По кругу судьбы (джен)

«Азаматгерий — мени хан атлым,

Хан атлым.

Азаматгерий мени къанатым.

Ой, къанатым, ой, къанатым, ой, къанатым»⁽¹⁾

— Ибрагим!

Тишину дома разорвал отчаянный вопль из кухни.

Молодой человек, до этого момента мирно спящий на диване в гостиной, убаюканный боевиком, вскочил как ужаленный.

— Сколько раз я говорил тебе, не смей менять звук будильника на эту шайтанскую песню!

Источник всего этого шума находился на кухне, куда Ибрагим и направился.

— Разве это не твоя любимая песня? — сделав самое невинное выражение лица, воскликнул Ибрагим. На самом деле Исмаил ненавидел ее — эта была одна из тех песен, что назойливой мухой звенела в голове до конца дня, но упустить возможность вывести брата из себя вновь, оказалась сильнее сочувствия.

— Люблю?! — съязвил Исмаил, выпучив глаза. — Да, так люблю, что я тебе сейчас от переизбытка чувств челюсть проломлю.

— Да брось, — отмахнулся Ибрагим от угроз брата. — Через пару недель ты женишься, и мне уже будет неловко над таким уважаемым человеком издеваться, да и Мадюшку жалко. Дай хоть душу отвести.

— А брата, значит, не жалко?

— Что тебе мешает поставить код на телефон? Спасешься от Ибраша, хоть ненадолго, — вмешалась в разговор их мать, с улыбкой размешивая чай.

— Да потому что этот черт рогатый все равно его обходит, — воскликнул Исмаил, разводя руками.

— Это потому что у него всего два пароля, — прыснул Ибрагим, обращаясь к матери, — либо твой день рождения, либо день рождения Мадюшки, на большее у него фантазии не хватает.

Оба рассмеялись, а смущенный Исмаил дал брату подзатыльник, когда его телефон зазвонил.

— Слава Аллаху, что хоть на звонок не поставил эту гадость, — пробурчал он, взглянув на сенсор. — Ладно, мне нужно ехать за материалами, а ты — бегом на стройку, проследи за этими бездельниками.

* * *

Ибрагим сидел на кресле, смотря очередную серию «Сверхъестественного» ...⁽²⁾, как на улице раздался какой-то шум — то ли вой, то ли крик. От неожиданности он вздрогнул, как и его бабушка, обеспокоенно подошедшая к большому панорамному окну.

— Байчы⁽³⁾ къычирады... Аман хапар бир келмегеиды...⁽⁴⁾

— Ання, ⁽⁵⁾ все хорошо, это просто какое-то животное, — ответил Ибрагим, обнимая бабушку. — Слушай, а может это дедушка Адильби пытается твое внимание привлечь? Он точно к тебе неровно дышит! — он еще раз обнял обеспокоенную женщину и поцеловал ее в покрытую платком голову.

— Кет сен, телиден туугъан тели!⁽⁶⁾ — рассмеялась женщина. — Адамгъа эштирме аны!⁽⁷⁾

— Почему? — произнес Ибрагим, улыбаясь. — Это же чистая правда!

— Потому что, если это услышит его ненормальная дочка, через неделю вся округа узнает, что ты наркоман и тунеядец, — в комнату вошла мать Ибрагима, держа в руках несколько пакетов. Ее зеленый платок сбился набок, и короткие светлые пряди беспорядочно торчали из-под него. Заметив свекровь, она положила ношу на пол и смущенно поправила платок, а заодно и оглядела свое длинное платье — не сбилось ли чего.

— Анам, вы наверно голодны, я сейчас приготовлю ужин, к тому времени и сын ваш вернется, и Смайка.

— Тоба, тойуб кекире уа турмайма⁽⁸⁾, — ответила женщина, возвращаясь на диван.

Ибрагим прыснул, поднимая пакеты с пола и неся их на кухню. Бабушка, как всегда, была в своем репертуаре с этими доисторическими шуточками.

Какое-то неприятное чувство не оставляло его сегодня весь день — тяжесть, валуном навалившаяся на плечи, заставляло его испытывать тревогу. Он не мог объяснить, откуда эти ощущения, но сердце было не на месте. Конечно, Ибрагим ни слова не сказал, ни матери, ни бабушке — уж очень легко они впадали в панику.

Пока Ибрагим вытаскивал из пакета продукты, мать уже вовсю суетилась возле плиты.

— Ты был на стройке? — спросила она, нарезая тонкими пластинами лук.

— Нет, — признался Ибрагим. Весь день он даже близко не подходил к стройке, хотя прекрасно понимал, что отец шкуру с него спустит, если рабочие где-нибудь накосячат. В том, что они накосячат, сомневаться не приходилось, но грызущая изнутри тревога просто не позволяла ему собраться и заняться действительно важными делами.

Мама нахмурилась и так резко повернулась к нему, продолжая сжимать в руке нож, что Ибрагим чуть не попятился.

— Быстро беги на стройку, вот прямо сейчас. Если отец или Смайка приедут и застанут тебя здесь, опять начнется ругань.

— А что я? Дом-то Исмаила, пусть и смотрит за ним, — проворчал он. — Не мог подождать, пока стройка закончится? Ему еще и двадцати пяти нет, а он уже бежит под венец.

— Ибраш, мы все это уже обсуждали много раз, — устало вздохнула мать. — Если твоего брата отец не смог переубедить, то у нас тем более не получится. Иди на стройку и позови по пути бабушку, а то она сейчас засядет за свой «Великолепный Век»⁽⁹⁾, и ее потом не сдвинешь от телевизора.

* * *

Ибрагим уже часа три возился на стройке вместе с рабочими, попутно корректируя их работу. С тех пор как Исмаил объявил о своем намерении жениться, все это и началось — каждый день Ибрагим на пару с братом, а временами и с отцом (когда те не были заняты), находился на стройке. Отец считал, что так сможет привить им трудолюбие и научить полезным навыкам. Он был крайне практичным человеком и, как глава семьи, принимал все решения — противиться его воле сыновья не могли. Хоть Ибрагим ни черта не смыслил в стройке, он каждый божий день исправно ходил и работал вместе с рабочими, смотрел, чтобы они все делали именно так, как велел отец, и старался хоть чему-то научиться. Он не хотел гневить отца и расстраивать Исмаила и маму — в конце концов, Ибрагим строил дом старшему брату.

Ибрагим любил отца, пусть он и был старой закалки и постоянно старался воспитать сыновей согласно своим представлениям и адатам⁽¹⁰⁾. Но он знал, что отец любит обоих больше жизни. Отец не умел проявлять своих чувств, но всегда показывал их делами. Таким он был, и они привыкли к этому.

Ибрагим любил свою мать, которая всей душой болела за них — всю себя отдавая семье. Она участвовала практически во всех авантюрах сыновей, покрывала их перед отцом и, насколько могла, позволяла им быть обычными юношами, не обремененными ничем. Мать соблюдала с ними субординацию только на людях, а когда они оставались втроем, они вели себя как три подростка, и всегда были, как говорится, «на одной волне». Отец не одобрял, когда мать с ними, как он называл, «излишне сюсюкалась», поэтому рядом с ним они вели себя более серьезно.

Он нежно любил свою бабушку, которая знала историю народа, наверно, с самого сотворения и могла рассказать всю подноготную окружающих семей до седьмого колена. И пусть они тысячу раз слышали про соседнюю старушку Секинат, которая сошла с ума во время репрессий и каждый день выходила босиком верхом на метле, чтобы «подвезти желающих на такси» — это не умаляло очарования старушки, ее своеобразного чувства юмора и умения каждый раз также вдохновенно это рассказывать, как и в первый раз.

Но больше всех и всего на свете Ибрагим любил Исмаила. Брат был самым близким для него, самым родным человеком, единственным, кто знал о нем совершенно все, даже самые сокровенные тайны. Только с Исмаилом он мог позволить себе говорить обо всем, не стыдясь и не боясь ляпнуть чего лишнего. Пожалуй, только с братом Ибрагим мог быть собой. Отец часто ругал его за излишнюю болтливость, суровое отцовское воспитание заставляло соблюдать субординацию между старшими. Поэтому, несмотря на хорошие отношения с родственниками и друзьями, только брату он мог полностью открыться.

И только себе Ибрагим мог честно признаться в том, что не хотел, чтобы Исмаил женился. Пусть он и стеснялся таких мыслей, но он хотел всю жизнь жить в их доме, вместе с родителями, бабушкой и братом — он был счастлив с ними, и его все в этой жизни устраивало, он не хотел пускать кого-то чужого в свой уютный мирок. Ибрагим понимал, что рано или поздно Исмаил с Мадюшкой все равно поженились бы — они дружили с самой школы и действительно искренне любили друг друга. Никто из окружающих парней даже не пытался к ней подходить с неподобающими намерениями — все знали, что это гиблое дело. Ибрагим свыкся с Мадюшкой, и относился к ней с теплотой, безмерно уважая ее верность. Бывало, Ибрагим сам лично просил своих друзей по очереди пытаться перед ней покрасоваться в рамках очередной проверки, что дико злило Исмаила. Но Ибрагим не мог ничего с собой поделать — он должен был быть уверен, что рядом с братом будет достойная девушка. Тем не менее, свадьбы он ждал со страхом.

Ибрагим понимал, что у Исмаила будет уже не невеста, а жена, что они переедут в этот непомерно большой дом, в котором со временем будут бегать детишки. Он не готов был отпускать брата, не хотел, но принимал его право жить так, как тот того желал.

Из раздумий Ибрагима вывел звонок телефона.

— Ой, атам⁽¹¹⁾, — едва успел произнести он, как его оборвали.

— Юйге дженгиль джет!⁽¹²⁾ — раздалось из динамика, и отец сбросил трубку.

У Ибрагима все внутри похолодело, а по спине побежали мурашки. Он сидел на опалубках, не отрывая взгляда от экрана телефона. Голос отца звучал непривычно эмоционально, будто произошла беда. Неужели бабушке опять плохо стало?

Опомнившись, Ибрагим вскочил и побежал в сторону дома — благо, он находился недалеко, всего через несколько дворов.

Возле дома стояла машина скорой помощи, ворота были настежь открыты⁽¹³⁾, и тут Ибрагиму перехватило дыхание от страха. Он несколько помедлил перед домом, набираясь смелости, и едва перешагнув порог, осознал — стряслось что-то страшное.

— Ой, Аллах! — послышался рыдающий голос бабушки. — Ой, Аллах!

