Пустой дом (гет)

Утро первого декабря выдалось солнечно-немощным, бледный свет не грел, но отражаясь от пятен подтаявшего снега, слепил глаза. Прикрыв их, Хаус долго сидел неподвижно, так что кофе успел остыть, а солнце поднялось достаточно высоко, чтобы на изнанке век перестали появляться розоватые вспышки. Он вышел из задумчивости так же быстро, как погрузился в нее. Резко поднялся, прихватив трость, и несколько раз прошелся по гостиной туда и обратно.

Лиза наблюдала за ним с интересом и легкой тревогой. Пока он молчал, она не беспокоила его, размышляя о работе и составляя список дел на неделю, одновременно ранжируя их по степени важности и срочности — те, что получали две мысленные галочки, автоматически попадали на первые позиции. И привычно толпились там, не желая уступать друг другу.

Наконец на очередном круге Хаус прошагал к лестнице и начал подниматься. Лиза открыла было рот, чтобы окликнуть его, но передумала. Если она правильно поняла происходящее, расспросы только собьют или разозлят его.

Хаус зашел в комнату Уилсона без стука и стремительно приблизился к постели. Какое-то время молча рассматривал осунувшееся лицо и проступающие под одеялом контуры тела Джеймса. Тот не спал, но блуждал где-то на грани яви и сна, тяжело, но ровно дыша.

— Есть разговор, — сказал Хаус, даже не пытаясь приглушить тон.

Уилсон глубоко, прерывисто вдохнул, стряхивая дремоту, сощурился, глядя на друга и приподнялся на подушках. Его кадык дернулся, в груди булькнуло, но кашля не последовало.

— Помнишь свою кузину? — спросил Хаус.

— Кузину? — Уилсон недоуменно моргнул.

— Ту девицу, которую ты назвал своей кузиной… кажется, она была учительницей.

Джеймс знакомо приподнял брови, отвел взгляд, сосредоточился, а затем неуверенно кивнул.

— Да... кажется, да.

— Помнишь, что я сказал тогда?

Наконец на лице Уилсона появилось понимание. Он усмехнулся, но без раздражения, и Хаус посчитал это хорошим признаком.

— Ты сказал, что рак — это скучно. Собственно, как и в этот раз.

— Да-да, я повторяюсь, я понял, — Хаус закатил глаза и делано фыркнул. — Но проблема в том, что мне снова становится интересно.

— Хаус, мы уже говорили об этом. Синдром Рубика, помнишь?

— Полгода назад, — весомо произнес Хаус. — Тогда ты говорил о спонтанной ремиссии, и я с тобой согласился. Но сейчас… ты же понимаешь, что должен быть мертв уже, как минимум, трижды.

— Ты жалеешь, что я не умер?

— Я жалею, что не настоял на своем раньше, — обрубил Хаус. — Тебе нужно заново обследоваться.

— Хаус, мы все это уже… — а вот теперь Джеймс начал заводиться.

— Нет. На этот раз ты меня выслушаешь. Либо что-то в твоем теле противостоит раку — и тогда нам нужно ему помочь, либо мы облажались…

— Но мы не облажались!

— Не знаю… я уже не уверен. Та доза химии была убийственной. Но рак устоял, а потом, когда ты оказался в полном его распоряжении, вдруг затаился. Скажи мне ты, онколог с огромным опытом, так бывает?

— Бывает очень по-разному. Ты и сам это знаешь, — Уилсон чувствовал, что проигрывает.

И тому, помимо множества сопутствующих, была одна простая причина. Пусть он устал от этого затянувшегося, подвешенного между жизнью и смертью состояния. Пусть хотел сводить Амелию хотя бы на одно настоящее свидание. И пусть Хаус редко ошибался в своих выводах. Все это меркло на фоне тех мучений, через которые он лично проводил множество своих пациентов. В конце концов, он не был готов поставить ни на одну из них. Но, кажется, задавленный однажды усилием воли инстинкт снова брал верх над разумом. Над осторожностью. Над страхом. Да, черт возьми, он все еще хотел жить. И в самом этом желании было столько необузданной, первобытной силы, что сопротивляться ей становилось все сложнее. Если бы ему становилось паршивее день ото дня, он, возможно, мечтал бы об избавлении. Но Хаус был прав, рак словно играл с ним в прятки или в поддавки. Нападал и отступал без понятных на то причин, то вгрызался в грудь со звериной яростью, то напоминал о своем присутствии лишь эхом ноющей боли и дурнотой.

