любовь моя, любовь моя, любовь моя.

Любовь моя… *

Музыка, одиночная и чистая, заполняет зал. Мне отчего-то кажется, что, даже если я выйду, она продолжит преследовать меня.

А когда из рек выйдут воды, мы по дну пойдем рядом босыми ногами, не боясь укутаться скользким илом, нежным илом, близким илом.

Ты шепнешь: «любовь — есть свобода от того, что было с нами, от того, что было бы с этим миром, взорвавшимся миром, уставшим миром!».

Ну скажи, что это недолго, что ты будешь уже с рассветом, что ты дашь целовать свое терпкое тело, теплое тело, зовущее тело! Ну скажи — я хочу громче! Сделай так, чтоб было громче! Сделай так, чтобы я ничего не хотела, кроме тебя! Ничего не хотела я! Ничего не хотела, кроме тебя, ничего не хотела, я, я, я-а-а-а-а-а…

Я — времени пленница, жду тебя, таю, внутри неведомой лестницы у самого края.

Я жду тебя сотни месяцев, может быть, больше, — я не знаю.

Когда ты придешь, жизнь изменится — о, как я боюсь, как я желаю… тебя. **

Я не слышу, когда стихает песня, — в голове все звенит, будто еще немного — и она треснет. Я просто выдыхаю и ничего не продолжается, но, едва я пытаюсь припомнить слова, все снова звенит и дребезжит, и пытается свести меня с ума.

Это глупый мозг. Его штучки. Синхронность — когда тебе важно что-то, мозг замечает это везде, подсознательно, а потом притворяется, что это совпадение, что весь мир на деле крутится ради тебя. Дурацкая привычка: примерять на себя все песни — о любви, победе, страданиях. Я давно перестала так делать. Песни ни капельки меня не трогают, какими бы душещипательными они ни были. Но мозг — он просто начинает раскаляться, когда этих совпадений становится слишком много. Это действительно похоже на тошноту.

— Мне надо уйти, — выговариваю я, пытаясь подняться. — Ты можешь вернуться туда, у меня просто были планы с ребятами.

— О, вообще я не собирался, я уже немного устал от этого. Я могу тебя проводить.

Очень заботливо, но не надо.

— Ничего особенного, — я качаю головой. — Просто мы давно уже хотели собраться и посидеть вместе.

— Еще одна американская вечеринка?

— Вроде того, только более узким кругом. Ну и без излишеств. Ты… — я сглатываю, понимая, чего он добивается. Не надо. Но что я скажу? — можешь пойти со мной, если хочешь?

— Я не хочу вам мешать, — почти с обидой.

— Ты не помешаешь, — отвечаю я, не глядя на Ала. — Идем. Только метлу твою захватим.

* * *

Всюду дым. Очень тихо. Дышится легко. Легче, чем должно. Будто не поднимаешь грудную клетку, расправляя легкие, а вдыхаешь силой мысли. Я не чувствую кончики пальцев и границ своего сознания. Размеренно и тягуче бьется сердце. Я коротко выдыхаю и подношу руку к губам. Где-то там, чуть дальше кончиков пальцев, тлеет покой.

— Ал, ты будешь?

— Нет уж, — я резко выдыхаю, возвращаясь в кабинет и жестко смотрю на Лиама. Он недоуменно морщится, как будто собираясь со мной спорить, и я не даю ему снова открыть рот: — Не будем портить хорошего мальчика.

— А что, ему не помешает расслабиться, — не понимает Лиам. Мне казалось, только я в этом лагере такая тупая.

— Ага, а потом меня будут винить в плохом влиянии, — кривлюсь я. — Это же Староста Мира, спортсмен, отличник и сын великих героев, какое «будешь»? — я пытаюсь посмеяться. — Многим, конечно, может показаться, что у меня нет совести, но где-то там она все-таки есть и просыпается иногда, а я не хочу, чтобы меня всю жизнь преследовало…

Альбус неожиданно затыкает меня, целует, и я сбиваюсь, не находя ничего лучше, чем ответить. Я прижимаюсь к нему, обвиваю руками шею, надеясь, что не задела никого тлеющим косяком, и это чувство возвращается. Очень тихо. Нас двое в пустой Вселенной. И нет Вселенной за пределом нас.

— Ну все, теперь уже поздно о чем-либо говорить, все равно попробовал, можешь смело курить.

Альбус разрывает поцелуй резко, но я возвращаюсь в реальность не сразу — сознание не фокусируется, не отпускает из глубин.

— Давай, это совершенно безобидно. Ты просто улетишь и все.

— Ага, у меня родители каждую неделю курят…

— Никакого привыкания не вызывает…

— Так, прекращаем, вы сбиваете моего парня с пути истинного, — я пытаюсь говорить, но никто не слушает. Воздух — как желе. Альбус отнимает косяк от губ.

— Как ты себя чувствуешь? — тихо спрашиваю я.

— Потрясающе.

Они смеются, и смех разлетается по всей поляне, отдаваясь в закоулках моей головы. Со стороны с Альбусом действительно все в порядке. Он даже кажется более веселым, чем всегда. Но травка делает это со всеми.

— Добро пожаловать в клуб счастливых людей, друг, — говорит Джек. — Не благодари.

— Вот будешь ты сидеть в офисе через год, вспоминать…

— Я не хочу работать в офисе, — тут же откликается Ал. — То есть, вспоминать я буду, но не в офисе, а еще… где-нибудь…

— О, мы как раз это обсуждали, — поддерживает Оливия. — То есть, ты еще не решил, куда пойдешь после школы?

— Я не знаю, — Ал пожимает плечами, а я все не свожу глаз с косяка в его пальцах. — Я выбрал предметы, с которыми меня возьмут в мракоборцы, но родители не очень этого хотят. В каком-нибудь департаменте работать скучно. В квиддич уже играет Джеймс…

— А при чем здесь Джеймс? — спрашиваю я на автомате. — Если ты соберешься играть в квиддич, ты должен послать своего брата. Вообще всех надо послать! Какая разница, кто что думает, ты должен делать только то, что ты сам хочешь.

Он слишком часто говорит о том, что нужно не ему самому, а остальным. Даже мне, хотя я — последняя, кто заслуживает. Я затягиваюсь куда сильнее, чем следовало бы.

— Легко сказать, — вздыхает Кристин. — У тебя еще два года, чтобы определиться.

— А мне и не надо определяться, — громко возражаю я. — Я знаю, что буду делать через два года: развлекаться и путешествовать. Глупо, что в семнадцать-восемнадцать лет мы обязаны знать, чем хотим заниматься всю жизнь. Я как пойму это, так и начну сразу работать, где захочу. Но не сразу после школы.

Я всегда так считала. Последнее время просто не задумывалась, но отсутствие чувств ведь не означает утрату логики. А логически — я должна найти то, что… Что? Что мне понравится? Будет по душе? Она у меня еще есть, душа-то?

— А деньги?

Я смеюсь.

— Нашел у кого спросить. У меня дофига денег. Папа даст мне столько, сколько я захочу, чтобы я не мешала им с Бриттани вести новую жизнь. Наверняка она захочет себе ребенка, чтобы покупать ему миленькую маленькую одежку, и им обоим будет лучше, если я куда-нибудь свалю, — а я и рада буду не притворяться, что меня заботит их волшебное чадо.

— Нельзя все время зависеть от родителей, — говорит Оливия.

— Я ни от кого не завишу, — хмуро отвечаю я. И ничего мне не нужно. — Все свои проблемы я в состоянии решить сама. — Да и как бы мне помог без вести пропавший на работе отец и его идеальная жена? — А это всего лишь деньги.

— Для тебя может и всего лишь…

— Девочки, только не ссорьтесь, мы же веселимся…

Я затягиваюсь. В голове все перемешалось, но хаос этот беззвучный, не тревожащий, как пух и перья, как летящие парашютики одуванчиков и вьющиеся на ветру выцветшие лиловые волосы…

— Саммер.

Я снова фокусируюсь. Не помню, что было до этого. Кажется, над чем-то смеялись.

— Ты такая красивая, Саммер. Ты самая красивая девушка в мире, — говорит Альбус. Я не дышу. — Моя сестра тоже, но она моя сестра. А ты девушка. Я на тебе женюсь. Я точно на тебе женюсь. Я стану американцем и женюсь на тебе. Обещаю.

Я целую его. Звучит, как хороший план. Идеальный план. План, который непременно осуществится, потому что я влюблюсь в тебя, Альбус Северус, влюблюсь, и это будет лучшее чувство, что я когда-либо испытывала, и это будет первое чувство, которое я снова испытаю.

Кто-то задает Альбусу вопрос, но я не слушаю, смотрю, как танцует огонь, и вижу — впервые за долгое время — картинки не прошлого, но будущего. Что произойдет, когда я влюблюсь в Альбуса. Вот я поцелую его, как никогда прежде, вот буду счастливо смеяться, вот мы пойдем в какое-нибудь тихое место, где будет без умолку разговаривать и смотреть друг другу в глаза, а потом…

— Что ты делаешь? — я замечаю в огне чью-то руку. Оливия.

— Я пытаюсь забрать себе огонь, — говорит она.

— Так, а с тобой-то что? Куда ты улетела, ты даже косяк не докурила!

— Да нет же, моя стихия — огонь, но я не могу им управлять. У твоей сестры, кстати, получилось, — она смотрит на Ала.

— У нас еще две недели, научишься, если захочешь. Я вот туда хожу, чтобы сделать уроки.

— Уроки! — подскакивает Оливия, и я отшатываюсь оттого, как это было громко. — Ты написал Артефактологию?

— Нет, даже не открывал, — Альбус качает головой. — А завтра крайний срок, да?

Я не понимаю, с чего вдруг им сдалась учеба, но выглядят они оба крайне озабоченно. Да, маниакальные идеи и травка всегда идут рука об руку.

— О Боже мой, о Боже мой. Я никогда не появлялась на уроке с невыполненным заданием. Я не смогу пойти.

— Да забей ты, подумаешь, один раз не принесешь, — Лиам говорит здравые вещи, и я пытаюсь втолковать то же Альбусу, но он не слушает.

— Нет, я так не могу, — продолжает Оливия. — Ал, мы должны сделать. Сейчас.

— Да, правильно. У нас целая ночь впереди.

— Нам нужен учебник.

— Сейчас будет.

Он даже не замечает, как я тяну его обратно на землю.

— Ты что, серьезно? — спрашивает Лиам.

Но Альбус хватает метлу и, чуть не промахнувшись мимо выхода, вылезает в коридор.

— Ты с ума сошла? — я в упор смотрю на Оливию, пока она бегает судорожным взглядом по сторонам.

— Это ты все прогуляла, Саммер, а я не собираюсь забивать на учебу!

— Оливия.

Я надеюсь, что найду Альбуса в коридоре, потому что он плохо координирует движения, но его уже нет. Это я виновата. Надо было выйти сразу за ним. Вообще не пускать его. Не позволять ему взять косяк.

Я стою у открытого окна до тех пор, пока он не возвращается.

— Все в порядке?

— Да-да, — заторможенно отвечает Ал, обнимая меня. Смеется. — Такая чушь привиделась.

— Что? — тут же спрашиваю я.

— Да глупость полная, — он отмахивается, но я ловлю и опускаю его руку, чтобы он собрался. — Я залез в комнату через окно, а там Скорпиус… с девушкой. Ну и я сперва подумал, что это Лили! — он громко, не останавливаясь, смеется, пока я осознаю услышанное.

— Лили?

— Ну да! То есть нет! Нет, конечно, ты что! Они же терпеть друг друга не могут. Представляешь, если бы они сошлись? — он снова начинает ржать, утыкаясь лицом мне в плечо. Обнимает сильнее. Что-то бормочет.

— Пойдем спать, Ал, — мягко говорю я, ероша ему волосы.

— Нет, так хорошо.

— Знаю, но лучше пойти спать.

— Такой классный вечер, и ты снова повеселела и…

Я замираю. Господи, ну, разумеется, он заметил. К утру, правда, вспомнит только то, что все «снова нормально».

— Но я устала, — вздыхаю я. Голос непреклонный. — И надо вернуться в комнату.

— А ребята?

— Ребята не маленькие, сами разберутся.

— Хорошо.

Ал утверждает, что легко долетел до корпуса и обратно, но я все равно сажусь вперед, внимательно контролируя, чтобы он не сделал резких движений, и мы не свалились на землю. На полеты чары комендантского часа не срабатывают, и я беру это на заметку, хотя все равно облегченно вздыхаю, когда мы добираемся до балкона жилого корпуса. Я беру Ала за руку и веду в свою комнату. Думаю, ему не померещилось, и Скорпиус действительно спал с его сестрой. Спал или занимался сексом, мне не особо интересно, но хорошо, если Альбус на утро не вспомнит и этого. Ни к чему ему знать, что имена и правда работают. Если пригреваешь скорпиона — готовься, что он может ужалить.

Я укладываю Альбуса на свою кровать, ложусь рядом, и он обнимает меня, даже не просыпаясь. Свет луны пересекает комнату и упирается в стену. В полумраке я различаю свою татуировку на внутренней стороне плеча — завитые лиловые буквы.

Радость.

День 17.

Звонко пели птицы, смеялись голоса. Я проснулась крайне возбужденная и растолкала Оливию, которая до последнего сопротивлялась. В итоге пришлось тащить ее за ноги из палатки, и уже на полпути наружу она перекрикивала всех: «Саммер, ты чудовище!»

— А ты красавица? — хохотнул кто-то.

Я обернулась и не нашлась с ответом. Нашлась Олив.

— Я — просто прелесть, — буркнула она, довыползла из палатки и внимательно оглядела говорящую. — А ты кто?

— Это Джой, — я поспешила внести ясность, потому что вчера девочки, очевидно, не успели познакомиться. После общей игры все разошлись спать, и, хотя я долго не могла уснуть, тревожимая какими-то приятными мыслями, рассказать Олив про новую знакомую я не успела. — А это Оливия.

Джой слегка улыбнулась, но от этой маленькой эмоции все лицо ее как будто расцвело.

— Будете завтракать?

Джоанна испортила день, даже исчезнув. Когда завтрак сорвался, а правила игры пошли по рукам, я перестала думать, что мы все умрем, и, можно сказать, загрустила. Очевидно, что теперь все будут носиться по лагерю, собирать какие-то подсказки и прятаться от тумана, но Джоанне не стоило так просто выдавать все козыри. Исчезновение атлантов, одного за другим, вызвало бы большую панику и раздробленность, чем список плохих слов на видном месте. Мог ведь получиться замечательный хоррор. У меня вот все нутро сжалось, когда Стейси исчезла, а напугать меня — это постараться надо.

В общем и целом признав день провальным, я сначала хочу вернуться в жилой корпус, но у дверей уже висит туман. Что бы за ним ни было — узнавать это на своей шкуре я не собираюсь, хоть это и могло бы напугать меня до чертиков. Скорее всего — это просто жутковатая мишура. Я иду вдоль тумана, проверяя границы оставленной для игры территории, и, когда вижу, что пляж доступен, обыскиваю барную стойку. Возможно, здесь есть какая-нибудь еда, потому что раз уж меня подняли на завтрак, я намереваюсь его получить.

Альбус проснулся раньше меня, но я слышала, как долго шумела вода. После травки нет никакого аффекта, так что, скорее, он просто хотел вспомнить, что было вчера вечером, а делать это в моей компании должно быть немного неловко. Так или иначе, я дождалась, пока он выйдет из душа, пожелала доброго утра и сказала, что никуда сегодня не пойду. Мол, столько занятий уже прогуляла, от еще парочки ничего не случится. Альбус, разумеется, со мной не согласился, а пускать в ход беспроигрышное «что, ты вчера в кабинете Шикобы не насиделся?» я не стала. Я ведь не осуждаю. Просто я помню, как Ал отнесся к травке во время нашего первого полноценного разговора. Я не хочу менять его мнение о том, что это отстойная привычка.

Под стойкой находятся несколько упаковок орешков, чипсов и прочих закусок. Я выбираю «сублимированную клубнику» и открываю последнюю банку колы: то ли об этой заначке никто не вспомнил аж с фестиваля культур, то ли решили, что на сотню человек этого все равно будет недостаточно. А мне — сойдет. На пачке написано, что в пятидесяти граммах таких ягод — калорийность килограмма. Умеют же не-маги сделать это без всякого волшебства. Какие-то гениальные «Кэрол&Кендалл». Я приглядываюсь к логотипу: две буквы «К», зеркально отражающие друг друга и обведенные в круг.

— Саммер, ты уверена? — на лице Джой отразилось полное замешательство. Раньше я ее такой не видела и фыркнула.

— Абсолютно.

— Так я бью? — татуировщик — крепкий парень в черной борцовке и «рукавах» — занес иглу над лодыжкой.

— Валяй!

— Саммер, — Джой засмеялась, как будто думая, что я шучу.

— Не говори мне, что это на всю жизнь, — я закатила глаза и тут же прикусила губу: машинка загудела и в первый раз вошла под кожу.

— Я же не твоя мамочка, — Джой покачала головой и еще некоторое время наблюдала за работой мастера, а потом снова обернулась ко мне. — Ты серьезно собираешься наколоть эмблему фестиваля?

Я пожала плечами.

— Она красивая, и это первое, что действительно радует меня за последние полгода. Зачем еще делать татуировки?

— Это еще считается искусством, — отвечает татуировщик, не отрываясь от работы.

— Конечно, — согласилась я. — С другой стороны — это как шрам, который ты добровольно отставляешь на себе, чтобы помнить что-то. Это как форма уважения к своей прожитой жизни.

— Звучит логично, — согласилась Джой. — Про «сознательные шрамы».

Она отошла к зеркалу у входа в палатку — у этого парня она была трехкомнатная — и несколько секунд разглядывала себя, поправляя волосы. Потом чуть улыбнулась и развернулась ко мне. Я снова успела заметить то, о чем никак не решалась спросить. В присутствии посторонних и таком шуме тоже было не время.

Татуировка вышла славная. Идеальный круг, скрещенные барабанная и волшебная палочки и две буквы «М», идущие волной. Мастер добавил в краску немного блесток, и теперь они чарующе мерцали в вечерних огнях лагеря.

— Ты довольна? — спросила Джой.

— Я довольна, что он принимает доллары, — отшутилась я. — Да, я довольна, что наконец это сделала.

— Эмблему «Магии Музыки»?

— Да, — я кивнула. — Мы уже несколько раз говорили с Бриттани про татуировки, и она костьми ложится за то, что они портят любое коктейльное платье.

— Не понимаю, — Джой нахмурилась. — А кто такая Бриттани?

— Папина любовница, — выговорила я как можно равнодушнее. — Она живет своими чрезвычайно важными и классными приемами, и я уже давно собиралась сделать что-то подобное, чтобы она постыдилась меня на них звать.

— Но эмблема…

— Этот фестиваль все еще остается лучшим, что произошло со мной за последнее время, — подтвердила я.

Повисла пауза.

— Джой, я… — мне с трудом давались слова, потому что я не знала, стоит ли их вообще произносить. — Я видела у тебя шрам на предплечье. Откуда он?

— Знаешь, говорят, что шрамы и татуировки — нечто настолько личное, что нужно очень хорошо знать человека, чтобы спрашивать о них, — ее голос прозвучал весело.

— Про мою ты знаешь, — улыбнулась я, уже жалея о своем вопросе, но она все-таки ответила.

— Я поранилась об осколок, — она медленно провела пальцем по верхней стороне предплечья — там, где от костяшки и почти до локтя тянулся кривоватый белый шрам. — Это… долгая история. Я просто не заметила и зацепилась рукой за осколок. Я была немного… не в себе, а вокруг было очень много разбитого стекла. Я не заметила, как задела.

— И ты не обратилась к медикам?

— Мне его зашили, — Джой кивнула, даже немного качнувшись вперед.

— Но ведь полно зелий, которые удаляют шрамы…

— А, — ее губы поползли в улыбку, но улыбки не вышло, — это к твоей философии о «сознательных шрамах». Я решила его оставить, чтобы помнить. Помнить, что…

— Нужно быть осторожной? — негромко предположила я, потому что она замолчала надолго.

— Да, — она широко улыбнулась и взглянула на меня. — Ведь не все осколки можно вытащить.

Туман еще не забрался на пляж, хотя уже подступает к нему из перелеска. Дожевывая последние ягоды, я за ним особенно не слежу, но, когда наглая струйка приближается ко мне, громко произношу:

— Что бы это ни было, спросите Джоанну, и она скажет, что меня трогать нельзя!

Кольцо тумана, уже скрученное надо мной висельной петлей, замирает.

— Очень советую у нее спросить. Ради вашей же безопасности.

Пауза, которая возникает в этом половинчатом диалоге, заканчивается, и туман, как щупальце грустного осьминога, медленно отползает за деревья.

Я вытаскиваю пачку чипсов. А лагерь без взрослых не так уж и плох.

День 18.

Чтобы выкупить свидание с Альбусом, мне оказываются не нужны деньги, но валюта все же находится. Я иду на уроки, а взамен он устраивает для меня что-то совершенно неожиданное. Это честный обмен, поэтому я терпеливо сплю на Стихиях два занятия подряд — кажется, я вообще не выбирала четвертый предмет, а из всех преподов только Шикобе совершенно пофиг, кто к нему ходит. Когда появляется вторая группа, я даже не просыпаюсь, но потом кто-то задает старику вопрос и возникает такой ажиотаж, словно пришла сама Мэрилин Монро. Восстала и пришла.

— Профессор Шикоба, а все ли способны овладеть своей стихией?

Вопрос и правда интересный, хотя ответ я знаю.

— Юная леди, я вовсе не профессор, я ведь даже не имею ученой степени, — мягко смеется старик. — Зовите меня просто Шикобой. А в ответ на ваш вопрос я скажу — да. Абсолютно каждый может найти в себе связь со стихией и, развив ее, открыть для себя источник нескончаемой энергии, физической, ментальной, эмоциональной…

— Но как найти эту связь? Медитация не помогает! — подключается кто-то. Похоже, успехи атлантов на этом предмете далеки от идеальных. Лучших студентов со всего мира это, конечно, беспокоит.

— Медитация бывает совершенно разной, — отвечает Шикоба. — Это не всегда поза лотоса и звук «омм»…

А у старика есть чувство юмора.

— Но это всегда погружение в глубины своего сердца. Это единение со своим телом, растворение в собственном разуме — это осознание себя — элементом вселенной, а вовсе не плотью и костями. Невесомость. Для кого-то это момент восторга, когда дыхание перехватывает над желудком, у других — момент перед тем, как заснуть. Третьи смотрят на звезды. Иные — творят, обнажая душу. Найдите свой момент в этом мире. Тогда вы будете способны на то, о чем даже не мечтали.

Поднимается ропот, но быстро стихает и больше вопросов никто не задает.

Момент. Когда я последний раз чувствовала себя невесомой? Только пустой, но это — не одно и то же.

Девушкой, которая задала вопрос, оказывается Роза, кузина Альбуса. Идеально-правильная Роза, которая теперь сомневается, что может овладеть стихиями. Наверное, это очень важно для нее — быть такой… вездесущей. Справляться со всем. Не допускать ошибок. Подчищать чужие глупости. Укоризненно качать головой. Быть такой разумной. Ненавижу всех этих правильных и разумных.

— Саммер? — Роза окликает меня, и я понимаю, что все это время смотрела на нее. — Привет.

Я не чувствую ни желания, ни неловкости, чтобы ей ответить. Поэтому я отворачиваюсь и снова закрываю глаза.

* * *

Альбус Северус — официально самый лучший парень на свете. Я визжу и смеюсь, как истеричка, бегая от непредсказуемой воды — струек, водопадов и короткого, тяжелого тропического дождя, накрывающего с головой. От моих шагов с пола отскакивает вода, брызжут каплями стены: это не душевая, это какой-то дикий аквапарк! Едва я останавливаюсь, чтобы перевеси дух, плитка под моей ногой неожиданно выпускает теплую морось, окутывая меня туманом. Это чертовски приятно. Я сбрасываю с тела легкую дрожь и оглядываюсь, чтобы найти Альбуса.

— Ал, это потрясающе! — воплю я наверх, так и не различив его.

— Да, — он смеется, появляясь у меня из-за спины, — я уже догадался.

Я бросаюсь к нему на шею и целую — быстро, запойно, едва замечая, как оказываюсь прижатой к стене одной из кабинок. Пальцы Альбуса кажутся мне горячими, а мои собственные — занемевшими. Я впиваюсь ногтями ему в спину тут же отпускаю, приникая всем телом. На голову резко падает тропический ливень. Уже и так насквозь мокрая одежда шлепается на пол, и вот сейчас я могла бы овладеть стихией воды или воздуха — и, черт, какой только попросите — потому что это невообразимое чувство. Невесомость.

День 19.

Не помню, снились ли мне кошмары, но просыпаюсь я с ужасным ощущением. Голова раскалывается, а мысли склеились в одно серое месиво, и я едва нахожу в себе силы сесть в кровати. Альбус переворачивается на другой бок. Я встаю, заметив, что еще не рассвело, надеваю спальную футболку и, не различая дороги, спускаюсь на первый этаж. Сара быстро открывает, дает мне зелье от головной боли и спрашивает, как нога. Чудом сообразив, о чем она, я показываю здоровую лодыжку и иду к выходу из корпуса.

— Саммер, комендантский час, — напоминает Сара, зачем-то выглянув за мной.

— Ах да, — бормочу я, останавливаясь.

— Если хочешь подышать — иди на балкон.

Я киваю и поднимаюсь на крышу. Здесь все еще валяются, то ли не убранные с субботы, то ли просто оставленные подушки, и я ложусь на спину. Небо тяжелое, грязно-синее, с мутными разводами облаков. Воздух холодный. Я приподнимаю волосы, чтобы проветрить затылок, и снова откидываюсь назад.

Мне очень хотелось рассказать и почему-то казалось, что Джой поймет.

