Да будет дано... (джен)

— Анна Николаевна Морозова? — худощавый мужчина в сером пиджаке деловито огляделся и по-хозяйски уселся на стул, закинув ногу на ногу.

— Меня зовут Серафима, — маленькая женщина в чёрном одеянии осталась стоять возле письменного стола.

— Да что вы как собаки, честное слово! Напридумывали себе имён. Назвали тебя родители Нюркой, какая ты Серафима?

— Что вам угодно? — Серафима нахмурилась, но не стала отвечать на выпад гостя, желая лишь, чтобы он поскорее ушёл.

— Согласно постановлению Правительства "О борьбе с контрреволюционными элементами в руководящих органах религиозных объединений"⁽¹⁾ ваша богадельня упраздняется. Советую вам не препятствовать решению заседания Горисполкома и добровольно освободить помещения.

— Простите, как к вам можно обращаться?

— Первый заместитель председателя Горисполкома Савельев Фёдор Терентьевич.

— Господин Савельев...

— Товарищ! Ваши господа отдыхают в местах не столь отдалённых!

— Хорошо... Товарищ Савельев, вы не можете разрушить монастырь.

— Попрошу мне не указывать, что я могу, а что нет! Много разговариваете. Собирайте свои пожитки и освобождайте здание. Советской власти не нужны пережитки прошлого. Даю вам сроку три дня. Через три дня мы начнём унификацию строений. Часовню пока оставим, а все эти ваши купола и вторые этажи подлежат сносу.

Савельев взял с этажерки кружевную салфетку и начал натирать свои сапоги, придирчиво присматриваясь к пятнам грязи на голенищах. Серафима словно хотела перехватить его руку, но осталась стоять на месте. Она достала из кармана чётки и повернулась к образам, одними губами читая Богородицу. Савельев закончил начищать сапоги, бросил платок на пол и поднялся.

— И чтобы этого безобразия здесь не было! — указал он на иконы. — Развели тут... А будешь сопротивляться, пойдёшь по стопам вашего Тихона, поняла? Скажи спасибо, что твоего имени не было в протоколе. Сестра милосердия, как же! Думаешь, я не знаю, что ты служила у помещицы Хромовой? Дворовая образованная девка!

Серафима прикрыла глаза, застыв как изваяние, и вздрогнула лишь тогда, когда громко хлопнула дверь её кабинета.

* * *

— О! Эта, кажется, отсюда, — Наташа прислонила кость к бедру под хохот коллег.

— Да ну тебя, Светлова! — отозвалась логопед Елена Марковна, с опаской приглядываясь к куче земли, и неуверенно добавила: — Это же от коровы, наверное...

— Большая берцовая! — гнула своё Светлова. — Кому нужен протез?

Так, с шутками и смешками, воспитатели детского сада "Родничок" раскидывали землю на новой клумбе, которую предполагалось разбить возле администрации города. Сначала, когда заведующая садом озвучила на педсовете идею городских властей учредить конкурс на самую оригинальную клумбу, никто, понятно, не обрадовался. Собственно, не радовались работники дошкольного учреждения и теперь. Да только что поделать, если ты работаешь в бюджетной организации? Сказано — копать, пойдёшь копать. Очень предприимчивое решение — озеленить город за счёт таких не имеющих права голоса организаций, когда местная служба ЖКХ давно разорилась. Конкурс превратился в обязанность. Хочешь не хочешь, а бери выданный участок и обрабатывай, придумывай дизайн будущей клумбы, рассчитывай, какие цветы будут расти тут, а какие там. Администрация, в свою очередь, обязалась предоставить землю для клумб и рассаду.

С землёй проблем не было — в городском заброшенном парке недавно началось долгожданное строительство новой школы. Ученики, которым грозились к первому классу предоставить современное здание взамен старых корпусов, уже благополучно закончили школу, а проект всё пересматривался, замораживался, уточнялся и переделывался. И вдруг (о, чудо!) новую школу действительно начали строить, начав с вырубки старого парка. Поговаривали, что местный историк, автор многих трудов по краеведению, был решительно против — да только его никто не стал слушать. Деревья срубили, расчистили площадку, обнесли её забором и залили замысловатый фундамент согласно утверждённому проекту. А тут как раз этот конкурс лужаек! Как удобно! Не надо возить землю с полей. Бери прямо из котлована и вози по участкам, размеченным по всему городу и поделенным между детскими садами, школами, домом детского творчества и консервным заводом, умудрившимся выжить в эпоху реформ и новых экономических веяний.

Первым со своей задачей на промежуточном этапе справился консервный завод.

Мужикам было, конечно, легче ворочать землю, чем педагогическим работникам, в большинстве своём состоящим из представительниц слабого пола. Петрович, мастер цеха безалкогольной продукции (недавно завод открыл свою линию производства лимонада), следил, чтобы его подопечные не слишком часто устраивали перекуры. В глубине души костеря директора завода вместе с администрацией, он не слишком убедительно доказывал мужикам, что за клумбу выпишут всем премию, с тоской думая, что последние дни перед уходом на пенсию словно нарочно выдались хлопотными. Серёга, молодой паренёк, работающий всего пару месяцев, посоветовал Петровичу сходить на то место, которое обычно пишут на заборе, и поудобнее схватился за лом — в привезённых кучах земли для их клумбы попадались залежи глины с валунами, которые приходилось выковыривать. Петрович сердито сверкнул глазами на нахального напарника, но ответить не успел, потому что из-под его лопаты неожиданно выскочил настоящий череп. Не совсем целый и залепленный грязью, но, тем не менее, вполне угадываемый — такие Петрович видел в учебнике анатомии ещё в школе, когда проходили строение человека. Серёга хохотнул и наподдал черепушке по зубам, будто это был самый обычный футбольный мяч.

— Ну и нафига ты это сделал? — опешил Петрович.

— Ему не больно! — весело отозвался Серёга. — Офигеть, откуда нам землю-то привезли? С кладбища что ли?

— Так из парка же, — ответил Петрович, продолжая качать головой.

Минут десять работали молча, предвкушая скорый обед — осталось раскидать всего одну кучу, сваленную КамАЗом. Неожиданно лом Серёги увяз в глиняном плену, и как тот не старался, лом не желал вытаскиваться. Серёга поднатужился, подналёг и... В следующую секунду тяжёлый железный инструмент самортизировал, вырываясь из месива глины, и дал Серёге по зубам.

Представительницы слабого пола не желали отставать.

Будущую клумбу разровняли граблями, собрав камни и мусор и стаскав их вёдрами за заброшенное здание электрической подстанции, заросшее кустарниками и крапивой, и стали поджидать обещанную рассаду, которую как-то не очень спешили развезти по участкам. Чтобы дело не простаивало, заведующая отправила на следующий день сотрудников сделать лунки для цветов. Девчонки, прихватив мотыги и грабли, расчертили клумбу по периметру двумя бороздками, размечая границы для разных оттенков петунии. Дело продвигалось довольно быстро, хотя приходилось постоянно останавливаться, чтобы выбрать камни, не собранные в первый раз, а теперь выскакивающие из-под граблей то тут, то там.

Сегодня повезло Елене Марковне. Она долго рассматривала находку, присев на корточки и не решаясь дотронуться до костей, до ужаса похожих на человеческую кисть.

— Что это? — дрогнувшим голосом спросила Елена Марковна, конкретно ни к кому не обращаясь.

— Вот это точно не коровья... — тихо прокомментировала за её спиной Наташа, вспоминая рассказ отца о находке на заводской клумбе.

Она старалась забегать к отцу почаще, чтобы приготовить ему поесть и проведать. Сегодня она привычно после второй смены зашла в магазин и отправилась сразу к нему.

— Пап, ну не хочешь — не выходи, — сказала Наташа, вытаскивая продукты из пакета.

— Да что мне дома делать? Сама знаешь, на заводе я последний месяц. А что там у меня пенсия? — ворчливо вздохнул отец.

— Почему ты щи не ел? Опять всё Рексу выкину! — Наташа разобралась в холодильнике и поставила кастрюлю на плиту. — Чай будешь? Что там у вас случилось?

— Не хочу, пил недавно... Да проклятое это место! Нельзя там школу строить.

— Да почему? Парк всё равно давно заброшенный, кинотеатр развалился.

— Кинотеатр! — передразнил Павел Петрович дочь. — Ты хоть знаешь, что там раньше было? На месте кинотеатра?

— Да вроде церковь какая-то, — Наташа сосредоточилась, пытаясь припомнить историю родного края.

— Церковь! Да монастырь там был раньше. Женский. Почитай, самый известный в округе. Всё снесли же. Церквей до революции штук десять было, собор и монастырь.

