Воспоминания Учиха Мадары (джен)

Природа не одарила Мадару каким-то особенно хорошим чувством юмора, а жизнь и вовсе отучила от всяких шуток. Но на старости лет, вдали от битв и потерь, он понемногу входил во вкус, в чем ему особенно помогала внучатая племянница, над которой не подшутить было грешно. Сам Мадара на шутки в свой адрес реагировал остро (и, стоит заметить, когда за дело брался Изуна, окружающим даже доставалось — сам брат был слишком вертким), но реакция юной химе Учиха была… занимательна. И он шутил раз за разом, шлифуя свои остроты о “благодарную” слушательницу.

— Грэндпа! — Изуна-младшая на его очередной подкол отреагировала крайним возмущением, но, помня прошлый опыт, колотить по его броне не спешила. До нее удивительно долго доходил тот факт, что для него ее удары едва ощутимы. И, вдобавок, он не собирался их терпеть и быстро напомнил малявке ее место.

Мадара невольно ухмыльнулся. Тонюсенький детский голос девочки делал ее крики забавными, а богатая на эмоции мимика доводила дело до того, что смех уже комом застревал в горле. Внучатая племянница задыхалась словами-оправданиями, но он слушал ее лишь краем уха, вспоминая о самой теме их спора.

Уходя из Конохи, он, конечно, отказался от всего. Он морально отрекся даже от тех связей, которые у него остались, что уж говорить о каких-то материальных вещах. И тем не менее, вернувшись, Мадара оказался неприятно удивлен. Учиха и весь мир считали его мертвым. Никто не собирался хранить его вещи, поддерживать все в статичном состоянии, ожидая его возвращения. Когда маленькая химе как наследница всей Главной ветви въехала в его дом, ничто не мешало ей творить с ним все, что ей вздумалось бы. А вздумывалось этой девчонке многое.

Забывая о том, что сталось со всем домом в целом, их сегодняшний спор был конкретно об одежде. Увидь Мадара, что сталось с его гардеробом, в те первые дни, когда они только познакомились с этой пигалицей, никакая светлая память не остановила бы его от того, чтобы удушить ее остатками его одежды, которые она превратила… Лучше не вспоминать, во что она ее превратила. Стать половой тряпкой — еще не худшая судьба. Вопрос касался тех вещей, которые не подверглись издевательствам, и остались неизменны за исключением того, что теперь мелочь считала их своими. И никакой авторитет, никакая репутация монстра не могла ему помочь в его борьбе за свои вещи, поскольку руку на девчонку Мадара принципиально не поднимал, справедливо полагая, что одного удара будет достаточно, чтобы убить ту мгновенно.

Возможно, спор сошел бы на “нет” быстро, но малявка сама увеличила его масштаб.

— С того дня, как я сюда вселилась, все вещи в этом доме стали моими! — решительно выкрикнула она, и хотя на деле это больше напоминало писк, да и проскальзывала в ее тоне опаска, Мадара понял, что со смехом пора кончать. Со скрипом, но он признавал за мелочью право в какой-то мере считать дом своим (не единолично!). С легким раздражением, он позволял ей носиться по его дому в его же футболках (чуть ли не единственных вещах, не превращенных в… нечто другое), даже занимать его комнату, которую она уверенно считала своей. Он позволял… Но с оговорками, и споры на этот счет не утихали уже много месяцев. Мадара сам поражался своему терпению, корил себя за слабость, за сентиментальность и чрезмерную бережность по отношению к девчонке, которой давно следовало дать по шее… Но от всего этого не оставалось и следа, когда Изуна-младшая начинала претендовать на все, из-за чего они спорили, разом.

— Да неужели? — опасным тоном начал он. Шутки шутками, однако мелочь перешагнула грань, а его благоволение ей имеет пределы. Атмосфера в комнате стремительно холодела. Учиха не брезговал давить ки, когда девчонка совсем уж его доставала. Возможно, встреть он ее раньше, будь она младше, не возникай у него на ее счет сомнения, он бы сдерживался… Но Мадара очерствел и сам это осознавал. Он не чувствовал потребности держать свою злость в рамках, придерживаясь в общении с внучатой племянницей одного-единственного правила: не убить, и то и дело задумываясь и над ним.

