Сердце Скал (джен)

— Не думал, что доведется еще раз увидеть тебя, Каталлеймена, — проговорил Ушедший губами Дика.

Молодая женщина с силой стиснула свои хрупкие руки. Ее прекрасное лицо — лицо Анэма — исказилось гримасой.

— Не из-за тебя ли я стала Оставленной, Лит? — горько спросила она. — Не тебе бы произносить это имя!.. Ты совсем забыл, как звали меня мой отец… и твой сын?

— Зачем вспоминать об этом, Каталлеймена? — отозвался Лит равнодушно. — Та смертная девушка умерла в тот день, когда ты приняла дар Ойдмы.

Ушедший окинул внимательным взглядом стройную тоненькую фигурку, полупрозрачную, как тень. Как она была похожа на Анэма — и как непохожа! Те же черные волосы, те же синие глаза, но у отца в них смеялось сотворенное им же небо, а у дочери — пряталась бездонная человеческая пустота.

— Отравленный дар, — сказала молодая женщина, кривя изящные бледные губы.

— Тогда ты считала иначе, — возразил Лит. — Ты взяла его с радостью. Разве не ты сочла его лучшим свадебным подарком?

— Тогда я не знала того, что знаю сейчас, — холодно проговорила Каталлеймена. — Твоя бездетная сестра ненавидела дочь Анэма от смертной.

— То есть как? — вырвалось у Дика. — Что все это значит?

Его никто не услышал. Лит смотрел на избранницу сына с легким удивлением.

— Это неправда, Каталлеймена. Ойдма любила тебя не меньше, чем твоя родная мать. Мать подарила тебе жизнь. Ойдма — отдала свое бессмертие. Разве не этого ты хотела?

— Нет! Я хотела другого! — воскликнула вечно юная женщина. — Я хотела навсегда остаться рядом с моим мужем — твоим сыном! Неужели ты думаешь, что мне нужно было бессмертие без него?!.. Нет!

Боль, прозвучавшая в этом крике, заставила Ричарда содрогнуться. Почти так же кричала «нет!» его мать, когда в Надор привезли тело Эгмонта Окделла.

Лит на мгновение прикрыл глаза. Память отозвалась в нем глухой тоской. Ант, его Анте́мион, прекрасный цветок этого мира, дитя Скал и Молний, наследник земли, огня, воды и ветра! Он ушел в Этерну вместе с отцом и, так же, как Лит, никогда не вернулся обратно.

— Ты… — сказала Каталлеймена, и в ее глубоких синих глазах внезапно плеснула темная ярость. — Ты и Ойдма, вы оба… Вы отняли у меня того, кого я любила!

Лит смотрел на нее, тщетно пытаясь уразуметь смысл ее слов. Рамиро, было спокойно улегшийся у его ног, поднял голову и глухо заворчал.

— О чем ты говоришь, Каталлеймена? — недоуменно спросил Ушедший. — Моя сестра умерла ради того, чтобы ты жила вечно. Родная мать не сделала бы для тебя большего.

— Она оставила в наследство Анту свой жезл, — сказала, как выплюнула, женщина. — Она назначила твоего сына своим преемником!

— Иначе и быть не могло. Волнам необходим свой Повелитель. Разве ты не знала этого с самого начала? И разве ты не радовалась этому свадебному подарку тоже?

Каталлеймена в упор посмотрела на него потемневшим, как море в бурю, взглядом.

— Ты чудовище, Лит, — сказала она. — Все вы были чудовищами. Вы манили людей своей любовью, а сами были не способны на нее. Ты уходил от Астрапэ к земным женщинам, чтобы зачать с ними детей, а Астрапэ уходила от тебя, чтобы рождать от земных мужчин. Никто из вас — никто, даже мой отец! — не ведал настоящей любви, и чему удивляться, если люди в конце концов изменили вам со своим вымышленным Создателем?

Лит вздохнул.

— Ты опять об этом, Каталлеймена? Человеческая ревность все еще гложет тебя спустя столько времени?

Нежные губы женщины задрожали словно от сдерживаемого плача, но она не отвела глаз и продолжала стоять перед Литом, гордо выпрямившись. Дик почувствовал к ней невольное уважение: у дочери Анэма был сильный характер.

Лит, словно уловив его мысли, вздохнул вторично.

— Антемион был обязан оставить потомство, — произнес он устало. — Как ты сама сказала, моя сестра не могла родить детей. Это нельзя называть изменой, Каталлеймена. Мир, которому ты принадлежишь, — наше творение, и на каждом из нас лежала ответственность за него. Антемион выполнил свой долг.

— До-о-олг? — протянула Каталлеймена со странным выражением в голосе. — Ты снова собираешься говорить со мной о долге, убийца своего сына?

И она отступила на шаг, чтобы окинуть Ушедшего презрительным взглядом.

— Я не убийца, — строго возразил ей Лит. — Я его отец, и я любил его.

— Ты дурной отец! — бросила ему в лицо Каталлеймена. — Посмотри на созданное тобой! Твоя земля не расхищена только потому, что ее храню я — я, женщина! Твои глупые правнуки ненавидят и убивают твоих же праправнуков. А твой лучший сын, твой первенец… Ты заморочил ему голову словами о долге и увел за собою на смерть. Ты, может быть, и нес ответственность за Этерну, но он — он был ни при чем! Он родился здесь и родился свободным. Он был плотью от плоти этого мира, его огнем, его живым сердцем! Но ты велел ему покинуть Кэртиану, уйти на защиту чужих рубежей и теперь эта земля остывает без него. И что же — ты спас этим Этерну?.. Сохранил Ожерелье миров? Нет! Ты не спас никого и ничего. Ты только погиб сам — бесцельно и бессмысленно — и погубил сына, которого не стоил. Ант пошел за тобой и умер, и я больше никогда не увижу его!..

