Воспоминания Учиха Мадары (джен)

Примечания:

Долгожданное "сам заткнись!", поданное под соусом из жарких споров касательно имущества. Наслаждайтесь.

Подростковый период — период трудный не столько для ребенка, переживающего его, сколько для окружающих. Мадара, в целом, об этом знал достаточно хорошо, однако наблюдать со стороны и являться непосредственно пострадавшей стороной — разные вещи.

К последствиям гормонов относили многое. Самые элементарные признаки: раздражительность, склонность к конфликтам с родителями, возросшая потребность в личном пространстве… Назвать себя экспертом в этой теме Мадара не мог, весь его опыт заключался в том, что, будучи Главой, он имел дело с соклановцами всех возрастных категорий, и одними лишь сухими формальностями обходиться при его работе нельзя было: не только внешние, внутренние проблемы также были в зоне его ответственности, и, так как в те времена он пытался быть хорошим лидером… Но все-таки опыта, по сравнению с родителями таких ребят, было немного — не считать же за опыт собственную юность да юность Изуны, которая, к слову, от его отставала лишь на пару лет?

Иметь рядом с собой подростка и выступать при этом в роли «родителя» (признавать за собой такое своеволие было несколько неловко, однако это определение само напрашивалось на язык, стоило вспомнить, чем вообще он чаще всего занимается в компании внучки) было новым опытом. И, хотя до подросткового периода у Изуны-младшей была еще пара лет, иногда она действительно больше напоминала подростка в самом расцвете пубертата, нежели десятилетнюю мелочь, которой, по факту, являлась. По большей части ее поведение, конечно, соответствовало возрасту, но иногда…

Иногда эта девчонка начинала проверять его нервы на прочность, словно в отместку за то, что подростковый период ее матери он благополучно пропустил.

— Я требую личного пространства! — Изуна верещала во всю мощь своих легких уже пятую минуту. В целом, за эти пять минут суть их разговора не сдвинулась с места. — Ты не можешь входить в мою комнату, когда тебе вздумается!

— Это моя комната, — резко возразил Мадара, задавливая все растущее раздражение на эту девчонку. Спокойно, спокойно, это просто глупая малявка… с какого-то ляда предъявившая права на его территорию!

— Больше нет! — Изуна в бессильной злобе сжимала кулаки, смотря на него упрямым, хотя и поблескивающим (уже плакать собралась?), взглядом. — Ты умер, Мадара! Умер-умер-умер! И теперь этот дом мой!

Она снова хочет об этом поговорить? Мужчина, прищурившись, окинул внучку опасным взглядом. Уходя из Конохи он, конечно, морально отказался от всего, что у него было, однако свой дом он не просто так оставил в состоянии «крепости», даже не сняв все печати — в нем, в том числе в его комнате, было много секретов. Собственно, секретов и не только его: местоположение этого дома было изменено самым кощунственным способом (когда они на пару с Хаширамой явно были навеселе), но в нем поколениями жила семья Главы клана. Логически, да, мелочь имела на дом не меньшее право, чем он сам, вот только она не собиралась довольствоваться своей долей, а претендовала на его. И этого гордость Учиха стерпеть не могла. Вопрос «чей?» давно стал принципиальным. Чтобы ему в собственном доме кто-то указывал!.. Не бывать такому. Никогда.

— Перестанет быть твоим, если и ты умрёшь, — угрожающе бросил он, выпуская ощутимую долю ки. Одним мрачным видом девчонку не пробрать, — выяснил он давно. Обычно, стоило ему перейти на прямые угрозы, Изуна прекращала вести себя, как суицидница, но нынешняя ситуация явно в «обычно» не вписывалась.

— Вот когда умру, тогда и перестанет, а сейчас он мой! — в такие моменты прибить внучку брата хотелось аж до зуда в кулаках. На инстинкт самосохранения в ее виде не было даже намека, что, при учете ее поведения в такие моменты, являвшиеся далеко не редкостью, раз она взялась хамить ему, Учиха Мадаре, ночному кошмару всего мира шиноби, вновь и вновь наводило на вопрос: «почему она еще жива?». — Не входи в мою комнату без разрешения!

