A Single Whole (джен)

«Человек не подозревает, как много он способен забыть. Это и великое благо, и страшное зло».

Э.М. Ремарк, «Триумфальная арка»

Вокруг стояла полная тишина, было тепло и уютно. Он будто плыл по тихому течению реки. В теле была приятная лёгкость, не хотелось абсолютно ничего сверх этого. Только вот так лежать, не шевелясь и ни о чём не думая. Гарри не помнил ни себя самого, ни своего прошлого, ни того, как он здесь оказался, ни где это — здесь. Ничего. И вспоминать не хотелось. Он предчувствовал, что, если сейчас начнёт вспоминать, этой лёгкости больше не будет, а он не хотел с ней расставаться, как порой не хочется расставаться с родными краями.

Иногда по его импровизированной реке проходила рябь, и слышались голоса незнакомых людей. Гарри не обращал на это внимания, продолжая своё беззаботное плавание.

Времени здесь не было. Возможно, прошло только несколько минут, но с таким же успехом могло пройти и несколько часов, дней, недель и даже месяцев.

Вскоре рябь стала сильнее, голоса — громче. О полной тишине было забыто. Сквозь гул голосов различались слова и фразы на непонятном языке.

* * *

Тихий, размерный мужской голос говорил что-то на французском у Гарри над головой. Этот голос он услышал сразу после того, как пришёл в себя.

— Puis, il s'eveillait, un matin (и вот однажды утром он проснулся)... Vous me comprenez (вы меня понимаете)? — обратился голос к Гарри. Тот немного повернул голову и увидел говорящего. Это был престарелый мужчина с полуседым ёжиком на голове и тёмной щетиной на щеках. К его белому медицинскому халату крепилась белая табличка с надписью на том же французском: «Le docteur Patrice de Baudraye…» и ещё что-то, что Гарри не успел прочесть, поскольку мужчина уже наклонился к нему и переспросил самым добрым и заботливым голосом, с которым наверняка обращался ко всем своим больным: — Comprenez-vous bien (Вы меня хорошо понимаете)?

Гарри понимал его, но также он понимал, что язык был ему чужд и требовал усилий, чтобы разобрать слова. Поэтому он осторожно покачал головой, ощущая, как подушки касается сначала одно, а потом другое ухо. Доктор отчего-то заулыбался и снова обратился к медицинской сестре — невысокой бледноватой женщине озабоченного вида, стоящей рядом с ним:

— Je vous le dis, mademoiselle Wells! J’ai l’oeil americain! (Я же говорил, мадемуазель Уэлс! У меня глаз намётан!) Ну а теперь понимаешь? — снова обратился он к Гарри на весьма неплохом английском. Тот поспешно кивнул. — Вот мы и нашли общий язык! Как ты себя чувствуешь, сынок?

Гарри растерянно поморгал, не сразу вникнув в суть вопроса. Сынок? Он чуть было не ляпнул: «Папа?», — но до его туманного сознания вовремя дошло, что это был просто оборот речи. Мальчик напряг память, пытаясь вспомнить причину, по которой он здесь находился, и где он, собственно, есть. В голове всплывали какие-то образы и размытые картинки, упорно не желающие складываться в нужной последовательности. Засосало под ложечкой — он что-то упустил! Что-то чрезвычайно важное!

— Где... где мой брат?

Доктор ответил непонимающим взглядом.

— Кто, дорогуша?

Гарри внимательно посмотрел в лицо доктора — в голове был сыр-бор, он мог что-то забыть, но не про родного же брата! Но разве будет доктор врать? Он стиснул зубы и решил отложить решение этого вопроса на потом.

— Где я?

Доктор покачал головой и поцокал языком.

— Ты в больнице, дорогой, но давай-ка скачала я позадаю вопросы, ладненько? Как твоё самочувствие?

Перед глазами немного расплывалось, яркий свет слепил. В теле была сильная слабость, отчего Гарри было тяжело даже пальцами пошевелить, но ничего не болело.

— Терпимо, сэр, — тихим и слабым голосом умирающего ответил он. Его ответ, вероятно, показался доктору смешным, поскольку он засмеялся.

— О, доблестный маленький солдатик! Всё-то ты терпишь. Но ничего, слабость скоро пройдёт, ты уже прямым ходом мчишься на поправку. Сестра Уэлс поставит тебе капельницу, и скоро ты снова станешь бегать.

