Дитя Рассвета (гет)

Твои жестокие слова — ты был предельно откровенным -

Острей, чем лезвие клинка, больней, чем кипяток по венам...

Как в горах все тропы и проходки так или иначе сливаются в одну дорогу, узкую, не светлую, куда даже днем солнце заглядывает лишь изредка, и вовсе не безопасную, так и ночи Эмин соединялись теперь с днями, сплетались тяжелыми снами, свинцовыми от тысячи оттенков темноты и печали. Дни перестали быть цветными, и под Горой ли или за ее пределами молодая королева не находила себе места. Сон не приносил отдыха ни телу, ни разуму, полнился кошмарами, которые выгрызали душу и нервы так, что потом долго и мучительно болело сердце, пропуская удар за ударом, и сбивалось дыханье, а напряжение клокотало внутри да вырывалось наружу безудержными слезами.

В этих виденьях причудливо и жутко переплетались ее тяжелые воспоминания и самые ужасные страхи и сливались с рожденными воображением суккубами. Ей представлялись то мертвые, как камни, недвижные сыновья, то окровавленный Леголас с глазами, больше не напоминающими цветом летнее небо, а потухшими и подернутыми серой дымкой. И Анира, которая заблудилась неведомо где и не может отыскать дорогу домой.

Горы топорщились чернолесьем, сожженными мертвыми стволами, каменными сторожевыми башнями в поволоке тумана, желтого от своей густоты, будто погребальный дым, пыльные дороги сужались, теснимые со всех сторон монолитными каменными стенами, да так, что ей, Эмин, становилось душно, давили ее немилосердно и жестоко. И вдруг, расступившись, открыли на миг клочок неба, серого, как пепел осенних костров, а с него ей на голову, на сердце, будто камнепад, обрушилась туча черного воронья с оглушительным скрежещущим карканьем, силясь выдрать глаза и душу саму...

Эмин вскрикнула и, проснувшись, рывком села в постели, сжала руками горло, чтобы не захлебнуться рыданием, и мелко дышала, чтобы успокоить беспорядочно трепыхающееся сердце.

Было раннее утро, она уже научилась чувствовать его приход, живя под горой, где солнечный свет не мог сказать ей, который час. Угли в камине давно прогорели и рассыпались в прах, и холод каменных стен сразу раскинул свои цепкие объятия, заполз под мокрую от испарины сорочку, захолодил влажные волосы. По шее, выгоняя целую толпу крупных мурашек, медленно сползла холодная липкая капелька пота.

В спальне снова было пусто — Эмин была одна. Ей и прежде случалось видеть кошмары, но, просыпаясь, она непременно попадала в крепкие горячие объятия мужа и не страшилась ночных демонов. Теперь же она раз за разом оказывалась с ними наедине и всегда — один на один с холодом и темнотой непроглядной подкаменной ночи. Кругом была только тишь и едва слышный шепот пламени в масляных лампах, которые Эмин теперь не гасила, боясь проснуться в полной темноте.

Теперь она редко видела мужа и едва ли перекидывалась с ним хотя бы парой слов в течение всего дня. Торин почти не появлялся в их покоях, не говорил с ней, избегал даже взгляда и выглядел таким чужим, каким не был и в тот день, когда судьба свела их на пороге Бэг-энда.

Они ссорились и раньше, не единожды, всегда буйно, со страстью и яростью, сознавая каждый свою неправоту и не спеша ее признавать, будто бы в пламя, которое горело меж ними постоянно, чья-то невидимая рука невзначай выплескивала меру гремучей селитры. Сказывался вспыльчивый нрав Торина, горячая кровь рода Дарина, что кипела в его венах, и трепетное гордое человеческое сердце Эмин. Но вспышка гасла, и они примирялись так же скоро и неумолимо, потому что друг без друга просто не могли дышать. Чаще всего уступала именно Эмин, демонстрируя то равновесие женской хитрости и мудрости, которое требовалось для того, чтобы мужчина считал себя правым и выигравшим спор. Пламя успокаивалось, подбиралось и мягчело.

Но на этот раз все было иначе. Тихо. Пугающе спокойно. Пламя не вспыхнуло, а заиндевело, обратилось в лед, да так и застыло. И Эмин колотилась об него, раня сердце в кровь об острые холодные грани, но не могла разбить и ждала, ждала день за днем, что вернется утерянное тепло, и Торин, как прежде, обнимет ее и прижмет к груди... Но не дожидалась.

Она неожиданно почувствовала себя не просто одинокой, а полностью обездоленной, тоска сжала сердце, по щекам потекли слезы, которые она больше не имела сил сдерживать. Она больше не верила никому, не верила даже Дис, которая старалась убедить ее в том, что все наладится.

— Он больше не любит меня, так, Дис? — со слезами в голосе спросила Эмин и вмиг снова стала похожа на заблудившегося ребенка. Гномиха покачала головой. В любой другой момент она бы от души посмеялась над опасениями невестки, но теперь эти двое всерьез беспокоили ее. То, что Эмин и Торин отдалились друг от друга, причиняло боль и ей.

Сердце никак не желало успокаиваться. Понимая, что заснуть она уже не сможет, Эмин оделась и вышла из спальни.

В гостиной приглушенные лампы испускали тусклый, чуть дымный свет. Она вошла и с удивлением обнаружила там мужа. Радостно встрепенувшееся было сердце замерло, едва только она заметила абсолютно отчужденный, пустой взгляд, которым он, не мигая, смотрел прямо перед собой. Она тихо подошла и села рядом с ним. Некоторое время они молчали, и Эмин понимала, что разговор придется начать ей. Сейчас же, немедленно найти нужные слова, иначе Торин снова исчезнет, запрется от нее окончательно, и ее надежда на то, что все еще может наладиться, совсем угаснет.