Крупные слезы катились по лицу женщины. Ричарду болезненно захотелось утешить ее, но он знал: это бесполезно. Он тоже, подобно праотцу, стремился выполнить свой долг, но только причинил горе всем, кого любил. Рамиро у его ног тихонько завыл. Ушедший молчал.

— Я… Я не звал сына с собой, — наконец выговорил он голосом слабым, как шелест листвы. — Антемион захотел пойти сам. Он… знал, в чем состоит его долг.

— Твой долг! — гневно сказала Каталлеймена.

— Нет, — возразил Лит уже увереннее. — Хоть Антемион родился здесь, он все же не был человеком, как ты, Каталлеймена. Он принадлежал Этерне, как и все мы.

— Нет! Неправда! — воскликнула плачущая женщина. — Астрапэ не хотела, чтобы он уходил! Она хотела, чтобы Ант остался. О, она любила сына, не то, что ты! Тебе всегда были дороги только твои измышления. Ты всегда был глуп, отец Лит. Как можно сохранить Ожерелье миров, если его Жемчужины погибнут?

— Но Кэртиана жива, — возразил Лит. — У вас остался ребенок, твой сын, Каталлеймена. Разве он не сердце этого мира? Разве не сохраняет он в своих руках ту власть, которую мы четверо передали ему?.. Перестань сводить со мною счеты, дочь друга. Кэртиана жива, пока жива наша кровь. Мой сын от смертной стоит сейчас перед тобою, значит, и мой внук, рожденный тобой, тоже цел и невредим.

Взгляд Каталлеймены померк. Ее бледные губы стали совершенно белыми.

— Твой внук? — переспросила она тихим срывающимся голосом. — А знаешь ли ты, каким он вырос, Лит? О, Ант гордился бы им!.. У него были огненные глаза Астрапэ, и струящиеся волосы Ойдмы, и звонкий голос моего отца, и сила… — она остановилась.

— Моя сила, Каталлеймена, — договорил Лит. — Где же он?

Женщина поднесла дрожащие пальцы к губам.

— Он был лучшим на свете ребенком и вырос чудесным юношей, — продолжала она почти шепотом, — потом стал прекрасным мужчиной, могучим, как дуб, и светлым, как солнце, он женился и подарил мне внуков… А потом медленно состарился у меня на глазах и однажды умер — он умер, Лит!

Лит посмотрел на нее с явным недоумением:

— Таков закон этого мира, Каталлеймена. У моей сестры была только одна жизнь, и она не могла наделить бессмертием еще и твоего сына. Ему был сужден обычный человеческий удел. Но у тебя остались внуки.

— И я любила их, — подхватила Каталлеймена. — Но все они вырастали и умирали, бесконечно умирали у меня на глазах, а я… Я оставалась бессмертной!

Ричард внутренне содрогнулся. Ему было до слез жаль эту женщину, попавшую в безвыходную ловушку вечной жизни.

— Разве не этого ты хотела? — снова спросил Лит.

— Нет. — Теперь женщина не кричала, а говорила со спокойной безнадежностью. — Я хотела вечной любви, а не вечного умирания. Но я жила так долго и так безрадостно, что сама стала Сестрой смерти.

— Без смерти нет жизни, Каталлеймена, — наставительно произнес Лит, словно поучая малое капризное дитя. — Разве ты предпочла бы, чтобы твой сын вовсе не родился? Или не хотела бы видеть, как рождаются его дети и дети его детей? И разве ты не знаешь, что душа носителя божественной крови не уничтожается и в свой срок снова вернется в этот мир?

Каталлеймена покачала головой.

— Я любила не только душу, Лит, но и облик моего сына. Тебе этого не понять. Я потеряла его так же, как потеряла мужа. Может быть, он возвращался в Кэртиану уже много раз, но для меня в этом нет утешения. Ни он, ни я больше никогда не узнаем друг друга.

— Мне жаль… — порывисто начал охваченный раскаянием Дик, но Лит остановил его.

— Разве не ты сама недавно назвала бессмертие отравленным даром? А теперь ты жалеешь, что твой сын не получил его? — спросил он и добавил, пожимая плечами: — Вы, люди, удивительно непоследовательные создания.

— Мы таковы, какими вы сотворили нас, — ровно ответила Каталлеймена. — Не тебе жаловаться на нас, создатель земли и скал.

Лит негромко рассмеялся: в этих словах ему почудилось нечто знакомое. Первородная дочь друга все-таки унаследовала долю ироничной веселости своего отца.

— Что ж, признаю, что Анэм всегда был немного непостоянным, — сказал он с улыбкой. — Видимо, когда он вдыхал в вас душу, он щедро наделил вас своей переменчивостью.

— А чем наделил своих детей ты, отец Лит? — спросила Каталлеймена и ответила сама: — Смертью. Знаешь ли ты, сколько кругов прошло с тех пор, как ты ушел из Кэртианы? А помнишь ли ты, что божественная кровь не передается от женщины ее потомкам? Души простых людей так же непрочны, как их тела, созданные тобою из праха. Сыновья твоих дочерей бесконечно рождались и умирали, а ведь некоторые из них были хорошими людьми. Но каждого из них ты обрек на окончательный уход из твоего мира — и телесный, и духовный.

— Но они прожили достойную жизнь, — возразил Лит. — Разве этого мало?