Одна из сестёр позвала доктора, и он отошёл. Они говорили о чём-то по-французски. Возможно даже, о Гарри, но как он ни прислушивался, всё равно ничего не понимал. Он огляделся — обстановка казалась до боли знакомой. Это была стандартная больничная палата средних размеров — с пятью кроватями и тумбочками, три из которых были заняты, а на двух других были только свернутые матрасы в каких-то пятнах. У стены около входа одиноко стояла раковина и висело зеркало. На противоположной стене были два окна в потолок, которые ярко светились из-за солнца. Вся палата пропахла медикаментами и стерильностью. И этот запах показался Гарри знакомым, будто он уже бывал здесь.

Он подумал о своих необычных друзьях — говорящих змеях. Где они были сейчас? Он вспомнил их первую встречу и первое удивление; вспомнил их просьбу забрать их с собой; вспомнил вечные перепалки брата и сестры:

— …Облез-злый кусок бечевки.

— Толс-стая игуана.

— С-скелет ящерицы.

— Тухлый черепаш-ший панцирь-с-с.

— Бесполез-зная бамбуковая деревяш-шка…

И как они признались ему:

— Мы не понимаем человечес-скую речь.

— Но ведь меня вы понимаете!

— Потому что ты говоришь не на человечес-ском языке.

— Наш язык называетс-ся парс-селтанг.

— Парселтанг? Вы хотите сказать, что я говорю на другом языке, не ос-сознавая этого? И кроме змей меня никто не понимает?

— Долж-жно быть так.

Но никак не мог вспомнить обстоятельства этих разговоров — где они находились, что он делал в этот момент и когда это было, — всё было как в тумане. Гарри чаще задышал и принялся суматошно оглядываться. Рюкзак. Его друзья должны были быть там. Но где же он?

— Что-то ищешь, le petit (малыш)? — участливо спросил доктор, вновь подходя к нему. Гарри вздрогнул от этого обращения. Оно не нравилось ему, и он не мог сказать почему. В голове всплыл чей-то неприятный голос:

Qu'un tel petit fait en dehors de la maison ainsi tard (что такой малыш делает вне дома так поздно)?

Гарри проглотил комок в горле, образовавшийся отчасти от страха за маленьких друзей, отчасти от странной дымки в голове, и ответил на вопрос доктора:

— Да, сэр. Мой рюкзак. Вы его не видели?

Доктор ободряюще улыбнулся ему и посмотрел на стоявшую рядом медсестру с немым вопросом. Та сразу вскинулась и зашевелилась.

— Когда его нашли, с ним был только рюкзак, — объяснила она доктору и открыла ближайшую от Гарри тумбочку. Рюкзак был там — весь грязный, потрёпанный и, кажется даже, порванный кое-где. Гарри заглянул внутрь. Все его скудные пожитки валялись там скомканной, бесформенной кучей. Наверняка его вещи обыскали, когда нашли его в бессознательном состоянии, на наличие документов или вещей, указывающих на его личность, место жительства и другие данные. Тех, кого искал Гарри, в рюкзаке не было.

«Куда они могли подеваться? Может, их нашли и…»

— Так как, сынок, можешь назвать нам своё имя? — начал доктор. Гарри рассеянно посмотрел на него. Тот присел на край его кровати и отечески похлопал его по ноге, скрытой тонкой простынёй. В руках у него была какая-то тоненькая тетрадь, и Гарри почему-то подумал, что это была его история болезни.

— Гарри, — сказал он.

— М-м… а дальше ты знаешь?

— Гарри П… Престон, — отчего-то неуверенно произнёс он.

— Ага… так, Гарри, очень приятно. Я доктор Патрик де Бодрэ. Так ты приехал к нам из Англии?

— Приехал к вам? — растерянно повторил Гарри. — А я уезжал?

— Ну а как ещё ты мог попасть в Париж? — усмехнулся доктор.

— Париж? — одними губами повторил Гарри, дыхание мигом сперло. — Франция? — доктор кивнул.

— Должно быть, родители решили показать тебе нашу знаменитую Эйфелеву башню и Елисейские поля? Но что-то случилось, и ты потерялся, не так ли?

— Наверное… Или нет... — потрясённо пробормотал Гарри.

— Ты знаешь, где сейчас твои родители? Может, помнишь название отеля, гостиницы, или вы остановились у знакомых?

— Нет… Мы не останавливались… то есть… я… я не помню… — Гарри совсем запутался, пытаясь что-то вспомнить, но получил только головную боль. Доктор терпеливо ждал, пока он соберётся. — Нет, кажется, я приехал сюда без родителей, — как за ниточку, вытягивал он каждое воспоминание. Ему казалось, что родителей у него нет, потому что мысли о них вызывали холод. — Мне кажется, сэр, что родители погибли... может быть…

Доктор кивнул будто самому себе.