— Но не настолько, — качнул головой Хаус, продолжая вглядываться в лицо друга, и на его губах обозначилась улыбка — должно быть, он действительно знал Джеймса не хуже него самого, — не настолько.

— Он согласился? — спросила Лиза, ожидая его у подножия лестницы.

Хаус неловко шагнул, покачнувшись и вцепляясь пальцами в перила, и фактически навис над нею, глядя в расширившиеся от волнения зрачки.

— Согласился.

Она ненадолго прикрыла глаза и, не думая, подалась вперед. Он отбросил трость и крепко прижал ее к себе. В конце концов, не воспользоваться такой возможностью было бы просто глупо.

— Это была идиотская сделка, — сказал Хаус, опускаясь на кровать рядом с Джеймсом и обтирая его покрытой испариной лоб.

Он проснулся посреди ночи от надсадного кашля и помог Уилсону добраться до толчка, где и остался их нехитрый ужин.

— Но ты пошел на нее.

— Какой смысл ждать до конца месяца, если можно начать обследования прямо сейчас? — раздраженно спросил он. — Ты теряешь силы и теряешь вес, а если речь зайдет о химии, они тебе здорово пригодятся. И если не зайдет, тоже.

Уилсон молчал. Его состояние стремительно ухудшалось последние десять дней, словно тот разговор нарушил какое-то негласное соглашение между ним и раком, где ни один не пытается уничтожить другого. Нелогичная, глупая мысль, но она продолжала царапаться в черепной коробке дни и ночи напролет, не растворяясь полностью даже в беспокойных, бредовых снах.

— У тебя были ухудшения и раньше, — словно считав его паранойю, сухо заметил Хаус.

Уилсон согласно кивнул, не имея сил и желания спорить. Да и о чем спорить? Он давно сбился со счета, сколько раз успел проститься с жизнью за последние полтора года.

Хаус вырубил верхний свет и устроился в кресле под ночником.

— Иди спать, — сказал Уилсон, но тот даже не повернул головы, откинув ее на спинку и закрывая глаза.

Джеймс тоже смежил веки, стараясь не обращать внимание на постыдное облегчение. Когда Хаус был в комнате, спалось лучше.

Новый приступ кашля разбудил их почти на рассвете. Край неба неохотно бледнел. В комнате заметно похолодало. Хаус заварил им обоим чай и вернулся в кресло, укутав ноги пледом. Кажется, последние полгода он спал под ним гораздо чаще, чем под нормальным одеялом. Как ни странно, это его устраивало.

Тишина была почти умиротворяющей.

— Хаус, я хочу, чтобы ты знал, — первым нарушил ее Уислон, — если вдруг окажется, что ты прав, и мне каким-то чудом удастся… Я больше не буду врачом.

Хаус дернул уголком рта и сделал глоток.

— Пойдешь мести улицы?

— Не знаю, — Уилсон пожал плечами, — пойду в социальную службу, стану ведущим новостей, начну писать мемуары… или заведу блог — например о сумасшедшем диагносте, который мучает всех до смерти и одновременно от нее спасает, — Хаус фыркнул, так что на колени посыпались крошки. — Да что угодно. Надо будет — пойду мести. Но только не обратно в больницу. Я немного устал от рака.

— Быть врачом это все, что ты умеешь, — заметил Хаус и откусил очередной кусок обсыпанного сахаром рогалика.

Вроде бы их вчера принесла Кадди.

— Нет, Хаус, это все, что умеешь ты. Я более универсальный вариант.

— Заведешь очередную женушку, парочку очаровательных ребятишек…

— Да, очень может быть.