Ибрагим не хотел знать, что случилось. На негнущихся ногах он прошел в зал, и увидел бабушку, чей всегда аккуратно повязанный платок сбился набок, и около нее суетился фельдшер. Тихая мать сидела на диване, положив голову на плечо его тети, которая жила по соседству, и её лицо было искажено болью.

— Анам⁽¹⁴⁾... — произнес Ибрагим, и с ужасом осознал, что голос его дрожит. — Анам, не болгъанды?⁽¹⁵⁾

Заметив сына, женщина разрыдалась и кинулась ему на шею.

— Анам...

— Смайка... — выдавила она между всхлипами.

В этот момент сердце пропустило удар. Ибрагим, вне себя от ужаса, схватил маму за предплечья:

— Что, что со Смайкой?

— Авария… насмерть…

Ибрагиму показалось, что его опустили в ледяную воду. Дыхание перехватило, и Ибрагим перестал слышать рыдания, только эти два слова. Авария. Насмерть.

— Где он? — его собственный голос звучал незнакомо, глухо, и в голове была пустота. Только осознание — он должен быть с братом. Он найдет брата и всё будет хорошо.

— Отец и дяди уже в больнице, — тихо сказала соседка. Рыдающая мать без сил начала падать на пол, и Ибрагим опустил её на диван. — Он велел тебе все подготовить.

— Подготовить? Нет, я… Я должен быть там.

Он обхватил голову руками, обводя взглядом комнату. Отчего-то всколыхнулась обида, граничащая со злостью к отцу. Как можно было не взять с собой Ибрагима, когда Исмаил там… Нет, конечно нет, не может такого быть...

Внезапно мир вновь обрел звуки, чудовищно громкие и утрированные. Фельдшер переговаривалась с матерью; бабушка, словно раненный зверь, выла, сидя на диване. На лестнице его двоюродные братья — сыновья тети Розы, громыхали кроватью, которую они спускали в зал. А Ибрагим ощущал себя призраком, словно наблюдал со всем со стороны, и его здесь и нет вовсе.

— Бала⁽¹⁶⁾, пойдем, я тебе теплый чай налью, — произнесла тетя Роза, аккуратно взяв его под локоть и направляя в сторону кухни. Он не стал сопротивляться. — Тебе нужно прийти в себя.

Она завела его в комнату, усадила за стол, а сама принялась возиться с чаем. Ибрагим опустился на стул, все еще не до конца осознавая, что произошло.

— Балам,⁽¹⁷⁾ — мягко произнесла женщина, ставя перед ним кружку с чаем. — Я знаю, как тебе тяжело. В ваш дом пришло огромное горе. Но ты теперь единственная опора своих родителей — в ближайшие часы им будет несладко. Ты знаешь, я на своем опыте все это прошла. И тебе нужно держаться. Мы уже ничем не можем помочь Исмаилу, но мы должны достойно отправить его в последний путь. И единственное, что ты можешь — это сделать все по адатам, помочь его душе пересечь врата Ар-Раян⁽¹⁸⁾ и войти в Джандет⁽¹⁹⁾. Не забывай — мы гости в этом мире, только тот мир настоящий.

Внезапно Ибрагиму захотелось закричать, в самых нелицеприятных эпитетах поведать о том, что он думает обо всем этом, но он только кивнул головой, сделав большой глоток чая. Нужно было заняться похоронами — главное, не думать о том, чьи это должны быть похороны.

* * *

Когда Ибрагим, переодевшись в черное и натянув на голову кепку, вновь вошел в зал, мебель уже сдвинули, и в центре комнаты поставили кровать Исмаила. Мама и тетя Роза аккуратно заправляли белую постель, приготовленную для Исмаила, а бабушка сидела на кресле, перебирая длинную белую льняную ткань.

— Не къыйылыкъ салгъанма мен, кесиме хазыр этген кебинлигими балама берирча,⁽²⁰⁾ — причитала она, не сдерживая слез.

Ибрагим подошел к ней, поцеловал старушку в висок и крепко обнял, после чего отпустил ее и, ничего не сказав, вышел во двор.

— Пусть Аллах одарит его раем, — произнесли Азрет и Али — сыновья тети Розы, увидев его. Ибрагим кивнул головой, всячески избегая слов. Он не мог произнести ответную фразу, не мог сказать что-либо, ибо это признало бы страшную правду — что Исмаила больше нет.

Во дворе уже собрались его двоюродные братья, друзья Исмаила и его собственные. Еще несколько минут прошли в выражении соболезнований и коротких разговорах, прежде чем Ибрагим понял, что может говорить.

— Джашла,⁽²¹⁾ — хриплым от долгого молчания голосом произнёс он, — стучитесь в ворота.⁽²²⁾

Дважды повторять не пришлось, молодые люди кивнули и поспешно направились к выходу со двора.

Телефон в кармане завибрировал, и Ибрагим с ужасом узнал номер.

— Скажи, скажи, что это неправда! — зарыдали в трубку.

— Боюсь, что это правда, Мадюш, — тихо ответил он, закусывая губу от боли.

— Что случилось? Как?

— Я сам не знаю подробностей, в него въехал пьяный водитель.

— Господи, за что нам это все?!

— Не знаю, Мадюшка, — произнес Ибрагим, и к горлу снова подкатил комок. — Не знаю...

* * *

Весь этот день пролетел, казалось, за пару часов. События, люди, соболезнования и звуки рыданий, когда тело Исмаила внесли в дом — всё это одним смазанным потоком прошло перед глазами окаменевшего Ибрагима. Он принимал сочувствующие хлопки по плечу, кивал в ответ на соболезнования, которые принимал, стоя во дворе рядом с отцом, и пришел в себя, только когда дисплей телефона показал четыре утра.

Именно в это время Азрет, сжал его за плечо и отвел в сторону.

— Ибрагим, сходи, попрощайся с Исмаилом.

«Нет, — выпалил про себя Ибрагим, — нет, нет, нет…»

Весь день он боялся этого момента. Попрощаться — значит, принять. Ибрагим не был к этому готов.

Жить с иллюзией, что все это понарошку, просто затянувшаяся шутка Исмаила, было куда проще. Даже когда мужчины привезли его и уложили на кровать, Ибрагим сбежал оттуда быстрее, чем убрали одеяло, в которое был укутан Исмаил. Лишь бы не видеть его лица, лишь бы не признавать, что в этом теле больше не теплится жизнь.

Азрет, казалось, понял ледяное молчание Ибрагима, и сильнее сжал руку на его плече.

— Я тоже хоронил брата, — тихо продолжил он. — Я знаю, как это тяжело. Я хочу сказать, что у тебя осталась последняя возможность побыть с ним, потому что как его обмоют, ты глазом не успеешь моргнуть, как его похоронят. Попрощайся с ним, взгляни на него в последний раз, если ты не сделаешь этого сейчас, ты потом будешь всю жизнь об этом жалеть.

Разумеется, Ибрагим понимал это. Понимал, но не был готов принять.

— Мне страшно, — прошептал он, судорожно вздохнув.

— Пойдем, я тебя проведу, — спокойно произнес Азрет и протянул ему руку.

Ибрагим медленно пошел, судорожно цепляясь за предплечье брата. За путь, что они проделали со двора до дому, кажется, перед глазами пролетела вся жизнь. Ибрагиму еще никогда не было так страшно переступать порог собственной гостиной. Даже когда они с Исмаилом случайно сломали «Штоль»⁽²³⁾ в отцовском цехе.

Комната изменилась: отсюда вынесли всю лишнюю мебель и закрыли простынями все отражающие поверхности⁽²⁴⁾. Посередине стояла кровать, на ней, накрытый белой простыней, лежал Исмаил. Вокруг кровати в ряд шли стулья, которыми была заполнена вся комната. На ближайших к Исмаилу стульях сидели близкие родственницы — родные тети, двоюродные сестры, и тоже переговаривались о своем.

Впервые после новости о смерти Исмаила он увидел мать — казалась, за эти часы она постарела лет на десять. Одетая во все черное, с опухшими красными глазами, она сидела рядом с Исмаилом и гладила его по спокойному бледному лицу.

Ибрагим на свинцовых ногах подошел к кровати, не отрывая взгляда от лица брата.

— Давайте вставайте, хоть чай попейте, — произнес Азрет, подходя к женщинам и пытаясь их растормошить. — Уже с раннего утра начнут приходить люди, и вам уже будет не до еды.

Женщины, поняв намек, встали со стульев, взяли под локоть бабушку Ибрагима, которая еле-еле перебирала ногами — она была единственной, кто выглядел еще хуже матери.

— Зухра, вставайте, вам тоже надо поесть, — произнес Азрет, положив руку на плечо матери Ибрагима.

— Я не голодна, оставьте меня с сыном.

— Зухра, хотя бы глоток чая, — не отступал Азрет. Опустившись перед ней, он мягко продолжил. — Пусть Ибрагим тоже попрощается с братом, дайте ему побыть со Смайкой.

Только тогда мать оторвала взгляд от лица Исмаила. Она взглянула на Ибрагима, словно впервые того видела, и от ее взгляда все тело покрылось мурашками — он никогда не видел столько боли в глазах матери, даже когда она хоронила своих родителей.

— Хорошо, — произнесла она и тяжело встала, опираясь о руку Азрета. Она подошла к Ибрагиму и крепко обняла его, прошептав на ухо:

— Не оставляй его одного, пока я не вернусь.

Ибрагим кивнул, после чего она вместе со всеми женщинами вышла. Он обошел кровать и сел на место матери. Руки тряслись так, что пришлось сцепить их в замок, чтобы как-то унять дрожь.

Горе, вся тяжесть от осознания навалились на него в один миг, словно придавив валуном.

— Смайка, — прошептал он, и по щекам одна за другой начали скатываться слезы. — Смайка, — повторил он, обращаясь к брату, будто ожидая, что от его голоса он очнется. — Смайка...

Ибрагим поднял руку и осторожно погладил брата по щеке. Если не знать, что он был мертв, можно было бы сказать, что он просто спит. Только лицо было неестественно бледным, и над бровью пролегал глубокий порез — видимо, осколок стекла. Только холодная, будто восковая кожа, говорила о том, что в этом теле больше не теплится жизнь.

— Уж лучше бы ты женился, — произнес он и расплакался, впервые за весь день, позволив эмоциям взять верх.