— Почему ты так жесток, Торин? — не в силах больше выносить это тягостное молчание, спросила Эмин. Глаза снова наполнились и пролились слезами, но ее это уже не заботило. — За какую провинность ты наказываешь меня?

Он не поднял головы, не пошевелился и даже не взглянул на нее. Плечи Эмин опустились еще сильнее. Она вдруг сникла и растерялась, испугавшись того, что он может ей сейчас сказать и еще сильнее — что снова промолчит.

— Я наказываю себя, — вдруг произнес он. В голосе его было столько горечи и печали, что Эмин замерла, затаила дыхание. — Год за годом я жил, забывая все худое, что случилось на моем веку и думая, что все самое плохое уже избыто и ушло безвозвратно. Но где-то в глубине души я таил то, чего боялся. Уверенность в том, что расплата неотвратимо придет.

— О какой расплате ты говоришь?

— За тебя. За не принадлежащее мне счастье, которое я держал в руках сорок лет, не имея на это никакого права.

Он наконец поднял на нее взгляд, сухой и обжигающий, будто горящие угли. Эмин смотрела на него сквозь туман собственных слез и не верила своим ушам. Отчужденный, растерявший равновесие и будто помешанный, с темным огнем в глазах, он был не похож на самого себя. Ей казалось, что он бредит.

— Я позволил себе поверить в то, что жизнь, наполненная радостью, возможна и для меня тоже. Я никогда не оглядывался назад, не сомневался, не думал о том, что в один прекрасный момент я могу все потерять, словно бы меня уже не могло коснуться ничто плохое. Я был слишком самонадеян. Судьба двух моих сыновей мне неизвестна, что с ними стало, я не могу и догадываться. Трен — не тот, кто может стать опорой и гарантией нашего рода. Моя дочь, та, которая должна была составить будущее народа, сбежала к эльфам. К эльфам! И ты отпустила ее... Да не одну, а с остроухим! Между тобой и Леголасом с первой минуты было что-то такое, чего я понять не в состоянии, и с годами это что-то только крепчало. Будто бы еще один мир, принадлежащий только вам, в который вы пустили еще только Нари... Я боюсь, что моя дочь потеряна для Эребора навсегда. Да и ты далека от меня, словно пики Голубых гор...

— Меня пугают твои суждения, Торин, — покачала головой Эмин. — Неужели это все из-за того, что я не позволила тебе совершить ошибку и выдать единственную дочь за того, кто сделает ее несчастной? Не позволила тебе лишить ее права на любовь? Неужели только в этом и состоит моя вина?

Торин смотрел на нее печально и отчужденно, и Эмин с ужасом понимала, что он где-то далеко, уже не с нею, что он полностью погрузился в свою боль, закрылся от нее на все замки и возможности достучаться до него у нее нет.

— Моя вина велика, Эмин. — продолжал он. — Я сделал тебя своей женой и матерью своих детей, но никогда не спрашивал, хочешь ли ты этого. Мне следовало доживать свой век в одиночестве и не стоило состязаться с молодостью. Если бы не проклятый Трандуил, ты бы ушла в Эред-Луин с Кили, как и собиралась. Ты ведь любила его, я прав? Мне нужно было отпустить тебя еще тогда, не прикасаться к тебе, а держаться дальше и сердце свое защищать, пока оно еще мне принадлежало. А я вместо этого разрушил и твою, и его жизнь. Я должен был получить назад свое королевство, которое так желал вернуть, а ты бы так и осталась прекрасным воспоминанием, которое скрасило бы мой век. Тогда я бы смог перетерпеть эту боль. Теперь же мне ее не вынести, как и не исправить сделанной ошибки.

Эмин слушала, не перебивая, и теперь уже холодела от ужаса. Ее мир трещал, дрожал и грохотал каменной осыпью, и исчезало в этом бедствии все, что давало ей покой и уверенность столько долгих лет. Она и представить не могла, что один ее поступок, продиктованный материнской любовью, станет отправной точкой в крахе ее отношений с мужем. Нечеловеческий страх завладел ее сердцем. Закрыть бы руками лицо да бежать без оглядки, просить бы помощи и совета у богов. Да только у каких? Тех, что потеряны, или тех, что родными так и не стали? Потому, что она одна здесь, без него, без его любви совсем одна...

Неожиданно Эмин взъярилась. Вскочила, сверкая глазами и возбужденно дыша, вперилась в мужа огненным взором.

— Так вот чем я была для тебя все эти годы! Я, не задумываясь, покинула мир, в котором родилась, своих друзей, привычный уклад жизни, чтобы быть с тобой! — крикнула она. — И это затем, чтобы спустя четыре десятка лет услышать, что я была твоей ошибкой?! Думаешь, это ты удержал меня тут? Решил за меня, а я подчинилась? Ты слишком плохо знаешь людей, Торин Дубощит! Осталась, потому, что другой судьбы не хотела, хотя и не знала еще ровным счетом ничего о ваших законах и о том, что должна буду стать твоей женой! — Эмин перевела дух, подарила мужу жестокий, лишенный жалости взгляд. — Кили просил меня уйти с ним. С настойчивостью, которая могла бы поспорить с твоей. Но я этого не сделала, потому, что сама, сама чувствовала уже сердцем, что мое место рядом с тобой, что в тебе моя судьба. Очень жаль, что ты считаешь меня ошибкой всей твоей жизни.

