Гарри Поттер и на самом деле (джен)

На платформе уже начали появляться маги с детьми и вещами, поэтому я быстренько шмыгнул на своё место и просто стал ждать, кто там подойдёт.

Окна купе выходили на перрон, так что всё было хорошо видно, а вот как занавешивать окна, я не разобрался — шторы на них, похоже, были не предусмотрены в принципе. Видимо, чтобы лучше юные маги проникались магией «трансгрессионных территорий». Ну а звукоизоляция у стен вагонов была потрясающая: буквально в двух шагах стоящий незнакомец с длинным заострённым носом что-то выговаривал невысокому пареньку, у которого я только макушку с тёмными волосами видел со своего места, а ни звука не доносилось. Зато из коридора нёсся смех, обрывки разговоров и чавкающее хлопанье дверей. Я закрывать дверь не стал, просто прикрыл, оставив проём в две ладони. Если места номерные, то сначала все рассядутся, намашутся руками провожающим и только потом начнут расползаться знакомиться.

Я запланировал пройтись по всем вагонам и познакомиться со всеми учениками Хогвартса зараз, благо память позволяла с ходу загрузить всю нужную информацию. Заодно и краткое представление получу обо всех, да и неуправляемый интерес к знаменитости разрядится, не будет докучать не к месту.

Поскольку у меня было второе купе, мимо уже прошли несколько ребятишек, с пыхтением тащивших неудобные сундуки и большие чемоданы. На удивление, взрослые не входили с ними в вагоны, чтобы помочь. То ли обычай — мол, начинайте преодолевать трудности самостоятельно — то ли без билетов вообще невозможно было войти в поезд.

Мимо неспешно прошелестело длинное белоснежное платье и холодный детский профиль с огромными синими глазами, обрамлëнный сложно уложенной золотой косой, изображающий вселенскую скуку. Гринграсс? Возможно. Но главное, она не прогромыхала, как большинство, а прошелестела!

Я быстро высунулся в коридор и увидел, как девочка спокойно левитирует свой тоже внушительных размеров кожаный чемодан вдоль стены, касаясь его палочкой. А потом вдруг заметил через очки тускнеющий, как бледный хвост кометы, след на стене. Похожий на какую-то магическую направляющую пониже окон, вроде рунной дорожки.

Девочка преодолела ещё несколько купе и небрежным движением отправила чемодан в приветливо открывшуюся дверь. «Дорожка», услужливо изогнулась следом, после чего пропала. Гм, может, какой-то родовой аналог левиоссы? Или всё-таки специальный девайс вагона?

— Кхе-кхе, — кашлянуло за спиной. — Можно я зайду?

Я обернулся и, улыбаясь, шагнул в сторону:

— Если на билете правильный номер.

Рыжий мальчишка, сплошь усыпанный веснушками, в сером свитере и холщовых штанах стоял, поставив колено на большой сундук с такой огромной рукояткой сверху, словно её оторвали от ворот замка. Я добавил, кивнув на две меньшие ручки, сложенные по бокам сундука:

— Помочь?

Парень энергично покачал головой:

— Нет, я сам!

«Самости» ему хватило лишь затащить сундук в проход, после чего он начал растерянно осматриваться, озадаченно глядя на верхние полки. Похоже, концепция отодвигающихся в сторону дверец под нижним сидением ему была не знакома. Секунд через десять растерянного озирания он пошёл красными пятнами, так что прямо на лбу, казалось, написали: «Зря отказался… Что же делать?.. Не заброшу так высоко». Я же сказал для завязки разговора:

— Перед тобой какая-то девчонка прошла с большим чемоданом, и она его не несла, а двигала вдоль стенки. Случайно не знаешь, что это может быть?

Парень покраснел ещё сильнее (что, реально нет предположений?), покусал нижнюю губу и с вопросом в голосе сказал:

— Левиосá, может быть?

Ну, слава богу, хоть это где-то слышал. Теперь одобрить, чтоб расслабился. Я согласно кивнул:

— Да, скорее всего. Кстати, сундук имеет смысл задвинуть под сидение. Там дверца хитро так в сторону открывается. Я пораньше пришёл, но тоже не сразу догадался.