Исмаил так страшился этой свадьбы, что совсем забыл, что есть вещи гораздо хуже. Он совсем не ценил то, что у него есть живой брат, который в любом случае оставался бы его братом, пусть с женой, пусть с детьми — это никогда не изменило бы его братской любви к нему. И вот Аллах его наказал за это — забрав самое дорогое, что у него было.

В груди болело так, что казалась, все ребра молотком переломали. Он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть, и хотел только выть от боли.

— Смайка, за что ты так с нами? — прорыдал он, уткнувшись лицом в белоснежную подушку, что лежала под головой брата. — Я перестану ставить на твой будильник эту дурацкую песню, я не буду доводить тебя своим ворчанием по поводу твоей женитьбы, я все сделаю, только вернись ко мне, вернись…

Он без сил лежал, приникнув головой к голове брата, пока не почувствовал незнакомый, чуть сладковатый запах, исходящий от тела, от которого начинало мутить. Не обращая на него внимания, Ибрагим взял брата за руку, прижимаясь к ней лбом:

— Как, Смайка, как мне жить? Что мне делать? Я не знаю, что мне делать, я просто не знаю, Смай...

Ибрагим не слышал шаги в комнате, и увидел отца, только когда тот опустился на стул с другой стороны кровати, и впервые в жизни Ибрагим увидел на его лице слезы.

— Когда Исмаил родился, — произнес отец сиплым голосом, — я был так счастлив, что год не просыхал, празднуя его рождение. Ваш аття⁽²⁵⁾ страшно ругал меня, и через два года, когда родился ты, он даже пригрозил, что выпорет меня, если я опять начну свое бурное празднование. Наверно, на те деньги, которые я потратил на алкоголь и рестораны за этот год, можно было построить еще один дом. Говорил мне отец тогда, что я своим поведением разгневаю Аллаха, и Он как дал мне сына, так и заберет его, а я не слушал, и вот к чему мы пришли...

Он не проронил ни звука, хотя слезы катились по слезам, он только тяжело, прерывисто вздыхал. Вытерев лицо и нос, он посмотрел на часы и произнес:

— Скоро начнем его обмывать.

Ибрагим понял, что надо дать и отцу возможность побыть с Исмаилом. Он встал, взглянул на брата и, наклонившись, поцеловал его в лоб, после чего, похлопав отца по плечу, вышел из комнаты. У порога он обнаружил маму, которая тихо стояла под дверью. Ибрагим поцеловал ее в щеку и вышел во двор.

На часах была половина шестого утра. Его дяди уже готовили все необходимое: стол⁽²⁶⁾, къумгъаны⁽²⁷⁾, ведра с водой. Рядом стоял табут⁽²⁸⁾ и доски⁽²⁹⁾. Вдалеке, на краю огорода, виднелись его двоюродные братья — видимо, копали ямку⁽³⁰⁾.

— Ибрагим, — обратился к нему дядя, — иди, возьми абдез⁽³¹⁾. Пора уже его обмывать.

* * *

— Кто хочет с ним попрощаться, заходите, — произнес эфенди, обращаясь к женщинам, которые стояли в коридоре и ждали, пока мужчины закончат ритуал обмывания покойного. — Это ваш последний шанс взглянуть на него.

Исмаила уже обернули в саван⁽³²⁾ и надели на него рубаху⁽³³⁾ и феску⁽³⁴⁾. Нижняя и средняя часть савана были уже подвязаны, и только верхняя часть оставалась раскрытой по грудь. После соприкосновения с водой лицо его посерело, и уже невозможно было сохранять иллюзию, что он жив.

Первой в комнату вошла мать, и вид сына, завернутого в саван, лишил ее последних сил. Она разрыдалась, упав на руки братьев, и ее плач разрывал сердце даже самым суровым аксакалам, но ее не подпустили ближе — даже одна слеза, упавшая на покойного, нарушала омовение, и пришлось бы повторить ритуал.

Ибрагим с трудом дождался, пока все закончится. Мужчины подвязали верхнюю часть савана, закрыв лицо, обернули тело в зеленое одеяло, а потом и в ковер. Только когда тело Исмаила водрузили на табут, перевязали и установили его в центре комнаты, Ибрагим пулей вылетел из дома, желая спрятаться в самой глубине сада.

Увидеть изувеченное аварией тело брата во время омовения было еще страшнее, чем его бледное безжизненное лицо.

— Аллаху Акбар!⁽³⁵⁾ — раздался на всю округу голос муэдзина⁽³⁶⁾. — Ашхаду аль-ля иляха илля Ллах. Ашхаду анна Мух̣аммадан Расулю-Ллах.⁽³⁷⁾

«Фаджр⁽³⁸⁾ уже прошел, — пронеслось в голове Ибрагима, — а до Зухра⁽³⁹⁾ еще далеко, с чего это начался Азан⁽⁴⁰⁾?». Внезапно его осенило, от чего сердце болезненно сжалось. Это был не Азан, это был Салах⁽⁴¹⁾.

Он не хотел этого слышать, ни в коем случае, это было выше его сил, но даже сквозь руки, закрывающие уши, слова муэдзина словно звучали внутри его головы.

— Вчера, не стало нашего брата Исмаила, сына Муссы... — раздавалось на всю округу. Ибрагим свернулся клубочком на голой земле, все также прижимая руки к ушам. Грудь разрывало сильная боль, не позволяющая дышать — ...Джаназа⁽⁴²⁾ будет сегодня в полдень.

* * *

— Ибраш, Ибраш, — послышались голоса, кто-то бил его по щекам.

— Давайте вызовем скорую, — раздался другой голос.

— Ибраш, джашим⁽⁴³⁾, — он услышал перепуганный насмерть голос отца, который окончательно привел его в себя.

— Нет, никакой скорой не надо, — проговорил он, еле ворочая языком.

Открыв глаза, он увидел рядом отца, который держал его на руках, а вокруг стояли его двоюродные братья и тетя. Ибрагим все так же лежал на земле в саду, видимо, потеряв сознание.

— Ему поесть надо, он со вчерашнего дня наверно и крошку хлебную в рот не положил! — воскликнула женщина.

Отец помог ему встать на ноги и поддерживал за талию, обеспокоенно поглядывая на него.

— Мусса, иди, принимай соболезнования, уже люди собрались, — произнесла тетя. — Тебя, наверно, спрашивают. А Ибраша мы покормим, умоем — как наберет чуть сил, присоединится к тебе.

Она подхватила его под одну руку, один из братьев взял под другую. И через черный вход они повели его на кухню, где вовсю суетились молодые девушки — его сестра, невестки и племянницы.

Какая к черту кухня, думал он, какая к черту еда, когда в соседней комнате лежало бездыханное тело брата? Они всегда ели вдвоем, в этой самой кухне, попутно обсуждая какую-нибудь ерунду. А сейчас еда — это последнее, о чем он думал.

* * *

Время близилось к одиннадцати часам дня. Ибрагим стоял во дворе рядом с отцом — народу было столько, что яблоку негде было упасть. У него уже не осталось никаких сил, все, чего хотелось — побыть одному, чтобы никто его не трогал. Люди подходили к нему выражали соболезнования, он автоматом отвечал на них, даже не вникая в сказанные слова, будто в нем включили «режим автопилота».

Он встрепенулся только когда начал замечать возню во дворе. Эфенди⁽⁴⁴⁾ вышли вперед и образовали полукруг, остальные мужчины встали позади них.

— Ля иляха илля-Ллах, ля иляха илля-Ллах... ⁽⁴⁵⁾ — хором протянули эфенди. Начался маулут⁽⁴⁶⁾.

После известия о смерти брата, после омовения и Салаха, Ибрагиму казалось, что хуже уже не будет, что он вынес все удары судьбы за эти два дня, но он был не прав, как же чертовски он был не прав.

«Неужели это Смайкин маулут? — вертелось в голове. — Неужели это его поминальный зикр⁽⁴⁷⁾?»

— Ибрагим, вытри слезы, — услышал он шепот дяди. — Не подобает мужчине плакать.

Ибрагим поспешно вытер слезы, чувствуя, как тело словно прошибает током.

«Господи, ну когда это закончится? — поймал он себя на мысли. — Я не могу, я больше не могу. Похороните его, похороните его, пожалуйста! Пусть все это закончится!»

За этот час, пока шел маулут, Ибрагиму казалось, что все внутри выгорело. Он чувствовал такую пустоту, которая, словно черная дыра зияла внутри и засасывала в свои темные глубины все чувства и эмоции. Когда Ибрагим увидел, что вынесли деур⁽⁴⁸⁾, он облегченно выдохнул. Наконец-то.

— Выносите его, — велел имам, после чего Ибрагим, его дяди и братья направились в дом. Табут всегда должны были нести самые близкие родственники.

Когда они вошли в комнату, женщины, которые поняли, зачем пришли мужчины, начали плакать еще до того, как покойника начали выносить. Ибрагим краем глаза заметил совсем измученную мать, которую под руки держали две их родственницы.

Подняв табут, мужчины медленно направились к выходу из дома; плачущие женщины, двинулись следом.

Когда тело Исмаила вынесли во двор, отец подошел и схватился за поручень у изголовья, другой поручень держал сам Ибрагим. Мужчины встали посреди двора, держа покойного лицом в сторону Киблы⁽⁴⁹⁾, после чего в центр вышел имам⁽⁵⁰⁾:

— Джамаат,⁽⁵¹⁾ если у покойного были к кому-то долги, это ваш последний шанс — выйдите вперед и сообщите, сколько вам должен покойный, и его семья обязуется вернуть вам долг в ближайшее время. Если же вы этого не сделаете, долг считается уплаченным! Простите его и отпустите в мир иной с чистой душой. Если покойный обидел вас — простите его и пожелайте ему доброго пути в другой мир.

— Я прощаю тебя, брат, — прошептал Ибрагим, как и все присутсвующие. — Я все прощаю, доброго тебе пути.

Оглядев толпу взглядом и убедившись, что никто не хочет заявить о долгах Исмаила, имам поднял руки ладонями верх на уровне груди и произнес:

— Фатиха! ⁽⁵²⁾

Все присутствующие, кроме тех, кто держали табут, также подняли руки ладонями верх и прочитали молитву, после чего мужчины подняли табут на плечи. Вперед вышел один из родственников, неся тазик с деуром, следом мужчины с табутом, дальше — все остальные. Женщины остались стоять во дворе.

— Смайка! Смайкачигъыбызны алыб барала!⁽⁵³⁾ — раздался крик среди женщин.