Он медленно поднял понурую голову, глянул так, будто видел ее впервые, будто разбудили его эти горькие, правдивые — он знал это! — слова, что она хоронила от него, что высвободились, вырвались вместе с обидой, которую он нанес ей. Слова, что никогда не были бы сказаны, потому, что она берегла от них его, Торина, берегла с мудростью, свойственной лишь любящей женщине. Любящей... а он посмел усомниться в ее любви. Он поднялся, сделал в ее сторону шаг и лихорадочно пытался произнести то важное, что вернуло бы их прежних, их вместе, а не по отдельности. Но Эмин отвернулась и уже не смотрела на него, занятая собственной болью, не увидела страха в его глазах, страха, что он оттолкнул ее, и, может статься, оттолкнул навсегда.

— Эмин... — не найдя слов, он попытался дотронуться до нее, но она отдернула руку, будто обожженная каленым железом, отпрянула прочь и уже сама смотрела чужим взором, холодным и темным, как покрытый изморозью камень.

— Не трогай меня! Никогда больше! Не думала, что будешь безразличен к моим страданиям... — вскричала она и бросилась вон из покоев. Опомнившийся Торин выбежал следом, но коридор был уже пуст, и даже шагов совсем не слышалось.

— Эмин! — закричал он, вызвав жутковатое голодное эхо. — Эмин!

Но разве могла ему ответить пустота?

* * *

Впервые за долгие годы Трена всерьез беспокоили отношения его родителей друг с другом. И впервые он не поручился бы за будущее их семьи. Если бы Торин закатил скандал, принц бы даже не заволновался. Но тот просто промолчал. И продолжал избегать выяснений день за днем, все больше утопая в одному ему известных мыслях. Мать выглядела подавленной и безразличной, часто плакала, с надеждой высматривала его везде, пыталась завязать с ним разговор, и сердце юного принца сжималось от жалости к ней. Трен понимал и погрузившегося в себя отца, для которого исчезновение Аниры стало той каплей, что переполнило чашу его терпения к своевольностям жены. Обладающий тонким эмпирическим даром, чувствовал боль, горечь, обиду обоих, мучился от этого сам, переживая их душевные терзания, как собственный телесный недуг. Помочь он не мог ничем. На этот раз в семейную драму категорически отказалась встревать даже Дис.

Зато встрял Даин Железностоп. Еще в то утро, когда Анира исчезла из Эребора, а юный принц бросил ему в лицо обвинения в небрежении обычаями, ринулся к Торину за объяснениями, да поволок с собой еще и Трена, как свидетеля своему гневу, и был в ярости еще страшнее подгорного короля.

В пылающих глазах Даина душа обнажилась, будто вывернутая наизнанку. Смотрел на Торина не просто осуждающе — с яростью, словно хотел этим взглядом сердце тому выжечь, ни больше ни меньше. Длинный белый шрам — память о давних битвах — жутковато выделялся на побагровевшем лице, и даже всегда спокойному, уравновешенному Трену, которого было сложно испугать, стало не по себе.

Предводитель гномов Железного взгорья принял решение остаться в Эреборе до тех пор, пока не придут вести из Ривенделла — о том, какой враг выступил против свободных народов, да и об Анире, судьба которой его очень волновала. К тому же Даин ухитрился-таки разглядеть неуверенность своего родича в завтрашнем дне и видел, как Торину недостает старшего сына, который, несмотря на юность, был его правой рукой.

Сам Трен не удивился, узнав от матери и о том, как отреагировал Гимли на весть о скором замужестве Аниры, и вполне понимал его решение. Сложно или нет было тому поступиться всем тем, что с детства прививали ему родители, принц не знал. Однако снова и снова ловил себя на том, что рад тому, что спутником сестры стал именно сын Глоина, а не Леголас. И уж тем более Трена делал счастливым просто тот факт, что она ушла не одна.

О том, что заставило Гимли, не задумываясь, переступить через целый сонм их законов, гадать не приходилось — он любил Аниру. Любил давно и отчаянно, не придавая значения ее странностям, обращал мало внимания на ее магию, словно той не было вовсе, не помнил о половине человеческой крови, что текла в ее жилах, и, время от времени для порядка ворча и выказывая недовольство ее поведением, все же не старался ее изменить и вписать в рамки, обыкновенные для гномих. Вынес эту любовь из ее детства, когда, потакая ее шалостям, не боялся самого короля и бесконечно покрывал ее проделки. И когда Анира выросла, не испугался гнева ее отца снова и увел ее с собой, увел прочь от горькой доли. Правда, сейчас юная, взбалмошная, абсолютно невежественная в таких вещах и совершенно безразличная к делам любовным принцесса пока не могла принести молодому гному ничего, кроме сердечной боли. И тут Трен Гимли искренне сочувствовал.

Так юный принц размышлял уже много дней. Думал о сестре, печалился о братьях и болел душой за родителей. Беспокойство усилилось, выросло в тревогу, когда однажды поутру его посетило то холодное, зябкое ощущение, которое возникало только тогда, когда матери не было рядом. Темное, огромное, гулкое от эха чувство пустоты.

Будто бы в подтверждение этих мыслей, уже к концу дня появился его отец, совсем не безразличный, а взволнованный, с блестящими как у больного лихорадкой глазами и трудно определяемым выражением на лице.

— Трен! Мне нужно, чтобы ты отыскал свою мать! — без предисловий выпалил он, хватая сына за плечи и пугая его своим жутковатым видом.

Принц воспринял это явление в своей обычной спокойной манере. Отца он видел и не таким.

— Вы повздорили?