— О, это гораздо больше того, что получили от тебя сыновья твоих сыновей! — насмешливо подхватила Каталлеймена. — Ты убиваешь их один раз в четыреста лет — всех, кроме одного, больше других похожего на тебя. Почему так, скажи мне, Лит?

— Ты сама знаешь ответ, Каталлеймена, — спокойно отозвался Ушедший, — хотя раньше тебя это не волновало. Человеческая кровь разбавляет нашу, а Кэртиана не выживет, если наше наследие будет растрачено. Остаться должен только тот, в ком кровь ближе всего к изначальной.

— Даже если он слаб и глуп? — спросила Каталлеймена, мазнув глазами по Ричарду — юноша почему-то сразу понял, что этот пренебрежительный взгляд предназначается именно ему, а не Литу, и вспыхнул до корней волос.

— Он человек, — равнодушно ответил Лит. — Всякий человек слаб, даже ты, Каталлеймена.

— Ты чудовище, Лит, — повторила женщина, словно невольно поражаясь этому обстоятельству. — Ты подобен людоеду, который раз в четыреста лет пожирает свое собственное потомство, оставив лишь одного, чьих детей он тоже пожрет в свой черед. И ты называешь себя создателем Кэртианы! Неужели ты сам не видишь, насколько ты чужд этому миру, насколько ты противоестественен и омерзителен, Адве́най?

— Ты ошибаешься, Каталлеймена. Я не пришелец, — спокойно ответил Лит. — Я отец Кэртианы, отец этой земли. Разве она не пожирает то, что произрастает на ней, чтобы родить новое и опять поглотить его, когда настанет срок? И разве не эту самую землю ты так любишь и хранишь, Каталлеймена?

Женщина на мгновение потеряла самообладание:

— Я храню ее, потому что здесь мой дом! — воскликнула она. — Но если бы я могла, я создала бы ее иначе!

Лит пожал плечами.

— Никто не способен сотворить мир из ничего, — произнес он. — Созданное из пустоты стремится в нее вернуться. Прах возвращается к праху. Я не могу исправить этого.

Лицо Каталлеймены неуловимо изменилось. Теперь она смотрела на Лита, слегка прищурившись, и вся жалость, которую Дик до этой минуты испытывал к Оставленной, мгновенно испарилась. Обострившиеся инстинкты юноши буквально взвыли об опасности.

— Вот как, отец Лит? — с легкой усмешкой произнесла Сестра смерти. — Значит, создателям Кэртианы подвластно далеко не всё?

Лит не ответил, задумчиво рассматривая жену сына. Оставленная негромко засмеялась, откинув голову; казалось, что в ее тонких черных волосах играет ласковый ветер.

— Ты жалок, Лит, — сказала она со снисходительным презрением. — Ты только тень, случайно пробужденная в слабом потомке. Не тебе тягаться со мною. Уходи. Ты больше никогда не сможешь вернуться назад. Я сама исправлю твой мир к лучшему.

— Оглянись вокруг, Каталлеймена, — ровно отозвался Лит. — Я ведь вижу Кэртиану глазами и памятью моего наследника. Она нисколько не изменилась к лучшему.

— Ей мешает твоя кровь, — резко ответила женщина. — Но осталось недолго. Этот глупый бессильный мальчишка — последний из твоего семени. Когда его заменит мой сын, все переменится.

— Ты ошибаешься, Каталлеймена, — спокойно возразил Лит. — Потомки Антемиона тоже моего семени. Однако никто из них не способен заменить Повелителя Скал.

— Ты опускаешься до прямой лжи, Ушедший? — презрительно протянула Каталлеймена. — Или ты забыл, что вы поставили моего сына выше любого из Повелителей? Он сердце этого мира! Когда истинный Ракан берет в свои руки твой меч, в небе зажигаются четыре новых солнца! Четыре, Лит, вспомни об этом! И каждое из них повинуется Ракану!

Дик невольно поднес руку ко лбу. Эти слова что-то ему напомнили…

— Четыре солнца зажгутся и тогда, когда твой сын возьмет в руки лук Астрапэ, рог Анэма или жезл Ойдмы. Только ты разбила лук и потеряла рог своего отца, — негромко заметил Лит словно между прочим.

Четыре новых солнца! Ричард однажды видел это — он видел их в небе Олларии, когда они с эром Рокэ торжественно вступили в столицу после победы в Варасте. Фердинанд преподнес тогда древний меч в дар своему Первому маршалу. Но… Праотец Лит! Неужели тюфяк-Оллар и есть подлинный король?.. Невозможно! Нелепо! Оллар — потомок узурпатора Франциска. В нем нет ни капли крови Раканов. Или…

— Я дам моему сыну другие вещи, — ответила Сестра смерти, смерив Лита недобрым взглядом.

— Например, мой меч? — мягко спросил Ушедший.

— Да! — с вызовом сказала Каталлеймена. — Он пристал Рокэ Алве куда больше, чем твоему последышу!

Перед глазами у Дика поплыли радужные пятна. Рокэ Алва! Оставленная говорит о его бывшем эре? Как такое может быть? И знает ли сам Алва об этом?.. Впрочем, что он спрашивает? Разве Ворон не пел ему когда-то песни Четверых полностью? Дик едва не ударил себя кулаком по лбу. Ворон знает всё! Юноша даже скрипнул зубами от злости. И эта Закатная тварь позволяла мерзавцу-Дораку творить в Олларии всякие непотребства! Жаль, что он сунул ему яд в бокал, а не вцепился зубами в горло, как Рамиро! Пес был солидарен со своим Повелителем: он приподнялся, вздыбив шерсть, и угрожающе оскалился.

