Желанное и заслуженное (гет)

Ваш покорный слуга и любовь всей его жизни

Ворота усадьбы распахнулись, и мы въехали на территорию нашего дома как раз с последними лучами заходящего алого солнца.

— Приехали, сокровище мое, — сказал я.

— Хорошо. Ты пока загоняй машину, а я с роботами разберусь.

— Как пожелаешь, дорогая, — я улыбнулся ей, и она вышла из машины, послав мне воздушный поцелуй и очередной милый взгляд.

На самом деле было легко заметить, что Мария до сих пор переживает из-за произошедших событий, хотя и старается не подавать виду. Только бы обошлось без психологических травм. Нашей семье и одного меня хватает.

Запустив в бортовой компьютер автомобиля программу парковки, я вышел из него. Ко мне навстречу строевым шагом двигалась парочка автоматонов, а позади них шла моя супруга. Она держала руки за спиной. Похоже, она что-то прячет.

Смотря мне в глаза, Мария подошла ближе и вытащила из-за спины пустые руки. Печально, я уже было обнадежил себя, что у нее что-то есть для меня. Впрочем, что мне еще нужно в этой жизни?

— Любимый, что ты хочешь на ужин сегодня? — спросила она, отводя взгляд.

Я подошел ближе и подхватил ее на руки. От неожиданности она громко и удивленно охнула и обхватила меня за шею. Затем засмеялась.

— Любовь моя, я съем все что угодно из твоих рук. Даже земля будет деликатесом!

Она посмотрела на меня, приоткрыв губы, и, облегченно вздохнув, прильнула головой к моей груди. Я поцеловал ее в макушку и внес в дом.

Мы занялись своими делами. Я сел за компьютер и некоторое время отвечал на поздравительные письма поклонников, друзей и родных, а позже помог Марии на кухне. Сегодня нас ждал чудный ужин. Мой любимый с детства салат оливье и жаркое из картофеля и куриного филе.

За ужином Мария была немного зажата, но общалась со мной достаточно бодро. И все же было очень заметно, что она старается скрыть свое беспокойство. В какой-то момент я просто взял ее руку:

— Любовь моя, все ли в порядке?

Она долго не решалась ответить. Воспитание не позволяло ей солгать, но и правды она говорить не хотела. Пересилить себя и открыться мне у нее не получалось.

Я не решился давить на нее. Если сейчас ей неудобно об этом говорить, значит, она расскажет об этом потом.

После ужина мы сразу же пошли смотреть кино. Сегодня вечер бессмертной классики. "Ромео и Джульетта" 1968 года. Величайший шедевр, который показывают с завидной для других произведений искусства регулярностью. Мой любимый романтический фильм. Любовь и страсть еще никогда и нигде не была показана настолько чистой. Именно полагаясь на него, я строил отношения с Марией. Искренность скрепила нас в бесконечной любви друг к другу.

После просмотра, когда часы стали бить полночь, она позвала меня и хотела что-то сказать, но я остановил ее и сбегал в гараж. Через минуту я вернулся оттуда со своим скромным подарком.

Мария была очень удивлена, когда рассмотрела, что я ей купил, через упаковку.

— О, милый, это же замечательные носки!

— Не носки, а гольфики, — рассмеялся я, — но ты можешь называть их как хочешь.

— Спасибо, любимый. Мне очень нравится твой подарок, да и подарок из тира тоже шикарный, но все же я бы хотела тебя попросить еще о кое-чем.

— Разумеется, Машунь, все что угодно, проси, все сделаю. Как только, так сразу!

Она замешкалась и стала перебирать сцепленные в замок пальцы.

— Ну, в общем, часы уже пробили полночь… И это значит, что мой день рождения наступил.

— Так точно, золотце.

— Во-от, поэтому…

Никогда не видел ее такой нерешительной. Да, страх она умеет показывать, и не стыдится его. Чего стоит одно только утро с новостями из Японии. Но сейчас… похоже, она задумала нечто неординарное для нас двоих.

— В общем, — набралась она смелости, — я хочу, чтобы мы создали нового человека.

— В смысле, зачать ребенка?

Она робко покивала, смотря на меня исподлобья.

Ух ты, просто поразительно. Она наконец-то отважилась на такой важный шаг в жизни каждого человека, как продолжение рода. Не зря я добивался всего этого. Здесь безопасно, мы имеем хороший просторный дом, к слову, рассчитанный не на двоих, а на большую семью. Вполне возможно, что сегодняшнее открытие на той площади с лучевым пистолетом в руках дало ей понять какие-то новые жизненные аспекты.