— Моя мать была идиоткой. Сейчас она просто бестолковая, но за это я ее не виню, а вот тогда была реальной дурой. Она сама мне в этом призналась, хотя вряд ли предполагала, что я запомню. Они с папой не были женаты, да и она скорее залетела, чем запланировала это. У нее только пошла в гору карьера: ее сделали соведущей в каком-то крутом шоу, которое все равно закрылось через полгода эфира. Меня она, как видишь, оставила — сначала как плод, а уже новорожденную — отцу, и укатила в Лос-Анжелес. Не знаю, если бы я нежданно забеременела в двадцать, может, я бы не рожала вообще. Папа был старше ее на восемь лет и, хотя мои шансы стать волшебницей были довольно малы, он все же взялся за мое воспитание. В отличие от мамы, ему уже не нужно было пахать на свое имя, поэтому он был в состоянии отдать меня на обеспечение няньке. На всякий случай, волшебнице, но до трех лет я все равно не проявляла магию, так что… Так что, когда мама одумалась и пошла на поводу материнского инстинкта, собираясь, если потребуется, отсудить меня со скандалом, я стала жить с ней. Мне было три. Я совру, если не скажу, что это было волшебное время. Так или иначе мы запоминаем детство какими-то отрывками и деталями, вроде купленной куклы, но я запомнила каруселью. Большой, красочной, с веселой музыкой, лошадками и смехом. А когда я все-таки оказалась волшебницей… Когда это случилось, вернулся отец. Не знаю, почему он не сказал маме правду и как вообще тогда ее убедил, но меня отдали в Салемский Институт. Я вижу ее летом, но теперь никаких каруселей — только бестолковые разговоры: о платьях, мальчиках и друзьях. А что я ей расскажу, если вся моя жизнь без нее связана с магией, о которой она не знает? Иногда я хочу ей рассказать, а потом понимаю, что это… ну как сказать, что ты с другой планеты, что у тебя хвост или вторая голова, как признаться родителям, что жизнь подростка — это нихрена не просто. В лучшем случае над тобой посмеются, в худшем — запишут к психологу. Мне кажется, в какой-то момент родители еще не признают этого, но уже ставят на нас… нет, не крест, просто… оставляют разбираться самим. Не знаю, может, взрослые и правда забывают все, что с ними было в нашем возрасте, может у них самих наступает кризис и им становится не до детей… Мой отец привел Бриттани. Я привыкла, что он мог поздно вернуться или иногда не ночевать дома — мне даже нравилась эта относительная свобода, да и не то что бы я скучала, но Бриттани… Она сразу же оказалась везде. В гостиной, на кухне, в библиотеке, в моей комнате — видимо, она пыталась со мной подружиться. Это не ее вина, просто… Я никогда не мечтала о том, чтобы родители снова сошлись, — вероятно, они совершенно друг другу не подходят. Но они таскали меня туда-сюда, то из-за гормонов, то из-за магии, а до меня им не было никакого дела, ни-ког-да. А самое паршивое, что Бриттани молода. И она хочет детей. И папа, раз уж он так ее любит — согласится с ней. И тогда я буду совер…шенно никому не нужна.

Спазм так сжал горло, что дальше я бы не смогла говорить, даже если бы захотела. Джой молчала, сидя рядом со мной в темноте, у дотлевающего костра. Вдалеке прокатился гром.

— Саммер, мне очень жаль, — наконец проговорила она.

— Да, и мне, — глухо отозвалась я.

— Мне жаль, что это все заставило тебя думать, чувствовать, что ты никому не нужна, — она сжала мою ладонь. — Ты невероятная, Сам. Мне повезло, что я с тобой познакомилась.

Говорить стало еще труднее.

— Я тоже полукровка, и, да, это непросто, — осторожно проговорила Джой. Я взглянула на нее и уже не смогла отвернуться. — Я выросла в Канаде, городке под названием Кингсвилл. Это такое место возле американской границы, где одноэтажные стоят на большом расстоянии друг от друга. Там почти нет заборов и всюду открытые пространства. Нет ни гор, ни морей, ни океанов, ни особенных достопримечательностей. Только озеро Эри, а в нем старый маяк…

Я просыпаюсь, когда снизу долетают голоса атлантов, идущих на завтрак, и возвращаюсь в комнату, где уже нет Альбуса. Чищу зубы, одеваюсь и, не взглянув в зеркало, выхожу в коридор. Хорошо бы встретить Ала, может, он меня отвлечет.

— Саммер, — он улыбается, но вид у него напряженный. — А ты не знаешь, где Кайл?

Мне требуется слишком много времени, чтобы понять, почему он спрашивает об этом меня, и я все равно не понимаю. При чем тут Кайл. Разве Ал не спохватился, когда не нашел меня утром в комнате. И он не хочет знать, куда я ушла. Или он думает, я была с Кайлом, — нет, это бред, Альбус не стал бы так глупо ревновать.

— Где-нибудь здесь, — безразлично отвечаю я. — А что?

— Я подозреваю, что это он вчера расстроил Лили.

Я очень больно прикусываю язык, чтобы с него ничего не сорвалось. Ни про лучшего друга Альбуса, с которым на самом деле ужинала Лили, ни про то, что и у него, разумеется, есть тот, по сравнению с кем я перестаю иметь значение.

— Сомневаюсь, — грубее, чем хотела, говорю я.

— Саммер, все хорошо?

Я открываю рот и снова закрываю его.

— Да.

— Может, сядешь к нам? — он берет мою руку.

— А что по поводу Лили думает пав… — я притормаживаю. — Парни что думают? — киваю на Джеймса и Скорпиуса, собравшихся за столом Ала.

— Мы с Джеймсом как раз хотим узнать у… самого Кайла, — Альбус заканчивает разозленно, и я понимаю, что на Этвуда готовы спустить всех собак. Я обгоняю Ала и подхожу к мальчикам.

—… но будет все не так, когда я его найду.

— Эй, за Кайла я вам всем надеру задницу, и плевать мне, какие у вас с ним проблемы, — я сажусь рядом со Скорпиусом, на самом деле, — чтобы его не видеть. Давно уже надо было рассказать Альбусу про тайный роман его сестры.

— Мы просто хотим поговорить с ним, — убеждает Ал. — Никто не собирается его убивать…

— Говори за себя, — Джеймс следит за дверьми.

— Слушай, я видела Лили, я была с тобой, и что бы с ней ни случилось — это не Кайл, — медленно выговариваю я. Как минимум потому, что он отшил ее больше недели назад. Потому что Джулия. — У него девушка дома, и он бы никогда не стал обманывать ни ее, ни любую другую, понятно?

— Девушка? — старший Поттер хмурится. — Тогда все понятно.

И он, и Ал наконец садятся за стол.

— Наверное, Лили узнала об этом, — вздыхает Альбус. — На ней лица не было, она даже ничего не объяснила.

— Может быть, — я передергиваю плечами. Ни к чему говорить, что Кайлу все-таки нравилась Лили. Важно то, что в итоге он поступил честно. — Но я вас предупредила, — хмыкаю я и, запоздало улыбнувшись, Альбусу, ухожу за свой стол. Он меня даже не останавливает.

* * *

— Спасибо за твое письмо, — неожиданно шепчет Ребекка, когда ребята перестают разглядывать ее, мучить вопросами о самочувствии и поднимают первый стакан вечеринки в ее честь. Я думала, она будет злиться. Она не ответила на мое письмо, но написала Стейси, и о Малфое там не было ни слова. Это показалось мне каким-то неприятным секретом, и я замяла этот вопрос. — Но Саммер, откуда ты знаешь?

Она прикрывает балконную дверь, и музыка остается в холле. Мне уже не избежать этого разговора, даже если я захочу.

— Я… — слышала? От кого могла бы услышать такое и почему он сам не написал Ребекке? Предположим, он не общается с ней, но обсуждался ли этот вопрос в открытую? Может, это были просто сплетни, и Ребекка обидится на меня за это. Я ведь не в первый раз встреваю между ней и павлином. Надо сказать, как есть. — Я видела его с девушкой. После твоего… отъезда.

Ребекка молчит, и, взглянув на нее, я вижу, что она хмурится.

— Я ее знаю? — наконец спрашивает она, и я думаю, что хотела бы не слышать этот вопрос, однако вранье звучит легко и правдоподобно:

— Я не рассмотрела ее, Бекка, — я сочувственно поджимаю губы. — Мне показалось, это были тайные отношения, и, знаешь, мне не хватило смелости поймать его с поличным.

— Саммер Холл! — внезапно и звонко восклицает Ребекка, заливаясь смехом. — Ты врешь мне и не краснеешь!

— Что? — тупо отвечаю я, потому что не понимаю, где прокололась. Я же не нервничала и в принципе мои слова…

— Чтобы тебе на что-то не хватило смелости? — она явно подтрунивает надо мной, и я закатываю глаза.

— Я тут не дурака валяла, знаешь ли, — фыркаю я. — Это у тебя был постельный режим, а у меня — полная приключений неделя.

Улыбка исчезает с лица Ребекки, и я прикусываю язык.

— Извини, я не это…

— Саммер, брось, я рада, что ты веселилась. Может, теперь, когда я вернулась, ты позволишь мне веселиться вместе с тобой и не будешь портить кайф, — она кривится, как настоящая сучка, но через секунду уже снова смеется.

— Я уже испортила тебе кайф своим письмом, — бормочу я.

Она неопределенно поводит плечами.

— Нет, ты молодец, что сказала мне, — Ребекка улыбается глядя уже прямо на меня. — Правда. Спасибо. Знаешь, у меня было время — много времени — полежать и подумать обо всем этом. И я не собираюсь страдать по парню, которого не интересую.

Я отпиваю немного пива из своего стакана.

— А судя по тому, как он от тебя не отлипает, — интересуешь.

И похоже, Лили Поттер его бросила, так что он снова свободен. Ну и мудак.

— Мне кажется, это чувство вины, — Ребекка смотрит куда-то вдаль, и я не знаю, задевает ли ее все это. — И немного ответственности.

— Ответственности? — я смеюсь.

— Ну, знаешь, мы переспали, а наутро я попала в больницу, — она корчит рожицу.

— Надеюсь, вы предохранялись?

— Саммер!

Я прикусываю язык, но промахиваюсь и потому отпиваю еще пива.

— Я имею в виду, что все это может выглядеть некрасиво со стороны и он пытается быть рядом, чтобы… не знаю, поддержать меня. Чтобы все, кто видел, что мы были вместе, не считали, что меня бросили.

— Господи, я надеюсь, хоть шторы вы задернули?

Вместо ответа сильно толкает меня бедром.

— И, опять же, после моего отъезда он начал встречаться с другой, а мы не то чтобы были вместе, но и вроде как еще не расстались…

— Ребекка, излишняя психология, — хихикаю я. — Сомневаюсь, что он так рассуждал. Просто девушка его кинула, и он решил вернуться к тебе в надежде, что перепадет еще…

Вот теперь я попадаю языку и несколько раз нарочито больно зажимаю его между зубами.

— Саммер, язык тебе еще пригодится, — Ребекка насмешливо смотрит на меня, и я перестаю заниматься самоистязанием. Допиваю пиво.

— Извини, я несу чушь.

— Все нормально. В любом случае, знаешь, не то чтобы я сильно переживала из-за всего этого. Меня выписали, я вернулась в лагерь и какая разница, что тот кто мне, признаю, понравился, не увлекся мной так же, как я им? Мне будет только хуже, если я стану зацикливаться на этом.

Я сглатываю и снова подношу стакан к губам, но в нем уже пусто.

— То есть ты не собираешься давать ему новый шанс?

Бекка задумывается, но не особенно долго.

— Наверное, нет. И я не заметила, чтобы Скорпиус сам к этому стреми…

Дверь распахивается с громкой музыкой, и на балкон вываливается компания девочек, цепляющихся одна за другую. Кажется, кому-то из них не хорошо.

— Давайте подышим, давайте все подышим! — звонко восклицает одна из них, и хорошо, что балкон широкий, потому что тесниться из-за Лили Поттер и ее компании мне особо не хочется.

— Где Сесилия? — одна из них, красивая блондинка, вертит головой. — Она опять исчезла! О, я знаю, куда она пошла!

— Куда? — смуглая черноволосая девчонка поднимает голову от балконного ограждения, в которое упиралась головой.

— А… — теряется блондинка. — Что? Ты о чем? — и она залпом допивает содержимое своего стакана.

— Девочки, мне плохо, — почти плачет кто-то, и я вижу, что это куксится Лили Поттер.

— ТАК ДЫШИ, — дает ей совет подруга.

— Мне по-другому плохо, — продолжает хныкать Лили. — Вот что мне делать? Почему парни такие?

— Давай, расскажи ей, почему парни «такие», — тихо фыркаю я, глядя на Ребекку.

— Ну уж нет, у нее и так армия советчиц, — хихикает Ребекка. — Все равно сегодня все закончится тем, что ей предложат еще выпить.

— Девочки, нам нужно караоке! — подскакивает брюнетка.

— Зачем? — ужасается ее подруга.

— Ну как же? Во всех фильмах девушка поет со сцены важную песню, адресованную Ему, а Он, конечно, слушает, и все понимает!

— Что понимает? — глаза у Лили размером с галлеон.

— ВСЕ, — звучит категоричный ответ.

— Пойдемте, — согласно кивает Поттер. Вид у нее взволнованный, но решительный. Она встает, и вся группа, в темноте так и не заметив нас, возвращается на вечеринку.

— Ну или так, — обескураженно произносит Ребекка, сдерживая смех.

— Не хочешь тоже спеть Скорпиусу?

— Что?

Все, моему языку кранты.

— Ну, мол, ты меня предал, гад ты эдакий… — бормочу я, не глядя на нее.

— Да брось, — отмахивается Ребекка. — Я найду кого-то получше. И, знаешь, я тут полежала слегка при смерти, и решила, что такая мелочь, как потеря парня не будет меня заботить. Вдруг мне снова что-нибудь подкинут, и… Не хочу думать, что я провела хоть сколько-нибудь времени, сокрушаясь по тому, что нельзя изменить. Сегодняшнюю ночь я собираюсь радоваться жизни и творить все, что только может меня повеселить. Может даже спою в караоке!

Мы смеемся, хотя особенного веселья я не наблюдаю.

— А ты хотела бы… Ну, чтобы он на самом деле тебя дождался? — спрашиваю я, так и не поняв, приятен Бекке этот разговор или нет.

— Не знаю, — признается она. — Правда, не знаю. Скорпиус хороший, и мне нравится проводить с ним время, он немного высокомерный, но это скорее забавно, — хихикает. — Но, наверное, между нами еще не успело произойти ничего… особенного… да, я не включаю секс в это понятие, — она будто пытается защититься, но я только киваю. — Просто, наверное, мы не идеальная комбинация. Если бы это было так, я надеюсь, я бы это почувствовала.

— Все мы ждали лучших времен. Что все пройдет. Наладится. Думаешь, мы знали, что у нас нет никакого завтра? Мы только «завтра» и жили. А его нет, — слова Джой повисли в сгустившемся ночном воздухе. Тлеющие поленья, озон и сладковатые духи — все смешалось в странный, неразделимый и притягательный запах, и я боялась пошевелиться, чтобы он не исчез. Дышала осторожно и глубоко, будто и правда в последний раз.

Джой коротко взглянула на меня и отвернулась к костру, но тут же снова посмотрела — медленно и неуверенно. Я сглотнула. Она опустила голову, уперлась руками в скамью по обе стороны от себя и чуть качнулась — вперед-назад. В темноте мне казалось, что она улыбается.

А следующий миг все не наступал. Конечно, я ждала не смерти, но это предчувствие было похожим: вязким, тянущим, будоражило клеточки тела. Секунда, секунда, еще одна. А что если та самая не наступит? А что если и правда наступит другая, и я не успею?

Я подалась вперед — порывисто и бесстрашно — нет, на самом деле было очень страшно. Впервые меня толкала вперед не отчаянная смелость, а отчаянный страх, а что будет, если… если ничего не будет?

Я прикоснулась губами к губам Джой, и следующее мгновение не пришло. Остановилась в нескольких шагах от нас и замерло, недвижимое. А Джой вздохнула и ответила мне, прижалась сильнее, обхватывая мое лицо ладонями, и целуя.

Умри мы в следующую секунду, — мне было бы все равно.

Костер за спиной Джой ярко вспыхнул.

Это был обычный для нее фокус. Но она — была особенной.

День 20.

— Я согласна, — говорю я, кивая головой. — Но объясни, пожалуйста, еще раз, что ты сделаешь и что произойдет.

— Отлично! — с готовностью и даже облегчением отвечает Дарси. — Я уколю тебе палец иглой, смоченной в этом снадобье, — она демонстрирует флакон с легкой перламутровой жидкостью внутри, — это будет не больно, мы с Полем уже добавили туда обезболивающий и заживляющий тоники. После этого ты погрузишься в нечто вроде… осознанного сновидения. Ну, знаешь, есть такой прием, когда ты сам контролируешь свой сон, но при этом не совсем понимаешь, что это сон. Вот зелье сделает тоже самое, только воздействовать будет не на сознание, а на подсознание. То есть ты увидишь картинку, которая соберет все самое лучшее, что с тобой случалось, и объединит это в одну историю. В общем-то тот же сон, только гарантированно хороший.

— Звучит потрясающе, — я не равно не могу избавиться от скептицизма в своем голосе.

— Да, — воодушевленно кивает она, но осекается. — Ну то есть все должно быть так, я сказала. В идеале. Но мы еще работаем над зельем, поэтому…

Я понимающе поджимаю губы.

— И зачем вы это чудо изобретаете?

— Для психотерапевтических целей, — важно произносит Дарси. — Мы предполагаем, что с его помощью можно успешнее работать из выведением из депрессии и различными… — она мнется, — суицидальными наклонностями.

— То есть вы дадите о-о-очень печальным людям сказку, а потом отберете? — фыркаю я. — А не попрыгают они все после такого? Героин и то гуманнее.

Дарси смотрит на меня с ужасом в глазах, но она вовсе не осознала свою ошибку, а пришла в шок от моего предположения.

— Господи, разумеется, нет! Это зелье и сон, соответственно, напоминает людям о том, сколько еще хорошего есть и может быть в жизни! То есть пока мы его тестируем, конечно, — Дарси немного понижает голос, — но не бойся, мы делали образец под присмотром профессора, и каждую новую версию она лично проверяет на вредность.

— На себе что ли? — я усмехаюсь.

Она, помедлив, кивает.

— Забавно, — улыбаюсь я. — На что только не пойдешь ради науки.

— Ради помощи людям, — поправляет Дарси. — В общем, зелье совершенно безопасно. Просто сейчас мы стараемся испробовать его на как можно большем количестве людей, чтобы оценить точность воздействия. Ну, то есть… мы действительно хотим знать, что оно в ста процентах случаев будет вызывать именно счастливую, жизнеутверждающую картинку, а не…

— А не подтолкнет людей к краю, я поняла, — киваю несколько раз.

— Да, поэтому мы, конечно, сначала пробуем на тех, у кого, очевидно, нет депрессии, — убеждает Дарси.

— И как же вы определяете? — я поджимаю губы, но быстро перевожу все в улыбку.

— Мы же в Атлантическом лагере, — Дарси смеется, закатив глаза. — Целый месяц на острове с лучшими преподавателями, которые помогают нам раскрывать свои способности и практически выводят нас в успешное будущее! А еще здесь крутые мероприятия, занятия на любой вкус, океан, исключительная флора и… и вообще никого, кроме сотни студентов в год, сюда не пускают! Покажи мне человека, который не будет здесь счастлив.

Надо мной появляется большая мультяшная рука, тычущая в меня пальцем, и я даже коротко поднимаю голову, чтобы убедиться, что это только в моем воображении.

— Здорово, — киваю я и протягиваю Дарси правую ладонь с растопыренными пальцами. — Выбирай любой.

Последнее, что я успеваю увидеть — розовую точку, мигнувшую на подушечке мизинца.

— Эй, сони! Вставайте живо, вы сюда не дрыхнуть приехали!

Громко, очень громко.

— Боже, — тихий вздох рядом. — Она ведь не оставит нас в покое, да?

Я перекатываю голову по подушке, оказываясь щекой на розовых прядях Джой. Она улыбается. В палатке тень, но сквозь мельчайшие дырочки брезента я различаю солнце. Должно быть, уже очень много времени прошло. Я пытаюсь предположить, сколько, но быстро улетаю в подсчетах за сотни лет. Снаружи кто-то хлопает по стенке с моей стороны. Джой хихикает в одеяло.

— Здесь есть черный ход? — шепотом спрашивает она. — Можно тайком улизнуть. Жаль, конечно, что не увидим ее лицо, когда она увидит, что целый час будила пустую палатку.

Она поворачивает ко мне голову, и мы оказываемся нос к носу. Чертовски хочется согласиться.

— Одеваемся, только быстро.

* * *

— Хэй, ребята, я думала, вы уже готовы! — дверь немного прикрылась. — Песню-то хоть отрепетировали?

Я сползаю по стенке трейлера, содрогаясь от беззвучного смеха. Скулы настолько свело, что я не могу разжать зубы: так и застываю — взбудораженная, радостная и немного испуганная. Слушаю, что происходит за дверью. Голоса с одной стороны недоуменные, а с другой — Джой.

— Лесли, я надеюсь, ты перестанешь лажать с припевом, потому что чертова гитара заглушает мой голос, остановись уже, мы поняли, что ты крутой…

У меня текут слезы.

— Ты вообще кто такая?

— Мать вашу, да вы совсем обкурились! Я — ваша солистка! Вы прикалываетесь! Стоило мне какой-то месяц с вами не выступать, и вы уже мое имя вспомнить не можете?!

— К-какое имя?

— Тереза мать! — драматически восклицает Джой. — Каролина я! Господи, мальчики, серьезно, что вы курили? — она почти плачет.

— Ты… ты это серьезно?

Она разражается настоящими рыданиями.

— Господи, да конечно мы тебя помним, Кэр, ты что!

— Да, Кэролайн, все нормально…

— Ох, ну слава богу! Но я все еще не готова прощать «Кэролайн» даже в виду твоей дислексии…

Не знаю, под каким предлогом она оставляет музыкальный дуэт, в жизни не выступавший с солисткой, но я уже едва держусь за живот, подрагивая от смеха.

— Ну как?

— Великолепно! — искренне выдыхаю я. — Невероятно! Лучший пранк, который я видела!

— Погоди, еще не вечер — довольно фыркает Джой, но на мой вопросительный взгляд отвечает лишь загадочным молчанием.

* * *

— Да не может этого быть… — бормочу я, стоя в толпе у ревущей сцены: к дуэту, вышедшему на разогрев «Призрака Фиби», присоединяется Джой, оставившая меня минутой ранее. Занимает место у микрофона, будто свое законное, а потом произносит тихим и нарочито томным голосом:

— Хэй, наро-од! С вами группа «Тридцать три несчастья», и мы начинаем!

Первое, что я думаю, — Господи, откуда она знает слова?

Второе — ну и чертовски же красивый у нее голос.

Я просто хочу, чтобы тебе было хорошо,

Но ты всё время смотришь в другую сторону,

Не передать словами, как сильно я не хочу оставаться,

Лучше б ты был геем.* * *

* * *

Наши крики заглушают даже раскаты грома — они совсем близко, и каждый здесь хочет, чтобы полился этот благословенный дождь, на наши разгоряченные тела, через тьму и пустоту, от самых звезд, он бы зародился в вышине и опустился рядом с нами, не выдержав человеческих голосов, не стерпев их восторженных, экстатических воплей.

Мы поем еще и еще, даже когда «Фиби» покидает сцену после троекратной игры «на бис». Сотворен какой-то новый мир, другая вселенная, в которой времени нет и будущего нет, и все, что существует, существовало и когда-либо появится, уместилось в одну точку, именно эту, и лучше не будет, потому что лучшее — не придумано, и у всего есть граница. Конечность. У всего, кроме нас.

Реальнее всего остаются теплые пальцы, сжимающие мое запястье. Я чувствую, что мы идем, просачиваемся между бесконечными людьми, неподвижными телами, замершими зачем-то, — конечно, чтобы мы смогли пройти. Так подчиняют время, пространство и материю. Так побеждают смерть.

Бьющей через два слоя кожи жилкой — из одной ладони в другую.

— Саммер, — она оглядывается на меня.

Это правда, что мы начинаем любить свое имя, когда его произносит тот, кого любим мы?

— Пойдем.

Мне хочется произнести вслух все слова разом, все когда-либо звучавшие признания, но даже среди несуществующих я не смогу отыскать того, что передаст истину. Как Бог создал нас, таких необъятных и маленьких, как поместил в сердца целые вселенные и почему вселенные там умещаются, а один-единственный человек — не может? И как его присвоить, чтобы повсюду носить с собой и не разрываться каждую одинокую секунду от невозможной любви?

Как?

Джой отворяет дверь, и мы очень тихо оказываемся внутри. В темноте слышатся чьи-то голоса, но они дальше: приглушенные и смешные. Мы выходим на свет.

— Джой! — восклицает какой-то парень, и мне требуется несколько секунд, чтобы узнать Арчибальда Эдвардса — солиста «Призрака Фиби». Пока я осознаю, где мы находимся, он представляет остальных музыкантов: — Это Сэмми, Грей и Освальд.

Произносит так просто, будто не должен каждый на этом фестивале знать их имена и лица. Я притормаживаю, и Джой обрачивается ко мне.

— А это Саммер, — она улыбается сначала мне, а потом музыкантам.

— Садитесь, мы тут как раз празднуем конец феста! — Арчи откладывает гитару, которую держал в руке, потому что вскочил, заметив нас, и кивает на низкий столик, возле которого собралась группа. Куча бумажек, строчащие каждое слово самопишущие перья, запасные струны, пиво, сэндвичи, яблоки и сигареты. Сэмми и Освальд двигаются, чтобы освободить два места на ковре.

Да меня просто глючит.

— Вы были потрясающими! — с искренним восторгом признается Джой. — Там люди до сих пор поют!

Ребята немного сконфуженно посмеиваются, но видно, насколько приятно им это слышать.

— И я уже полюбила новую песню! Так здорово, что ты сыграл ее на акустике!

— Да, мы просто хотели что-то более камерное, нас слушало столько народу… Собирать стадионы — это, конечно, круто, но мы иногда выступаем в барах и…

— И приходится устраивать это спонтанно, — замечает Сэмми, — потому что иначе туда бы просто не поместились люди.

— Да, обычно мы просто приходим и договариваемся с управляющим, чтобы сыграть прямо сейчас, — улыбается Арчи. Вернувшись от холодильника, он протягивает мне и Джой по бутылке пива, и она снова демонстрирует этот фокус с открыванием крышки одним щелчком. Несколько минут ребята обсуждают именно это.

— А тебе как фестиваль, Саммер?

Я поднимаю голову, удивившись и как будто придя в себя от этого вопроса.

— Волшебно, — выдыхаю я. — Мы сбежали сюда тайком, с моей подругой Оливией, я — из Калифорнии, а она — из Висконсина. Представить не могли, что здесь будет так… невероятно. То, что вы делаете с музыкой, со словами, со всеми людьми, которые вас слушают… Я не понимаю, почему до сих пор не попросила автограф! — этим вопросом я уже просто задаюсь вслух.

Комната трясется от смеха.

— Вот, — Сэмми черкает пером по листу из открытой нотной тетради, — держи!

