Luminosity - Сияние разума (гет)

Эдварда не было примерно минут пятнадцать, и я провела это время, записывая разработанный план с некоторыми незначительными улучшениями. Я знала, что Эдвард сможет запомнить все до мельчайшей детали, но я не хотела консультироваться с ним каждый раз, когда что-нибудь забуду.

Я как раз набрасывала на полях блокнота примерный список возможных мест назначения в Европе и не только, когда Розали и Эдвард спустились по лестнице. Она выглядела недовольной, но в целом мирно настроенной, Эдвард же тщательно сохранял нейтральное выражение лица. Он остановился у подножия лестницы, посмотрел, как она подходит ко мне и пошел обратно — предположительно из-за мысли кого-то из них, что разговор будет достаточно личным. Высокие каблуки Розали цокали по паркету, пока она шла ко мне и усаживалась рядом.

— Если верить Эдварду, он не рассказывал тебе, что привело к... этому, — мягко сказала Розали, показав на свое совершенное белое лицо. Я кивнула. — Это не очень хорошая история, — предупредила она, — и счастливого конца у нее нет. Я постараюсь по возможности сократить ее.

На дворе стоял 1933 год, времена Великой Депрессии. Розали было восемнадцать, и она жила в Рочестере с родителями и двумя братьями. Она была прекрасна. Даже будучи человеком, она обладала совершенной красотой. Депрессия не сильно коснулась ее семьи — ее отец работал в банке и был защищен от финансовых неурядиц, поэтому у Розали было достаточно возможностей, чтобы просто бродить по городу в замечательных нарядах, и считать, что все бедные люди, которых она встречала, сами виноваты, что попали в такое положение. Она рассказывала о своей жизни так, словно это была настоящая сказка — она была прекрасной, счастливой принцессой, у которой были свои желания, и она имела все основания верить, что они сбудутся. Соответственно, в один прекрасный день сын нанимателя ее отца начал за ней ухаживать. Она продолжала рассказ, подробно описывая суету при планировании шумной свадьбы и его привычку посылать ей по букету роз каждый день, так что ее дом был переполнен ими, а от нее всегда исходил аромат лепестков роз.

Только один раз Розали позавидовала кому-то: ее подруга, которая вышла замуж совсем юной, в семнадцать лет, уже через год родила ребенка — прелестного мальчика с милыми ямочками на щечках и темными кудряшками. Они не были защищены от экономических трудностей так же хорошо, как семья Розали. Родители Розали никогда бы не подумали позволить ей выйти замуж за плотника, как это сделала ее подруга, хотя сын банкира им вполне подошел. Но подруга Розали была счастлива в браке и у нее был прелестный ребенок. Так что Розали тешила себя мысленными картинами своих собственных светловолосых детей, которые должны были скоро появиться, играющих на газоне вокруг ее дома.

Рассказ Розали казался загодя отрепетированным, как будто она тщательно обдумала все детали, и то, как она будет их описывать, с какой интонацией и какие слова при этом подбирать. Все казалось зыбким и далеким, то ли воспоминанием, то ли заученным наизусть рассказом.

Она намекнула, но не рассказала подробно про несчастливый конец своей сказки, который она обещала.

Но я была вполне способна понять, что произошло.

Ее жених и несколько его друзей напились, подстерегли ее на пути домой и изнасиловали, после чего, истекающую кровью, оставили умирать.

И тогда ее нашел Карлайл, разбитую и окровавленную, лежащую на середине улицы под неурочным апрельским снегом. Он принес ее домой и обратил — хотя, как заметила Розали, Эдвард возражал против этого (он думал, что она слишком заметна, — так объяснила Розали его поведение; а если до этого он встречал ее лично, то сомневаюсь, что она произвела на него благоприятное впечатление). Между ее криками (которые, как она сказала мне, никак не облегчают боль превращения), они объяснили ей, чем она становится; когда превращение закончилось, она поверила им.

Розали выбрала этот момент, чтобы сказать мне:

— Знаешь, а я ведь почти так же чиста как Карлайл. Лучше чем Эсме, и в тысячу раз превосхожу Эдварда. Я никогда не пила человеческой крови, — в ее голосе ощущалась гордость.

— Почти?..

— Я убила их, — сказала она самодовольно, и я поняла, о ком она говорит — о тех, кто напал на нее. Я не могла ее за это осуждать. — Но я была осторожна, чтобы не пролить их кровь. Я знала, что не смогу удержаться и не хотела, чтобы хоть что-то от них было во мне.

Она описала их смерть в подробностях, которые я сочла несколько излишними, хотя и не пыталась остановить ее. Рассказала, как оставила жениха напоследок, надеясь, что он узнает об остальных смертях и проживет последние дни в страхе. Учитывая, что она нашла его в комнате без окон, с дверьми, похожими на двери банковских хранилищ, а также то, что при нем было два вооруженных охранника — которых она тоже убила — так и вышло. Она украла свадебное платье, которое надела специально для этого случая, чтобы выглядеть более драматично. Но и в его случае она не пролила крови и не пила ее.