Как только табут подняли на плечи, начался плач — даже не так, страшный вой. Женщины плакали навзрыд, причитали, кричали. Среди жуткой какофонии голосов он услышал мать, которая голосом полного отчаяния повторяла всего одну фразу:

— Мены баламы къабырлагъа алыб барала! ⁽⁵⁴⁾ Мены баламы къабырлагъа алыб барала!

Ибрагим на мгновенье зажмурился. Слышать это было невыносимо. Все это было невыносимо!

* * *

Наконец-то все это было закончено, Исмаила похоронили, Джаназа был проведен. Мужчины потихонечку покидали кладбище. Ибрагим был выжат как лимон — казалось, что он похоронил все свои эмоции вместе с братом.

На выходе из кладбища, он заметил старика, одетого в богато украшенный национальный костюм. Он стоял возле забора и смотрел на него.

«Еще один спятивший старик?» — вяло подумал Ибрагим, потому что адекватный человек не стал бы появляться на кладбище в национальном костюме, который считался торжественным одеянием. Но размышлять об этом не было сил.

* * *

Небо было затянуто темно-серыми тучами, пространство вокруг застилал туман. Ветер пронизывал до самых костей. Ибрагим бежал по каменистой поверхности плато, бежал что есть силы; легкие разрывало от холодного воздуха, а в боку болело так, будто печень пронзили сотнями игл.

«Только бы успеть! Только бы успеть!» — крутилось в голове.

И наконец, впереди, на самом краю обрыва он увидел Исмаила. Он стоял спиной к нему, ветер развивал его черные волосы.

— Смайка! — крикнул он, но брат даже не обернулся.

Поняв, что его голос тонет в завываниях ветра и тот его не слышит, Ибрагим из последних сил побежал к брату. Он был близко, он был так близко к цели, еще несколько шагов...

Исмаил повернулся к нему и улыбнулся, его карие глаза, как всегда были наполнены теплотой. Ибрагим, что есть силы, обнял брата и только стоило ему прикоснуться к нему, как камни под их ногами задрожали и они провалились в серую бездонную бездну.

Ибрагим вскочил в кровати, лампочка на потолке больно резанула по глазам, сердце бешено колотилось, и, наполовину ослепленный, он дико озирался по сторонам, пытаясь понять, где находится.

Разглядев, наконец, очертания комнаты, Ибрагим разочарованно опустил голову на руки, зарывшись пальцами в волосы. С момента похорон Исмаила прошло два месяца, и каждую ночь он вновь и вновь переживал один и тот же кошмар.

Придя в себя, Ибрагим встал и направился в ванную. Умывшись и вытерев лицо, он взглянул на себя на фронтальную камеру телефона — все отражающие поверхности в доме были все также занавешены. На него смотрела жалкая пародия на себя самого — Ибрагим похудел, осунулся; под запавшими красными глазами пролегли глубокие тени, а черная борода, которая отросла уже почти по ключицу, делало его лицо еще более вытянутым и бледным.

На улице едва светало, но по всему дому горел свет⁽⁵⁵⁾. Ибрагим спустился на кухню и застал там родителей и двух братьев отца — у всех мужчин были такие же бороды⁽⁵⁶⁾, как и у него.

Поздоровавшись с ними, он сел за стол и принял из рук матери блюдо с хычыном⁽⁵⁷⁾.

— Вы чего это в такую рань собрались? — спросил он, накладывая себе домашнюю сметану.

— Сегодня воскресенье, — ответил отец, — надо сходить на рынок, выбрать бычка. Уже не за горами «пятьдесят два»⁽⁵⁸⁾ Смайки, надо готовиться.

— У кого возьмете бычка? У Хаджи?

— Нет, — ответил Заур, его младший дядя. — Мы вчера были у него, они совсем худые, их мясом всю толпу, что соберется на поминки, не накормить.

— Нам, скорее всего надо будет еще докупить пару-тройку барашек, — включился в разговор Умар — старший дядя. — Еще же и в детдом надо отправить.

— А что насчет памятника? — спросила мать, подойдя к столу. — До «пятидесяти двух» надо его поставить.

— Мы уже заказали, — ответил отец. — Ибраш сегодня съездит на кладбище, посмотрит, села ли земля и можно ли уже ставить памятник. Если все нормально, установим в тот же день, как будет готов.

Ибрагим даже не стал спорить с отцом, который, как всегда, все за всех решил. До смерти Исмаила они ругались почти каждый день, и тому приходилось каждый раз успокаивать обоих мужчин. После того, как его не стало, Ибрагиму стало настолько плевать на все, что он просто молча делал все, что ему скажут. Он устал от всего и просто плыл по течению.

Доев и поблагодарив мать, он пошел на кладбище.

* * *

Ибрагим уже привычно прочитал молитву и открыл калитку, ведущую на кладбище. Он поднимался все выше, проходя мимо одинаковых рядов могил, пока не дошел до родового ряда своей семьи, где покоилось несколько поколений его предков.

Могила Исмаила находилась с краю, выше остальных, на нем пока еще не было памятника. Наверху небольшой горки из земли, под которой было захоронено его тело, торчала деревянная табличка с его именем и датами жизни. Ибрагим подошел к плоскому камню, который стоял вертикально со стороны ног усопшего, как ориентир — люди верили, что если встать с той стороны, покойник видел своих близких. Рядом со многими могилами стояли маленькие деревянные скамеечки, на которые родственники могли сесть и поговорить с близким человеком или прочитать молитву за упокой его души.

— Привет, — с горечью пробормотал Ибрагим, опускаясь рядом с могилой — Лежишь, прохлаждаешься тут, а я бегаю с твоими поминками. Хорошо устроился, братец.

Проверив, утрамбовалась ли земля, он еще немного посидел рядом с Исмаилом и спустился вниз.

Выйдя из кладбища, Ибрагим увидел женщину, даже старуху. Её лицо было изборождено глубокими морщинами, но при этом у нее сохранилась поразительная осанка и стройное тело, что никак не вязалось с внешностью. Одета она была в ярко-красный национальный костюм, а на голове была такого же цвета шаль, что прикрывала ее седые волосы.

— Джашлай кетиб барала адамла, джашлай кетиб барала...⁽⁵⁹⁾ — бормотала она, проходя мимо и даже внимания на него не обратив, ушла куда-то вниз по склону.

«Да что это за цирк Шапито вокруг кладбища развели? — с досадой подумал Ибрагим. — Вначале тот старик, теперь эта старушка...»

Старика Ибрагим тоже заметил, он сидел на соседней возвышенности, все так же нарядившись в костюм, и глядел на кладбище.

Не выдержав, Ибрагим полез наверх, к старику.

— Прошу прощения, у вас какая-то радость? — спросил он, стараясь говорить как можно вежливей. Что-то в облике старика казалось странным, почти неестественным — скорее, дело было в его телосложении, которое могло принадлежать скорее молодому мужчине, чем почтенному аксакалу.

— Почему ты спрашиваешь? — поинтересовался старик.

— Я вас вижу уже не в первый раз, и вы всегда в национальном костюме ходите, еще и на кладбище, — Ибрагим несколько замялся. — У меня это в голове не укладывается.

— А что плохого в том, что я ношу одежду предков, которую и ты, между прочим, должен носить, как один из сыновей Къарчи⁽⁶⁰⁾. Она не является торжественной, это обыденная одежда народа.

— Аття, времена Къарчи уже давно прошли, сейчас все по-другому.

— Да, сейчас все по-другому, — печально согласился старик. — Народ предал своих богов, своих предков и свое самосознание. И погляди теперь, что с ними становится, — он кивнул в сторону огромного кладбища, что раскинулось на склонах горы. — Мертвых сейчас больше, чем живых. Таково проклятие народа — они разгневали своих богов, предав их и приняв нечто чужеродное им.

Ибрагим удивленно поднял брови, услышав речь старика. Он даже не знал, то ли восхищаться тому, что пожилой мужчина вообще осмелился посягнуть на святое, то ли ужасаться тому, что тот, скорее всего, спятил.

— А вы одни из тех, кто хочет, чтобы народ вернулся к Тенгри⁽⁶¹⁾?

— Я ничего не хочу, — ответил старик. — Мой удел — быть наблюдателем. Я появился на свет еще задолго до того, как был заложен первый камень Колыбели⁽⁶²⁾, и с тех пор я лишь наблюдаю и запоминаю.

— Аття, ты ничего не путаешь? Если бы ты жил со времен основания Колыбели Карачая, тебе должно быть уже много веков.

— Считаешь, что я несу чушь, Ибрагим, сын Муссы, — усмехнулся старик, и Ибрагиму стало не по себе: глаза у него ярко горели, а зубы сверкали, словно жемчужины. — Вот, например, я знаю, что ты похоронил брата на этом кладбище и больше всего на свете жаждешь вернуть его. Скажи, поверил бы ты, как говорят теперь, в старых богов, если бы они дали тебе возможность встретиться с братом?

Ибрагиму совсем стало не по себе. Что несет этот старик?

— Если бы это было так, — горько усмехнулся Ибрагим, — я бы сделал все, чтобы Исмаил был сейчас рядом со мной. Но это невозможно, и поэтому сейчас я веду этот бессмысленный разговор с вами.

— А ты подумай над моими словами. Во что ты готов поверить и на что ты готов пойти, чтобы вернуть брата?

* * *

Ибрагим не спал всю ночь — слова старика не выходили из головы, да и включенный свет резал глаза. Он ворочался с боку на бок, пока, не выдержав, не встал с кровати и не стал ходить по комнате, чтобы хоть как-то растратить энергию.

Конечно, это все было бредом сивой кобылы, и об этом вовсю мочь кричали остатки здравого смысла. Но… Но что если у него был шанс вернуть Исмаила? Что если он из-за своего скепсиса упускал реальную возможность вернуть брата?

Ибрагима разрывало от противоречий — одна его часть готова была поверить во что угодно, лишь бы вернуть брата, другая же говорила ему, что это невозможно.

Он не сомкнул глаз до самого утра, пока все же не решился попробовать — лучше Исмаил будет жалеть о совершенной ошибке, чем об упущенной возможности.

Как только рассвело, он направился в сторону кладбища, надеясь, что встретит там старика.

Он вскарабкался на пригорок, где встретил его в прошлый раз и, опустившись на траву, стал ждать все еще одолеваемый сомнениями.

— Так и знал, что ты вернешься, — раздался голос за спиной, отчего Ибрагим вскочил от испуга.

— Как вы тут появились? Я только что оглядел всю округу, вас не было.

— Я нечасто хожу по земле ногами, Ибрагим, сын Муссы, — таинственно улыбнулся старик.