— Так время такое было, — примирительно сказала Наташа. — Сейчас вон новые открывают.

— Новые... Бесовское время. Только и осталось здание епархии, где главный корпус больницы. А остальное уничтожили к чертям собачьим. Троицкий-то монастырь поначалу оставили, а потом, как навернулся один с колокольни, снесли всё. И кинотеатр там построили.

— Кто навернулся?

— Часовня была там, почитай, два века простояла без малого. Колокола убрали и сделали парашютную вышку. Ну, инструктор как-то напился и сиганул без парашюта.

— Несчастный случай... Сам знаешь, как у нас в народе байки быстро сочиняют.

— Там постоянно что-то случается.

— Да ну тебя... — неуверенно сказала Наташа и села на табурет. — Сейчас не те времена, слава богу.

— Ты бога всуе-то не поминай! Забыла, как тебя чуть из комсомола не исключили, когда на Пасху яйца по улице собирала?

— Вспомнил тоже, что было при царе Горохе! Сейчас даже глава района на Пасху в храм ходит.

— Ходит... Нашкодили, теперь ходят. Нельзя было землю из парка брать!

Наташа передёрнулась, вспомнив найденную кость на их участке.

— Так что там у тебя? — перевела она разговор.

— Да жуть какая-то. Поначалу никто сторожей не собирался нанимать, да после этих копателей забоялись, наверное, что инструмент начнёт пропадать. Кому война — кому мать родна...

— Какие копатели?

— Да ты с Луны что ли свалилась? Весь город судачит. Говорю же, монастырь там раньше был. Понятно, за сокровищами потянулись. Думали, сейчас экскаватором сундучки с драгоценностями на поверхность вытащатся. Вот и шарятся. С палками такими специальными.

— Металлоискатели?

— А я знаю? Пикает, если чего находится. Пока только глиняные черепушки попадались, да изразцы со стен. Вот они по ночам и пробираются. Пробирались, пока один до полусмерти не напугался.

— Чего он напугался?

— За двести километров ведь прикатил! День выжидал, а ночью с фонариком и этой штукой полез. Запикала его палка, он стал копать. Вдруг чувствует, кто-то смотрит. Глаза поднял — а на него женщина плывёт. Вся в белом. Ну, бедняга так заорал, что всех дворовых собак всполошил. И сам в полицию пошёл сдаваться. Вот сторожей и наняли. Только никто не держится, бегут все оттуда.

— У страха глаза велики. Кто в сторожа пойдёт за копейки? Находят другое место, вот и уходят.

— Ты дядю Серёжу помнишь? Ну, на рыбалку мы вместе раньше ходили?

— Конечно!

— Вот он первым устроился. В первую ночь, говорит, нормально всё было. Тихо. Может, и не тихо, да он без поллитры не ходит сторожить, всю ночь проспал, наверное. А на второе дежурство, рассказывает, обошёл территорию и решил чайку попить. В вагончик зашёл, хотел чайник поставить, как вдруг душить его кто-то начал. Вот будто за горло кто ухватился руками. Еле очухался, да больше на смену не пошёл.

— Так цветёт всё. Может, аллергия у него на что.

— Аллергия! Много ты понимаешь! После дяди Серёжи Мишка Базаркин устроился, он живёт неподалёку.

— Ага, знаю. Внук его к нам в сад ходит.

— Так Мишка пошёл обходить ночью вокруг фундамента и не смог.

— Почему?

— Говорит, не пускал кто-то. Вот хочет шаг сделать, а не может. Ноги ватные сделались, еле вернулся в вагончик.

— Мало ли, давление... Или ещё что, — неуверенно предположила Наташа.

— Вот пойду сегодня и посмотрю, что там за давление, — решительно поднялся Павел Петрович. — Рекса с собой возьму, пусть немного проветрится.

1) Постановление Правительства "О борьбе с контрреволюционными элементами в руководящих органах религиозных объединений" было принято 15 февраля 1930 года.

Вернуться к тексту

— Что значит, не подписано разрешение? Через пять минут начинайте! — Савельев двинул плечом одного из рабочих, решительно направляясь к приоткрытой двери. — Тут уже давно никого нет, повыметались вместе со своим барахлом.

Последние слова он произнёс уже себе под нос, так как рабочие с кирками и ломами остались стоять снаружи корпуса. Савельеву не то что было жалко монашек, но для порядка он решил убедиться, что в здании точно никого нет. Остался один двухэтажный корпус — вторые этажи строений, образующих вместе букву "П", снесли ещё в прошлом месяце. Вчера он получил нагоняй от руководства за нерасторопность, в освобождённых корпусах монастыря планировалось размещение продовольственного и хозяйственного складов, а без реконструкции последнего корпуса Савельев не успевал по срокам. Чёрт бы побрал эту Морозову, которая всеми правдами и неправдами отстаивала права монастыря на существование. Но, слава богу, сейчас не те времена! Тьфу... Савельев чертыхнулся и сплюнул себе под ноги.

В кабинете Серафимы всё было, как и в прошлый раз. Казалось, хозяйка просто вышла по делам на минутку. Книги в старинных переплётах стояли нетронутыми на полке этажерки, на столе — письменные приборы и чернильница. Серафима явно не собиралась никуда переезжать, хотя остальных монашек удалось выселить из города. Куда они направились — Савельев понятия не имел, но его это, честно говоря, не сильно интересовало.

Он решительно открывал двери наотмашь, пытаясь побыстрее разыскать упрямую настоятельницу, понимая, что она где-то здесь. Когда её не оказалось и на втором этаже, Савельев вновь вернулся на первый. У входной двери он только сейчас заметил открытый квадратный люк с лестницей, ведущей вниз. Судя по всему, там был погреб или подвал. Савельев спустился, радуясь, что сверху проникает достаточно света, чтобы видеть ступеньки. Наконец, нога его нащупала твёрдый земляной пол. Савельев огляделся и заметил тонкую полоску света чуть впереди. Несомненно, там кто-то был, потому что за приоткрытой дверью раздавались шорохи и звуки.

Савельев рванул дверь на себя, и злорадная ухмылка скользнула по его лицу. Вот она, голубушка!

Серафима, застигнутая врасплох, резко обернулась на шум, прижимая к своей груди свёрток. Савельеву хватило секундного беглого взгляда, чтобы понять, что настоятельница что-то прячет в бочках, опоясанных ржавыми обручами. Когда-то здесь находился монастырский погреб, в котором сёстры хранили запас овощей и солений. Запах кислой капусты перемежался с сырой гнилостью, а в стороне на деревянном поддоне источал миазмы давно проросший лук, позабытый монашками со всеми этими переездами и выселениями. Серафима стремительно бросила свёрток в бочку, но надеяться на то, что Савельев не заметил её маневра, не приходилось.

— Что тут у вас? — пригибая голову, чтобы не стукнуться о низкий потолок, шагнул вперёд Савельев.

— Что вам здесь нужно? — вопросом на вопрос ответила Серафима, немного перемещаясь в сторону, словно желая закрыть собой бочки.

— Вы должны были сегодня подписать бумаги и эвакуироваться, — едким, ничего хорошего не обещающим тоном, сказал Савельев.

— Я никуда не уйду! — ответила Серафима и выпрямилась во весь рост.

Савельев попытался проделать то же самое, но стукнулся головой о засаленную лампочку, тускло освещавшую земляное пространство вокруг. Пришлось ему опять пригнуть голову и смотреть на Серафиму снизу вверх. Выглядело это унизительно. Казалось, маленькая Серафима, гордо распрямившая спину, выше плебейски пригнувшегося Савельева. Видимо, этот факт и вывел окончательно первого секретаря Горисполкома из себя.

— Ну всё, мне надоело с тобой церемониться, — рыкнул Савельев и попытался отодвинуть Серафиму от ближней бочки. Серафима, будто защищая ей одной ведомое добро, попыталась перехватить руку Савельева, но тот оказался проворнее, сам вцепившись мёртвой хваткой в худенькое запястье, выглядывавшее из чёрной рясы.

— Что ты тут прячешь? Свои книжонки? Или иконы? — озлобился Савельев, выкручивая Серафиме руку.

Ответ на этот вопрос внезапно отошёл на второй план, потому что на безымянном пальце левой руки Серафимы он заметил дорогой зернёный перстень с зелёным камнем, примеченный им ещё в прошлый визит.

— Всё бедными прикидываются, — усмехнулся Савельев и стал скручивать с пальца Серафимы перстень.