— Это не твоя забота! — тут же рыкнул Торин. — Просто отыщи ее, — уже мягче добавил он.

Трен аккуратно высвободился из его рук и прислушался к себе.

— Матушки нет в Горе, — уверенно сказал он после минутного раздумья. — Я не сильно ошибусь, если предположу, что ты этому поспособствовал?

Торин метнул в сына уничтожающий взгляд, но чуткий Трен в глубине его заметил ни что иное, как чувство вины. А еще страх. Его отец боялся за мать. Принц вздохнул.

— Отец, я не стараюсь блеснуть остроумием. Я просто хочу помочь. Расскажи мне, что случилось, и, возможно, я смогу что-то сделать.

И Торин, сам от себя не ожидая такой откровенности, сбиваясь и запинаясь, передал сыну суть их с Эмин разговора и то, как обидел он ее своими словами, и как она оставила его, исчезнув в неизвестном направлении. В другой момент Трен осудил бы его, непременно попеняв на то, как отвратительно глупо он повел себя, но Торин был так растерян и испуган, что принцу стало его жаль.

— Я не знаю, где матушка, — сказал он, сочувственно глядя на отца. — По-хорошему, нужно дать ей время остыть. Успокойся и припомни — со своей магией она не беззащитна. И у нее есть Луит, — он нахмурился. — Но если не вернется до утра — это уже не шутки. Ее непременно надо будет искать.

— Лучше прямо сейчас, — возразил Торин. — Вдруг с ней уже что-нибудь случилось?

— Если бы она была ранена или мертва, я бы почувствовал это, — возразил Трен, заметив, как при этих словах побледнел его отец. — Махал! — вдруг воскликнул он. — Благодаря вам я, не испытавший еще любви, знаю, какая она. Так неужели же вы, те, кому выпало в жизни так полюбить, как дается не каждому, не можете принять друг друга и не причинять больше один другому боли?

* * *

Бежать! Вот то одно, чего хотела сейчас Эмин. Во что бы то ни стало вырваться отсюда, где было теперь так больно дышать, от ставшего таким чужим Торина, потому, что видеть осуждение и холод в его взгляде она уже не могла. Может, и станется так, что под голубым, летним все еще небом, развеется ее тоска и вернутся на круги своя мысли, чувства и чаянья...

Убежала прочь от мужа, не оглядываясь, поддавшись велению души, не услышала, как отчаянно он звал ее, и страха и горя в его голосе не услышала. Не постаралась даже прикрыться невидимостью, как всегда делала в тех случаях, когда ей нужно было выйти из Горы одной да без ведома Торина, потому, что была уверена — сегодня он не станет ее удерживать. У ворот сверкнула суровым взглядом на оторопевших, сбитых с толку стражников из ночного еще караула, кратко повелела пропустить, а они не посмели ей перечить, хотя и смотрели с неодобрением.

А Эмин уже призвала Луит и неслась, не разбирая дороги. На быстрых волчьих лапах расстояния сокращались невероятно, день летел мимо стремительно, будто ласточка перед дождем, и она, поглощенная собственными переживаниями, даже заметить не успела, как он склонился к закату, а она сама оказалась в Великом Лесу. Эмин обернулась собой и тоскливо посмотрела в начавшее рыжеть небо. Изнутри пришел сердитый, осуждающий рык Луит.

«Воротись домой, глупая волшебница! Наш мужчина, вероятно, уже сходит с ума, не зная, где ты и что с тобой!»

«Его это не заботит, Луит. Больше нет. И он озвучил это вполне ясно».

«Я никогда не думала, что ты настолько глупа! И куда ты только собралась? — насмешливо, с издевкой произнес голос. — Твоего длинноволосого красавчика нет и в помине, иначе он бы давно примчался к тебе навстречу, потому, что чует твое присутствие не хуже ищейки. А в озерный город ты не пойдешь, я слишком хорошо тебя знаю».

«Придержи язык, ты, надоедливый комок шерсти! — вдруг озлилась Эмин, посылая в Луит мысленный пинок. — Мне нужно побыть одной, а твоя болтовня безмерно раздражает!»

На краю сознания обиженно проскулили, и Эмин почти физически ощутила, как ее волчица раздраженно махнула хвостом и уплыла в неизвестные ментальные глубины. Она почти тотчас пожалела о своем гневном всплеске и попыталась исправиться.

«Луит, вернись, — позвала она. — Луит, я не хотела тебя обидеть».

Но та молчала, потому что имела не самый сговорчивый характер, да и Эмин была немало виновата перед нею. К тому же, сама королева начала запоздало понимать, что поступила не лучшим образом, и уж точно не так, как пристало ей. А в лучших традициях капризного ребенка. Она привалилась спиной к стволу старого дерева, сухому, белому и лишенному коры, и прикрыла глаза. Из-под ресниц снова покатились слезы.

И она сама — как этот карагач. Если не теперь, то будет такою совсем скоро. Потому, что словами Торина, будто ножом, была вспорота кора на ее юном еще древе, и очень скоро ветра и солнце иссушат его, и оно, беззащитное, погибнет... И она без него, без его любви погибнет тоже.

Обида еще ворочалась под сердцем колючим ежом, но печаль была теперь сильнее, и еще острее ощущалось собственное несчастье. Даже длинным светлым летним вечером бродить по Великому Лесу в одиночку было тоскливо. Эмин многое дала бы за то, чтобы рядом оказался Леголас. Ей не хватало его участия, мудрого слова и твердой ласковой руки на своем плече, его звучного ясного голоса и речей, по-эльфийски красивых, что плелись, будто замысловатое кружево и так нравились ей.