Ибрагим только открыл рот, чтобы возразить, но осекся. Гораздо больше сейчас его интересовало то, как он мог вернуть Исмаила.

— Вы говорили, что сможете вернуть мне брата, — начал Ибрагим. — Как вы это сделаете?

— А вот так, — ответил старик и коснулся ладонью его лба. Перед глазами все поплыло — окружающий мир смазался в одну непроглядную картинку, звуки слились в какофонию. Он ничего не мог понять, ничего не мог ухватить, пока, в конце концов, сознание не покинуло его.

* * *

«Азаматгерий — мени хан атлым,

Хан атлым.

Азаматгерий мени къанатым.

Ой, къанатым, ой, къанатым, ой, къанатым.»

— Ибрагим! — раздался вопль на весь дом. — Сколько раз я говорил тебе, не смей менять звук будильника на эту шайтанскую песню!

Ибрагим очнулся на диване перед телевизором, на котором заканчивались титры боевика.

Он уже смотрел этот боевик. Он уже просыпался под этот вопль.

— Ну, ты же любишь эту песню, — буквально на автомате ответил Ибрагим, на ватных ногах заходя на кухню.

Исмаил. Обиженный, взъерошенный после сна. Живой.

Глаза Ибрагима будто накрыла пелена. Он опустился на стул, не в силах поверить в то, что только что произошло, он не слышал ни слова, что произносили Исмаил и мама.

Смайка здесь, он живой, и он...

— …собираюсь ехать за материалами, а ты, чтобы пошел на стройку и смотрел, что там делают эти бездельники, — твердо сказал Исмаил, допивая чай и уже собираясь встать.

— Нет, я поеду с тобой!

Мама и Исмаил вздрогнули и одинаково удивленно воззрились на Ибрагима.

— Ты чего кричишь? И на кой черт ты мне…

— От меня будет больше толку, если я поеду с тобой, — Ибрагим был полон решительности. — На стройку еще успеем. И давай сегодня, в виде исключения, ты не будешь со мной спорить.

Исмаил так и не смог его отговорить — игнорируя все слова брата, Ибрагим хлопнул дверями пассажирского места, да так громко, что Исмаил взвыл — свою машину он любил и лелеял, как члена семьи, не доверяя ключи от нее даже отцу. Но сегодня Ибрагиму было на это плевать; он помнил, что с этой поездки Исмаилу не было суждено вернуться живым, и Ибрагим был твердо намерен это исправить.

Не успели они выехать со своей улицы, как Исмаил вовсю врубил Эльбруса Джанмирзоева⁽⁶³⁾.

— О неееет, — простонал Ибрагим, услышав порядком осточертевшего ему певца.

— А ты думал, в сказку попал? — усмехнулся Исмаил. — Я буду мстить и, мстя моя будет страшна!

— У меня сейчас кровь из ушей потечет, — взмолился Ибрагим.

— Скажи спасибо, что я не поставил твоего «любимого» Аппаева⁽⁶⁴⁾, — ответил Исмаил и стал вовсю подпевать. — Глаза карие, карие и губы, сладкие нежные...

— Вот ты засранец, — улыбнулся Ибрагим, не в силах всерьез злиться на брата.

— Приобщайся к родной культуре, — ответил брат. — Не все же слушать тот грохот, который ты называешь музыкой.

— К чему приобщаться? — парировал Ибрагим. — Джанмирзоев даже не нашей национальности.

— Ну, давай тогда включу Аппаева.

— Нет! Лучше уж Джанмирзоев.

Но было поздно, Исмаил уже переключил песню.

— Унамадынг, унамадынг ийнанмадынг,⁽⁶⁵⁾ — начал подпевать Исмаил, периодически тыкая брата в плечо или в бок. — Унамадынг мены сайламадынг!⁽⁶⁶⁾

— Ты за дорогой смотри, придурок, — ответил он, рассмеявшись при виде кривляющегося брата.

— Унамадынг, унамадынг, ийнанмадынг. Джурегиме джара салдынг!⁽⁶⁷⁾ — протянул он, остановившись на перекрестке.

Загорелся зеленый свет, машина только двинулась, как они услышали скрежет слева. Не успел Ибрагим опомниться, как машину протаранили со стороны водителя, и их отбросило вдоль дороги.

Ремень безопасности больно впивался в тело. Ибрагим медленно приходил в себя, чувствуя на лице что-то липкое и горячее. Мысли с трудом ворочались в голове.

— Смайка, — слабо произнес он. — Смайка?

Он не откликался.

— Смайка! — в голове послышались панические нотки. Он с огромным усилием повернул голову и то, что он увидел, ужаснуло его: машина буквально вмялась в Исмаила, превратив часть его тела в фарш. При таких ранах люди не выживали. Он зажмурился и повернул голову обратно, невидящим взглядом всматриваясь в лобовое стекло. Снаружи раздавались какие-то голоса, но он слышал их, словно через толщу воды.

— Не так это должно было быть, не так! — бормотал он. — Авария же произошла в другом месте... Какого...

* * *

— ...черта!

Ибрагим резко поднялся с травы, испытывая жгучее желание ударить старика.

— Почему авария произошла там, где ее не было изначально?

— А ты думал, что все будет так просто? — ответил старик, хитро блеснув глазами. — Природа естественно попытается вернуть баланс. Не так-то просто вырвать человека из рук Ыстырыууайя⁽⁶⁸⁾.

— Верни меня, верни обратно! Я должен вернуть брата!

— Ну, раз ты так хочешь... — старик вновь прикоснулся ладонью к его лбу.

* * *

«Азаматгерий — мени хан атлым,

Хан атлым.

Азаматгерий мени къанатым.

Ой, къанатым, ой, къанатым, ой, къанатым.»

— Ибрагим! — раздался вопль на весь дом. — Сколько раз я говорил тебе, не смей менять звук будильника на эту шайтанскую песню!

Ибрагим так быстро встал, что потемнело в глазах.

Снова этот день.

Как в полусне он прошел на кухню, опустившись на стул перед Исмаилом, невыносимо родным Смайкой.

В этот раз все получится.

— Я сам поеду за материалами, — перебил он на полуслове мать.

Исмаил воззрился на него с нескрываемым удивлением.

— С чего это?

— А ты иди на стройку и сам следи за своими рабочими. Дом, в конце концов, твой. А мне надо еще по учебе смотаться, — Исмаил все еще с подозрительным прищуром смотрел на брата, и Ибрагим упрямо продолжил. — Не переживай, поеду на папиной машине.

— Смело, — присвистнул Смайка, допивая чай. Отец просто ненавидел давать сыновьям свою машину. Ему вечно казалось, что после них в салоне становится неописуемо грязно, хотя оба брата только не рукавом протирали каждую поверхность. — Ладно, как раз хотел сегодня посмотреть, как они кладут крышу. Сам справишься?

— Конечно.

Разумеется, Ибрагим не справлялся, названивая брату каждые пять минут, по необходимости и без, пока тот не сорвался на крик:

— Вы что, сговорились что ли с Мадиной? Вы мне сегодня вообще работать дадите?

— Больше не смею беспокоить Ваше Величество, — ответил Ибраим, улыбаясь, и положил трубку.

От сердца отлегло и со спокойной душой, он отправился домой. Но, не успел он загнать машину во двор, как прибежал один из рабочих.

— Ибрагим, — взволнованно произнес он. — У нас несчастный случай произошел на стройке, ваш брат...

— Что с ним? — сердце словно пропустило удары. Нет, не может быть, нет… Ибрагим вцепился буквально в перепуганного мужчину.— Что с ним?!

— Он сорвался с крыши, — еле слышно прошептал мужчина.

— Он что?! — заорал Ибрагим. — Какого черта он делал на крыше?!

В сердцах толкнув рабочего, он побежал к стройке. Там уже собралась толпа, рядом стояла карета скорой помощи.

— Смайка, — выдохнул он, упав на колени рядом с братом, который лежал на земле. Нога была неестественно вывернута. Алая струйка стекала с уголка рта, смешиваясь с целой лужей крови под его головой. — Смайка, нет, ради бога...

— К сожалению, мы ничего не смогли сделать, — ответила фельдшер. — Он умер еще до нашего приезда. Да простит Аллах его грехи.

— Ну пожалуйста, ну пожалуйста очнись...

Он вновь претерпел неудачу. Опять вынужден был бессильно смотреть на мертвое тело брата.

* * *

— Да что это такое?! — воскликнул Ибрагим, очнувшись на траве. — Почему, почему я теряю его каждый раз?

— Может, ты чего-то не понимаешь? — спросил старик. — Упускаешь что-то важное?

— Верни меня! — умоляюще воскликнул Ибрагим, позабыв совсем о всякой субординации, и о том, что разговаривает с человеком старше себя. — Верни меня еще раз!

— Так уж и быть, — ответил старик и вновь коснулся его ладонью.

* * *

— Я всего лишь хочу вернуть брата! — рыдал Ибрагим, лежа на траве, которая уже успела изрядно измяться. — Разве я многого прошу?

Он пытался, пытался и вновь пытался вернуть брата, но каждый раз смерть забирала его. Сотни попыток вернуть Исмаила оборачивалось провалом, и каждая смерть, все более и более изощренная, лишала Ибрагима остатков сил.

— Я просто хочу, чтобы мой брат был рядом, большего мне не надо, — всхлипывал Ибрагим. Кажется, за сегодняшний день он выплакал все, что можно и нельзя.

— Къадар, некь ойнайса сабий бла?⁽⁶⁹⁾ — к ним подошла та самая старуха в красном платье.

— Неттим мен, Джазыу?!⁽⁷⁰⁾ — ответил старик. — Мен анга излеген затын бердим!⁽⁷¹⁾

— Вставай, бала, — произнесла женщина, опасно сверкнув глазами в сторону старика и, присев рядом с Ибрагимом, обняла его.

— Буйурукъа мадар джокту,⁽⁷²⁾ — произнесла она, погладив его по голове, и от ее ладоней словно исходил свет, который пронизывал все его тело, заживляя его раны. — Что бы ты ни делал, твой брат умер. И никто не сможет вернуть его, разве что Тенгри, а у нас на это нет сил.

— Тогда зачем это все? — уже более спокойно проговорил он. Внутри была благословенная пустота, в которой бледными отголосками вспыхивала боль.

— Потому что ты должен был понять и отпустить его, — произнес печально старик. — Мы пришли на твои мольбы.

— Прости моего брата, — ответила Джазыу, — он гневается, как и многие другие божества, и иногда может перегнуть палку.

