Кордицепс, или Больно все умные (джен)

Кто ж не просыпался на больничной койке, не помня, как там оказался!.. Ну, то есть так со всеми поголовно бывает? В этом нет ничего такого? Я честно не знаю, вот и спрашиваю.

Короче, открываю глаза — я в комнате, так? И как бы ежу понятно, что это больничная палата. Типа там — приборы по стенам, условная раковина, гель для рук, поперёк всего фигня эта типа шторки. Еще и врачиха на стуле у кровати расселась. Причём смутно знакомая, но так с ходу не вспомню, откуда.

— Четыре? — окликнула докторша. Она как раз развинтила шприц и теперь упаковывала его в пластиковую коробочку.

— Ась? — отозвался я. — Я не сплю. Как это меня... угораздило сюда попасть?

— Увы, из-за травмы. У тебя тяжёлый случай амнезии, поэтому ты уже несколько недель наблюдаешься в больнице св. Шелхарта. — Говорила она мягко. Ну то есть не тихо — голосина у неё будь здоров, — но как бы таким нарочито мягким тоном, ну авось понятно объяснил. Странноватое сочетание.

— Амнезия? — переспросил я. — А что... что у меня выпало-то?

Так-то вроде всё на месте — имя своё, например, я помнил. Знал, кто мои родаки, кто друзья. И даже...

Хотя стоп. М-да, где живу — забыл. Вот это уже странно.

— У тебя утрачен ряд ключевых воспоминаний о собственной личности, а также долговременная память о событиях примерно последних двух недель. И, как ни прискорбно, мы полагаем, что повреждения необратимы.

До меня даже не сразу дошло. Необратимые повреждения мозга? Ой ё...

— ...Чёрт. Что случилось? Типа ДТП какое-нибудь?

Она глубоко вздохнула и отвела взгляд. Не больно-то обнадёживает.

— Четыре, я доктор Фелисити Орчард. Пока ты наблюдаешься в больнице св. Шелхарта, я назначена твоим лечащим врачом. Ты ещё какое-то время здесь побудешь, пока не закончится курс терапии.

Неплохо она отвлекает внимание.

— Ага, — сказал я. — Круто, а случилось-то что?

Снова глубокий вздох.

— Четыре... я не просто так сказала, что повреждения необратимы. Забытые факты не получится заново запомнить. Область мозга, отвечавшая за хранение этих воспоминаний, так сильно повреждена, что нейронные связи с этими участками просто не сформируются.

Ну совсем хорошо отвлекает.

— Это да, это фигово, — сказал я. — Но вообще вы типа увиливаете от вопроса, видно же. Всё так плохо?

Опять глубокий вздох. Странно, по виду-то она не настолько нервничает...

— Четыре... Пожалуйста, постарайся вникнуть. У тебя в поражённой области атрофировались короткие аксоны. Утраченные воспоминания не вернутся, даже если я их перескажу.

...О как.

— Ну... попытайтесь хотя бы?

— Четыре... я уже трижды за время этого разговора объяснила, при каких обстоятельствах у тебя случилась травма.

Чего.

— Как только твой речевой центр распознал информацию, мозг тут же её утратил. При такой амнезии, как у тебя, память не возвращается.

Чего...

— Поэтому прости, но я очень прошу тебя не допытываться больше с вопросами, а внимательно выслушать график процедур.

Чего?!

Не. Фигня какая-то. Не мог я забыть, что она говорила. Такого ж... типа как вообще не бывает? Чисто по ощущениям — ну говорила она со мной и говорила. Никаких пробелов и выпавших кусков я в диалоге не заметил. Всё так плавненько. Разве ж от такого не должен... бред там всякий слышаться или голова кружиться?

— Ну пожалуйста... Последний раз... Может, как-нибудь иносказательно объясните? Чтобы всё типа как вспомнилось, но не совсем?

Опять глубокий вздох... Ой, а эти вздохи... это что, куски разговора, которые я забываю?

— Ну ладно. Представь, что в доме пожар, и ты видишь, что за рухнувшей балкой застряла собака. Она на тебя лает. Ты выбегаешь из дома, не взяв собаку с собой, хотя и чувствуешь угрызения совести. Выбежав на улицу, ты видишь, что тот же самый пёс ждёт тебя снаружи. И вот... — Она прервалась и снова глубоко вздохнула. — Вот почему собака по-прежнему тебя любит. Ты берёшь свою тросточку и идёшь в гастроном, как и собирался, а пёс семенит следом.

