Я жил на Земле (джен)

Я люблю Землю, но, как и всем здесь, мне приходится любить ее на расстоянии — как телезвезду или как женщину, с которой расстался, но упорно продолжаешь хранить ее фотографию. Только вместо фотографии — полотно вечной космической ночи, на котором сияет ярко-голубой шар с прожилками зелени и белыми завихрениями облаков. Зрелище, которое никогда не приедается.

Жизнь на Луне напоминает черное-белое кино. Пресно, плоско, однообразно — особенно когда вспоминаешь жизнь на Земле, полную красок и объема. Но ее призрачную тень все еще можно различить на лицах местных жителей, в душных зеленых теплицах, в «залах ностальгии», куда народ стекается по вечерам, чтобы помедитировать на огромные, во всю стену, экраны с яркой зеленой травой, звенящими ручьями и шумно дышащим океаном. Я только недавно научился радоваться этим цифровым приветам с родной планеты — на первых порах они причиняли мне ужасную душевную боль, и… кажется, через это здесь проходят многие, если не все.

Я сижу в центре мониторинга и бездумно сверлю взглядом один из многочисленных экранов. Он единственный транслирует вид на Землю — на остальные мониторы выведены изображения с камер, наблюдающих за гелиевыми приисками, где серыми муравьями снуют роботы-добытчики, системами жизнеобеспечения, теплицами, шлюзами и, наконец, ледяным кратером — основным и единственным в этой местности источником воды. Еще эти экраны заменяют нам окна. Жилые модули и оранжереи надежно защищены от солнечной радиации и метеоритных дождей прочными реголитовыми панцирями без единой щели — увидеть, что происходит снаружи, можно только через камеры слежения или выйдя на поверхность самому.

И вот я сижу и через монитор смотрю на Землю — яркий голубой шар — и чувствую, как невидимая холодная рука сжимает мое сердце.

Впрочем… Всего лишь шар — а не бледная голубая точка.

Значит, еще есть шанс вернуться, и даже в этой жизни.

Когда-то давно я мечтал стать если не астронавтом, то хотя бы астрономом.

Старый потертый звездный атлас в мягком переплете, доставшийся мне в наследство от дедушки, был моей библией. Летними ночами я через чердак выбирался на крышу нашего дома и, подсвечивая страницы атласа фонариком, изучал небо. Оно нависало надо мной иссиня-черным куполом, загадочно мерцая мириадами звезд, и манило своей древней молчаливой глубиной. В теплом воздухе, напоенном запахами травы и цветов, тихим шепотом разливался шелест листвы. Монотонно стрекотали сверчки. Я смотрел наверх и водил пальцем по небу, очерчивая невидимые линии созвездий.

Потом, отложив атлас, я укладывался спиной на шероховатый шифер, хранивший тепло дневного солнца, и просто лежал, заложив руки под голову и слушая ночь. Иногда мне казалось, что я чувствую тихий гул на фантастически низких частотах, неуловимых для человеческого уха: это планета подо мной неторопливо поворачивалась вокруг своей оси, не прерывая свой величественный полет через Вселенную. Когда следишь за ходом звезд, плывущих по небосводу, вращение Земли становится в буквальном смысле очевидным — и эта очевидность ошеломляет и лишает слов.

Разве человек, так тонко чувствующий красоту космоса, может выбрать путь, бесконечно далекий от препарирования этой красоты?

Может.

Наивным мечтам положили конец моя феноменальная меткость и скорость реакции — и вместо подготовки к поступлению на программу по астрофизике я отправился в военный колледж. Не то чтобы я был против… Когда в тире, куда нас отвели всем классом, я перещеголял всех до единого в меткой стрельбе, мое нутро затопила неудержимая гордость. Я еще не знал, кем стану в будущем, но в тот день под прицелом завистливых и восхищенных взглядов одноклассников мне вдруг показалось, что аккуратные отверстия в центре мишени — это и есть ответ вселенной на вопрос о моем истинном призвании.