Но все же в этом одиночестве был какой-то особенный, скрытый покой. Мысли действительно выстраивались в ясный стройный ряд на удивление быстро, а вынужденное молчание и отсутствие вокруг голосов, включая и ее собственный, действовало на Эмин успокаивающе. Эта тишина, наполненная лишь голосами лесных тварей и вздохами ветра в густой листве деревьев, как бы вымывала из ее души страх за их с Торином будущее, за судьбу сыновей и долю дочери и действовала на нее на манер колыбельной.

То, что она совершила большую глупость, забредши в Лихолесье одна-одинешенька и без оружия, Эмин поняла, когда кануло солнце и темные кроны сомкнулись над ее головой. Со стороны Долгого озера небо было не багрово-синеватым, как всегда на закате, а угольно-черным, и подсвечивалось на горизонте длинными огненными вспышками. Вдали раскатисто загрохотал гром. Собиралась гроза.

Эмин снова попробовала призвать волчицу, но Луит обиделась крепко и упорно молчала. Королева поняла, что ночь ей придется провести под сенью Лихолесья. Она уже успела поругать себя за этот глупый полудетский порыв, за то, что убежала неведомо куда, вместо того, чтобы пойти и привычно поплакать на плече у Дис. Но дело было сделано.

Из размышлений Эмин вырвал посторонний звук, тяжелый металлический лязг оружейной перевязи и отвратительно грубый рычащий говор, который она узнала бы из тысячи. Орки. Встревожившись, она застыла и огляделась, пытаясь определить, с какой стороны к ней приближаются. Совсем близко из кустов с оглушительным клекотом взвилась стайка потревоженных птиц, и Эмин поняла, что времени у нее совсем нет. Она торопливо закатилась под ближайшие кусты с нависшими над землей ветками как раз в тот момент, когда из чащи с черными кривыми мечами наголо один за одним полезли те мерзкие создания, которых после Битвы Пяти Воинств она надеялась не повидать больше никогда.

Их было много, и они уже учуяли ее, это было заметно по тому, как хищно они нюхали воздух. Сердце Эмин бешено колотилось, она тщетно пыталась заставить себя дышать медленно и ровно, стараясь сосредоточиться на магических потоках и понимая, что сейчас только они способны защитить ее.

Орки остановились на дороге не более чем в пяти шагах от ее укрытия. Один из них, рослый и серокожий, неуловимо напомнивший похолодевшей от страха Эмин Азога Осквернителя, поведя носом, подошел почти вплотную. Она закрыла глаза, притронулась к магии, обволакивая себя невидимостью и приглушая звук своего дыхания... Орк что-то прошипел остальным и сделал шаг в ее сторону, вероятно почуяв магическую волну. Потом еще шаг, и еще... Вот он уже коснулся своей лапищей ближайшей ветки... Эмин стиснула зубы, чувствуя, как по телу побежала судорога. Она уже могла почувствовать орочью вонь. Безотчетно она сжала кулаки, ногти впились в ладонь, поранив мягкую плоть.

Едва только выступила первая капелька ее крови, орки переполошились, занюхали с утроенным усердием и скопом двинулись к ее кустам. Тот самый, что был ближе всех, с рычаньем ткнул в куст своим мечом, едва не попав Эмин в лицо. Она с трудом сдержала вопль ужаса.

А стая уже крушила кусты вокруг нее, и тихий предгрозовой воздух полнился сочным треском ломающихся веток и густым ароматом измятой листвы. Эмин, улучив момент, выдралась из колючих зарослей, задев плечом одного из орков, и кинулась прочь.

И почти сразу же замерла, когда сверху, из крон тысячелетних падубов, вместе с нежданным градом смертоносно точных серебристых стрел, посыпались-закружились листья и, стремительно перебегая по ветвям, обрушились на уродливые орочьи головы тонкие, гибкие лесные лучники. Звонкая эльфийская речь заглушила орочье шипенье, черные фигуры защетинились стрелами, падали, будто срезанные, забрызгивая черной кровью зеленую листву... Эмин повела рукой, сбрасывая невидимость.

Впереди всех она заметила эльфийку небольшого роста в травянисто-зеленой одежде, которая, казалось, бежала по воздуху, неуловимо быстро и точно выпуская стрелу за стрелой и взвивая за спиной золотые волосы, будто сказочные крылья. То, что именно она вела отряд, Эмин поняла по звонким приказам, которые та успевала выкрикивать. Перекувыркнувшись в воздухе, она упруго приземлилась на тропинку лицом к лицу со стоящей с расширенными глазами Эмин и выпустила последнюю стрелу из своего колчана той за плечо, попав промеж глаз орку, уже занесшему над нею свой ятаган. Эмин почувствовала на лице холодный ветерок, когда стрела просвистела мимо нее.

Пока эльфы, коротко переговариваясь, собирали свои стрелы, к ней, еще не очнувшийся от волнения и испуга, приблизилась ее спасительница, взглянула гордо, даже надменно, высоко вскинув подбородок, и слегка поклонилась, как того требовал этикет. Эмин внезапно поняла, что так поразило ее в этой лесной эльфийке. Ее волосы цвета расплавленного золота, спускающиеся на плечи и спину пышными объемными кольцами. Она никогда не видела эльфа с кудрявыми волосами. На фоне этой странности даже густо-фиалковые глаза девушки казались вполне тривиальной вещью.

