Возвращение домой (гет)

Ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Блад достаточно поскитался по свету, чтобы понять верность этой поговорки. Сегодня он в очередной раз получил доказательство ее правоты. Не успел он вернуться на свое место и как следует там устроиться, благоразумно позаботившись о точке опоры на случай нового резкого крена корабля, как к нему подошел один из пассажиров, молодой коренастый мужчина. И настроен он был весьма воинственно.

— Эй, ты! Мне сказали... я услышал... — начал он, дрожа от гнева, — что ты пытался приставать к моей жене...

Блад заставил себя очнуться от дремоты, в которую так тянуло погрузиться из-за изматывающей качки, и уставился на француза.

— Боюсь, месье, вас ввели в заблуждение, — буркнул он, пытаясь усесться поудобнее. — Я никому не докучал, напротив...

Но мужчина, похоже, даже не слушал его. Он попытался ухватить Блада за ворот рубашки, и лицо его пошло багровыми пятнами.

— Если я еще раз услышу или увижу, что ты, католический пес, хотя бы смотришь в ее сторону, я...

Вот только ревнивых мужей ему не хватало для полного счастья! Да еще таких бешеных!

Блад посмотрел ему прямо в глаза, чувствуя, что начинает вскипать. Обычно он старался сдерживать себя, особенно в таких незначительных случаях, но тут, видимо, сказались накопившаяся усталость и раздражение. Какого черта?! Какого черта они лезут? Какого дьявола им всем от него нужно?! Все, что он хотел — чтобы его оставили в покое! И дали добраться до Дублина. Разве это так много?! Всего несколько дней не приставать к нему со своей идиотской верой и прочей возвышенной чушью, от которой он так устал за последние годы. Неужели так сложно просто держаться в стороне?!

Нет, эти обрюзгшие ткачи из Нанта, удирающие в Англию от преследований, продолжают ему докучать! Лезут и задираются, как мелкие шавки, которые так любят брехать на крупных собак, особенно когда те привязаны на цепь и не могут им ответить...

Видимо на его лице появилось очень красноречивое выражение, потому что парень попятился, все еще продолжая тянуть к нему свои лапищи. А вот это зря. Блад ненавидел подобные вольности.

Кровь ударила ему в голову, и перед глазами на мгновение все поплыло.

Он не для того торчал два года во Фландрии под испанскими пулями, чтобы этот гугенот, не нюхавший пороху, смел обзывать его «католическим псом»!

Пальцы Блада рефлекторно сомкнулись на рукоятке шпаги, притороченной к его мешку с вещами. Конечно, этот увалень не заслуживал такой чести, но сейчас ирландец действовал, повинуясь многолетней привычке, укоренившейся так прочно, что она стала похожа на инстинкт.

— Убери от меня руки, иначе я их тебе отрежу! — негромко прорычал Блад в холодной ярости. — А если не заткнешь свою поганую пасть, то и язык прихвачу!

Металл, прозвеневший в его голосе, подсказал французу, что именно так всё и будет, если он не отступит.

К ним уже подбежали другие пассажиры и пастор, несмотря на то, что после полученного удара он чувствовал себя неважно.

— Успокойтесь, во имя Господа! — воскликнул преподобный отец, встав между ними.

Блад продолжал сверлить ревнивого супруга вызывающим взглядом, держа руку на эфесе шпаги. Вынуть ее он всегда успеет, и этот остолоп даже моргнуть не успеет, как получит в брюхо полтора фута доброй толедской стали. Ишь, расхрабрился, отец семейства... Блад вспомнил, как эти же самые гугеноты вели себя там, на суше. Шарахались от каждой тени. Тряслись в ужасе, когда их полк проходил мимо. И правильно делали, потому что, благодаря хитро сформулированным королевским указам, любой добрый католик мог сотворить с ними какое угодно бесчинство совершенно безнаказанно. Если они думают, что здесь, на этом корабле, он станет козлом отпущения за их притеснения на родине, то ошибаются! Овцы не должны трогать волка. Даже если он один.