Чего? Я что-то пропустил?

— Погодите... стоп, собака ждёт снаружи, и... не понял, почему она меня любит? Типа из-за угрызений совести или где?

Она устало посмотрела на меня.

— Да нет же, из-за... — и снова глубокий вздох.

— Я... что-то вообще в упор не понимаю, к чему это всё.

— Увы. Извини. Мы всё ещё изучаем это заболевание и пока не научились ничего закреплять в памяти. Может, всё-таки перейдём уже к графику процедур?

...Не. Не, фигня какая-то. Не может такого быть. Слишком... как там у нас на «Марафоне» всегда говорили? «Слишком удобно», точняк. Ну типа местный мем такой. Наберите импактом и налепите на пикчу с наглой кошачьей мордой.

По-любому должен быть способ всё проверить. Эксперимент какой-то. Эти подозрительные глубокие вздохи — они были всегда короткие, но одинаковые. За такое время ничего подробно не объяснишь. Если она мне реально что-то излагала — значит, у меня чувство времени поехало. Тогда я типа проскакивал забытые куски, как будто их не было. Вот если спросить её ещё разок, но при этом смотреть на часы...

Ага, как же, на часы. В палате их вообще нигде не было. Ни одного прибора с таймером.

— А вы не скажете, сколько времени?

— Прошу прощения?

— Который час. Здесь типа часов нет.

— В палатах их не держат. Когда пациенты надолго прикованы к постели, их часто раздражает, как медленно тянется время. Без часов проще.

Гонит или нет? Тон такой, будто по бумажке зачитала.

— Ну... у вас-то часы есть. Сколько сейчас?

Она посмотрела на запястье.

— 22:03. А что?

Я посмотрел за окно. Светло было — как днём. Или это...

— ...Генератор естественного освещения, — объяснила она, когда я раздвинул занавески и обнаружил за ними однотонный небесно-голубой экран. — Здесь много пациентов с нарушенным режимом сна, поэтому в каждой палате уровень дневного света надо регулировать отдельно.

Ага, то есть по солнцу время тоже не отследишь.

— А можно взглянуть на ваши часы? — спросил я.

— Что? Нет, извини.

— А почему?

— ...Они дорогие! — отрезала она, сердито покосившись на циферблат.

— Да не сопру я их. Просто хочу посмотреть.

Она неохотно протянула мне руку. Я посмотрел на часы: и правда на вид дорогие, и правда 10:03. А главное, там была секундная стрелка.

— Класс... Так можете ещё раз объяснить, что со мной случилось?

Она отдернула руку и глубоко вздохнула.

— Нет... простите, не убирайте часы. Мне надо кое-что проверить.

Она уставилась на меня, и заботливый тон слетел напрочь — теперь в голосе сквозило только раздражение.

— Ничего тебе не надо. Надо слушать график процедур. Мне надоело втолковывать тебе то, что всё равно не отложится.

— Пожалуйста.

— Нет!

— Почему?!

— Я же сказала! Заткнись и... В смысле — прошу тебя, не перебивай и позволь познакомить тебя с графиком процедур.

Ну всё. Это она уже точно нарочно не даёт мне время посмотреть. Я, наверное, не первый, кто додумался измерить, есть ли там эти провалы. Я наградил её самодовольной ухмылкой, которую подцепил у одного френда в интернете.

— Ага, щас. Теперь понятно, что вы пытаетесь провернуть.

— Да помочь я тебе пытаюсь, помочь! Прекрати уже!

— Если вы говорите правду, то вас ведь не затруднит объяснить всё ещё раз, пока я слежу за вашими часами?

Она сверлила меня взглядом добрых секунд одиннадцать. А потом закатила глаза и процедила:

— Установка на паранойю в голове отложилась. Ну здорово. Просто прекрасно! Блин, я урою этого алфавитного задранца! Бл-лин!

(«Блин» и «задранец» она не говорила, но я не буду повторять, что там было на самом деле, потому что это уже реально хамство.)