Началось…

— Здесь находятся мои вещи, и эта комната моя, — повторил он в который уже раз. В теории, проще начать проверять тайники так, чтобы мелочь не видела, однако на практике… — Если тебе что-то не нравится — займи другую.

На практике Мадара продолжал считать спорную территорию своей и, хотя он позволял внучатой племяннице спать в ней и хранить свои вещи, отдавать ее он не планировал. Додумалась же: в этом доме около сорока комнат (семья Главы в былые времена была пугающих размеров, и вся она жила вместе… до первой действительно серьезной войны за место Главы, наследуемое обычно без нареканий старшим отпрыском, но на которое легко мог претендовать любой, был бы достаточно силен), но занять она решила именно эту.

— Здесь находятся и мои вещи тоже, — ну… справедливо. За годы отсутствия Мадары его комната претерпела видимые изменения: кровать стояла другая — новая, плед на ней — его, на полках — детские вещи, но на одной, самой верхней, все еще его одежда (от мысли, что не убрала ее мелочь лишь потому, что не достала, становилось смешно). Фактически, комнату проще было назвать общей, так как обжила Изуна ее каким-то образом (несмотря на то, что остальной дом она захватила без нареканий) лишь наполовину, однако… Проиграть в глупом споре какой-то малявке? Пф, ни за что. — Поэтому эта комната не меньше моя, чем твоя. На кой черт она вообще тебе сдалась?! Ты в ней даже не живешь, и в Конохе не живешь! И вообще, дом Главы клана — для Главы клана и его родственников, а ты больше не!..

Аргументы недалекой химе были хуже некуда, но отчего-то бесили неимоверно. И Мадара по непонятной причине продолжал с ней спорить, зная, при том, что закончится все либо его победой, либо как всегда ничьей.

— А я, даже если не являюсь Главой клана, остаюсь его родственником, — в глазах девочки отразился тяжелый умственный процесс. Мадара вздохнул. И это все, что осталось от его рода… Картина представлялась удручающей, хотя мужчина и не чувствовал по поводу этого особой злости. Не лучшее наследие, но хоть что-то. По крайне мере, Изуна не слаба духом и не труслива (скорее даже более чем наоборот) — будь она таковой, он не испытывал бы к ней ничего, кроме презрения, а так…

А так он испытывал к ней невероятной силы желание выписать затрещину, а лучше — выпороть ремнем, чтобы не спорила со старшими.

— Нет, — уверенно возразила Изуна, скрещивая руки на груди и будто даже не замечая витающей в воздухе жажды крови. — Родственником Главы ты перестал быть, когда умер!

Что, простите? Так, где-то неподалеку он видел старый ремень его отца, перешедший ему по наследству. Воспоминания покрылись пылью, однако если хоть часть его детских впечатлений верна, дурь порка им выбьет быстро и надолго. Такая наглость — признак не храбрости, а слабоумия!

— А сейчас ты — труп родственника Главы! — сделала поражающий своим… своим содержанием вывод девчонка. Ее лицо, принявшее донельзя надменное выражение, даже несмотря на схожесть с лицом Изуны, вдруг начало раздражать. — По всем документам я сейчас почти полноправная владелица всего!

«Почти полноправная». Даже до совершеннолетия по меркам клана не добралась, а наглости-то сколько!

— Вот когда станешь полноправной, тогда и вякай что-то, а сейчас, — этот спор давно пора прекратить. Сузив глаза, Мадара прошипел ядовитым тоном: — Заткнись.