— Я тоже давно этого хотел, родная. — я подхватил ее на руки, но на сей раз она не издала ни звука. Наверное, стеснялась. К тому же все время смотрела на меня именно таким боязливым взглядом. — Тогда прошу разрешения отнести вас наверх в нашу опочивальню.

Она улыбнулась и, утвердительно кивнув, прижалась к моей груди.

* * *

Закончив все приготовления, мы приступили. Войти в нее было не так-то просто. Несмотря на то, что мы давно женаты и спим вместе, мы еще никогда не занимались любовью. Это наш общий первый раз. Я много раз видел, как это делается, но никогда не предлагал своему ангелу проделать такое вместе. Мне было намного приятнее услышать от нее о желании увеличить численность нашей небольшой семьи, нежели самому предлагать ей сделать это.

Наши пальцы сплелись, а разгоряченные тела терлись друг о друга. Быть в ней — большое удовольствие, но все же это и на десятую часть не так много, насколько я бы хотел. Это далеко не сплетение душ, не их воссоединение в одну. Но это другое. Так мы покажем свою любовь друг другу с новой стороны, и она приобретёт свое лицо в нашем будущем ребенке.

Ах, что за блаженство я ощутил, когда мы оба достигли кульминации. Мое тело расслабилось, и я хотел было слезть с Марии, но она не позволила мне. Мое сокровище захотело еще, и я был рад удовлетворить ее снова. Видеть ее счастливой, пребывающей в сладострастном забытьи из раза в раз доводило меня до очередного возбуждения и последующего беспамятства.

Для нас время перестало существовать. Бой часов где-то внизу фоном оповещал нас то ли о трех часах ночи, то ли о шести часах утра. Окна были завешаны плотными занавесками, поэтому мы не понимали, утро сейчас или до сих пор ночь. Нам было все равно. Сейчас существовали только мы и наша любовь. Не было ничего, даже этого мира. Только наша комната с первобытным запахом возбуждения, кровать, пропитанная выделениями наших тел, и любовь, окутавшая нас, словно пламя, борющаяся за жизнь в теле Марии.

* * *

Я проснулся после полудня. Глянув на часы, понял, что уже полвторого дня. Тело ломит во всех местах. Но это хорошая боль. Надеюсь, Маша чувствует себя лучше, разве что ноги покрыты синяками от моих поцелуев.

Открыв глаза, я обнаружил, что ее нет рядом, зато на простыне остались признаки ее чистоты и глубокого уважения к своему суженому. Я улыбнулся и погладил высохшее пятно крови.

Спустившись вниз, я обнаружил свою ненаглядную на кухне, пьющую чай с купленным вчера в «Альдебаране» печеньем. Она увидела меня и, ничего не говоря, улыбнулась своей привычной ангельской улыбкой.

Я молча подошел к ней и обнял сзади. По телевизору показывали какие-то спортивные соревнования. Пригнувшись к ней и поцеловав ее в затылок, я с осторожнейшей нежностью погладил Марию по животу. Она повернула голову ко мне, и я поцеловал ее.

Лев и Валентина

— Ах, Лёва, это подарок судьбы! — радостно завопила молодой механик тира.

— Ах, Валя, Великие Боги, Фортуна наконец преподнесла нам такой бесценный подарок! Но не будем забывать главное, и учение!

Хором:

— Материальное — ничто перед чувствами!

— Только благие дела и намерения дадут вам шанс в Чистый День! — радостно продекларировал Лев.

— Разделите дар с протянутыми в нужде руками, и вы услышите, насколько громче становится поступь Небесного Сада навстречу вам! — благоговейно закрыв глаза, выговорила Валентина.

— Пойдем прямо сейчас!

— Пойдем!

Через несколько минут.

— Добрый день, господин.

Перед ними стояла небольшая часовня, помещенная по центру пешеходной площадки на одном из этажей «Альдебарана». Около нее стоял один из храмовых послушников. Не воспитанник «Источника жизни».

— Воистину добр день, посланный нам Великими Богами для поиска знаний и творения добрых деяний.

Пара улыбнулась, дожидаясь, пока молодой послушник закончит короткую молитву за явившихся путников и снова взглянет на них.