Неожиданно она по-кошачьи вывернулась и схватилась свободной рукой за лицо обидчика, пытаясь расцарапать его. Завязалась неравная борьба. Чёртов перстень никак не хотел слезать с пальца. Наконец, Савельеву удалось заполучить украшение, и он резко отпустил Серафиму, когда дёрнул за перстень последний раз.

Серафима долю секунды балансировала, а потом упала между бочек. Здесь, у самой стены, они стояли хаотично наваленные в три ряда. Потревоженный верхний ряд дождался звенящей тишины после окончания борьбы, а потом с шумом и грохотом обрушился на земляной пол, укрывая собой Серафиму. Савельев успел отскочить к самой двери, наблюдая, как тяжёлые бочки, толкая друг друга, начинают стремительно раскатываться по всему погребу. Он выскочил за дверь и опрометью понёсся к лестнице, не забыв захлопнуть люк.

— Что рты раскрыли? Приступайте! — рявкнул он рабочим, выскакивая из здания, на ходу пряча перстень в карман и приглаживая растрепавшиеся волосы.

* * *

— Ты чего-то сегодня поздно, — натужено прошелестел Павел Петрович и закашлялся.

— Пап, ну ты как маленький! Вот зачем ты на огород ходил? Не померла бы картошка без тебя за пару дней. Знаешь же, что разболеешься, потом кашель замучает.

— Не ворчи. Ты прямо как мать, царство ей небесное. С порога ни тебе здрассте, ни как дела. С места в карьер. Ну простыл маленько. Летом-то оно завседа обманчиво. Думаешь, тепло, а где-нибудь прохватит. Так чего поздно? Я уже не ждал тебя. На смену мне сегодня с Рексом.

— Да какая тебе смена? Сиди дома. Знала бы, что ты расклеился, отпросилась бы с поливки.

— Какой поливки?

— Да клумба же у нас, как и у ваших. Возле администрации. Я ж тебе говорила. Договорились с девчонками сегодня прийти вечером полить, а то без слёз не взглянешь.

— Так воскресенье же, выходной.

— Выходной... Позавчера пересаживали первый ряд. Чахнет на глазах. Да ещё несколько цветов пропали.

— Засохли?

— Если бы! Стырили! Нашему народу до культуры, как до Марса. Заведующая звонила даже в администрацию, у них там камера на углу как раз висит. Обещали посмотреть запись. Да только так никого и не нашли. Как утро, так несколько цветов выкопано. Что за народ?

— А ты как хотела? Первая заповедь — тащи всё, что плохо лежит.

— Да чего уж теперь. Ладно, может, перестанут, — вздохнула Наташа и вдруг решительно добавила: — А на дежурство я тебя сегодня не пущу! Сама пойду!

— Да куда ты пойдёшь? Юрка что скажет?

— Да ничего не скажет. Он к вечеру только будет, на вызове. Я сейчас схожу, обойду всё и утром перед работой забегу. Мне в первую завтра.

Павел Петрович хотел возразить, но новый приступ кашля решил спор в пользу предложения дочери.

Наташа позвонила мужу, отвязала Рекса и направилась на территорию строительной площадки. Старый парк располагался в нижней части города, которая когда-то была центром. Сейчас новостройки переместили пульс жизни ближе к объездной дороге, которая закольцовывалась с федеральной трассой и разбегалась лучами сразу в несколько районных центров области. Здесь же, у оврага, нависшего над извилистой рекой, некогда славившейся обилием рыбы, сосредоточился частный сектор, старые облупленные здания из красного кирпича и городская школа, укоризненно смотрящая тремя этажами бывшей семинарии на расчищенный рядом парк с пеньками.

Наташа открыла ворота, спустила Рекса с поводка и огляделась. Вагончик-времянка стоял чуть в стороне от фундамента, но ночевать там Наташа не собиралась, а поэтому двинулась по периметру площадки, не забывая смотреть себе под ноги. Ну что можно ночью украсть на стройке? Вывезти кран? Перекидать через забор блоки? Рекс, радуясь свободе, получал от обхода территории большое удовольствие, и Наташа невольно улыбнулась. Хоть кому-то хорошо. Они добросовестно обошли всю площадку, и Наташа уже предвкушала скорое возвращение домой. Юрка нальёт ей чаю, сделает пару бутербродов и будет слушать её соображения по поводу очередного конкурса педагогических идей, вставляя свои комментарии. Они будут болтать обо всём на свете, обходя только одну самую болезненную тему...

Наташа так ушла в свои мысли, что не сразу заметила, что Рекс отстал. Она почти дошла до вагончика, когда, наконец, спохватилась, что её помощник не кружит рядом.

— Рекс, — неуверенно позвала Наташа. Почему-то громко кричать на пустой стройке не хотелось. Наташа прислушалась. Где-то совсем рядом раздалось глухое рычание. Она мысленно обругала себя трусихой и пошла на звук.

— Рекс, — снова позвала она. — Ты что, кошек пугаешь? Пойдём.

Рекс обнаружился возле забора, блестевшего под взглядом луны металлическими рёбрами. Шерсть на загривке стояла дыбом. Он негромко взлаял, заметив Наташу, а потом принялся азартно копать что-то прямо у себя под лапами.

Наташа подошла поближе и почувствовала, что у неё от удивления даже страх прошёл. У забора, на самой дальней стороне от ворот, росли... петуньи, той же самой расцветки, которые Наташа наблюдала на их клумбе вот уже целый месяц. Красные, фиолетовые и белые. Аккуратный ровный круг из цветов, в середине которого Рекс продолжал земляные работы.

— Господи, откуда тут они? — вслух прошептала Наташа и прикрикнула на Рекса: — Рекс, фу! Перестань! Сейчас ведь всё закопаешь.

Она отогнала собаку, огорчившись, что Рекс засыпал землёй цветы с одного края. Присела на корточки и стала высвобождать петуньи. Кто же это такой цветовод? Может, кто из строителей? Абсурд, конечно, но петуньи ветром не надует. Рекс сидел рядом смирно и поскуливал.

— Ну чего ты? Нашёл, где мышей искать. Смотри, что наделал!

Наташа поправила последний цветок, разравнивая землю вокруг, когда почувствовала, что под руку что-то попалось. Гладкое, металлическое. Лампа-прожектор, расположенная возле вагончика, не доставала радиусом своего света до этого места, поэтому Наташа посветила фонариком с телефона. На её грязной, в земле, ладони лежал перстень с тусклым зелёным камнем.

Василий Петренко сбился с ног, разыскивая неугомонного Савельева. Первый секретарь сам назначил встречу на десять утра, но, видимо, забыл об этом и унёсся по делам. На всякий случай Петренко пробежался по этажам Горисполкома, робко стуча в двери кабинетов, но Савельева нигде не было. Парашютная вышка, которую открыли на месте часовни бывшего монастыря, пользовалась большой популярностью у молодёжи, и Петренко справедливо полагал, что его оклад смехотворно мал для такого перспективного дела. Савельев согласился рассмотреть вопрос о повышении зарплаты инструктора по прыжкам, намекнув, что за энную сумму можно решить вопрос быстрее. Василию не очень хотелось расставаться с честно нажитым (неучтённые прыжки по особым тарифам), но он понимал, что другого случая получить повышение не представится.

Жена Савельева, Наталья, работающая здесь же, в комитете комсомола, печально покачала головой, пряча красные глаза, и сказала, что Фёдор Терентьевич не ночевал дома — наверное, задержался на каком-нибудь собрании. Василий нехорошо улыбнулся и направился вниз по лестнице. Он знал, на какие собрания ходит Савельев. Да весь город знал! Любка, аппетитная буфетчица, была дамой приятной во всех отношениях, лишённая душевных переживаний по поводу того, что заводить романы с женатыми мужчинами не пристало советской труженице. Савельев имел слишком большое влияние в городе, чтобы его похождения разбирали на товарищеском суде, поэтому его жена часто ходила с заплаканными глазами, а Любка нагло обсчитывала любого зазевавшегося клиента.

Петренко забежал в буфет на первом этаже, намереваясь окольными путями узнать у Любки, где её ненаглядный. Однако за буфетной стойкой стояла молоденькая помощница Танюшка, которая проходила практику перед последним курсом училища.

— А Люба где? — спросил Петренко, чувствуя, как подкрадывается раздражение от бестолкового утра.

— Тёти Любы нет, — простодушно ответила Танюшка. — Может, на базу уехала. Я пока одна. Пирожок будете? Свежие, только привезли.

— Спасибо, не хочу, — буркнул Петренко и развернулся к выходу, размышляя, что ему теперь делать. Пожалуй, можно сходить домой, время всё равно почти обеденное. Он сам себе начальник, на вышке его не хватятся, а занятия с вечерней группой ещё не скоро.