— Я Эйриэн, лейтенант королевской стражи, — произнесла она на всеобщем языке. — Вам не следовало ходить по лесу в одиночку и без оружия, леди Эмин. Вам повезло, что мы следили за вами и давно высматривали эту стаю, поэтому успели прийти на помощь. Однако, тут все еще не безопасно. Вы должны последовать за мной. Владыка Трандуил просит вас воспользоваться его гостеприимством на эту ночь.

При звуке имени венценосного эльфа Эмин передернуло.

— Я благодарю вас за спасение моей жизни, но никуда не пойду, — твердо сказала она. — Я возвращаюсь в долину.

— Собирается гроза, — настойчиво продолжала эльфийка. — Уже темнеет. Вы не успеете добраться даже до Эсгарота.

— Я возвращаюсь в Эребор, — упрямо сжала губы Эмин. — Я ушла, никого не предупредив, мои муж и сын будут волноваться за меня.

Губы эльфийки слегка дернулись.

— Владыка ждет, леди, — повторила она, не утруждаясь дальнейшими уговорами и приглашая следовать за собой.

Эмин вздохнула и повиновалась, понимая всю бесполезность своих отпирательств и тщетно пытаясь взять себя в руки. Под ложечкой неприятно тянуло от мыслей о скорой встрече с Трандуилом. Она и предположить не могла, что ссора с мужем приведет ее туда, где началась их история — в царство лесного Владыки.

* * *

Трандуил не поменялся за прошедшие сорок лет, и Эмин посетило нехорошее ощущение того, что она вернулась в прошлое. Та же горделивая стать и холодное, лишенное эмоций лицо, сцепленные за спиной ладони и надменный взгляд свысока. Правда на этот раз в его причудливой короне были не багряные осенние ягоды, а веточки снежноцвета с цветами.

Эмин доставлял моральное неудобство тот факт, что она пришла сюда едва ли не под конвоем, будто была пленницей. И хотя эльфы, что привели ее во дворец, были предельно уважительны и деликатны, она не сомневалась в том, что они применили бы силу, вздумай она сопротивляться. Она бы ни за что не созналась бы, что боится, и не показала бы своего страха, но не чувствовать его не могла. Того давнего короткого, но насыщенного событиями знакомства с отцом Леголаса ей вполне хватило, чтобы понять, что Трандуил никогда не делает ничего просто так. Вероятно и теперь, настойчиво пригласив ее сюда, он преследовал одному ему известные цели.

Эмин слегка кивнула венценосному эльфу, соблюдая церемониал, но, однако же, головы не склонила. Выпрямилась во весь свой маленький рост, посмотрела ему в глаза без трепета, припомнив, что теперь ровня ему, и заговорила первой, с досадой отметя некстати пробравшиеся в голову мысли о том, на кого она похожа после вояжа по колючим кустам.

— Позволь поблагодарить за спасение моей жизни, Владыка, — с достоинством произнесла она. — Я могла бы погибнуть, не появись твои эльфы так неожиданно.

Трандуил смотрел на нее задумчиво. Последнюю фразу выделила голосом недвусмысленно, почти в открытую попеняв ему на то, что отрядил лучников следить за нею, держалась горделиво, если не вызывающе, и даже не думала отводить взгляд. И ту чумазую человеческую девчонку, что шла с гномами к Эребору, перепуганную, но дерзкую, из-за которой Торин Дубощит рискнул, не задумываясь, не только своей головой, но и жизнями своих товарищей, напоминала разве что сущим бедламом в длинных, до талии, растрепавшихся косах.

Риск, по всей видимости, оказался оправданным. Теперь перед Трандуилом стояла королева. Уверенная в себе, властная... И полная жизнью до краев, будто лист падуба — небесной водою после грозы. Эльфу стало жарко, когда он, словно в кипящее золото, окунулся в ее спокойный взор, в глубине которого так просто было прочесть успешно сдерживаемый гнев. Такого блеска в глазах невозможно увидеть ни у одной эльфийки. Это привилегия человека — выплескивать столько эмоций в одном только взгляде. Тогда, сорок лет назад, Торином, возможно, руководили чувства, но даже тогда он знал, какой она станет.

— Ты нарушаешь границы моих владений, волшебница, — вслух сказал он. — Что ты делала в моем лесу одна и в такой час?

— Твой сын дал мне разрешение бывать здесь всякий раз, когда я этого захочу, и ходить по Великому лесу свободно, — в тон ему ответила Эмин. — А на твой вопрос я предпочитаю промолчать — это мое личное дело.

— Леголас очень привязан к тебе, — неожиданно спокойно признал Трандуил. — И неразлучен с твоей дочерью. Я видел эту девушку и решил бы, что в ней нет и капли гномьей крови, однако ее дерзость и невоспитанность говорят сами за себя. Она невероятно похожа на Торина. Ты знаешь, откуда у нее белая прядь волос? — вдруг спросил он.

Эмин пожала плечами, постаравшись за безразличием спрятать досаду. Ей не хотелось говорить об Анире с Трандуилом.

— Гэндальф Серый утверждает, что это знак магической одаренности, — уклончиво отозвалась она.

— Странствующий маг всегда знает, что говорит, — многозначительно протянул Владыка, и Эмин решительно не понравилась его интонация. Она насторожилась. — Я не намерен ссориться и рад случаю поговорить по душам, — добавил он, предупреждая ее реакцию.

— Случаю? — усмехнулась Эмин. — Твои эльфы следили за мной. И гостеприимство твое больше напоминает приказ, чем вежливую просьбу.

— С тобой обошлись грубо? — тут же вскинулся Трандуил, сверкнув глазами в сторону Эйриэн и ее стражей, которые все еще находились в тронном зале и стояли на почтительном расстоянии от Владыки и его гостьи. Эмин поразилась — порыв эльфа был искренним, и все говорило о том, что он действительно не хотел усугублять отношения.