— А с кем же ты приехал? Дядей? Тётей? Бабушкой?

— Я н… не помню… нет, кажется…

— С кем же ты жил?

Гарри морщился — от мыслительного процесса раскалывалась голова.

— Я жил в детском доме.

— И в каком же?

Гарри казалось, что он помнил этот дом: потрескавшаяся штукатурка, выцветшие обои, старые оконные рамы с деревянными створкам, строгие лица взрослых, безразличные — детей. Но он никак не мог поймать воспоминание за хвост. Только мелкие фрагменты, без точного представления картинки в целом. Он пытался вспомнить, как выглядел дом, как выглядела улица или хотя бы в каком это было городе, но ничего не выходило.

— Я... я не помню, — наконец сдался он.

— Не помнишь? — переспросил доктор. Гарри поднял на него беспомощный взгляд.

— Не помню, — повторил он, скорее для себя, чем для доктора, который не выглядел удивлённым. Гарри же сидел на кровати, цветом лица почти сравнявшись с накрахмаленными белыми простынями. Глаза были размером с блюдца. Он часто моргал. «Не помню, не помню», — тупо повторял он про себя.

— Ну ничего, Гарри, не расстраивайся, ты вспомнишь. Это всё последствия твоей болезни. У тебя было сотрясение мозга, к тому же ты заработал воспаление лёгких. Когда тебя привезли, мы думали — не выкарабкаешься. А ты вот, гляди, живёхонек, да ещё ого-го какой, легко отделался. Ты особенный пациент в нашей больничке. Поразительно, до чего мужественно организм боролся с одолевающими его монстрами! Хе-хе... Мы подозревали, что это вызовет частичную или полную амнезию. Память обязательно вернётся в скором времени, не бойся. Ты и опомниться не успеешь.

Доктор ещё что-то говорил, а потом ушёл. Тут же сестра Уэлс прикатила капельницу. На сгибе локтя обоих рук у Гарри красовались синяки, из чего можно было сделать вывод, что капельницу ему ставили уже не первый и даже не второй раз (откуда-то ему было известно, что такое капельницы и какие следы они оставляют). Сестра со второй попытки нашла вену и, зафиксировав иголку и пустив лекарство по трубке, оставила Гарри, переключив внимание на других пациентов палаты.

Гарри закрыл глаза и выдохнул. Вот оно как получается. «Потеря памяти. Потеря. Памяти, — размышлял он, игнорируя хныканье соседа, не желающего делать укол. — Как такое могло произойти? Амнезия. Что же я забыл и где мой брат?»

* * *

Гарри лежал на кровати, смотря в потолок. За окном уже давно стемнело. В палате было тихо, все спали. После того, как он очнулся, его начали обследовать. Взяли множество анализов, о существовании многих из них Гарри даже не подозревал. Доктора различного профиля осматривали его профессиональными взглядами, кивали самим себе, удивлённо хмыкали, читая его историю болезни, и все как один утверждали: «Это не мой профиль». Его щупали в разных местах, гладили, кололи, мазали какими-то медикаментами, светили, облучали, исследовали, расспрашивали. Гарри отвечал и смиренно подчинялся, ощущая себя подопытной крысой, которую бьют током и ждут реакции.

Он почувствовал огромное облегчение, когда ему наконец дали ужин и оставили в покое. Ему не говорили о результатах обследования, он знал только о своём быстром восстановлении и частичной амнезии. Сестра Уэлс также сказала, что его оформили как потерявшего память и его близких или опекунов уже ищут.

Частичная амнезия ужасала Гарри. Он боялся, что мог забыть что-то важное. Действительно важное. Тишина палаты дала ему возможность поразмыслить о сложившейся ситуации и найти «пробелы» в своей памяти.

Он помнил своих родителей. Помнил их лица, их привычки, их голоса. Он помнил некую старушку, казавшейся ему важной, которая в его воображении вырисовывалась стоящей у стола на кухне и готовящей своё фирменное печенье. Он вспомнил весёлую светловолосую девочку. Но эти воспоминания были рваными и скомканными. Смутно припоминалась поездка в Лондон. Мелькали люди в чёрных мантиях и белых масках, страшный человек с красными глазами, паника, страх... Этот день был для него как подпорченная дождём картина.

Он не помнил, когда погибли его родители. Он знал, что их уже нет, но не знал, как и от чего они погибли, только голые факты. Возможно, это было даже к лучшему. Но этот день казался таким важным, что Гарри променял бы воспоминания о нём на все другие. Он чувствовал себя ужасно виноватым, что посмел забыть, что произошло тогда. Он забыл то, что забывать было никак нельзя. Ему казалось, что в этом воспоминании скрывались ответы на те вопросы, которые он себе сейчас задавал: почему он здесь? Зачем он здесь? Что нужно делать? Он помнил поспешность и предвкушение, с которыми собирал свои вещи, будучи ещё в детском доме, но не помнил, зачем он это делал. У него была какая-то определённая цель, к которой он так стремился, готовый на всё, чтобы её достичь.