Шагая по своей Интернациональной улице, Петренко немного успокоился, вдыхая сладковатый запах лип, беззаботно цветущих вдоль тротуара, несмотря на холодные ночи, которые никак не желали уравновесить июнь. Тополя, посаженные в городском парке, Петренко не любил. Ну какой толк от этого пуха, забивающего нос и горло? Куда как полезнее липа — мёд нынче в хорошей цене, а отец обязательно отдаст часть накаченного мёда Ваське на продажу.

В его радужные мысли вклинился вой собаки. Дворовый пёс выл так отчаянно, что разом пробрали мурашки. Петренко понял, что воет дворняга Любки-буфетчицы — её дом находился на пути к его собственному.

Василий нерешительно притормозил возле калитки, пытаясь заглянуть через высокий забор. Любкина должность позволяла дворняге жить как на курорте, чего псу вздумалось повыть? Калитка оказалась запертой изнутри, но Ваську охватило любопытство, перемешенное с нездоровой тревожностью. Он подтянулся на руках, перевесился через калитку и открыл щеколду. Ладно, если что, скажет, что гражданский долг не дал пройти мимо. Любка должна быть дома, ведь калитка сама себя не закроет изнутри. Петренко криво ухмыльнулся, представив, что любовнички сладко спят после ночных утех и даже не слышат воя собаки. Он громко постучал в дверь, на всякий случай громко выкрикивая Любу по имени. Никто не отзывался. Петренко дёрнул за ручку — предсказуемо заперто. Странно. Студень (вот же имечко у собаки) уже не выл, а тоненько поскуливал и подпрыгивал, гремя цепью.

— Ну-ну, тише, — успокоил собаку Петренко, впервые за всё время по-настоящему испугавшись.

Что-то тут не так. Как может человек спать до обеда, не слыша ничего вокруг, даже если он лёг под утро?

Петренко двинулся вдоль дома, пытаясь заглянуть в окна, которые располагались достаточно высоко, чтобы всякие любопытные могли подсматривать. Ажурные занавески и буйно растущая герань надёжно закрывали обзор внутреннего убранства кухни, и Петренко двинулся дальше, завернув за угол.

Здесь ему повезло больше — к стене дома была приставлена небольшая лестница, а рядом стояла пустая банка из-под белой краски. Краской не пахло, но сверкающая рама широкого окна говорила о том, что её совсем недавно обновили. Петренко взобрался на две ступеньки и заглянул в комнату. Ничего не было видно из-за солнечного света и тюля, но зато неожиданно оказалась не запертой форточка, о которую Василий случайно опёрся рукой, пытаясь разглядеть убранство гостиной. Секунду Петренко прислушивался к звукам изнутри. Он так и ждал, что в его физиономию, просовывающуюся в форточку, прилетит кулак Савельева или сковородка Любки. Пришлось здорово извернуться, чтобы просунуть правую руку вместе с головой в форточку, не теряя опоры под ногами. Шпингалет оконной рамы поддавался туго, но под решительными действиями быстро сдался. Петренко немного приоткрыл окно, отодвигая фиалки, расставленные по всему подоконнику, в сторону.

Уже спускаясь в комнату, Петренко понял, что в комнате слишком душно. У него даже немного закружилась голова, но списал он это на свои акробатические упражнения в неудобной позе. Вот Любка дура, затопила печь в июне. Хотя, жена Васьки тоже подтапливала дом, потому что из-за холодных ночей в единственной комнате было сыро и неуютно.

У Любки было две комнаты, не считая кухни. Из гостиной вела дверь в спальню, рядом с которой располагалась печка-голландка круглой формы. Такие обычно ставили на стыке помещений, чтобы тепло от печи распространялось сразу во все стороны. Василий дотронулся до чёрной поверхности — ещё тёплая. На цыпочках он прошёл к двери спальни и постучал. Тихо.

Петренко немного приоткрыл створку, готовый сразу же дать дёру, если что, и почувствовал, как к горлу подкатывает тошнотворный ком. Любка лежала на кровати лицом вниз в задравшейся выше задницы кокетливой розовой сорочке. Савельев расположился в чём мать родила возле кровати в странной позе на боку и вытянутой вперёд рукой, словно он пытался ползти. Под ним растеклась зловонная лужа, а синюшный оттенок лица заставил неверующего Петренко быстро перекреститься.

— Собаке — собачья смерть, господи, прости, — пробормотал Петренко и кинулся к окну, чтобы открыть его настежь.

Видимо, Любка с вечера затопила печь, но поспешила закрыть заслонку. Когда первый шок от увиденного прошёл, Петренко подумал, что надо бежать в милицию. Потом он вспомнил о том унижении, которое ему доставил Савельев своими намёками на взятку. Его совершенно не мучила совесть, когда он решил в качестве моральной компенсации почистить карманы пиджака Савельева. Пиджак аккуратно висел на стуле, чего нельзя было сказать о рубашке и галифе, вперемежку валявшимися вместе с чулками и бюстгальтером Любки на полу. Бумажник Савельева был туго набит банкнотами достоинством в два, три и пять червонцев — Петренко взял себе добрую половину, прикидывая, что тут сумма больше, чем его зарплата за полгода.

Окончательно он повеселел, когда стянул с пальца Любки красивый золотой перстень с камнем. Грабить её он не собирался, а кольцо ей больше не понадобится. Теперь можно и бежать в милицию.

* * *

Наташа не стала тревожить отца (в окнах не горел свет), привязала Рекса и поспешила домой. Ей не терпелось показать Юрке свою находку. Муж авторитетно заявил, что перстень — настоящее сокровище.

— Это зернение, видишь какой сложный орнамент по кругу. Причём без сланцевой формы, — Юрка рассматривал перстень под настольной лампой. — И, чёрт побери, если это не настоящие изумруды. Умели ведь раньше делать!

— Откуда ты у меня такой умный, — устало улыбнулась Наташа и положила голову на сложенные руки. После домашних пельменей и горячего чая с лимоном шевелиться не хотелось.

— Да проходила по одному делу недавно кража в ювелирке. Пришлось заняться самообразованием.

— Что с ним теперь делать?

— Я у тебя его заберу. Надо проверить, вдруг он в розыске. Хотя что-то мне подсказывает, что владельца уже давно нет в живых, возвращать его некому. Смотри!

Юрка повернул теперь перстень боком, пытаясь прочитать надпись, выгравированную по ободку внутри. Он взял тряпочку, смазанную пастой ГОИ, и ещё раз хорошенько протёр перстень. Кусок пасты валялся в "тревожном чемоданчике" с незапамятных времён — иногда Юрка начищал им пуговицы на форме и бляшку на ремне.

— Detur digniori. С. от Т. 1922 г., — прочитал он и нахмурился. — Ну-ка, забей в Яндексе, это латынь, наверное.

— Да будет дано достойнейшему, — через минуту перевела Наташа и недоуменно пожала плечами.

Всю неделю Василия Петренко вызывали как свидетеля, задавая неудобные вопросы и заставляя в подробностях вспоминать, что именно он увидел, когда залез в дом гражданки Смолкиной.

В конце концов, его версию о том, что он не смог пройти мимо, потому что слишком подозрительно выла собака, а на стук и крики никто не отзывался, сочли достаточно убедительной. В городе только и судачили, что об этом происшествии, со злорадством вспоминая Савельева и жалея Наталью, которая осталась с двумя маленькими детьми на руках. Ничего, советское государство всегда протягивало руку помощи нуждающимся, а что до сплетен, так они утихнут сразу же, как только появится новый объект для судачеств.

Петренко припрятал деньги до поры до времени, но совершенно не представлял, что делать с перстнем. Нести его в ювелирку прямо сейчас было поступком глупым и опрометчивым. Кто знает, откуда у Любки это кольцо. Внутри на ободке Василий прочитал абракадабру на нерусском языке и разглядел инициалы. А ну как "С." — это фамилия Любки? Могло статься, что кто-нибудь опознает кольцо, тогда плохи будут дела Петренко. Выкинуть его он не мог, а потому решил пока спрятать. Дома, понятно, такую вещь не скроешь, может наткнуться жена.

Решение пришло во время одного из занятий. Все пираты прятали сокровища в землю. Нужно закопать перстень в таком месте, чтобы никому в голову не пришло, что тут что-то спрятано. В лесу не закопаешь — вдруг потом не найдёшь место. Да и надо, чтобы тайник был под рукой. Почему бы не устроить его прямо на территории бывшего монастыря? После пожара пять лет назад заброшенные склады так и стояли пустыми. Бывшая часовня, лишённая колоколов и переделанная в парашютную вышку, была единственным рабочим зданием.