— Нет, Владыка, — поспешно возразила она, не желая создавать неприятностей спасшей ее эльфийке. — Но я должна вернуться в Эребор. Если мой муж узнает, что я в твоем дворце, он не станет задавать вопросы.

Трандуил помрачнел.

— Эти орки — не единственная стая в окрестностях. И близ Горы они рыщут тоже. До Эребора ты не дойдешь. Оставайся в моем доме до утра, а на рассвете отправишься в долину. Эйриэн! — позвал он, и девушка приблизилась. — Поутру возьмешь с собой отряд из сотни воинов и поведешь их к Дейлу вместе с леди Эмин.

— Откуда такая забота, Владыка? — насмешливо поинтересовалась королева. — На тебя это не похоже.

— Ты забрела в мой лес, волшебница. Если с тобой что-нибудь случится именно тут, твой муж станет моим ночным кошмаром. А нам, в преддверии войны, еще не хватало сцепиться друг с другом.

Эмин удивленно задрала бровь. Еще бы! Такие здравомысленные и правильные слова из уст заносчивого эльфийского короля! Ей не слишком верилось в его искренность.

Трандуил неожиданно резко приблизился к ней, и Эмин собрала все свое мужество, чтобы не отпрянуть назад. Он несколько мгновений сверлил ее взглядом, а потом спросил, без явственной неприязни, но с любопытством:

— Что ты сделала с моим сыном, волшебница? Какое проклятье наслала на него, что он перестал верить мне и подчиняться? Какая отрава, замешанная твоею рукой, сделала его таким зависимым от страстей, таким похожим на смертного?

Он не ждал ответа от нее, скорее уж — от себя. И припомнил недавний разговор с сыном, вынудивший его переступить через свою собственную гордость.

— Я не могу пойти в Ривенделл, отец, — втолковывал Леголас, упрямо качая головой и не глядя ему в глаза. — Ты можешь отослать к Элронду доверенного.

— Кому я могу доверять больше, чем собственному сыну? — запальчиво возражал Трандуил, уже понимая, что спор ни к чему не приведет.

Всего-то и было в ней, в этой маленькой женщине — неодолимая воля, бесстрашие и сила духа, да еще необыкновенная теплая женская нежность, которая не исчезала, даже когда та гневалась, а Леголасу хватило и этого, чтобы она проникла в его бессмертную душу. Трандуил не верил сыну. Он понимал, что мятежный царевич дорожит жизнью своей волшебницы и ее дочери, а все остальное волнует его гораздо меньше. Однако он не стал озвучивать своих мыслей перед Эмин.

— Леголас дал имя твоей дочери, — сказал он. — Полагаю тебе известно, что среди нашего народа не найти двоих, носящих одинаковое имя. Он подарил ей эльфийское имя, которое с этого момента принадлежит только ей и в анналах нашей истории не повторится. Дочь Рассвета, ребенок солнца... В одном этом столько радости и гордости, будто бы он назвал собственного ребенка. Я спрашиваю тебя еще раз, Эмин, Радужная волшебница Средиземья, гномья королева и друг эльфов, что связывает тебя с моим сыном?

Эмин с трудом сдержалась от того, чтобы прошипеть Владыке в лицо обвинения в двусмысленностях, и стойко выдержала его взгляд.

— Дружба, Трандуил, — высоко вскинув подбородок, произнесла она. — Многолетняя и искренняя. Хотя сомневаюсь, что тебе известно, что это такое.

Но Трандуил не верил и ей тоже. Он уже давно сделал собственные выводы и был почти уверен в их правильности. Для подтверждения ему следовало хорошо подумать и освежить в памяти нечто, прочитанное очень давно в фолиантах таких древних, что страницы их почти рассыпались в пыль. Гораздо сложнее было понять, что со всем этим делать.

* * *

Ночь проходила. Она тянулась так мучительно, что позволила оставшемуся наедине с собой Торину в полной мере прочувствовать всю ту пустоту, которая окружила его, оглушающую тишину и одиночество. Понимал, что ничем нельзя измерить его печаль, его вину и тот первобытный ужас, который заслонял собою весь мир при мысли о том, что могло случиться с Эмин, куда ее могла загнать горькая обида, и кто мог повстречаться ей этой ночью. Проклятая ночь тянулась так медленно, что он едва не лишился рассудка. Рвался навстречу, готов был бросить все и идти за ней в одиночку, невзирая на темень и грозу, лишь бы найти, вернуть и укрыть. Лишь бы не было поздно просить у нее прощения. Но, понимая, что и так наломал дров, пообещал Трену обождать до утра и обещание держал.

Трен был совершенно прав, а он сам ошибался. Он не сможет жить без Эмин теперь, и тогда, вздумай только он отпустить ее, он бы не пережил этого. Сколько раз мог умереть? Бессчетно... Если бы она осталась в Хоббитоне, а не пошла с его отрядом на восток, и сам бы не знал, отчего угасает... После Быстрой речки и ночи, проведенной на берегу, знал уже все. Злился на себя за собственную слабость и ревновал ее, как безумный, к своему юному племяннику, которому доставались ее самые нежные улыбки, прогонял прочь не единожды, каждый раз боясь, что она послушается и уйдет. Если бы случилась беда, и Эмин бы погибла, умер бы рядом с ней...