Лит стальной хваткой удержал их обоих.

— А кто же будет держать щит Антемиона? — осведомился он, не давая Дику окончательно впасть в бешенство.

— У моего наследника две руки, — презрительно отозвалась женщина. — Он удержит и щит, и меч!

— Ты снова ошибаешься, Каталлеймена, — произнес Лит настойчиво, словно пытался докричаться до глухой. — Четверо потому и четверо, что никто не способен заменить их!

Женщина решительно отмахнулась от его слов.

— Ты бесстыдно лжешь, Ушедший, и лжешь напрасно! Я знаю созданный вами мир лучше, чем вы. Ты полагаешь, что женщина совершенно бессильна в Кэртиане? Ты просто глупец, творец земли и скал! Моя дочь уже давно сделала то, что, как ты утверждаешь, невозможно. Мои потомки уже заменили… потомков моего отца.

Каталлеймена начала говорить в гневе, но в конце словно запнулась и закончила таким тоном, будто жалела о сказанном. Ричард уставился на нее на все глаза.

— Повелителей Ветра больше нет? — спросил он, не веря своим ушам.

Каталлеймена неприятно усмехнулась.

— Твой бывший эр стал Повелителем Ветра, мальчик. Ракан способен заменить любого из…

— Я вижу, что ты не скучала в своем бессмертии, — небрежно перебил ее Лит, явно понявший куда больше, чем Дик. — Ты удивляешь меня, жена сына. Вы, люди, вообще странные существа. Вы неистово требуете верности себе, но почему-то никогда не храните верность сами.

Бледные щеки Каталлеймены окрасились легким румянцем, горячим, как рассвет.

— Я заботилась о Раканах, — огрызнулась она, — и о Кэртиане, которую вы бросили! Моя дочь помогла восполнить погибшую кровь Анэма. А мой муж… Тебе ли не знать, как давно я потеряла его!

— Ну и что же? — не выдержав, снова влез в разговор Дик, охваченный праведным негодованием. — Моя мать тоже потеряла своего мужа! Но матушка…

— У меня нет претензий к твоей матушке, мальчик, — холодно оборвала его Оставленная.

— Только ты хочешь отнять у нее меня! — звонко выкрикнул Дик. — Герцогиня Надорская никогда не мстит детям своих врагов!

Дочь Анэма поморщилась, словно от Дикова вопля у нее загудело в ушах.

— Мальчик прав, Каталлеймена, — мягко произнес Лит. — Неужели ты ненавидишь мою кровь больше, чем любишь своих собственных детей? Тогда Кэртиана обречена. Там, где ненависть больше любви, остается только пустота, Сестра смерти. Ты слишком властолюбива, как и все люди. Но не всё должно достаться твоему наследнику: этот мир достаточно велик, чтобы его богатств хватило на всех. Повелители — опора твоим потомкам, Каталлеймена, и каждый из них незаменим. Без них твой сын ослабеет и погибнет.

— Мои потомки уже заменили Повелителей Ветра, — упрямо повторила Сестра смерти.

— Только потому, что ты — дитя Анэма, — возразил Лит. — Ты ведь и сама понимаешь это. Твоя дочь могла передать Раканам наследие твоего отца, но не могла передать повелительство. Божественная кровь досталась им от Антемиона, но ее силы не хватит, чтобы удержать все стихии этого мира. Если ты стронешь с места еще и скалу, мир Кэртианы покатится в бездну.

— Не все ли тебе равно, Лит? — отпарировала Каталлеймена. — Ты давно ушел из этого мира. Ты думал об Этерне, а не о сохранении того, что создал. Теперь ты только тень, Ушедший. Если этот мальчик — обещанная тобой скала, — она презрительным жестом указала на Дика, — то мне не удастся ему навредить, и твой наследник не пострадает. Если же он погибнет, то чего стоит такая немощная опора?

— Остановись! — попытался образумить ее Лит, но женщина, по-видимому, сочла разговор исчерпанным. Она отвернулась и направилась прочь. Ее тонкий силуэт быстро потонул в сумерках огромного зала.

Растерянный резким окончанием беседы, Ричард поднял голову. Где-то высоко, там, где терялся его взгляд, находились, очевидно, световые шахты, поскольку в огромное помещение слабо проникал рассеянный дневной свет. Однако добраться до них было невозможно: каменные стены казались столь гладко отполированными, что отражали фигуру Дика, как зеркало. Должно быть, где-то в них прятались потайные выходы, но они были так умело замаскированы, что на их поиски ушли бы недели.

Дик прислушался: Лит в его сознании умолк. Однако Рамиро все еще был рядом: пес стоял, напряженно выпрямившись, словно гончая, учуявшая зайца, и чуткие уши его мелко подрагивали.

— Вашмилость! Наконец-то я вас нашел! — вдруг раздалось у Дика за спиной, и юноша почувствовал, что с души у него свалился целый горный массив размером с Надоры. Гиллалун все-таки вернулся за ним, он нашел лазейку в каменных стенах! — Какая удача! Гляньте-ка: я подобрал в подземелье веревку, как пить дать, наши разбойники обронили. Нагнали же вы на них страху, вашмилость! Но теперь-то мы живо выберемся отсюда!