И все это таким важным тоном, будто президент, подписавшийся на инаугурации.

Мы снова хохочем.

— Надеюсь, там не было новой песни, на этом листе? — уточняет Освальд, когда я со всем почтением складываю лист и убираю в рюкзачок.

— Нет, вроде, — Сэмми силится вспомнить и с сомнением смотрит на мой рюкзак. — Саммер…

— ТЕПЕРЬ ЭТО МОЕ, — громогласно объявляю я, и мы, как доминошки, рассыпаемся в разные стороны от смеха.

— Так, так, ребята, осторожнее, — пытается призвать всех Арчи. — Мы тут немного покурили травы, так что в воздухе еще, наверное, осталось.

Я киваю в знак того, что услышала, а Джой, оглядевшись, замечает на столе сигареты. Я не обратила внимания, что это самокрутки.

— А можно? — спрашивает она, кивнув на травку.

— Ну ладно, — Освальд лезет во внутренний карман гитарного чехла и протягивает Джой косяк. — Саммер?

— Да, давайте, — соглашаюсь я, недолго думая. Последний раз курила дома, перед побегом. Находиться там в трезвом уме я и врагу не пожелаю.

* * *

Шляпы, шляпы, шляпы. Делать их из всего, что только мы смогли отыскать в палатке группы. Половинка ананаса, чехол от барабана, корзина из-под фруктов и две сплетенные страницами книги, надетые на манер короны: когда простые решения надоели, Сэмми заставляет всех сочинять что-то сложное и концептуальное. Я понятия не имею, почему это так весело! А кто дольше будет танцевать в своем головном уборе? А под тяжелый рок? А пройтись по лагерю и собрать как можно больше орехов? Ну почему орехов — у кого вообще на фестивале могут оказаться орехи? Победил Арчи, но, думаю, это был не совсем честный спор, потому что все вокруг знают, кто он, а за совместное фото хоть луну с неба достанут. Сегодня последняя ночь здесь. Здесь. Звучит как будто «здесь, на Земле». Завтра ворота Рая закроются за нашими спинами, и мы больше не будем просыпаться вместе, заснув в разных местах. Завтра нас разбросает, и велика вероятность, что мы с «Призраком Фиби» больше не увидимся. Но с Джой, конечно, да. Мы уже обменялись адресами, и поскольку время разъезжаться еще не пришло, я даже не думаю об этом. Эта мысль где-то за пределами нашей вселенной. Здесь мы вместе, мы вечны и мы счастливы.

* * *

Ночь обещает быть длинной, хотя уже перевалила за половину. Мне не хочется об этом думать, особенно когда мы идем по лагерю, местами уснувшему, а местами — горящему кострами и маленькими компаниями. Я не знаю, зачем. Наверное, просто идем. Я держу руку Джой, и мне все равно, куда.

Когда она сворачивает к одному из огней, где негромко бремчит гитара, я не спрашиваю. Джой здоровается с парнем и склоняется к его уху, что-то шепча. Я пристально наблюдаю за ними и за тем, как он достает нечто из внутреннего кармана куртки, вкладывая прямо в ладонь Джой. Между их пальцев я не различаю, что это.

— Пойдем, — она тянет меня обратно в темноту и не останавливается, пока мы не упираемся в первые деревья леса. Садится на траву. Я тоже опускаюсь. — Предвещая твои вопросы — это не наркотики, — серьезно отвечает она. — Что-то вроде галлюциногена. По тяжести как марихуана. Привыкания не вызывает: иногда я достаю его, но, как видишь, не подсела и особенно к нему не тянет. Я просто хочу показать это тебе. Это может тебе помочь.

— Помочь? — я сглатываю, — Любые наркотики или та же травка — это побег от реальности. А я сейчас не хочу никуда сбегать. Мне хорошо сейчас. С тобой, — добавляю я совсем тихо.

Джой улыбается.

— Я знаю. Но суть этих галлюциногенов в другом. Они позволяют пересмотреть все в других цветах, с другой стороны. Иногда — найти выход там, где его нет. Дать ответы. Их еще называют «Третьим глазом» — они могут даже показать что-то из будущего, вроде вероятного хода событий. Я узнала о них от знакомой провидицы.

— На расширение сознания работают? — чуть улыбаюсь я, не сводя глаз с полуоткрытой ладони Джой, на которой что-то блестит. Я протягиваю руку и раздвигаю ее пальцы. Четыре прозрачные капсулы с мелкой разноцветной крошкой внутри. От движения они пересыпаются и искрят. — Сколько они действуют?

— Около десяти минут, если примешь обе, — она смотрит на меня, ожидая решения. Не уговаривает, не настаивает. Ждет. Это всего десять минут. Все равно останется целая ночь.

Я соглашаюсь.

— На счет три? — предлагает Джой.

— Это ведь будет не сон? Мы останемся здесь?

— Скорее всего, но увидим все иначе.

Кивнув, я подношу капсулы ко рту. Они чарующе мерцают.

— Раз, два, три.

Я зажмуриваюсь и касаюсь их языком — одна тут же липнет, а вторая откатывается по ладони. Боясь, что оболочка растворится во рту, я проталкиваю ее языком дальше и глотаю, тут же прислушиваясь к ощущениям. Ничего не меняется. Я жду еще с минуту, а потом открываю глаза. Перед лицом так и застыла моя собственная рука с одной из капсул, и не зная, стоит ли глотать ее вслед за первой, я прячу ее в карман. Ну, будет пять минут, не десять. Даже лучше — раньше я это не пробовала.

Мир не посветлел, не заиграл красками, не заискрился, как снежный шар — остался прежним. Я думаю, что еще не подействовало, и смотрю на Джой, собираясь спросить, что делать дальше. Джой нет. Я оглядываюсь, но вокруг пусто — ни ее, ни палаток, ни костров — наверное, мы ушли очень далеко. Я поднимаюсь на ноги и тут кто-то касается моей руки. Я вижу Джой.

— Саммер? Все в порядке?

Волосы у нее красиво переливаются, как блестки в капсуле.

— Да, — я снова прислушиваюсь к себе. — А что делать теперь?

— Ты можешь подумать о каких-то нерешенных вопросах или о своем будущем. Все, что тебе интересно. Просто позволь мыслям унести тебя…

Дальше ее голос теряется.

Я думаю о маме. О том, смогу ли рассказать ей о себе, о своей жизни и том, кем являюсь. Мама встает передо мной, смешливая и взбалмошная, а потом протягивает руку.

Я думаю о папе. Отчего-то еще о Бриттани. Они смотрят друг на друга, потом на меня, и я не знаю, что чувствую от этого — неприязнь ли, сожаление, горечь? Они просто смотрят, и это мне решать, я знаю, но я не могу ответить. Я просто вижу это — явственно и отстраненно.

Я думаю о Джой. Она не появляется перед глазами, и я долго оглядываюсь, ища ее. В какой-то момент мне кажется, что я забываю, как она выглядит, но тут делаю очередной поворот вокруг своей оси, и натыкаюсь на нее. Она спрашивает меня, все ли в порядке. Снова.

— Все в порядке, — улыбаюсь я.

— Хорошо, потому что ты пробыла там чуть дольше, чем я рассчитывала, — говорит она, сжимая мою руку. — Я уже успела вернуться.

Я вспоминаю вторую капсулу в своем кармане. Хорошо, что я не приняла сразу обе.

— Что ты видела? — спрашивает она, и мы снова садимся на траву.

— Своих родителей, — задумчиво отвечаю я.

— Вместе? — у Джой загораются глаза.

Я качаю головой.

— Им не суждено быть вместе ни в каком из вариантов событий. Я давно это знаю и не питаю надежд. Даже не особо хочу, чтобы они сходились. Вряд ли от этого кто-то будет счастлив. Я думала, смогу ли рассказать маме о магии и стану ли я хоть немного значимой для отца. Но так и не поняла.

— Мне говорили, что «Третий глаз» позволяет взглянуть на все трезво, — кивает Джой. — Не позволяя эмоциям влиять на ответ. Ты задаешься вопросом, и получаешь картинку, а истолковать ее можешь уже вернувшись. Просто Вселенная отвечает тебе, и ничто не должно заглушать ее ответ.

— Да, наверное, — я чуть улыбаюсь.

Я не успела спросить, что будет с нами. Теперь это кажется самым важным, но уже поздно. С одной стороны — я могу не ждать навязанного исхода и строить будущее сама. С другой — у меня еще есть вторая капсула. Может, однажды я решусь узнать ответ на этот вопрос, а пока…

Пока мы здесь. И будущего — как явления — не существует.

— Саммер, все хорошо? — я различаю лицо, но не сразу опознаю. Дарси. — Ты немного…

Она протягивает мне салфетку, но я уже сама ощущаю соль и влагу на щеках. Вытираю рукой, и несколько секунд смотрю в пол.

— Тебя что-то расстроило?

Я не отвечаю.

— В целом, это нормально, зелье специально разработано, чтобы пробивать на эмоции, даже если они немного печальные или… — она осекается. — Ты в порядке?

— Не знаю.

— Прости, что… расстроила тебя…

— Я не уверена, что расстроена.

— О, — Дарси озадачена. — Тогда это слезы радости?

— Вряд ли.

Теперь мы молчим обе.

— Но то, что ты увидела — это ведь не настоящее, ты понимаешь? Это только сон, спроецированный твоим подсознанием. Собирательный образ из тех вещей, к которым ты подсознательно стремишься.

От этой фразы меня резко и ощутимо бросает в дрожь. Дарси замечает.

— Саммер, это только сон.

— Но все так и было, — глухо отвечаю я.

— Нет-нет, зелье так не действует, оно не воспроизводит точные воспоминания, только иллюзии…

— Я знаю, что со мной было, и именно это я видела сейчас. Прекрасно помню… тот отрезок… времени.

— Саммер, — осторожно начинает Дарси. — Ты часто… ностальгируешь, да?

Я веду плечами, но не знаю, что именно она видит.

— Знаешь, у памяти есть такое свойство: чем чаще ты вспоминаешь какой-то момент из прошлого, тем больше он изменяется, становится немного другим каждый раз, когда ты к нему обращаешься. Через много лет люди могут рассказывать совершенно другие истории о своей жизни.

— Я знаю об этом, — прямо смотрю на нее. Дарси опускает глаза.

— Значит, все было правдоподобно? — она больше не спорит со мной. — Запахи, звуки, картинка, ощущения?

— Да.

— С чувствами все в порядке, я уже поняла, — она улыбается.

Я перевожу взгляд за окно. Мы в комнате Дарси, я сижу на ее кровати, только она стоит справа, там, где спит Оливия.

— Думаю, это от перенапряжения.

— Хорошо, — Дарси поднимается со стула и с улыбкой смотрит на меня. — Спасибо огромное, Саммер! Ты очень мне помогла. То есть, мне и Полю, конечно, но мы еще не решили, как продолжать исследования, ведь он учится в Шармбаттоне, а я в Маплгроув, а по переписке все это затянется и…

— Ты учишься в Маплгроув? — я резко поворачиваюсь к ней. И почему мне раньше не пришло в голову, что в лагерь приехали студенты из канадской школы тоже? Очевидно же. — С тобой учится девочка по имени Джой?

Дарси задумывается, а потом решительно качает головой:

— Нет.

— Ну, не прямо с тобой, может, на курс младше или старше… — предполагаю я.

— Нет, говорю же.

— Ладно, ты можешь не знать ее — школа-то большая.

— На самом деле, школа маленькая, а я — староста, так что ты, наверное, путаешь имя или что еще. Никакой Джой в Маплгроув нет.

День 21.

У меня на плече татуировка с именем, которое никто носит.

То есть кто-то, безусловно, носит, но не та, что я знаю.

Или она все же Джой, просто Джой-не-из-Маплгроув или даже не из Канады, и черт знает зачем она вообще решила мне соврать.

* * *

Когда Альбус уходит искать то ли Скорпиуса, то ли Мелани, но я никого из них не жду. Приоткрываю дверь и, скользнув внутрь, подпираю ее спиной.

— Привет, ребята.

В гримерке только Грей и Освальд, и, хотя я знаю всю группу, лучше бы тут были Арчи или Сэмми.

— Привет, а ты кто? — Грей смотрит довольно подозрительно, хотя пока меня подозревать не в чем.

— Я зашла поздороваться, — улыбаюсь я, отталкиваясь от двери и проходя дальше в комнату. — Я знаю Арчи и Сэмми. Вас тоже, но вы, похоже, не помните.

— А мы должны? — спрашивает Освальд, и я пожимаю плечами.

— Нас знает каждый третий, — это Арчи так себе льстит, появляясь из-за ширмы, заваленной одеждой. — А я тебя тоже не помню.

Он бросает на меня взгляд и как ни в чем не бывало проходит к зеркалу.

— Автограф хочешь? — продолжает он.

— У меня есть, — я пожимаю плечами. — На листе, вырванном из тетради Сэмми. А еще есть фотка, где ты надел на голову половинку ананаса.

— Да он так каждую субботу развлекается, — хохочет Освальд. Хлопает внутренняя дверь и из туалета выходит Сэмми. Притормаживает, заметив лишнего человека.

— Оу, у меня будто вьетнамский флэшбек! — он с любопытством рассматривает меня. — Я вроде не курил сегодня, да? Ребята?

Я закатываю глаза.

— Ты же… как тебя… ты была с Джой, вот! — вспоминает он, натужно покопавшись в памяти.

— Ага, — я киваю и тащу из корзинки на столе яблоко. Рядом в пепельнице тлеют сигареты.

— А она тоже здесь?

— Нет.

— Кто это вообще, Сэм? — хмурится Грей.

— Не помнишь что ли «Магию музыки» год назад? Мы после выступления с ними тусили? С Джой, розововолосой такой и… — Сэмми вопросительно смотрит на меня.

— Саммер, — я надкусываю яблоко.

— Точно, — говорит он. — Арчи ты-то помнишь?

— Джой, да, была такая. Крутая девчонка, мы же о ней песню написали?

— Которую? — влезает Освальд.

— «Как ты».

— Я думал, это про Мэри…

— Я твою Мэри в глаза не видел, а песня про Джой была.

— И что ж ты с ней не замутил тогда, раз так восхищался? — смеется Грей.

— Ей было шестнадцать — раз, ну и главное — она была по девочкам, — Арчи кивает на меня — осознанно или нет, но после этого вся группа оценивающе смотрит в мою сторону. Хорошо, что я пришла сюда одна.

В дверь тихо, осторожно стучат, и я тут же бросаюсь к ней.

— Кто к нам еще?

— Это ко мне! — отмахиваюсь я.

— Саммер, ты… — Альбус за дверью один, и я тут тяну его в гримерку, закрывая за ним и подталкиваю ближе к музыкантам.

— Ребята, это Ал, он ваш большущий фанат, и будет чертовски офигенно, если вы все что-нибудь ему подпишете! Он, кстати, сын Гарри Поттера!

Пока нотная тетрадь Сэмми трещит по швам, а мальчики переговариваются между собой, пытаясь о чем-то спросить оторопевшего от происходящего Альбуса, я оглядываюсь в поисках гитарного чехла Освальда. Полурастегнутый, он стоит в углу, но одного Ала явно недостаточно, чтобы отвлечь сразу всех. Да и там вообще может не быть заначки. Это же было год назад. Хотя место отличное.

— Так Джой тут нет? — спрашивает Арчи, когда с автограф-сессией покончено. Я даже не оглядываюсь на Ала, чтобы не навлекать на себя кучу подозрений.

— Нет, мы с ней вообще потом не общались, — мне так легко пожать плечами, что на секунду я начинаю сомневаться в собственной реальности. Может, ничего и не было особенным?

— Я-ясно, — тянет Арчи. — А как тебе лагерь?

— Забавно, — я улыбаюсь. — Бывает весело, — бросаю взгляд на чехол.

— Ну ладно, ребят, нам пора готовиться, — Грей встает с кресла и протягивает Альбусу ладонь для рукопожатия. — Удачи, Ал.

Это последний шанс. Времени на ловкость рук нет.

— Освальд, — я подхожу к клавишнику вплотную и мне приходится задрать голову, потому что он выше меня на целый фут. — Мне очень нужен косяк.

* * *

Такие девушки, как ты, любят веселье, да, и я тоже,

Мне нужна такая девушка, как ты, да-да!

Мне нужна такая девушка, как ты, да-да!

Мне нужна такая девушка, как ты.* * *

До чего же приставучая песня.

День 22.

Задача:

Мальчик дал девочке два косяка. Один косяк девочка скурила утром, чтобы хватило сил пересмотреть семь часов «Властелина колец», а второй — вечером, когда затошнило от шоколада и выдуманного ПМС.

Вопрос:

Сколько косяков нужно девочке, чтобы пережить лагерную смену, если учесть, что до возвращения домой осталось девять дней?

* * *

Я, конечно, обещала не поддаваться. Искать настоящих эмоций, а не напыленных, стремиться к радости, а не к удовольствию. Так люди обещают встать по будильнику, а потом откладывают, чтобы поспать еще пять минут. Всего-то пять. Все так делают. Их, конечно, не хватает, и все повторяется.

Истина в том, что их никогда не будет достаточно.

Если бы они не были тебе нужны, ты бы мгновенно вскочил и побежал по делам. Но это же всего пять минуточек. Еще целых пять.

Я поднимаюсь с постели и выхожу из комнаты.

Дайте хотя бы три.

* * *

В общем доступе теплиц оставили одну только полынь и чемерицу. Я нахожу еще белокрыльник, солидаго и омелу. Возле рукописных карточек я останавливаюсь, чтобы прочесть название и применение, но все мало-мальски ядовитое или хотя бы аллергиное теперь за стеклом — огромный ботанический сад, доступный лишь профессорам. А людям — полынь и чемерица, плюс — пара аквариумов с водорослями.

Сиреневая водоросль

Произрастает в Средиземноморье, формируя рифы вместе с кораллами. Пригодна для разведения в искусственных водоемах. Обладает антисептическим свойством, применяется самостоятельно и в лечебных составах. Только для наружного применения.

Жабросли

Произрастают в Средиземноморье. Размножается только в естественных условиях обитания, однако может продолжать рост в искусственных водоемах. Применяются для получения возможности некоторое время дышать под водой.

Фукус зубчатый

Произрастает в северной части Атлантического океана, определяют облик каменистой литорали северных морей. Пригодна для разведения в искусственных водоемах. Обладает противовирусным, противоопухолевым, иммунорегулирующим свойствами.

Фукус пузырчатый

Произрастает…

Бесполезно.

Как лежать утром, случайно проснувшись, и понимать, что все равно не уснешь. Так все и происходит — случайно. Один раз твоя жизнь случайно меняется, а потом все бесполезно. Никак не вернуть обратно. Хоть бейся об стену. Хоть волком вой. Хоть забивайся наркотой по самые уши — не работает. Какая-то из шестеренок внутри тебя слетела с пазов и тяжелым куском валяется на дне. Нужно идти к медикам и просить разобрать тебя и собрать заново, но никто не любит врачей. Прийти к ним означает признать, что ты беспомощен. Что облажался. Что ты в любом случае не станешь таким, как прежде.

Сидишь и думаешь — надо было в тот день свернуть в другую сторону. Прийти вовремя. Ответить «да». Или ответить «нет». Чаще всего мы не понимаем, в какой момент сворачиваем не туда. Иногда — точно знаем, что туда нельзя.

Мы ведь всегда знаем, как правильно. Это вдолблено где-то на подкорке, впитано с молоком матери, описано кучей шрамов прошлого. Мы знаем, как правильно, но проблема в том, что не хотим.

Я прислоняюсь лбом к стеклу теплицы. Закрываю глаза.

Не-маги изобрели такую комнату — не помню названия — вроде комнаты тишины. В ней нет абсолютно никаких звуков. Никаких предметов, чтобы эти звуки издать, и никого кроме подопытного. Человека — он приходит туда по своей воле — закрывают внутри и наблюдают за реакцией. Сначала все в порядке. Слух обостряется, улавливает незаметные раньше звуки. Ходить сложно, ведь мы ориентируемся на слух, когда ходим. А в этой комнате нет никаких сигналов, которые позволяют балансировать и маневрировать. Вскоре мозг понимает, что что-то не так, что часть прежней информации не поступает, и начинает галлюцинировать, чтобы восполнить ее. Человеку кажется, что он что-то слышит, но это только его воображение. Так он пытается не сойти с ума. Зарегистрированный рекорд пребывания в этой комнате — сорок пять минут.

Однажды я продержалась без алкоголя или травки восемь дней. Мозг начинает галлюцинировать моими же воспоминаниями уже через несколько часов. За триста сорок два я пережевала свое прошлое сотню раз, но так и не смогла проглотить. Время лечит тех, кто идет вместе с ним, а не тех, кто смотрит назад.

Мне нужно идти вперед, создавать звуки. Нужно взять Альбуса за руку и сказать, что у меня проблемы. Нужно написать отцу, что… Нет, нет. Все это слишком эгоистично. Я вляпалась в это сама и разобраться должна сама. К тому же отец даже не заметил разницы, а Алу я должна показывать свои лучшие стороны. Да, поздно я спохватилась. Чуть не сделала из него курильщика марихуаны. Мне нельзя доверять других людей. Я не имею прав на чужую жизнь. Все, для чего я гожусь, — плохой пример. Совет от противного. А если развернуться ко мне спиной — можно увидеть свет.

Я отлипаю от стекла и возвращаюсь к аквариуму. Вытаскиваю клок спутанных серо-зеленых водорослей — жирных и прямых, как червяки. Вот они — правильные поступки. Всегда неприятные.

* * *

За дверью гримерки тихо, но атланты были бы идиотами, не додумайся наложить звукоизоляцию. А, нет, все же идиоты: не заперли дверь.

Всевозможные крики неудовольствия я игнорирую, не позволяя себя выгнать. По правде никто и не пытаются, только шикают, как на кошку. Ищу глазами Альбуса.

— Ал, ты что, сдал секретное место своей девушке?

— Нет! — он сам выступает вперед. — Саммер, дорогая, откуда ты взялась? Ты что, за мной следишь?

Голос не пьяный, а вот тон — чрезвычайно. Обычно наоборот. Я смеюсь. Он подходит ближе.

— Что ты здесь делаешь? Все хорошо?

— Я пришла за тобой, хочу тебе кое-что показать, — отвечаю я. — Надо идти сейчас.

Мальчики во всю спорят, что же именно я собираюсь показать. Пока не лезут с собственными предложениями — черт с ними. Альбус отмахивается и выходит вместе со мной. Он выбирает меня. Доверяет мне. Я это ценю. Хотела бы — дорожить. Но сейчас, когда я держу его за руку, мне кажется, что я могу сделать что-то большее.

— Куда мы идем?

— На пляж, — отвечаю я, вспоминая дорогу до того выступа на пляж, который нашла вместо зарытого клада.

— Зачем?

— Увидишь, — я многозначительно ухмыляюсь. Оглядываюсь. Где там, у ограды лагеря. — Можешь нас скрыть?

— Ну, что теперь? — спрашивает Альбус, и, ощутив волну заклинания, я тяну его в воду. Нужно сразу зайти подальше, чтобы пересечь линию барьера. Времени почти одиннадцать. Я достаю водоросли.

— Та-да!

— Удивительно, что после отравления Ребекки из теплиц еще реально что-то своровать, — Альбус как-то сразу смотрит в корень, и мне от этого меткого удара мне становится не по себе. Я же пытаюсь показать ему хороший пример.

Поэтому я вру.

— Ну почему сразу своровать? Вообще-то, я официально их взяла. Для проекта.

— Тебе официально дали наркоту для проекта?

Почему он сразу подумал про наркоту?

— Ал, я уже несколько раз говорила, что тогда мы с ребятами просто…

— Саммер, да все нормально, — тут же спохватывается Альбус. — Это было весело.

В отличие от этого разговора.

— Вот именно, — я все еще пытаюсь реабилитироваться. — Это просто один из многих способов повеселиться и расслабиться, на один вечер. Не постоянно, — замечаю я, глядя прямо ему в глаза. — Но в мире много удивительных вещей, реальных вещей, которые можно увидеть и почувствовать, ничего не принимая. И смысл жизни в них, понимаешь? А не в простых путях получения ненастоящих эмоций.

Слишком открыто. Мне бы стоило как-то потише кричать о своих проблемах, если я не собираюсь ими делиться.

— Мы с тобой находимся в месте, куда большинство волшебников только мечтает попасть, — я включаю Оливию для убедительности. — И больше мы сюда не вернемся. Надо пользоваться этим, каждым моментом здесь, чтобы нам было, что запомнить и о чем рассказывать. А покурить травку можно везде, и это ничего тебе не даст. Это просто мимолетное увеселение, которое никогда не заменит то, что ты можешь почувствовать, выйдя из комнаты. Поэтому давай договоримся, что тот вечер останется просто одним из воспоминаний о лагере и больше не повторится, хорошо?

Я выдыхаю, будто закончив Нобелевскую речь. Я кажусь сама себе лицемеркой просто оттого, что сама не отношусь к жизни именно так.

— Хорошо, — Альбус кивает. — Только как другая волшебная трава поможет нам ощутить вкус реальной жизни? Это разве не противоречит всему, что ты только что сказала?

— Это не трава, — я беру его ладонь и вываливаю из пакета половину водорослей.

— Жабросли?

— Они самые, — подтверждаю я, наконец не услышав неодобрения. — Ну что, готов узнать, что там внизу?

Я выжидающе смотрю на Альбуса. Он смотрит на часы. Решиться на приключение ничуть не проще, чем на наркотики. Хотя суть одна — ты рискуешь.

— Через десять минут барьер переместится, и мы не сможем вернуться, — Альбус качает головой. — Лучше сделать это днем.

— Днем не так интересно, — убеждаю я. — Тут кораллы, которые светятся ночью, нам рассказывали на занятии. Видишь, я даже слушаю лекции и применяю в жизни полученные знания, совсем как ты. Давай сейчас, пожалуйста!

Я закусываю губу. Давай сейчас, Альбус, пока эта идея еще горит во мне и есть силы что-то сделать. Пожалуйста.

— Саммер, мы не сможем проплавать в океане до утра. Это, как минимум, опасно! А барьер нам никак не пересечь, я не знаю заклинания.

— Но организаторы его знают, — говорю я. — Жабросли действуют час. То есть, к полуночи мы будем готовы вернуться. Никто еще не будет спать, у них планерка и вся эта фигня. Палочки у нас будут с собой, пошлем сигнал. Скажем, что не уследили за временем. Никто нам ничего не сделает, потому что технически это будет вина охранников, которые не заметили атлантов в воде.

Пожалуйста.