Разумеется, после были сомнения, десятки и даже сотни часов самоедства, муки выбора, жаркие споры с родителями, плавно переходящие в скандалы. На одной чаше весов были бесконечные летние ночи, проведенные на крыше, дедушкин атлас и загадки космоса, на другой — амбиции, чувство твердой почвы под ногами и блестящие карьерные перспективы.

— В конце концов, наукой ты сможешь заняться и после колледжа, если уж совсем плохо дела пойдут, — пыхтя сигаретой, отметил отец в один из вечеров. Мы сидели на веранде, у меня на коленях лежала потрепанная книжка. Стивен Хокинг, старый друг, святой покровитель моих грез.

— Дела пойдут хорошо, — я упрямо сверлил взглядом обложку, не поднимая головы. — Мы же все решили.

— Да? Ну-ну, — отец хмыкнул. — Впрочем, я рад, что ты… видишь разницу между детскими мечтами и реальным прагматичным планированием. Свою жизнь нужно строить, стоя обеими ногами на земле. Космос — это для романтиков. И… для мирного времени.

Я понимал, о чем он. Не слишком внимательно следя за событиями в мире, я тем не менее отчетливо ощущал, как над миром сгущаются черные тучи, пахнущие дымом и кровью. Разумеется, в грядущем мраке смогут выжить только те, кто умеет жить по его правилам.

И вот я здесь.

Что тут скажешь — все, кто пророчил мне головокружительный карьерный рост, оказались правы. Черт его знает, какой бы из меня получился астроном, астрофизик или даже астронавт, но спецназовец из меня вышел отменный. Я здоров как бык, дисциплинирован, вынослив и ловок. Меткость и звериная скорость реакции тоже при мне — я отточил природный талант до остроты самурайского меча. Звучит так, словно я герой голливудского боевика, правда?

Выгляжу, к слову, тоже вполне себе в духе блокбастеров, этакий Джеймс Бонд, только работа поскучнее. Девушки считают меня симпатичным, им нравится, как на мне сидит черный костюм-двойка — а меня он дико, просто до одури бесит и чуть ли не душит. Я завидую айтишникам и преподам: они носят клетчатые рубашки, водолазки и джинсы. И не носят оружие. Телохранителю президента такая роскошь недоступна: я должен выглядеть идеально, но в то же время незаметно, мои туфли начищены до блеска, а пистолет в кобуре всегда заряжен.

Мой отец был прав, когда говорил, что выбор в пользу оружия в эти неспокойные времена сделает меня успешным человеком. Правда, мы никогда не говорили о счастье — как будто это что-то второстепенное, что-то такое, что можно вынести за скобки формулы успеха, ничего не теряя. Я не чувствую себя счастливым. Мой черный костюм — как черная дыра, в которой я заперт вместе со всеми своими космическими грезами, воспоминаниями о теплых летних ночах и старым потрепанным звездным атласом в мягком переплете. Ничему из этого не суждено покинуть мой личный горизонт событий и стать реальностью.

Смысл моего существования здесь и сейчас — немолодой уже мужчина с обильной сединой и глянцевыми залысинами над высоким лбом. Он руководит большой страной, а я его охраняю. Он готовится к большой войне, а я — к возможным покушениям: враг не дремлет. Над миром все сильнее сгущаются тучи, и, хотя большинство привыкло отмахиваться от пугающих прогнозов, даже самые лучезарные оптимисты всеми фибрами своих оптимистичных душ чувствуют, что грядет буря.

Я не оптимист и не пессимист. Я реалист, которому больно думать о том, что вместе с человечеством в пропасть рухнет все то, что помогает нам верить в лучшее: гуманистические идеалы, научный прогресс и… мечты о далеких звездах. Кому нужны звезды, когда над головой вздымается ядерный гриб?

