Знакомьтесь, Джо Блэк (гет)

Каждый из нас получил офигительный шанс сварганить себе новую жизнь. Это круто, старик. Вопрос только — как долго она продлится...

Из письма Игнатия Седовского (Игги Седофф) Джо Блэку

Когда-то он такое уже испытывал. Дикая боль, вспышка не света, а темноты, если возможно такое представить. Он был готов заорать, когда внезапно все кончилось. Он разлепил веки и увидел, как Гермиона оседает на ковер.

— Гермиона… что происходит?

Он рванулся к ней и упал на колени: ноги не слушались, перед глазами все плыло. От злости хотелось кричать в голос, но сил даже на это не было. Черт, ну что за черт!

Она пробормотала что-то непонятное и отключилась, а у него не было сил встать.

— Гермиона!

Он почувствовал основательно подзабытый, но такой узнаваемый страх.

За шесть лет он научился жить так, как живут обычные люди. Он сам создал свое прошлое, в котором было все, что бывает у простых людей — любящие родители, хорошие друзья, интересное дело. Он придумал, что родители мирно умерли от старости, а друзья просто растерялись из-за переездов или по каким-то другим не менее банальным причинам — такое тоже бывает. Тем более, ему везло на людей и потихоньку он оброс связями и знакомствами. Он был дружелюбен, обходителен, остроумен, невольно копируя главных героев популярных фильмов, он был открыт, понимая, что все равно беззащитен перед прошлым: если кому-то захочется его убить, он не сможет помешать, так что толку переживать? Он нашел дело по душе и был уверен, что однажды найдет и женщину, которая станет частью его жизни. И он подумать не мог, что захочет, чтобы этой женщиной стала Гермиона.

Как только она обратилась к нему тогда, на улице, он почувствовал смутную тревогу, интуиция — а только ей он доверял на все сто — взвилась пожарной сиреной, что эта девушка не случайно оказалась тут, не случайно встретилась, но вместо желания тут же избавиться от нее, тем более это было проще простого, он зачем-то зазвал ее к себе домой. И тут его не покидала эта двойственность: тревога, которая могла обернуться настоящим страхом, и вместе с тем неуместная радость из-за того, что Гермиона пришла. Рядом с ней непроницаемый мрак, окутывавший его прошлое, становился не таким плотным, шел трещинами и казалось — сделай усилие и все вспомнишь. Если б он только хотел. Но теперь он не хотел. Те времена, когда он готов был отдать все, только бы понять, кто он такой на самом деле, давно остались в прошлом. Теперь он — Джо Блэк. Он — удачливый парень, без пяти минут бизнесмен (Игги уже заводил разговор о партнерстве). У него есть все, о чем несколько лет он только мечтал. И теперь он боялся, что стоит вспомнить себя настоящего, и эта спокойная, сытая, стабильная жизнь рухнет.

Джо выдохнул, поднялся и, все еще чувствуя ломоту во всем теле, поднял и переложил Гермиону на диван, а сам, напоминая себе старого деда, поплелся на кухню. Выпил ледяной воды прямо из-под крана и, прихватив минералку и пару стаканов, вернулся в комнату.

Гермиона приходила в себе: она лежала, сжимая ладонями виски и не открывая глаз.

— Держи, — он плеснул в стакан воды, — в фильмах это лучшее средство от обмороков, в жизни — не знаю, — свой голос показался ему чужим. Так бывало, восстановленные с большим трудом связки иногда не слушались.

— Спасибо, — она села на диване, он опустился рядом.

— Ты как? И что это было? Почему тебя выключило? Ничего себе гипноз.

— Это не гипноз, это…

— Потом поговорим, — поспешно перебил он ее. — Отдохни. Я понимаю, происходит что-то странное, но я не хочу знать — что. Не сейчас.

