Лысая (джен)

1.

— «Спасибо»? Ты что, с ума сошла, Лысая? — ехидно процедил Истомин. — Да я ж тебя терпеть не могу. Ты всерьёз подумала, что мы можем быть друзьями? Тогда ты ещё глупее, чем я думал...

Пашкино лицо снова покрылось горячей влагой, струящейся ручьями против её воли. Держа её за плечи крепкими пальцами, Истомин продолжал что-то говорить, унижая её, но Лысая больше не чувствовала никакой злобы, только неудержимую печаль…

Всё вокруг помутнело.

…Пашка проснулась в своей кровати, чувствуя на горле остатки только что слетевшего сонного вскрика. За стеной заворочались родители, где-то в коридоре заскрёбся встревоженный Ладан. Быстро спрятавшись под одеяло, Лысая зарылась с головой, зажмурив глаза. «Не было такого, не было, не было, не было, не было…»

Такого действительно не было: Истомин в тот раз вообще ничего ей не говорил. Сказав «спасибо», Пашка простояла какое-то время с его руками на плечах, затем бессильно освободилась и пошла домой. Возле двери подъезда обернулась — он по-прежнему стоял на том же месте, не двинувшись.

И улыбнулась.

Одними губами, беззлобно — она очень редко улыбалась так, однако в этот раз улыбка прорезалась сама, будто открывшаяся рана. Быстро подавив её, Лысая отвернулась и скрылась за дверью подъезда.

Так и закончился этот долгий-долгий вечер.

Подобный этому сон приходил к Пашке в разных вариациях, начиная с тех, где Истомин избивал её до полусмерти, заканчивая чуть ли не постельными сценами — и с того, и с другого Пашка просыпалась вспотевшей от ужаса. Её воображение порой её саму поражало.

Теперь не спалось: Лысой не хотелось снова переживать тот вечер.

Не хотелось снова смотреть в глаза Истомину после того, как она добровольно подняла перед ним белый флаг, сказав: «я сдаюсь, я не хочу больше враждовать с тобой». Сколько бы Лысая ни убеждала себя, что он подлец — но только благодаря ему её не избили и не унизили ещё больше. Наверняка, стоило немалых усилий узнать, когда концерт, в точности всё подслушать, выбрать время, приехать и ждать… Почему, спрашивается, он не мог зайти внутрь? Что, если бы Пашка не выбежала на крышу?

…Удивительно, но в школе на следующий день после концерта «Глубже» было всё тихо. Истомин позаботился, чтобы всем, кто из старшеклассников был причастен к заговору против Лысой, влепили крепкий такой нагоняй. Патрушева в школе вообще не было видно. Как бы то ни было, Пашка старалась там не сильно задерживаться, и теперь бывала в школе ещё реже, чем раньше, и уходила оттуда ещё быстрее. И Полтинник старалась обходить за тридевять земель. Это не лишило её порции недобрых взглядов в школе, но поодиночке её трогать не рисковали. Более того, пришлось меньше видеться с Полькой и Илюшкой, чтобы не навлечь на них бед.

Увидев на следующий день после концерта Пашку в синяках, Полька отчаянно разревелась. Сначала Лысой подумалось, что она просто очень впечатлительная, однако Полька объяснила, что тоже знала про заговор, но не знала точно, да и на концерт пошла, чтобы, в случае чего, уберечь от беды… но не смогла.

Поняв, что после такого сна быстро заснуть не получится, Пашка вслепую дотянулась рукой до лежащих на полу наушников. Нацепила их на голову, легла на спину, поплотнее устроив подушку, уткнула подбородок в ключицы и начала листать плейлист.

Ты скажешь «Нет!»,

Станешь ближе мне и родней.

Я живу лишь мечтою о том,

Что станет сон тем самым днём.

Я живу мечтой о том, что

Станешь ты тем самым днём.

Пашка почти уснула, потому что обладала уникальным даром засыпать под любую музыку, когда телефон неожиданно разразился вибрацией — в два-то часа ночи! Звонила Лизок.

В голове пронеслась череда предположений, что могло быть причиной такого позднего звонка: ограбление? нападение маньяка? пожар? ей негде переночевать? Взяв трубку, Лысая выслушала стандартные несколько секунд тишины, но вместо приветствия донёсся тихий всхлип.

— Паш, привет.

«Либо грустит опять из-за Кира, либо какой-нибудь грустный фильм посмотрела» — подумала Пашка почти что рефлекторно.

— Здоров, Лизок… Ты что, опять плачешь?

Та ещё раз всхлипнула, и Пашка начала подозревать неладное.

— Лиз. Что случилось? Давай говори.

— Паш, я… — Лизок говорила еле слышным шёпотом, и последнее слово выдавила из себя с ощутимым усилием, — я беременна…

Она не выдержала и заплакала вслух, но в этот момент телефон уже выпал из застывшей Пашкиной руки. Та невидящим взглядом смотрела перед собой, вспоминая всё, что произошло той ночью.

Может быть, какая-то ошибка. Такого быть просто не может.

— Лиз, ты уверена? Скажи, ты…

— Да. Три раза проверила. Все тесты положительные, — шептала Лизок, давясь слезами. У Пашки пробежал по спине ледяной мороз.

— Ты сказала кому-нибудь?

— Н-нет… Паша, мне страшно…

— Успокойся, ладно?! Не волнуйся, только не волнуйся. Я скоро прибегу, откроешь дверь по-тихому. Родителей не буди. Обещаю, Лиз, всё будет хорошо, ладно? Только не реви.

Пашка одевалась стремительно и молча: натянула тёплые штаны, толстовку, долго проискала в бардаке носки, захватила наушники — без них никуда! — и тихой поступью вышла в коридор.

Слова Лизки не выходили у неё из головы. Беременность! В шестнадцать! От умершего Кира! Учитывая то, что Лизок и не знает, и не помнит, что тогда произошло, — и представить страшно, в каком она сейчас диком ужасе. Сколько времени прошло, прежде чем она отважилась сказать хоть кому-нибудь? Лысая корила себя за невнимательность: тот давний случай совершенно вылетел у неё из головы, а сама она подметила, что Лизок в последнее время слегка поправилась, но не придала этому значения…

Уже на улице Пашка поняла, что и ей тоже страшно. Не за себя — за Лизу.

Ночной город был тих и безмолвен. Недавно выпавший снег занёс дороги и тротуары белой пеленой, на которых через несколько часов появятся первые следы — ранние пташки выйдут на работу. Заведутся моторы автобусов, включатся лампочки в салонах трамваев, заиграет утреннее радио. Все будут куда-то идти и что-то делать, и никому не будет дела до того, как страшно в этот момент Лизе Савичевой, глупой девочке, которой не посчастливилось забеременеть от парня, в которого она была влюблена.

В нужные моменты всеведущий рандом умел подставлять нужные треки. В такт Пашкиному шагу заиграла «Mountains» — торопливая, негромкая и тревожная. Заставляющая спешить, иначе случится беда.

Пашка верила, что спешит не просто так.

Когда она пришла, Лизок уже перестала плакать. Одетая в белый махровый халат до пола, она молча поздоровалась, показала пальцами знак «тихо!» и проводила Пашку к себе в комнату. Свет там включать не стала — его было достаточно от гудящего компьютера.