Иногда Мадара думал, что однажды он разозлится так, что действительно убьет девчонку. И тогда закончится это наваждение. Влияние на него внучатой племянницы было пугающе велико и, что пугало, становилось все сильнее. Он больше не был уверен, что при необходимости его рука не дрогнет, если придется убить малявку. Он слишком ей благоволил, и где-то в глубине своего крохотного мозга девчонка знала это.

Ну, или у нее просто напрочь отсутствовал инстинкт самосохранения, что все более и более походило на правду.

— Да! — воскликнула Изуна, гневно жмурясь и сжимая кулаки. Напыжившись, она явно старалась выглядеть внушительно, однако это было попросту невозможно. На самом деле, Мадара еще не злился всерьез, похолодевшим тоном лишь давая предупреждение. Настроение у него портилось, но… Это никак не мешало ему усмехаться про себя. Мелочь оставалась мелочью, и когда чудо в половину твоего роста пытается что-то тебе диктовать, это смотрится смешно.

— Уверена? — насмешливо протянул Мадара, и что-то явно его выдало… Потому что нахальная принцесска распалилась и обнаглела еще сильнее.

— Да! Официально ты давно мертв, так что все это, — наглая девчонка демонстративно дернулась себя за рукав его футболки, — принадлежит мне, как ближайшей родственнице!

Порой вопрос о том, стоит ли светлая память его брата этого, вставал особенно сильно. Хотя и без того Мадара задумывался об этом стабильно каждые пять минут общения с, собственно, “светлой памятью”. С пигалицей, лицом так похожей на своего деда — его родного и любимого покойного брата — он встречался достаточно часто (куда чаще, чем мог себе позволить, в самом деле) на протяжении уже целого года, и еще ни одна встреча не обошлась без этой трепетной мысли: “Может все-таки прибить?”. Но каждый раз это оставалось на уровне мыслей и слов, потому что ни на секунду Мадара не мог забыть: она — все, что осталось. Больше у Изуны потомков не было.

Мадара стиснул зубы, мысленно считая до трех. Последний шанс, мелочь, последний шанс…

Раз… Два… Т…

— Тебе что, жалко, что ли? Она же теперь совсем уже моя! И ты ничего не сможешь с этим поделать! Понял?! — но мелочь своим шансом пользоваться не собиралась.

…ри.

Жажда крови резко заполнила все пространство. Ну все, малявка… Химе побледнела, наконец замолкая. Ее лицо сначала сделалось белым, после приобрело зеленоватый оттенок. Обескровленные губы намекали, что еще немного, и девчонка грохнется в обморок. Что, уже не хочется спорить? От бывшего лишь пять минут назад хорошим настроения не осталось и следа. Хоть потомок Изуны, хоть его собственный, так откровенно хамить себе Мадара не позволял никому.

В руке блеснул кунай. Демонстративно прокрутив его в руке, мужчина скосил взгляд на притихшую племянницу.

— Кажется, ты чего-то не понимаешь... — по правде, порой казалось, что девчонка специально нарывается, ставя целью не то довести его до ее убийства, не то проверить его нервы на прочность. Но Мадара не собирался позволять ей это. — Ты сейчас же собер…

Когда со стороны малявки раздался испуганный всхлип, он невольно прервался. Исход был неудивителен: такая картина происходит далеко не впервые. Но… Внутри закопошился дискомфорт. Последний раз слезы внучатой племянницы Мадара видел несколько месяцев назад, и если тогда ему было лишь чуть неприятно (что уже напрягало), словно он ощущает вину, то теперь это чувство усилилось.