Теперь у меня была причина поверить в то, что все Каллены, за исключением Карлайла, раньше убивали людей. Был ли он единственным исключением? Если только он из всей семьи воздерживался, это тоже соответствовало бы утверждению "не все мы убивали людей". Возможно, у семьи Денали дела обстояли получше. Но здесь был Карлайл, и ни Розали, ни Эдвард никогда не убивали под влиянием минутного импульса. И, по видениям Элис, я хорошо справлялась с ходом адаптации. Может быть, я справлюсь. Если не почувствую уверенности в том, что я в порядке, когда стану вампиром и познаю жажду, просто буду избегать непосредственных контактов с людьми.

— Надеюсь, я не напугала тебя, — сказала Розали после того, как завершила свой подробный рассказ об убийстве семи человек (ее жених, четверо его друзей, двое охранников).

— Спасибо, что рассказала свою историю, — ответила я. — не думаю, что у меня есть серьезная причина бояться тебя, если ты об этом.

Розали кивнула.

— Понимаешь, почему я считаю, что ты должна остаться человеком? — спросила она.

Я задумалась над ее историей и над тем, какое отношение к моей ситуации, по мнению Розали, она имеет. Меньше всего было оснований полагать, что она ценит человеческую уязвимость, которую можно было наблюдать в ее истории. Не похоже, что она сожалеет о своих убийствах, за которые я едва ли могла ее винить. Так что получается…

— Вампиры не могут иметь детей? — я неуверенно сделала вывод. И у Розали никогда не будет любимых светловолосых детей, играющих на лужайке рядом с домом...

— Верно, — мягко сказала она. — Ты знаешь, откуда появился Эмметт? Я спасла его от медведя, который порвал его, и принесла домой к Карлайлу — я думала, что не смогу удержаться и не убить его, если попытаюсь обратить самостоятельно. У него темные кудри… ямочки… как у сына моей подруги. Я не хотела, чтобы он умер. Я ненавидела эту жизнь, и была достаточно эгоистична, чтобы просить Карлайла все равно спасти его. И мне повезло. Эмметт — это все, что я могла бы желать, если бы я знала себя достаточно, чтобы пожелать нужного мне. И я ему тоже нужна. Так что здесь… я признаю, это сработало лучше, чем я надеялась. Но мы всегда будем только вдвоем. Мы никогда не сядем вместе где-нибудь на террасе, седые и окруженные внуками.

— Ты молода, Белла, — внезапно сказала она с жаром, быстро переключаясь с ностальгии по тому, чего у нее никогда не было и не могло быть. — Ты не знаешь, чего ты захочешь через десять лет. Через двадцать. Через сто. Не надо, не надо так ударяться в крайности и делать необратимый выбор уже сейчас. Понимаешь? У тебя есть все, чего я хочу — я бы отдала все, чтобы быть тобой и иметь твой выбор, но ты выбираешь неправильно!

Я медленно кивнула. Я никогда особо не задумывалась о детях. Они казались чем-то вроде туманной будущей возможности, которая могла бы быть реализована при некоторых благоприятно сложившихся обстоятельствах. Но Розали была права: как бы хорошо я себя не знала сейчас, я не могла знать, чего захочу в двадцать или в тридцать лет — в независимости от того, человеком я буду или вампиром. И судя по всему, превращение в вампира делало невозможным беременность, которую многие женщины желали столь сильно, что, если не могли забеременеть сами по медицинским показаниям, то тратили тысячи долларов на...

Ох.

Существовало же очевидное решение.

— Карлайл — врач, — ответила я. — Он может взять у меня несколько яйцеклеток до моего обращения и заморозить их. Позже, когда я стану вампиром и если я захочу детей, я просто прибегну к суррогатному материнству. Ты права, Розали, я не знаю, не сменю ли свое мнение по поводу этой идеи. Ты права, что я молода и на самом деле не думала об этом, хотя должна была. Отлично, что ты поделилась со мной своей историей и помогла мне понять, насколько это важно. Теперь у меня есть выбор, и я могу составить план, в который войдет получение необходимых мне в будущем ресурсов. И когда-нибудь, возможно, я смогу сделать тебя тетей.

Розали выглядела совершенно ошарашенной. Не знаю, почему. Она же училась на врача — конечно, я не знаю, насколько давно это было, но с тремя врачами в семье они иногда должны были обсуждать достижения медицины за последние десятилетия. Существование самой технологии не могло так ее ошеломить. Возможно, ее еще никто никогда не благодарил за хороший совет, и это ее так поразило? Возможно, то, что, несмотря на вампиризм, у меня будет возможность иметь детей, обидело ее?