Она упрямо покачала головой:

— Твоя головная боль сама по себе не пройдет, будет хуже. Но мне не все ясно, я думаю…

— Нет, не сейчас, — он привлек ее к себе, прижал, позволяя руке скользнуть вверх по спине, к тугому пучку, освободить волосы от шпилек, вдохнуть ее запах, ожидая, что сейчас она оттолкнет его.

Сумерки становились гуще, комната в красноватом отблеске заходящего солнца казалось ему чужой.

— Я бы хотела ошибаться, — пробормотала Гермиона, он едва смог разобрать слова.

— Ты не хочешь, чтобы я оказался им, твоим учителем…

— Я бы хотела, чтобы все было иначе, совсем все.

— Чтобы мы не встретились?

Он нашел ее губы, поцеловал, стараясь быть нежным, хотя никогда и ни с кем таким не был. Он боялся ее спугнуть, он чувствовал, как под тонким свитером напряжены ее мышцы, она была готова оттолкнуть его и снова уйти, но она, он хотел в это верить, не хотела уходить.

— У нас есть только этот вечер. Завтра ты мне все расскажешь и я… я соглашусь. Попытался убежать от судьбы, не вышло, ладно уж, — прошептал он, — но сейчас позволь мне быть просто Джо и не думать ни о чем? — он не стал дожидаться ответа, снова целуя ее.

Она была из тех людей, для которых слова и обещания — не пустой звук. Она была цельной — ценное качество, редкое и такое притягательное. В ней чувствовалась сила, огромная сила, и он робел перед ней, и даже привычные уловки мужчин всех времен и народов — объявить ее такой нежной и слабой — не срабатывали. Он сдавал позиции без боя, позволяя ей проникать в его мысли, в его кровь, в его жизнь. Он не представлял, что можно влюбиться так по-детски быстро и по-стариковски глубоко, когда жизнь без вот этого, одного из миллиарда, человека теряет смысл. Он повторял себе, что это пройдет, что раз это настолько остро, то значит не может длиться вечно! Но вчера он чуть не умер, окончательно приняв, что Гермиона ушла навсегда и он ее не увидит. Он ругал себя за поспешность, ругал за неторопливость, ругал, что вообще заговорил с ней, что позвал к себе, что отпустил. Он был готов на все что угодно, только чтобы увидеть ее снова. В результате он приполз домой, чуть живой от боли, уверяя себя, что это просто вирус и… и позволил боли поглотить себя без остатка.

— Джо… — она отстранилась от него. Он не видел ее лица, но мог поклясться, что она серьезна и собрана. — Ты сам пожалеешь о том, что…

— Что был несдержан? Я пожалею, если отпущу тебя.

— Нет, так нельзя…

— Нельзя… — он соглашался с ней, но его руки так требовательно скользили по ее плечам, по ее спине и она выдохнула, сдерживая стон, едва слышно, но от этого звука закружилась голова. Он сдерживался, Бог свидетель — сдерживался, нежно оглаживая колено, губами едва касаясь шеи, молча, чтобы не сказать глупость, которая разрушит их хрупкое единение. И все же она, тяжело дыша, вырвалась из его объятий.

— Мне кажется, я схожу с ума, — она отошла к окну.

Злость — не на нее, на того, кем он, возможно, когда-то был — поднялась горькой волной.

— Скажи, почему ты пришла сегодня? Именно сегодня. Это совпадение?

— Да, — она повернулась к нему. Было странно разговаривать в полутемной комнате, почти не видя друг друга, но ни он, ни она не торопились включать свет.

— Ты вернешься? — он почти жаждал услышать «нет», чтобы позволить злости и отчаянью выплеснуться на волю.

— Да, я не могу тебя оставить, пока мы не решили, что делать дальше с твоей памятью.

Как спокойно звучал ее голос. Никаких сомнений!

— Значит, милосердие? Сострадание к больному — вот и все, что ты испытываешь? — теперь к злости примешивалась обида.

— Ты мне не безразличен, — сказала она все тем же ровным тоном.