После Лихолесья лгал всем — ей, Балину, Кили, самому себе... Даже богам лгал. Потому, что, услышав о намерении Трандуила оставить Эмин в Лесном Королевстве, вместе с яростью испытал радость. Эгоистичную, злую... потому, что ничего не видел вокруг в этот момент, кроме шанса, надежды, засветившей ему во тьме ночи сигнальный огонек. После, все уже для себя решивший, не отходил от нее ни на шаг, чтобы все вокруг знали — Эмин его, и так будет до скончания века. И кривил, ох, как кривил душой, когда, месяц за месяцем борясь с собой, ждал, что она придет к нему сама, без принуждения. Потому, что вздумай она сказать «нет», отпустить бы не смог все равно...

Торин так глубоко окунулся в свои воспоминания и думы, что не сразу заметил появление Трена, который безуспешно пытался его дозваться, а, потеряв надежду привлечь его внимание, просто потащил отца вон. Юноша что-то говорил, был радостен и возбужден, но из всего, им сказанного, Торин услышал только первые несколько фраз. О том, что Эмин вернулась, и что ночью на нее напала стая орков. Проклял себя в тысячный раз за то, что был этому причиной, и в миллионный — за то, что сделал больно той, которую любил. И обмер, понимая, что мог этой ночью потерять ее навсегда.

Он знал, что сейчас, при всех, скажет ей немного. Но и эти простые слова застряли у него в горле, едва он увидел то, что привело его младшего сына в мальчишеский восторг. Эльфы. Помимо целой и невредимой жены у Северных Ворот обнаружились четыре стройных ряда эльфийских лучников. По двадцать пять в каждом, — ошалело подумал Торин, взирая на это диво с вытянувшимся лицом. Лесные эльфы редко оказывались в такой близости от Горы — король их не жаловал, хотя формально и сохранял с дивным народом мир и союз. А то, что он видел перед собой сейчас, привело его в такое удивление, что он и разозлился-то не сразу.

— Эмин, скажи, что мои глаза плохо служат мне, — произнес он совсем не то, что собирался.

— Ничуть, — сухо отозвалась та и к мужу приблизиться не поспешила. Надо же! Оказывается, теперь мы даже разговариваем. — Это эльфы из Лихолесья. Их прислал Трандуил. Отчасти, чтобы защитить меня, — она не шелохнулась, увидев, как разгневался Торин при звуке этого имени, и даже испытала что-то вроде мстительной радости. Она указала глазами на златовласую эльфийку рядом с собой. — Лейтенант Эйриэн и ее отряд останутся в долине и помогут нам и людям обеспечивать ее безопасность. Из лесной глуши все наглее лезут орки. Кто знает, какая еще нечисть вскорости явится сюда? Эльфийские лучники не будут лишними и в наших, и в человеческих патрулях.

— Им нечего тут делать! — зарычал Торин. — Пусть убираются в свою чащу!

Эмин серьезно посмотрела на мужа. Тот был зол, и она прекрасно видела, чего ему хочется. Торин снова желал все сделать по-своему, и снова здраво мыслить ему мешало треклятое гномье упрямство. И, хотя она видела, какой радостью загорелись его глаза, когда он увидел ее живой, как хотел поскорее поговорить с ней, Эмин усмирила порыв немедленно броситься ему на грудь. Решить вопрос с эльфами было наиболее важным сейчас, и давать спуску Торину она не собиралась. Сегодня она вообще была не намерена его щадить.

— Эльфы — свободный народ, — сказала она. — Они вольны быть там, где им заблагорассудится, тем более, что к тебе под гору лезть никто не собирается. А люди их помощь отвергать не станут. Ты тоже, если прислушаешься к голосу разума. Или ты позабыл, как сорок лет назад исход Битвы решился в нашу пользу только потому, что сражались мы все вместе, не глядя на кровь и форму ушей?

Сарказм неожиданно подействовал. Или же Торину в кои-то веки все-таки осточертело препираться, — мысленно улыбаясь, подумала Эмин.

— Пусть остаются, ежели им так нравится, — проворчал он. — Да только уберутся от Ворот и впредь не смеют и ступать дальше Бегущей. Если мои дозорные увидят хоть одного остроухого на мосту, я не стану с ними миндальничать.

Сказал — и остолбенел. Потому, что эльфийка, что привела отряд к Горе, не шелохнулась с места и, не удостоив его и взглядом, повернулась к Эмин, вопросительно подняв острую, как кинжал, бровь. Торин нахмурился, услышав за спиной сдавленное фырканье Трена.

Эмин благосклонно кивнула девушке. Та оживилась.

— Леди Эмин, я оставлю себе десятерых воинов. Мы расположимся у моста через Бегущую.

Эмин согласно улыбнулась эльфийке. Ее очень забавляло, что та совершенно не обращала внимания на гномьего короля.

— Пусть остальные твои лучники идут в Дейл, к правителю Байну, назначь среди них старшего, — сказала она. — Будут вместе с людьми стоять в дозоре. Байн — мудрый правитель и найдет достойное применение их зорким глазам и метким рукам.

Девушка сдержанно вернула улыбку и слегка поклонилась.

— Эйриэн, — тихо позвала Эмин, позаботившись, однако, о том, чтобы Торин ее слышал. — Благодарю за спасение моей жизни еще раз. Если тебе и твоим воинам что-нибудь понадобится, обратись ко мне или моему сыну, — она указала на Трена и вопросительно посмотрела на мужа. — Думаю, король не будет против.

Торин скрипнул зубами, но кивнул. Проклятые эльфы! Эмин тоже хороша — притащила вслед за собой целую сотню остроухих! Хотя, что жива — счастье... Нет уж, извинения извинениями, но этот фокус ей с рук не сойдет.