— Ты же понимаешь, что разведешь с этой стервой через пару-тройку лет, а потом остаток жизни будешь горбатиться на алименты?

Уилсон встретил его взгляд и задумчиво сощурился. Хаус мог оказаться прав. Да он и был прав, по большому счету. Если бы не одно но — тот тупик, в котором они оба топтались последние несколько лет.

— Не знаю, Хаус. Ты ведь и сам не раз говорил мне — пора перестать подстраиваться, проявлять жесткость, не искать вовне то, что должно быть во мне самом…

— Ты меня бросаешь? — Хаус сделал испуганное лицо.

Уилсон усмехнулся.

— За последние годы мы как будто окуклились, ты все больше стервенел, а я окончательно размяк.

— Ну, насчет тебя я не уверен… Вот Кайл был ничего так.

— Зато я уверен. Не знаю, как это смотрелось со стороны, но я окончательно потерялся и опустел. Не удивительно, что рак…

— Ты же понимаешь, что это бред, — оборвал его Хаус.

Но Уилсон только покачал головой.

— Я тут вспоминал, как мы встречали Рождество лет восемь назад, у тебя дома, — сказал он, — нам было хорошо вместе. По-настоящему хорошо. Мы смеялись, болтали о всякой ерунде. Но чем дальше, тем реже я видел эту твою улыбку. Яда становилось все больше… И я не говорю, что дело только в тебе. В нас обоих.

Хаус с интересом посмотрел на него, а потом неопределенно хмыкнул.

— А я как раз тут подумал, что, наверное, люблю тебя больше Кадди.

— Что прости?

— Помнишь этого своего придурковатого дружка, который заставил тебя отдать ему кусок печени?

— Он меня не заставлял, — упрямо возразил Уилсон.

— А ты точно хочешь отрастить себе яйца? А то пока не очень заметно.

Уилсон закатил глаза и вздохнул. А потом все-таки кивнул, соглашаясь.

— Ну, хорошо. Ты прав. Он манипулировал мной, а я поддался. Но я все равно не жалею об этом. И не потому, что я тряпка. Тогда это было важно для меня.

— Допустим, — отмахнулся Хаус, явно не убежденный. — Просто я подумал, что сумел тогда преодолеть себя и прийти. Но с Кадди…

— Скорее уж наоборот. Ты настолько боялся ее потерять, что…

— Тебя я боялся потерять не меньше.

— Ну, значит я лучше в постели.

— Что ж, — Хаус драматично вздохнул, — теперь я могу этого и не узнать.

Они помолчали.

— Но, скорее всего, дело как раз в том, о чем я говорил, — тихо заметил Уилсон. — Проблема не в том, как ты относился ко мне или в Кадди. Просто ты изменился...

— И очевидно, не в лучшую сторону, — закончил за него Хаус, и Джеймс не стал возражать. — Знаешь, мы с Кадди тоже говорили об этом.

— Вы с Кадди говорили о прошлом? Это прогресс, — оживился Уилсон.

А Хаус подумал, что, возможно, дело как раз таки в этом. Просто Уилсон всегда был на его стороне. Даже себе во вред. Даже когда делал вид, что это не так, пытаясь убедить в этом то ли Хауса, то ли самого себя.

— Она считает, что нам стоило переспать еще тогда, — вместо этого сказал он.

— Даже так? Знаешь, может она и права. Все это нагнеталось годами, ожидания оказались слишком высоки, так что итог…

— Был немного предсказуем.

— Именно, — Джеймс кивнул и устроился на подушках, одновременно довольный и утомленный этим разговором.

Хаус дождался, пока тот задремлет, и потихоньку вышел из комнаты, забрав чашки. Через пару часов придет Дэвис, внизу с вечера оставалась посуда, а еще нужно было успеть дойти до молочного лавки в паре кварталов — у них закончились молоко и сыр, а Лиза теперь пила кофе со сливками.

Рождество они встретили вдвоем. Без елки и подарков, зато с косяком, который ненадолго притупил тошноту и боль.