Даже без света Пашка заметила, что Лизок как-то действительно пополнела: почти незаметно, если не приглядываться.

— Лиз, ты уверена в том, что сказала мне по телефону?

Та молча покивала. Готова была снова расплакаться, но только носом шмыгала.

— Ты с кем-нибудь трахалась в последнее время? — спросила Пашка напрямую. Выбирать выражения ей не хотелось. Лизок как-то рассказывала, что в первый раз занялась сексом в пятнадцать, но с парнем с тех пор рассталась, а спустя время встретила Кира и компанию.

Лизок замотала головой.

— Я… Паш, как думаешь, это может быть… — она набрала воздуха в грудь и выпалила:

— Олег Павлович?!

Наступила звенящая тишина.

За две-три секунды в голове у Лысой пронеслась целая орда мыслей: в основном это были предположения, с чего Лизок вообще сделала такие выводы. Они бухали с Истоминым, и ночь с ним ни Пашка, ни Лизок не запомнили — в целом, логика была неопровержимой, и Лизок вполне могла решить, что Истомин мог до неё домогаться.

Потому что ту ночь с Киром она точно не помнила. И стоило ли ей вообще помнить об этом? Каково это, знать, что ты носишь ребёнка от умершего парня, в которого ты была влюблена?

— Паша, мне лучше умереть, — произнесла отчаянным шёпотом Лиза.

— Ты что, с ума сошла?!

— Тише… У мамы с папой денег на аборт не хватит. И тем более на содержание. И как я им об этом скажу… Я не знаю, от кого он, Паша! Если я умру, то… — Лизок как-то странно скользнула взглядом по собственному животу, пока что не очень заметному, — то и ему мучиться не придётся…

Пашка схватила её за плечи.

— Лиза, не болтай ерунды, хорошо? Ты молодец, что сказала мне об этом. Но умирать тебе точно не стоит, ясно? Не смей. Вместе мы найдём выход.

— Какой тут выход может быть? Родители убьют меня, если узнают…

— Ничего не убьют, глупая! Ну наорут, но ты же дочь им, а не питомец. Посмотри на меня.

Лизок неуверенно подняла мокрый взгляд.

— Всё. Будет. Нормально. — Пашка взяла подругу за руку. — Я обещаю, мы найдём решение. А сейчас тебе нужно просто поспать, Лизок. Утро вечера мудренее, знаешь ведь?

Она не знала, поверила Лизок ей или нет, но она точно немного успокоилась: уснула, свернувшись калачиком и зарывшись в одеяло так, будто верила, что оно спасёт её от всех навалившихся проблем. К сожалению, главная её проблема не поджидала снаружи — она медленно назревала внутри самой Лизки, и это было в сто раз хуже.

Решив остаться до утра, — бросать подругу одну не хотелось — Пашка скинула с себя толстовку и носки. Оставшись в джинсах да футболке «Глубже», она улеглась на кровать, прижавшись спиной к спине Лизы, какое-то время поворочалась, устраиваясь поудобнее. Кто-то зашуршал в коридоре: Пашка инстинктивно подумала, что это Ладан. Но нет, спустя время в комнату вошёл знакомый кот, которого Лысая, однако, с трудом узнала.

— Заяц! — шёпотом удивилась она, подозвав располневшего старого знакомого. Котище, видимо, тоже её узнав, дружелюбно мрлыкнул и подбежал к её руке, подставив ухо. «А как же бабушка Лизы? Он ведь ей так нравился…» — подумала Пашка, почёсывая мурлычущее чудо за ушком.

— Лиз, — позвала она шёпотом. Сзади донеслось сонное «М-м?». Лизок пока что не спала.

— Это ведь тот самый кот, которого я твоей бабушке принесла. Заяц. Вам бабушка всё-таки отдала его?..

Спиной Лысая почувствовала, как Лизок тяжело вздохнула и сказала:

— Инфаркт в сентябре был. Нам соседи принесли. — И замолчала.

«Вот как».

…Люди умирают, Пашка всегда это знала. Люди умирают неожиданно, быстро, вырываясь клочьями больных воспоминаний из сердец тех, кому были дороги. И не было сейчас смысла печалиться об исчезновении хорошей, малознакомой бабушки, приютившей у себя кота Зайца. Он как раз ворочался в ногах, устраиваясь между Лизой и Пашкой.

Но в голове Лысой то и дело всплывали слова Маргариты Семёновны: «Ты хорошая девочка, позаботься там о Лизоньке, хорошо?». Как ни крути, подумала она, а заботиться придётся, раз уж Лиза ей первой доверилась.

«Лизок беременна от Кира. Но пока что не знает этого. Подозревает, что от Истомина. Что. Мне. С этим. Делать.»

Родить и содержать ребёнка, думала Пашка, Лизок точно не сможет. Слишком опасно и сложно с абсолютно всех точек зрения, может случиться всё, что угодно, начиная с осложнений при родах и заканчивая денежным положением обеспечивающих её родителей, которые, судя по обстановке в квартире, и так живут не очень богато. А содержать ребёнка — дело очень затратное.

Противоположным — и куда более простым — выходом был аборт. Пашка никогда бы не подумала, что в тяжёлой ситуации с такой лёгкостью примет его, как одно из реальных, приемлемых решений: деваться некуда, пострадает либо Лизок и её родители, либо её не родившийся малыш — и это небольшое страдание будет единственным в его короткой жизни вместо всего того, что случилось бы после выхода из утробы. Если он вообще что-нибудь почувствует. Но аборт тоже стоит немалых денег, пусть и гораздо меньших, чем содержание ребёнка.

Спустя недолгое время раздумий Пашке пришла в голову идея.

2.

Вернее, несколько идей, выслушав одну из которых, Лизок уставилась на неё в изумлении.

— Ты что, серьёзно?! Паш, я ведь… Не придумывай! Это я подрабатывать должна!

Дело происходило утром на кухне Савичевых. Когда мама и папа Лизки уже ушли из дома (хвала небесам, в комнату не заглядывали, и неизвестно, обратили ли они внимание на дополнительную пару обуви у порога), Пашка тихо выползла из комнаты. Сразу же отправилась в то место, поход в которое всю ночь откладывала, чтобы случайно не наткнуться на хозяев квартиры, а когда вернулась — уже проснулась Лизок.

То, что предложила Пашка, естественно вызвало протесты.

— Ага, а как ты родителям объяснишь, что посреди учебного года вдруг пошла пахать? К тому же, ты, вроде как, у нас беременная. Уж извиняй, но мне бабки будет достать куда легче. А ты живи, как жила. За месяц я где-нибудь найду достаточно бабла, и мы с тобой оплатим тебе аборт.

— Там ведь… разрешение родителей наверняка потребуют, или что-то подобное, — сказала Лизок негромко. — Мне восемнадцати всё-таки нет.

Об этом Пашка не подумала. Лизок права, наверняка к врачам, которые делают аборт, нельзя просто прийти и сказать «ну пожалуйста», сунув в руки денежку.

— Значит, попозже объяснишь им ситуацию. Но тогда мы… я уже достану деньги. Да, они будут на тебя орать, наверняка. Скорее всего, долго. Так что готовься к этому, прежде чем рассказать им обо всём.