Парень шумно выдохнул и секунд через десять освободил проход. Но напряжëнность его не покинула, словно ещё сильней забеспокоился. Что же они маги такие зажатые-то? Прямо словно шаг вправо, шаг влево — расстрел. Словно спросить даже какую-то мелочь — это то ли расписаться в своей олигофрении, то ли влезть на всю жизнь в долг. Нет, лучше страдать, грызть себя и мучиться.

Это же Рон Уизли по любому, вон даже под носом какое-то тёмное пятно. Дамблдор ведь просто обязан был обеспечить «избранного» правильным спутником, тем более это не сложно с номерными-то купе. Но рыжий же, вроде, в каноне был простым, как пять копеек. А тут помалкивает, краснеет да покрывается пятнами, как Малфой в примерочной. Похоже, накрутили мальчишку, пояснив, с КЕМ он едет, и он мучительно соображает, не похоронил ли своими действиями саму возможность подружиться с САМИМ ГЭ-ПЭ. Сидит на краешке сиденья, сжав кулаки, смотрит в сторону. И, похоже, выставил сам себе тролля и проклинает судьбу злодейку. Тяжёлый случай…

Мое внимание привлекло движение за окном: высокая женщина с ярко-алыми пламенеющими волосами, также, как и Рон, сплошь усыпанная веснушками. Она беззвучно стучала кулаком в стекло и, улыбаясь мне, потыкала в направлении сжавшегося паренька. О, и очень чётко артикулируя, говорит беззвучное что-то...

Гоняя тварей в домене на пару с Флоримоном, я неплохо навострился читать по губам. Похоже, взрослым действительно не зайти в состав, ну а мне не сложно проговорить её вслух:

— Ска-ажи, пожалуйста, Ро-ну, чтобы вста-вил би-лет!

Услышав своё имя, паренёк аж подскочил, оборачиваясь:

— Мама!? А, точно. Сейчас!

Он вытащил из кармана свой билет, расправил на коленке, после чего приложил к стеклу со своей стороны. Цифры вспыхнули, после чего прямоугольник прилип к стеклу и стал полупрозрачным. Рыжая женщина, абсолютно не похожая на свой киношный прототип «властной домохозяйки», помахала рукой и побежала куда-то дальше вдоль вагонов.

— Значит, тебя зовут Рон? А меня Гарри. Будем знакомы? — я подал ему ладонь, а рыжий пацан вскинул брови и улыбнулся неожиданно открытой улыбкой. Потом тщательно вытер свою, видимо, внезапно вспотевшую руку о свитер, потом осторожно пожал и тут же выдал:

— А здорово ты читаешь по губам. Мама меня немного учила, но я так и не понял, как это делать. А вот близнецы сразу научились… Ты ведь Гарри Поттер, да? Ведь у тебя есть шрам?

Ох ты ж, то ничего, то выпалил сразу все слова, что кое-как сдерживал. Эх, ребёнок…

— Да, я Поттер. Знаменитый, со шрамом и всё такое… Но вот про билет не знал. Зачем его к стеклу приклеивать? — я вытащил свой и помахал в воздухе.

— Мама велела, — пожал плечами Рон. — Да, теперь можно дверь на замок закрывать, можно радио включить, а ещё, когда поедем, билеты будут иногда картинки показывать прямо на стекле. Узоры там интересные, а может ещё что-нибудь, со звуками там… Как колдфото, только разные.

«Вот как, значит, внимание привлекают детское к окрестностям за стеклом. Смотрят картинки, а глаза-то помимо этого и окрестности обозревают, добавляя к магии и визуализацию, даже не осознанная запишется».

Я приложил билет к своей половине окна и с любопытством посмотрел сквозь очки, как по стеклу от него разбежались тонкие зелёные дорожки магии, сплетающиеся в какие-то непонятные схемы. В следующий миг платформа за окном дрогнула и исчезла, после чего замелькали смазанные от скорости дома, почти мгновенно сменившиеся картинками перелесков, лугов и далёких зданий.

Тронулись значит. Никакой инерции, никакого покачивания и тыгдыг-тыгдык на стыках путей. Плавно, словно перемещаешься не в старинном паровозе, а на скоростном поезде на магнитной подвеске. И это, на минуточку, девяносто первый год двадцатого века!

Рон мельком глянул в окно и вновь затормозил. Приоткрыл было рот, но тут же закрыл, закусив нижнюю губу. Одёргивают что ли мальчишку дома постоянно, когда он пытается «почемучкать»?