— Мы бы хотели сделать пожертвование.

— Ваше право, но не больше десятины!

Лев и Валентина посмотрели друг на друга, и он передал одну из крупных подаренных купюр.

— Нет! Вы не похожи на настолько богатых людей, — юный храмовник выставил ладонь вперед, останавливая парня.

— Но разве мы не можем сделать подношение? Оно же пойдет на благо науки и культуры!

— Указ королевского синода — не брать больше десятины. Но если вы так сильно хотите сделать пожертвование, дайте что-нибудь поменьше.

Лев пошарил в карманах и достал пару смятых купюр, две железные десятки и три пятерки. Послушник сделал шаг вперед, чтобы рассмотреть руку юноши, и сразу взял одну из монет.

— Но это же слишком мало! — недоумевая, воскликнула Валентина.

— С мира по нитке, сестра. Великим Богам людские деньги ни к чему, а вот их обездоленным потомкам они помогут.

Двое посмотрели друг на друга и хотели было поспорить с молодым храмовником, но тот пресек их желание:

— Помолимся, брат и сестра!

Он сложил руки в молитве и прислонил к наклоненной голове. Его прихожане повторили за ним.

— Да хранят Великие Боги тех, кто щедро делится с обездоленным ближним добром своим, и тех, кто не забывает сначала стать могущественным, чтобы делиться и не обеднеть самому, — послушник украдкой взглянул на молодых людей, как и они на него. И тут же продолжил: — Рука дающего да не отсохнет и будет помогать ближнему и в богатстве, и в нищете.

Левую руку он положил на грудь, а правой начал очерчивать треугольник с вершины вниз направо, налево и снова кверху:

— In nomine puerum, et patri, et matter, et Mortum. Sicut erat in principio et nunc, et semper, et in saecula saeculorum (1).

Юный храмовник закончил молитву, и они опустили руки. Но он сразу же обратился к Валентине:

— А тебе, сестра, давно пора получить благословение! — послушник на мгновение закрыл глаза, будто бы вбирая в себя силу Вселенной для очередного священного послания. — Origine ex pura, ad optimum futurum (2), — произнес он, очерчивая девушку рукой от живота к голове и к плечам, заново к голове и обратно к животу — по кругу.

Валентина обрадовалась и тут же бросилась на шею Льву. Он ее поцеловал и обнял. Молодой храмовник довольно заулыбался, но постарался поскорее убрать радостную улыбку с лица. Если бы его кто-то видел со стороны, наблюдать за этим было бы довольно забавно.

— Спасибо! — сдержанно сказал Лев.

— Огромное спасибо, господин! — давая волю эмоциям, чуть ли не кричала Валентина.

— Благодарности излишни! Это всего лишь моя прямая обязанность! — гордо сказал храмовник, хотя довольство все еще плясало в его глазах.

Трое распрощались. Лев и Валентина ушли восвояси — в тир, праздновать. А молодой безликий храмовник, прячущий свое лицо под стальной маской с высеченными на ней молитвами, остался стоять на страже общепринятых моральных ценностей.

— Да не потеряет Фортуна к вам свой интерес… — сказал он, имея в виду всех, кого видит.

Леопольд Удэ

Леопольд медленно опустил мини-дисплей своего ВУС, так как сержант Вергилёв перестал транслировать приведение приговора в действие. Храмовник сложил руки в замок и уперся в них подбородком. Его братья по оружию склонили головы. За их масками не было видно, что они делают.

"Скорее всего, — подумал «китаец», — Гэну самому тяжело смотреть на то, как расстреливают террористов. И какая же забота обо мне — спрятал камеру, чтобы я перестал наблюдать за этой прискорбной картиной. Надеюсь, скоро это ужасное время закончится. Мир будет избавлен от врагов, и начнется золотой век развития без ханжества и запретов. Все станет именно так, как того желает и король, и синод, и королевство с его союзниками. Пепел будет утоптан, а кровь смыта миллионами заново переродившихся душ. Они очистятся от того греха, от которого мы избавили их бренные тела. Наше влияние сейчас как никогда велико, но со временем оно станет еще сильнее. И до тех пор я посвящаю свою жизнь служению строящемуся обществу. Мой долг, как человека, умеющего только служить — служить. Это было предопределено еще на небесах. В этой жизни моя истерзанная молодая душа должна познать лишь горе. Отдохнуть я смогу лишь в следующей жизни… но стоит ли тратить драгоценное время на отдых? Солнце Терры не вечно. Оно сгорит через миллиарды лет, но эта временная пропасть настолько мала, что в нее не протиснется даже микроб. Поэтому…"

Он опустил голову и задумался.