— Паша, может быть, они и дадут мне денег? — с надеждой спросила Лизок. — Ведь они… наверняка сами поймут, что это лучше, чем…

— Чёт мне не кажется, что они на это согласятся.

Немного помолчали. Пашка опять почувствовала, что хочется закурить, и поморщилась. Отхлебнула из «гостевой» кружки чаю — он был невкусный, напоминал шиповник, который иногда давали в детском саду.

— Паша, спасибо большое. Но я сама должна найти деньги. Я объясню всё родителям и найду какую-нибудь халяву. Вон, бумажки раздавать возле магазинов — всех пускают.

— Уверена, что справишься?

— Ну а что там сложного? Просто пару часов постоять, делов-то.

Пашка неохотно согласилась.

— Но если что — меня зови, лады? Для тебя я всегда на связи.

Новость, которой Лизок огорошила Пашку, не желала вылезать из-под бритого черепа без боя. Тогда как Лысой и своих беспокойств хватало. И выйдя от Лизки, Пашка поняла, что у неё банально не хватило бы сил на подработку, даже несмотря на то, что она сама предложила помощь. Хорошо всё же, что Лизок убедила её, что сама где-нибудь достанет деньги.

Во-первых, Пашка до сих пор не знала, что делать с ополчившимися на неё Клоунами, с предавшим её Простынем, а также с Истоминым. Хоть с последним отношения и наладились, но Пашка старалась не разговаривать с ним без причины, и с уроков алгебры и геометрии выбегала чуть ли не быстрее звонка. Во-вторых, родители — в большинстве своём, мама — начинали давить на то, в какой вуз подавать документы, куда Пашка хочет поступить после школы.

«Куда я точно не хочу — так это в нашу шарагу» — говорила она всё время, однако не могла ответить на вопрос, куда же она тогда хочет. В конце десятого класса она думала, что ей всё равно, однако чем ближе был конец школы, тем чётче Лысая осознавала, что вуз — всё же дело серьёзное. И выбирать нужно соответственно.

А теперь ещё и вздумал назревать ребёнок Кира.

Когда Пашке в голову в первый раз пришла такая формулировка, её отчего-то неприятно пробрало.

Поёжившись, Лысая старалась делать вид, что ничего не случилось, но теперь, когда она с утра шла домой после ночёвки с Лизой, в голове у неё то и дело всплывало: «ребёнок Кира, ребёнок Кира, ребёнок Кира…»

«Правильно ли я поступаю? Может быть, стоило рассказать Лизке, от кого она на самом деле забеременела…» — подумала Пашка, и сердце болезненно сжалось. Ей самой себе страшно было признаться в том, что произошло той ночью на вписке — не говоря уж о том, чтобы рассказать об этом Лизе. А если она, узнав правду, и вовсе передумает делать аборт? Что будет тогда?

Над Рудным медленно всходило позднее осеннее солнце. В воздухе стояла дымная городская прохлада, а дома и деревья медленно окрашивались в жёлто-оранжевые блики утра. То и дело повсюду блестели стёкла, людей было не очень много, а в наушниках играла «Young and rage» и, шагая к дому по пустынным улицам, Пашка Романова решила для себя: она обязательно прорвётся. Да, сейчас многие из её проблем кажутся нерешаемыми. Но чем ломать голову и рыдать навзрыд над каждой из них — лучше просто дать пинка собственному здравомыслию, когда (не вокруг, но хотя бы на душе!) всё становится, в общем-то, хорошо.

Вдохновившись этим, Пашка быстро набрала на телефоне короткое СМС и одним нажатием отправила его сквозь невидимые мобильные сети и барьеры в далёкий Петербург.

«Доброе утро! Здорово, что мы есть»

«Хоть и не всегда», — мысленно добавила она, как только сообщение улетело.

…Лысая не верила ни в Бога, ни в судьбу, ни в какое бы то ни было Провидение, но отправка сообщения будто бы активировала её рычаг неприятностей. Придя домой, она уснула — всё же ночное пробуждение плохо повлияло на её режим — а проснулась уже в двенадцать, когда нужно было выходить в школу. Нулевые уроки, чтоб их. Потирая глаза, Пашка переоделась в то, в чём ходила в школу, проверила телефон (никакого ответа не пришло) и отправилась в школу, на ходу потрепав спящего Ладана ногой по мохнатому животу.

Её не проснувшийся до конца рассудок с новой силой атаковали мысли обо всём, что происходит. Пашка отбивалась не очень усердно, переставляя ноги и прокладывая себе путь по тонкому слою снега, выпавшему, кажется, за то время, пока она спала. Из-за этого она и не заметила, в какой именно момент дорогу ей преградили двое парней. Один был бритым, широкоплечим и краснолицым, а второй — со впалыми щеками, покрытыми неаккуратной щетиной, в лыжной шапочке, постоянно приплясывал: мёрз, видимо.

— Девушка, мелочи не найдётся? — спросил краснолицый. Пропускать её они явно просто так не хотели. Пашка не помнила, были ли они тогда, на концерте, народу там было много, но что-то в их взглядах подсказало ей: были. И на душе стало мерзко. И под рукой-то ничего поувесистее нет.

Пашка сжала кулак и почувствовала боль в отросших ногтях — давно она их не стригла, впору было делать какой-нибудь дурацкий маникюр. «Сука, с такими и не врежешь им толком…».

— А то мы не против и поискать, если нет, — добавил второй парень, ухмыльнувшись жёлтыми зубами.

— Нету у меня мелочи, отвалите, — сказала Пашка негромко, сделав попытку обойти парочку.

Так ей и дали.

— Что с тобой?! — спросила перепуганная Полька.

Все с удивлением таращились на Лысую, у которой под глазом набухал синяк, а нос был в крови. Никто ничего не спрашивал, пока она переодевала обувь, а стоило выйти из раздевалки — и наткнулась на Полину, шедшую мимо.

— А, это… — Пашка махнула рукой. — Да я с лестницы упала. Пойду умоюсь…

Полька последовала за ней, и к расспросам приступила возле раковин в туалете.

— Паш, я знаю, что это не лестница. Ты опять дралась?

Ответом послужил плеск воды в раковине: Лысая, морщась от боли, смывала кровь из-под носа. Дополнительно было сломано ещё и два-три ногтя — где бы достать ножницы, чтобы их срезать? Настроение было хуже некуда. К сожалению, у Польки не очень получалось его поднять.

— Паша, расскажи.

— Что рассказывать-то? Какие-то долбаны приебались, — коротко ответила Лысая, умываясь.

— Ты не могла убежать от них?

— Нет, не могла.

— Они побили тебя?

— Не только они меня. Видела бы ты того парня, как говорится…

— Почему ты постоянно дерёшься? Ты ведь… — Полька на секунду замялась, но затем продолжила: — Ты ведь девушка…

— А кого это волнует?! — вспыхнула Пашка, треснув ладонью по раковине. — Их что ли? Мне что, ждать принца на белом коне? Хрен там, пока дождусь, меня трахнут в подворотне.

Полька смущённо замолчала.

Выключив кран, Пашка вытерла рукой лицо. Зачем-то потрепала себя по карманам джинсов, проверяя телефон, и нащупала что-то ещё. Кое-как выудила на свет чёрный перманентный маркер.