— Рон, да ты говори, что хочешь. Всё равно же то, что решил не произносить, как бы копится, а потом вылетает, да?

Паренёк вздохнул и посмотрел с благодарностью:

— Точно. Мама говорит, надо подумать и только потом… А как подумаешь, всё ерунда какая-то наружу просится, которую и произносить-то стыдно.

— Мама так-то правильно тебе говорит. Но ты попробуй делать это через раз, — сказал я, усмехаясь. Ничего себе мальчишку задрючили, это возможно в его возрасте вообще так делать? — Так о каких картинках тебе рассказывали «близнецы», это ведь твои братья?

— Ох, да. Мы же Уизли! Прости, я не так уж много людей знаю, но все почему-то всегда знают, чьего я рода. Как бы не каждый второй знает о моей семье больше, чем я. Нас у мамы семеро. Поэтому ей некогда обычно что-то рассказывать и объяснять, а отца редко видим. Он работает постоянно. Э-эм…

— Да говори! Я слушаю. Если покажется, что слов становится слишком много, скажу.

— Ох, да. Спасибо. …Хотя, наверное, «спасибо» не в тему сказал?

— В тему — не в тему... Не на уроке отвечаешь же. Семеро детей говоришь? Это много. У меня только один брат, но и с ним нелегко. Представляю, каково тебе.

Я ещё не знал, нужен ли мне Рон вообще, но если одним англичанам для сближения достаточно поговорить о погоде, то другим просто необходимо пожаловаться. Особенно, когда это всегда запрещали делать. Пусть жалуется.

Со стороны окна раздался мелодичный посвист, после чего половина окна Рона расцвела разноцветными узорами, а с моей появились контуры странного растения, похожего на «венерин башмачок» оно начало делать стеблями выпады, словно пытаясь откусить узоры с роновой стороны.

Но я впился взглядом дальше. «Перелески, домики и деревья», которые, как я знал, в дороге являлись всего лишь антуражными изображениями, проецируемыми на окна вагонов, сменились внушительными каменными башнями с широким основанием и площадью, по которой гарцевало несколько кентавров. Дальше — трёхэтажный особняк, сплошь увитый плющом, прозрачная теплица, похожая на длинного червя с просвечивающей сквозь тонкую кожицу зеленью. «Кентшир», значит. Лонгботтомы… А они, в принципе, совсем рядом с Лондоном. Отступить-то, похоже, отступили от гоблинов, но не сбежали. Интересно, как называется магловская территория, которую они оставили открытой для доступа?

А Рон, тем временем, пожаловался на свою старую одежду, на палочку, доставшуюся от Чарли, из которой торчали волоски, на свою тяжёлую судьбину, требующую от него обязательно проявить себя чем-то круче, чем все старшие братья. И когда за стеклом вновь замелькали «картинки», он достал из кармана жирную облезлую крысу, что обречëнно повисла у него в ладони, не делая ни малейших попыток вырваться.

— Вот, Перси подарили сову, а мне значит… отдали его старую крысу и ботинки. Ботинки не пропускают воздух, и там через час уже начинает хлюпать пот, отчего я потом не могу их снять, потому что носки… А Короста просто спит целыми днями. Жалкое бесполезное существо…

Рон положил зверька на сиденье рядом, а крыса словно дополняя свою жалкость, распласталась на животе, откинув заднюю лапку с грязной розовой пяточкой в сторону.

Рон покраснел и сжал зубы, уже явно жалея, что наговорил всякого. И определённо последняя фраза у него очень так резонирует с ним самим. М-мда, а паренька-то, видно, поругивают, когда жалуется...

Если бы не год, проведённый в домене Уэлсли, я бы разве что брезгливо фыркнул, поскольку сам расстался с жалостью в далёкой юности, как с какой-то совершенно не нужной и вредной эмоцией. Однако Флоримон, как только узнал моё отношение к этому чувству, так сразу старательно взялся его реанимировать (в свете необходимости влиться в местное сообщество). Мне было странно, но теперь хоть понимаю подоплёку и даже научился жаловаться с юмором. «Как положено у знати, будь она хоть магловская, хоть мажеская».

Культура жаловаться и прибедняться сложилась у высшего сословия островитян и сохранилась со времён римского владычества. Если свободные друиды и прочие горцы, недовольные местными порядками, просто могли собраться и уйти всей бедной, но гордой общиной куда подальше, то знатные и богатые семейства, за которыми были закреплены родовые ширы, имели значительно меньше пространства для манёвра.