— Почему? — спросил Ибрагим.

— Раньше у нас было гораздо больше сил, а с тех пор, как новый бог пришел на наши земли, мы не можем войти в города, и вынуждены обитать здесь, в горах, как отщепенцы. Нас, как и любое другое божество, питала людская вера. Раньше мы были всесильными, но не смогли защитить наших людей, и в наказание — лишились всего.

— Звучит скверно.

— Так оно и есть, но не все люди перестали в нас верить, поэтому мы еще существуем.

Наступило недолгое молчание.

— Твой брат еще вернется к тебе, — нарушила тишину старуха. — Только несколько иначе. Он никогда не бросит тебя, потому что такие чувства, как искренняя любовь, будь то родителя к ребенку или, как в твоем случае, брата к брату, никогда не исчезает бесследно. Отпусти своего брата, дай ему уйти на покой. Ты держишь брата из последних сил, теряя свою жизненную энергию, а для души — это сродни пытке; ты причиняешь боль и ему, и себе.

Женщина встала и ушла, вверх по склонам, в сторону леса.

— Верните меня еще один раз, — попросил Ибрагим, обращаясь к старику. — Позвольте мне попрощаться с братом.

— Ты уверен? — спросил старик.

— Уверен.

— Что же, так тому и быть.

* * *

«Азаматгерий — мени хан атлым,

Хан атлым.

Азаматгерий мени къанатым.

Ой, къанатым, ой, къанатым, ой, къанатым.»

— Ибрагим! — раздался вопль на весь дом. — Сколько раз я говорил тебе, не смей менять звук будильника на эту шайтанскую песню!

Ибрагим не мог насмотреться на лицо брата. Молча, почти не моргая, он впитывал каждую черточку родного лица, и ему все было мало.

— Слава Аллаху, что хоть на звонок не поставил эту гадость, — пробурчал он, взглянув на сенсор. — Ладно, мне нужно ехать за материалами, а ты, чтобы пошел на стройку и смотрел, что там делают эти бездельники.

— Хорошо, — Ибрагим проводил его взглядом, и тут же сорвался следом. — Подожди!

— Что такое?

Не сказав ни слова, Ибрагим догнал его и что есть силы, обнял брата. Глаза наполнились слезами, когда он ощутил родной запах. Он прерывисто вздохнул, прижимая его к себе все крепче.

— Ибраш, ты чего? — обеспокоенно спросил Исмаил, неуклюже обняв брата в ответ.

— Прости меня, — выдавил Ибрагим. — Прости меня за все! Я часто ворчу на тебя, достаю из-за женитьбы. Иногда я причиняю тебе боль. Я не самый лучший брат на свете, но я люблю тебя, больше всех и всего на этом свете.

— Я знаю, — ответил он. — Я все это знаю. И ты знай, что ни Мадина, ни наши будущие дети, ни кто-либо еще не повлияет на мое отношение к тебе. Чтобы ни случилось, ты мой младший брат, и я всегда буду рядом с тобой.

Ибрагим отстранился от него, несколько смущаясь своих действий, но он знал, что будет жалеть всю свою жизнь, если не сделает этого.

— С тобой точно все в порядке? — спросил Исмаил, внимательно взглянув на брата.

— Все хорошо, — пробормотал он, хотя весь его вид говорил об обратном.

— Врушка, — улыбнулся Исмаил, потрепав брата по голове и вытерев его слезы.

— Я вернусь домой, как только закончу с делами, и тогда мы с тобой поговорим о том, что с тобой происходит, — произнес Исмаил. — Чтобы не случилось, вместе мы со всем справимся. И перестань плакать, как девочка, ей-богу. Надеюсь, хоть на свадьбе моей ты не будешь так рыдать, как во время моих проводов в армию? — улыбнулся он.

— Я Азрету язык вырву с корнями, — рассержено проговорил Ибрагим, на что Исмаил рассмеялся.

— Мне никаких Азретов не надо было, я прекрасно слышал, как твой голос менялся каждый раз, стоило мне тебе позвонить из воинской части. Ладно, я опаздываю, — Исмаил еще раз обеспокоенно посмотрел на брата и, обхватив его лицо руками, внимательно взглянул его в глаза. — Никогда никому не показывай своих эмоций. Ни один человек не должен увидеть твоих слез. Вокруг полно недоброжелателей, и они обязательно используют это против тебя. Ты сильный, гораздо сильнее меня, и ты со всем справишься.

Исмаил вышел за дверь, подмигнув брату на прощание. А Ибрагим только молча стоял в коридоре, невидящим взглядом смотря на дверь. Он знал, что больше не увидит брата живым, но он был ряд, что смог поговорить с ним.

* * *

Прошло несколько дней, он больше не видел Къадара и Джазыу. Сегодня он пришел на кладбище довольно поздно, но Ибрагим хотел посмотреть памятник, который наконец-таки установили, его не было в этот момент. Дойдя до их родового ряда, он заметил хрупкую девичью фигурку, что стояла возле могилы Исмаила, и сразу ее узнал. Мадина.

— Привет, Мадюш, — нарушил тишину Ибрагим.

— Ибраш, — устало откликнулась она.

Ибрагим в последний раз видел ее еще за несколько дней до смерти Исмаила. Она заметно изменилась, также как и он сам: похудела, осунулась — лицо у нее было опухшим, а кожа бледной. Эта девушка была лишь тенью той Мадины, которую он знал — яркой, живой, бойкой, острой на язык и очень красивой.

— Твой отец и брат знают, что ты здесь? — спросил Ибрагим, хотя уже предугадывал ответ.

— Нет.

— Хоть бы сказала, я бы тебя проводил до кладбища, нельзя женщине одной скитаться тут, еще и вечером.

— Мне нужно было побыть с ним немного, наедине, — ответила она и, пройдя мимо могилы, села на скамеечку. — Мне не хватает его.

— Мне тоже.

Оба молчали. Хоть они и знали друг друга хорошо, но нельзя было сказать, что они были близкими друзьями. Их всегда объединяло только одно — Исмаил.

— Как ты? — спросил Ибрагим, чтобы хоть как-то нарушить гнетущую его тишину.

— Плохо, — просто ответила она.

— Может, стоит переключиться на что-то другое? — произнес Ибрагим, хотя знал, какую чушь он несет, но может это как-то оживило бы девушку, сидящую напротив него. — Построить отношения с другим человеком.

— Ты сам-то веришь в то, что говоришь? — усмехнулась Мадина. — Или ты думаешь, что легко так взять и вырвать человека из сердца, особенно, когда ты любила его всей душой большую часть своей жизни. Да и кому я нужна, все прекрасно знали, что я общалась с Исмаилом, причем, не скрывая своих отношений, как это у нас принято.

В этом была вся Мадина: она могла выдать все в лицо, не боясь последствий своих слов. Он всегда восхищался ее смелостью.

Оба вновь замолчали.

— Ибраш, я жду ребенка, — почти шепотом внезапно произнесла она, набравшись смелости.

Ибрагима словно дубинкой по голове ударили.

— Как? — только и выдохнул он.

— Ветром надуло, — съязвила она. — Как ты думаешь, как и от кого я могла забеременеть.

Ибрагим рассмеялся, хотя смех этот был на грани истерики.

— Я с вашей стройкой еле продохнуть успевал, а вы еще и детей умудрялись делать.

Истерика все же накрыла его, он не переставал смеяться.

— Теперь понятно, почему он так хотел поскорее жениться.

— Да тихо ты! — воскликнула Мадина. — Ты же на кладбище находишься.

— Ну, молодец братишка! — воскликнул Ибрагим со злостью. — Мало того, что сам кони двинул, так еще и гыбыши⁽⁷³⁾ нам подбросил, чтобы жизнь вот совсем сахаром не казалась.

— Не говори так, — отозвалась Мадина со слезами на глазах. — Мы же не знали, что так получится. Мы должны были уже два месяца как женатыми быть.

— Дурная ты! — воскликнул Ибрагим, схватившись за голову. — И он тоже! Вам оставалось всего ничего, не могли уже потерпеть?! Случиться может все, что угодно, и оно случилось...

— Да, мы сглупили, — тихо ответила Мадина, не сдерживая слез, — я это все и без тебя знаю.

— И что ты теперь с ребенком-то делать будешь? И на какую жизнь ты его обречешь? Вся его жизнь будет разрушена только из-за того, что вы вдвоем не думали головой!

Увидев совсем разбитую девушку, он поумерил свой пыл. В конце концов, его брат тоже активно во всем этом поучаствовал, и нельзя было во всем обвинять только ее. Ибрагим хотел было утешить ее, но совершенно не представлял, каким образом.

— Ты была в больнице?

— Нет, — выдавила она.

— Мало того, что забеременела вне брака, еще и в больницу не пошла?

— А что бы я тогда делала? — ответила она, всхлипывая. — Мои родители сразу обо всем узнали бы. Ты что, не знаешь что ли, что тут ничего не укроешь!

— Но ты не сможешь скрывать это вечно!

— Знаю, — ответила она, чуть успокоившись.

— Что «знаю»?! — Ибрагим вновь начал выходить из себя. — Твой отец и брат три шкуры с тебя спустят!

— Знаю, — ответила она, всхлипывая. — Мне нужно уехать отсюда. Это ведь Исмаила ребенок! Он все, что у меня есть, и я ни за что не избавлюсь от него!

— Дурная... — устало произнес он, злясь на брата. — Ты же опозоришь свою семью, тебя выгонят как паршивую собаку! И какая жизнь будет у ребенка-гыбыши?.. Он не заслужил такой жизни.

Ибрагим посмотрел на нее, и увидел, что глаза Мадины горели решительным огнем. Он сразу понял, что это осознанное решение, и она не изменит его, сколько бы он тут ни возмущался.

«Твой брат еще вернется к тебе... Только несколько иначе...» — пронеслось в голове. Видимо, это и было то самое «иначе».

— Хорошо, я тебе помогу, — сдался Ибрагим. — Дай мне только придумать, как лучше все организовать. А сейчас пойдем, я провожу тебя домой.

* * *

Ибрагим несколько дней не мог уснуть. Он все думал, что делать и как помочь бедной Мадюшке. В голову приходила только одна идея, как избавить ребенка от клейма «гыбыши», но ему было страшно решиться на такой шаг.

В конце концов, дождавшись, пока пройдут «пятьдесят два» Исмаила — все равно раньше поминок он ничего не смог бы сделать, — он решил поговорить с матерью. Хотя ему было очень неудобно говорить о таких деликатных темах — для таких разговоров у него всегда был Исмаил, но сейчас выбора у него не оставалась.