«И как он там оказался?..» — подумала она, сведя брови вместе.

— Поль… Постой на стрёме.

— Что ты собралась делать?

Подойдя к окну, Лысая с гулким шлепком сорвала колпачок с маркера и, загадочно улыбнувшись, вывела на стекле размашистую надпись:

«ПОШЛИ ВСЕ НАХУЙ»

Полька, послушно вставшая возле двери, ничего не сказала, лишь неодобрительно поморщилась. Широко ей улыбнувшись, Пашка спрятала маркер обратно в джинсы, закинула на плечо сумку и сказала:

— Пошли!

На выходе они встретили Рубенцова, кажется, шатающегося без дела. И если Пашка, полностью его проигнорировав, зашагала к лестничной площадке, расположенной в стороне от туалетов, то Полька не упустила случая поздороваться с ним.

Покосившись на её спутницу, Рубенцов понизил голос, спросив:

— Ты чего за ней ходишь? Помнишь, что я говорил тебе?

Поглядев на Пашку, уже далеко отошедшую и начавшую подниматься по лестнице, Полька сказала шёпотом:

— Она нормальная! С ней вполне можно хорошо говорить. Только ты нас здесь не видел, ладно?

— А что такое?

— Ничего. Просто нас здесь не было.

Школа №2 хоть и была единственной в районе, но помимо неё в городе было ещё три, плюс один лицей и один техникум — тот самый, что был расположен в Полтиннике. И на фоне остальных учебных заведений, вторая школа особо не выделялась, ибо была среднестатистической, не лучше и не хуже других. С ранних классов Пашку удивляло, почему в параллельных классах поднимался такой шум, стоило кому-то из учителей застукать ученика с сигаретой или выпивкой внутри школы, кому-нибудь взорвать петарду в коридоре, или что-нибудь ещё. Всему классу, в котором состоял провинившийся, тут же делался выговор (из-за которого урок обычно пропадал), сопровождающийся водопадами нотаций и нравоучений, от которых Пашку всегда клонило в сон. Бобых особо любила приправлять и так тошнотворные проповеди рассказами о том, как всё было хорошо, весело и красочно в Советском Союзе, когда она была старостой класса.

Так что теперь Лысая была уверена: как только надпись заметит кто-нибудь из учителей, точно начнутся всякого рода репрессии — отличный повод сбежать с последних уроков (сдвоенная алгебра, полтора часа с Истоминым) и ничего толком не пропустить. Граффити и матерные надписи в их школе были чем-то абсолютно незаконным и сурово караемым. Конечно, если удавалось найти виновника.

Полька бросилась догонять подругу, когда на середине лестницы, будто среагировав на определённую ступеньку, завибрировал в кармане джинсов телефон. Остановившись, Полька выудила его на свет, прочитала сообщение.

В голову пришла идея.

Догнав Пашку уже на самом верху, она спросила, как бы невзначай:

— А ты была когда-нибудь в анти-кафе?

3.

— Алло, Анют? Солнце, слушай, меня тут на работе вызывают вечерней сменой, я отоспаться хочу. Можешь, пожалуйста, отметить, что была на паре? Да… Да, хорошо. Конечно. Спасибо большое, Анюта! Я твоя должница.

Положив трубку, Наташа ещё какое-то время стояла с телефоном, будучи в одной футболке да трусах — только что проснулась. По ногам бежал сквозняк: кто-то неосмотрительно открыл окно в квартире. Это в октябре-то!

Быстро натянув джинсы, девушка жизнерадостно понеслась по большой пустой квартире искать, где же это открыто окно, с которого тянет по квартире холодными ветрами. Оно отыскалось на кухне. Захлопнув его и повернув ручку, Наташа вернулась в комнату и бухнулась на недавно покинутую кровать с чувством полного удовлетворения. На работу только в пять, дома никого, а на пары не надо — обожающая её староста поставит галочку за посещение в журнале. Всё-таки иногда жизнь изумительно хороша!

Несколько секунд она наслаждалась тишиной, а затем раздался звук вибрации: кто-то её вызывал с утра пораньше. Хмуро посмотрев на экран телефона, Наташа скользнула по нему пальцем и прислонила к уху.

— Алло.

— Наташ, привет, ты проснулась уже?

Звонил с работы отец.

— Я тебе на холодильнике денег оставил…

— Мне не надо.

— Слушай, мы с мамой поздно приходим, а тебе в техникуме нужно что-то есть, — напомнил отец со вздохом. — Наташ, я знаю, что ты подрабатываешь, но…

— Я готовлю дома. Сама. Я не голодаю.

— Ну как знаешь… Ты до скольки сегодня?

— До ночи. В пять на работу уйду.

— Не задерживайся допоздна, хорошо?

— Кто бы говорил, — с этими словами Наташа сбросила звонок и положила телефон рядом с собой. Бросать трубку в разговоре с отцом было для неё нормой, потому что для отца было нормой делать вид, будто ему до неё есть хоть какое-то дело.

В висках опять стукнуло.

Наташа поморщилась и потянулась за наушниками. Музыка всегда спасала её: от неприятных мыслей, ненужных звонков, головной боли. Причём это была не какая-нибудь тяжёлая, кричащая, агрессивная музыка — Наташе нравились мелодичные и спокойные песни. Вроде той, что включилась первой: «Oceans and matches».

Like a small boat in the ocean

Sending big waves into motion

Like how a single word сan make a heart open

I might only have one match, but I can make an explosion

Всегда, когда Наташа слушала её, она думала об одном и том же: смысл хорош, но слишком идеализирован. Одна-единственная спичка никогда не произведёт взрыва. Ни при каких обстоятельствах она не сделает этого в одиночку — рядом должен быть бензин или пороховая бочка. Или человек, который чиркнет спичкой, высекая искру. Ведь без искры, что есть спичка? Кусок дерева, не более.

За окном выцветала промозглая осень, ветрами хлещущая людей, чтобы одевались теплее да изредка сыплющая липкой небесной перхотью на замёрзший город. Будто бы само небо, бесцветное и безрадостное, медленно оседало на землю. Из неба лепили снеговиков, комками неба разбивали стёкла и попадали в пуховики и шапки. В выпавшем небе детишки рыли тоннели, его стряхивали с веток деревьев, счищали с капотов и окон автомобилей. Топтали небо дворники, гадили на небо собаки — чего только выпавшее на землю белое небо на себе не испытало! И всё равно продолжало падать, сыпаться. И все были этому рады.

Кроме Наташи: она зиму не любила.

— МА-А-МА!!! — раздалось пронзительное мальчишеское слово с улицы.

Не потерянное, не радостное, не напуганное, а разозлённо-обиженное. И мальчишка, кричавший это, кажется, был уже не маленький.

Крик повторился ещё, и ещё раз, без ответа. Слегка заинтересованная Наташа поднялась с кровати, выглянув в окно.

Тот самый кричащий мальчишка стоял недалеко от её дома. Дело в том, что окна её квартиры выходили на небольшую площадку перед детским клубом, куда летом ребятню сгоняли в городской лагерь, а зимой в различные секции. Сейчас эта самая площадка была пуста… за исключением этого мальчика. Который продолжал кричать и звать маму. Он не был ни потерян, ни напуган: он был всерьёз зол и почти срывался на слёзы.