Ричард не ответил: оборачиваясь к телохранителю, он зацепился взглядом за тень на зеркально-гладком каменном полу. Вместо фигуры Гиллалуна в нем отражалась огромная рыхлая тварь, неловко раскачивающаяся на неуклюжих лапах. Чувство самосохранения не дало юноше поднять глаза выше. Взбеленившийся Рамиро не промедлил ни секунды: пес кинулся на самозванца, и Дик увидел, как стремительный собачий силуэт лязгнул зубами перед самой мордой твари. Неповоротливая глыба неожиданно проворно отступила. Ричард привычно пошарил рукой на поясе, ища свой меч… то есть шпагу, и едва не застонал от разочарования, ощупав лишь полы рясы.

Лит, наблюдая его попытки, только усмехнулся.

— Ты властолюбива, Каталлеймена, — произнес он в пустоту, — но ты забыла, что не ты хозяйка этих существ. Недра моей земли — мое создание, и мне принадлежит Лабиринт и все твари в нем!

Последние слова Дик выкрикнул в полный голос. Чудовища, чьи тени начали было шевелиться по углам, покорно замерли и отступили. Рамиро, недоверчиво понюхав воздух, покружился вокруг Дика, но спустя пару минут спокойно улегся у его ног.

— Как скажешь, Лит, — спокойно ответила Каталлеймена: она шла по стене, словно ожившая фреска, двигаясь внутри камня словно рыба в спокойной глубокой воде. — Я охотно покажу тебе свои создания.

Дик завертел головой, ожидая очередного нашествия. Но все было тихо, и только Каталлеймена вновь удалялась от него, обходя круглый зал.

Вероятно, Дик пропустил бы момент, но Рамиро был настороже. Он внезапно поднялся, оскалившись куда-то за спину уходящей Каталлеймене. Ричард опасливо вгляделся: в камне постепенно проступали очертания нового существа. Лошади — и маленькой лошади, словно она находилась еще очень далеко… Нет, конечно же, это был просто пони!

Чем четче проступали контуры, тем явственнее Дик узнавал породу. Перед ним был не́йдорский пони, крепенький и коренастый, грязно-белого, почти пепельного цвета с неровными коричневыми пятнами. Морда у него была весьма довольная, лукаво-добродушная, какая бывает у очень глупых и веселых животных. Пони мотал головой и игриво скалил зубы, словно приглашая человека разделить его радость.

Цоканье копыт становилось громче, и Дик уловил в нем явную неправильность. Похоже, животное где-то потеряло одну подкову. Оно и неудивительно: глупыш, должно быть, сбежал от своего хозяина и теперь бродит где ни попадя, наслаждаясь полученной свободой.

Лошадь приближалась, а Дик все еще стоял на месте, как зачарованный. Да и чем мог его напугать простой пони?

— Дурак-дурак-дурак! — противным тоненьким голоском заверещала какая-то девчонка, и Дик, с трудом оторвав взгляд от стены, из которой уже высовывалась лошадиная морда, мгновенно узнал маленькую ювелиршу, которую встретил в Октавианскую ночь. — Лягушонок рот разинул! Прыг-скок! Прыг-скок!

Пегий пони, окончательно вывалясь из стены, весело замотал короткой густой гривой в такт песенке. Дик тоже невольно затряс головой: ему показалось, что он перенесся в бедлам.

— Уродец, уродец, лягушачий принц! — радовалась девчонка, скача вокруг Дика как стрекозел. — Папаша купил мне уродца! Папаша добрый, а мамелюка злая! Пусть сдохнет!.. Лягушонок топ-топ! Прыг в болото — и утоп!

Оглядывая чокнутую девицу, Дик с ужасом заметил, что она одета в ту же длинную ночную сорочку, в которой он увидел ее в первый раз. «Она не человек!» — внезапно догадался он. Да и как могла бы обычная девочка оказаться здесь, в Лабиринтах Гальтары? Облачко пара сорвалась с губ юноши, и Ричард сообразил, что от пони и ребенка исходит смертный холод.

Выходец! Пегая кобыла!

Девчонка, видимо, почувствовала мысли Дика или прочитала их отражение у него на лице. Она внезапно остановилась и надула пухлые губы.

— Скачи! — велела она, топнув босой пяткой по каменному полу. — Мой подарок! Папаша велит!

То, что слова «уродец», «лягушонок» и «подарок» относятся именно к нему, Ричард догадался. Но ушедшая в глубину зала Каталлеймена на «папашу» никак не тянула. Может быть, в сумраке прячутся еще выходцы?

Дик настороженно посмотрел на Рамиро. Дейта стояла, недружелюбно скалясь на безумную девчонку, словно выжидая удобный момент для нападения. На пегую кобылу литтэн даже не глядел.

— Скачи! — неожиданно взвизгнула девчонка, которую, вероятно, обозлило то, что на нее не обращают достаточного внимания. — Лягушачий принц! Прыг-скок, скок-поскок! Хочу-хочу-хочу! Папаша придет — уши надерет!

Дик демонстративно повернулся к девчонке спиной, положившись на реакцию Рамиро.

Капризный выходец яростно затопал ногами. Пегий пони, решивший из солидарности присоединиться к протесту, бодро зацокал копытами вокруг Повелителя Скал и его собаки.

Ричард тщательно и широко зевнул.

— Если эрэа намерена испугать меня таким образом, — сообщил он пустоте, в которой скрывалась Оставленная, — то я сожалею о ее неудаче.

За спиной внезапно все стихло. Встревоженный Ричард краем глаза покосился на девчонку. Сумасшедшая, видимо, решилась на что-то и, хитро прищурившись, полезла рукой за пазуху. С минуту повозившись там, она извлекла нечто и, кривляясь, протянула Ричарду крепко зажатый кулачок.