Доводить ребенка до слез — “достойный” его имени поступок. Доводить до слез зависящего от себя ребенка — тем более. Сейчас, казалось, его злость и ее страх оправданы, но перед глазами стояли другие ситуации, где он тоже переходил грань.

— Ты… — Мадара постарался не думать об этих глупостях и вернуться к тому, с чего сбился, но снова застыл. Губы девочки мелко дрожали, а на глазах появилась блестящая пленка. Дискомфорт становился все сильнее. Невольно ки начала слабеть, но маленькая химе не успокаивалась. — Сейчас же…

Слезы крупными каплями упали на пол. Внутри забилось такое противоречие, что на изначальную причину спора хотелось забить. Мадара ненавидел слезы, потому что слезы — это слабость. Чужие — ненавидел, свои — не проливал вовсе. Плач внучки его брата также вызывал лишь отвращение… раньше. А сейчас? Сейчас он отчего-то испытывал отвращение лишь к себе.

— Соберешь… — выдавливал он на одной силе воли. Плечи химе начали содрогаться в рыданиях, а его собственное внутреннее состояние начало напоминать нечто между паникой и нервным тиком. Он не хотел так реагировать на чужие слезы, но не мог собраться и заставить себя презирать их. Размяк ли он? Не настолько, насколько думает. Еще вчера он доводил до позорной истерики взрослых людей и испытывал ровно то, что должен был — брезгливость. С его отношением к чужим соплям все было в порядке. А вот к плачу внучатой племянницы… — Мои…

Слова застревали в горле, потому что Мадара больше не хотел их говорить. Ему вдруг стало все равно, будет девчонка таскать его вещи, шить из них платья или кидать на пол. Ему они больше не нужны, а его упрямство не стоит…этого.

Но он не хотел принимать в себе то, что очевидно было слабостью. Он должен был договорить то, что собирался сказать. Однако с каждым словом взгляд раскрасневшихся детских взгляд обвиняюще впивался в душу.

Душу, которой быть не должно.

Секунду стоит компроментирующая его тишина. Он смотрит в глаза ребенка и вспоминает, сколько раз такое уже было и сколько раз он молча уходил либо затыкал ее. Вина пульсирующим огоньком опаляет внутренности.

— Ладно, — он сдается. — Носи сколько хочешь…

Одна вещь — не трагедия. Маленькая Изуна радостно улыбается, вытирает ладонью глаза… Мадара смотрит на нее с чувством “что за?..”. Слез как ни бывало. Лицо неведомым чудом абсолютно чистое, а с глаз сошло покраснение. Мадара очень хочет выразить все, что он думает об этом, вслух, но нецензурная брань явно не для ушей ребенка, что повторяет все за ним.

— Я победила, — хихикает малявка, обнимая себя за плечи и пальцами комкая ткань его футболки. На ее рукаве буквально написано его имя, но какого-то биджу мелочь не считает это аргументом.

— Хоть остальную одежду верни, — выдавил он с легким налетом обреченности. У него появилась крайне неудобная слабость. Принцесска так-то плакала не редко. Он и раньше был этому не рад, вот только раньше он не седел от одного вида ее слез и не ощущал вины. Хаширама, должно быть, был бы счастлив, узнай об этом. Как же, ведь друг становится таким “человечным”. Тьфу.

— И кружку? — нарочито невинно спрашивает Изуна, хлопая пушистыми ресницами, ставшими визуально еще длиннее от намокания. “Кружка” — старая шутка, одно упоминание которой уже вводит Мадару в бешенство. Она специально нарывается?..

— Еще раз упомянешь об этом, и я тебя… — маленькая Учиха была коварна и далеко не так глупа, как казалось. Губы задрожали, а глаза вновь заблестели. — Ее тоже.

Такого удара его гордости не было нанесено уже давно. Мадара думал, однажды он все-таки не сможет сдержаться и треснет малявку по башке (что, разумеется, будет критично). Только что-то ему подсказывало, что новый способ манипуляций девчонка освоит по-полной и, в принципе, так оно и произошло.