Он кричал почти десять минут подряд — безуспешно. Только прошедшая мимо женщина что-то у него спросила, а потом, выслушав сбивчивые невнятные объяснения, махнула рукой, зашагав дальше. «Ненавижу! Чтоб она сдохла!» — донеслось до слуха Наташи. Да уж, дети не любят выбирать выражения, когда раскалены до предела.

Вздохнув про себя — «мне что, больше всех надо?..» — Наташа двинулась в коридор.

…Выйдя из дома, она неохотно подошла к кричащему пацану, который, кажется, был уже на пределе и порядком охрип. Её он не заметил — она тронула его за плечо.

Он обернулся.

— Ты сейчас всех гопарей соберёшь, умник, — сказала она негромко. Худое лицо у паренька было всё красное. — Жить что ли надоело?

— Пошла ты! — крикнул он отчаянно.

И только затем Наташа обратила внимание на его странные глаза. Присмотрелась — и её бы точно затошнило, будь она в плане нервов чуть менее крепкой. Паренёк был слепым.

— Всё хорошо, проходи. Ты замёрз?

— Нет. — Но мальчишка был весь красный и явно продрог. Наташа помогла ему снять куртку и повесила её на крючок. Ботинки он расшнуровал сам, застыл в ожидании. Подхватив его под руку, Наташа отвела парня в ванную, где включила горячую воду. Бедолага в блаженном молчании грел красные от мороза руки.

— Как звать-то? — спросила Наташа.

— Игорь. А тебя?

— Наталья Александровна. Можно просто Наташа.

— Ты взрослая?

— Ну постарше тебя буду… Держи полотенце. Пошли, сейчас чаем тебя поить буду.

— Что тебе от меня надо? — спросил парень и закашлялся: слишком долго, видимо, кричал.

Наташа щёлкнула кнопкой, поставив чайник греться.

— Хотя бы чтобы ты согрелся. И рассказал мне, почему ревёшь.

— Я не реву! — ощетинился Игорь, сидящий за столом. Кажется, будь его воля — он бы взял да ушёл, матерясь на всё, что есть вокруг, только сильно устал: охрип и обессилел от переполнявшей его злости или обиды… что бы там его ни переполняло. Наташа ухмыльнулась: такие люди, как он, были ей знакомы. Лучше умрут, чем дадут посторонним обнаружить в них малейшую слабость или нужду в чужой помощи.

— Ты маму потерял?

Игорь помолчал, сделав недовольное лицо. Наташа решила действовать хитростью.

— Ну, раз ты молчишь… Мне скоро нужно будет уйти, так что я оставлю тебя здесь до вечера. Часов в десять вернусь, там и будем разбираться…

— Я не могу до вечера! — в голосе Игоря скользнул испуг. — Отведи меня домой!

— Так значит, всё-таки маму потерял?

— Да она… Я в секцию хожу в «Радуге».

«Радугой» назывался тот самый детский лагерь под окнами Наташи.

— Она меня забирать должна. А её нет. Дура тупая…

— Чего ты на неё так? — спросила Наташа. — Она же мама твоя всё-таки.

— Она не настоящая мама. Не родная.

— А настоящая где?

— Нету, — сказал Игорь после недолгой паузы. И замолчал.

Чайник щёлкнул, затихая и закипая. Сняв его с платформы, Наташа разлила кипяток в две кружки и в каждую кинула по пакетику.

— Тебе сколько ложек?..

— Я без сахара пью.

— Суровый.

Когда только пакетик пустил в воду достаточно цвета, Наташа бросила его в мусорку и поставила перед Игорем дымящуюся кружку. Взяла его за локоть и помогла найти пальцами тёплую ручку.

— Аккуратнее, он горячий. А в какую секцию ходишь?

— Что-то типа продлёнки после школы. Делают там всякое… а я только сижу и слушаю. Иногда конструктор собираю.

— И мама всегда тебя забирает после неё домой, так?

— Да, — Игорь обхватил тонкими пальцами горячую кружку. Сильно, видать, пальцы себе отморозил, раз даже не чувствовал, как обжигается.

— Но раньше ты что-то не орал как резаный. Я, по крайней мере, не слышала.

— А раньше эта коза приходила вовремя, чтобы меня забрать.

— Так мало ли что случилось: может её что-то задержало, не думал об этом?

Помолчав немного, Игорь объяснил:

— Она наорала на меня вчера. Теперь по-любому обиделась и не пришла.

— А из-за чего наорала?

— Да она постоянно орёт, хоть из-за чего! Чуть что сделаю не так — сразу визжит, коза драная. Отомстить, видать, решила.

«Если она и правда решила отомстить слепому сыну своего мужа, то мозгов у неё не слишком много…» — скептически подумала Наташа, наливая чай и себе. В отличие от Игоря, в чай она клала аж три ложки сахара.

— Давай, немного отогреешься, и я тебя домой отведу? Ключи у тебя есть?

— Зачем они мне? — пожал плечами мальчик. — Всё равно мама меня всегда забирала.

— А дома есть кто?

— Не знаю. А сколько сейчас времени?

Наташа взглянула на часы.

— Без десяти два.

— Четырнадцать пятьдесят? — уточнил Игорь. Видимо, не совсем был знаком с сокращениями.

— Тринадцать.

Немного подумав над этим, Игорь произнёс:

— В полвторого у мамы заканчивается перерыв. Видимо, и правда не придёт.

На всякий случай Наташа выглянула в окно, проверив площадь перед клубом, но на ней по-прежнему никого не было. Она задумалась вот о чём: Игорь открыто признавал то, что с приёмной матерью у них были весьма натянутые отношения, обзывал её весьма грубыми словами, но ни разу не назвал по имени — всегда только «мамой». Может быть, это что-то значило? Подобрав правильные слова, Наташа озвучила свой вопрос мальчику. Тот немного поёжился, и ответил не очень уверенно:

— У неё имя нехорошее. Аделаида Ивановна. Папа зовёт её Ада.

— Обычное имя, что в нём нехорошего?

— Звучит как «ад». Лучше уж я мамой её звать буду, чем постоянно повторять.

— А папу как зовут?

— Николай.

— Так ты, значит, у нас Игорь Николаевич, — ухмыльнулась Наташа. — А фамилия у тебя какая?

Игорь почему-то насупился.

— Папина. Кураев.

— Тогда будем знакомы? Наталья Александровна Рябова, собственной персоной.

— И чего, мне теперь тебе руку пожать? — на лице Игоря впервые промелькнуло что-то вроде несмелой улыбки.

Покормив и отогрев мальчишку, Наташа решила, что до работы стоит отвести его домой, или хотя бы отдать на руки кому-нибудь из родителей. Вот только дома — а жил Игорь достаточно далеко, пришлось садиться на автобус — никого не было, а где расположена работа мамы с папой мальчик не знал. И телефон сотовый, как назло, именно сегодня оставил дома: проснулся поздно, поэтому в школу его собирали в спешке.

— Вот ты чучело, а… И номеров не помнишь?

