Одна улыбка (джен)

Во рту стоял привкус стылой роханской почвы. Сколько ни сплёвывай, но уж если пропахал лицом землю, то избавиться от горьковатого, удобренного конским навозом душка удастся нескоро. И всё же лучше так да с головой на плечах, чем в Медусельде без неё.

В груди кольнуло от досады, стоило вспомнить двор короля Теодена и лица чужестранцев и соотечественников, полных отвращения, презрения и злобы. И Эовин среди них, прекрасная Эовин.

Всё, чего он жаждал. Всё, чего добивался.

Молодая, красивая, гордая и неприступная. При нём холодная, как лёд, и приветлвая, точно солнце, со всеми остальными. Ему было бы достаточно лишь одной её улыбки. Но стоило оказаться рядом, как Эовин передёргивала плечами, нервно выдыхала, отводила взгляд или убегала, будто разъярённая кошка. На дух не переносила она его, и всё же, казалось, на дне её зрачков теплилось что-то. Что-то, чему не мог он найти имени. Что-то, что погасло в тот день, когда Теодена исцелили от скверны Сарумана.

Всё, что он делал, было ради неё, одной лишь неё!

Ему дали коня и отпустили на все четыре стороны. Будто не знали, в какую именно сторону он помчится. Он был изгнан, но не убит, а значит ничего ещё не окончилось, ничего.

* * *

Саруман суров, Саруман жесток, Саруман относится к нему, как грязи под своими сапогами. Саруман заперт в Изенгарде, а Грима заперт вместе с ним. Нет страшнее ловушки для величия, чем наблюдать за крахом всех своих намерений и чаяний. Нет страшнее темницы для трусости, чем наедине со своими кошмарами.

Грима ненавидит Сарумана, Грима боится Сарумана. Но больше него он боится сна, ибо во сне является она. Эовин. Эовин, сверкающая своей чистой красотой. Эовин, улыбающаяся ему. Разве не об этом он мечтал? Разве не к этому так стремился?

Но улыбка её холодна и пропитана ядом столь свирепым, что и пяти секунд этого оскала не выдержать. Он отводит взгляд, прячется от видения, но она возвращается снова и снова, преследует его каждую ночь и всё улыбается, улыбается, улыбается.

— Оставь меня, исчезни! — вопит он, прячась в уголках своего сновидения.

— Как же? Не ты ли желал меня, не ты ли грезил денно и нощно о моей благосклонности, об одной лишь моей улыбке? Вот же я, я рядом, улыбаюсь тебе и никогда тебя не покину.

Видение приближается, точно дикая кошка, играющая с добычей, и в движениях его, во взгляде и лике всё чуждо настоящей Эовин. И всё же это она, протягивает руки в ласковом жесте, но стоит подпустить ближе — вцепится в глотку, и не жить Гриме. И он убегает, убегает, убегает. Но не скрыться, не забыться.

— Неужто ты не хочешь меня, Грима? Неужто моя улыбка не кажется тебе красивой?

С ленивой грациозностью она плывёт за ним, суетящимся, мятущимся, силящимся проснуться. Но тело подводит, не хочет оно пробуждаться, и остаётся Грима наедине со своим кошмаром.

— Что же ты убегаешь, милый? Ведь я — твоя Эовин, та, которой ты добивался, и та, которой добился.

— Уйди прочь! — Грима трусливо закрывает лицо ладонями, и в это мгновение Эовин подлетает к нему и стремительно впивается ногтями ему в руки повыше локтей.

— Не нравлюсь? А мне, думаешь, нравилось, как за мной увивается ущербный старик без стати и благородства? Думаешь, я смогла бы полюбить того, в ком любить-то нечего? Эовин была настолько благородна, что, несмотря на все твои поползновения, не ненавидела, а лишь жалела тебя, ибо чего ещё заслуживает такой презренный, обречённый человек, как ты?

— Нет... Нет... — шепчет он, дрожа в кольце её рук.

— Нет? Ты смеешь мне перечить? Я — то лучшее, что есть в тебе, я — то что привело тебя к мечтаниям о благородной девице, а не о какой-то городской шлюхе, и ты смеешь мне перечить?

Грима съёживается в комок и оседает на пол. Из-под сложенных на лице ладоней раздаются сдавленные рыдания. Видение Эовин качает головой, отпуская свою жертву из хватки.

— Ты жалок, Грима, и заслужил своё гнилое прозвище. Ради Эовин, всё ради одной лишь Эовин. Рассказывай, как же! Предать-то всяко легче, чем служить верно. Умри ты в Хельмовой Пади, сражаясь за короля — и она бы простила тебя, и оплакивала бы как героя, и поминала бы до конца дней своих добрым словом. Но ты здесь, в Изенгарде, со мной, той Эовин, что ты заслужил, и своим новым хозяином, презирающим тебя и вытирающим об тебя ноги, точно о коврик у входа в дом. Твоя жизнь не стоит ничего, Грима, так же, как не стоит ничего улыбка Эовин, за которой не стоят её любовь, уважение и радость. Но ты желал её, и тебе воздастся, даю слово.

Проснись и пой, за окном новый день, что похож на предыдущий. За окном новая боль и предвестье новой ночи. Я буду ждать тебя и улыбнусь, когда встречу вновь.