Лицо президента предельно серьезно, когда на стол перед ним ложится аккуратный кожаный чемодан. Бледное лицо, суровый и решительный блеск в глазах, сжатые в тонкую линию губы.

— Мы должны быть первыми, — отрывисто бросает он, вводя секретный код.

Замок щелкает и чемодан открывается. Губы министра обороны дрожат, как потревоженный встряской холодец; президент смеривает его жестким взглядом. Мои коллеги по охране хранят невозмутимость — их лица нечитаемы. Мое, надо полагать, тоже, хотя грудь разрывает от немого крика.

— Есть шанс, что они блефуют… — негромко замечает глава генерального военного штаба.

— Разумеется, — кивает президент. — Но, скорее всего, нет. Или вы хотите проверить?

Министр поднимает глаза к потолку. Молится, наверное.

Президент поднимает руку, чтобы ввести роковой пароль.

Я думаю о мальчике, который сидит на крыше дома, смотрит на звездное небо и очерчивает пальцами невидимые линии созвездий. Этот образ вспыхивает в моей голове с яркостью сверхновой — а внутри все обрывается, словно я с невообразимой скоростью падаю вниз.

Тир. Маленькие пулевые отверстия в мишени. Восхищенные взгляды одноклассников.

«Краткая история времени», лежащая у меня на коленях.

Чаша весов. На одной — космос, на другой… тоже космос?

Пистолет сам прыгает ко мне в руку. Все происходит очень быстро — пуля прошибает черепную коробку насквозь, я тут же отбрасываю оружие и падаю на пол, понимая, что следующим выстрелом разнесут голову уже мне.

Но ничего не происходит.

«Настоящий супергерой: парень в черном костюме предотвратил ядерную войну!»

«Простой телохранитель одним выстрелом спас человечество!»

«У бодигардов есть сердце? Охранник президента не остался равнодушен к судьбе мира».

Подобными заголовками в те дни пестрела пресса во всем мире.

Меня не убили, конечно же. Как выяснилось позднее, мысль о том, чтобы прикончить президента, пришла в голову всем присутствующим в кабинете, но я единственный оказался достаточно сумасшедшим, чтобы это сделать.

Спустя много лет после судьбоносной стрельбы в тире я наконец-то получил ответ на вопрос, кто я и зачем это все. Был ли я горд собой? Пожалуй, нет. На самом деле, какую бы околесицу ни несли все эти шарлатаны с комплексом мессии, истинное «орудие Бога» после того, как осуществит свое предназначение, не чувствует ничего, кроме усталости и облегчения. Да и какой я, к черту, герой? Просто в тот момент, за считанные секунды до катастрофы, я увидел перед собой сумасшедшего, которому плевать на маленьких мальчиков, мечтающих о космосе.

Меня часто спрашивали: знал ли я наверняка, что вражеская сторона не собирается нас атаковать? Нет, не знал. По большому счету, мне было безразлично, какие там у них планы, я просто хотел, чтобы хоть что-то в этом мире осталось целым, даже если это будем не мы.

«Спаситель мира — лучший кандидат в президенты».

«Один выстрел — и предвыборную гонку можно даже не начинать!»

«Головокружительная карьера: телохранитель президента скоро сам обзаведется телохранителями президента».

Я до сих пор не понимаю, как так вышло, что передовицы ведущих изданий вдруг начали обещать мне грандиозную политическую карьеру. Я всего лишь спас человечество, к чему мне президентское кресло?

После короткого и громкого судебного процесса, где меня единогласно оправдали, мне пришлось прятаться от назойливых журналистов, поклонников и просто зевак. Я несколько раз сменил домашний адрес, пытался, в меру сил, возможностей и фантазии, что-то сделать со своей внешностью (на радикальные изменения решиться так и не удалось, а стрижка и борода не сильно меняют погоду, если твое лицо знает весь мир) — но меня всегда и везде находили. Некоторые — с оружием. Поначалу я удивлялся, но вскоре мне стало ясно, что помимо своей воли я оказался вовлечен в грязную политическую игру, из которой мог выйти или победителем или мертвецом.