А потом Розали бросилась ко мне и до того, как я успела закричать или выскочить из кресла от шока или ужаса, она обняла меня.

Это было крепкое объятие, хотя и очень осторожное — не думаю, что у меня потом будут синяки. С удивлением, но уже без страха, я обняла ее в ответ. Она была холодной и жесткой, но почему-то ее все равно было приятно обнимать.

— Спасибо, — прошептала она мне на ухо.

— Пожалуйста, — ответила я на автомате, в замешательстве — за что она меня благодарит? Она отпустила меня и уселась обратно, в ее глазах светилось некое странное удовлетворение.

— Ты позволишь мне помочь? — спросила она. — С яйцеклетками? У меня… у меня не может быть своих детей.. но если ты позволишь мне помочь... пожалуйста, Белла...

— Разумеется, — согласилась я. Вероятно, с ней мне будет удобнее, чем с Карлайлом — я не знаю точно, как проводится данная процедура, но было бы странно, будь это менее интимно, нежели стандартный гинекологический осмотр.

Розали обняла меня еще раз, немного крепче и быстрее. Она отпустила меня, улыбаясь настолько красиво, что я задумалась, как я могла подумать, что она красива, когда хмурится, если она может выглядеть так, как сейчас.

— Спасибо, — выдохнула она, поднялась и взлетела вверх по лестнице.

* * *

Спустя полминуты после ее ухода вернулся Эдвард. Он спустился медленно, словно прогуливаясь, и выглядел до нелепого смущенным. Когда он добрался до стола и сел за него, он все еще выглядел озадаченным.

— Как ты это сделала? — восхищенно спросил он.

— Сделала что?

— Ты для Розали сейчас лучший человек на свете. Я не слушал разговор — включил музыку и постарался отключиться от ваших голосов и мыслей — думал, что это личный разговор — а сейчас ее мысли забиты размышлениями о синтетических гормонах и детской одежде, я не знаю, что случилось, но она обожает тебя, и сейчас она счастливее, чем была когда-либо на протяжении последнего десятилетия — или двух. Что ты сделала?

— Я не ожидала, что она так сильно отреагирует, — ответила я. — Просто выслушала ее историю и решила, что ее проблему стоит обдумать, так что я поблагодарила ее и сказала, что попрошу Карлайла заморозить несколько моих яйцеклеток до моего обращения. Потом она попросила разрешить ей мне помочь, а получив мое согласие убежала вверх по лестнице, — рассказала я, а потом добавила, вспомнив: — Еще она меня обнимала.

У Эдварда на лице снова появилось такое выражение — мешанина из чувств, которые борются за право управлять изгибом его губ и бровей. Думаю, я могла различить там ошеломление и огорчение, но точно сказать не могу, поскольку там явно было больше эмоциональных составляющих.

— Ты не перестаешь меня удивлять, Белла, — сказал он мне.

— Благодарю, — ответила я. — Есть еще что-либо, что я должна знать?

Он замолчал и принял задумчивый и торжественный вид. Я терпеливо ждала, когда он представит свои аргументы.

— Ты знаешь, что потеряешь вкус к человеческой еде, а кровь животных в этом плане относительно ужасна, — начал он. — Ты знаешь, что будешь постоянно испытывать жажду — твое горло будет гореть, постоянно, вечно, ты будешь хотеть пить. Ты знаешь, что, возможно, несколько лет не сможешь лично видеться с родными. Ты знаешь, что это, возможно, нарушит твои планы относительно учебы, и что малейшее ослабление контроля рядом с человеком приведет к его убийству. Ты знаешь, что даже с использованием замораживания яйцеклеток ты не сможешь сама вынашивать свое дитя. Ты знаешь, что тебе придется переезжать каждые несколько лет, чтобы тебя не раскрыли. Ты знаешь, что тебе навсегда останется 17 лет — ты не узнаешь, какой могла бы стать, если бы выросла. Ты знаешь, что тебе придется следовать законам Вольтури, нравятся они тебе или нет, или они убьют тебя. Не знаю, говорил ли тебе кто-либо, но вампирам куда сложнее помнить то, как они были людьми. Ты знаешь, что я верю в то, что ставший вампиром навсегда теряет возможность получить истинную жизнь вечную, вместо этого он будет жить до тех пор, пока не попадет в огонь или не будет разорван на столь мелкие клочки, что не сможет восстановится. Ты знаешь, что обращение занимает три дня невероятной боли — в течение которых, могу добавить, очень часто обращаемый умоляет о смерти, — он перечислил все это монотонным, безэмоциональным голосом (убрать эмоции явно стоило ему немалого труда), словно бы он думал, что эмоции абсолютно бессмысленны для того, кто при принятии решений делает упор на логику.