Дика охватило странное волнение. Он полуобернулся к девчонке, вглядываясь в стиснутые детские пальцы. Камень! Его карас! Словно подтверждая его догадку, девочка на миг разжала ладошку, и крупная драгоценность сверкнула неярким матовым блеском. Дик рванулся к ней. Довольная девчонка разом отскочила и высунула язык, дразня дрожащего от потрясения Ричарда.

— Скачи-скачи-скачи! — заверещала она. — Лягушонок топ-топ, прыг в болото — и утоп! Мой подарок! Не отдам!.. Скок-поскок!

И девчонка снова вытянула руку, дразня Ричарда карасом, как осла морковкой.

Дик остановился, чтобы перевести дыхание. Его била крупная дрожь от волнения и понимания — теперь-то он был уверен, что понял все!

— Так вот оно что, эрэа, — произнес он, обращаясь к невидимой Оставленной. — Отдаю должное вашей ловкости рук. Приобрести то, что вам не принадлежит, вы не можете, и вы решились украсть! Только будет ли краденная сила по силам вам, эрэа?.. Что же вы молчите? Вижу, что я напрасно сравнивал вас со своей матерью, — горько усмехнулся он. — Вы не достойны сравнения даже с ее тенью. Моя мать не ворует ни власть, ни чужих детей!

Похоже, он все-таки задел Оставленную. Каталлеймена снова показалась в круге света.

— Ты сам потерял этот карас, мальчик, — надменно произнесла она.

— О нет, — насмешливо улыбаясь ответил Дик, который теперь вспомнил все, словно это было вчера. — Его потерял Рокэ Алва, а я, напротив, нашел его. И кстати, не вы ли научили вашего потомка раздавать направо и налево то, что ему не принадлежит, любезная кузина?

Дика опять охватило бешенство. Ворон отдал ему карас, словно какую-то стекляшку — Ворон, который не имел права распоряжаться ничем, что касалось меча, поскольку не был его владельцем! Даже Фердинанд, эта жалкая пародия на монарха, и тот не осмелился подарить своему Первому маршалу иных прав, кроме права хранения!

— Ты забываешься, мальчик, — сказала Каталлеймена, отворачивая холодное лицо от юноши. Ее чеканный профиль в стене на миг показался Ричарду изысканной инталией.

Дик внезапно подумал о том, что камень, в глубине которого двигалась Оставленная, очень мягкий. Да и как могло быть иначе? Янтарь когда-то был текучей смолой, а туф и базальт — огненной лавой. Каждый камень рождается горячим, как солнце, и остывает только потому, что отрывается от породившего его сердца. Разве он не всегда знал об этом? Как он мог об этом забыть? Глядя на Каталлеймену, Дик представил себе, как густой гранит застывает прямо под его взглядом — так застывает смола, вытекающая из сердцевины ствола.

Движения Каталлеймены плавно замедлились. Или это только показалось? Дик напрягся, представляя себе мошку, увязнувшую в камеди. Каталлеймена гневно дернулась, но Дик вызвал перед своим внутренним взором образ быстро схватывающегося цемента. Лоб его покрылся по́том, стиснутые руки задрожали, но Оставленная забилась в стене, как муха, попавшая в патоку.

От воплей маленькой ювелирши заложило в ушах. Пегая кобыла процокала поближе к Ричарду, дурашливо тыча мордой в его направлении. Юноша положился на Рамиро, краем сознания, однако, заметив, что ни девчонка, ни пони словно не могли пересечь некую невидимую черту, отгораживавшую их от человека.

Сосредоточившись, Ричард досмотрел до конца, как намертво схватывается недавно жидкий раствор. Каталлеймена замерла в стене с искаженным от ярости лицом. Дик понимал, что его победа временная, и поторопился воспользоваться преимуществом. Щелкнув пальцами, он указал Рамиро на сумасшедшую, которая бешено грозила Повелителю Скал пресловутым папашей.

Рамиро прекрасно понял и прыгнул прямо на выходца. Девчонка бросилась к пони, пытаясь укрыться от литтэна за пегим крупом. Пони резво потрусил вдоль стены, но Ричард отрезал ему путь с другой стороны от гончей. Он рассудил правильно: выходец не мог приблизиться к человеку по своей воле. Ему был подвластен только его убийца или тот, кто назвал бы его по имени! К счастью, Ричард не был ни тем, ни другим.

Оказавшись лицом к лицу с двумя врагами, пегая кобыла предпочла отступить. С замечательным проворством бывший пони вскочил в стену, махнув товарке на прощание коротким хвостом. Преданная им маленькая ювелирша взвыла от злобы и принялась царапать камень, словно намереваясь проделать в нем лаз.

Дик прикрыл глаза и представил себе, как нейдорский пони тонет в ренквахском болоте. Это было нетрудно: картины гибнущих людей и лошадей так и стояли у него перед глазами со времен отцовского восстания. Испуганная пегая кобыла вытянула шею, должно быть оглашая камень протяжным криком, и так и застыла в граните с выпученными глазами и напрягшимися в тщетном усилии ногами.

Маленькая ювелирша не видела этого. Она продолжала биться головой и царапать стены ногтями.

— Хочу-хочу-хочу! — визгливо вопила она. — Папаша придет — уши надерет! Мамелюка!

Ричард, дрожа и отдуваясь, присел перед ней на корточки. Рамиро, злорадно оскалившись, встал с другой стороны.

— Верно говоришь: мамелюка, — едва выговорил Дик: в голове у него звенело от напряжения. — Ты же видишь: она обманула тебя. Она зазвала тебя к себе, но она умеет ходить внутри стен, а ты — нет. Она не хочет делиться своим искусством. Но я могу научить тебя.