Где-то там, на камне сером,

Среди горящих облаков,

Где сумрачные томятся тени бытия,

Мог быть и я.

Но я живу, сегодня — здесь, и все ж

Тоска моя неумолима.

Имел бы я глаза, заплакал бы

От счастье, или горя.

Но пройдя весь военный ад,

На месте я, последняя моя потуга —

Здесь сидеть и слушать вой,

Что волчье отчаяние породило.

И вечный гнев, руководящий мной — благой.

Моя к себе мольба, что тот правдивый.

Сомнение — это гноящаяся рана! Вера и свет ее истины — единственное лекарство!

Шримантийка

Эта… это чудовище! Чудовище в человеческой шкуре! Но ее глаза нисколько не человеческие! Это сам дьявол, но в таком прекраснейшем, ангельском обличье! Как он только может находиться рядом с ней? Почему все эти люди — никто не видит, что за пламя пляшет в этих милых глазах? Какая испепеляющая ненависть… ее гнев и злость просто неумолимы. Ее ярость бесконечно опаснее этой покрытой шрамами машины убийства с явно искусственными глазами. Что он, что она — оба нелюди, пришедшие в этот мир ради истребления людского рода.

— Слушай, я дам тебе совет. Если уж ты проиграла войну, то и прими смерть с достоинством. Ты, конечно, уже замарала его своим страхом перед врагом, но я могу поступить достойно с твоей памятью и забыть о твоей трусости, — сказал этот монстр.

Как же горько… Не могу ни сбежать, ни укрыться, никто меня уже не спасет. Мои последние секунды жизни. Мне хочется сорвать горло, крича от того, насколько мне страшно. Но нет! Я не подарю этим нелюдям ни единого звука. Дальше пусть делают что хотят. Моя война действительно проиграна, но мне так не хочется сдаваться… и тем не менее, это конец. Хочешь — не хочешь, но пришло время умирать. Ну и пусть. Давай, стреляй, адская тварь, увидимся у тебя дома, когда ты сдохнешь и спустишься навестить меня!

— Как жаль!

Что?

— Ты могла бежать не на Ближний Восток, а в Карфаген. Ты — потомок европеоидной расы, даже несмотря на смуглую кожу. Ты была могла бы перевоспитать себя и стать какому-нибудь достойному мужчине хорошей женой. Вполне возможно, что на тебе бы женился даже какой-нибудь дворянин. Но ты избрала путь страданий и проиграла.

Это и был ее выстрел? Я не понимаю? Как такое создание, как она может жалеть своего врага? Все слова о том, что мы виноваты в войне — были забыты? Как она умудряется проявлять ко мне сострадание? Мне становится только грустнее от чужой жалости.

«Камила! Будь сильной! Не уступай никому и ничего, особенно врагу!»

Дядя? Неужели я так близко к царству мертвых, что слышу твой голос? Скоро мы с тобой встретимся… и с папой, и с мамой… Джамаль, Халиль… братья мои, я скоро явлюсь к вам. А теперь мне просто нужно уйти достойно! Моя сила будет в принятии своей судьбы. В смирении перед смертью. Мое тело проиграет, но победит то, что выше захваченного вами проклятого мира.

— Наконец-то ты поняла!

Игла воздаяния за мою неправедную жизнь прошила мой череп. Я ощутила боль, которую даже не успела понять и мгновенно забыла. Густая тьма заволокла глаза, а позже впереди показался свет… но не такой, который нам описывали святые. Он приближается, и по мере этого мне становится все теплее… тепло… Горячо!

Гэн

Как и говорила мадемуазель Мария: «Как жаль!» — думал я, опуская руку в кровавую лужу, истекшую из простреленного черепа шримантийской смертницы.