И самое страшное — он проснулся с мыслью о своём брате, но почему же он не помнил его? Ни единого воспоминания об их совместных играх, ни одного фрагмента о нём, он даже не имел ни малейшего представления о том, как он выглядел! Отчего же Гарри был так убеждён, что у него был брат? И откуда это имя — Мэттью, — которое напрочь засело у него в голове? Эта неопределённость убивала.

Навязчивое шуршание у окна отвлекло Гарри. Он прислушался. К звукам примешивалось знакомое шипение.

— С-с-с… аккуратней ты, пенёк недорос-сток, не видиш-шь, что ль, ты мне хвос-ст отдавил!

— С-сама виновата, раз-pвалилас-сь тут.

— Пф… по крайней мере, я…

— Антарес! Ригель! — Гарри вскочил и подлетел к окну, как только узнал голоса друзей. Раздвинув шторки, он увидел своих маленьких знакомых, пытающихся пролезть через приоткрытую форточку — боже мой, хоть одно свидетельство его жизни! Вскарабкавшись на подоконник, он шире открыл форточку и опустил змеек рядом с собой.

— Уф… ну наконец, хоть кто-то удос-сужился помочь! — принялась причитать Ригель, зачем-то вертясь и оглядывая себя. Антарес тоже крутился на месте. Гарри смотрел на них круглыми глазами.

— Как вы здес-сь очутились?

Змейки замерли и уставились на Гарри не менее удивлённо, будто только что поняли, кто им помог.

— О, глянь, ж-живой! А мы-то думали, ч-что ты помер, — радостно, но как-то напряжённо произнесла Ригель. Антарес кивнул маленькой головкой, соглашаясь со словами сестры.

— Почему вы так решили?

Ригель дёрнула хвостом.

— Ну, ты был с-слишком с-светлым, и запах почти не улавливалс-ся...

Антарес интенсивно закивал головой:

— Очень, очень бледный… с-серый такой. Обычно-то — крас-сный, с-синий, мес-стами даже зелёный...

Гарри моргнул.

— О чём это вы? Когда я таким был?

Ригель ещё раз махнула хвостом и как бы нехотя стала пояснять:

— Ну, когда мы вс-стретились, ты таким и был. А потом с-светлеть начал. Мы уж не обратили на это внимания, пока ты с-совсем не пос-светлел. Вот и подумали мы тогда: «Помер. Жаль мальца, хорош-ший был. И с-совсем ещё детёныш-ш». А ты вон оно как — жив. И уже не такой с-серый. Мы поэтому-то тебя с-сразу не узнали. Конечно, не то, что раньше, но уже поярче будеш-шь. Здесь почти все такие в этом мес-сте. Хотя ты даже ярче, наверное. Как думаеш-шь, Антарес?

— Да, да, ярче.

— Ну, вот я то же говорю. А может, потом ещ-щё ярче будеш-шь, кто ж-ж тебя знает… Эй, ты куда?

Гарри спрыгнул с подоконника и подошёл к раковине, над которой висело небольшое зеркало. Глупо, конечно, но Гарри решил проверить, действительно ли он такой, как сказала Ригель. Луна ярко светило в окно, он вгляделся в своё отражение: он, кажется, был бледноват, но не серый, волосы тёмные при тусклом свете и тёмные же глаза, лишь слегка отражающие свет. Красного нет, синего — тоже, только немного зелёного. Об этом говорила Ригель?

— Если это шутка, то она глупая и не к месту, — он скрестил руки на груди и вернулся к своим змейкам, ползающим по подоконнику в попытке спуститься вниз.

— Ч-что, нам делать больш-ше нечего? Шутят клоуны и политики, а мы говорим-с-с то, что видим, — оскорбилась Ригель.

— Но ведь я не цветной...

— Цветной!

— Ну нет же...

— А вот и да. Ты — цветной.

Гарри замолчал. Очевидно, они сами верили в то, что говорили. Глупые, глупые змеи! Стоп, а ведь точно — ведь его друзья были змеями. Мало ли, какое у них может быть зрение. Гарри знал, что коровы, к примеру, видят всё в чёрно-белом свете, а собаки не видят красного. Может, и у змей какое-то искажённое восприятие цвета? Может, этот цвет зависит от физического состояния человека? А может, и эмоционального. Гарри как-то смотрел программу по телевизору (занятно, что такого рода знания не стёрлись из его памяти), где говорили, что каждый человек имеет свою ауру, которую невозможно увидеть. Может, это было под силу змеям?