— Оно того стоило, — утерев слезы после затяжного приступа кашля, заявил Джеймс. Ему потребовалось время, чтобы сфокусировать взгляд на Хаусе. — Ни за что не поверю, что ты не сумел раздобыть второй.

Тот пожал плечами и сделал глоток виски.

— Ты ведь понимаешь, что это весьма условное разделение? — Уилсон кивнул на стакан в его руке.

Хаус только усмехнулся. Но стоило Джемсу отвернуть голову, как его взгляд снова с дотошным вниманием ощупал впалую грудь, беспокойные, шершавые руки, бледное, с алыми пятнами румянца, лицо. Хаус знал, что это не первый такой осмотр. Помнил, что не в первый раз ему на ум приходило: «Неделя, максимум две». Но это не уменьшало страх. Может быть, даже наоборот. Поначалу предсказуемость и неизбежность были союзниками. То, на что нельзя повлиять, стоило просто вычеркнуть из повестки, сосредоточившись на остальном. Сделать так, чтобы поездка в рай стала по-настоящему запоминающейся. Так, чтобы живым и здоровым стало мучительно завидно и обидно.

Им это удавалось. Они с Уилсоном оттягивались, как умели. В меню были даже откровенные разговоры и трогательные признания. Когда еще щекотать себе нервы по-настоящему, как не перед смертью? Но вот загвоздка: каждое новое ухудшение сменялось улучшением, снова и снова. Состояние Уилсона не возвращалось к прежнему, но выравнивалось. Спринт все больше напоминал марафон, и до боли знакомое «Мы что-то упускаем» все настойчивее долбилось в висок. Заселяясь в этот дом, Хаус думал о стабильности и спокойствии, которые были до тошноты скучными, если речь шла о неизлечимой болезни. Но являлись необходимым условием, если бы она перестала быть таковой. И да, он злился на Кадди за ее вопросы. Но лишь потому, что все чаще задавался ими сам.

И вот им удалось договориться. Каких-то несколько дней… Хватит ли их? Не слишком ли долго он решался и ждал? Да, Уилсон умел быть упрямым. Но какого черта он его вообще слушал? Когда его останавливало чье-то упрямство или желания, если уж на то пошло?

— Хаус, — позвал Уилсон, их взгляды встретились. — Прекрати терзаться. Ты уже ничего не можешь изменить. И никогда не мог, — он помолчал. — Знаешь, раньше я иногда думал, на кой черт мне вообще сдалась эта наша дружба...

— И что? У тебя случилось прозрение?

Джеймс покачал головой.

— Нет. Но последнее время я все чаще думаю, на кой черт она сдалась тебе.

Хаус хмыкнул.

— Кажется, мы недавно выяснили, что это любовь, — напомнил он. — А у любви нет причин. Она бессмысленная и беспощадна.

Но Уилсон не поддался. Он протянул руку. Хаус помедлил, с сомнением ее разглядывая, а потом все-таки ненадолго сжал.

— Как бы там ни было… и чем бы все ни закончилось, — сказал Джеймс, устраивая голову на подголовнике кресла и смежив веки, — это было классно. И стоило каждый потраченный на тебя цент.

Хаус хрипло рассмеялся и тоже откинулся в кресле. Уилсон сделал очередную затяжку. Инструментальная музыка медленно плыла в сизых клубах дыма. От камина шел ощутимый жар.

— Так ты уверен, что нашел очередную вторую половинку? — спросил Хаус, меняя тему. Уилсон лишь мягко улыбнулся, не открывая глаз. — Между прочим, я интересуюсь из корыстных соображений. Вдруг у нее есть симпатичная сестра или подружка…

— Хаус. Во-первых, заткнись и дай мне расслабиться. Во-вторых, ты свою уже давно нашел, вам просто нужно перестать маяться дурью и повзрослеть. Обоим.

Он хотел было возразить, но не стал. Какой смысл напоминать о том, что именно говорил Уилсон четыре месяца назад, когда он впервые предложил обратиться к Кадди за помощью.