Действительно, как же жаль… В ее глазах читалась ярость американских солдат, противостоявших армии Оси при оккупации. Они были жестоки. Не знали меры в пытках. Убивали ради развлечения, чтобы «выпустить пар» и отомстить за павших товарищей. Но что для американца товарищ — для меня брат. Сколько моих сестер было изуверски убито. Освежевано заживо, будто мы не на северном континенте, а в чертовой Бразилии. Сколько моих сестер было опорочено и погибло под этими не знающими предела в своих извращенных фантазиях бандитами. Это просто преступники! Даже в Африке не было таких преступлений, хотя Ось ясно дала понять: с белыми — по-человечески, с остальными — как душе угодно. Но Америка, что северная, что южная, превзошла все мои ожидания. Да, Альтерия не знала границ в жестокости в войне со Шримантой, но я считаю, да и все вокруг так считают — их месть должна была найти козла отпущения. И лучше всего, если этим козлом будет страна, что вероломно однажды напала на них, спустив в унитаз все договоры о сотрудничестве. И подумать только, ради чего? Ради свободного рынка без конкуренции. Шриманта почувствовала себя безнаказанной, когда стала торговать с Китаем, Америкой и Европой, в то время как Альтерия не торговала с первыми из принципа. В этом же и заключалась ее слабость. Тем не менее, даже при том достатке, который, к слову, был отнюдь не мал, хотя не так уж и велик, граждане Альтерии смогли отвоевать свою страну, ценой многих жертв и спокойных лет…

И все же речь не о них. Речь о зверствах и жестокости американцев. О том, что я увидел в глазах этой девушки. Этого прекраснейшего цветка, который я смог простить даже за то, что она сделала с братьями по оружию высшего начальника моего батальона. Даже за то, что она и ее сообщники стали сопротивляться. За их бесчеловечный поступок с похищенными жертвами! Но как я это сделал? Почему? Черт возьми, неужели сегодня я сломался от вида происходящего вокруг кошмара? Слезы наворачиваются на глаза от осознания того, что со мной что-то не так… Это и есть любовь с первого взгляда? Или это простая фантазия? Я не могу этого понять. Просто не хочу. Но это пожирает меня изнутри. Я не должен проявлять ни жалости, ни, тем более, любви к злейшему врагу. И все же, как же она красива… была, но не теперь. Теперь это не она.

Мария была права. Как же жаль. Шанс найти того, кто тебе настолько сильно нравится — один на миллиард. В мире осталась половина населения, но найду ли я среди них за свою короткую жизнь ту, которую смогу полюбить так же быстро, как этой девушке прожег голову луч пульсара?

Радаман Сидоний

Вот они — мои родные места. Когда я был маленьким, этот сквер казался таким далеким от моего дома у реки, а теперь я могу дойти отсюда до дома максимум за полчаса. По левой стороне магазины и муниципальные здания. По правой — спортивный комплекс со стадионом и поликлиника за ними. Жилые дома и частные лавочки, куда ни посмотри. Сюда я заходил за продуктами, сюда за одеждой, туда за обувью, а там стригся... Вот сюда тетя водила меня на концерты, а сюда мы с отцом ходили в кино, а сюда — с мамой в музей. Правда, деда у меня не было, чтобы сходить на рыбалку, а отцу не нравилась рыбалка, да и не умел он обращаться со снастями. По словам мамы, бабушка успела только посмотреть на меня, а вскоре ее не стало. Как не стало моих предков тогда, так и теперь ничего из перечисленного ранее не осталось. Нет больше ничего в моем родном краю. Как бы я ни старался, я не смог его защитить. Я! Король! Владыка Карфагена, потомок того, кто мог оставить правление могущественнейшей во всем мире державой и провести время с сыном. Мой отец мог оставить дела и прогуляться со мной. Стыдно назвать золотым век его правления, ибо золото — самый блеклый металл на земле по сравнению с его эрой.

Моя же эра ознаменовалась началом войны, мирового геноцида и пострадавшими, чьими слезами можно наполнить все вогнутые части каждой планеты в Солнечной системе. Но сколько могу наполнить я своими слезами? Здесь, стоя у единственного своего собеседника — статуи Святого Павла — смогу ли я помочь наполнить чашу печали этого мира, чтобы никто другой не пролил ни слезы?

Я присел на пьедестал памятника и заплакал, но не стал опускать лицо или прикрывать его руками. Я хочу, чтобы этот мир видел мое сострадание и жалость к нему. Я хочу видеть все то, что видит Святой Павел, стоя здесь долгие годы, один в тишине. А он видит лишь руины и редкие кости, выглядывающие из-под слоя земли. Некогда оживленный, мой дом — ныне склеп.

Ко мне подошел человек в черном.

— Поплачь-поплачь, — снисходительно и мягко сказал он, — человеку иногда нужно пожалеть себя.