— А тебе разве можно купаться? Ну в смысле… У тебя же…

Господи, вспомнил же.

— Вообще-то это… Ал, не обижайся, но ты вообще ничего в этом не понимаешь, — я снисходительно улыбаюсь и хлопаю его по плечу. И не вздумай меня расспрашивать.

— Но ребята только вчера рассказывали об акулах…

— Так близко к лагерю они не подплывают, к тому же, у нас есть палочки, — снова напоминаю я. Мы же волшебники. У нас даже магия есть. Почему мы ни на что не решаемся?

Альбус смотрит меня с каким-то странным удивлением, будто не верит своим глазам.

— Ты вообще хоть чего-нибудь боишься?

Этот вопрос застает меня врасплох. Чисто практически — нет. Страх — это, прежде всего, чувство. Разумеется, кроме инстинкта самосохранения — с ним у меня все в порядке. Наверное, это единственная причина, почему я еще жива. А все остальное… В прошлом я боялась змей и червяков. Боялась высоты. Упасть, как ни странно, не боялась. Еще бабочек. Слепую Ведьму из сказки «Гензель и Гретель». И одиночества.

— Конечно, — говорю, сглотнув. — Только не акул и не директора лагеря. Это мелочи.

— Саммер, пожалуйста, — просит Альбус. — Мне не нравится эта идея.

— Ты всегда так говоришь, — я перевожу взгляд на его часы.

— Да, но эта не нравится мне больше, чем все остальные. Давай я попытаюсь узнать заклинание у Джеймса? Тогда можно будет прийти сюда завтра и самим отодвинуть барьер. Никто ничего не узнает, а ты получишь свои светящиеся кораллы. Можно даже попросить у кого-нибудь камеру.

Я слушаю, и мне уже кажется, что он не пойдет. Что кредит его доверит исчерпан. Что я теперь — безумная девочка с безумными идеями.

— Это неинтересно, — медленно отвечаю я. — Где же спонтанность?

— Спонтанность должна быть в пределах разумного. А это — крайне неразумно.

Да, ты прав.

Я снова смотрю на часы.

— Черт, — отскакиваю назад, переступая черту, и чувствую, как рука Альбуса застывает в пространстве, а барьер не позволяет приблизиться ко мне.

Это даже символично. Стой, Альбус, тебе за ней нельзя. На плохой пример нужно смотреть с безопасного расстояния.

— Подожди, — говорит Ал. — Я позову организаторов.

— Не надо, — я мотаю головой. — Раз уж я уже здесь, надо пользоваться моментом.

Как говорит Джемма: «Раз бросил монетку — заказывай песню».

— Саммер, хватит, это опасно. Ты одна, — серьезно произносит он, и я неосознанно киваю. — Давай я позову кого-нибудь, скажу, что ты случайно осталась за барьером, и подслушаю заклинание. Вернемся сюда еще раз.

— Я просто разведаю, — обещаю я. — Может, там скучно. Может кораллы светятся слабо или их там всего два. Тогда и возвращаться не будем, только время потратим.

Мне самой не нравится, как звучит мой голос. Беспечно. Обреченно.

— Саммер. Просто стой здесь и не делай глупостей. Это уже не смешно.

Я давлюсь жаброслями. По вкусу они как «Берти Боттс» со вкусом земляного червя, которые я попробовала, когда проиграла спор.

— Что ты делаешь?! Саммер, просто дождись меня, выплюни…

— Ну и дрянь! Не зови пока…

Я сдавленно выдыхаю, но воздух не выходит. Горло сжимает, и я начинаю задыхаться, бестолково хватая себя за шею. Под пальцами открывается щель, и голову заливает изнутри чем-то холодным, будто азотом.

— Саммер!

— Увидимся через час! — кричу я, бросаясь в воду, и все, о чем могу думать следующие несколько минут — как хорошо снова дышать. Я открываю глаза и вижу, что меня медленно сносит в сторону. Я зависла в нескольких метрах от поверхности, и сейчас она смутно бликует светом над головой. Слегка поведя руками, чтобы остаться на месте, я неожиданно перемещаюсь на целый метр. Еще гребок — и снова на метр. Зрение ясное, вода ни теплая, ни холодная — я ощущаю ее только легкими волнами, бегущими по коже, когда делаю очередное движение. Это приятно. Я погружаюсь на дно.

Сначала мне кажется забавным ходить, ощущая камни и песок под ступнями, но пройдя так десяток метров за пять минут, я решаю не тратить время зря. Отталкиваюсь от дна и, едва шевеля руками и ногами, кажусь себе маленькой водной змеей, легко скользящей в просторах океана. Снаружи он видится большой глыбой воды — бесчеловечной и опасной, а внутри напоминает воздух. Пространство. Другой слой реальности. Параллельный мир. И я — его часть.

Ничего, кроме ощущений, здесь нет. Ни звуков, ни ярких цветов — на глубине все одинаковое, синевато-серое, различается лишь прикосновением. Я кажусь себе призраком. Может, с затонувшего корабля, что вез товары для торговли: сокровища, разбросанные теперь по всех океану. Дно усыпано драгоценными камнями — некоторые блестят сквозь песок — и шелковые платья реют в течениях, как последние флаги. А пассажиры? Что если они все здесь, погибшие и вечные? Одна дама потеряла кольцо — дорогой подарок от мужа — и теперь не может проститься с миром, не найдя его. Другая, совсем юная леди, ищет матроса, которого любила, но так и не призналась. А старый капитан, поклявшийся не покинуть корабль и после смерти, одиноко сидит в вороньем гнезде мачты, покуривая трубку, забитую редкими водорослями.

Я замечаю свечение. Вдалеке, через толщу воды, оно напоминает белое северное сияние, и я плыву быстрее — отчего-то знаю, как это делать. За холмом, поросшим полупрозрачными водорослями, у меня снова перехватывает дыхание. Белые кораллы устилают дно далеко вперед, слабо мерцая и шевелясь. Они похожи на нарциссы — несколько лепестков и чашечка посередине. Я не могу отвести от них глаз, а потом решаюсь и осторожно касаюсь ближайшего пальцами. На ощупь он неотличим от всего живого здесь — мягкий и слегка упругий, но вот я отнимаю пальцы и отпечаток, оставшийся на белом лепестке, наливается красным. Я испуганно смотрю на свои пальцы, думая, что порезалась, но раны нет, хотя вода вокруг меня начинает розоветь. От моего коралла медленной, неотвратимой волной расползается красный цвет. Все цветки, один за другим темнеют и вспыхивают, пока, наконец, все не становятся алыми. Я отплываю от них, не зная, чего ждать. Слышу стук собственного сердца. В толще воды он исчез вместе с остальными звуками, но теперь оглушает. Кораллы еще несколько секунд горят, а потом начинают гаснуть, становясь все бледнее, пока не замирают в каком-то тревожном оттенке розового. Переливы их свечения завораживают меня, и я спускаюсь ниже. Теперь оно рядом, как призрак, и мне кажется, я могу потрогать. Рука проходит сквозь воду, не чувствуя разницы. Розовый оказывается за спиной. Я оборачиваюсь. Я подплыла слишком близко. Теперь сияние открывается мне во всей красоте: серый холод отступил, и зажегся свет. Весь океан играет красками — красными, оранжевыми, розовыми, фиолетовыми — все оттенки тепла — как мощнейшая музыка на органе. Я устремляюсь вперед, чтобы погрузиться в нее, но не могу схватить, найти эпицентр — вблизи все размыто и слабо, а цвет различим только в отдалении. Во мне поселяется горькая досада. Я плаваю кругами, пытаясь уловить кусочек света, но он ускользает, а я все ношусь, пока наконец совсем не теряю его из вида. В страхе оглядываюсь. Его нет. Кораллы тихо светятся белым у самого дна. Острая игла разочарования нанизывает мое сердце на толстую нитку и проталкивает к остальным бусинам.

Океан успокоился и замер. Меня тянет вниз, но не физически — хочется прилечь. Я опускаюсь. Я будто рыба на самом дне: чувствую давление всего чертового океана.

Наверху мелькают какие-то огоньки, но они и близко не напоминают сияние. Перемещаются резко, точечно, как нервные рыбы-удильщики. Им меня не заманить. Я закрываю глаза.

Течение куда-то несет меня, впиваясь в плечи и бока. Я доверяю ему, потому что мне все равно, кому доверять. Любой знает, что делать, лучше меня.

Боль приходит неожиданно, острым лезвием полоснув по шее. Я хватаю ртом воздух, бью руками по воде и задеваю что-то тверже. Толкаюсь, мечусь, но меня держат крепко, не давая вернуться под воду и вдохнуть. Кислорода совсем нет, в ушах колет, а легкие вразнобой сжимает, в глазах темнеет и… я погружаюсь в воду. Бешено качая кровь и крупицы кислорода, тело успокаивается, и я нервно оглядываюсь. Рядом кто-то плавает — я вижу ноги и размытое лицо над поверхностью. У меня нет времени на еще один нырок. Скоро миры поменяются местами, и океанское дно — живое и потустороннее — станет враждебным, холодным и мрачным. Я смотрю вниз, но белое свечение мне только кажется. Стоит взглянуть пристальнее, и остается только серая глубина.

Меня снова вытаскивают из воды и, когда я рефлекторно делаю вдох, пихают в рот какую-то склизкую гадость. Я кашляю и давлюсь, но глотаю, а потом становится очень холодно. Ледяной ветер залезает в сырые волосы и студит плечи. Я начинаю дрожать — крупно, неконтролируемо. Не замечаю, как начинаю смеяться.

— Саммер? — Альбус хватает меня, и его руки слишком теплые — трясти начинает сильнее. — Ты в порядке?

— Конечно, в порядке, как и говорила, — мой звучит на удивление тихо. — Я же просила никого не звать.

— А я просил ждать меня!

Чтобы потерять такой шанс.

— Ты хотя бы узнал заклинание? — спрашиваю я, решив не выяснять отношения.

— Какое заклинание, ты что, издеваешься? Я чуть с ума не сошел!

Я открываю рот, чтобы ответить, но делаю это прежде, чем понимаю, что именно сказать.

— Так, детки, давайте вы завтра с этим разберетесь, — Сара держит меня за плечи. — Пойдем в лазарет, я тебя осмотрю. Ты ни с кем не сталкивалась в воде?

Я мотаю головой, на мгновение погружаясь на дно памяти.

— Меня никто не кусал, если вы об этом. А акул здесь вообще нет, — замечаю я, взглянув на Ала. Сара тянет меня куда-то, и я послушно иду следом.

* * *

Со мной ничего страшного. Сара дает мне какое-то согревающее зелье, чтобы я не простудилась, и молча сушит палочкой волосы, пока я пью его, сидя в полотенце. В голове так пусто, что я ощущаю ее стенки. Три шага на пять: в сторону прошлого длиннее.

— Саммер, я могу тебя отпустить, — говорит Сара, и я киваю, не спеша вставать. — Но пообещай мне, что больше ты не будешь так поступать.

— Я больше так не буду, — спокойно отвечаю я.

Кто-то открывает дверь.

— Вы закончили? — это один из организаторов.

— Да, теперь ей нужно поспать, — кивает Сара.

— Попозже выспится, — он хмурится. — Ее ждет директор.

Я встаю и следую за ним. Он ничего не говорит вплоть до директорского дома, где нас встречает Астрид и закрывает за нами входную дверь. Мы поднимаемся в приемную и меня сажают на один из двух стульев перед столом, за которым уже сидит Матье. Я отвечаю на приветствие и выключаюсь, пока они обсуждают ситуацию. Меня ни о чем не спрашивают. Когда директор наконец обращается ко мне, я поднимаю глаза и вижу, что мы остались вдвоем.

— Мисс Холл, вы не просто нарушили правила лагеря, вы подвергли свою жизнь опасности. А так же поставили под удар репутацию ваших организаторов и мою лично.

Я вникаю в слова, но не улавливаю суть. Только слова.

— Является ли репутация заслуженной, если ее так просто поставить под удар?

Он хмурится.

— Мисс Холл, вы могли погибнуть.

— Этого я не планировала, — отвечаю я.

— Разумеется, не планировали! — возмущается он. — Если кто-то собирается покончить с жизнью в моем лагере, он должен предварительно согласовать это с руководством.

Шутка мне не особо заходит. Ему тоже.

— Мисс Холл, — Матье вздыхает. — У вас что-то случилось?

Он смотрит на меня так внимающе, что по мне, кажется, идут трещины.

— Нет.

— В таком случае, ваше постоянное вызывающее поведение, которое нарушает все мыслимы и немыслимые границы, просто недопустимо.

Я задумываюсь над тем, что он имеет в виду, и хочу спросить, что бы послужило оправданием моему поведению, но не успеваю.

— Вы ничего не хотите мне рассказать?

Вот черт. Да он просто пытается пробить меня на правду. Взрослые всегда хотят знать факты. Их удобнее раскладывать на весы правосудия.

— Нет.

— Мисс Холл, — он поднимается из-за стола и подходит к шкафу с алкоголем. Вряд ли он предложит мне выпить. Матье наливает два стакана воды. Знал бы он, что мы из них пили его бурбон. Он возвращается и ставит передо мной один из стаканов. Садится на соседний стул. — Выпейте, мисс.

— По закону вы не имеете права применять ко мне сыворотку правды, — замечаю я, не притрагиваясь к воде.

Он усмехается.

— Это просто вода, — его тону легко поверить, но я не верю. — А вот стаканы презабавные, — он поднимает свой и проводит пальцем по одному из ребер.

Ничего забавного — классический «олд фэшн».

— Забавно то, что у меня не было таких стаканов.

Сердце проваливается на самое дно. Не бьется.

— Неплохая трансфигураторская работа, мисс Холл, — произносит он, так и не отводя глаз от стакана. — Но вы ведь попали сюда не за нее.

Я вздергиваю подбородок.

— Нет, вообще-то я недостаточно хороша для вашего лагеря. В отличие от денег моего отца.

Он кивает — не знаю, согласно или подтверждая факт, но осадок от этого жеста остается.

— Тем не менее, вы умудрились залезть в мой кабинет, забрать бутылку алкоголя, который подарила мне мисс Ричардсон, и, судя по этим стаканам, тут же его и распили. Кто тот несчастный, что ассистировал вам?

— А что, в вашем лагере есть кто-то еще, кто попал сюда не за мозги? — парирую я.

Матье вздыхает. Встает и пересаживается в свое директорское кресло.

— Помимо этого вы умудрились оказаться за барьером после отбоя, украсть жабросли из теплиц и, судя по вашей посещаемости, вы не были и на половине обязательных занятий, — он сверяется с какой-то бумажкой. — Я могу отправить вас домой уже утром.

А в полдень я буду сидеть на веранде Джеммы, курить косяк и слушать ее истории о Ричарде, Баки и Поросенке — ее парне и двух собаках. Возможно, последние к нам присоединятся.

— Как вам угодно, — я пожимаю плечами.

— Ваши родители не будут разочарованы?

Что спустили деньги на ветер, возможно. Бриттани точно скажет что-нибудь по этому поводу. Правда, не о деньгах больше, а о моей безалаберности. Мол, так просрать все данные мне шансы, — это постараться надо.

— Мисс Холл, вы правда хотите домой?

Это простой и как будто очень личный вопрос застает меня врасплох. Прямо сейчас? Нет. В целом? В целом я очень хочу домой.

— Больше этого не повторится, — говорю я, глядя Матье в глаза. Я не вру. Хватит этой вечной погони за приключениями. Пора признать, что это помогает так же мимолетно, как трава. — Я обещаю.

Директор пристально смотрит на меня и смотрит долго. Чуть покручивается в кресле.

— Мисс Холл, вы же понимаете, что теперь все организаторы и я лично будем за вами наблюдать?

— Понимаю.

Он вздыхает.

— Мисс Холл, это ваш последний шанс. Не ищите неприятностей или острых ощущений или за чем вы там гоняетесь. Неужели этот лагерь не может ничего дать вам без риска для вашей и чужой жизни?

— Я попробую поискать, — отвечаю я.

— Ложитесь спать, Саммер, — устало говорит он. — Доброй ночи.

Я возвращаюсь в жилой корпус. Захожу к Саре, прошу у нее снотворного и выпиваю пузырек прямо в лазарете. У меня есть пять минут, чтобы добраться до комнаты.

Когда я проснусь, все изменится. Но я этого еще не знаю.

День 23.

Я проснулась и не обнаружила Джой. У самого леса, где мы уснули, не было вообще никого, и я несколько минут не могла понять, что происходит. С поля уже убрали все палатки и затушили костры — остались только горелые следы и дыры от колышков. Я обежала все оставшиеся палатки, но не нашла среди них ни нашей, ни Джой. В конце концов меня поймала Оливия и наорала за то, что я куда-то ушла, не предупредив ее. Портал отправлялся через час. Я стояла — растерянная и бестолковая. Ничего не могла объяснить. Ничего не могла понять.

— Джой отправилась с первым порталом, — наконец Олив сама обо всем догадалась.

— Но она не… попрощалась, — пробормотала я, чувствуя себя глупо.

— Ну, видимо, она тоже не смогла тебя найти…

Я перестала слушать. Не объяснила, что мы были вместе, что я бы вскочила в любое время, только бы успеть попрощаться. Джой не разбудила меня. Она просто ушла. Эта мысль отдавалась у меня в голове до самой Калифорнии, а потом до дома и там — много очень долгих дней.

* * *

Сегодня все суетятся по поводу Розы, но мы с ней совершенно не общаемся, поэтому я не иду. Сижу на пляже, как всегда пропустив второе занятие, а в нескольких метрах от меня, даже не посвистывая, сидит организатор. Не знаю его имени, но глаза он мозолит знатно. Вряд ли Матье теперь выгонит меня за прогулы, иначе бы я уже сидела в его кабинете. Скорее ко мне просто приставили охрану. Могло бы быть забавно, реши я от него скрыться, но даже желания пробовать нет. Только первая мысль, мол, «забавно».

— Эй, — Оливия садится рядом с двумя бутылками сливочного пива. Стучит палочкой по горлышку и крышки с них подскакивают. — Ты в порядке?

— Конечно.

— Ты почти всегда с Альбусом, мы давно не болтали, — говорит она без упрека. Я пожимаю плечами.

— Да, как-то… как-то так вышло.

— Сейчас будут показывать третью часть фильма…

— Я не хочу, спасибо.

— Саммер, расскажи мне, что случилось, — просит она, но по голосу кажется, что она точно знает, что.

Я поворачиваю к ней голову. Нет, вряд ли.

— Да все нормально, у меня ПМС просто, — отмахиваюсь я, не подумав.

— Нет, — чуть хмурится Оливия, и я вспоминаю, что вообще-то она знает, мои даты. — Я имею в виду, что случилось… вообще. Ты уже давно не похожа сама на себя.

Я опускаю глаза в песок.

— Ты еще в школе была чем-то подавлена, мы все заметили…

— Все?

— Ну, мы с Ребеккой, — поспешно поправляется она. — Мне казалось, что-то случилось еще в сентябре, но ближе к октябрю… Потом ты вроде приободрилась или что… Я не знаю, Саммер. Скажи мне.

В конце сентября мне подъехала целая коробка травы. Вот что.

— Да как-то паршиво все дома было, — я пожимаю плечами. — Бриттани со своими занавесками и карточками для гостей. Как всегда.

— Свадьба совсем скоро, да? — осторожно уточняет Оливия.

Я снова пожимаю плечами.

— В конце августа.

— Ты все еще против? В смысле… в смысле, ты все еще действительно так против, как была сначала?

— Я… никогда не была против, — неожиданно признаюсь я. — Просто было чувство, что… что всегда найдется что-то важнее… меня. Забудь, это не важно. Сейчас мне и правда пофиг. Пусть женятся, размножаются и разбрасывают деньги с балкона — я хочу оттуда уехать. Из их дома.

— Да, я знаю, — она слегка улыбается, — в путешествие на год. После школы.

— Извини, если тебя задело мое пренебрежение к деньгам, — говорю я искренне, но без капли раскаяния. — Я должна была подумать, каково тебе это слышать.

Семья Оливии не то чтобы совсем бедная, но в бесконечных бассейнах она плавает только у меня в гостях.

— Ничего страшного, мы же все были под травкой.

— Да, — выдыхаю я. — Больше ни у кого нет?

— Нет, — смеется Оливия. — Повеселились и хватит. Экзамены скоро.

— О.

— Ну да ты можешь не волноваться, они нужны только преподавателям, чтобы дать рекомендацию для своих студентов. В родительский день приедут представители университетов и разных компаний, так что у нас будет шанс получить стажировки, — она довольно улыбается.

— Здорово!

— Ты точно не хочешь на фильм?

— Нет.

— А, блин, держи, — она протягивает мне давно открытую бутылку и поднимается. — Мы с ребятами будем на поле. Ребекка здорово придумала с кино на природе.

— Это придумала не Бекка, — замечаю я и делаю глоток пива.

Оливия закатывает глаза и собирается уходить.

— Саммер, — говорит она напоследок, — ты всегда можешь поговорить со мной, если тебе это нужно. Если накопилось что-то или просто… поболтать. Я понимаю, что у тебя новые отношения и все такое, но… я скучаю.

Мне нужно некоторое усилие, чтобы улыбнуться. Мне хочется обрадоваться ее словам или пожалеть, что я так долго пренебрегала ей, а я не помню, как это делается. Не помню, как ощущается.

— Конечно, Олив. Спасибо.

Помедлив, она чуть машет мне ладонью и уходит, несколько раз оглядываясь назад. Я смотрю ей вслед, пока она не скрывается совсем и откидываюсь спиной на песок. Восемь день. Не страшно. Столько я уже выдерживала.

* * *

25 июля 2022 года

Я написала на адрес, который дала мне Джой, сразу по возвращению домой. Сколько письмо могло идти до Канады — день? Несколько часов? Я нашла в библиотечной книге скорость полета сов, а в карте расстояние до Кингсвилла. Посчитала, но вспомнила, что столько же времени уйдет на обратный путь. Двадцать шестое июля, около полудня. Я как будто бы выдохнула и позволила себе ненадолго отвлечься. Разобрала вещи, выслушала ряд вопросов отца. Может, он и подозревал, что я не гостила у Олив всю прошлую неделю, но в основном он узнавал мои планы на август и предлагал какие-то визиты по гостям. Родственники Бриттани или кто там.

Остаток дня провела в попытках выяснить, не изобрели ли маги наконец более быстрый способ обмена информацией, нежели совиная почта. В гостях у мамы я обычно пользовалась ее ноутбуком, но мой дома не работал. Оказалось, что магия мешает электрической технике. Я дочитала книгу — «Использование предметов магглов в магической среде» и уснула лицом на последней странице.

26 июля 2022 года

В полдень ответа еще не было. Теперь на счет шла каждая минута, потому что сова могла вернуться вот-вот, и я сидела на балконе под собирающимися тучами. Когда я задирала голову, глядя в самое небо, и стена дома, деревья и фонарные столбы выходили из поля зрения, мне начинало казаться, что я все еще на фестивале. Несколько раз я включала музыку, чтобы скоротать время.

Письмо не пришло до полуночи. И в полночь тоже не пришло.

Я начала думать, что Джой отправилась не сразу домой, а куда-то еще. Тогда было бы логично, что она не встретилась с моей совой и просто не знает, что я ей пишу. Тогда она наверняка напишет мне сама.

Я уснула прямо на балконе, предварительно узнав, за сколько дней сова может облететь планету. Со всеми жизненно-необходимыми остановками.

30 июля 2022 года

Я написала еще одно письмо. Взяла одну из отцовских сов для деловой переписки. Мне начало казаться, что с моей что-то случилось и письмо попросту затерялось на просторах Северной Америки.

31 июля 2022 года

Совы вернулись вместе, каждая — с привязанным к лапе письмом. Я бросилась сразу к обеим, потом трясущими руками освободила птиц и вскрыла конверты.

«Дорогая Джой…»

«Дорогая Джой…»

Это были мои письма. Не ответы. Совы слетали до Канады, не нашли адресата и вернулись. Моя, судя по всему, еще пыталась найти Джой сама. Деловая птица отца, привыкшая в быстрым и точечным перелетам, вернулась сразу же. Я хотела отправить их снова, велев искать Джой везде, но внезапный страх победил. Что если хоть одна из причин не написать мне, даже не забрать мое письмо, — сбылась и ответа не будет? Что если единственный человек, которому я сумела открыться, просто покинул меня, не попрощавшись?

7 августа 2022 года

Вопросы, вопросы, вопросы. Я перебрала их в голове с тысячу и на каждом останавливалась: с ужасом и надеждой. Что-то могло случиться. С порталом или просто в дороге. Куда бы она ни направилась. Что-то могло помешать совам найти ее. Непогода или неправильный адрес. Я могла ошибиться в улице или еще в чем, а потом они не знают Джой в лицо и просто не нашли. Не сработало совиное чутье. Что-то могло случиться у нее. И ей временно не до меня. Что-то плохое. Или что-то могло случиться с ней.

Господи, просила я, только бы ничего с ней не случилось.

После каждого вопроса в голове всплывало лицо Джой, и ее губы насмешливо произносили:

«Это закон Мерфи: если что-то имеет наименьшую вероятность случиться, именно это и произойдет»

Я нашла книгу «Двести законов мироздания» и не закрыла ее, пока не прочла от корки до корки.

17 августа 2022 года

Если бы я только получила ответ хотя бы на один из этих вопросов.

19 августа 2022 года

Я нашла ее случайно, когда отправилась прогуляться до ближайшего магазина. Мне хотелось чего-то, чего не было у нас в холодильнике, и, поскольку найти такое было крайне сложно, я знала, что поиски затянутся.

Мне нужно было чем-то себя занять. До школы оставалось совсем немного времени, а там преподаватели завалят учебниками и сядут сверху — мы будем поднимать голову от конспектов только на вечеринках Оливии, но на них я буду так пьяна, что даже не подумаю вспоминать Джой.

Я ждала очень долго. Уже понимала — какой-то дальней частью подсознания понимала — что дальше ждать нет смысла, но она по-прежнему была первой, о ком я думала, проснувшись. И перед сном. Несколько раз в течение дня, но только если не могла отвлечься. Несколько десятков раз.

У меня был слишком нездоровый вид от плохого сна и недоедания. Я натянула капюшон и сунула руки в карманы толстовки, которую впервые вытащила из шкафа после фестиваля.

К пальцам что-то прилипло. Я вынула руку на свет вечерних фонарей и увидела прозрачную капсулу. Внутри зашевелились блестки.

Нутро сжалось в комок, к черепу изнутри прижались вопросы — как нетерпеливые покупатели к дверям торгового центра в «черную пятницу». Я не знала, какой выпустить первым. Знала, что не успею задать все.