— Господа, прошу вас! — пастор продолжал их увещевать. Несколько мужчин воинственно смотрели на Блада, а еще пара, наоборот, пыталась оттащить своего брата по вере от ирландца.

Блад чуть расслабил пальцы, впившиеся в рукоять шпаги. Медленно выдохнул.

Дьявол, да что с ним такое творится? Он же покончил с этим. Всё в прошлом. Он вышел из этой грязной игры и хочет заняться врачебной практикой в Дублине. Надо привыкать к тому, что шпага — не единственный аргумент в споре. Спокойно, спокойно...

— Я больше этого не потерплю! — выкрикнул ревнивый муж, пока его тащили назад и пытались урезонить. — Довольно того, что они измывались над нами там!..

— Помолчи! — прикрикнул на него пастор, а потом попытался извиниться перед Бладом за поведение своего собрата по вере, но тот махнул рукой.

— Я все понимаю, преподобный отец. Просто скажите ему, чтобы держался от меня подальше, если не может прикусить свой грязный язык.

— Если из-за него с моей женой что-нибудь случится, я... — парень все бесился в дальнем углу, окруженный тремя мужчинами, которые его держали.

Блад покачал головой. Господи, сколько гонору! А ведь он даже пальцем эту даму не тронул. Всё-таки надо держаться подальше от чокнутых гугенотов. Вот только как сделать это на маленькой шхуне?

* * *

Через какое-то время Блад понял, что ярость супруга той дамочки не была совсем уж беспочвенной. А пастор, негромко поговоривший с остальными, окончательно пролил свет на то, что произошло. Оказывается, черноглазая леди была на сносях, и теперь ее муж считает, что Блад, напугав ее своим вторжением, спровоцировал начало родов.

Всего этого священник мог и не говорить, потому что крики бедной женщины были слышны даже сквозь рев шторма.

— Не судите его строго, месье, — тихо говорил пастор, — Он весь на нервах из-за жены. Думаю, это можно понять.

Понять, конечно, можно. Но Блада был не в том настроении. Он с ехидной улыбкой ответил, что истинно заботливый супруг десять раз подумал бы, прежде чем тащить жену на сносях в морское путешествие по зимнему Бискаю. И уж конечно, тут свою роль сыграло не только его внезапное вторжение, но и шторм с дикой качкой.

Священник вздохнул, а потом в самых гладких выражениях сказал, что оставаться на берегу было для них раз в сто неразумнее.

— Поверьте мне, сударь, мы приняли такое решение не от хорошей жизни. Последние указы короля превратили наше существование во Франции в ад.

Блад верил, но ответил язвительно, что это еще не повод превращать в ад жизнь своего ближнего.

Женщина наверху продолжала кричать, и мужчины в трюме чувствовали себя неловко. Супруг попытался расхаживать кругами, но в условиях неистовой качки быстро прекратил это занятие.

Вскоре к ним присоединились две девицы, которых, по причине юности, более опытные дамы спровадили из каюты вниз. И сюда же пришлось привести детей, бледных и хнычущих из-за морской болезни. В трюме сразу стало шумно.

— Я помолюсь за нее, — сказал пастор, когда очередной крик стих. — Нелегко ей, бедняжке, при такой ужасной качке!

Блад достал из сумки смену сухой одежды, ибо та, что была на нем, промокла, а потом лег, пытаясь согреться, благоразумно решив, что лучше не заикаться о предложении врачебной помощи. Скорее всего, это лишь вызовет новую вспышку супружеской ярости. Но с пастором он был согласен: бедной женщине можно только посочувствовать.

— Надеюсь, через несколько часов все будет в порядке, — сказал он французу.

— А вы, месье, не хотите помолиться? — поинтересовался пастор, листая Библию в поисках подобающего случаю псалма.

Блад приоткрыл глаза, почуяв подвох в его вопросе.

— Я предпочитаю помогать людям... более действенным способом, — ответил он наконец.

Пастор тактично не стал спрашивать, каким именно, и уткнулся в свою Библию, бормоча молитву.