— Мы можем тебе помочь, — человек, назначивший мне встречу, имел отношение к высшим эшелонам власти, но был из тех, кто не светил лицом. Я видел его впервые.

— Я не хочу в политику. Ни в качестве активного участника, ни в качестве модной обложки, ни в каком качестве.

Кажется, мой ответ прозвучал резковато.

Человек помолчал, пожевал бледные сухие губы, потер рукой гладко выбритый подбородок. Он был обладателем совершенно не примечательной внешности — идеальной для тех людей, которые сидят за кулисами и дергают за ниточки. Стоит нам попрощаться, как его лицо тут же выветрится из моей памяти.

— Сказать по правде, вы для многих представляете проблему, — наконец обронил он. — Для всех было бы лучше, если бы вы оказались где-то далеко…

— Или умер, — дополнил я, пожав плечами. — Не переживайте, я все понимаю. На редкость неудобный тип.

Между нами снова повисло молчание. Человек о чем-то напряженно думал, я пил кофе и ждал очередного вопроса, гадая, удастся ли мне остаться в живых после этой беседы или где-то рядом уже ждет отмашки киллер. Наконец взгляд моего собеседника оживился и даже как будто потеплел. Он явно что-то придумал.

— Скажите, а вы не мечтали в детстве стать… — Короткий смешок. — …астронавтом?

Я чуть не подавился кофе.

— А кто, по-вашему, не мечтал?..

— А все же!

— Ну… — я развел руками. — Каюсь, было дело. Но какое отношение мои детские мечты имеют к нашему разговору?

— Прямое, — человек окинул меня одобрительным взглядом и цокнул языком. — Вы здоровый, в хорошей физической форме, у вас уйма полезных навыков… Полетите на Луну. Нам там нужны такие, как вы.

— На Луну? — переспросил я.

— Ну да. Вы же слышали про колонию «Рассвет»? Добыча ценных ископаемых…

— Разумеется, слышал.

— Ну вот. Будете трудиться в службе мониторинга угроз, следить за безопасностью в колонии и бронзоветь себе потихоньку вдали от Земли, никому не мешая. Можете даже завести блог и ежедневно собирать урожай восторженных лайков — в конце концов, надо же вам будет там как-то коротать досуг…

— Но я же никогда не…

— Мы вас подготовим. Для такого дела — почему бы нет. У вас отменное здоровье, с этим проблем не будет.

Мне предлагали добровольно-принудительное изгнание. В тот момент я даже не решился спросить, на какой срок я буду вынужден оставить Землю — впрочем, и так было понятно, что правдивого ответа не последует. «Пока не изменится политический климат», — пространно сообщили мне позже.

Что ж, решил я тогда, Луна так Луна. В конце концов, свою главную миссию я выполнил, теперь можно и переквалифицироваться.

С поверхности Луны Земля кажется особенно уязвимой и хрупкой. Здесь до меня окончательно дошла вся значимость моего поступка — пристрелив одного престарелого параноика, я спас миллиарды жизней на этом восхитительно красивом голубом шаре.

К моему огромному облегчению, жители лунной колонии «Рассвет» отнеслись к моему героизму довольно сдержанно. Разумеется, первое время по прибытии на земной спутник я был в центре внимания и не очень понимал, куда себя девать. Тогда я впервые в жизни, кажется, осознал, что чувствуют люди с клаустрофобией. Впрочем, страсти довольно быстро улеглись и иллюзия перманентного пребывания под ослепительными лучами софитов растаяла. Я втянулся в рабочий ритм и доказал своим новоиспеченным коллегам, что среднестатистического во мне больше, чем выдающегося.