— Ты знаешь, — ответила я, когда он закончил, — что если меня не обратят — я умру. Ты знаешь, что я могу заболеть гриппом. Упасть со скалы. Подвергнуться нападению пятерых отморозков. Попасть в лапы к медведю. Могу получить повреждение мозга и никогда больше не стать собой. Могу потерять свои конечности в аварии или ослепнуть из-за генетического дефекта, внезапно всплывшего, когда мне будет двадцать…

Эдвард выглядел так, словно каждая моя фраза была для него как удар ножа.

— Ты знаешь, что я уязвима, — подвела я итог, вместо того, чтобы продолжать перечислять более ужасные варианты судьбы, которые могут настигнуть человека. — И если Вольтури когда-либо обнаружат мое существование, они убьют меня — и, возможно, всю вашу семью — если я не буду вампиром или меня не получится быстро обратить в вампира. Я уже должна следовать их законам, хочу я того или нет. Я уже стою перед потерей всего, что люблю — будучи человеком — какой бы исход ни был реализован. И это может случиться в любой момент; я запросто могу не дожить до седых волос, — я перевела дыхание, — у меня есть записи о том, что со мной происходило. Я смогу перечитать их, будучи вампиром, и вспомнить все почти так же ясно, как делаю сейчас. Я жила достаточно далеко от одного из своих родителей, сколько я себя помню — если я буду жить далеко от обоих, это будет хуже, но ненамного. И мне известно, что твои представления о загробной жизни, насколько я могу судить по твоим объяснениям и по интерпретации Карлайла, не очень-то вразумительны.

Я остановилась на секунду, подумала и медленно проговорила:

— Карлайл никогда никого не убивал. Ты и Розали никогда не убивали спонтанно — и я совершенно искренне не считаю, что буду хладнокровно убивать людей. Сколько человек убили Эмметт, Элис, Эсме и Джаспер?

— У Джаспера счет может идти на тысячи, — жестко сказал Эдвард. — Он прожил восемьдесят лет как обычный вампир. К нашей семье он присоединился позже, когда встретил Элис. Счет Элис похож на мой или чуть хуже; она не видела, как присоединяется к нашей семье, вплоть до сороковых, и до тех пор она инстинктивно как могла старалась прожить на крови животных. Эмметт убил двоих, о которых я рассказывал тебе раньше, и срывался еще с полдюжины раз. Эсме совершила только одну ошибку.

— А твои друзья из Денали? — я безжалостно продолжала допрос.

— Все они съели множество людей. Их семья пришла к вегетарианскому образу жизни независимо от нас, — ответил Эдвард. — И каждый из них значительно старше Джаспера, или даже Карлайла. Я не буду удивлен, если кто-то из них съел больше людей, чем все в нашей семье вместе взятые.

Я поджала губы.

— Но Карлайл никогда не допускал ошибок, и никогда не принимал решение убивать, как делали ты или Розали, за исключением приступа жажды.

Эдвард кивнул.

Я внезапно предположила:

— Знал ли Карлайл, что вампиры существуют, до того, как самому стать одним из них?

Эдвард выглядел потрясенным.

— Да — сказал он, моргнув. — Он жил в середине шестнадцатого века. Отец его был англиканским пастором, и принял его помощь при охоте на одаренных, которых называли ведьмами или колдунами, и оборотней — и вампиров. Карлайл был обращен вампиром, попавшим в его ловушку — тот убил двух других мужчин и убежал с третьим; Карлайл думает, что вампира слишком мучила жажда, чтобы он мог соображать ясно, и что он не хотел никого обращать, но в крови Карлайла было уже полно яда, так что он спрятался в погребе с гнилой картошкой, чтобы отец не нашел его. Когда обращение завершилось, он испытывал к себе такое отвращение, что пытался несколько раз убить себя — прыгал в океан и прочее в том же духе, но, конечно, для вампира это все была ерунда. Он избегал людей, и в конце концов обнаружил, что может жить кровью животных.

— Кто-либо из вас или из семьи Денали до обращения подозревали, что вампиры существуют, или нет? Исключая Элис — я знаю, что у вас нет информации по ней, — спросила я, потом схватила карандаш и бегло записала ведьм и оборотней как темы для будущих вопросов.

— Нет, — ответил Эдвард, немного подумав.

— Итак, — сделала вывод я, — все выглядит крайне плохо, если брать выборку из всех существовавших когда-либо вампиров. Единственным примером, у кого нет жертв, является Карлайл. Которого мы также знаем, как единственного человека, который имел представление о вампирах до того, как был укушен. Теперь отметим следующее. Я собираюсь сделать осознанный выбор, и не собираюсь спешить. Элис видела, как я необычно хорошо адаптируюсь — что соответствует гипотезе о том, что вампиры, которые знали, кем они собираются стать, ведут себя не так, как "обычные" вампиры. Они знают, чего ожидать, и могут противиться инстинктам, которые у "обычных" вампиров заставляют их относится к людям как к ходячей закуске.