Девчонка замолчала. Через бесконечно долгую минуту она слегка повернула голову, чтобы посмотреть на Дика хитрым глазом.

— Дурак-дурак-дурак, — сказала она, но уже без прежнего запала. — Лягушачий принц. Покажи.

— Сначала отдай мне то, что ты украла, — возразил Дик, протягивая руку за камнем.

Девчонка взвизгнула:

— Мой подарок! Мамелюка! Скачи-скачи-скачи! — и попробовала прошмыгнуть в щель между Диком и Рамиро.

Литтэн быстро преградил ей путь. Дик обессиленно подумал, что время уходит. Ему нельзя прикасаться к выходцу, а девчонка явно не расположена отдавать украденное.

— Я покажу тебе, как ходить по стенам! — отчаянно выкрикнул он, снова протягивая руку.

Девчонка отрицательно замотала головой, вжимаясь в камень, и тут произошло немыслимое. Рамиро внезапно рванулся вперед и со всей силы укусил Ричарда за запястье. Литтэн сошел с ума? Пораженный юноша выдернул руку: несколько капель крови веером разлетелось во все стороны.

Маленькая ювелирша снова закричала, но на сей раз это был вой смертельно раненного существа. Капли крови попали на ее лицо, и оно пошло рябью, как неверное отражение в тающем льду. На миг в ее выпученных остекленевших глазах Ричарду почудилось что-то странно знакомое.

Кровь Лита! Так вот что сделал Рамиро!

Дик с трудом поднялся и занес кровоточащее запястье над головой выходца:

— Я никогда не причинял тебе зла, — дрожащим голосом проговорил он. — Уходи и упокойся с миром!

Тело маленькой ювелирши задергалось, словно растворяясь в тумане; две-три минуты, и на месте, где находился выходец, не осталось ничего, кроме упавшего, легко ударившегося о гранит караса.

Ричард выдохнул с облегчением и почти упал следом за ним. Глаза его заливал пот, а колени дрожали от напряжения.

Он не заметил, как Каталлеймена неторопливо вышла из стены, однако услышал, как предостерегающе зарычал Рамиро. Дик машинально попробовал подняться ей навстречу, но ноги надломились, и он неловко рухнул ничком на гладкий пол, обливаясь холодным потом. Должно быть, Каталлеймене он представлялся жалким раздавленным червем, да и самому себе казался сломанной куклой. Из идеально отполированного камня на Дика взглянуло перекошенное и сморщенное от напряжения лицо — его собственное.

Каталлеймена осторожно обошла обессилевшего Повелителя Скал. Заметив, как скользит по кругу ее тень, Дик, не доверяя непослушным пальцам, подтянул себе под живот карас и навалился на него всем телом.

Каталлеймена остановилась в паре шагов от его головы.

— Не могу поверить, но я почти жалею о Литтионе, — негромко произнесла она, будто говоря сама с собой. — Ты не сумел продержать меня в граните и получаса, мальчик!.. Это полезный урок, — продолжала она задумчиво, — Литу не мешает увидеть, во что выродилась его кровь, если уж я, дочь Ветра, способна приказывать камням так, как не может Повелитель Скал!

Дик ничего не возразил на эту тираду: он продолжал лежать, уткнувшись носом в пол, чувствуя, как стылый камень приятно холодит его тело. Какое наслаждение отказаться от права понимать, и помнить, и возмущаться, и негодовать!

Каталлеймена помедлила, словно ждала, не отзовется ли сам Лит, но, не получив ответа, снова обратилась к Дику.

— Разве ты не видишь сам, как ты слаб, мальчик? — ровно спросила она. — Подумай, как ты можешь быть опорой Кэртиане, если всего одно небольшое усилие совершенно истощило тебя? Разве ты еще не понял, что меч Ушедшего слишком тяжел для твоей неумелой руки?

Меч! — мечтательно подумал Дик. Если бы у него был меч… или хотя бы отцовский кинжал! Он не привык чувствовать себя таким безоружным. Если Каталлеймена вновь призовет себе на помощь закатных тварей, ему нечем будет защититься от них.

Оставленная словно прочитала его мысли.

— Надеюсь, ты понимаешь, что тебе не выйти из Лабиринта, — насмешливо предупредила она. — Это мой дом и мои правила. А ты не Лит и даже не Литтион, мальчик.

Ричард слабо закопошился у ног Оставленной, тщетно пытаясь сесть: рыцарская учтивость требовала говорить с дамой, повернувшись к ней лицом, а не затылком.

— Чего же ты хочешь, кузина? — спросил он одними губами, с трудом поднявшись на карачки и запрокинув голову, чтобы видеть собеседницу. Карас он припрятал между колен.

Каталлеймена брезгливо наблюдала его неуклюжие усилия подняться.

— Мне нужен твой карас и твое повелительство, — прямо ответила она. — Я вовсе не хочу сиротить твою матушку, мальчик. Мне достаточно будет твоего отречения. Ты же понимаешь, что это великодушное предложение, — тут же прибавила она. — Я прошу тебя добровольно отдать то, что я в любую минуту могу у тебя отобрать… вместе с жизнью. Подумай, стоит ли оно того.

Дик едва не захихикал, как деревенский дурачок, и уронил голову, которую больше не мог держать на весу. Добровольно!

— Лучше, если ты продолжишь воровать, кузина, — прохрипел он, адресуясь к тени Оставленной на полу и едва сдерживая неуместный истерический смешок, — это гораздо честнее.