Василий уже и сам был не рад, что позарился на чёртов перстень. Распустив группу, он сослался на то, что ему надо заполнить журналы. Некоторое время он действительно занимался списками и бухгалтерией, но потом понял, что все эти цифры лишь поднимают нервное напряжение. Он совсем извёлся. Достал из ящика письменного стола мутную бутыль самогонки и опрокинул целый стакан, не закусывая. Стало немного легче. После второго стакана Василию показалось, что за ним кто-то наблюдает из узкого окна. Вышел на улицу — никого. Взял с пожарного щита лопату и направился за склады, в самую гущу уже подросшей крапивы. Отсчитал ровно тридцать шагов и выкопал небольшую ямку. Перстень, завёрнутый в носовой платок, жёг карман, и Василий рад был, когда, наконец, избавился от него. Но на душе было так муторно, хоть волком вой. Он вернулся в кабинет, налил ещё самогонки, думая о том, что обычно столько не пьёт. Он всегда придерживался спортивного режима, гордился своим накаченным телом и ухмылялся всякий раз, замечая восхищённые взгляды женщин. Но сейчас был исключительный случай.

Василий сам не понял, как литровая бутыль опустела. В голове был сплошной туман, но ноги ещё держали его, когда он по неведомым причинам стал подниматься на самый верх башни на смотровую площадку. Заходящее солнце полыхнуло золотым сиянием по глазам, а в ушах стоял звон.

И Василий понял, что сейчас взлетит.

* * *

Юрка сказал Наташе, что обязательно сообщит, если что-то узнает о перстне. Она не представляла, что бы стала делать с находкой. Положила бы в шкатулку с незамысловатыми драгоценностями? К тоненькой цепочке с кулоном её знака гороскопа, подаренной Юркой на десятилетие их свадьбы, да паре золотых серёжек в форме изящных колосков, доставшихся ей от покойной мамы?

Когда Наташе исполнилось восемнадцать, мама подарила ей эти серьги и посмеялась, что они будут их семейной реликвией.

— Раньше из поколения в поколение передавали старинные украшения, — улыбнулась мама, наблюдая, как Наташа крутится перед зеркалом. — Мы не из графьёв, так что большого приданого я тебе дать не могу.

— Ну что ты, мамочка, — Наташа поцеловала маму.

— Вот родится у тебя дочка, подаришь потом ей. А если будет сын — отдашь любимой невестке.

Наташа покраснела. Ну не могла же мама знать, что вчера вечером они с Юркой обсуждали, на кого будут похожи их дети. До практики они пока не добрались, но все эти разговоры будоражили воображение и заставляли учащённо биться сердце. Юрка сказал, что, если Наташа дождётся его из армии, они сразу поженятся. "Что значит — если?" — сердито ответила она и позволила Юрке поцеловать себя в качестве извинения.

Конечно, она его дождалась, и свадьбу они сыграли той же осенью. Только вот мамы уже не было в живых. И только вот уже больше десяти лет они не могли завести ребёнка. Сначала они оба бегали по врачам, потом чуть не развелись, а потом как-то научились жить друг для друга, не затрагивая эту больную тему. Юрка смеялся, что Наташа и так многодетная мама, когда они шли по городу вместе. Чуть не каждый второй прохожий здоровался с ними, а Наташа не сразу вспоминала, чей это родитель или бабушка. Работа в детском саду воспитателем была смыслом её жизни, чтобы там ни говорили про то, что педагоги сейчас бегут из образовательных учреждений. Да, завалили никому не нужной писаниной, требовали отчётов и участия во всевозможных конкурсах, которые расплодились, как грибы после дождя. Казалось уже, что дети мешают работе. Часто приходилось просиживать все выходные за составлением очередной презентации или программы.

— Ну кому нужны эти календарные планы? — вздыхала она, чувствуя, что в голове гудит. — Вот смотри, я пишу, что на прогулке мы с детьми должны рассмотреть кошку, отметить её внешний вид и повадки. А если нет кошки на территории? Или вот — наблюдение за солнцем. А всю неделю шли дожди. Глупость какая...

— Хочешь, я почитаю тебе свой отчёт о последнем рейде? — усмехался Юрка. — Вот уж где театр абсурда.

Петунии на общественной клумбе немного приободрились, благодаря дождям, и перестали пропадать по ночам. Сегодня можно было в тихий час не нестись на участок, а спокойно пописать накопившиеся планы. Наташа привела малышей с прогулки, проследила, чтобы все помыли руки, и разрешила им немного поиграть перед обедом. Привычный фон детской возни успокаивал. Кто-то достал из ящика кубики, кто-то рассматривал книги за столом, а некоторые вились возле Наташи, следуя за ней хвостиком. Она заметила, что не играет один только Миша — особый ребёнок, требующий отдельного внимания. Диагноз у Миши официально не стоял, но не заметить, что мальчик странный, было нельзя. В свои три с лишним года он совсем не говорил, со сверстниками на контакт не шёл и иногда впадал в агрессивное состояние, которое Наташа со сменщицей научились купировать. Мишка обожал мягкие модули с буквами. Сам он говорить не мог, поэтому приносил букву Наташе и, мыча, тыкал в неё, спрашивая, как она называется. Эта игра не надоедала Наташе, а Мишка, кажется, уже выучил все буквы, потому что радостно улыбался, услышав знакомый ответ и, наоборот, приходил в негодование, когда Наташа делала вид, что не понимает, какая это буква. Сейчас Миша не желал играть в буквы, а просто тихо сидел на диванчике.

— Что-то Мишка мне не нравится, — сказала Наташа нянечке. — Надо температуру измерить.

Градусник дошёл до отметки 35,6 и остановился.

— Павловна, ты не умеешь мерить, — рассмеялась няня. — Дай я.

Теперь градусник показывал 35,5.

— Странно, может, градусник не работает? — удивилась Наташа. — Миша, где болит?

Миша показал рукой на лоб.

— Может, полежишь? — неуверенно предложила Наташа.

Миша устало кивнул. Обычно малыша с трудом удавалось уложить в кровать, а тут он добровольно согласился пойти в спальню. Няня ушла за обедом, а Наташа, убирая с малышами игрушки, следила боковым зрением за Мишкой в приоткрытую дверь спальни. Перед самым обедом, когда накрывались столы, Наташа рассказывала детям сказки. Но сегодня, усадив их на стульчики полукругом, всеми мыслями она была в спальне, поэтому ничего рассказывать не стала.

— Как ты? — спросила Наташа Мишку, трогая его лоб.

Миша, понятно, ничего не ответил, но выглядел ещё более вялым, чем несколько минут назад. Наташа стала поворачивать его на бок и заметила, что Мишка немножко упустил в штанишки.

— Пойдём на горшок сходим, — сказала Наташа и понесла малыша в туалетную комнату.

Посадила его на горшок и побежала в раздевалку за чистым бельём, на ходу делая замечание расшалившимся детям, предоставленным самим себе. Хорошо, что они сидели на стульчиках.

Когда прибежала обратно в туалет, не могла понять, что происходит. Мишка, определённо, был в сознании, но выглядел странно. Он почти лежал на полу, свесившись с горшка. Глаза его были открыты, но он ни что не реагировал. Наташа схватила малыша на руки и стала громко звать его по имени. Мишка не шевелился.

Наташа села на диван с малышом на руках. Остальные ребятишки притихли, словно чувствуя, что баловаться сейчас не стоит.

— Миша! Мишутка! — звала Наташа в отчаянии.

Да, все они проходили курсы оказания первой помощи, но что делать, если ты вообще не понимаешь, что случилось? Мишка был холодный, как лёд, но глаза держал открытыми, не реагируя на происходящее. "Медсестра в отпуске", — промелькнула мысль в голове. "Но он же не может... Нет!" — следующая наскочила на первую.

Наташа вытащила из кармана телефон, трясущимися руками нашла номер скорой, забитый в контакты, и, стараясь не сорваться на плач, чётко ответила на все вопросы диспетчера.

Пришла няня с обедом. От шока она чуть не выронила поднос из рук.

— Господи, Павловна, что с ним?

— Я не знаю! Не знаю! Мишка, ну же...

Прибежала заведующая, началась суматоха, кто-то побежал открывать ворота бригаде скорой. Наташа вцепилась в Мишку и не могла его отпустить от себя. Она укачивала его, баюкала и что-то шептала.

— Пожалуйста... Помоги... Святая Серафима, спаси его.