— Я не уверен, жалко ли мне себя или нет…

Он сел со мной рядом.

— На самом деле, дело даже не в этом. Своими действиями ты показываешь, какой ты человек. И человек ли ты.

— А что значит «быть человеком»? — шепотом спросил я.

Мы сидели молча некоторое время, но я чувствовал, как мое горло распирает от напряжения и уже даже из носа текут слезы, не только из глаз.

— Это тебе решать!

Я не смог сдержать нахлынувших эмоций и со множественными всхлипами, перебивающими дыхание, опустил голову на руки, упертые в колени.

— О, бедное дитя, ты так стар, и так молод в своем сокрушении. Ты такой седой для своего румяного лица, и твоя слабость сулит только бесчестие. Но почему? Ты недоволен своими решениями? Но ведь они ведут всех в лучший мир?

Я не в силах был ответить.

— Понимаю, ты просто не должен был становится королем Карфагена и главой совета синода. Но такова судьба. Вселенная дала тебе власть, потому что больше не могла дать ее никому. Великие Боги благословили тебя на трон. Ты — достойный владыка своего царства, а боль людей, вызванная твоими деяниями — всего лишь твоя тяжелая ноша и ответственность. Ее больше никто не мог нести и принять. Как бы сказали любые мудрецы: «Не справишься ты — не справится никто». Поэтому будь стоек в вере своей, как твой отец. Ты — наследник создателей оплота мира и свободы. Боль остальных — это не для нас.

— Но как я могу не пропускать ее через себя? Разве это не путь к бесчеловечности?

— Это хороший вопрос, и главное, как ты на него сам ответишь. Каковы твои принципы, твоя личная мораль. Здесь даже не так важны законы Великих Богов.

— Но ведь на них зиждется наша страна?!

— Разумеется, Радаман, конечно. Без них мы бы все еще оставались в медленно увядающей России. Мир бы уничтожал сам себя. Но твои предки были мудры, чтобы увидеть, что только тирания и война спасут его. Но вспомни, как долго они готовились к ней. Ты — шестой король. Пять предыдущих поколений создавали свой мир, чтобы уничтожить чужой. И ты, как потомок великого рода, которому было не наплевать, обязан победить. Цель, для которой ты живешь — это объявить войну всему миру и победить! Больше ничего. Поэтому победи во имя светлого будущего не только для человечества Терры, но и вообще для всего человечества. Очистить этот мир от врагов — твое предназначение. Король не должен забывать об этом. Те, кто будут избраны после тебя на главные государственные посты, не должны забывать об этом.

Я сидел, согнувшись и положив голову на руки, а к моей спине прислонился этот человек. Он положил голову на мое плечо и приобнял, поглаживая по волосам.

— Как только ты победишь себя — победит человек. Но если тебя победит печаль, то тебе никогда не узнать, что значит «быть человеком». Это единственный путь.

Когда он закончил говорить, мы еще немного посидели в тишине, пока я не взял себя в руки и не перестал жалеть все ушедшее.

— Итак! Пойди, Радаман, завоюй Терру ради будущего. Не дай уйти никому из наших врагов. Будь неумолим и стремись только к процветанию своего народа. Так было, так есть, и так будет, во веки веков!

Блеснула молния, и гром сокрушил мои перепонки. Я резко откинулся назад на памятник и тут же встал. Оглядевшись по сторонам, я не увидел никого. Обошел статую — за ней тоже никого не было. Но затем я увидел, как сверкают мраморные глаза, а у ее ног горит, но не сгорает терновая ветвь.

Где-то вдалеке послышались ревущие моторы королевской гвардии. Вскоре они оказались здесь.

— Meus Rex, quid factum est? (3)

Я не в силах был ответить. Грусть отступила так же, как погасли глаза статуи и потух терн. Так значит… это было божественное вмешательство? Откровение свыше? Сложив ладони вместе, я стал благоговейно благодарить Великих Богов за наставление на правильный путь. Что может быть неправильного в моем пути, если сами боги снисходят ко мне?

— Nihil… (4)

Примечания:

(1) Во имя дитя, отца, матери и Создателя. Как это было тогда, как есть сейчас, и как будет, во веки веков.

(2) От Чистого Истока в прекрасное будущее — благословение для женщин к продолжению рода.

(3) Мой король, что случилось?

(4) Ничего…