— Не помню, они у меня все на быстром наборе стояли. Мамин на единице, папин на двойке. Есть ещё учительницы и бабушки, на всякий случай.

— И что мне с тобой таким делать…

Игорь молчал.

Выход оставался только один, и Наташа понимала, что он, в общем-то, не такой уж и плохой. Немного поразмыслив, она сказала мальчику:

— Есть у меня, значит, идея. Мне уже через полчаса нужно выезжать на работу. Погнали со мной? Посидишь там до вечера, а потом я тебя отведу домой. То, что поздно, не бойся, со мной не пропадёшь. Или ты сильно домой хочешь?

Игорь помотал головой.

— Не хочу к этой дуре опять… А где ты работаешь?

— Мммм… Знаешь, что такое анти-кафе? Слышал когда-нибудь?

— Не-а.

— У нас в городе открыли недавно, «Альбус» называется. Это такое кафе, где ты платишь только за время, а там можешь делать всё, что хочешь… Ну то есть, почти всё. Можешь чай пить, рисовать что-нибудь, — Наташа хотела упомянуть чтение книг, но вовремя смолчала, — в общем, что угодно. И народ там собирается неплохой. Пойдём?

Игорь согласился.

— А ты одна живёшь? — спросил он, когда они сели в нужный автобус. Наташе пришлось платить за двоих — уже второй раз за день. И скорее всего, не последний.

— Да кого там… С родителями. Я в техникуме учусь.

— А сегодня у вас нет уроков?

— В техникуме пары. А сегодня я отпросилась… и как видишь, удачно. Иначе ты бы до сих пор выл на всю округу, или привлёк бы к себе не очень хороших людей.

— Да кому я сдался, у меня даже денег-то толком нет.

— Это только ты думаешь, что с тебя можно взять только деньги.

— А что ещё? — удивился Игорь.

— А ты у родителей порасспроси, что такого можно взять с беззащитного мальчика вроде тебя. Кстати, а ты всегда без трости ходишь? Или тебе ещё не выдали?

— Мама её обычно приносит — не разрешает её носить в секцию. За то что дерусь ей.

— Достают? — понимающе спросила Наташа.

Игорь махнул рукой.

— Да я только раз одному козлу врезал, чтобы не доёбывался.

— Понятно…

4.

Наташа работала в «Альбусе» администратором и обычно совмещала эту работу с парами. Это помогало ей одновременно и зарабатывать, и не голодать после техникума, и избавляло от необходимости проводить вечер в компании отца, которого она не очень любила. Игорю она, конечно, ничего не сказала, но их ситуации в семьях были весьма похожи, с тем лишь различием, что у неё приёмным родителем был отец, а у него — мать.

Наташа много чего не любила, в том числе распространяться кому бы то ни было о своих родителях. Росла она без матери, и почти её не знала, а отец хоть и старался уделять ей время, но всё же больше беспокоился о собственном не очень чистом бизнесе. В итоге дочь его выросла хоть и в достатке, но с минимумом родительского внимания. Отец не жалел деньги на обучение, и Наташа, отучившись в лучшей из местных школе поступила на бюджет техникума. Отец несколько раз подряд намекал, что с лёгкостью может устроить её в любой вуз страны, хоть в Москву, хоть в Петербург, но Наташа отказалась: не став пользоваться финансами старшего Рябова, она подала документы в тот самый техникум, и даже все экзамены туда сдала самостоятельно, не давая никому «на лапу». И даже поступила на бюджет.

Почти вся Наташина жизнь являла собой огромный протест опеке отца, который лишь несколько лет назад начал понимать, что в воспитании дочери он где-то допустил несколько серьёзных ошибок, и сейчас стремился исправить всё и сразу. Он пытался дать ей всё, что, по его мнению, ей было нужно, но безуспешно: Наташа завела привычку брать только то, что было нужно ей, но не другим от неё. В том числе работу в «Альбусе»: она решила зарабатывать сама, а не сидеть на шее у богатенького папаши.

Не говоря уж о том, что анти-кафе позволяло ей на время полностью изменяться.

Свои прямые русые волосы Наташа заплетала в хвост, надевала чёрную толстовку с большим капюшоном и белым символом «даров смерти» из «Гарри Поттера», капюшон накидывала на голову, а нижнюю половину лица скрывала какой-нибудь маской. Вообще всё анти-кафе, как понятно из названия, было стилизовано под вселенную Роулинг, а наличие такой мрачной и таинственной официантки добавляло ему какой-то изюминки. Конечно, чаще всего сюда наведывались те, кто просто хотел отдохнуть, а не только фанаты «Поттера». Наташа, к слову, втайне причисляла себя к одной из них. И на время работы в «Альбусе» она переставала быть собой, превращаясь в безмолвную, никому не известную тень, наливающую чай, рассчитывающую клиентов и исполняющую прочие мелкие обязанности. Никто из знакомых, если вдруг такие заходили сюда, не мог её узнать, зато она порой подслушивала какие-нибудь секреты, и в этом ли не была прелесть такой работы?

Её личность здесь знала только администратор, высокая девушка с длинными изумрудными кудрями, бледным лицом и красивыми, смеющимися глазами. Звали её Филя, а как звучало полное имя — оставалось загадкой. Но все звали сокращённо, и никто не допытывался. Именно она вошла в помещение, когда Наташа, оставив Игоря в зале, завязывала хвостик перед большим круглым зеркалом на стене. Она только что попрощалась с Настей Гущиной, которая, отработав всю свою первую смену, поспешила домой: у неё обнаружились какие-то срочные дела.

— Привет, Наташ, — поздоровалась Филя. — Спасибо, что пришла пораньше.

— Привет… Да у меня тут вынужденная мера. Видела пацана в зале?

— Ага, он сказал, что с тобой пришёл.

— Вот да… Суть в том, что он слепой. Вообще ни фига не видит. Подобрала его на улице, кричал как резаный. За ним мамаша просто вовремя не пришла, вот он, видать, и перепугался… Мне жалко его стало.

Она накинула на себя толстовку, просовывая руки в рукава.

— И что теперь? — осведомилась Филя.

— Ничего, посидит тут до вечера, а потом я его домой подкину. Ну не станем же мы с такого шкета деньги брать?

— Наташ… Тут не притон вообще-то, сама знаешь.

— Просто ничего не говори Татьяне Викторовне, пожалуйста! Я не собираюсь каждый день его сюда водить. Серьёзно, если начнутся из-за него неприятности — я его выпровожу. Но вообще он тихий… Наверное.

Встретив скептический взгляд Фили, Наташа накинула капюшон на голову. Вздохнула:

— С меня причитается.

— Ладно, так и быть… Я бы на твоём месте хотя бы с родителей денег попросила.

Выйдя из «гримёрки» — хотя это помещение за стойкой, по сути, выполняло функции и кухни, и раздевалки, и склада — Филя спросила Игоря:

— Ты чай будешь? А печеньки?