Каталлеймена отступила. Ричард снова задрожал — то ли он неприятного предвидения, то ли от холода, идущего от каменного пола. Он внезапно почувствовал, что совсем закоченел, как давеча в катакомбах.

— Как пожелаете… кузен, — надменно произнес голос Оставленной откуда-то с высоты ее роста. — Это ваш выбор. Глупец, который взялся катить в гору неподъёмный камень, пусть будет готов к тому, что тот сорвется и раздавит его.

Дик упрямо помотал головой: он не глупец! Да и Оставленная — не гоган, чтобы торговаться за кровь, текущую в его жилах. Разве он может выпустить ее из своих вен?.. Но какая чудовищная насмешка богов — заставлять человека делать то, к чему он не предназначен! Разве он, смертный, способен подарить кому-то бессмертие, как Ойдма? Разве он, проклятый нечеловеческой кровью Ушедшего, способен сотворить небо и землю, как Анэм и Лит? Взгляни же, праотец, на то, каков я: навеки неотделим от праха, из которого ты вызвал меня!.. И все же, подумал Дик, ежась от озноба, это мое наследие. Мой Надор. Моя земля. Я не могу оставить ее, хотя не способен сделать ее цветущей. Она не всегда была добра ко мне, причиняла мне боль и горе, но она — это я.

— Это моя отчина, — сказал Дик хрипло, почти одними губами: на голос у него не хватало сил. — Мои скалы и мои недра. Мой Лабиринт и все твари, живущие в нем.

И Дик съехал вниз, опять распластавшись ничком на камне, стремясь войти в его горячее нутро, способное согреть его. Всякий камень когда-то был пламенеющей звездой, текучим жаром. А в глубине этой земли, за слоями и напластованиями горных пород бьется огненное Сердце Скал — его сердце. Оно похоже на солнце, огромное, багрово-красное, окруженное оранжевым заревом. Ричард протянул к нему руки сквозь гранит пола и осторожно взял в ладони чудесный живой огонь. Сердце билось ровно и сильно, однако, узнав своего Повелителя, вспыхнуло нестерпимо ярким блеском. В глазах у Дика потемнело, и он ослеп от золотистого сияния, однако это нисколько не испугало его. Участившееся биение отдавалось в его висках сильным приветственным гулом. Он всей кожей ощутил, как в радостном предчувствии сильнее дрожит земля, наконец-то нашедшая своего Повелителя после стольких лет разлуки, и как все быстрее бежит по ее жилам закипающая, раскаленная кровь.

Предгорья Мон-Нуара трясло. Скалы, давно незыблемые и сонные, заросшие лесами и мхом, шатались, как пьяные великаны, пустившиеся в пляс; древние пещеры и выработки с грохотом рушились, давя неосторожных путников, стремившихся найти в них приют для ночлега. Встревоженные животные неслись, не разбирая дороги, подальше от обезумевшей земли, трескавшейся у них под ногами; перепуганные люди, побросав дома́ и скарб, поспешали за скотиной, слепо доверясь звериному чутью и подгоняя ее криками ужаса.

Жан-коновал, при первых же толчках выбравшийся из аренария, со всех ног улепетывал по пастушеской тропе на Ренну, не особо интересуясь судьбой своих товарищей. Только однажды, оглянувшись, он заметил столб пыли, поднимающийся над местом их ночного лагеря. У него не было сомнений относительно участи, постигшей капитана Паганаччо и его банду. Суеверный гальтарец уже пару дней подспудно ждал чего-то в этом роде и твердо решил не искушать Лита, прося дополнительных милостей. Ушедший простил его разбой взамен на полученную помощь и позволил уйти из центра землетрясения живым. Но бог обязательно прогневается, если Жан-коновал попробует спасти хоть одного из разбойников, покусившихся на древнюю кровь. И неумелый эскулап торопливо бежал прочь, шепотом обещая владыке самые щедрые приношения, начиная с собственного раскаяния в грешном разбойничьем житье.

Дув Гиллалун, при первых же толчках благополучно вылезший из катакомб в Молло, между тем не находил себе места от беспокойства.

— Гляди-кось, мил человек, как Лит-то пробудился, — многозначительно сказала ему старая Динучча, в хижине которой он нашел временный приют. — Давненько земля так не расхаживалась, почитай что уж несколько кругов.

Старуха торопливо отвязала собаку, сходившую с ума на привязи, и жестом указала Гиллу на поле, уже выгоревшее на солнце, несмотря на то, что шло только начало лета.

— Надобно улечься там, — деловито пояснила она. — Сподобит владыка Лит — пронесет.

И старуха набожно потянулась рукой к эспере, но не устояла на ногах: очередной мощный толчок едва не сбил ее с ног. Гилл, уцепившись за забор, подхватил добрую Динуччу за локоть и выволок ее из калитки.

— Осерчал на нас батюшка Лит, — запричитала старуха плаксивым тоном, торопливо семеня за Гиллалуном. — Сирые мы, вишь ли, и дары у нас сирые.

— Кончай нести околесицу, мать, — грубовато оборвал ее надорец. — Лучше позволь-ка мне забрать у тебя все веревки, что найдутся в доме, и лампады, и твою собаку тоже. Мне нужно срочно отыскать моего господина.

— Куда! — безнадежно махнула рукой старуха. — Ты рехнулся, мил человек! Где нынче сыскать хоть кого в этаком содоме? Гляди, как Лит-то разгулялся!

— Вижу, — резко ответил Гиллалун. — Он и есть мой господин.