— Анам, мне с тобой поговорить нужно, — произнес он в один день. Бабушка лежала в больнице, отец был в цехе.

— Что случилось? — Обеспокоенно спросила она и опустилась на стул. — У тебя какие-то проблемы?

— Не совсем, — уклончиво ответил он, наливая ей успокоительный чай.

— Ибрагим, скажи что случилось, — женщина начала заметно нервничать. После смерти Исмаила она все воспринимала очень болезненно.

— Успокойся, а то опять плохо станет, — произнес он, ставя перед ней чашку теплого чая. — Сделай пару глотков.

Мать взглянула на сына и все же отпила немного от чая.

— В общем, такое дело... — замялся Ибрагим, пытаясь пересилить себя и заставить об этом говорить. — Мадюшка ждет ребенка.

— Как? — охнула мать. — Она же не замужем!

— А вот дальше все уже гораздо интереснее, — продолжил он. — Потому что отцом этого ребенка является сыночек твой, Исмаил.

Женщина от удивления прикрыла рот руками.

— О, Аллах! — воскликнула она. — И что же теперь делать?

— Ну, прерывать беременность она не собирается, и как я понял, уже поздно это делать.

— Но это же страшный позор, она навлечет на себя гнев всей семьи. Но... — внезапно ее глаза оживились, — это же ребенок Смайки. Смайки! Аллах подарил нам внука!

— Это так, но... Скандал в любом случае будет грандиозный.

— Ты говорил об этом отцу?

— Нет, конечно, — ответил Ибрагим. — Кто знает, что ему в голову придет. Он же вспыльчивый и ярый консерватор. Это его явно не обрадует, и его действия могут быть крайне непредсказуемыми. Лучше, если он не будет об этом знать.

— Но что же делать?

— Я хочу жениться на ней, украсть, — наконец они подошли к главному вопросу. — Мадина упрямая как ослиха, и она ни под каким давлением не согласится избавиться от ребенка. В любом случае, ничем хорошим это не закончится. Так я хотя бы избавлю его от позора быть незаконнорожденным. Я не хочу такой жизни для ребенка Исмаила.

— Но если ты украдешь ее до года твоего брата — это вызовет не меньший резонанс, чем ее беременность! Ты растопчешь имя своего брата.

— Он сам виноват, нечего было детей заделывать, еще не будучи женатым.

— А ты уверен, что это его ребенок? — осторожно спросила мать.

— Уверен, — твердо ответил Ибрагим. — Мадина не из тех людей, которые будут обманывать, особенно в таком вопросе. И я уверен, что она никогда бы не пошла на измену. Как раз таки Исмаил был единственным, кому она доверяла настолько, что пошла на это...

— Ты ведь уже все сам решил? — это был не вопрос, а констатация факта.

— Да, — выдохнул Ибрагим.

— Тогда почему спрашиваешь у меня?

— Честно? Потому что мне страшно. Но это Смайкин ребенок, и я не могу бросить его на произвол судьбы, тем более позволить, чтобы его называли «гыбыши». Это твой внук — все, что у нас осталось от Смайки. И один я со всем не справлюсь.

— Укради ее, — твердо произнесла женщина. — Только вначале дай мне поговорить с твоей тетей. Думаю, она поддержит нас и откроет двери своего дома, привезешь ее туда, так мы хоть немного сгладим эту ситуацию. А то боюсь, твоего отца удар хватит, если ты привезешь ее сюда.

— Хорошо, — согласился Ибрагим. Его ждал настоящий кошмар, и нужно было быть к этому готовым.

«Никогда никому не показывай своих эмоций. Ни один человек не должен увидеть твоих слез. Вокруг полно недоброжелателей, и они обязательно используют это против тебя. Ты сильный, гораздо сильнее меня, и ты со всем справишься» — вспомнил он слова Исмаила. Ему предстоит вооружиться непробиваемой броней.

* * *

— Где этот мерзавец?! — заорал отец, войдя в дом сестры.

— Мусса, подожди, давай ты вначале успокоишься, — первой навстречу отцу вышла его тетя.

— Уйди с дороги! Как ты посмела участвовать во всем этом?! За моей спиной! Родная сестра!

— Мусса, они же молодые люди... — говорила сестра. — Так хоть какая-то радость будет в этом доме. У них родятся дети, и это хоть как-то приглушит боль от потери Исмаила. Не будь таким монстром! Нам всем больно от того, что мы потеряли Смайку!

Но тот словно не слышал.

Ибрагим украл Мадину и привез ее в дом своей тети. Обо всей ситуации знали всего несколько человек: тетя, ее сыновья и пара-тройка их с Исмаилом близких друзей, которые помогли совершить кражу, и сама Мадина, которую он с трудом, но все же уговорил пойти на этот шаг.

Был страшный скандал, родственники хотели забрать ее, но Мадина отказалась. Из-за чего они вынуждены были уехать и готовиться к свадьбе.

— Как ты посмел?! — заорал отец, ударив сына по лицу. Вся щека горела — и от отцовской пощечины, и от стыда, — но Ибрагим и слова не сказал, лишь молча глядя в пол, не смея поднять глаза на отца.

— Как ты посмел опозорить имя своего брата? Как ты посмел опозорить мое имя?! Разве так я тебя воспитывал? — полным боли голосом произнес отец.

Мужчина сел и заплакал, и это было хуже, чем получить пощечину. Ибрагим ненавидел себя за то, что причинил ему столько боли. Уж лучше бы он его избил.

— О Аллах, за что я это заслужил? Мои сыновья разбили мне сердце: один покинул меня, второй растоптал мою честь. Как мне теперь людям в глаза смотреть?

Он никогда не видел отца в таком состоянии.

— Атам, — прошептал Ибрагим, встав на колени перед отцом. — Прости меня...

Но он его проигнорировал.

— Что же, раз ты этого так хочешь, что не смог дождаться года, я проведу твою свадьбу по всем адатам. Но как только она пройдет, чтобы ноги твоей и твоей жены не было в моем доме, — жестко сказал мужчина и вышел из дому.

Тетя и мать, что стояли в этот момент в комнате, в ужасе прикрыли рот руками. Мадина опустилась на стул, горько заплакав. А Ибрагим так и остался стоять на коленях возле дивана, не в силах, что-либо сказать.

* * *

Свадьба прошла, все адаты были выполнены. Хотя это и торжеством нельзя было назвать — все пришли, сделали свое дело и ушли. Ни танцев, ни музыки. Все прошло очень сумбурно и скромно.

Они с Мадиной сидели в их спальне, на кровати, спиной к спине. Ибрагим в классическом костюме, Мадина в простом платье с белым платком на голове — символом замужества.

— Что нам теперь делать? — произнесла она. — Вся округа только и гудит о нашей свадьбе. Моя семья даже говорить со мной не хочет — все игнорируют мои звонки.

— Что-нибудь придумаем, — устало ответил он. — Надо дать время людям остыть, со временем все уляжется.

— Прости меня, — заплакала она. — Не надо было мне тебе рассказывать обо всем. Из-за нашей с Исмаилом глупости отдуваться пришлось тебе.

— Это был мой осознанный выбор. Твоей вины в этом нет.

Оба молчали. Они были крайне измучены последними событиями и были рады, что весь этот кошмар, наконец, закончился. Ибрагим готов был провалиться сквозь землю от осуждающих взглядов. Никто ничего не говорил, близкие как-то пытались развеять неловкость какими-то разговорами, но он знал, что все чувствуют себя не в своей тарелке. И никто не мог понять, почему Ибрагим растоптал честь брата, не выдержав годовой траур, еще и женившись на его невесте.

Ибрагим горько рассмеялся.

— Ты чего? — обеспокоенно спросила Мадина.

— Я так не хотел, чтобы Исмаил женился, а в итоге сам женился на тебе — не находишь это ироничным?

— Есть такое дело, — рассмеялась Мадина, только совсем не весело. — Исмаил все волновался из-за того, как ты это воспримешь. Он не любил делиться своими переживаниями, но иногда в разговорах это проскальзывало. Наверно, если бы не ты, он бы решился на этот шаг гораздо раньше, но твое мнение было для него ценнее других, что меня временами порядком выбешивало.

— Я его всячески старался переубедить жениться, — ответил Ибрагим с долей грусти. — Доставал из-за свадьбы так, что доходило до ругани. Я боялся, что с женитьбой потеряю его, и вот как все вышло. Судьба вообще весьма ироничная штука.

Они вновь молчали, чувствуя себя несколько неловко и потерянно.

— Переодевайся и ложись спать на кровати, — произнес Ибрагим, направляясь к выходу. — Я лягу на диван.

* * *

— Нет худа без добра, — говорила мать, вытирая руками слезы. — Ваш отъезд нам всем на руку, мы сможем скрыть то, что ребенок родился раньше времени. Потом скажем, что он родился недоношенным из-за всего этого стресса, что Мадюшке пришлось пережить.

Их вещи были упакованы, вечером они должны были вылететь в Мурманск, где жил брат матери, который помог ему с работой.

— Твой отец образумится, — продолжала мама, всхлипывая и обнимая сына, а затем и невестку. — Дай ему время, мы с бабушкой переубедим его.

— Все будет хорошо, — прошептал Ибрагим, хотя сам был растерян не меньше остальных. Он не знал, что их ждет в чужом городе, но надеялся, что все будет хорошо.

* * *

Три года спустя.

— Ибраш, я хочу, чтобы ты рассказал всю правду отцу, — произнесла Мадина, внимательно глядя на мужа. — Ты и так многим пожертвовал ради нас со Смайкой.

Через пять месяцев после свадьбы, Мадина родила мальчика, которого они назвали Исмаилом в честь отца. Он был точной копией его брата, один в один, вплоть до родинок. Ибрагим шутил: «словно ксерокопию с Исмаила сняли». Маленький Смайка смог заполнить пустоту в его душе, и, смотря на двухлетнего ребенка, который в этот момент игрался на полу, Ибрагим думал о том, что это все стоило того. Он полюбил мальчишку как родного сына, хотя так и не построил отношения с Мадиной. Они с самого первого дня свадьбы жили в разных комнатах, он не смог пересилить себя и создать с ней семью. Они подружились, стали очень близкими друзьями, но в их отношениях никогда не было романтического подтекста. Даже спустя три года, Мадина любила Исмаила и видела его в своем сыне. А Ибрагим выполнял долг перед братом и оберегал его семью.