Господи, пойми женщин! Попробуй понять хоть одну из них!

— Тебе, думаю, в той же мере не безразличны многие… пациенты. Я понимаю, что не имею права рассчитывать на большее, — он надеялся, что его голос был таким же спокойным, как у нее.

Ему вспомнился фильм о связи взрослого китайского богача и бедной юной белой девчонки. Он смотрел и недоумевал, как эта пигалица быстро скрутила в бараний рог взрослого и неглупого мужика. Теперь можно было только удивляться собственной быстрой капитуляции.

— Ты достоин большего, чем милосердие. Ты сильнее, чем думаешь…

Вот только не это, только не эти избитые, банальные фразы о том, что он достоин лучшего!

— Сильнее? — он подошел и встал рядом с ней, близко, но не касаясь. — Куда девается моя сила, когда тебя нет рядом? Ладно, хорошо… пусть будет так. У меня нет ни одного шанса, верно?

Он пытался совладать со злостью на себя, с разочарованием, с ненужной никому надеждой, с отчаянной верой в то, что все может измениться.

Гермиона молчала, видима подбирая слова, чтобы не так ранить его. Милосердная…

— Ты уйдешь, и я тебя больше не подпущу к себе. Я лучше сдохну, чем… — он сделал шаг и осторожно обнял ее, сплетая пальцы в замок на ее животе. — Я сам разберусь со своей памятью. Я не потревожу тебя никогда и тебе не позволю ломать мою жизнь, — он наклонился к ее уху и прошептал: — Потому что твоего сострадания мне мало. Но это завтра, а сейчас… скажи, что ты чувствуешь ко мне?

— Я... я не могу без тебя, — сказала она после паузы, резко поворачиваясь к нему. — Прости меня! Я опять… я все время пытаюсь что-то исправить, изменить, помочь, но у меня ничего не выходит. И опять!

Она врала или была честна с ним, с собой? Он не собирался думать об этом. Он услышал: «Я не могу без тебя», и радость смыла все остальные эмоции. Он взял ее за руку и потянул на себя, отступая к дивану. Не рассчитал, рухнул, словно диван дал под колени, но не отпустил ее руки, и Гермиона упала на него.

— Я не могу, мы не можем! — она не сделала ни движения, чтобы высвободиться.

— Я исчезну завтра из твоей жизни навсегда, сделаешь вид, что меня и не было.

— Нет, так не выйдет, — она уперлась руками в его грудь.

— Я не могу отпустить тебя, не могу, — он задыхался, уже плохо контролируя себя. От ее близости он хмелел быстрее, чем от виски. — Неужели ты не видишь? Не могу…

— Джо… — она трясущейся рукой провела по его волосам, по лицу, уткнулась в плечо, — прости меня.

— За все и на сто лет вперед, — выдохнул он, сдирая с нее свитер.

Джо не мог отдышаться — воздух в комнате изменился, загустел, каждый мускул вибрировал от напряжения.

Она была рядом. Податливая, нежная, знакомая миллионы лет и совершенно неизвестная. В ней все было так, как надо, как будто его мечты воплотились в земную женщину, и только слабый отголосок здравого смысла кричал: «Так не бывает!», но что до рассудка, когда невозможно понять — где заканчиваешься ты и начинается другой?

Темнота, плотно окутывающая его прошлое, вдруг подернулась, словно приглашая заглянуть за завесу, и если бы у него были силы или желание — он бы смог вспомнить хоть что-то, хотя бы свое имя, но вместо этого он плотнее сомкнул веки. Какое дело до прошлого и до будущего на пике блаженства?

Оргазм был настолько сильным, что ему казалось — сердце не выдержит, разлетится вдребезги. Он закричал, и от его крика взорвалась стеклянная перегородка, отделяющая комнату от кухни, бумаги, разбросанные на полу, взлетели под потолок, раздался жуткий треск ломающейся мебели. Тишина…

— Кажется, мы сломали диван, — прошептала Гермиона.