«Я хочу знать, все ли в порядке с ней».

«Я хочу знать, почему она не написала мне».

«Я хочу знать, напишет ли».

«Хочу знать, будем ли мы вместе».

«Почему она не попрощалась?»

«Как она ко мне относилась? Я была для нее просто новой знакомой? Просто компанией на неделю?»

Я трясла головой, пока все они не высыпались из сознания, оставив только один.

«Я когда-нибудь увижу ее снова?»

Я проглотила «Третий глаз» и досчитала до десяти. Вряд ли нужно было открывать глаза, и я не знала, как увижу — с открытыми или закрытыми — но огляделась по сторонам и наткнулась на осуждающего вида старушку.

— Ну и молодежь теперь! Ни стыда, ни совести! Наркоманят средь бела дня! — воскликнула она.

— Сейчас поздний вечер, — зачем-то исправила я.

Она задохнулась от возмущения.

— Никакого уважения! Черствая молодежь, бесполезная, бесчувственная… — старушка удалялась дальше по улице, добавляя новые ругательства.

Я смотрела ей вслед и ничего не понимала.

— Мы с Джой увидимся снова? — вслух произнесла я.

Реальностью было все вокруг или частью галлюцинации от «Третьего глаза» — я не могла уловить грань. Больше на улице никого не было. Даже соседские собаки, которые в это время невыносимо лают, молчали. Я пошла дальше по улице, отбивая дробь вопросом: мы еще увидимся? Еще увидимся? Встретимся?

Я прошла до конца улицы, взяла на кассе круглосуточного супермаркета шипучую карамель, которая первой попалась под руку, и вернулась домой. В какой-то момент в голове стало пусто, потому что я не могла больше об этом думать и не знала, что делать дальше.

20 августа 2022 года

В привычной уже апатии я спустилась к завтраку после того, как отец и Бриттани уехали, и наткнулась на Диту — нашу домработницу. Я не знала, по какому расписанию она приходит, но не удивилась, заметив ее стирающей пыль с кухонного гарнитура. Открыла холодильник, взяла сок, хлопья и поздоровалась.

— О, мисс Саммер, доброе утро. Вам приготовить глазунью или кашу? Может быть, сэндвичи?

Я качнула головой.

— Как вам понравилось в гостях у подруги?

Дита не местная, но я не знаю, откуда точно. Акцента у нее особо нет, но речь довольно медленная и грамматически выверенная.

— Нормально.

— Хотите кофе?

— Нет.

— Хорошо, мисс, тогда я вас оставлю, — она как будто виновато кивнула и вышла из кухни, а я проводила ее взглядом, пока она не скрылась за углом.

Почему она ушла? Она ведь не надоела мне, как это бывает с Бриттани. И я не грубила ей. Может, я не поддержала разговор, но обычно Диту это не останавливает. Раньше мы часто болтали.

Я над чем-то задумалась и опустила трубочку прямо в графин. Опомнилась, когда раздался звук всасываемого воздуха.

24.08.2022

Я не понимала, что изменилось. Вернее, я не замечала, что что-то изменилось. Ничего не происходило, как и последние четыре недели, и меня это уже не беспокоило, но… меня вообще ничего не волновало. Ни отсутствие писем от Джой, ни обыкновенно раздражающие планы Бриттани, ни шутки Джеммы — даже в компании последней мне не было весело, радостно, грустно — хоть как-то. Я заподозрила депрессию, очень глубокую, сродни апатии и потере полного интереса к жизни. Перечитала несколько книг в нашей библиотеке, чтобы найти там логическое объяснение своему состоянию, но в один момент устала. Легла на пол прямо возле шкафов и пролежала так несколько часов. Вряд ли депрессивные люди до посинения читают психологические трактаты, чтобы вернуться в строй. Вряд ли они даже замечают, что с ними что-то не так. В одной из книг попался какой-то тест в виде открытых вопросов.

«К вам приходит ваш близкий друг и рассказывает, что у него умер отец. Вы лично знали этого мужчину — он был к вам добр, часто играл с вами в детстве и вы часто приходили к нему за советом. Когда погибли ваши собственные родители — он был тем, кто поддержал вас, помог справиться с трудными временами и сказал, что вам всегда рады в его доме. Однажды ночью вы не дозвонились до своего друга и позвонили его отцу — сообщили, что машина сломалась где-то в глуши, а 911 обещает эвакуатор только через несколько часов. Он ответил, что сына нет дома, спросил, где вас искать и положил трубку. Вы уснули в заглохшей машине, ожидая спасателей, но приехал отец. Отец вашего друга, но в первую секунду, из-за ослепивших фар, показалось, что ваш отец. И вот его больше нет. Скажите что-нибудь своему другу, чтобы утешить его.»

Я мысленно промямлила что-то вроде «все будет хорошо». Я вообще не поняла, к чему был такой текст, когда хватило бы одного факта, что у моего друга кто-то умер.

Я перешла к следующему абзацу, но не успела прочитать и пару предложений, как потеряла мысль. Вернулась к началу, но теперь сразу не смогла понять, о чем речь. Вот они слова — я вроде их видела, но забывала, едва отпустив взглядом.

Третья история была о какой-то явной несправедливости. В конце предлагалась вывести аргументы для защиты человека, которые лежали на поверхности и едва ли не были выделены курсивом, но я только пробежалась по ним глазами и закрыла книгу.

Убрала «Социопатические расстройства» на полку и перешла к художественной литературе. Я слишком закопалась в эту научную терминологию и психологические опросы. Надо было немного разгрузиться. Взяла свою любимую «Мы живем в замке» и уселась на пол возле шкафа.

Я не смогла. Не смогла ни прочесть ее до конца, спотыкаясь на каждой новой странице, ни прочувствовать всю горечь, каждый раз охватывающую меня от дичайшей жестокости людей, гонимых страхом и гневом. Не протянула руку сестрам Блэквуд, чтобы вывести их из огня, не ударила алчного Чарльза, и ярая травля не растерзала мое сердце как свора собак. Я долистала тонкую книжицу до самого конца и уставилась в пол. Во мне не происходило ничего.

Я поднялась с пола, вышла из библиотеки, закрылась в комнате и уснула.

* * *

Если бы мне пришло в голову пересказывать каждый день своей дальнейшей жизни: я или слушатель — не знаю, кто удавился бы первым. Не происходило ничего — все было неразличимо и вблизи, и в памяти. Я думала, что можно записывать происходящее со мной, чтобы как-то улавливать случайно мелькнувшие чувства или эмоции, но вспоминала про это только перед сном. А вспомнив, не находила ничего достойного для записи.

* * *

Мне осталась только память о том, что было до. Перебирая ее, я ненадолго погружалась в ностальгию и даже слышала отголоски каких-то чувств, но все они только доказывали, что чувства у меня были. Были, а теперь нет.

* * *

Я вспомнила слова Джой о том, что «Третий глаз» отключает чувства, чтобы можно было правильно услышать ответы. Сейчас я бы спросила, могла ли вторая капсула оказаться какой-то бракованной, чтобы чувства мне отключило насовсем.

Но рядом не было ни Джой, ни третьей капсулы.

* * *

«Первое правило Вселенной, Сам: ты можешь делать что угодно».

Ты, Джой, разумеется, можешь делать что угодно. Но и что угодно может произойти с тобой.

День 24.

Директор директором, а с Джоанной у меня соглашение четкое: я не рассказываю никому про ее мутки с преподом, а она освобождает меня от мероприятий. И почему я тогда вижу свое имя в списках на квест. Почему я вообще читаю список на квест.

* * *

— Джо, твои отношения с преподом уже стали достоянием общественности? — спрашиваю я, остановившись возле организаторши, когда она разговаривает с кем-то.

Джоанна шипит и, извинившись, утаскивает меня в сторону.

— Господи, Саммер, не хочешь — просто не приходи!

— Господи, Джоанна, — безэмоционально передразниваю я, — расскажи уже всем.

* * *

После ужина я больше не могу скрываться в комнате, потому что Оливия силком тащит меня смотреть, как они «надирают зад остальным командам». Лиам, Ребекка, Кристин, Джек и сама Оливия. Не находя в себе желания даже прокомментировать что-то, я молча иду на поле.

Комната с циферками из фильма «Роковое число 23», комната силлогомана* * *

, спальня Аанга, алхимическая лаборатория — каждая следующая загорается только, когда команда проходит испытание предыдущей. Ребята идут медленно, но верно — ни на чем не тормозят, но и рекордов не бьют. В какой-то момент все команды застревают на Стихиях и Алхимии, и, поскольку наблюдать за этим — дикая скука, я перемещаюсь к последней закрытой комнате. Она кажется больше остальных, но у меня даже догадок нет, что внутри. Алхимия была последней дисциплиной, которую преподают в лагере. Придумали что-то еще. А участники знают, что комнат на самом деле пять, а не четыре?

Когда одна из последних комнат вспыхивает, я оглядываюсь и вижу Альбуса — в темноте, какой-то разреженной, будто бы даже движущейся. Он несколько раз оглядывается и поднимает палочку. Там явно есть какие-то звуки, но никто кроме него не слышит. Через секунду в комнате с ним появляется Лили. Потом Роза. Они все стоят в паре шагов, но, кажется, не замечают друг друга. Тьма, окружившая Ала, тянется к нему длинными щупальцами и выползает жирным, мохнатым пауком, обманчиво медлительным. Я вижу его на отдалении, и тварь никогда не выберется наружу, но выглядит это все равно отвратительно. Судя по тому, что девочки в комнате не визжат, паук — специально для Альбуса.

«Мы пошли туда, даже зная, что там обитает колония акромантулов. От них, кстати, пришлось убегать»

Акромантул. Вот кто это.

Альбус произносит какое-то заклинание и вся темная масса, сгустившаяся в комнате, на долю секунды вспыхивает, как от молнии. Момент света отпечатывается у меня в сознании, и я успеваю понять, что это. Скопление боггартов. Хренова туча этих существ, и Ал изгнал лишь одного. Для него появляется дверь, которую не видят его сестры, потому что тьма уже обступает их. Лили стоит перед какой-то темноволосой девочкой, а Розу мне не видно, потому что Альбус наконец выходит к нам. Зрители громко кричат, потому что он — первый, кто прошел все испытания.

— Ты молодец, — я поспешно обнимаю его, чтобы не толкать долгую поздравительную речь. Немного оторопело он отвечает мне, но сразу оглядывается в поисках остальных. — В комнате сейчас Роза и Лили, вы были там вместе. Ты не видел?

Альбус качает головой, наблюдая за девочками. Лили выскакивает за дверь не с испуганным, а каким-то болезненным лицом и, переведя дыхание, приближается к нам.

— Они не предупредили нас, что будет еще одна комната!

— Да, наверное, чтобы мы не подготовились к боггарту, — хмурится Ал.

— Там их пара десятков, — я делюсь наблюдениями, но это перестает волновать меня, когда в Комнате Страха появляется Малфой. Роза как раз присоединяется к нам, но он все равно не один: напротив него стоит Альбус. Не тот Альбус, которого я держу за руку, а другой — с разочарованием на лице. Оно граничит с болью. Я поджимаю губы. Боггарт о чем-то выговаривает Скорпиусу, а тот стоит, не шелохнувшись, и слушает. Взгляд у него стеклянный.

Понятия не имею, в чем там вина Малфоя, но эта картина меня совсем не удивляет. Более того, рассуждая логически — она ожидаема. Гораздо реальнее акромантула в Атлантиде. Может, Скорпиус даже не поймет, что перед ним боггарт.

Но Малфой выходит из комнаты — спокойный и как будто побледневший. Мы все смотрим на него в ожидании объяснения, но только Альбус решается спросить.

— Ты… назвал меня Пожирателем Смерти, — прочистив горло, отвечает Скорпиус. — Как и моего отца.

Не могу понять, врет он или нет — лицо у него каменное, а моего доверия у него на ноль. Я перевожу взгляд на комнату, которую не покинула только Мелани. Несколько участников других команд уже тоже стоят здесь. Если она успеет раньше, чем ребята по соседству, Хогвартс выиграет. Я смотрю на наших — вышла только Кристин — и возвращаюсь к Мелани.

Напротив нее человек. Высокий, в очень дорогом костюме, сдержанный в жестах. Оба к нам вполоборота, так что хорошо видно, как подрагивают руки Мелани и как судорожно она прижимает ладонь ко рту. Еще немного — и согнется пополам в приступе тошноты. Но она стоит. Заходится кашлем, а когда мужчина пытается протянуть ей руку, чтобы помочь, — в ужасе отшатывается. Он оглядывается, как будто кого-то ищет, и я внезапно понимаю, насколько реалистично все выглядит там, внутри…

Один твой страх — самый жуткий — прямо перед тобой. Еще с десяток боггартов нагнетают атмосферу, имитируют звуки, подогревают кровь, учащают пульс. Они знают, чувствуют, как сильно ты испугаешься и как они будут пировать ужасом, пробравшим тебя до последней клеточки тела. И они стараются — свистят ветром, скрипят половицами, касаются волос. Это не школьный урок, где ты заставляешь класс рассмеяться над своими детскими страхами, — это погружение в самый правдоподобный кошмар, а ты даже не осознаешь, что все это — понарошку.

— Как ты понял, что это боггарт? — спрашиваю я, пожимая руку Альбуса, потому что не могу оторвать глаз от Мелани.

— Я… не знаю. Последний раз я сталкивался с акромантулом на первом курсе, а с боггартом на третьем, когда проходили их на Защите от Темных Искусств. Тогда он тоже стал акромантулом. Ну и сейчас я подумал, что в Атлантиде и на испытании гораздо вероятнее встретить боггарта, чем громадного паука.

— Бритва Оккама, — бормочу я.

— Что?

— Не нужно множить сущности без необходимости, — поясняю не я, но Роза, а я только киваю.

— Проще говоря: если слышишь цокот копыт, представляй лошадь, а не зебру, — я наконец отвожу глаза от Мелани. — Есть интересная книга «Двести законов мироздания»…

Зачем я это говорю. Сейчас всех волнует только, преодолеет ли Мелани свой страх и победят ли они.

Они побеждают. Мелани выходит на свет раньше последних участников других команд, и все радуются, поздравляют, сетуют на чужое поражение и обсуждают квест. Я как-то незаметно даже для себя оказываюсь перед дверью в последнюю комнату. После Мелани она погасла, как и все остальные до нее, и я уже тяну за ручку, когда чья-то ладонь припечатывает дверь обратно.

— Матье же велел тебе не лезть на рожон, — тот самый организатор, который сидел со мной на пляже.

Я отвожу взгляд обратно на дверь.

— Там же всего лишь боггарт, может, я тоже хочу попробовать.

— Значит, надо было участвовать в квесте и дойти до финала.

— Понятно, — слабо кривлюсь я, — сахарок только послушным лошадкам.

— Если хочешь, — пожимает плечами он. — Так что давай, празднуй победу своих друзей и не лезь в неприятности.

Я возвращаюсь к команде Ала, которая собирается уходить с поля, но все мои мысли остаются у двери. Что меня ждало бы за ней? Какой страх вытянули бы боггарты из меня и вытянули бы вообще хоть что-нибудь? Может, это последнее, что могло бы сказать мне, что не все потеряно.

Я иду, не оглядываясь, и понимаю, что уже никогда не узнаю.

День 25.

Только, чтобы доказать Алу, что все в порядке, я иду на Чары. Наверное, это нелогичное решение, потому что в таком случае я должна стоять на голове, покуривая травку и зазывать народ на нелегальную вечеринку. А не сидеть на занятии, действительно пытаясь вникнуть в материал. Мне сложно, потому что группа уже далеко ушла, да и в принципе способнее меня: все ставят на первое место в расписании профильный предмет.

— Работа с пространственной магией требует большой сосредоточенности и четкости. Когда вы совершаете акт «растворения» предмета во всем сущем, вы можете столкнуться с тем, что при восстановлении одна из его частей исчезнет. Маг, применяющий пространственные чары должен строго запоминать и удерживать в сознании все важные элементы и признаки предмета. Не так сложно разбить вазу, как ее собрать, поэтому и при новом воплощении зачарованного предмета требуется тщательно представлять каждую деталь и ее соотношение с другими деталями. Итак, кто попробует?

Я откидываюсь на спинку стула. Теоретически все понятно. Концентрация и внимательность — дальше только взмах палочкой, но пространственная магия не считалась бы — по словам профессора — сложнейшими чарами, если бы этого было достаточно. По крайней мере, теперь я понимаю, как работает мой конверт для заначки, который я купила.

Вызывается Альбус. Я пристально наблюдаю за его попытками и слушаю поправки, так что в итоге кажется, что я понимаю, что делать, но все равно не рискую. Вряд ли я добьюсь каких-то успехов в искусстве, которое здесь постигают уже три недели.

Раздаточный материал — вишня. Составляющих немного: шкурка, мякоть, косточка и семечко внутри нее. Веточку можно оторвать для упрощения эксперимента. Я пальцами прокатываю одну из ягод по парте и останавливаю перед собой.

— Повторю, что более сложной частью этой магии является именно восстановление исходного материала, а вовсе не его распыление. Хотя вишневый сок со своей рубашки я все равно потом оттирал, мистер Коулман.

— Диспульверо! — негромко произношу я. Вишня отскакивает на край парты, превращаясь в кашицу с косточкой. Я беру вторую. — Диспульверо!

Вишня брызжет соком мне в глаз, и, пока я пытаюсь вытереть лицо, Альбус замечает мои потуги.

— Попробуй не так тянуть окончание заклинания, — советует он, и я поворачиваю к нему голову с немым вопросом. — Ну, если оно будет четче и короче, должно получиться.

Я киваю, хоть и не особо уверена в его словах. Я произносила все точно так, как профессор.

— Диспульверо! — вишня отлетает прямо в Альбуса. Я сдавленно хмыкаю.

— Ага, — он ловит на лету и отправляет в рот. — А палочкой плавнее.

Я закатываю глаза. Кажется, в аудитории два преподавателя.

— Диспульверо! — я изображаю самый жеманный и издевательский жест, какой только возможно и ягода, дрогнув, исчезает. От нее остается лишь слабый аромат вишневой косточки.

— Ух ты, — комментирую я, оглядывая стол. Но она действительно исчезла: не откатилась, на расплющилась, не осталась на рубашке соседа. — А как собрать?

— Конвал’уиссет, — отвечает Альбус, и я даже присматриваюсь к тому, как он это произносит. Усмехнувшись, он повторяет с уточнением: — Здесь мягкий, как будто выпадающий звук после «л». Просто попробуй без палочки.

— Конвалуисет, — произношу я.

— Нет, Конвал’уиссет.

— Конвал’уисет, Господи, язык сейчас сломаю!

— Теперь правильно, но там двойная «с», — совершенно серьезно продолжает Ал.

— Конвал’уиссет, — медленно, четко и с вызовом повторяю я, в упор глядя на него. Сначала он убеждается, что не ошиблась, а только потом смеется на мое выражение лица.

— Именно так, а палочкой большой круг против часовой стрелки, только кистью.

Я направляю палочку туда, где лежала вишня и повторяю заклинание, мысленно представляя схему «семечко-косточка-мякоть-шкурка». То, что собирается на парте, больше похоже на чернослив.

— Кажется, она должна выглядеть не так, — замечает Альбус.

Я не люблю признавать поражение, поэтому быстро сую ягоду в рот.

— Новмално, — отвечаю я и натыкаюсь зубами на что-то жесткое. — Только косточек две.

— Значит, кто-то не досчитается, — смеется он.

— Его проблемы, — я пожимаю плечами.

— Попробуешь еще раз? — предлагает Альбус.

В коридоре раздается звонок.

— Хорошего понемножку, — улыбаюсь я и иду на выход, по пути умыкнув горсть вишни из общей корзины.

— Это же учебные образцы, — пытается пожурить меня Ал, но довольно миролюбиво.

— А ты представь, — я делаю эффектный пасс кистью перед его лицом, — что они растворились в воздухе. Он смеется и, поймав мою руку, приобнимает.

Наверное, в такие моменты люди чувствуют счастье.

* * *

Дверь распахивается и еще несколько раз хлопает по стене. Я рефлекторно сажусь на кровати, проводя рукой по встрепанным волосам: все-таки надо было оставить их длинными.

— Саммер, вставай, — неожиданно громкий голос Ребекки заставляет меня вздрогнуть. — На Лили Поттер напали.

— Что? — я несколько секунд не понимаю, что она имеет в виду. — Тоже тентакула?

— Нет, — Бекка так и маячит в дверях — ни туда, ни сюда. — Это сделал один из атлантов.

— Да, ладно, я поняла, — киваю я, пытаясь выдать то, чего она ждет, но, чего она ждет, я не понимаю, поэтому встаю с кровати и выхожу за ней в коридор. — Там какое-то общее собрание?

— Саммер, — она недоверчиво смотрит на меня. — Ты, что, не слышала?

— Да нет же, ты только что пришла с новостями! — пытаюсь возмутиться я.

— Альбус, Саммер, — Ребекка как-то вопросительно сводит брови. — На его сестру только что напали. Она в Лазарете.

Она будто отвешивает мне оплеуху. Я сглатываю, киваю, снова киваю и иду на выход. Надо найти Альбуса. Господи, почему я такая тупая, нужно было сразу все понять.

Я не знаю, идет ли еще второе занятие или уже обед, но на улице никого нет. Я пробегаю несколько шагов и оборачиваюсь: если Лили в Лазарете, то и Альбус там. Возвращаюсь и уже у дверей торможу.

Что я скажу ему? Выражу соболезнования? Как-то подбодрю? Спрошу, как дела у Лили — ну конечно все плохо, иначе бы не подняли такую панику. Все плохо. Все плохо, а я снова не понимаю, как это выражать. Бывает люди просто смотрят друг другу в глаза и все понимают — скорбь и горечь. И не нужно уже ничего говорить, потому что одного взгляда порой достаточно.

Я стою у дверей в корпус еще и еще, а потом подхожу к окнам лазарета и осторожно заглядываю внутрь. Лили там нет, но есть Роза и еще кто-то. Без Альбуса. Все нормально. Мне не нужно туда идти, если там нет Альбуса.

Сорвавшись на бег, я влетаю в учебный корпус, вспоминая, где видела сегодня Ала в последний раз. У него какой-то предмет, со Скорпиусом и Мелани, на втором этаже, в одной из дальних аудиторий. Я распахиваю первую дверь и тут же закрываю ее, бросив «извините», берусь за вторую, но она закрыта, а третья открывается сама собой.

— Все в порядке, мисс? — не знаю этого профессора. Я смотрю на него пустым взглядом и медленно мотаю головой. — Почему вы не на занятиях?

— Я ищу кое-кого, — и пока он не начал задавать новые вопросы, я убегаю из коридора. Сворачиваю, куда ближе, и оказываюсь перед другими закрытыми дверьми. Нащупываю стену и опускаюсь на пол.

Не знаю, что сказать Альбусу. Не понимаю, как я вообще с этим связана, и как должна выражать свои чувства. Как я должна ко всему этому относиться? Логически — логически я должна переживать. За всех сразу — и за Лили, и за Альбуса, за их родителей, а если я достаточно милосердная — то и за того атланта тоже. Мало ли что толкнуло его на этот поступок. А что его теперь ждет? Выговор? Тюрьма? Из лагеря его точно отправят, да и вообще это дочь Гарри Поттера — мало ему не покажется. Я думаю не о том. Черт возьми, почему я думаю не о том.

Я опускаю руки, и в ладонь что-то впивается. Какая-то белая карточка торчит из-под двери, возле которой я сижу. Я вытаскиваю ее, останавливая перед лицом и… никакого «и». Это магическая фотография Скорпиуса и Лили, и сделана она ровно в тот день, когда я случайно увидела их вместе. Под тем самым деревом, за поцелуем. Где-то за листвой прячусь я: может, я вот эта тень. Я смотрю на них, и ничего не дергается. Должна ли я была рассказать об этом Альбусу? Не Скорпиус ли напал на Лили? Нет, вряд ли, не после всего этого, не после их многолетней дружбы с Алом. Тогда кто. Кто-то, кому не понравилось то, что изображено на фото. А может это просто фото, которое кто-то сделал, потому что сцена показалась ему романтичной.

Одна рука Малфоя прижимает Лили за талию, вторая прикасается чуть выше — под самой грудью, и можно различить, как замер его большой палец у нее на солнечном сплетении. Знает ли он, как выглядел в тот момент? Видел ли эту фотографию?

Голова Лили запрокинута, а тело сжато, будто ее застали врасплох. Ее правая ладонь застыла в нескольких сантиметрах от груди Скорпиуса, так и не прикоснувшись, — то ли она хотела оттолкнуть, то ли дотронуться.

Наверное, со стороны мы с Альбусом выглядим похоже. Он стремится ко мне, и тянется, и желает, а я… нет, я не выгляжу, как Лили. На этом фото я навсегда останусь только тенью в деревьях.

Не решив, что делать с фотографией, я прячу ее в карман и выхожу на улицу, надеясь, что сейчас начнется обед и все сами посыплют из корпуса, а тогда можно будет поймать Альбуса и узнать, как у него дела. То есть как у Лили дела. У них обоих. Еще у Джеймса и вообще. Знают ли родители. Конечно, знают, какая глупость.

Я замечаю Альбуса раньше, чем думаю: он быстрым шагом идет в сторону Лазарета, и мне приходится побежать, чтобы догнать его.

— Ал, подожди! Я нигде не могла тебя найти. Как Лили? — слова подбираются сами и звучат они хорошо.

— Не знаю, она в Лазарете, — Альбус обнимает меня.

— Ты в порядке?

— Нет. Ты не представляешь, насколько я не в порядке.

Не представляю. Зато знаю, как избегать такого.

— Хочешь, уйдем куда-нибудь? — предлагаю я.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, не знаю, сбежим отсюда, — я стараюсь говорить аккуратнее. — У меня кое-что припрятано, а тебе как раз надо отвлечься.

У меня ничего нет, но я знаю, где достать.

Он как всегда хмурится, но в этот раз мне кажется, что я вижу еще и отвращение.

— Саммер, ты что, издеваешься? Если тебе было проще напиться, чем навестить в больнице свою подругу, то я свою сестру бросать не собираюсь.

Да, я понимаю. Это правильно. Просто я подумала, что ты захочешь отвлечься.

— О, ну ладно, — я пожимаю плечами. — Мое дело предложить.

— Я иду в лазарет, — чеканит Ал.

— Хорошо, — я киваю, — увидимся. Передавай Лили привет.