«Да она выскочит отсюда, как ошпаренная, едва завидев тебя. И заметь, я сейчас вовсе не о том, что она считает тебя мертвым… Хотя и об этом тоже».

Кажется, это было одно из самых невинных предположений. Хаус лишь закатывал глаза и парировал их одно за другим с нарочитой небрежностью.

«Ну, если она до сих пор злится так, как ты говоришь, значит по-прежнему меня хочет. Других объяснений нет».

«Ну, конечно, — фыркнул Уилсон. — И не может заснуть без спиритического сеанса».

Хаус сделал новый глоток и лениво улыбнулся. Кадди действительно злилась. Но не ушла — это было предсказуемо, и не ограничилась помощью на расстоянии — а вот это уже не было.

— Хаус, — позвал Уилсон, хихикнув, — а о чем бы ты попросил Санту на это Рождество? Только, пожалуйста, без банальностей, — поморщился он.

— Ха, — он фыркнул, — всерьез думаешь, что я стал бы тратить на тебя свое желание? А вообще-то… я бы не отказался от хорошей сигары. Ну, или, на крайний случай, от средней руки проститутки.

— Сделаю вид, что поверил, — усмехнулся Джеймс. — Ты ведь все равно не скажешь правду. Если, конечно, сам ее знаешь.

Хаус не стал отвечать. Но на этот раз он знал. И желания эти на самом деле были банальны до безобразия: чтобы его друг жил, а Кадди бросила бы свою дурацкую семью и встречала Рождество с ними.

Тридцать первого декабря стало казаться, что Санта действительно существует. У Джеймса наметились улучшения, а Лиза сама предложила накрыть небольшой стол внизу и отметить втроем.

И это был хороший вечер. Вечер воспоминаний. Скромных подарков. Отличных шуток — иногда на грани пристойности, но, в конце концов, они же не могли выставить Хауса за дверь. Легкая, постная, но ароматная еда.

— Ты мог бы стать шефом, — сказала Кадди, смакуя нежнейший кусочек тушеного мяса.

— Поддерживаю, — кивнул Уилсон, осторожно отправляя в рот ложку запеченных овощей.

У него уже давно появилась эта привычка договариваться с едой. Словно, если он будет относиться к ней с достаточным уважением, та не встанет поперек горла и не будет проситься наружу.

Хаус ненадолго прикрыл веки, а потом без улыбки посмотрел на Лизу.

— Шеф из меня, прямо скажем, так себе, — сказал он. — В любой области. Но, полагаю, я мог бы быть полезен в качестве консультанта.

Уилсон взглянул на него с интересом и толикой удивления. Взгляд Кадди тоже заострился, но она промолчала.

Их разговоры с Хаусом становились все длиннее, обстоятельнее и, пожалуй, теплее. Но речь о будущем в них не заходила ни разу. Этот дом, его неожиданное спокойствие и даже уют словно были укрыты от внешнего мира особыми чарами. Время тут замедлялось, кружило на месте, пряталось меж страниц медицинских журналов — одна из немногих слабостей, которые по-прежнему позволял себе Хаус, или раскачивалось на маятнике часов, словно маленькая девочка на качелях в парке...

— Как тебе удалось? — спросила Лиза, подходя к Хаусу со спины.

Тот вышел «подышать воздухом», что на деле означало ту самую сигару, которую он так хотел и которую она для него нашла.

— Уточни, — он глянул на нее через плечо. — Мне много чего удалось в этой жизни. Конечно, оно едва ли сравнится с тем, что мне не…

— Викодин, — прервала она его пространные рассуждения, догадываясь, что на самом деле он все прекрасно понял.

Хаус пожал плечами и выпустил в заиндевевшее небо густое облако дыма.

— Это было легко.

— Хаус…

— Я не шучу. В какой-то момент мои возможности обеспечивать обезболивающим нас обоих иссякли. Уилсону было нужнее.

Кадди какое-то время переваривала эту мысль. Это такое простое, но чертовски сложное решение. Интересно, если бы это она умирала, Хаус бы тоже бросил или сторчался окончательно?