Джо скатился с нее, обнял, поцеловал в лоб, в спутанные волосы над виском и рассмеялся — легко и радостно.

Он сначала вспомнил все, что было вчера, где-то на грани сна и яви, а потом только окончательно проснулся и рывком сел. Солнце отражалось в окнах дома напротив. Джо взглянул на часы — раннее утро. Он прислушался, но в квартире было тихо. Обернув простыню вокруг бедер, он поднялся, осматриваясь. Если бы не то, что он проснулся на диване, если бы не запах Гермионы, который, кажется, въелся в его кожу, если бы не шпилька, лежащая на полу, если бы не воспоминания тела, он бы решил, что вчерашний день ему привиделся: перегородка между кухней и комнатой была на месте, хотя он отлично помнил, как она разлетелась вдребезги. Картины висели на стенах, правда, немного в другом порядке, ножки дивана — целы, бумаги лежали на столике, у которого, если он правильно помнил, не хватало вчера одной ноги…

— Чертовщина…

Неужели ему все приснилось? Неужели вчера он был настолько не в себе?

Джо принял душ, оделся, сварил себе кофе.

Он пытался найти способ соединить свои воспоминания о вчерашнем вечере и сегодняшнюю реальность, но не представлял, как это возможно — или Гермиона не приходила и ему все приснилось, или… Только выходя из квартиры, он заметил оставленную ею записку: «Я вернусь и все объясню».

В ресторане еще никого не было. Джо сам открыл двери и прошел в свой кабинет, вытянулся на диване. Дел было море — текучка, которая не кончается никогда. Он все чаще занимался административной работой, оставляя на Чо Ванга кухню. Парень талантливый и скоро на него вполне можно будет оставить ресторан или открыть под него еще один… Если только…

Если только Гермиона не убедит его вспомнить свою прошлую жизнь.

Что с того, успокаивал он сам себя. Он вспомнит, и что? Почему это должно изменить его сегодняшнюю жизнь? Проснется тяга к преподаванию? Так он ее вполне удовлетворяет, обучая — а чаще переучивая — своих поваров кулинарным премудростям. Но сколько он ни убеждал себя в том, что обретенные воспоминания ничего не изменят, в душе крепла уверенность — изменится все.

Он вышел из кабинета, прошел по залу, провел рукой по шероховатой поверхности барной стойки, снял стулья с ближнего столика и застелил скатерть. Через полчаса должны были прийти официанты и повара, метрдотель. Сегодня, кажется, работает Мона… Ресторан заживет, задышит.

Скрипнула дверь, и Джо оглянулся. Пришли первые сотрудники. Рабочий день начался, пора было отбросить размышления о вечном, впереди был насыщенный день.

Рабочая суета вносила упорядоченность в его день, заставляя забыть о том, что напрямую не относилось к работе. Он уставал, но такая усталость ему была по душе, особенно когда посетители были довольны.

Вечером, когда он вышел лично поприветствовать важного гостя — русского миллионера, приятеля Игги, его поймала Мона.

— Ты не звонил мне несколько недель, у тебя все в порядке? Или я чем-то обидела тебя?

— Не сейчас, Мона, потом… — что он мог ей ответить?

— Ты поменял меня на… кого-то другого? — голос Моны дрогнул.

— Послушай, детка, — его чуть не перекосило от собственного тона, от пошлости слов, — у меня сейчас очень непростой период в жизни. Не усложняй его мне, ладно? Я разберусь и тогда…

— И сколько мне ждать, Джо, год?

Слава Богу, его позвал Чо и, чмокнув Мону на прощание в щеку, Джо с радостью ретировался на кухню.

Он не терял надежды, что Гермиона появится в любой момент, даже когда день стал клониться к концу. Но она не пришла, ни в этот вечер, ни на следующий день…