Я продолжила, подходя к последнему, наиболее пугающему пункту. Если честно, я хотела бы полностью переработать свою модель вампиризма. Забыть о "тяжести" обращения. Попробовать притвориться, что эти три дня будут просто скучными — что я буду парализована, но не буду испытывать боль. Но при этом я не была бы честна сама с собой. Я не смогу принять наилучшее решение, если буду притворяться, что боли не существует, когда на самом деле она есть.

— Как тебе кажется, если судить по твоему опыту, — спросила я, — испытывают ли вампиры какие-то негативные последствия, обусловленные именно болью при обращении, а не другими факторами — наподобие психических травм, флешбэков, фобий, фантомных болей или еще чего-нибудь подобного?

Только то, что следует за обращением — вечная жизнь — имеет реальное значение. Если все проходили обращение без последствий...

— Нет, — почти прошептал Эдвард. Ему пришлось поразмыслить об этом, но он ничего не вспомнил.

— Есть ли хорошая причина — с медицинской точки зрения — по которой мне нужно быть в сознании, когда в моем теле будет яд? — спросила я. — Я понимаю, что большинство методов не смогут вырубить меня на три дня, но, возможно, я смогу пропустить хотя бы их часть. Возможно ли применить обезболивающие, например, дать мне большую дозу морфия?

— Не вижу никаких препятствий, — тихо ответил он.

— Если я буду умолять о смерти во время обращения, убьешь ли ты меня на самом деле? — задала я вопрос. — Или даже если не буду молить? Добьешь, чтобы я умерла и быстро отправилась в рай, до того, как будет слишком поздно...

— НЕТ! — резко вскричал Эдвард.

— Нет, — повторил он тише, словно надеясь стереть свою вспышку ярости и заменить ее отредактированной версией. — Белла, я не хочу, чтобы ты умерла. Я хочу, чтобы ты жила. Я просто хочу, чтобы ты жила так, как должно. Человеком.

— Я не смогу делать это вечно, — прошептала я. — И каждый день я буду ходить на хрупких ногах, глядя на мир слабыми человеческими глазами, пытаясь защитить себя при помощи хрупких рук с риском для жизни. Я восприимчива к атакам. Меня можно ранить. Можно убить. Поскольку нет уверенности, что ты прав насчет загробной жизни — а ты знаешь, что я в этом не уверена — есть шанс, что я умру. Навсегда. Безвозвратно. Если ты не хочешь, чтобы я умерла, твоим желанием должно быть обеспечение моей безопасности. Эдвард, я очень рискую.

Он уронил лицо в ладони.

— Я хочу, чтобы ты жила, — прошептал он.

— И я хочу жить, — ответила я, спокойно и решительно. — Мне нравится жить. Я люблю этот мир, и мне нравится пребывать в нем. Я хочу увидеть и изучить все.

Он поднял взгляд, опустив руки. Потом он поднял одну, и прикоснулся к моему лицу. Его ладонь на моей щеке была прохладной и гладкой.

— Я никогда не смог бы убить тебя, Белла, — сказал он. — Никогда.

Только одно чувство безраздельно владело им, когда он говорил это — ему было необходимо, чтобы я ему поверила, поверила его словам, почувствовала себя с ним в безопасности. Он вложил в эти слова всю свою искренность, до последней капли, своим нежным голосом умоляя меня им поверить.

Я ощутила минутный порыв сделать ему замечание насчет того, как он более чем рьяно стремился позволить мне умереть, пусть даже и от старости. Но я не была уверена, что его стремление осталось таким же пылким — не после того, как я вытащила на поверхность его эмоциональный конфликт из-за этой проблемы. Возможно, он как-то идеализировал смерть от старости по сравнению со смертью от увечий или болезни. Но пока я была человеком, я не была защищена от двух последних, менее идеальных путей в могилу. Они были реалиями человеческой жизни.

Поэтому я подняла руку и коснулась щеки Эдварда в симметричном жесте. Он закрыл глаза и глубоко вдохнул.

— Эдвард, — спросила я, — ты поможешь мне выжить?

Эдвард кивнул.

* * *

Джессика как ребенок радовалась возможности посплетничать, когда я ей сообщила, в перерыве между геометрией и испанским, что мы с Эдвардом "встречаемся" (я решила использовать именно это выражение). Я привнесла в свой голос достаточно радостно-визгливых нот, чтобы повысить правдоподобность "тошнотворно неразлучной парочки", демонстрировать которую мы с Эдвардом будем в течение следующих нескольких месяцев. Джессика хотела узнать каждую возможную мелочь о нашем свидании в субботу, выпытывала точную информацию о том, как мы провели вечер понедельника, а также довольно навязчиво выясняла, что я к нему чувствую. Я успокоила ее яркими подробностями — назвала ресторан, где мы были; сказала, что согласно моему мнению понравилась его родителям и сестрам — оставив ее додумывать, как это применимо к его братьям — а затем изобразила неподдельный интерес к испанским словам, связанным с погодой.