Откуда в голове возникла эта приговорка старенькой бабушки, которую Наташа плохо помнила, она не знала. Но она приговаривала и шептала, пока не прибежала мама Миши, вызванная с работы, не приехала скорая, фельдшер которой растерянно развёл руками и вызвал вторую бригаду.

А минуты тикали. Мишку уложили опять на кровать, бледного и холодного. Потом был другой фельдшер, более опытный. Он быстро раздал распоряжения, вколол Мишке укол и сказал, что мальчика отвезут в реанимацию. Через пару минут после укола Мишка слабо зашевелился и порозовел. Наташа понимала, что угроза миновала, но никак не могла перестать реветь, даже когда позвонили из больницы и сказали, что помощь оказана вовремя, с мальчиком всё в порядке.

Домой её отвёз Юрка, отпросившийся с дежурства. Он укутал Наташу пледом, отключил её телефон и сел рядом, гладя по спине, пока она не уснула под действием таблеток.

На следующий день Наташа наведалась в палату, куда Мишку перевели из реанимации. Малыш выглядел совершенно здоровым, отказался от принесённых Наташей угощений, но с удовольствием уселся на кровать рассматривать яркую книжку.

— Спасибо вам, Наталья Павловна, — мама Миши готова была целовать ей руки. — Если бы не вы... Спасибо.

У Наташи ком стоял в горле. Если бы с Мишкой что-то случилось, она бы точно ушла с работы. Она бы не пережила. Загадочный судорожный синдром заставил в полной мере почувствовать страшные моменты, которых просто не должно быть в природе человеческой.

Она шла домой и думала о Мишке, Юрке и папе.

А ещё о неведомой Серафиме, которая пришла на помощь.

Пока Юркино начальство посылало запросы, Наташа решила кое-что выяснить самостоятельно.

— Александр Иванович, я благодарна, что вы согласились со мной встретиться. Я не отниму у вас много времени.

— Воспитанность — такая редкость в наши дни. Я с удовольствием отвечу на ваши вопросы.

— Новая школа. Та, что строится на месте городского парка... Я слышала, что вы собирали подписи в поддержку защиты этой территории. Почему?

— Как вам сказать... Все люди, чем-то увлечённые, немножко сумасшедшие. История — не только моя работа. Это моё хобби, моя жизнь и смысл жизни, если хотите. Когда я хожу по улицам нашего города, я будто перемещаюсь на сто лет назад. Я знаю, меня называют странным, но я на самом деле иногда теряюсь между эпохами. Эти здания, деревья, это небо над головой стали молчаливыми свидетелями стольких событий, которые пробегают мимо суеты человеческой. По крупицам, по неподтверждённым данным мы пытаемся понять, как же жили наши предки сто, двести лет назад. Зачем, спросите вы? Да потому что надо всегда помнить свою историю, уважать тех, кто давно присоединился к большинству, принимать их решения со скидкой на то время и те условия, в которых всё происходило. На территории городского парка некогда стоял самый знаменитый во всей округе Троицкий собор и монастырь. Я вас, наверное, утомил таким длинным вступлением?

— Нет, что вы, мне очень интересно.

— С приходом советской власти пришла эпоха гонения на верующих и церковь, хотя даже в тридцать седьмом году, согласно переписи населения, признались в том, что они верующие, семьдесят процентов населения. Данные переписи сразу же скрыли с глаз долой, а некоторых переписчиков расстреляли... Человек так устроен, что он не может не верить. Дело не в религии или поклонении конкретно какому-то божеству. На небе не сидят несколько дяденек, поделивших пространство на православных, мусульман или иудеев. Истинная вера несёт в себе смысл поиска добродетелей внутри себя, в первую очередь. Можно быть атеистом, но нельзя быть неверующим. Вы меня понимаете?

— Пожалуй, да.

— Наш город не обошли реформы гонений. Священнослужителей и религиозных активистов всех конфессий сажали и расстреливали в ужасающих масштабах. Троицкий храм закрыли, а монастырь приказано было распустить. Епископа Тихона тоже не обошла участь сотоварищей, хотя он до последнего пытался отстоять право собора на существование. Двухэтажные здания превратили в одноэтажные, намереваясь разместить в них склады. Но случился большой пожар. К сожалению, о причине его остались самые противоречивые толки. Доподлинно известно, что здания простояли пять лет, после чего был снесены. На месте бывшего монастыря и часовни, короткое время служившей парашютной вышкой, построили кинотеатр, простоявший до наших дней. Там было и монастырское кладбище. Я пытался доказать администрации, что строить школу на таком месте — верх вандализма, но меня обвинили в узости мышления. Место удобно по ландшафтному расположению, да и территория парка весьма обширна.

— Александр Иванович, что вы можете сказать об этом кольце?

Наташа положила на столик в кафе, в котором они сидели с историком, фотографии.

— Откуда это у вас? — Александр Иванович заметно разволновался, рассматривая перстень.

— Я нашла его в парке. На месте стройки. Рекс нашел, — уточнила Наташа.

— Detur digniori... Да будет дано достойнейшему... Это латынь.

— Да, я смотрела в интернете.

— "С. от Т." Мне кажется, я знаю, чей это перстень. Хотя это просто невероятно!

— Правда? Вы знаете?

— В двадцать втором году прошлого века настоятельницей монастыря стала Серафима. Об этой женщине ходят удивительные легенды. Я знаю, что ей покровительствовал сам Тихон. Вот вам и С., и Т. Как же иногда я жалею, что не изобрели машину времени!

— А что известно вам о Серафиме?

— Если вам интересно, вы можете найти на моём сайте книгу о судьбе монастыря. Но я бы не назвал историю Серафимы достоверной. Гипотезы, предположения и вымыслы вынуждены заполнять брешь там, где нет голых фактов. Анна Николаевна Морозова происходила из крестьян, ещё её дед служил крепостным конюхом у помещика Хромова. Но она была с детства дружна с внучкой Хромова Натальей, поэтому была довольно образованной для простой крестьянки. После национализации земель все поместья Хромовых отошли Советской власти, но след Анны теряется чуть раньше. По каким-то причинам она приняла монашество, а с ним и новое имя — Серафима. Наверняка известно только то, что Серафиму очень любил народ. Она была сестрой милосердия в госпитале ещё при царском режиме. Потом, уже в эпоху власти советов, Серафима жертвовала почти весь доход монастыря на детские приюты. Монастырские заливные луга славились своей травой, и стадо давало неплохие удои. Монашки не гнушались никакой работы. Они содержали в порядке огромный огород и сад, расположенный сейчас на месте села Старый Усад, имели собственную пасеку. После расстрела Тихона дела монастыря пришли в упадок. Ну а в тридцатые годы вы знаете, что случилось со всеми церквями на Руси.

— Спасибо вам, Александр Иванович. Я обязательно прочитаю вашу книгу.

— Да, ещё... Чуть не забыл. Когда на месте монастыря стали строить кинотеатр, снесли все строения. Это было уже после войны, в пятидесятые годы. Стали разравнивать площадку. И вот тут строители буквально провалились под землю. В одном месте обнаружилась дыра. Некоторые до сих пор утверждают, что под зданием собора располагались катакомбы, тайные ходы. Я не склонен поддерживать эту версию. Думаю, там располагался обычный погреб, заваленный при сносе этажей. На месте ямы, обнаруженной при строительстве кинотеатра, нашли деревянную дубовую труху и свёрток. В плотную полуистлевшую ткань была завёрнута старинная Библия в тиснёном переплёте. Внутри лежала фотография, которая довольно неплохо сохранилась. Снимок обычной семьи. Все старые фотографии немного похожи, вы не замечали? Сейчас популярны селфи и снимки с самыми разными выражениями эмоций. Тогда, кажется, никто не улыбался, а напряжённо смотрел в объектив. На этом снимке были изображены женщина с тремя детьми и её муж, держащийся, как полагается, за спинку кресла позади жены. На обороте удалось прочитать надпись "Морозовы. 1915 г."

— Морозовы?

— К сожалению, версий о том, что случилось с семьёй Анны, очень много, но все они не достоверны, потому что не доказаны. Одно я могу сказать точно — женщина на фотографии и Серафима — одно и то же лицо. Эта Библия и фотография находятся в нашем краеведческом музее.

* * *

Анна утёрла пот со лба, поправила выбившиеся пряди под платок, достала из кармана фартука оселок и ловко прошлась по лезвию косы. Пётр размашисто шёл впереди, но Анна нисколько не уступала мужу. Перехватив поудобнее косовище, она привычным движением начала новый ряд — такой же широкий, как у Петра. Июнь в этом году порадовал дождями, а после Троицы установилась жаркая сухая погода, так что трава уродилась знатная. Их пай располагался в двух верстах ⁽¹⁾ от деревни сразу за сосновыми посадками, поэтому поднимались с Петром они в предрассветных сумерках. Короткие летние ночи не успевали остудить пыльный воздух, но утренняя прохлада росы приятно холодила ноги, прогоняя дрёму.