Дальше все как-то механически: я целую его в щеку и улыбаюсь — каменно, хотя губы слушаются и гнутся дугой. Отхожу от Ала и иду, иду, иду — дальше, дальше, дальше, пока все тело не начинает саднить. Это не больно, даже не неприятно, просто я ощущаю этот зуд физически. Как после первых глотков крепкого алкоголя — он ползет под кожей, подгоняет меня и куда-то ведет. Я останавливаюсь перед квиддичным полем и долго не могу сфокусировать взгляд хоть на чем-то. Потом вижу Малфоя, который сидит на нижнем ряду, но так далеко и так низко опустив голову, что вряд ли меня заметит. Достаю из кармана фотографию. Будто пытаясь убедиться, что это и правда он, я несколько раз сверяю лица, но вместо того, чтобы отдать ему, ухожу. Что я скажу? Что, если он переживает за Лили так же, как Альбус, значит, все у них еще будет хорошо. Или что он не имел права за спиной друга встречаться с его сестрой. Или что я завидую им — всем троим, которые так запутались в своих отношениях, словах, ожиданиях, чувствах, что… что если бы я могла наблюдать за ними все это время — тихо, изподтишка — я бы непременно сделала это. Просто чтобы снова прикоснуться к тому, что называют любовью. Я бы ни отвергла ни одну из ее сторон — ни изнеможение, ни боль неведения, ни страх конца, ни горечь расставания. Я вбирала бы каждую крупинку, каждый взгляд и жест, только бы собрать это все в большое и искреннее чувство, которое уже никогда не смогу узнать по-настоящему.

И потому я никогда не впишусь. Буду притворяться, отражать, передразнивать и никогда не смогу ответить. Я теперь просто социопатка.

— Саммер? — голос Оливии приводит меня в чувство: я стою на пороге нашей комнаты, прислонившись лбом к косяку и никак не могу довести руку, чтобы закрыть дверь. Мне не хочется здесь быть, не хочется идти дальше, хочется лечь на пол и провалиться куда-то гораздо глубже первого этажа.

— Ты такая хорошая, Олив, — шепчу я, едва разжимая губы. — Ты не представляешь. И ты, и Ребекка, и мальчики, и вы все… какие вы все умные.

— Ты чего? — она подходит ближе и тянется, чтобы закрыть дверь, но не решается. — Что случилось?

— Вы все здесь такие разумные. Такие… рассудительные. Вы знаете, что делаете, да? Каждый их вас понимает, что делает с собственной жизнью, и… посмотри на себя, Оливия. За вами будущее. Не только ваше, но и многих других людей в этом мире, потому что… потому что вы знаете… Вы знаете, что делаете. А я облажалась. Я облажалась, Олив.

— Что? Что случилось?

— Что я за человек такой, что мне саму себя доверить нельзя?

Я чувствую, как ее теплая ладонь касается моей спины, и меня начинает трясти. Я не могу заплакать, хотя, наверное, смогу, если захочу. Но я не хочу.

День 26.

Я знала, что после того, что наговорила, Оливия будет обходиться со мной как с часовой бомбой. Не могла только угадать, убежит она прочь, вызовет саперов или попытается разминировать все сама. Думаю, она сама еще не решила. Так или иначе — она, Бекка, Кристин, Стейси, Кайл, Лиам и Джек — все смотрят на меня, как на ходячий обратный отсчет. Может, мне это кажется.

С Альбусом мы помирились.

День 27.

Суббота. Маленький ад свободного времени. Я выжимаю из себя остатки чего-то хорошего и делаю вид, что улыбаюсь. Мы должны поддержать Ребекку на «Мисс Атлантиде». Я смотрю на всех, кто не участвует. Если бы я выходила в конкурсе талантов, я могла бы поцеловать скорпиона. Выстрелить в кого-нибудь, не задумываясь. Шагнуть с крыши. Стоять с яблоком на голове и ловить ножи. Все это вызвало бы мурашки, ужас или дикий восторг у зрителей. Как русский балет или огненное шоу. Или незнакомая песня от последней участницы. Я теряюсь в чужом языке, но слова как будто звучат знакомо. Я понимаю каждое из них каким-то шестым, неутраченным чувством. И все нутро горит — разрастается, распирает изнутри ребра, бьет в голову. Я хочу вслушаться, уловить смысл, но каждый раз соскакиваю, — оступаюсь и вскакиваю снова. Надо подойти ближе, прикоснуться к ней, той, чьего лица я уже не различаю, но чувствую, что оно красиво. Или мне все равно. Все равно, кто это, только бы она не уходила, а дождалась меня, позволила прижаться или хотя бы упасть рядом, чтобы, поднимая голову, я видела ее, а не солнце. Так жарко, что хочется пить, и пока я смотрю на солнечный свет, моя жажда утолена, но в ту секунду, когда он гаснет, у меня начинает нестерпимо саднить в горле. Я оседаю в кресле, выпадая из реальности.

В зале какой-то шум. Все начинают хлопать и голосить, аплодируют стоя, а я так и сижу среди поднявшихся людских тел. У меня заложило уши. Последние минуты как в тумане.

Хотя в общем-то, последний год.

День 28.

— Я не понимаю, извини, — Оливия выглядит виноватой и подавленной, смотрит на меня, будто я умираю, а она ничего не может сделать.

— Я же сказала, что просто была расстроена.

— Нет, Саммер, что-то происходит с тобой и уже давно, а я не понимаю, ни что именно, ни как тебе помочь, а ты…

— Ничего не происходит, Олив.

Она хмурится — плаксиво и обидчиво — и поджимает губы.

— А ты не хочешь рассказать мне.

— Извини, не о чем тут рассказывать, — я пожимаю плечами.

Оливия открывает рот, набирая воздух и собирается не на шутку вспылить, но всматривается в мое лицо и качает головой.

— Это недостаточно личное, чтобы рассказать мне? Или слишком личное даже для лучшей подруги?

— Это не личное.

— То есть что-то все-такие есть!

— Нет.

— Тогда пойди к тому, кто, как ты думаешь, тебе поможет! — не сдается она. — К директору, к психологу, к родителям, ко врачу — по всем по ним пройдись! Не бывает нерешаемых проблем!

Я не отвечаю. Она вскакивает с моей кровати, решительно идет к двери и, уже дернув за ручку, бросает:

— Саммер… блять, да сделай же ты хоть что-нибудь!

И она уходит. Экзамены уже начались, и я знаю, что ей физически больно опаздывать, но чувство вины, так и не зародившись, вовсе теряет смысл.

Сделать что? Пойти к Матье с повинной, который отправит меня домой или вызовет сюда отца, чтобы они оба смотрели на меня как на жалкую запутавшуюся девочку? Чтобы меня посадили в больницу и пару лет показывали мне удручающие картинки, пичкали зельями или водили к психиатру? Или отправили как наркоманку на исцеление. Или к буддийским монахам за просветлением. Иногда мне приходит в голову поговорить с кем-то из взрослых. Только вот для этого нужно дойти до них. Пересечь пропасть между нами. Хлебнуть непонимания, снисхождения, разочарования. Записаться в свободное окно из расписания, забитого делами вселенского масштаба. Все, чтобы ответить на единственный вопрос:

Ты правда такое разочарование, каким, я надеялся, ты не станешь?

* * *

Чтобы не расстраивать хотя бы Оливию, я ухожу из комнаты прямо перед обедом, если она вдруг захочет вернуться между экзаменами. На самом деле это хорошо, что все поголовно будут заняты собой эти два дня, а единственное мероприятие — матч по квиддичу — так увлечет болельщиков, что я и глазом моргнуть не успею, как приедут родители. Конечно, тот день продлится вечность, но зато после него я окажусь дома. Прекрасно понимая, что это ничем не поможет, я все равно жду этого, как смены декораций в неинтересной пьесе. А, еще вечером будет спектакль. Я слышала, Шекспир.

* * *

На пляже спокойно, но, когда начинаются приготовления к свадьбе, я ухожу. Народ размазался по всему лагерю, и, куда ни глянь, везде кто-то ходит или разговаривает или играет или учит, а у меня нет совсем никакого дела. Я думаю, что не могу так больше. Но каждый новый день показывает, что еще как.

* * *

В кабинете Стихий темно, но поляну и шум водопада я различаю, поэтому не зажигаю свет, а осторожно и наощупь прохожу внутрь, садясь на траву. Экзамены уже кончились, да и не знаю, были ли они здесь. Пятерку наверняка поставили Лили Поттер — еще на «Мисс Атлантиде» — но вряд ли «Управление Стихиями» можно назвать настоящим предметом, как Трансфигурацию или Боевую магию. Да и как рекомендовать учеников по этой способности?

— Будьте добры, юная леди, снимите ваши чудесные сандалии.

Я вздрагиваю от этой негромкой, как шорох листвы, просьбы.

— Да… конечно, — я тянусь к ремешкам, безуспешно вглядываясь в темноту перед собой. — Извините, профе… Шикоба.

— Благодарю.

Я не рискую шевелиться несколько долгих минут. Должна ли я уйти? Здесь вообще можно находиться? Одно дело, если это тайно, но другое — проникнуть в кабинет прямо на глазах преподавателя, когда он к тому же сам здесь медитирует. Он так тихо сидел, пока не заговорил, что я задумываюсь, а не было ли его здесь все эти вечера, когда мы приходили.

— Здесь вчера была вечеринка, — зачем-то говорю я.

— Я знаю, — голос Шикобы звучит умиротворенно. — Я знаю все, что происходило в этой комнате.

— Откуда?

— Вода все помнит.

Я киваю, но не знаю, видит ли он. Мне нужно продолжить разговор, о чем угодно.

— Я не помешала вам?

— Ты не мешаешь лесу, когда ступаешь на его землю.

— Это настоящий лес? — я оглядываюсь в ту сторону, где за краем поляны начинаются деревья, но все равно ничего не вижу.

— А что ты считаешь настоящим, дитя?

Это обращение не задевает меня даже из принципа.

— Ну, эта дверь — портал на настоящую поляну? Или это иллюзия?

— Ни то, ни другое, — отвечает Шикоба. — Я создал это место в обычной аудитории, так же, как профессора обустроили свои классы: только из земли, воды, огня и воздуха, а не из парт и досок.

— Сколько лет уходит на то, чтобы так овладеть стихиями? Сколько ушло у вас? Сколько вам лет?

— Мне сто шестьдесят восемь. И я не знаю точно, сколько из них понадобилось на это. Стихии — не наука, они — само существо нашей планеты. Однажды я проснулся и зажег свечу. В другой раз — остановил дождь. А сто мне было лет или шестнадцать — кто знает.

— Чтобы управлять стихиями, нужно усмирить свои эмоции, так ведь?

— Или распалить их, если нужно. Каждый выбирает свой путь.

— Но вы погасили их?

Он усмехается.

— Я уже стар. Они сами погасли.

Я сглатываю.

— И как же вам живется… без чувств?

— О, дитя, чувства невозможно уничтожить, невозможно избавиться от них — только утратить внешнее проявление. Где-то там, в глубине своего сердца, нам всегда будет больно или радостно, даже если все заволокла тьма. Просто мы перестаем замечать их, потому что однажды они стали нам не нужны.

— Что это значит?

— Что мы чувствовали слишком много. Что было слишком больно или особенно обидно. Что кто-то не придавал нам значения. Кто-то разбил наше сердце. Мы отстраняемся от самих себя, чтобы не чувствовать боль. Но там же, где и боль, мы оставляем радость, потому что они всегда идут вместе.

— И как же вернуть все назад?

— Так же постепенно, как ты отдалялся. Шаг за шагом, вдох за выдохом. Приучить себя вновь замечать детали и цвета.

— Звучит красиво, — бормочу я. Мои глаза уже привыкли к темноте, и я вижу силуэт Шикобы: он сидит у самого водопада, на камне, опустив ноги под воду, спиной ко мне. — Но вы слишком много времени провели в лесу. Вряд ли вы понимаете, как это работает на самом деле. Есть вещи, которые происходят с нами без нашей воли. И мы не можем их ни предугадать, ни остановить, ни исправить. Вы сами сказали, что однажды просто проснулись и все смогли.

— А ты?

— А я проснулась и… — я начинаю отвечать автоматически и тут же осекаюсь. — И все потеряла.

— Значит, однажды ты можешь открыть глаза и все вернется.

Мне бы хотелось расхохотаться ему в лицо, но я вижу только спину.

— Ты думаешь, я заснул глупцом, а проснулся мудрецом? — его голос звучит неожиданно громко и как будто… молодо. Он оглядывается прямо на меня. Темное лицо все еще бороздят глубокие морщины. — Я даже не волшебник.

— Вы не-маг? — его слова почти удивляют меня.

Шикоба пожимает плечами.

— Я не учился ни в одной из магических школ и до сих пор едва ли смогу освоить простенькое заклинание. Но они мне и не нужны. Все, что я действительно понял за последние сто шестьдесят восемь лет, — только стремления определяют человека. Только то, куда направлен наш взгляд и наши стопы, имеет значение. Все остальное — лишь дополнения и уточнения. И если ты стремишься к чему-то всем сердцем, однажды ты это обретешь. Поверь мне. В июне здесь не было ни травинки.

— Это не настоящий лес, — я качаю головой.

— Но ты ведь думала, что настоящий, — замечает Шикоба. — Если люди видят и верят, и это дает им сил — какая разница, как лес появился?

День 29.

— Ты в этом лучший, — я улыбаюсь. — Просто выйди на квиддичное поле и сделай это. Я в тебя верю.

Кайл ухмыляется и зачем-то обнимает меня. Я жду, а потом похлопываю его по плечу.

— С тренировками и экзаменом я немного выпал, — он как будто неловко смотрит по сторонам, но ничего примечательного у входа в жилой корпус, где я его поймала, нет. — Как твои дела?

Оливия и до тебя добралась, да.

Я несколько секунд играю лицом, изображая все, что только в голову придет, а потом фыркаю:

— Хорошо настолько, насколько может быть в дошкольном лагере.

Он смеется.

— В тихий час ты, надеюсь, прилежно спишь?

— Нет, я краду совочки и конфеты, чтобы потом барыжить ими во время полдника. Печеньку, кстати, хочешь? — я достаю из кармана упаковку крекеров.

— Я рад, — тепло, как умеет один только Кайл, он улыбается. — Твой отец приедет завтра?

— Ага, — я автоматически догрызаю все печенье и комкаю фантик.

— Скучаешь?

Я пожимаю плечами.

— В школе же не скучаю.

— Кайл, сбор в раздевалке через десять минут! — бросает кто-то из проходящих мимо, и я оборачиваюсь на друга.

Только вот правда ли мы еще друзья или это остаточное определение?

— Беги и будь молодцом, — киваю я, глядя ему в глаза.

— Спасибо, Саммер, — он снова улыбается, и всего на секунду мне кажется, что с его стороны все это тоже лишь привычка, автоматизм, вежливость, ведь если ты видишь лес, и он даже кажется тебе настоящим, это не обязательно правда.

Как на самом деле естественно выглядят люди, только притворяющиеся живыми? Не в этом ли суть всех человеческих заблуждений?

* * *

— Привет, — я ловлю и целую Альбуса у самой раздевалки, куда уже зашла вся его команда. Мне пришлось стоять здесь довольно долго, потому что в комнате был только Малфой, который не имел понятия, где Ал. Не уверена, что была бы рада их ссоре, но однажды тайный роман должен был всплыть. По крайне мере, теперь они смогут открыто разобраться. — Как экзамены?

— Ну, — Альбус задерживает руку на моих волосах, — Артефактологию я сдал без особого блеска, а Шикоба отпустил всех с миром.

Я фыркаю.

— Без блеска — это как? «Превосходно» без второго плюсика? Что, попалась задачка со звездочкой?

— Типа того, — смеется он. — У тебя как прошло утро?

— По моим внутренним оценкам, я знаю все десять предметов отменно, и потому я сама себя сразу пригласила преподавать.

— И ты согласилась?

— Разумеется, нет, — я закатываю глаза.

— Значит, все хорошо?

Я улыбаюсь.

— Конечно.

Он тянется, чтобы поцеловать меня.

— Мне надо идти, матч скоро начнется.

— Ты — лучший вратарь, которого я знаю, — говорю я.

Альбус качает головой, снова целует меня и уходит в раздевалку.

Я редко смотрю квиддич и ничего в нем не понимаю. Но если людям нужен лес — пусть он шумит.

* * *

Матч уже начался, но, зайдя в туалет на пару минут, я так и не выхожу из комнаты. Стоит только представить всех этих болеющих, орущих, радующихся и беснующихся людей — меня пригвождает к полу. Стадион сейчас — худшее место для меня. Я не свожу взгляда с минутной стрелки и чутко прислушиваюсь ко всем звукам с поля, которые прекрасно слышны в комнате. Перед самым финалом надо вернуться. Хотя бы, когда кто-то выиграет, чтобы успеть узнать результат и правильно отреагировать. Мне в любом случае придется изображать и восторг, и сочувствие — вопрос только для кого и в каком порядке. Когда проходит час, я все же направляюсь на стадион, намереваясь выдержать возбужденную толпу, но в холле второго этажа внезапно вижу второго человека во всем лагере, который не пошел на игру. Это Мелани.

— Почему ты не на игре? — спрашивает она, тоже заметив меня.

Не похоже, что ей действительно важно знать, — скорее вежливость давит.

— А ты? — спрашиваю я, потому что ответить нечего.

— Не люблю квиддич.

О, это звучит вполне правдоподобно.

— Я тоже.

— Ал играет, — замечает она. — И твои друзья.

Я не знаю, кроется ли в этих словах обвинение, потому что тон у нее по-прежнему безучастный. Интересно, кто-нибудь говорил ей, что поддерживать светские беседы вовсе не обязательно?

— Как и твои друзья, — я пожимаю плечами. — Они не узнают, если мы не скажем.

— Ладно.

Я знаю, что шла на поле, но теперь, когда появился кто-то такой же безразличный к квиддичу, как я, мне можно еще немного задержаться. А присутствие Мелани меня не напрягает, поэтому я залезаю в соседнее с ней кресло.

— Так почему ты не пошла болеть за них? — все-таки спрашивает она.

На этот раз она выглядит так, как будто ей действительно интересно. Но вряд ли это из-за меня. Возможно, она пытается усмирить угрызения совести из-за того, что не смотрит на команду своего бывшего. Или вообще думает, что у нас с ней могут быть схожие причины сидеть в опустевшем корпусе, пока все остальные на главном матче смены.

Я смотрю на Мелани, думая, что ей ответить. Шикоба сказал, что надо двигаться маленькими шагами. Первым шагом, пусть и не запланированным, был разговор с ним самим. И он даже взрослый — самый взрослый из всех собеседников, которых я могла найти, — но совершенно не от мира сего. Если я и решусь кому-то признаться, это будут простые смертные, и Шикоба никак меня к этому не подготовил. Зато Мелани может. Она не взрослая, но кажется старше большинства своих ровесников. Просто потому что она чопорная и высокомерная, а сейчас мне это на руку. Осуждает она точно как взрослые. Если я один раз через это пройду, потом должно быть легче. Через несколько дней мы разъедемся и больше никогда в жизни друг друга не увидим, так что при желании об этом можно будет просто забыть. Альбусу она не расскажет, потому что он не разговаривает с ней — то ли из-за Малфоя, то ли из-за того что она бросила его брата, я точно не поняла. А даже если расскажет… Ну, наверное, никто не умрет.

— У меня… депрессия, — говорю я, спасовав в последний момент. История слишком длинная, чтобы рассказывать ее всю, а депрессия существенно отличается от моего состояния только наличием методов лечения.

— У тебя депрессия? — переспрашивает она удивленно.

Отлично, вот и первая взрослая реакция. Недоверие и обесценивание. Как у тебя может быть депрессия, если ты смеешься, танцуешь и играешь в алкогольные игры? Не выдумывай!

Я пожимаю плечами.

— Не все люди такие, какими тебе кажутся.

— Извини, — искренне говорит она. — Это было лицемерно с моей стороны. Я тоже веду себя так, как будто у меня все прекрасно.

— А на самом деле?

— А на самом деле меня выдают замуж за… человека, который мне неприятен, — произносит она через силу.

Это многое объясняет. Стремная ситуация. Вряд ли Мелани часто рассказывает о ней кому-либо. Возможно, она подумала обо мне так же — что мы случайно оказались в одном месте и больше никогда не пересечемся. Но если она надеется получить сочувствие, то выбрала худшего поверенного.

— Это отстой, — говорю я.

— Да.

Не знаю, разочаровала я ее или нет. Но она все равно мне сказала. А мне даже не нужно от нее ничего — просто надо научиться об этом говорить.

— У меня иногда притупляются чувства, — произносить это так сложно, как будто мне в горло насыпали битого стекла. Я глотаю его и говорю, зачем-то смягчая правду. Просто не могу признаться, что чувств у меня уже просто нет. — Вот происходит что-то хорошее, что раньше меня радовало. И я пытаюсь этому радоваться, но не выходит. Как будто — если чувства действительно находятся в сердце — на месте моего сейчас кусок мяса.

Я внимательно слежу за ее реакцией. Она с серьезным видом обдумывает мои слова.

— Может, тебе не нужно заставлять себя радоваться? — предлагает она с сомнением. — Человек и не должен радоваться постоянно. Это нормально.

— Да, но я не только не радуюсь, я не чувствую вообще ничего, — говорю я и тут же спохватываюсь, торопливо добавляя: — Иногда. Накатывает волнами.

Почему я это сделала? У меня не осталось чувств — так что останавливает меня сейчас? Почему я не боюсь нырнуть на дно океана или пробраться тайком в кабинет директора, но не могу сказать другому человеку, что со мной происходит? Допустим, если все узнают, насколько я безнадежна, от меня отвернутся. Вряд ли кто-то останется. Кому я буду нужна, когда я не могу подарить ни капли любви? Неужели все дело в этом — неужели я все-таки боюсь остаться одна? Но я ведь уже одна. Мне нечего терять.

— Я могла бы сварить тебе какое-нибудь зелье, — говорит Мелани. — Но у него будет только поверхностное действие. Ты с кем-нибудь об этом говорила?

— Ты имеешь в виду психотерапевта?

— Как вариант, — она кивает. — Или ты можешь поговорить с Алом. Я понимаю, что ты знаешь его всего месяц, но гарантирую, что он не будет тебя осуждать и не подумает о тебе хуже. Это может тебе помочь.

— Ал ничего не сможет сделать, — говорю я.

Я на это уже надеялась, но не получилось.

— Альбус очень хороший, — продолжает Мелани. — Он все поймет и подождет, пока тебе станет лучше. Ты можешь ему открыться. Рассказать, что с тобой не так…

— Я уже как-то рассказывала, что со мной не так и… — я вовремя прикусываю язык.

— Альбусу?

Джой.

— Ты просто должна сказать прямо. Поверь, он захочет тебе помочь, и вы сможете все наладить…

— Нет, не сможем, — я резко поднимаюсь на ноги. — Зря я тебе сказала. Ты вообще не понимаешь, о чем говоришь! И ты не знаешь, что со мной происходит! Может, это тебе стоило сказать все Джеймсу, раз ты считаешь это панацеей?

Мелани молчит.

— Кажется, там только что забили гол, — с трудом выговариваю я, хотя не слышала ни комментариев, ни криков. — Пойду на поле, пока матч не закончился.

И я ухожу. Занимаю место рядом с кем-то незнакомым и оставшееся время внимательно слежу за квоффлом. Потом за поимкой снитча. Вскакиваю вместе со всеми, когда его ловят и освежаю в памяти слова поздравления. Они достаются Альбусу. Кажется, получается правдоподобно.

День 30.

Однажды на собачьей выставке я уже видела подобную картину: выглядящие приличнее, чем обычно, умники и умницы сидели каждый на своей тумбочке в ожидании жюри. Сейчас эти выдающиеся спортсмены, олимпиадники и активисты почти заступают за ограждение, чтобы не пропустить появления родителей и приглашенных гостей, а я от скуки дорисовываю им бантики и медали, а вместо смеси языков слышу тявканье.

— Mama'! — первым срабатывает европейский портал и атланты, как выпущенные из клетки далматинцы, со всех ног бросаются к родителям.

— Папа! — американский портал, и Оливия, секунду назад стоящая рядом, уже обнимается с со своим отцом. Я обвожу взглядом толпу, пока не замечаю Бриттани: в бледно-желтом брючном костюме и с алой стеганой сумочкой на широком ремне. Этими розовыми туфельками она собралась месить здесь песок? Она поднимает с лица темные очки и оставляет на голове, высматривая кого-то. Улыбается и, обернувшись назад, кивает в мою сторону. Папа ускоряет шаг и на ходу обнимает меня.

— Саммер, как твои дела?

— Хорошо, — киваю я. — Как твои?

— Все замечательно, — он улыбается, закончив меня разглядывать. — Покажешь нам лагерь?

Ну, больше нам нечем заняться.

— Пляж здесь лучше, чем на Багамах, — замечает Бриттани, и, пока я веду их с поля в жилой корпус, она увлекательно рассказывает что-то про местную акваторию.

В коридорах уже полно атлантов со своими родственниками — нам приходится пропустить кучу народа, чтобы добраться до моей комнаты.

— Так и живем, — я открываю дверь на несколько секунд и собираюсь снова закрыть, но им действительно интересно, поэтому Бриттани, отвечая на вопрос отца, объясняет устройство комнат и предупреждает, что в первый день смены выглядели они не так. — А теперь там буйство гормонов и плохого вкуса, — бормочу я, все-таки сумев закрыть дверь.

— Мистер Холл! — издалека здоровается Оливия, приближаясь к нам по коридору. — Бриттани.

Они улыбаются друг другу, а наши отцы пожимают руки и обмениваются любезностями. Я ловлю взгляд Олив украдкой и выразительно закатываю глаза, на что она коротко качает головой.

— Давайте я покажу вам аудитории, — тоном экскурсовода предлагаю я, направляясь к лестнице, но взрослые так сцепились языками, что я жду их еще несколько минут внизу, прежде чем Бриттани и папа наконец выходят.

— Какие предметы ты посещала? — спрашивает Бриттани, и это удивительно, как она вообще может чего-то здесь не знать.

— Естествознание, Управление стихиями и Чары, — я даже не стараюсь выдумать четвертый.

— Я знаю, что преподавателей в этом году выбирали особенно тщательно, — заверяет она моего отца, а я только киваю.

— Управление стихиями? — уточняет папа. — Это возможно?

Я улыбаюсь.

— Для этого даже не обязательно быть магом. Шикоба может контролировать все четыре стихии, а он вообще не волшебник. Правда, в таком случае, я не совсем понимаю, как он жив в свои сто шестьдесят восемь… — я задаюсь этим вопросом, глядя на отца, и он тоже начинает что-то прикидывать в голове.