…Несмотря на то, что Наташа начала свою смену на полчаса раньше обычного, она довольно быстро включилась в работу: успевала сидеть за кассой, подливать воды в фильтр, кипятить чайник, носить из соседнего помещения закуски, расставленные по всей барной стойке, несколько раз отправила высоченного Ваню, работающего на подхвате, в ближайший магазин за кофе и печеньем. К её обычным обязанностям просто добавилось следить одним глазом за Игорем, для которого нашёлся конструктор: мальчишка уселся в кресле, принявшись соединять массу деталей между собой во что-то сюрреалистичное, и Наташа удовлетворённо подумала, что это, наверное, надолго. Слепой, не слепой — какая разница, если пацан? Один раз в «Альбус» зашла небольшая, но хорошая, судя по виду, компания. У Наташи как раз выдалась свободная минутка, и она шепнула ребятам про Игоря. Два парня и девушка действительно оказались неплохими людьми, и спустя какое-то время Наташа впервые услышала, как Игорь рассмеялся.

Сперва он показался Наташе слишком замкнутым, необщительным и… капризным, что ли? Уж точно не вызвал у неё приязни мальчишка, надрывающий горло из-за того, что потерял маму, и одновременно проклинающий её бранными словами. Но Игорь, кажется, был вовсе не плохим пареньком, хоть и с рядом своих закидонов.

Когда компания, расплатившись, покинула анти-кафе, Наташа мельком глянула на время, отметив, что уже почти что шесть. Время за работой летело удивительно быстро.

— Фи-иль, — крикнула она в открытую дверь, — а зелёные придут сегодня?

— Должны! — Донеслось оттуда. — Гринго говорил, что принесёт гитару.

— Круто! — Когда Филя вышла в общий зал, Наташа добавила, сидя за записями: — Иногда только ради них и стоит на смену выходить. А сегодня кто-нибудь подушки пачкал уже?

— Не-а! — Филя покачала головой. — Чудный денёк, даже стиралку не включила ни разу!

Гринго звал себя Гриша Аверин, местный завсегдатай, часто собиравший вокруг себя людей, до этого друг с другом не знакомых, и помогавший им найти общий язык. Он приходил с друзьями в «Альбус» раз или два в неделю, всегда оплачивал за два часа вперёд и был своим в доску: всегда громче всех смеялся, пил, как не в себя, играл на гитаре, знакомил между собой тех, кто знаком не был, в мафии, если до неё доходило, всегда был ведущим, а если ему выпадала роль мафии — никто никогда не угадывал, что это был он. В общем, Гринго был настоящей душой компании, так что даже Наташа с Филей его запомнили. А всех, кто приходил вместе с ним, звали «зелёными» — потому что зачастую Гринго занимал комнату с пуфиками и ярко-салатовыми обоями.

— Слушай, я что-то не уверена… — проговорила Пашка, ведомая Полькой в сторону анти-кафе. На приглашение она согласилась с лёгкостью, помня, как Полька выручила её, не дав билету на концерт «Глубже» пропасть зря. Но чем ближе они подходили к месту, тем большее беспокойство охватывало Лысую. Полька говорила, что там будут другие люди — незнакомая ей компания, которая с лёгкостью её примет. И это очень сильно настораживало.

— Да всё будет хорошо, Паш, ты главное не волнуйся! Просто посидишь там со всеми, если что — просто встанешь и уйдёшь…

«Ага, уйду, как же» — скептически подумала Пашка. Стоит ей покинуть эту незнакомую компанию на середине — и Полька точно расстроится, или вовсе обидится. «Ну и плевать! — решила для себя Лысая. — Она сама меня позвала, а сидеть и притворяться, что всё круто, я не хочу!».

В этот момент они уже подошли к невысокому крыльцу. На железной двери с блестящей изогнутой ручкой не было вообще никаких опознавательных знаков, лишь в окне справа был изнутри приклеен на скотч альбомный лист с бледной печатной надписью «АЛЬБУС».

— Это что, оно и есть? — спросила Пашка.

— Ага. Оно непримечательное. Я и сама не сразу сообразила, когда впервые тут оказалась… Ну, заходим?

— Заходим, чего время-то тянуть…

Основное помещение «Альбуса» располагалось, видимо, в обустроенном подвале, ибо лестница справа уходила вниз, а слева в удалении располагалась касса. Подойдя к ней, Полька поздоровалась с девушкой, сидящей за стойкой, сказав, что заплатит за двоих.

— Как вас записать?

Полька с Пашей переглянулись.

— Ну… Двумя «П» можно…

Лысая тихонько прыснула, но девушке за кассой, кажется, было всё равно.

— Две «П», — (Лысая зажала рукой рот, чтобы не засмеяться в голос). — Ровно семь часов. Хорошего вечера! Тапочки вон в той корзине…

— Тапочки? — шёпотом удивилась Пашка, следуя за Полькой, снимающей свою куртку.

— Угу. Надевай, и пойдём. Наверно, Гринго уже там…

Полька провела её вниз по лестнице, через небольшой зал, обставленный столами, диванами и шкафчиками, забитыми книгами, журналами и коробками со всякими играми. Но они прошли мимо этого зала, в небольшую комнатку с зелёными обоями.

— Всем привет! — поздоровалась Полька, втаскивая за собой подругу. — Знакомьтесь, это Паша!

Здесь находилось человек десять, не больше. Лысая мельком пробежалась по всем глазами, остановившись на кудрявом парне в красной толстовке, с гитарой на коленях. Руки у него были длинные, а на глаза надеты квадратные очки с жёлтыми линзами. Он сразу выделялся среди прочих — и он же первый поприветствовал Пашку.

— Салют! Полина нам про тебя рассказывала.

Пашка недовольно взглянула на Польку, но та её взгляда не увидела — пройдя к сидящим, она уместилась на свободное место и позвала Лысую за собой.

Понимая, что выбора у неё не слишком много, Пашка присела между Полькой и толстощёкой девушкой в очках и чёрной футболке «Punks not dead». Пошутила про себя: «бикоз ю ит зэм». Но вслух, конечно, ничего не сказала.

Кудрявый парень с гитарой, кажется, и был тот самый Гринго, про которого говорила Полька. Перебросившись парой шуточек с сидящей рядом веснушчатой девушкой в полосатой футболке, он пристроил гитару на руки, несколько раз пальцами проверил струны и заиграл. Мелодия поначалу была спокойной и плавной, пока Гринго не не начал петь. Песню эту Пашка слышала и раньше, но не сразу признала: всё-таки, некоторым удавалось привносить в привычные песни что-то новое, что-то своё.

Завтpа на этом месте меня собьёт автомобиль.

Телегpаф yносит мой голос в стоpонy за тысячи миль,

Электpичество — еpyнда на постном масле.

Вот ноль, вот фаза, и все огни погасли...

Именно под Сплин Пашка стала рассматривать, в какую именно компанию попала. Чернокудрый Гринго, судя по всему, был здесь гвоздём программы и душой компании. Рыжая веснушка рядом с ним глазела на него прямо-таки влюблённым взглядом. «Может быть, они даже встречаются?..». Далее по часовой стрелке сидел высокий парень с квадратным подбородком и задумчивым, несколько придурковатым, но добродушным выражением лица. Рядом с ним — худая, как спичка, девушка в белом платьице, с чёрными волосами, похожая на какую-нибудь монашку. Далее полноватая девушка с носом-картошкой, короткой тёмной стрижкой и с пирсингом над бровью.

Что вообще привело сюда всех этих людей? И, наверное, привело не в первый раз?

Я люблю людей, люблю, когда их нет.