Почти сразу мне дали позывной «Охранник». На Луне люди не дорожат своими земными именами — чаще всего выдумывают себе новые или ограничиваются позывными. Имя, полученное при рождении, до боли напоминает о прежней жизни — кому захочется лишний раз бередить рану, нанесенную расставанием с Землей?

Мы в некотором роде уникальны, и чувства наши уникальны. Вы скажете, тоска по дому — обыденна, человечество знакомо с ней с древности, ничего нового. Но вы пробовали жить на Луне? Здесь каждый из нас — словно Антей, оторванный от матери Геи. Единственное, что дает нам силы — немеркнущая надежда на счастливое возвращение в ее теплые объятия, пахнущие морем, травой, цветами, прибитой дождем пылью, шумными улицами мегаполисов и барбекю из соседского двора. Мы живем мыслями о Земле, мы влюблены в нее, словно пубертатные подростки, и мы делаем все, чтобы наше пребывание на Луне хоть немного походило на то, что было там, на Земле.

Каждое утро я начинаю с чашки кофе, классической музыки и чтения ленты новостей. Жизнь, недавно висевшая на волоске, бьет ключом — и это прекрасно. Вершатся великие политические дела, шагает вперед научно-технический прогресс, во имя всеобщего спокойствия облегчаются ядерные арсеналы мировых держав. И все это — без меня.

Каждое утро я смотрю через экран на волшебный космический оазис, висящий в черноте вечной ночи.

Каждое утро я радуюсь и думаю: как же здорово, что нас пронесло.

Но не сегодня.

«Три часа назад в опасной близости с Землей был зафиксирован неизвестный ранее астероид. По расчетам ученых, до неизбежного столкновения небесного тела с Землей осталось сорок часов. Диаметр астероида — около трех километров…»

Наука ушла далеко вперед за последнюю пару столетий, но даже ей не всегда под силу точно спрогнозировать апокалипсис. Небесные тела бывают непредсказуемы.

Три километра и черт знает сколько тонн космического дерьма, сжатого в смертоносный кулак, летят к Земле, чтобы одним точным ударом вынести ее в нокаут.

А я здесь. И нет в мире такой пули, которой можно было бы уничтожить эту новую — и окончательную — угрозу человечеству. Мои руки дрожат от бессилия, голова пуста, в груди распухает ядовитым нарывом боль, какой я не знал прежде.

Много лет назад маленький мальчик, сидевший на нагретой солнцем крыше, неотрывно смотрел в небо и считал метеоры, бесконечно задавая Вселенной вопрос: «в чем мое призвание? в чем мое призвание? в чем мое призвание?»

Он еще не знал, что его жизнь лишена всякого смысла.

Центр мониторинга был забит людьми.

Кто-то плакал, кто-то пытался дозвониться до родных по интернет-связи, кто-то молился — молча или вслух. Космическая панорама с видом на Землю была выведена сразу на несколько экранов, чтобы собравшимся было удобнее наблюдать за ее последними минутами. Астероид, так и не получивший названия, неумолимо приближался к планете.

Нюкте пришлось немного поработать локтями, чтобы пробраться через толпу к Охраннику, каменным изваянием застывшему перед монитором. Его героическое прошлое уже никого не интересовало — стоило появиться той самой новости, как все, что было до нее, стало казаться чем-то до крайности древним. Все события более чем сорокачасовой давности превратились в доисторическую пыль.

Мезозой? Кайнозой? Вчера? Сегодня? А какая, к черту, разница?

— Я постарел на миллионы лет, — прошептал Охранник, когда Нюкта присела рядом с ним на корточки и вцепилась в его колено.

— Мы все постарели на миллионы лет, дружище, — она отчаянно сдерживала слезы, выдавливая из себя улыбку. — Я читала твой блог. Тебе стоило написать что-то обнадеживающее в конце, а не обрывать запись на траурной ноте.

— Иди нахрен, — Охранник покачал головой. — Я думаю, ту запись, кроме тебя, никто и не читал. А потому — плевать.