— Не волшебник? Удивительно. Я бы даже сказала, что невозможно, потому что сюда приглашают именно лучших магов в своих областях, — трещит Бриттани.

— Значит, он — приятное исключение, — пожимаю плечами я и отворачиваюсь. — Я покажу его аудиторию.

В учебном корпусе тоже полно гостей, но в кабинете Стихий особо никто не задерживается: Шикобы там не оказывается, поэтому я только стягиваю сандалии и прохожу на середину поляны. Папа следует за мной, с интересом рассматривая водопад, а Бриттани просто оглядывается по сторонам, будто впервые видит подобное.

— Надо же! Мы не выделяли на это средств, — хмурится она.

— Шикоба сам это создал, — говорю я. — Это был обыкновенный класс.

— Невероятно.

— Еще и бесплатно, — фыркаю я.

— А где сам профессор? — спрашивает папа.

— Не знаю, может, гуляет где-то или знакомится с гостями.

— И ты овладела стихиями?

— Это непросто, — объясняю я. — Шикобе понадобилось много лет, чтобы достичь такого мастерства…

— Но Стихии входят в список дисциплин Австралийской школы магии, так что, вероятно, десятилетний курс может дать достаточные результаты, — Бриттани открывает дверь и первая выходит в коридор.

Я молча надеваю обувь и веду их дальше.

— Это алхимические лаборатории, — говорит она, указывая на корпус напротив. — Их перенесли в отдельное здание только в прошлом году и, как показала практика, это было отличное решение, потому что там проходят потенциально самые опасные занятия. Теперь при чрезвычайном происшествии мы существенно снижаем потери и меньше рискуем здоровьем студентов.

— Разумное решение, — замечает отец.

— Да, отличная инвестиция, Бриттани, — стараясь не передразнивать, добавляю я.

* * *

Мы с Альбусом договорились встретиться после обеда, но он затянулся уже на час и никто будто не собирается прекращать есть. Я тяну до последнего, но все же иду к дверям столовой, оставив отца и Бриттани развлекать себя самостоятельно.

Я дважды всерьез пыталась отказаться, но могу ли я придумать хоть одну стоящую причину не знакомиться с родителями своего парня, когда они здесь, а он просит с таким лицом, будто уже раздобыл фамильное кольцо и прикатил прабабушку в инвалидном кресле?

Надо произвести хорошее впечатление, но не особенно понравиться. Не хочу, чтобы на меня еще кто-то возлагал хоть какие-то надежды.

— Вот ты где, — Альбус перехватывает меня еще на подходе, и быстро уводит подальше от столовой. — Ты меня спасла.

— От чего? — спрашиваю я, еще успевая оглянуться, чтобы заметить Малфоя с какой-то девчонкой, стоящих на нашем месте встречи. — Это его невеста?

— Да, это Адела, — отвечает Ал, не оборачиваясь.

— Она не выглядит раздражающей.

— Что? — он даже притормаживает, взглянув на меня. — Адела? Нет, она нормальная, просто она заговорила со мной и мне пришлось делать вид, что… что…

— Что между Скорпиусом и Лили ничего не было.

— Да, — вздыхает Альбус после небольшой паузы.

Я уже решила не вмешиваться в этот конфликт, поэтому в разговор не углубляюсь.

— Как дела у Бриттани и твоего отца?

— Сам спросишь, — я закатываю глаза, но, похоже, это не та эмоция, которой от меня ждали, потому что Ал окончательно останавливается и берет мои руки в свои.

— Саммер, я тоже переживаю перед знакомством с твоим отцом. Но ты можешь не волноваться: мои родители очень хотят с тобой встретиться.

Я отворачиваю голову, но он возвращает ее на место, вынуждая смотреть прямо ему в глаза.

— Ты им понравишься, я уверен.

— Я даже не представляю, что ты им обо мне наговорил.

Альбус смеется.

— Пока ничего. Но у меня найдется много хороших слов.

— Даже любопытно, — я поджимаю губы.

— Ты можешь услышать лично, если перестанешь тянуть время, — мягко журит меня Альбус.

Ладно, это же просто знакомство с его родителями. Не семейный ужин, не свадьба его родственников и, разумеется, не то волнующее объявление, что мы помолвлены: с радостными возгласами, объятиями и дрожащими коленками. Сейчас максимум на что меня хватит — это вежливость, а остальное пусть списывают на волнение.

— Пойдем, пока я не сбежала, — качают головой я, и Ал, которого происходящее почему-то забавляет, коротко и тепло целует меня.

— Все будет хорошо.

Он бы заметил, что тащит меня силком, если бы так искренне не верил, что это классно, правильно и здорово. Альбус уверен, что все это — я опускаю глаза на его руку, сжавшую мою ладонь, — здоровые отношения, которые просто нет смысла скрывать от родителей. Я почти физически ощущаю, как меня захлопывают большой стеклянной колбой, из которой не выбраться, а снаружи подходит миссис Поттер, и я не могу взглянуть ей в глаза, потому что…

— Папа, мама, это Саммер — моя девушка, — я поднимаю голову и вижу родителей Ала: я представляла их смутно, но то, что его мать не похожа на женщину в моей голове — по ту сторону стеклянной колбы — позволяет мне выкинуть неприятную картинку из мыслей. — Саммер, это мои родители — Гарри и Джинни Поттер.

— Приятно познакомиться, — мы говорим это одновременно, и миссис Поттер улыбается, так что мне хватает ума ответить тем же. — Как твои дела, Саммер?

— Хорошо, спасибо.

— Твои родители тоже приехали? — спрашивает мистер Поттер.

— Да, — я киваю и, отворачиваюсь, как будто Бриттани и папа сейчас откуда-то выйдут, и мне придется всех знакомить, и, Господи, это будет худшее развитие событий. — Мой отец и его невеста, они сейчас заняты. У них дела. Моя будущая мачеха — одна из инвесторов лагеря.

Я говорю и будто слышу себя со стороны. Какая-то собранная и взрослая Саммер вот так просто отвечает и врет родителям своего парня, с которыми ее знакомят. Она спокойна и рассудительна, совсем не похожа на взбалмошного подростка, каких здесь полсотни. По ней и не скажешь, что она успела поставить на себе жирный — и не метафоричный — крест.

— А как ты получила путевку? — спрашивает миссис Поттер, и я киваю, почему-то совсем не подготовив этот ответ.

— Мне помогла Бриттани, — я просто подбираю другие слова, и они звучат так хорошо, как не могла бы звучать и ложь. — У нее была возможность, и она договорилась с дирекцией, чтобы меня взяли. Думаю, что я — небольшое исключение из правил в благодарность за то, сколько моя будущая мачеха сделала для лагеря.

Родители Альбуса слушают меня так серьезно, а потом одобрительно кивают, будто я не сказала им только что, что оказалась здесь по блату, наравне с их детьми и племянниками, которые месяцами зарабатывали себе путевки.

Это громадное лицемерие взрослых взвешенных ответов. Можно без зазрения совести придавать своим словам иное значение, и к тебе будут относиться с уважением просто за то, что ты выглядишь серьезно.

Если я представлю свои эксперименты с наркотиками как обоснованное решение, может, меня за это еще и похвалят.

— А в какой школе ты учишься?

— Салемский Институт Ведьм.

— Это правда, что мальчики и девочки у вас обучаются раздельно?

Я продолжаю производить благоприятное впечатление еще десять или пятнадцать минут, пока поверхностные вопросы не заканчиваются, и тогда я говорю, что мне нужно найти отца.

— Было приятно с вами познакомиться, миссис Поттер, мистер Поттер.

— И нам, Саммер.

— Я сейчас вернусь, — Альбус идет со мной, и, хотя я знаю, зачем и что ему на это отвечу, я ему не помогаю. — Вот видишь, все прошло замечательно.

— Ага, — я улыбаюсь.

Кроме того, что я твоим родителям столько пыли в глаза пустила, сколько…

— Я же говорил, что если ты будешь собой…

Ровно столько же я пустила тебе. Я останавливаюсь.

— Я спросила у отца и Бриттани, когда у них будет время, чтобы познакомиться с тобой, и сейчас они очень заняты. Я думаю, что мы сможем встретить их сразу после спектакля, и, хотя времени будет немного, это все же лучше, чем ничего.

— О, — Альбус, кажется, не ожидал такой резкой перемены темы, — хорошо, отлично, значит, после спектакля.

— Да, а сейчас мне нужно найти их, потому что я обещала, — я целую его и стараюсь улыбнуться так приятно, как только могу. Потом разворачиваюсь и ухожу обратно к столовой, сворачивая за угол, и только тогда выдыхаю.

Ну вот. Взрослый, осознанный тон работает на всех. Люди сразу убеждаются, что у тебя все под контролем.

* * *

— Папа, Бриттани, это Альбус.

По утвержденной схеме, ни шагу в сторону — тогда это закончится быстро и никто не скажет лишнего.

— Альбус, это мой отец — Джексон Холл и его невеста — Бриттани Ричардсон.

Приветствие. Рукопожатие.

— Приятно познакомиться, Альбус, — белозубо улыбается Бриттани. — Я не ошибусь, если скажу, что твоя фамилия Поттер?

Да куда тебе ошибаться.

— Да, мисс Ричардсон, — отвечает Ал. — Поздравляю с помолвкой, и вас, мистер Холл.

Дальше я выключаюсь. Бессмысленная любезность сдувает с меня остатки заинтересованности, и я сосредотачиваюсь на том, чтобы идти со всеми шаг в шаг, не отставая и не обгоняя, пока они обсуждают учебу, квиддич и мероприятия. Бриттани почти устраивает соцопрос. Альбус держится гораздо лучше меня, по крайней мере, мне так кажется. Он выглядит непринужденным, хотя и говорил, что волнуется. Он даже будто бы действительно рад тому, что происходит. Знакомству с родителями, этой серьезности и возлагаемой ответственности. Я вспоминаю, что он говорил тогда, в кабинете Шикобы.

Я женюсь на тебе, Саммер, стану американцем и женюсь на тебе.

Господи, он ведь действительно так думает. Не под кайфом, не в бреду, не для красного словца: он правда видит наше будущее таким — красивым, безоблачным, счастливым. Он хочет счастья с девушкой, которую на самом деле не знает, с девушкой, которой на самом деле здесь нет, потому что ее уже нигде нет. Его напутствие «просто будь собой» уже ничего не значит, потому что я, как личность, давно стерлась, и все, что он видит — жалкая склейка, вырезки из журналов, собранные в большой яркий коллаж того, кого на самом деле не существует. Меня не существует. Завтра я могу заметить, что высокомерие работает продуктивнее, чем дружелюбие, и соберу себя по новой, а Альбус — Альбус проснется с девушкой, которую он не знает.

Да и никогда не знал.

— Боже, Саммер, у меня отличная идея! — Бриттани возникает у меня в поле зрения, но я не сразу беру ее в фокус. — Альбус может составить тебе компанию на нашей свадьбе, мы будем очень рады, — она уже смотрит на него, а я как-то заторможенно перевожу взгляд на папу. Он согласно кивает.

Зачем им это нужно?

— Большое спасибо! — благодарит Ал и воодушевленно улыбается мне, но я его радости не разделяю. — Я поговорю со своими родителями, и, если это возможно, почту за честь присутствовать…

Бла-бла-бла. Меня уже тошнит от этих возвышенных, манерных речей. Они забивают весь воздух и не позволяют крикнуть во всю глотку, что я этого не хочу. Всего. Этого.

— Добрый вечер, атланты и их гости! Напоминаю вам, что через двадцать минут порталы будут активированы. Пожалуйста, соберитесь на поле для квиддича!

Я поворачиваюсь к своим слишком резко. Неужели все? Сейчас они, наконец-то, уйдут?

— Мне надо найти свою семью, — говорит Альбус, и я поспешно киваю, изображая понимание.

— Конечно, — отвечает папа, пожимая Алу руку. — Было очень приятно познакомиться с вами.

— Взаимно, мистер Холл. Скоро увидимся, — он целует меня в щеку, как приличный мальчик, прощается, как воспитанный юноша, и уходит. Я закрываю глаза, чтобы не смотреть ему вслед.

— Достойный молодой человек, — выносит вердикт папа.

— Да, — только и могу согласиться я.

Что-то добавляет Бриттани, но я не слушаю. Сказали ли подобное обо мне родители Ала? Нет, сказали бы они такое, узнав мою историю без фасада слов, а только фактами ее событий? Может, хотя бы, если бы мы встретились год назад, до всего, что произошло потом. Если бы я могла знать.

* * *

Никакой печали можно не изображать: я увижу папу и Бриттани завтра, и точно не успею соскучиться. Девочки все равно вздыхают и нехотя присоединяются ко мне за оградительной чертой. Представляю, что случится с ними завтра, когда прощаться придется всерьез. Мне придется собрать остатки того, чего во мне уже совсем не осталось, чтобы выдать что-то похожее. Но на самом деле постараться нужно только ради Альбуса. Все должно закончиться правильно.

Ал машет мне, и я оставляю девочек. Сейчас — последний раз. Последний раз, когда мы вместе, последний отрезок времени перед прощанием — он должен запомниться светлым и счастливым. А еще — не дающим ложных надежд. Чувство удовлетворения и правильности происходящего — вот, что я должна оставить после себя.

— Мы с тобой еще не разъехались, а я уже по тебе скучаю, — Альбус обнимает меня так крепко, что по моей уверенности сделать все как надо, идет трещина.

— Еще рано, — заверяю я, приподнявшись на носочках, чтобы посмотреть ему в глаза. — Здесь и сейчас мы вместе. Надо наслаждаться моментом и не думать о будущем.

— Да, я очень наслаждаюсь этим моментом.

Он целует меня, и я смеюсь так беззаботно, как умею.

— Что сказал обо мне твой отец?

— Что ты достойный молодой человек, — я фыркаю и ловлю улыбку Альбуса. Облегчение.

— Ты понравилась моей маме, кстати. Так что ты зря боялась знакомства с ней.

— Я не боялась, — я стараюсь сделать вид, что не воспринимаю это всерьез. Очень аккуратно.

— Хорошо, — кивает он. — У нас еще час до выхода. Пойдем в корпус?

— Ага.

Альбус уводит меня из толпы, но я смотрю только под ноги, чтобы лишний раз не улыбаться. Это будет долгий вечер.

— Стой.

Я налетаю на его спину и не понимаю, почему мы остановились.

— В чем дело?

— Идем туда.

— Куда? Эй, куда ты меня ведешь? А-ал!..

— Вот сюда.

Мы рядом с полем для квиддича: до столовой еще далеко, но трибуны уже позади.

— И что мы здесь делаем?

— Узнаешь это место? — спрашивает Ал.

— Ну, это квиддичное поле, — я забыла о чем-то важном?

— Да, но именно это место, — продолжает он. — Помнишь, что здесь произошло?

Я снова оглядываюсь. Ничего примечательного. Земля и трава. Все, что могло здесь случиться, — мы сюда пришли и…

— Подожди, здесь мы… Мы пришли сюда после Стихий тогда?

— Да, здесь состоялось наше первое свидание, — Альбус доволен, как будто оно прошло отлично.

Я ведь пришла сюда с мыслью отвадить его раз и навсегда. Показать ему худшее из того, что может с ним случиться, если он не перестанет на меня смотреть. Я ошиблась. Худшего он разглядеть не смог. Поэтому и помочь мне был не в силах.

— Точно, — я киваю.

А еще ты ушел, и я осталась здесь одна. На поле. Снова.

— Ты тогда говорила, что месяц в лагере — это ужасное лето, — напоминает Ал. — По-прежнему так думаешь?

— Конечно, нет, — я пытаюсь улыбнуться.

— Пойдем в раздевалку, — внезапно предлагает он, и я вижу повод для шутки, а повод для шутки — лучше вымученного чувства ностальгии.

— Вот так сразу? Без ужина и цветов?

— Эй, я не это имел в виду! — он почти краснеет, а я почти натурально смеюсь. Смешно и правда, но как-то невесело. — Просто заглянем туда в последний раз. И в кабинет Шикобы. И в гримерку. Вспомним все.

Такой подход мне уже нравится. Становится похоже на осознанное, взрослое и серьезное прощание. Это всегда работает.

— В бар мы, к сожалению, не попадем, — предупреждает Альбус, и я качаю головой, прекрасно понимая это сама.

— Туда — нет. Но кабинет директора — тоже значимое место.

— Саммер, в последний день он точно будет в своем кабинете.

— Да не обязательно, — я пожимаю плечами. — У него много дел.

— И он может зайти в любой момент. Это же не ночь!

— Ал, — есть еще одна схема, которая никогда не подводит. — В тот раз у тебя тоже было много сомнений. И я сказала тебе, что нас не исключат. Так вот, сегодня нас прямо абсолютно точно не исключат. Так что расслабься.

Сегодня иммунитет даже у меня.

— Ладно, может быть, — отвечает он. — Но только если он будет в другом конце лагеря.

— Договорились, — я улыбаюсь.

Не знаю, что такого памятного в раздевалке, и правда пытаюсь представить мысли Ала, но ничего не приходит. Я рассматриваю шкафчики и краем глаза слежу за ним, но улавливаю только сентиментальность момента. Наверное, квиддич важен для него. Или команда.

— Хочешь увековечить здесь свое имя? — я подхожу ближе и тоже смотрю на открытый шкаф Альбуса.

— Нет, это не так интересно, — он качает головой, и я теряю последние догадки. — А вот там…

Ал проходит в душевую и оглядывается, хитро улыбаясь.

— …вот здесь было, что увековечить.

— Что, хочешь написать, что здесь произошло, чтобы этой кабинкой больше никто не пользовался? — предлагаю я.

— Я сомневаюсь, что мы были здесь первые. И нет. Никаких описаний. Но нужно оставить какой-то след. Напоминание, что мы здесь были. Посвети-ка мне.

Я шепчу заклинание и, когда различаю, что именно выводит Альбус на стене, не знаю — засмеяться или растрогаться.

— Аламмер. Боже, это так сентиментально! — я улыбаюсь.

— Зато никто, кроме нас, не будет знать, что это значит.

Я качаю головой, глядя прямо ему в глаза. Это длится недолго, потому что Ал тут же целует меня, но мысль — хорошая и правильная, что все так и должно быть, — все равно посещает меня. По напрягшемуся телу Альбуса я понимаю, что он увлекается, но еще прежде, чем я мягко отстраняю его, он сам отдаляется. Не уверена, что нам нужен прощальный секс. Я вообще смутно представляю, как должно проходить хорошее расставание. Просто делаю то, что мне бы хотелось получить самой.

— Гримерка или кабинет Стихий?

— Давай в гримерку, — пожимаю плечами я. — Она ближе.

Там слово «Аламмер» я пишу сама. Пишу и пытаюсь привязаться к каждой букве, но царапают они только стену, а мое нутро так и остается пустым. Это вызывает у меня неприятный осадок — эта бестолковость происходящего — но я улыбаюсь и не подаю вида.

В кабинете Стихий тихо, и я улавливаю эту тишину, как только открывается дверь. Шикобы тут нет, и живые стихии, сопровождавшие его, тоже ушли: осталась поляна, застыла вода у подножия отвесной скалы и лес — темный и призрачный, который больше не кажется мне настоящим. У меня четкое ощущение, что это всего лишь тень.

Пока Ал оставляет метку на скале, я разжигаю костер, чтобы немного разогнать тоску, наполняющую кабинет.

— Мы можем побыть тут минут десять, — предлагает Ал, тихо присев рядом.

— Хорошо, — отзываюсь я.

— Все в порядке?

Я дергаю плечом.

— Да. Просто странно, что смена закончилась. Казалось, что этот день очень далеко, а тут он так резко настал.

— Ты расстроена?

— Не то чтобы расстроена, — я пытаюсь выцепить что-то, чтобы оправдать свою апатию, но от этих красивых слов меня тошнит. — Просто я ожидала, что успею сделать гораздо больше за это время.

— Больше правил нарушить?

— Что-то типа того, — я опять иду на попятный и прикрываюсь ложными причинами. Опять пускаю пыль в глаза. Я хочу сказать правду, но произносить ее мне не хочется. А еще это бесполезно. Единственное, чем мне помогла Джой, узнав о моих проблемах, — это сделала так, что мне стало не до них. — Но теперь шанса уже не будет.

— Что будешь делать завтра вечером?

— Не знаю. Наверняка Бриттани захочет устроить семейный ужин, но и своих друзей я давно не видела. А ты?

— От семейного ужина будет не отвертеться. Сначала отвезем Лили в больницу, чтобы убедиться, что все в порядке, а потом соберемся у бабушки с дедушкой рассказывать про поездку. Но говорить, скорее всего, будет Лили, потому что большинство моих историй родственникам не расскажешь.

— И это лучший тип историй, — мне удается рассмеяться.

— Да.

Мне уже наскучило сидеть в пустом тихом классе, но, наверное, нужно побыть здесь еще немного, чтобы момент выглядел более завершенным.

— Жаль, что ты бросила Стихии, — говорит Альбус.

— Да у меня бы все равно ничего не получилось, — я поджимаю губы. Тема становится потенциально опасной. — Ну что, идем? У нас впереди кабинет Матье.

Мы поднимаемся.

— Как думаешь, Шикоба догадывался, как атланты использовали его кабинет?

— Вполне возможно, — я не хочу волновать его, рассказывая, что на самом деле старик знает все, что здесь происходило. — Но в нем же не было его личных вещей, уверена, ему было без разницы.

На улице уже начало темнеть, и горящие окна директорского кабинета я различаю издалека.

— Черт.

— Да, очень жаль, — Альбус пытается увести меня в другую сторону. — Досадно, но что поделаешь. Идем собираться.

— Нет.

Мы должны оставить там подпись. В каждом значимом месте, по каждому важному для Альбуса поводу. Как я делаю свои татуировки. Эмблема «Магии Музыки» — как первое счастливое время за долгие месяцы, как место, где я встретила Джой. «Радость» — как имя, лучшее слово во всех языках, как молитва, которой можно призвать бога, и, когда он обернется, ты утонешь в его глазах. Маленький дельфин — как средоточие отчаяния живого существа, запертого в неволе, вынужденного притворяться, что ему нравится развлекать людей.

Аламмер. Это не имя Ала. Не мое имя. Это мы вместе. Я и Альбус. Все, что было. Не существует слова, которое могло бы описать нас, а с учетом того, что меня описать невозможно вовсе, — только эти буквы, единственные во всем мире, передают суть. Это было не просто так. Если я не могу этого осознать — должен почувствовать хотя бы Альбус.

— Саммер, ты обещала.

— Ничего я не обещала, — я прямо смотрю на него. — Ну давай придумаем что-нибудь, это же действительно такое важное место! Ты можешь его отвлечь, а я в это время пролезу через окно…

— Нет.

— Ну Ал.

— Нет! Саммер, даже не уговаривай меня!

— Да какая разница, что будет?! — распаляюсь я. — Даже если он нас поймает, он не станет заморачиваться с порталами, чтобы отправить нас домой на день раньше.

— Нет, знаешь что, у меня идея, — Ал хмурится. — Мы пролезли в кабинет через окно. Значит, карниз тоже считается.

Это осторожно и совсем не опасно. Но я больше не пытаюсь вызвать у себя скачок адреналина, да и все, что мы сейчас делаем, — для Альбуса. Если этого ему достаточно, пусть будет так.

— Ладно, хоть что-то. Давай.

Заклинанием он поднимает меня в воздух — чуть резковато, так что низ живота все равно прихватывает, но это ощущение мгновенно проходит, пока я медленно плыву по воздуху до окна. Зависнув напротив карниза, я неторопливо вывожу букву за буквой, стремясь, чтобы просто получилось красиво. Альбус нервничает, но молчит.

— Готово, — объявляю я, и он опускает меня на землю так поспешно, что я бьюсь ногами и едва не теряю равновесие.

— Ауч!

— Прости! Тебе больно?

— Нет, все в порядке…

Я не успеваю среагировать, а Ал уже тянет меня к стене. Окно наверху открылось, но директор, если и заметил нас, невозмутимо возвращается за стол, а я начинаю смеяться. Как же много люди готовы простить, просто чтобы сохранить лицо. Альбус решает поскорее убраться с места преступления, но, как только мы сворачиваем за ближайший домик организаторов, он уже хохочет вместе со мной. Не прекращая улыбаться, я наблюдаю за ним. Он выглядит таким счастливым, таким живым. Тяжелое дыхание, раскрасневшееся лицо, безостановочный смех — так должны чувствовать люди. Орать во всю глотку и бить ногами, падать в изнеможении и целоваться — до посинения губ. Вот сейчас — сейчас я могла бы влюбиться в него.

— Помнишь, в ту ночь, когда мы танцевали в кабинете Матье, ты сказала, что я запомню этот момент навсегда? — спрашивает Альбус.

— Конечно, — я улыбаюсь.

— Ты была права, — он ловит мою руку. — Я всегда называл твои затеи безумными, но я действительно никогда не забуду все, что мы делали. Мне кажется, за этот месяц я прожил больше, чем за последние несколько лет.

Мне хватает одного осознания того, что наша встреча изменила его жизнь к лучшему. Хотя бы развернула его лицом ко всему, что от нее можно взять. И хотя я не могу от души порадоваться этому, я все равно улыбаюсь — так искренне, как когда-то. Я ничего не чувствую, но мне не все равно.

— Я рада. Обещай, что ты будешь и дальше так жить. Получать от мира по максимуму.

— Ну, тогда ты должна всегда быть рядом, чтобы меня на все это подбивать…

Я теряюсь. Не могу сказать ему сейчас, потому что тогда испорчу оставшееся время. И пообещать, что буду с ним — тоже не могу, потому что притворяться — постоянно притворяться кем-то, кто ему нравится, — невыносимо. У меня начинает чесаться ключица, и хочу потереть дельфина пальцами, но моя рука — в ладони Ала. Я не могу повести его за собой туда, где у него не будет ничего настоящего. Ничего для него.

— Ал, ты же понимаешь, что не должен слепо делать то, что я тебе говорю, так? Ну, или кто-то другой. Ты должен делать то, что ты любишь и что ты сам хочешь. А я просто… Показывала тебе пример.

— Поверь, мне нравилось делать все, что мы делали, — отвечает он. — Это было круто. Я хотел все это делать, просто боялся. А ты помогаешь мне преодолеть страх.

— Так, кажется, пора мне остановиться, — я пытаюсь перевести все в шутку. — Если я завершу твое обесстрашивание до конца, Хогвартсу придется несладко. Полезешь еще ночью в кабинет этой вашей Макгонагалл…

— Ну уж нет, это даже ты не стала бы делать, — возражает Ал. — Надо быть совсем без тормозов.