Я бы вышел на балкон и pазpядил бы пистолет.

Hо отлил ли кто сеpебpяные пyли,

Чтобы все уста сомкнулись в бесконечном поцелyе?

Пашка невольно подумала, что Марье бы точно здесь понравилось, среди этих странноватых улыбчивых чудиков. «Может, сводить её сюда, если она приедет?» — мелькнуло в голове, но эту мысль Лысая прогнала: она не приедет. И это к лучшему.

Гринго несколько раз лажал на нотах, но всё равно не останавливался, продолжал петь. Никто не был против, парень с девушкой, сидевшие недалеко от Пашки, даже незаметно обнялись. То есть, им казалось, что незаметно: не заметил бы только тот, кто на них не смотрел.

Доиграв, Гринго спросил, хочет ли кто ещё сыграть. Вызвалась девушка с пирсингованой бровью. Басом пошутив что-то в стиле «я тот ещё Цой», она устроилась поудобнее, заиграв другую песню. Её Пашка никогда не слышала. Низкий голос девушки был на удивление мелодичен.

Все же в нас есть что-то от диких волков

Нюх на право что-то урвать

Ври сколько хочешь, но ты будешь таков

Каким тебя хочет видеть эта паршивая стая…

Пашка мельком взглянула на проход, в котором встали двое. Кто-то невысокий — непонятно даже, парень или девушка — в чёрном капюшоне да с маской на лице, Лысая заметила его ещё когда шла мимо зала. Рядом с ним стоял мальчик в бордовом свитере с золотой вышивкой справа на груди. У него было что-то не так с глазами, но Пашка сидела далеко, и не могла разглядеть — видела лишь, что мальчик слепо смотрит перед собой, слегка приоткрыв рот, будто только слышит, но не видит. Случайно подняв взгляд, Пашка увидела, что человек в капюшоне смотрит на неё в упор. И глаза были такие до ужаса знакомые! Лысая отвела взгляд, и посмотрела снова спустя время, чтобы понять, что ей не показалось — человек точно смотрел прямо на неё.

Эй, у тебя есть сорок секунд

Увидеть меня, какая я есть,

Без когтей и клыков

А потом только следом бежать…

— Шикарно вышло, Кать! — одобрительно сказал Гринго, когда гитара смолкла. — Ты когда её выучить успела?

— Да вот, недавно… Делать было нехер, — смущённо засмеялась девушка по имени Катя.

После неё гитара передавалась по кругу: кто-то пел отчаянно-глупые, раздолбайские песни вроде некоторых из «Глубже», кто-то печально-тягучие и тоскливые, как «Флёр». Кто-то из вновь пришедших попросил Гринго сыграть «Солнце, купи мне гитару», за что тот громко послал его на три хороших буквы — кажется, даже, на полном серьёзе. Больше предложений от того парня не поступало.

— А чего он отказался? — шёпотом спросила Лысая у Польки. — Вроде нормальная песня…

— Песня-то нормальная… Но он её пел так часто, что его это достало.

— Эй… Паша, да? — вдруг обратился к ней Гринго. — Крутая татуха!

— Знаю, что крутая, — ухмыльнулась Пашка. — Эт чтоб такие, как ты, не приставали.

Все вокруг засмеялись, включая и самого Гринго, а затем кто-то сказал:

— А сыграйте кто-нибудь «гринов»!

— Я не умею, — Гринго развёл руками, — Кать, ты могёшь?

— Не-а. Пыталась.

— А ты, Лен?

— Я из иностранного максимум «Мистеров» играть могу, и то только «Believer» кое-как…

Ещё раз обведя глазами собравшихся в круг самопровозглашённых музыкантов, Лысая подняла руку (браслет скользнул вниз):

— Я могу сыграть.

Гитара вмиг оказалась у неё на коленях. Все замерли в предвкушении, а Лысая внезапно почувствовала себя в центре внимания. Она и была центром — и это было для неё столь же непривычно, как если бы однажды с утра она превратилась в гигантское насекомое…

«И зачем напросилась… И что, мне им теперь “бульвар” играть прикажете…»

Струны и гриф до сих пор были тёплыми от множества чужих пальцев. Эта гитара была, увы, не инструментом, а самой настоящей шлюхой. Лысая положила пальцы на струны, зачем-то подняла голову, оглядела смотрящих на неё ребят. Все молчали — она тоже. Все ждали — а она думала, что ей делать дальше.

Человек в капюшоне по-прежнему сверлил её взглядом, и Пашке становилось вдвойне не по себе. Кто он? Почему так упорно смотрит на неё? И почему глаза его такие знакомые? Рядом с человеком появилось ещё несколько людей, среди которых — к удивлению Лысой — мелькнула физиономия Димы Рубенцова. «Он-то что тут делает?».

Выдохнув носом, Пашка ударила по струнам. Хоть что-то она умела делать более-менее сносно — ударять. И как только она подумала об этом, на душе стало паршиво до невозможности, но останавливать слова было поздно.

I walk a lonely road

The only one that I have ever known

Don't know where it goes

But it's home to me and I walk alone

— Шикарно… — прошептал Игорь чуть слышно. Наташа, стоящая рядом с ним, не могла поверить в то, что видит. И не могла решить, что ей делать.

В руках она сжимала телефон с набранным сообщением:

«Мэй-дэй, Лысая возле Калинина 16. Если увидите — ловить и пиздить»

Стоит нажать на кнопку отправки — и рассылка пойдёт по номерам Клоунов, и не приведи господь, если кто-то из них увидит Лысую и ничего не сделает, чтобы догнать её и отвесить люлей. Сбегутся все, кто есть поблизости. То, что не удалось им тогда, на концерте, свершится прямо здесь, однако и сама Наташа рискует выдать своё тайное времяпрепровождение. Да и Игоря оставлять нельзя — неизвестно, удастся ли ей после этой диверсии вернуться обратно в «Альбус», а она ещё должна доставить его домой. Кто бы мог подумать, что этот мелкий пацан может помешать обязанностям Харли…

I'm walking down the line

That divides me somewhere in my mind

On the border line

Of the edge and where I walk alone…

— Она со мной в одном классе учится, — шепнул Рубенцов, не знающий, кому вообще говорит. Наташа скосила на него взгляд. — Пиздец, я и не знал, что она так круто играет…

I walk this empty street

On the boulevard of broken dreams

Where the city sleeps

And I'm the only one and I walk a…

Как только струны смолкли, компания разразилась аплодисментами.

— Шикарно! — кричал Гринго, хлопая чуть ли не громче всех.

Пашка их радости не разделяла.

Молча поднявшись с подушки, она со всей дури швырнула гитару себе под ноги, грифом чуть не задев ногу Польки. Потрёпанный инструмент глухо взвыл, ударившись о паркет.

— Пошли вы нахуй, — произнесла Лысая в полной тишине. Развернулась и вышла прочь, растолкав всех, кто толпился в проходе, и особенно сильно толкнув плечом Рубенцова. Ей кто-то что-то попытался сказать вслед — но она лишь показала средний палец. Когда она поднялась по лестнице, несколько секунд спустя раздались короткие возгласы и чёткий повтор посыла. Затем — хлопок железной двери.

И снова наступила тишина.