— Не боишься настроить его против себя? Мы только-только помирились с ним, — ответил Ибрагим.

— Мне все равно, что он скажет обо мне. Я хочу, чтобы у тебя все наладилось. Я не хочу, чтобы ты всю жизнь был привязан к нам со Смайкой, у тебя должна быть своя семья — жена, которую ты будешь любить, и дети.

Они недавно вернулись домой, на похороны его бабушки. Это было ее последнее желание: увидеть перед смертью внука и правнука. Отец хоть и не пришел в восторг от этой идеи, но согласился.

Чтобы окончательно переубедить его, мать осторожно запустила к нему маленького Смайку. Взяв на руки внука, он больше не захотел с ним расставаться и помирился с сыном и невесткой, хотя отношения у них были еще несколько натянутыми.

— Вначале тебе надо встать на ноги, быть независимой, и пусть Смайка подрастет, потом уже поговорим о разводе, — ответил Ибрагим. — И давай уже достроим этот многострадальный дом, чтобы вам было где жить.

Мадина не стала с ним спорить.

Ибрагим вышел во двор. Смайка увязался за ним, и вдоволь набегавшись, пока он занимался домашними хлопотами, ребенок залез к нему на руки и уснул.

— У меня такое ощущение, будто я его отца на руках держу, — прошептала мать, взяв спящего ребенка из рук сына. — Даже родимое пятнышко на ноге точь в точь такое же.

Они сидели во дворе на широких качелях, которые отец построил для них с Исмаилом много лет назад.

— Наш брак с Мадиной долго не продержится, — произнес он.

— Вы бы хоть попытались, ради Смайки.

— Нет, мам, — ответил он. — Для нас двоих это сродни инцесту. Мы никогда не сможем пересилить себя и построить семью в полном смысле этого слова. Для меня она — жена брата, для нее я — брат мужа. Это не здоровая семья. Я дострою этот дом, буду помогать им и воспитывать Смайку как родного, но мы решили, что когда он станет достаточно взрослым, мы расскажем ему правду. Это несправедливо по отношению к Исмаилу. Его сын должен знать, кто его настоящий отец.

Мать положила ладонь на его щеку и тепло улыбнулась. Ибрагим был рад, что вернулся в родные земли к своим близким. С тех пор все поутихло, и люди не смотрели на него с таким осуждением. Конечно, о них судачили временами, но это все мало его волновало.

Важнее было то, что все, наконец, начало возвращаться на круги своя.

1) Народная песня в которой поется фольклорном герое Азаматгерие и восхваляются его достоинства. Исполняет Руслан Мусукаев.

Вернуться к тексту

2) Популярный американский сериал, рассказывающий о братьях Дине и Сэме Винчестерах, которые охотятся на нечисть

Вернуться к тексту

3) В карачаево-балкарской мифологии, дух который заманивает людей в ловушку. Известен своим криком, который слышится к плохим новостям.

Вернуться к тексту

4) карач.-балк. Байчы кричит, как бы не пришли плохие вести...

Вернуться к тексту

5) карач.-балк. Бабушка.

Вернуться к тексту

6) карач.-балк. Да ну тебя, дурак родившийся от дурака. Разговорное выражение, которое обычно используют, когда кто-то сморозил глупость.

Вернуться к тексту

7) карач.-балк. Не дай бог это кто-то услышит это. (Приблизительный перевод значения).

Вернуться к тексту

8) карач.-балк. Ну, как бы да, я не лопаюсь от сытости (приблизительный перевод).

Вернуться к тексту

9) популярный турецкий сериал.

Вернуться к тексту

10) Свод горских законов. У каждого народа он свой.

Вернуться к тексту

11) карач.-балк. Да, папа?

Вернуться к тексту

12) карач.-балк. Чтобы сию же минуту был дома!

Вернуться к тексту

13) Если ворота открыты настежь, значит в доме кто-то умер. Семь дней ворота остаются открытыми, для желающих выразить скорбь близким усопшего.

Вернуться к тексту

14) карач.-балк. Мама.

Вернуться к тексту

15) карач.-балк. Мама, что случилось?

Вернуться к тексту

16) карач.-балк. Ребенок. Так обращаются к людям, которые в дети годятся, если хотят провить нежность, заботу.

Вернуться к тексту

17) карач.-балк. Ребенок мой.

Вернуться к тексту

18) один из восьми врат Рая в Исламе.

Вернуться к тексту

19) карач.-балк. Рай.

Вернуться к тексту

20) карач.-балк. Какое зло я сотворила, чтобы отдавать свой саван моему ребенку?

Вернуться к тексту

21) карач.-балк. Парни.

Вернуться к тексту

22) Имеется в виду сообщите скорбную весть и попросите помощи. Когда стучатся в ворота, соседи отдают на время свои стулья, скамейки и все прочие предметы, которые нужны семье усопшего, ибо народу на похороны собирается очень много.

Вернуться к тексту

23) Немецкая вязальная машина.

Вернуться к тексту

24) По обычаям в течении пятидесяти двух дней все отражающие поверхности закрыты тканью, так как душа усопшего еще находится в доме и зеркала могут заточить его душу.

Вернуться к тексту

25) карач.-балк. Дедушка.

Вернуться к тексту

26) Стол для обмывания покойного, похож на гладильную доску, только имеет бортики по краям.

Вернуться к тексту

27) Национальный кувшин.

Вернуться к тексту

28) специальная носилка, на которой покойника несут до кладбища.

Вернуться к тексту

29) Доски, которыми заделывают могилу.

Вернуться к тексту

30) Ямка, куда выливают воду, которой обмывали труп. Ее выливают в специальную эту ямку на краю огорода или двора и отгораживают, чтобы никто не наступил.

Вернуться к тексту

31) карач.-балк. Абдез (Вуду или Тахарат араб.) — малое омовение.

Вернуться к тексту

32) длинная льняная ткань, в которое оборачивают тело покойника

Вернуться к тексту

33) длинная белая рубашка, которую надевают на покойника.

Вернуться к тексту

34) маленькая шапочка, которую одевают обычно, чтобы выполнять намаз, а также на покойника.

Вернуться к тексту

35) араб. Аллах велик!

Вернуться к тексту

36) священнослужитель, который созывает окружающих на молитву.

Вернуться к тексту

37) араб. Я свидетельствую, что нет божества, кроме Аллаха! Я свидетельствую, что Мухаммад — посланник Аллаха!

Вернуться к тексту

38) араб. Утренняя молитва.

Вернуться к тексту

39) араб. Полуденная молитва

Вернуться к тексту

40) Призыв на молитву.

Вернуться к тексту

41) карач.-балк. — Скорбная весть. Обычай, оставшийся с тех времен, когда не было телефонов и интернета, чтобы сообщить важные вещи. Два раза в день, муэдзин с минарета мечети объявляет обо всех умерших в округе.

Вернуться к тексту

42) Погребальная молитва — самая главная часть похорон.

Вернуться к тексту

43) карач.-балк. Сын мой.

Вернуться к тексту

44) Священнослужители, имеют более низкий ранг, чем имам. В основном они проводят маулут.

Вернуться к тексту

45) араб. Нет божества, кроме Аллаха!

Вернуться к тексту

46) Маулут — молитва, отпевание умершего. Так как у карачаевцев запрещено снимать похороны, оставлю вам в пример чеченский маулут: https://youtu.be/KVkAxtkoAjU Разница в проведении не большая.

Вернуться к тексту

47) Исламская духовная практика, заключающаяся в многократном произнесении молитвенной формулы.

Вернуться к тексту

48) Погребальная садака (милостыня). Деур состоит из тех продуктов, которыми питался сам умерший. В железный тазик собирают все, что есть в доме — макароны, чаи, рис, масло, мясо и все прочее. Все должно быть запакованным. Это все выносится перед табутом с усопшим — это его последняя пожизненная садака. Затем этот тазик с едой отдается малоимущим семьям. Списки бедных семей есть в каждой мечети.

Вернуться к тексту

49) Точно установленное из любой точки земного шара направление в сторону священной Каабы в г. Мекке.

Вернуться к тексту

50) Глава мечети, он проводит все серьезные обряды, типа Джаназа или Никяха.

Вернуться к тексту

51) Обозначение, которым обращаются к народу.

Вернуться к тексту

52) аль-Фатиха — открывающая сура Корана.

Вернуться к тексту

53) карач.-балк. Нашего Смайку забирают!

Вернуться к тексту

54) карач.-балк. Моего ребенка забирают на кладбище!

Вернуться к тексту

55) До пятидесяти двух дней в доме усопшего нельзя выключать свет с наступления сумерек и до утра.

Вернуться к тексту

56) Мужчины, при смерти близкого родственника, в знак траура не бреются в течении пятидесяти двух дней.

Вернуться к тексту

57) Национальный пирог.

Вернуться к тексту

58) Большие поминки, которые организовываются на 52 день со дня смерти человека. Именно в этот день, душа покидает землю.

Вернуться к тексту

59) карач.-балк. Люди уходят совсем молодыми. Совсем молодыми уходят...

Вернуться к тексту

60) Легендарный предводитель крачаевского народа.

Вернуться к тексту

61) Верховное божество в карачаево-балкарской мифологии

Вернуться к тексту

62) Колыбель Карачая или Большой Карачай — три старейших поселения — Хурзук, Учкулан и Карт-Джурт.

Вернуться к тексту

63) Северокавказский певец.

Вернуться к тексту

64) Ислам Аппаев — северокавказский певец.

Вернуться к тексту

65) карач.-балк. Не захотела, не захотела, не поверила мне.

Вернуться к тексту

66) карач.-балк. Не захотела, не выбрала меня.

Вернуться к тексту

67) карач.-балк. Не захотела, не захотела, не поверила мне. Ранила мое сердце.

Вернуться к тексту

68) В карачаево-балкарской мифологии — дух смерти и поминок.

Вернуться к тексту

69) карач.-балк. Къадар, почему ты играешь с ребенком? — дословно. В разговорной речи слово имеет негативный окрас, и переводиться как "Какого черта ты издеваешься над ребенком?"

Вернуться к тексту

70) карач.-балк. А что я такого сделал, Джазыу?

Вернуться к тексту

71) карач.-балк. Он получил то, что хотел.

Вернуться к тексту

72) карач.-балк. На судьбу нет управы.

Вернуться к тексту

73) Незаконнорожденный ребенок, слово имеет негативный окрас, схожее со словом "бастард".

Вернуться к тексту