— Звучит очень даже заманчиво, раз ты так говоришь, — я играю лицом, но сама толком не знаю, что изображаю.

— Ты просто ее не встречала. Поэтому этот спор бесполезен. А нам пора идти.

«Аламмер» остается на спинке его кровати, и я обещаю оставить их в своей комнате тоже. Здесь мы и останемся. Дальше пойдем отдельно. Альбус — к хорошему, светлому и настоящему, чего он и заслуживает. А я просто куда-нибудь.

* * *

— А ты, Ал?

Я смотрю на него и не знаю, что хочу услышать. Что запомнилось ему больше всего?

Альбус останавливается передо мной.

— Вот это мое лучшее событие, — его тихий голос раздается прямо у меня над ухом. Я прикрываю глаза.

— Это человек, а не событие, — занудно поправляет Оливия. Кто-то отпускает сальную шуточку. Мы садимся обратно на бревно и ощущаю возникшую между нами паузу.

— Поздравляю с примирением, — говорю я. — Наверное…

— Ты тоже делала ставки?

— Нет.

— Серьезно? Саммер Холл избегает азартных игр?

Когда-то они ей нравились.

— Я реально не знала, на что поставить. Скорпиус поступил, как мудак, так что логически все указывало на то, что вы не помиритесь. Но дружба не всегда поддается логике, и я просто не могла понять, простишь ты его или нет.

— Ты считаешь, что я не должен был?

— Я не могу ничего считать, Ал. Я знаю Скорпиуса всего месяц, а ты — много лет.

А месяца недостаточно, чтобы понять, что за человек перед тобой. Хотя иногда тебе кажется, что достаточно одного взгляда. В любом случае, хорошо, что у Альбуса снова есть друг, каким бы он ни был.

— Кайл, твоя очередь кормить бога ностальгии.

Я слушаю, но не слышу: пытаюсь понять, что бы ответила сама. Что мне действительно запомнилось? Пока это происходило, мне казалось, что я схватила былую жизнь за хвост, что смогла вернуть частичку своих эмоций, но момент проходил и сейчас я даже не смогу вспомнить, чем занималась эти тридцать дней. Поэтому я делала татуировки. Чтобы моменты не проходили, а оставались со мной навсегда.

— Вы что, совсем охренели?! Вы в курсе, что уже полночь? — разъяренный шепот Джоанны неожиданно относит меня в далекие годы — на первый или второй курс в школе, когда она вот так же врывалась в наш ночной хохот, сверкая глазами и угрожая отработками.

— Прости, Джо, — отвечает ей как всегда Оливия. — Мы будем вести себя тише, — теми же самыми словами.

— Давайте уже расходитесь, — хмуро говорит Джоанна.

— Мы еще пятнадцать минут посидим и пойдем спать, — говорит Диего.

Но нам уже не по десять лет. Джоанна оставляет нас под надзором нашей совести, и в этом мне видится что-то… безнадежное. Как будто осталась я совсем одна.

— Саммер, ты следующая.

— Знаете, я, наверное, спать пойду, — я встаю. — А запомнила я много чего. Спокойной ночи, ребят.

У первого ряда палаток меня догоняет Альбус.

— Все в порядке?

— Да, я просто дико устала. Сегодня день был сумасшедший.

— Ладно, дай мне только попрощаться с ребятами, и пойдем.

— Ал, не надо, — прошу я. — Я реально просто завалюсь спать, тебе нет смысла идти со мной.

— Ты уверена?

— Конечно, — я нахожу силы на улыбку. — Ты же так любишь это место, тебе нельзя тратить свою самую последнюю ночь на сон. Просто разбуди меня, когда вы закончите. А сейчас я хотя бы часик посплю, — если я вообще смогу уснуть. — Но только обязательно разбуди! И повеселись тут за меня.

Я смотрю в потолок палатки и ничего не вижу. Брезент плотный и не пропускает даже одной крошки света. Ни одной звездинки. Я не запомнила, видно ли сегодня звезды, но отсюда точно нет. Я переворачиваюсь на бок, но все равно неудобно. И рядом никого. В какой-то момент мое прошлое и настоящее накладываются друг на друга, и мне начинает казаться, что я на фестивале. Только Джой я там не встретила. Оливия сидит у костра с путешественниками, а со мной происходит то, что могло по правде случиться еще год назад. Я одна. Мне некому рассказать, что я чувствую. Но я все еще чувствую, и это мне не нравится. Каким будет следующий год, если все останется, как есть? И лучше ли это ровное печальное существование, чем вспыхнувшая и погасшая надежда? Что позволило бы мне продержаться дольше?

Пьяные, отравленные мечтами, с ума не сходят. Сходят трезвые, потому что не могут найти утешение.

* * *

Душно и сладко. Дышать нечем, но я чувствую свежий воздух, врывающийся в легкие. Меня бросает то в жар, то в холод, сердце колотится. Я открываю глаза и несколько секунд пытаюсь понять, где я. Я выползаю из палатки и откидываюсь на траву. Мне кружит голову, хотя я вижу мир кристально чисто, но чувствую, что там, дальше, у костра, есть то, что мне нужно больше всего на свете. Это кажется сном, но я как будто осознаю его. Поднимаюсь на ноги и иду. А потом не понимаю, что именно так влекло меня.

— Неужели вы до сих пор сидите? — спрашиваю я, разглядев пятерых человек у костра. Альбус, Ребекка, Бренда, еще один парень и Мисс Атлантида. Сколько времени?

— Мы тебе помешали? — Ал приобнимает меня.

— Нет, я просто проснулась. Уже успела расстроиться, что ты меня не разбудил, но ты, оказывается, еще здесь.

— Да, мы что-то засиделись. Присоединишься к нам или?..

— Нет, я пас, — я качаю головой. — Просто хотела проверить, где ты.

— Я тоже пойду, — говорит Ал. — Спокойной ночи всем.

Я прижимаюсь к нему, чувствуя тепло его тела, и от этого ощущения окончательно просыпаюсь. Что бы ни разбудило меня — это произошло вовремя, потому что теперь мы можем запомнить не только наше последнее утро, но и последнюю ночь. В палатке темно, и я только перевожу руки по плечам Ала, чтобы обнять, и наощупь отыскиваю его губы. Он медлит, но отвечает, снимает кофту и избавляет меня от свитера. Все развивается гладко и логично. Правильно. Я запинаюсь, и мы оба падаем, я смеюсь, но смех гаснет в новом поцелуе или в продолжении старого, или в нашем последнем, очень долгом поцелуе.

— Ал… — шепчу я, пока еще помню, что хотела сказать. — Ал, стой, секунду…

Его лицо замирает напротив моего.

— Ты потрясающий, Ал.

— Ты тоже, ты идеальная, — он хочет продолжить начатое, но мне важно договорить. Он должен услышать это сейчас, пока все хорошо и правильно, а не в речи-извинении.

— Нет, Ал, услышь меня. Я не говорила о себе, и это были не пустые слова. Ты потрясающий. Ты удивительный, Ал, и все, что между нами было, так много для меня значит… И я хочу, чтобы ты это знал. Что бы дальше ни происходило в моей жизни, я никогда — слышишь — никогда тебя не забуду.

Он подается ко мне, а я в ответ, но за секунду до поцелуя:

— Почему ты говоришь это так, как будто прощаешься?

Отчего-то я теряю все слова. Весь план, вся схема, так складно возникшие в голове, тают на глазах.

— Потому что сегодня последняя ночь смены, — я опять, опять не отвечаю, а увиливаю.

— Да, но… Ты сказала это так, как будто прощаешься навсегда.

Он совершенно отстраняется. Я вижу это как в замедленной съемке и в те же секунды осознаю, что ничего не выйдет так, как я нарисовала. Не так это работает.

— Окончание смены же не означает окончание… нас.

Конечно, нет. Моя неспособность что-то испытать к тебе — к кому бы то ни было — означает окончание нас. Но я опять говорю иначе.

— Ал. Мы живем в разных странах.

Я сама не верю тому, что сказала. Год назад меня бы это не остановило. Сейчас меня бы это не остановило, потому что это на самом деле не имеет значения. Но я не могу просто взять и рассказать все. Вот так. Снова. Снова — не могу. Только первая любовь вселяет в нас бесстрашие. Она же — растаптывает нас за доверчивость. Только впервые мы так искренне и чисто любим, веря в лучшее. Потому что мы еще не обжигались. Нам еще не делали больно. Потому мы еще можем вкладывать в нее всю душу — потому что еще не знаем, чем это чревато и, что важнее, — потому что душа у нас все еще есть.

— Я не понимаю, — Ал возвращает меня к реальности, от которой мне в очередной раз хочется сбежать. — Бриттани пригласила меня на свадьбу.

— Да, она приглашает всех, с кем знакомится, — я пренебрежительно фыркаю. — И меня на ней, возможно, вообще не будет.

Я веду себя грубее, чем должна, но сказанного не вернуть.

— Что?

— Ну, не то чтобы мне очень хочется идти, — я натягиваю свитер обратно. Все пошло совершенно не в ту сторону. Все не так должно закончиться.

— Саммер, — Ал как будто набирает побольше воздуха, чтобы начать спор. Я сразу это замечаю и понимаю, что ничего хорошего из этого не выйдет. — Я знаю, что это кажется сложным, но мы же волшебники! Есть порталы и каминные сети, самолеты, в конце концов! И, послушай, так будет всего год. А после школы я приеду в Америку, и мы будем видеться каждые выходные!

Я просто смотрю на него, не в силах натянуть ни одну из подходящих эмоций. Это все звучит просто…

— Когда ты это решил?

— Примерно час назад.

Я медленно выдыхаю. В голове ни одной идеи. Все катится к чертовой матери.

— Ал, мы же не обсуждали, что будет после, — я стараюсь быть мягкой, но получается как-то странно. Раздраженно. — Ты никогда не говорил, что хочешь какого-то продолжения.

— Конечно, хочу, Саммер! — он отвечает с таким энтузиазмом, что мне хочется отпрянуть. — Я хочу, чтобы ты была в моей жизни, и сделаю для этого все, что в моих силах. Да, этот год будет тяжелым, но я готов ждать, сколько угодно.

Я слишком долго думаю, что он — черт возьми — только что произнес, а потом пытаюсь усмехнуться.

— Ты правда хочешь целый год жить под одной крышей с сотней девчонок и ни на одну из них не смотреть?

Я давлю, на что могу. На то, что, кажется, могу продавить: воззвать к здравому смыслу и естественным желаниям. Он не должен ждать целый год, чтобы дождаться… ничего.

— Даже не произноси такое вслух, — говорит Ал, сжимая мою руку. Я чувствую, что они заледенели. — Саммер, мне не нужны другие, мне нужна только ты. Потому что я люблю тебя.

Мы несколько секунд сидим в тишине. Я слышу какой-то звук — ровный, бесчеловечный — но не могу опознать. Где-то внутри.

— Ты меня не любишь, Ал, — медленно отвечаю я, качнув головой. Даже не могу поднять глаза.

— Почему ты так думаешь?

— Нельзя полюбить человека, которого знаешь всего месяц. Точнее, нет — ты меня вообще не знаешь, — мой голос начинает звенеть против моей воли. — Ты видел меня только с одной стороны. Тебе кажется, что ты меня любишь, потому что я была для тебя чем-то новым и свежим, потому что я подбивала тебя на поступки, на которые ты сам бы не решился. Я заставляла тебя бросить вызов самому себе, и тебе это нравилось. Ты думаешь, что любишь меня, но на самом деле ты любишь ощущение безграничной свободы, которое я тебе подарила. И чем раньше ты это осознаешь, тем будет лучше для тебя.

И я знаю, каково это, Альбус. Думать, что живешь только рядом с одним человеком.

— Ты не можешь знать, что я чувствую, лучше меня, Саммер.

Я дергаюсь и переплетаю собственные руки в замок.

— Но я знаю, Ал. Это не любовь. И ты просто не можешь из-за этого отказаться от своей жизни.

— Нет, Саммер, как ты не понимаешь — это не будет отказом от моей жизни, я не буду ничем жертвовать. Я буду видеться с семьей и друзьями настолько часто, насколько будет возможно, а помимо этого меня ничего в Англии не держит. Я ничего не потеряю — наоборот, приобрету. Я хочу быть с тобой, Саммер, и хочу узнать все остальные твои стороны, и ни одна из них никогда не изменит моего отношения к тебе. Обещаю. Просто дай мне шанс доказать, что ты можешь мне доверять.

Ни одно из существующих слов не приходит мне на ум. Ни одно не способно объяснить, как все будет на самом деле. Или подошло бы любое, но… но нет.

— Если ты этого хочешь, конечно.

Я даже не могу разжать губы.

— Ты сама не хочешь, чтобы это продолжалось, — я слышу осуждение, злость, непонимание, и я должна отразить их все, потому что это не тот финал, который нам нужен.

— Ал…

— Но что тогда это было только что? «Ал, ты потрясающий», «Ал, для меня это все много значило»…

— Но это правда, Ал! — я цепляюсь за его плечо. — Я правда так думаю, и это действительно много для меня значило!

— Тогда в чем проблема? Если все действительно так, почему ты хочешь… со мной расстаться?

— Я не говорила, что хочу расстаться с тобой! Просто… — я прикусываю свой дрянной язык. — Завтра мы уезжаем. Туда, в реальную жизнь, в разные страны. Ал, ты же сам сегодня сказал, что запомнишь этот месяц на всю жизнь. Я тоже запомню — и я хочу запомнить все вот так. Здесь, с тобой, было прекрасно, и это будет одним из моих лучших воспоминаний. Я не хочу его портить, не хочу, чтобы дальнейшие попытки поддержать эти отношения бросили на них хоть малейшую тень.

— Да почему ты думаешь, что мы все испортим, если попытаемся? Ты заранее абсолютно уверена в провале.

Потому что я уже провалилась. И как бы убедительно я ни изображала лес… его нет.

— Ну, а как ты себе это представляешь? — я перехожу в нападение, но тут же осаживаю себя. — У каждого из нас будет своя жизнь, которую просто нельзя будет уложить в письма и редкие встречи. Все равно мы бы друг от друга отдалились, это неизбежно. И все хорошее, что у нас было, затмилось бы раздражением, тоской, ревностью… Но если мы разойдемся сейчас, оно останется нетронутым, — я буду хорошим воспоминанием. — И когда ты будешь думать обо мне, ты вспомнишь жаркое лето, ночные полеты на метле, танцы в кабинете директора в три часа ночи…

— Когда я буду думать о тебе, я вспомню, как ты бросила меня.

— Ал…

— Почему это так легко тебе дается, Саммер? — я вижу, что ему больно, и это сковывает все мое тело. — Ты сидишь тут и рассуждаешь, почему нам логично сейчас расстаться, как будто тебе все равно. Как будто тебе плевать, что мы никогда больше друг друга не увидим. Как будто ты сама ничего не теряешь. Ты вообще хоть что-то чувствуешь ко мне, Саммер?

Как удар под дых.

— Это не легко, — я с трудом выговариваю нужные слова. — И, разумеется, мне не плевать. Но это правильное решение. Ты мне очень дорог, Ал, но я не могу дать тебе то, что ты хочешь.

— И чего же, по-твоему, я хочу?

— Мы с тобой слишком разные люди, Ал, — я хожу по лезвию правды и боюсь соскочить. — И мы хотим от жизни разных вещей. Тебе нужны отношения, постоянные и серьезные. А я… просто не такой человек. Но это не значит, что наши отношения были мне не важны. Пожалуйста, не думай так. Ты потрясающий Ал, я говорила абсолютно честно. И ты заслуживаешь гораздо большего, чем я. Ты заслуживаешь быть с человеком, который будет любить тебя так, как я просто не умею.

И снова правда. Истинная, но нечестная. Опять эта вереница слова, которая водит за нос.

Альбус смеется — фальшиво и нервно.

— Да это просто не имеет никакого смысла. Ты мне врешь. Что-то случилось в середине смены, и ты изменилась. Я это видел, ты постоянно была чем-то расстроена.

Я качаю головой.

— Я не была расстроена, просто устала от летней учебы и бесконечных обязательных мероприятий. Не люблю, когда за меня решают, что я должна делать.

— Сейчас окажется, что ты тоже помолвлена и не можешь отказаться?

Что за чушь? Я вспоминаю Мелани и Скорпиуса.

— Нет, — отвечаю я.

— Но у тебя кто-то есть?

— Конечно, нет! — восклицаю я. — Я бы не стала так поступать, ни с тобой, ни с другим человеком.

— А, то есть, сейчас ты со мной нормально поступаешь?

Я качаю головой прежде, чем могу всецело осознать его вопрос. Как я поступаю? Я ведь не бросаю тебя на поле, в одиночестве, чтобы утром ты обнаружил пустую палатку и новость, что меня забрал первый портал. Я не оставляю все без малейших объяснений, чтобы ты ломал голову, а потом и свою жизнь, пытаясь понять, узнать, что же было не так. Я…

— Саммер, ты… чем-то больна?

— Боже, конечно, нет, — это вырывает меня из собственных мыслей, из жуткого осознания. — Стала бы я пить каждый день, если бы я была больна? И, Ал, пожалуйста, перестань искать ответ там, где его нет. Правда только в том, что я не создана для серьезных отношений и не терплю каких-либо обязательств. И даже в самом начале я говорила, что ты не можешь меня изменить.

Будто в самом начале знала, что закончу это точно так, как Джой.

— То есть, ты уже тогда планировала меня бросить?

Я с трудом могу выдохнуть.

— Тогда я вообще ничего не планировала. Просто жила моментом, не думая о будущем. Если бы я тогда знала, что ты смотришь на это по-другому, я бы сказала тебе сразу.

Я сразу знала, как ты на это смотришь, просто я хотела получить свое. Вернуть свое.

— И ты был бы готов или… вообще решил бы не связываться со мной, и сейчас я понимаю, что должна была об этом подумать, но… Просто, пожалуйста, поверь, что я никогда не хотела причинить тебе боль.

Только вот это не важно. Не важно, что я осталась поговорить с ним начистоту, не важно, что я сказала и какими словами, не важно, как искренне я дула на ранку, вырезая ее ножом… Я разбила ему сердце. Это больно, независимо от того, как это происходит.

— Прости меня, Ал, — невольно произношу я и сразу же хочу повторить свои слова. — Я надеюсь, что…

— Только не говори, что хочешь остаться друзьями.

Я фыркаю и даю себе мысленную пощечину.

— Нет. Точнее, я была бы рада, но дружбы у нас уже не получится, — я виновато улыбаюсь. — Я собиралась сказать, что надеюсь, что ты будешь счастлив. Я хочу этого для тебя больше всего.

— Уходи.

Я не верю, что действительно должна сделать это. У меня нет ни единой мысли, как я могу просто встать и уйти, но механически поднимаюсь на ноги.

— Прощай, Ал.

Это действительно паршивый конец. Других, видимо, не бывает.

* * *

Ребекка все еще у костра, и я засыпаю в ее палатке, вместе со Стейси. Проваливаюсь мгновенно, а потом, кажется, сразу различаю зовущие голоса. Кто-то долго и монотонно теребит меня за плечо. Я подаю голос, чтобы они убедились, что я жива.

На самом деле нужно уже перестать отзываться.

Я встаю, сразу чувствуя мурашки на коже и кутаюсь в плед. Прямо в нем выхожу из палатки и, игнорируя остатки завтрака у костра, первая возвращаюсь в лагерь. Кто-то догоняет меня и преграждает путь. Вид у Лили такой, будто сейчас меня ждет тирада, но в руках у нее моя куртка, которую я беру, продолжая идти.

— Как можно быть такой бесчувственной? — доносится мне вслед ее негодующий голос.

— А как можно быть такой назойливой? — не выдерживаю я.

Ну честное слово. Зачем она лезет в то, что ее не касается? Альбус — не маленький мальчик, чтобы палками отгонять от него каждого, кто недостаточно добр. Почему бы тогда не пнуть Скорпиуса? Вот уж кто испортил ему жизнь больше, чем я. Но его Лили считает светочем, мать твою.

А я не понимала, что делаю. Мне казалось, что я имею право пытаться строить отношения, я даже могла притворяться лучше, чем я есть, ведь в итоге я поступила правильно — вышла на честный разговор. Я не хотела мучить его и дальше. То есть он начал бы страдать потом, когда все узнал или просто почувствовал, что именно со мной не так. А вчера он был счастлив. Кажется, он и правда был счастлив, глядя на меня. Как я была счастлива с Джой. А потом она просто ушла. Я просто ушла. Мне нужно было сказать ему что-то другое. Что-то настоящее. И что тогда? Разве от правды ему было бы хоть на йоту легче? Разве это избавило бы его от боли?

Люди всегда делают друг другу больно. Но боль — это хорошо. Пока болит, пока твое нутро еще не очерствело, не потеряло чувствительность — ты живой. И, как и всем прочим чувствам, боли нужно дать время остыть и погаснуть. Нужно ее пережить, не пытаться подавить, забыться, забить голову удовольствиями, которые все заглушат. Боль — это то, что мы отдаем друг другу, когда больше не можем давать любовь. Это всегда вторая половина медали. Без нее не существовало бы первой.

Я наскоро собираю все, что вижу, едва различая свои вещи и вещи Оливии. Застегиваю молнию и сажусь на чемодан. Утыкаюсь в колени. Очень хочется, чтобы это сейчас оказалось сном. Чтобы я открыла глаза и оказалась в своей комнате, а потом зашла бы Бриттани и сказала, что мы опаздываем. Или еще раньше — прилетели бы совы, с моими невскрытыми письмами, а я перечитала бы, расплакалась и сожгла все вещи с фестиваля. Чтобы я была зла, и моя боль — правильная и отчаянная — горела вместе с бумагой и одеждой, а я бросала бы в огонь все, что попадалось под руку. А потом… потом я все так же ждала бы весточку. И медленно, очень медленно принимала тот факт, что фестивальная неделя была восхитительной, искренней, божественной — только для меня. Я должна была позволить ей разбить мое сердце, чтобы суметь осторожно, кропотливо и бережно исцелить его. Тогда сегодня… сегодня я бы не разбила чужое.

— Саммер, пойдем, мы опоздаем к порталу, — Оливия шумно врывается в комнату, и я выхожу за ней, едва переставляя ноги. — Скорее!

Все уже собрались на поле и разделились на делегации. Я чувствую в воздухе атмосферу прощания, но она не трогает меня: так мне тяжело дается этот момент — просто подойти и встать рядом с порталом. Мы отбываем с первым. Все это какая-то насмешка, жестокая шутка, извращенная карма. Вместо того, чтобы вернуться злом твоему обидчику, она выпускает зло из твоих рук, чтобы ранить кого-то еще. Значит, возмещение энергии — это не всегда отдача от выстрела из ружья. Иногда — это ударить невиновного, когда кто-то ударил тебя.

— Американской делегации приготовиться.

Перед порталом у меня всегда сводит желудок. Сейчас — особенно сильно. Я пытаюсь отвлечься, чтобы не ждать в напряжении, и сталкиваюсь взглядом с Алом. В его глазах острое, затравленное, невыразимое — оно втыкается мне глубоко в сердце, заставляя сжаться от боли. Перед глазами все меркнет и засвечивается. Я теряю равновесие, стараясь удержаться за порт-ключ и, когда снова чувствую землю под ногами, — она бьет меня по коленям. Я никак не могу отдышаться.

— Саммер, милая, ты в порядке? — кто-то помогает мне подняться, удерживая за локоть. Я различаю только новый с иголочки брючный костюм и киваю. — Ты не ушиблась? Что-то пошло не так с порталом?

Я смотрю на Бриттани, но не вижу ее. Мотаю головой.

— Держи, — она зачем-то протягивает мне свой платок, который я принимаю. Шмыгаю носом и ловлю свое отражение в стеклянной двери. Оторопело касаюсь щеки. Теплые, соленые слезы растекаются по пальцам. — Я знаю, что прощаться нелегко. Вы все так подружились за эту смену.

Я не отвечаю. То ли вытираю, то ли размазываю слезы по лицу и никак не могу поверить, что расплакалась. Что-то неприятное саднит в груди.

— Пойдем, — Бриттани ведет меня к терминалу, и я не замечаю, как мы оказываемся уже в Калифорнийском подразделении. — Моя машина у входа. Потом мне надо будет снова уехать…

— Иди, — глухо отвечаю я, поднимая на нее глаза. — Правда, иди, я приеду домой вечером.

— Я сказала Джексону, что отвезу тебя, — непреклонно отвечает Бриттани.

— Я пропустила День рождения Джеммы, — говорю я. — И обещала ей зайти, как только снова окажусь в Калифорнии. Я правда буду к ужину.

Бриттани с сомнением смотрит на меня, и я вижу, что она колеблется.

— Пожалуйста.

— В семь вечера, — уточняет она.

Я киваю, автоматически вытирая так и не высохшие щеки, и сворачиваю к метро. У меня внутри очень тихо. Я пытаюсь понять, что именно вызвало этот поток слез, но не реагирую ни на одно из воспоминаний. Только на последний взгляд Ала в горле начинает щипать.

Вход на станцию остается позади. Я продолжаю идти по улице, вглядываясь в вывески, — сама не знаю зачем. В какой-то момент солнце вылезает из-за угла и слепит мне глаза, так что я морщусь и опускаю голову. На тротуаре — пятно неоновых красок в виде клубка змей.

Я толкаю дверь, на которую указывает один из хвостов, и сразу сажусь в пустое кресло перед мастером. Беру карандаш со столика, чистый лист и пишу слово. Рука дрожит.

Татуировщик достает машинку и показывает мне возможные цвета. Я выбираю зеленый. Помедлив, стягиваю майку и обозначаю место на коже — слева на ребрах, под грудью.

— Что такое «аламмер»? — спрашивает мастер, перенося слово на пленку.

Я почему-то не могу описать. Необъяснимое чувство.

— Это как… сделать что-то плохое… и получить прощение. Как знать, что к тебе привязана невидимая страховка. Вымокнуть под дождем и бежать домой, где тебе уже заварили чай. Опоздать на поезд, выйти со станции и понять, что на самом деле, тебе не нужно никуда ехать. Оступиться и удержать равновесие. Это шанс сказать и быть услышанным, а главное — принятым, каким бы ты ни был. Это в полной темноте зажечь свечу и знать, что она никогда не сгорит. Это подарок, который ты знаешь, что не заслуживаешь, но принимаешь и…

— И?

— И надеешься, — я с трудом завершаю мысль, глядя, как игла набирает скорость и касается кожи, — что ты его не сломаешь.