Под свист косы размеренно укладывались ряды травы, и так же размеренно текли мысли Анны. Недавно они вместе с ребятами ездили на ярмарку в город. Её Петр был первым плотником в округе, его резные наличники и домашняя утварь всегда пользовались спросом. Если кому из соседей было нужно новое топорище, то тоже шли к Петру. Вернулись уже поздно, Пётр жалел Касатку и позволял ей неторопливо перебирать пыль на дороге. Мальчишки сначала щебетали, делясь впечатлениями, а потом уснули прямо в телеге, привалившись к мешку с мукой. Маняшу Анна держала на руках, утыкаясь носом в её мягкие кудряшки, и улыбалась, вспоминая, с какими серьёзными лицами все они сегодня позировали фотографу. Пётр предложил зайти в салон, который красовался огромной вывеской "Фотографическое ателье. Кулагин и сыновья". Сначала Анна оробела, но потом она представила, что через много лет на память останется снимок, где Митюша и Захарка ещё совсем пострелята, а Маняша с трогательными детскими перевязочками на ручках и ножках. Важный господин с щегольскими усиками усадил её в широкое кресло с Маняшей на руках, сзади велел встать Петру, а мальчишек поставил по бокам. Анне не терпелось увидеть, какие они получатся на фотокарточке, но теперь в город Пётр поедет только ближе к осени. Сейчас жаркая пора. Сенокос, огород, да и двор надо подправить.

Солнце палило нещадно, день обещал быть знойным. Пётр дошёл до конца ряда и, дождавшись Анну, сказал, что на сегодня хватит.

Они возвращались домой по дороге между полей и улыбались новому дню. Пётр, одной рукой придерживая косу на плече, другой приобнял жену, словно защищая от всех напастей. Его маленькая, словно пичужка, Анна была самой хрупкой и одновременно сильной на свете. Они миновали посадки, чувствуя, что воздух пахнет гарью. От деревни кто-то бежал к ним навстречу и истошно кричал. Красный столб огня плясал среди чёрных клубов дыма, застилая неровный порядок домов единственной улицы.

1) 1 верста = 1 066,8 м

Вернуться к тексту

Наташа механически сновала между плитой и умывальником и встрепенулась только тогда, когда чуть не вывалила очистки в суп вместо картошки.

— Ах, чтоб тебя, — тихо ругнулась Наташа, перехватывая успевшую упасть в кастрюлю ленту кожуры.

— Что-то ты сегодня рассеянная, доча, — усмехнулся Павел Петрович и поставил цифру в квадратике. — Когда у тебя отпуск? Съездили бы с Юркой куда.

— Скоро. Через три недели, — ответила Наташа. — Неправильно ты тут поставил пятёрку, смотри, уже есть одна в ряду.

Павел Петрович в последнее время подсел на судоку — как он утверждал, мозговая активность препятствует раннему склерозу.

— Точно! Где у меня ластик был? Наверное, вчера в вагончике оставил. Эх!

— Что там? Всё спокойно?

— Да нормально. Считай, уже первый этаж подняли, быстро дело идёт. Говорят, потом сразу и парк разобьют, чтобы школа в зелени была. А то одни пеньки да крапива. Не считая клумбы у забора.

— Какой клумбы?

— Да смешно получилось. Мишка Базаркин поделился, ну, сменщик. Он на работу шёл, а тут клумбы эти городские. Говорит, взял и выдрал зачем-то пару цветков. Пришёл на дежурство, а куда их девать? Не Зинке же дарить эти чахлые кустики. Пошёл у ворот и посадил. Да он чудной, Мишка. Вечно ему что-то мерещится. Говорит, кто-то словно место указал, мол, тут, Мишка, сажай. Ткнул, значит, эту пару кустиков, вроде как маловато. На следующую смену шёл, опять выдрал с городской клумбы. Усадил кружочком, всё как полагается.

— Петунии? — Наташа ясно представила металлический забор, блестевший в лунных отсветах, рычащего Рекса и круг цветов.

— Да ляд их знает, не силён я в этих названиях. Это Мишка специалист, вечно травки сушит разные.

* * *

Давно не было такой ранней зимы. Первый снег, выпавший в конце октября, так и не растаял, загнав коров в сараи почти на месяц раньше срока. Анна, кутаясь в старый зипун, подоила Малинку и наложила ей в кормушку сена. Тёплый нос коровы потыкался ей в карман в ожидании горбушки хлеба, затем шумно вздохнул и уткнулся в кормушку. Анна погладила любимицу по круглому боку и заплакала.

Малинка всегда приносила бычков. Они появлялись поздней осенью, и приходилось телят брать домой. Печь, побелённая весной к Пасхе, становилась вылизанной к концу зимы с одного края до кирпичей. Как Анна не билась с этой напастью, отучить сынов Малинки от вредной привычки не удавалось. В ход шли отымалки ⁽¹⁾, веник и шлепки, но бычки, кося глазом, возвращались к своему занятию сразу же, как только хозяйка переключала своё внимание на другое. Пётр смеялся, что детям не хватает извести, а Анна всё равно сердилась, но не сильно. Приходила новая весна, и печь вновь щеголяла белыми стенами. Три года назад Малинку не пустили в стадо, ожидая отёла. Самой Анне ещё было ходить целый месяц — они ожидали малыша ближе к Рождеству. Малинка принесла бычка ночью, а Анна на следующий день решила побаловать её отавой, скошенной на массиве вдоль огорода. Лестницу нести не хотелось, поэтому она привычно залезла на сушило по жердям кормушки. Скинула две охапки, прикрикнула на Малинку, которая тут же начала шумно угощаться, подминая себе под ноги большую часть сена. Оглянулась и потеряла равновесие. Она пыталась схватиться за брус, но рука соскочила. Так и упала, проехавшись животом по всем перекладинам. Сначала Анна в испуге обхватила живот, но вроде всё было в порядке. Обругав себя последними словами, она на трясущихся ногах собрала сено, переложила его в кормушку и пошла в избу.

Маняшка родилась к следующему вечеру — красненькая, маленькая и пушистая. Ночью ударил мороз, и Анна боялась, что её недоношенная доченька не переживёт сквозняки. Но сдаваться Анна не собиралась. Завернула ребёнка в тряпицу и положила на печку. Митька с Захаркой быстро поняли, что лучше им не просыпаться по ночам и не беспокоить лишний раз маму, которой и так доставалось. Маняшка тихо пролежала на печке дня три, а потом подала голос. Пётр сразу сказал, что эта барыня себя в обиду не даст. Приходилось вскакивать среди ночи по нескольку раз, залезать на печь, кормить и успокаивать Маняшку, а когда она, наконец, засыпала под утро, уже было пора вставать топить печь и убирать скотину. Мыла дочку Анна прямо на печке в небольшом корыте, положив себе на руку. Личико дочурки было не больше её кулака.

Весной Маняшку стали снимать с печки и укладывать в колыбель. Она сердито щурилась от солнечного света, заливающего заднюю избу, и смешно морщила нос.

Сегодня Маняшке исполнилось бы три года. Анна плохо помнит недели и месяцы после того страшного пожара. Соседи пытались затушить дом, да только что толку в такую жаркую погоду бороться с огнём, накинувшимся на деревянную избу. Обугленные тела Захарки и Маняши нашли в тех местах, где стояли их кровати, а Митя совсем чуть-чуть не добрался до выхода — его нашли на пороге. На Петра было страшно смотреть, он считал, что пожар случился из-за керосиновой лампы, которую он оставил зажжённой — вдруг проснулась бы Маняша, она боялась темноты. Их приютили семья брата Петра, да только и Анна, и Пётр были скорее мёртвыми, чем живыми. Малинку и Касатку удалось спасти, но Пётр сказал, что корову весной надо будет продать. Ни к чему она теперь. Новый дом на месте пепелища построить было можно, но сначала нужно было просто научиться жить дальше. Пётр стал выпивать, чего раньше себе никогда не позволял. Его руки, ювелирно работающие резцом, дрожали, и он забросил своё любимое занятие.

К концу осени им всё же удалось хоть немного наладить свою жизнь. Пётр с тройным рвением принялся за работу, пообещав Анне, что весной он поставит новый дом. И у них обязательно ещё будут дети.