Поэтому прибедняться и жаловаться, чтобы меньше требовали и спрашивали, постепенно стало хорошим тоном и залогом выживания побеждённых под сенью крыльев римского орла.

Римляне, напротив, всегда старались выпячивать свои личные достижения, хвастать и превозносить себя за истинные и мнимые достоинства. Этим гордецам немыслимо было принижение собственного «Я», потому подобные виляния местных лордов частенько венчались успехом. Тогда как гордецов, пытавшихся противостоять, тут же радостно ломали эти свирепые бойцы, которым жизненно необходимо было с кем то бороться и сражаться, иначе погружались в скуку и отвращение, теряя вкус жизни.

У местных же племён складывались ровно противоположные римским ценности, позволяющие им выживать. Жалобы, лесть, низкопоклонство и… отравленный кинжал в рукаве. Кроме того — постоянное оттачивание иносказаний и тонкого юмора, который иностранцам попросту не понятен, служащего скрытным языком для понимающих.

Жалоба, как форма социального взаимодействия, в целом терпима. Как минимум, она не хуже бесед кумушек, перемывающих соседям косточки. Как здесь говорится, два джентльмена имеют полное право пожаловаться друг другу на погоду, правительство, цены и несносных детей. Обменявшись жалобами, ощущают сопричастность, мол, не только у меня случается в жизни дерьмо, а у всех вообще. Да ещё похлеще. Ну и в довесок идёт понимание, что приятный собеседник, возможно, намеренно сгустил краски собственных страданий, чтобы собеседнику стало легче. Мол, «бывает и хуже», не унывай.

Я хоть с трудом, но разобравшийся с этими «жалобами высокого штиля», еле успел притормозить автоматическое согласие и ответные причитания.

У Рона-то пока вполне себе детская жалоба, как неосознанное требование помощи. Это иное явление. Соответственно и реагировать надо иначе, а то закрепится ещё у рыжика рефлекс нытья. А жилеткой мне становиться не хотелось.

Игнорировать тоже нельзя, поскольку, если жалобщика просто прерывать, оскорблять и высмеивать, он со временем рискует замкнуться в себе, запустив вечный замкнутый цикл внутреннего диалога, состоящий из жалоб. Это та ещё дрянь, способная со временем создать совершенно омерзительную личность. Старающуюся автоматически всех вокруг сделать жалкими. Классический Снейп из Поттерианы. Я аж содрогнулся, надеюсь, здесь он всё-таки будет другим…

Так, Рон договорил и, кажется, вот-вот снова впадёт во вредный самоедский ступор, поэтому переключим:

— В Хогвартсе, Рон, полно будет людей с достатком ниже среднего, подумаешь. Не мантия украшает человека, а человек мантию! Да и нормальный у тебя прикид. Свитер шерсти лунного барана. Тёплый и плотный. Ну да, на нём плохо держится краска, поэтому днём выглядит серым. Зато в темноте прикольно светится.

— Но днём-то выглядят как тряпка, — буркнул парень, впрочем, уже кажется отстранился от переживаний по этому поводу.

— А ты хочешь, как Дамблдор, в вырвиглазных мантиях щеголять? Да ладно! Что, реально? Ну, тогда учись наводить одёжные иллюзии, потому что большинство красок, которыми он сверкает — иллюзорны.

— Ух ты! А нас будут учить иллюзиям?

— Не знаю. Может, и будут. Но палочку тебе точно надо поменять. Я не великий спец, но мне кажется, что из кончика волоски торчать не должны.

Ответить мне Рон не успел: в приоткрытой двери показалось сосредоточенное лицо белобрысого парня, а в следующее мгновение створки распахнулись шире, открывая двух парней, потянувших половинки дверей каждый в свою сторону. Каждый на голову выше будущего слизеринского принца и выглядят... как-то непонятно сурово выглядят. Краем глаза я увидел, как расслабленно валявшаяся на мягкой обшивке сидения, крыса со скоростью смазанной жиром молнии исчезла в щели не до конца закрытой дверцы чемоданного отсека внизу. Похоже, фамильяр Короста или анимаг Петтигрю (позже разберёмся) был вполне согласен с моей оценкой сопровождающих Малфоя.