После испанского Эдвард подошел ко мне, когда мы с Джессикой шли на обед.

— Белла — произнес он своим самым чарующим тоном, и предложил мне руку. Я взяла его под локоть, и затем лишь слегка повернула голову, чтобы подмигнуть Джессике, которая, казалось, готова была взорваться от волнения. Она перешла на откровенный бег, и стремглав ворвалась в кафетерий.

— Майк! Лорен! Анжела! — я слышала ее выкрики до тех пор, пока за ней не захлопнулась дверь. Я все еще могла различить ее пронзительный голос, но не отдельные слова.

Эдвард и я продолжили идти в более спокойном темпе.

— Она рассказывает всем, у кого есть уши, как и планировалось? — спросила я.

— Ты хочешь, чтобы я проверил? — спросил Эдвард.

— Слушай, но не читай мысли, — ответила я. — Она кричит в общественном месте. Что бы она ни говорила, эта информация явно не предназначена быть приватной.

— Да, она всем рассказывает, — подтвердил он. — Ты сегодня сидишь с нами?

Я кивнула.

— Возможно, мне следует садиться с Джессикой и остальными, скажем, раз в неделю, — сказала я, — не хочу полностью выпадать из их круга.

— Думаю, я мог бы присоединиться к тебе за их столом, — предложил он, — представь себе, какой будет переполох.

— Джессика будет просто счастлива, — согласилась я. Мы подошли к двери и я продолжила: — Но сегодня, думаю, следует позволить ей сплетничать о том, что она уже знает, иначе у нее просто не хватит воздуха.

— Согласен. Еще Розали хочет поговорить с тобой наедине, чтобы обсудить с тобой схему приема лекарств, — сказал Эдвард, — придешь к нам опять сегодня вечером?

— Только если смогу сделать у вас часть домашней работы, — засмеялась я, — вчера мне пришлось засидеться допоздна, чтобы доделать все, что было задано на сегодня. Как-то так получается, что когда я прихожу в ваш дом, я все время только и делаю, что общаюсь с классными людьми, которые там живут.

Эдвард сделал вид, что покупает мне обед, что заставило Джессику восхищенно замереть через два стола от нас. Мы сели вместе за вампирский стол. Эдвард отпустил мою руку, и вместо этого небрежно обнял меня за плечи. При этом он выглядел весьма самодовольно. Я все еще… ну… работала на публику; Эдвард же не играл, он просто делал то, что ему действительно хотелось. И я хорошо понимала, что ему это нравится.

— Белла! — воскликнула Розали, как только я села. — Я заказала всё необходимое. В местном госпитале не нашлось всего, но достать то, что нужно, было нетрудно, и оно находится на пути сюда, так что ты можешь начинать в пятницу или субботу. Весь процесс займет несколько недель. Я заставила Элис посмотреть, и она сказала, что можно не опасаться каких-либо сложностей, но я в любом случае составила для тебя подробную инструкцию, вот, — она подтолкнула ее ко мне по столу. — Сможешь ли ты прятать лекарства от отца? Ты начнешь с таблеток, а затем тебе нужно будет делать себе уколы, и я не думаю, что ему действительно надо знать, что происходит. И нам необходимо будет сделать некоторые анализы крови — ну, — поморщилась Розали, — для максимальной безопасности анализы должен, вероятно, делать Карлайл, но все остальное по большему счету я смогу сделать сама. Например, ультразвуковые исследования. Их я могу провести.

Она была от всего этого в восторге.

— Пятница — звучит отлично, — сказала я, — Чарли не роется в моих вещах. Я не думаю, что он что-либо найдет. Элис? — спросила я, повернувшись к миниатюрной вампирше.

— Все чисто, — сказала Элис после секундной паузы. Розали, с самодовольным видом, откинулась на стуле и закрыла глаза. Элис добавила: — Я не вижу осложнений, но это не значит, что ты не ощутишь побочных эффектов. Но тебе не понадобится пропускать школу или что-то еще, и наиболее вероятно, что никто из людей не заметит ничего подозрительного, если ты будешь достаточно осторожна.

— И еще хорошая новость — что со слухами все будет в порядке, — тихо сказал Эдвард, веселясь, — Джессика только что высказала мнение, что, как она думает, у нас будет минимум шестеро детей.

Я подавилась газировкой.

— Джессика, — сказала я, когда ко мне вернулась способность дышать, и я утерлась салфеткой, — превосходит все мои ожидания в роли распространителя слухов. Мне нужно будет купить ей очень хороший подарок на день рождения.