— Ты ни с кем не прощаешься? — переведя тему, Нюкта кивнула на стоявшую рядом девушку, в слезах прижимающую к уху телефон.

— Мать умерла, с отцом я не общался с… — Охранник нервно повел плечом. — С тех самых пор. А друзьями так и не обзавелся.

— Та же фигня. Ну, почти. У меня оба родителя умерли.

Море людей, до краев переполняющее центр мониторинга, заволновалось. Кто-то взвыл от ужаса, за спиной у Нюкты дрожащий голос затараторил псалмы. Все взгляды были прикованы к нескольким мониторам, на которых разворачивалась самая страшная картина, которую когда-либо мог видеть человек.

— Дерьмо, дерьмо, какое же дерьмо! — рявкнул Охранник и обхватил себя руками.

Его лицо было мокрым от слез.

Нюкта не плакала: ее глаза враз пересохли. Она просто сидела на корточках, кусая губы и оцепенело вглядываясь в экран; ноги затекли от неудобной позы, но Нюкта как будто ничего не чувствовала. В плечо ее впились чьи-то нервные пальцы. Над головой шумно дышали и всхлипывали.

На фоне Земли бесформенный пришелец из глубокого космоса казался удивительно небольшим — и тем ужаснее было собственными глазами видеть, как в Тихом океане, в том месте, куда он рухнул, вспыхнула и взметнулась к небесам гигантская огненная корона. Достигнув максимальной высоты, она начала медленно-медленно опадать вниз, расползаясь во все стороны раскаленным полотном, пожирающим воду, землю и облака. Над местом удара взвился фонтан из раскаленных брызг, сияющих золотом на фоне черного космоса.

Все было кончено.

Нюкта вслепую нашла ладонь Охранника и, как могла крепко, сжала ее чуть дрожащими пальцами. Он лишь вздрогнул, а рука его так и осталась вялой и безвольной.

В воздухе воцарилось пораженное молчание — до того контрастирующее с экзальтированным многоголосым гулом, предшествующим последним нескольким минутам, что у Нюкты зазвенело в ушах. Обитатели колонии «Рассвет», разом онемевшие от горя, не отрывали взглядов от агонизирующей Земли: размноженная на несколько экранов, она медленно умирала в каждом из них, заходясь неслышным криком боли и ужаса. В телефонах, где еще пару минут назад можно было услышать перепуганные голоса, бархатно фонил белый шум. Земля ушла в офлайн.

* * *

«Первая запись в дневнике, который больше никто не прочтет, потому что теперь я веду его по старинке — от руки в тетради.

Мы остались одни. Земля по-прежнему видна в одном из мониторов — она никуда не делась, только выглядит иначе. Голубой шар теперь… не совсем голубой. Ясную синеву заволокло рыжевато-серыми тучами, словно мохнатой шкурой неведомого зверя, испещренной подпалинами и редкими прорехами.

Даже если на Земле выжили какие-то счастливчики (или неудачники, тут уж как посмотреть), бог знает, сколько времени им понадобится, чтобы восстановить цивилизацию до такого уровня, который позволит им выйти с нами на связь.

Но мы не надеемся, потому что в этой ситуации надежда — преступление против человечества, съежившегося до размеров нашей несчастной лунной колонии. Все, что нам остается, это делать свою работу, совершенствовать поселение, следить за безопасностью и, пожалуй, размножаться? С трудом, правда, представляю себе, как это провернуть в наших условиях.

Возможно, когда-нибудь мы вернемся. Земля возродится, а вместе с ней возродится и человечество. Мы снова вспашем землю, вырастим сады, построим города. Снова увидим закаты и рассветы, снова будем лежать на траве в тени дерева, снова покорим волны и огонь. Наши дети будут есть сладкие ягоды с кустов, собирать осенние листья и строить замки из песка на морском берегу.

Все это будет. Если мы сохраним Землю внутри себя.

Но так ли это просто, как кажется?»