«Заткнись» было в их небольшой ныне семье волшебным словом. Не «пожалуйста» и не «спасибо», а именно «заткнись», ибо только оно могло заставить бессовестную девчонку замолчать и прекратить свои концерты. «Заткнись» в их отношениях ставило жирную точку в любом разговоре, пробуждало у химе те зачатки благоразумия, что даже у нее были, напоминало ей о том, с кем она разговаривает и кому хамит. «Заткнись» делало из сумасбродной девчонки нормального человека, осознающего ситуацию.

Но в этот раз Изуна была слишком распалена, чтобы послушать глас разума.

— Сам заткнись! — взвизгнула она и топнула ногой. И в этот миг нешуточно удивились все.

Он, шокированный такой степенью наглости.

Она, сама испугавшаяся своих слов спустя мгновение.

И даже кошка, в которой мозгов и то было больше, чем у ее хозяйки, забившаяся во время их спора под шкаф, тихо мяукнула, будто в испуге.

Наверное, на такие слова ему немедленно стоило показать девчонке ее место. Внучатая племянница, химе — кем бы она ни была, как смеет она так ему хамить? Затыкать его? Но Мадара отчего-то молчал, пораженный сделанным замечанием: к нему Изуна привыкла уже настолько, что не боится ему грубить. Совсем не боится его. Когда-то таких людей было больше, позже — остался лишь брат, а теперь… только она. Это вызывало странное чувство. И ругаться на малявку за наглость внезапно не захотелось.

Хотя нет, ругаться хотелось, не хотелось — убить. Пусть радуется и этому.

— Эм… ну… предлагаю перемирие, в общем, — зато «малявка» наконец осознала, что пора идти на попятную, пока он действительно не дотянулся до ремня. Почему это должен был быть именно ремень, а не кунай, Мадара обдумывать не хотел. Ответ ему был известен. Но принять эту мысль… слишком тяжело.

— «Сам заткнись»… — протянул Мадара со вкусом. Да, для убийства его недовольства не хватало, однако… она попыталась его заткнуть. Совсем обнаглела девчонка! За два года он успел примириться с осознанием, что она его внучатая племянница, но границы привилегий этого статуса не начинаются даже на «не убью». — Мне показалось или я все правильно расслышал?

Естественно, в своем слухе Учиха не сомневался — просто хотелось напугать родственницу посильнее. Медленное осознание ситуации и собственного прокола, проявляющееся на ее лице, было словно бальзам на его нервы: хотя бы зачатки инстинкта самосохранения у нее есть. Достижение. Без шуток, в том, что касалось Изуны, Мадара давно научился довольствоваться малым.

— Твои вещи здесь, мои вещи здесь… — внучка отчаянно игнорировала его вопросы, силясь сгладить конфликт. — Как мертвый, ты не можешь претендовать на имущество, но я тоже несовершеннолетняя. В общем… давай пока остановимся на том, что этот дом и комната наши?

Ничья — он же говорил.

— Давай остановимся, — с довольной улыбкой в глазах согласился он. Но не затем, за чем можно подумать. — А теперь вернемся к твоему поведению. Так мне послышалось?

Попала ты, мелкая. Оставлять такое оскорбление забытым Мадара намерен не был.

— Так ты же первый начал! — выдавила Изуна громко, но не вполне уверенно. Мужчина насмешливо фыркнул, и настрой девочки переменился. Робость сошла на нет. — Может лучше твое поведение обсудим?

Я ее однажды прибью, — подумал Мадара, и дверной косяк, сжатый его рукой, пошел трещинами. Заметив это, химе, очевидно, слегка присмирела вновь…

— И ремонт тоже… — но ненадолго. Подростковый период у Изуны представлялся событием страшным для его нервов, хотя то, доживет ли она до него, оставалось под громким таким вопросом. Мадаре лично в такие моменты казалось, что нет.

Примечания:

Хахах, однажды я просто обязана написать главу про осознание Мадарой того факта, что Изуне все это время было года на два больше, чем он думал. Это точно должно быть что-то эпичное! С другой стороны, может ему станет легче от мысли, что раз **это** уже подростковый период, то хуже уже не будет? (Но он ошибается)