— Думаю, частично ее заинтересованность объясняется тем, что она стремится переключить с тебя внимание Майка Ньютона, — сказал Эдвард. Он сказал это легко, но думаю, что слышала, как скрипнули его зубы. — Я не мог не услышать ее воспоминаний о разговоре, где ты пыталась свести их — ты же это делала, не так ли? Похоже она не заметила, что ты делала это намеренно, однако для меня из твоих слов все сразу стало понятно.

— Да, — подтвердила я. — Задумка была в этом. Как сработало?

— Хорошо, насколько я могу полагать. Хотя она все еще надеется, что первый шаг сделает он.

— Конечно, — вздохнула я. — Ну, первоначальной целью было отвлечь Майка — впрочем, он мог бы влюбиться в Джессику, но это было не обязательно. И Джессика, как я думаю, сейчас мне и в этом помогает, причем ей не нужно отбивать его у меня напрямую. Она просто сообщает всем, что я уже занята.

— Так, я немного запутался, — сказал Эмметт. — Вы с Эдвардом действительно "встречаетесь" (он изобразил в воздухе преувеличенного размера кавычки в сопровождении этих слов), — или вы просто говорите это всем вокруг, потому что это часть вашего плана? Крутого плана, кстати. Думаете, нам нужно будет уехать в Скандинавию, или типа того? Говорят, что финский язык тяжело выучить. Спорим, я выучу его первым, Роуз, — он пихнул Розали локтем, и она усмехнулась.

— Тебе хорошо даются языки, потому что у тебя разум ребенка, Эмметт — сказала Элис весело — только через секунду я поняла, что это был не совсем комплимент. У Эмметта осознание заняло немного больше времени, но совсем немного, а затем он метнул салат из пасты, который был его прикрытием на сегодня, Элис в лицо. Она даже не смотрела в его направлении, когда подняла поднос, чтобы защитить себя от летящего салата.

— Скандинавия вполне подойдет, — сказала я. — Мы можем отправиться посмотреть на фьорды.

— Эй, ответь на другой мой вопрос, — запротестовал Эмметт. Элис достала салфетку и стерла майонез, покрывающий ее поднос, затем смахнула остатки салата обратно на тарелку.

Я фыркнула.

— Для осуществления плана важно, чтобы к тому времени, как мне придется рассказать всем, что мы сбежали, это выглядело бы для нас естественным, — пояснила я. — Вот почему я рассказала все Джессике именно таким образом.

На секунду Эмметт задумался над моими словами, затем до него дошло, что я опять не ответила на его первоначальный вопрос.

— Эй...

Эдвард, до сих пор обнимая меня за плечи, бережно сжал меня.

— Тебе не нужно сейчас принимать решение, — промурлыкал он мне, и бросил быстрый взгляд на Эмметта. Огромный вампир — чем больше я смотрела на Эмметта, тем более странным было, что он мог сойти за старшеклассника; люди думают, что он второгодник, или что? — поворчал, но не стал настаивать.

Хорошо, что Эдвард осадил брата — пусть даже сам Эдвард, должно быть, тоже до смерти желал услышать ответ. Эта ситуация не была для него комфортной. Я внезапно захотела научиться читать мысли — в частности, его — чтобы разобраться, какие из переплетений мыслей у него в голове приводят к столь сложным выражениям лица. Он хотел, чтобы я жила, хотел, чтобы я была человеком; хотел, чтобы я любила его, и хотел, чтобы я этим не заморачивалась; хотел следовать инструкциям Элис насчет "не торопиться", но наслаждался нашей игрой на публику... В этот момент, который столь странно совпал с моими мыслями, он поднял руку с моего плеча и погладил меня по волосам. Я едва могла ощущать холод его пальцев. Он был очень нежным и заботливым — как трудно ему было касаться меня, чтобы не поранить? Терялся ли хороший контроль над мелкими движениями с приобретением суперсилы? Судя по нему — вряд ли, но он был так осторожен...

— Ты же не боишься иголок, Белла? — внезапно спросила Розали.

— Э, я немного боюсь крови, но не иголок самих по себе. Думаю, что смогу выдержать уколы, еще я могу закрыть глаза, когда Карлайл будет брать кровь на анализ. Но не уверена в этом до конца, — я замешкалась, потом продолжила: — Если я ошибаюсь, то я бы тогда хотела, чтобы мне помог Джаспер...

— Нет, — тут же сказал Эдвард. Я с немым вопросом посмотрела на него.