— То есть мы были правы, — не удержалась она. — И все это не более чем психологическая…

Хаус резко обернулся, так что они оказались вплотную друг к другу, и Кадди поперхнулась собственными словами.

— Это приносит тебе чувство морального удовлетворения?

Он склонился к ее лицу, и Лиза могла разглядеть свой силуэт в почти затопивших радужку зрачках. Она медленно покачала головой.

— Нет… не приносит.

— Вот и мне тоже.

Он поднял руку и коснулся костяшками пальцев ее щеки. Лиза накрыла его ладонь своей и замерла в нерешительности. Все в ней отзывалось на это прикосновение, словно по занемевшему телу наконец побежала горячая, беспокойная кровь.

— Хаус…

Он положил большой палец ей на губы.

— Останься сегодня.

В его голосе звучала неуверенность. Волнение. Просьба. И это всегда было ее слабым местом. Она прекрасно справлялась, когда он давил, хамил, язвил и говорил мерзости. Почти всегда. Но его боль, его открытость снова и снова вынимали из нее душу…

Когда они вернулись, Уилсон почти сразу ушел к себе. Он смотрел на них тепло, весело, с пониманием, которого Кадди смущалась, а Хаус словно бы не замечал.

Они перемыли посуду вместе, передавая друг другу тарелки, едва соприкасаясь бедрами и пальцами. Когда они поднимались наверх, у Лизы подкашивались колени. Сфокусировать взгляд было почти невозможно. Она не хотела и не могла видеть. Только чувствовать…

* * *

Утро выдалось солнечным. Пробиваясь сквозь тонкий тюль, солнце золотило витые ручки комода и вытертые половицы паркета. Аккуратно задернув шторы, Лиза нырнула обратно под одеяло и осторожно прижалась к теплому боку. Она и не знала, что можно скучать вот так — всем телом.

Она поняла, что Хаус не спит за пару мгновений до того, как его рука легла ей на поясницу. Они позволили себе несколько минут тишины. Почти бездумных, почти счастливых. Без неловких фраз и вопросов. Без страха, потому что Уилсон коротко закашлялся, но почти сразу перестал.

Сердце Хауса стучалось в ладонь Лизы, и она считала эти удары, словно они были ее собственные.

— Знаешь, я кое-чему научился за последние месяцы, — первым заговорил он.

— Да, и чему же? — она провела кончиками пальцев по его руке, не в силах перестать касаться.

Наверное, какая-то часть нее только сейчас до конца уверилась, что он жив.

— Подставлять плечо. Может быть, я даже пожизненно его вывихнул. Раньше мне казалось, что потом только бездна отчаяния и боли и…

— Это не так?

— Конечно, так. Но это еще и проживание вместе, это дурацкая, необъяснимая вера и… это близость. Да, теперь можешь издеваться, сколько влезет: я познал близость с Уилсоном.

— Неужели только сейчас? — она сощурилась, взглянув на него снизу вверх, тепло и насмешливо улыбаясь, а потом посерьезнела. — Я рада слышать это. Я думала…

— …что я не подлежу починке.

— Вроде того, — тихо согласилась она.

Он задумчиво кивнул, затем потянулся и прижался ненадолго губами к ее макушке.

— Еще одно мое открытие. Точнее я всегда знал это, но никогда не примерял к себе... Люди не меняются. Но их можно обучить новым трюкам. В редких случаях — если они этого захотят, и гораздо чаще — когда заставляет жизнь.

— Что ж, — усмехнулась она, — не скажу, что это самая позитивная концепция на свете, но, с другой стороны, это гораздо больше, чем я когда-либо надеялась от тебя услышать.

— Радует, что ты в принципе на что-то надеялась.

— Ну, как ты всегда и говорил, я — идиотка.

Лиза приподнялась на локтях, заглянула в улыбающиеся глаза и прижалась губами к его губам, как бы говоря, что разговоров уже достаточно. Его ладонь покинула облюбованное место, опускаясь ниже. Вторая легла между лопаток, и по спине потек жар. Что-что, а намеки Грегори Хаус всегда ловил на лету.