Сегодня спозаранку Пётр впервые за долгое время поехал в город на ярмарку. Надо было закупить муки, круп.

Надо было перезимовать эту страшную пустоту.

К вечеру Пётр не вернулся, и Анна тревожно прислушивалась к звукам на улице, когда все уже давно спали. Пора бы ему уже и вернуться. Не случилось бы чего. Уже под утро она расслышала тихое фырканье Касатки. Прислушалась. Тихо. Показалось? Накинула зипун и выскочила на крыльцо.

Касатка была удивительно умной лошадью. Когда пьяный хозяин направил поводья на развилке не в сторону дома, а в лесопосадки, откуда мужики привозили брёвна на срубы, она послушно потрусила на поляну с вырубкой. Когда хозяин плакал и ругался, то и дело прикладываясь к мутной бутыли и доставая из-за пазухи фотокарточку, она смирно стояла и пряла ушами. Но когда хозяин уснул и прошло несколько часов, Касатка самостоятельно развернулась и направилась в сторону дома.

1) Отымалка — старая ветошь, выполняющая функции прихватки при доставании с шестка горячих чугунов.

Вернуться к тексту

Анна отошла от службы к своим. По большим праздникам служили общий помин прямо на кладбище у центральных ворот.

Четыре креста стояли в ряд, упокоённо подставляя перекладины под пробивающиеся сквозь берёзовые шапки лучи солнца. Три из них сделал Пётр год назад. Четвёртый сделали самому Петру. Анна так и не оправилась после смерти мужа. Она словно осталась в том морозном ноябре, когда всё прижималась к его стылому телу и выла во весь голос. Руки Петра одеревеневшими пальцами обнимали фотокарточку. Снимок из другой жизни, когда все они были вместе. Пётр отправился к детям, бросил Анну одну.

Слёзы привычно побежали по щекам, когда Анна услышала за спиной тихий ласковый голос:

— Праведники стоят по правую руку от Спасителя, путь в Царство небесное указывается подножием. ⁽¹⁾ Помяни ушедших в Петров день, Царствие им небесное.

Анна обернулась. Перед ней стоял послушник Алексей, она его хорошо знала. Алексей появился в их приходе в прошлом году, но сразу прижился, благодаря своему кроткому доброму нраву. Анна знала, что скоро Алексей должен принять рукоположение в священники. Нынешнего отца Зиновия должны были перевести в город, и все надеялись, что Алексей останется у них в приходе.

— Спасибо вам, — тихо сказала Анна.

— Можно, я вас провожу? — спросил Алексей.

Так началась их дружба, чистая и светлая. Анна находила успокоение в их разговорах и всё чаще думала о том, что её жизнь не закончена. Она поняла, что должна сделать дальше. Злые языки шептались за спиной, но Анна знала, что ничего предосудительного в их с Алексеем отношениях нет.

Как-то, на Радуницу, следующей весной, они возвращались с Алексеем с кладбища вместе. Он позволил Анне уйти в свои мысли и не докучал разговорами, молча шагая рядом. Потом остановился, глядя на беззаботный ручеёк, протекавший в низине.

— Анна, я давно хотел с вами поговорить. Скоро я приму сан. Я могу примкнуть к белому духовенству, если вступлю на свой путь со спутницей. Вы станете моей женой?

От неожиданности Анна споткнулась, и ей пришлось схватиться за локоть Алексея.

— Простите, — ответила она. — Вы мне очень дороги, и я вам благодарна за всё. Вы смогли спасти меня от отчаяния, вдохнули силы, чтобы жить дальше. Но... Я не могу.

— Не давайте сейчас ответ, Анна. Обещаю, я сделаю всё, чтобы сделать вас счастливой. Вы земной ангел.

— Нет, — на этот раз голос Анны звучал твёрдо. — Я приняла решение. Я уйду в монастырь.

— Вот как? И всё же, не лишайте меня надежды.

— Я думаю, так лучше будет для нас обоих, — ответила Анна.

Вскоре Алексей исчез из их прихода. Поговаривали, что он принял сан и получил новое имя. Теперь он назывался отцом Тихоном. Тихон стал самым молодым епископом, когда всего через несколько лет возглавил епархию губернии. Он стал Духовником игуменьи Серафимы, ставшей настоятельницей Троицкого женского монастыря.

* * *

Наташа растянулась на мелком песке, лениво отгоняя Юрку, вздумавшего построить у неё на спине настоящий замок. Запах моря перемежался с сосновой свежестью с примесью эвкалипта, и хотелось просто вот так лежать и не двигаться. Две недели назад Юрка, загадочно улыбаясь, выложил за ужином на кухонный стол путёвку в Кемер, сказав, что они заслужили в этом году отдых за все труды свои праведные. Правда, они чуть не опоздали в аэропорт, куда ещё надо было доехать за сто километров на машине, потому что Наташе пришлось идти в приказном порядке на награждение победителей конкурса лужаек, как они называли между собой всю эту эпопею с клумбами. К Дню Города их триколор щедро пестрел цветами, радуя глаз. Первое место им не присудили, но грамотой наградили. Наташа вышла из душного зала и решила подняться на второй этаж Дворца Культуры в поисках туалета — хотелось хоть немного освежить лицо. Она прошла мимо гримёрных, где обычно готовились к выступлению артисты, и вдруг заметила строгую табличку на стеклянной двери. "Краеведческий музей". Точно, как она могла забыть, что недавно музей перенесли из старой части города в ДК! Решив, что заглянет на минуточку, она толкнула дверь. Экскурсовод, кивнув Наташе, углубилась в дальнейшее разгадывание кроссворда после того, как Наташа сказала, что она немножко посмотрит.

Старые фотографии в рамках на стенах рассказывали об истории города. Она с удивлением узнавала улицы, по которым привыкла ходить с детства. Старинные особняки с вывесками, множество церковных куполов, и снующие по своим делам жители, которые застыли на неподвижных фото, но словно рассказывали о себе Наташе. Она совсем забыла о времени, когда в одной из витрин увидела старинную Библию в тиснёном переплёте и рядом лежащую потрескавшуюся фотографию. На сопроводительной табличке рассказывалась история строителя Потапова, который сдал свою находку городу.

Женщина с мягкими чертами лица держала на руках кудрявую пухлую малышку, а по бокам стояли совершенно одинаковые карапузы лет пяти, как две капли воды похожие на своего отца, стоящего сзади жены. Когда Юрка прибежал в музей и свистящим шёпотом стал говорить, что они опаздывают, Наташа всё никак не могла оторвать взгляда от старой фотографии.

Сейчас Юрка убежал за мороженым, оставив Наташину спину на несколько минут в покое.

В последнее время она часто думала над словами Александра Ивановича о том, что мы верим в то, во что верим. Мы создаём свой персональный ад или рай. Но главное — хранить в душе свет. В их маленьком городке были свои законы и правила. Администрация города пресекла все слухи о том, что на месте клумб находились человечьи кости. Не было никаких костей. Нет костей — нет проблем. Обратиться в полицию? Ну так кому не дорога его работа — пожалуйста, обращайтесь. Времена не сталинские, но все помнили, чем закончилась история санитарки больницы, посмевшей написать письмо наверх о том, что её зарплата не соответствует тем цифрам, которые озвучивали с трибуны на День Медика. Юрка посоветовал Наташе не лезть во всё это.

Несмотря на шум и гвалт отдыхающих, Наташа задремала.

Она была маленькой черноволосой женщиной в длинном платье до пят и грубом фартуке, об который вытерла натруженные руки и улыбнулась, глядя на картину впереди себя. Чёрная круглая печь-голландка уютно потрескивала дровами в приоткрытую дверцу. На полу, у самой голландки, сидела маленькая девочка лет трёх, с вытянутыми вперёд ножками. Поперёк её ног блаженно растянулись, синхронно вытянув передние и задние лапы в струнку, серый кот, рыжий щенок и розовый поросёнок. Мурчание кота, которого девочка гладила за ухом, в унисон сплеталось с урчанием голландки, щенок дрыгал во сне задними лапками, а поросёнок довольно похрюкивал.

Потом хрюканье стало громче, картина стала расплываться, и Наташа открыла глаза. Рядом смешно похрюкивал Юрка, тыча ей в щёку мороженым.

— Я видела маленькую девочку, — сказала Наташа.

— Ты моя маленькая девочка, — улыбнулся Юрка. — Да, звонили с работы. Твой перстень отправлен в Государственный исторический музей, в Отдел драгоценных металлов. Давай на ноябрьские махнём в Москву?

1) Подножие — нижняя перекладина на православном кресте, расположенная наклонно.

Вернуться к тексту