— Это не очень хорошая идея, — мягко проговорила Элис. Джаспер нахмурился и с сердитым видом отхлебнул из своей бутылки с водой. Словно он алкоголик, пьющий безалкогольный ликер, зная, что каждый глоток — это не то, чего он действительно хочет…

— Ох, — до меня дошло. Ладно. Никаких повреждений кожи рядом с Джаспером. Вот, должно быть, почему Розали не предложила, чтобы следующим в медицинскую школу шел он...

Я в тысячный раз решила, что, когда я стану вампиром, у меня никогда не должно быть срывов. Никогда. Ни разу. Возможно, есть веские причины, почему даже Элис и Эмметт не получили медицинское образование. Только уникальный случай Карлайла, бескровные убийства Розали, полный контроль Эдварда… так мало случаев, когда вампиры получили возможность выносить кровь, и так много возможностей для людей эту кровь пролить.

— Как тебе удается так хорошо справляться? — спросила я, стараясь сделать тон как можно вежливей, а вопрос более общим, чтобы не обидеть Джаспера. — Люди могут порезаться бумагой, упасть и ободрать до крови коленку, неловко отрезать заусенец — и в конце концов, у значительной части девушек в любой произвольный момент времени могут быть месячные, — на последних словах Эмметт хихикнул; Розали закатила глаза, но на ее лице промелькнула зависть. Я пожалела, что упомянула при ней об этом. О том, что есть у любой девушки в школе, и чего Розали отчаянно хотела бы, но навсегда потеряла.

— Я и Элис можем поднять тревогу до того, как он ощутит запах, — прошептал мне Эдвард, — Элис часто может получить информацию заблаговременно, чтобы мы могли убедиться, что не будем голодны не в тот день. Хоть и не всегда, — с иронией заметил он.

Я вспомнила, что его глаза были черными, когда я в первый раз пришла в школу.

— Мы не приходим в школу, когда находимся в состоянии охоты. И мы можем иногда внезапно уйти из класса — наши оценки достаточно хороши, чтобы компенсировать пропуск школы в солнечные дни и такие прогулы, — он кашлянул — должно быть исключительно на публику, но он все равно это сделал — и продолжил: — То, что ты упомянула последним, не столь большая проблема, как ты представляешь. Эта кровь… своего рода "мертвая". Она не слишком ухудшает наше положение.

Меня это не слишком успокоило, но так как у Джаспера, похоже, не было историй с пожиранием старшекурсниц во время их месячных — или в любое другое время — то я поверила ему на слово. И я решила позже расспросить Эсме или Элис, наедине, существуют ли какие-либо средства, которые могут ухудшить или улучшить мое положение, и не дать мне стать последним "промахом" вампиров в те оставшиеся месяцы, которые я буду вынуждена заботиться обо всех этих "делах".

— Так, — с усмешкой сказал Эмметт, — ты боишься крови, Белла? Как же ты тогда будешь...

Розали пнула его. Я скорчила гримасу:

— Похоже, сегодня не тот день, когда ты можешь получить ответы на все свои вопросы, Эмметт, — пробормотала я.

— Видимо, нет, — согласился он. — Хотя все равно забавно — ты так сильно хочешь быть вампиром — и при этом боишься крови.

— Мне не нравится ее запах, — сказала я. — Как соль и ржавчина — я не думаю, что она пахнет так же для вампиров, даже для тех, кто привык ненавидеть кровь.

— Все же интересно, сможет ли это помочь — задумалась Элис. — Я вижу тебя рядом с людьми, с алыми глазами новообращенного, и даже не видно, что ты хочешь их съесть, — и я слышала, как ты рассуждала об этом вчера, и в этом есть некоторый смысл, но даже Карлайл избегал людей на ранней стадии. Что если после всего кровь так и не станет для тебя аппетитной?

— Ну, — сказала я, — когда я стану вампиром, Элис, я тебе точно все расскажу о том, как поменялось мое отношение к крови.

Она поняла, что я имела в виду, потом приняла расстроенный вид:

— Не-а, я ошиблась, — сказала она. — Твои ощущения, судя по твоему описанию, ничем не отличаются от ощущений обычных вампиров.

— Странно, — пробормотала я, — но вовсе не то, что я буду реагировать нормально — странно, что у тебя бывают подобные видения. Я имею в виду, поскольку мы уже знаем о том, что я буду чувствовать к крови, вряд ли я теперь буду рассказывать тебе об этом, верно? Но ты все равно это видела.

— Быть экстрасенсом было бы менее полезно, если бы нельзя было использовать полученную информацию, — сказала Элис, открывая глаза. — Возможно, то, что я вижу, произошло бы при условии, что я никому не расскажу. Я не вижу больше этого разговора, поскольку уже не существует мира, в котором я могу о нем не рассказать.

— Но тебе, должно быть, часто приходится видеть то, чем ты уже твердо решила поделиться, — начала я, но тут прозвенел звонок. Я съела банан по дороге на биологию, так как настолько отвлеклась на разговор, что едва притронулась к обеду.