— Вы видите человеческую ауру? — задумчиво спросил он.

— Ауру? — откликнулся Антарес, который был уже на полпути к полу, повиснув где-то посередине трубы, проходящей рядом с окном.

— Ауру.

— Что это ещ-щё такое? — возмутилась Ригель, собираясь последовать за братом. — Мы видим то, ч-что видим.

Гарри кивнул. Ладно, остановимся на ауре. На повестке дня были куда более важные темы для обсуждения.

— Так как же вы с-сюда попали?

Гарри отцепил карабкающихся змей от трубы и положил рядом с собой. Ригель возмущённо зашипела — столько трудов, и всё насмарку! — но ничего не сказала по этому поводу.

— Ползком, — недовольно пробурчала она.

— Ну, на с-самом деле, мы всё время были в том меш-шке, — Антарес махнул хвостом в сторону тумбочки, на которой лежал рюкзак, — и не выс-совывалис-сь. Но когда нас-с грубо швырнули на пол, мы терпеть не с-стали! Высунулис-сь мы, значит, а там... с-столько людей в одном мес-сте! Ходют, болтают на этом с-своём языке, а нас-с и не замечают. Ну, и ты же знаешь, как Ригель боитс-ся людей…

— Я их не боюс-сь, я их не люблю, — возмутилась та, но Антарес не обратил на неё внимания.

— …Только она была рядом с-со мной, а через с-секунду её и с-след прос-стыл. Нашёл я её уже в... подвал это называется, да? В общем, там мы передохнули и давай тебя искать. Должен с-сказать, что это было очень трудно с-сделать. Твой запах почти не ощущ-щался, да и Ригель пугалас-сь каждого живого с-сущес-ства, — он бросил обвиняющий взгляд на сестру, а та разглядывала стену с таким видом, словно это занятие ей было гораздо приятней, чем слушать болтовню брата. — Когда мы наш-шли тебя, то подумали, что ты умер. А потом опять какие-то люди заполонили всё прос-странство, и мы пос-спешили выползти. Тем более что уже было время обеда... Но потом нам совестно с-стало, и решили мы с тобой проститьс-ся... — Антарес печально покачал головкой.

— Ясно, — кивнул Гарри. Помолчав, он спросил: — А вы знаете, что мы делаем во Франции?

— Где? — в один голос удивились его друзья.

— Во Франции.

— Фпансыре? А что это?

— Франция — это страна, в которой мы с-сейчасс находимс-ся.

— Ну, не знаю, ты не говорил нам ни о какой Фанции. Ты говорил, что мы поедем в… с-с… как он это наз-звал, Антарес?

— Палиш, каж-жется.

— Да, да, так и с-сказал: «Ребята… Мы отправляемс-ся в Пазиш-ш».

Гарри вздохнул. Объяснять сейчас принцип организации территориального строя змеям он не собирался.

— Что же мы делаем в Париже?

— С-с… ну, много чего. Мы почти всё время в меш-шке этом торчали. В… в комнате тёмной с-сидели, в какой-то…

— Ладно, а для чего мы с-сюда приехали? — Гарри перефразировал вопрос.

Ригель задумчиво почесала кончиком хвоста свою макушку.

— Зачем-с-с? Ну что за допрос-с ты тут ус-строил? С-сам не знаеш-шь, что ли? — насупилась она.

— Дело в том, что я не помню, — потупился Гарри, вытягивая ниточку из манжета пижамной рубашки.

— Не помниш-шь? — удивилась Ригель. — Почему?

— У меня амнезия, — вздохнул Гарри.

— О, амнес-сия… — Ригель сочувственно качнула головой и, помолчав, спросила: — А что это?

Гарри терпеливо пояснил:

— Это значит, что я забыл некоторые моменты с-своей жизни.

Его друзья сочувственно повздыхали. Они наверняка не понимали всей серьёзности ситуации, но слишком расстроенный вид Гарри они не могли не понять.

— Вы же мне поможете вспомнить? — с надеждой спросил Гарри, робко глянув на друзей.

Ригель и Антарес переглянулись. Они почти ничего не знали. Но расстраивать Гарри этим сообщением ещё больше они не хотели.

— Конеш-шно! Поможем! — приподнимая головки, торжественно пообещали они.

Гарри слабо улыбнулся. Память обязательно к нему вернётся, он знал это так же, как то, что его зовут Гарри.