На языке цветов (гет)

Учебный год на всех парах мчался к своему завершению. Прозрачный воздух был прогрет солнцем, напоен ароматами трав и цветов, полон зеленого шума Запретного леса. В Черном озере на мелководье вовсю резвились головастики. Птицы пели не умолкая, лишь вечером наступала тишина, когда ранние пташки засыпали. Однако тишина длилась недолго, так как им на смену приходили ночные птицы, и из леса начинала звучать другая песня: заунывный свист на одной ноте, басовитое уханье, редкие вскрики, напоминавшие одновременно и плач, и смех. Однако шотландская погода обманчива, май был богат на дожди, и солнечные дни то и дело сменялись серыми и тягучими, как конфеты-тянучки в "Сладком королевстве", целая дюжина всего за три кната.

Джинни сидела на берегу Черного озера, посасывала тянучку и смотрела, как муравьишки бегут по песку. Глядя на песок, она вспоминала поездку в Египет. Там было очень жарко, и мама заставляла ее ходить в смешной соломенной панаме, которая кололась и вообще ужасно не нравилась Джинни. Она всю дорогу пыталась где-нибудь ее потерять: то «случайно» роняла в саркофаг какой-нибудь мумии, то подкладывала в кучу артефактов на полке в магазине сувениров, то просто «забывала» на крючке в каком-нибудь кафе… Но мама, а затем и братья, неизменно следили, чтобы панама оставалась на ее рыжей голове. Джинни усмехнулась, слушая негромкий плеск озерной воды о берег… Интересно, насколько сильно он отличается от плеска воды в раковине туалета Плаксы Миртл? Там было холодно, темно и страшно. Джинни вдруг и сама ощутила, как ледяные мурашки пошли у нее по спине. Она словно вновь превратилась в ту сбитую с толку маленькую девочку, которая покорно спускается в Тайную комнату, и ее шаги эхом отзываются в туннеле…

Нельзя думать! Джинни вскочила на ноги и попрыгала, прогоняя холод. Довольно этих болезненных воспоминаний. Сейчас май и светит солнце, дневник уничтожен, Гарри убил василиска, а ее даже не ругали… Джинни помотала головой, отгоняя непрошенные мысли. Не думать, не думать…

Джинни не знала точную дату, когда Гарри наконец оборвал кошмар, тянувшийся почти весь учебный год. В тот вечер она думала о другом. Она думала, что умрет и никто не придет ее спасать. Но каким-то невозможным образов все закончилось хорошо. Их с Гарри отвели в Больничное крыло, где ей дали снотворное зелье, и она проспала много-много спокойных часов… Разумеется, высчитать точный день было бы легко. Или спросить у Гарри, он наверняка знает. Но Джинни этого не хотелось, ведь если она будет знать точную дату, то словно заякорит то, что так отчаянно пытается выбросить из головы и забыть. Джинни лишь чувствовала всем своим ведьминским нутром, что заветный день приближается. «Дурные» мысли, как она их называла, приходили все чаще, и периодически наяву Джинни ощущала холод, ужас и отчаяние, что умрет вот так, в подземелье, не увидев напоследок неба…

Джинни задрала голову и посмотрела на небо. Вот оно, синее, и в нем летают мелкие насекомые и пичужки, которые их едят. По нему плывут серо-белые облака, предвестники непогоды. Нужно просто немного потерпеть, и она снова окажется в Норе.

Джинни радовалась, что никто на нее не обращает внимания. Близнецы были вечно заняты своими идеями, а Рон вместе с Гарри и Гермионой искали Сириуса Блэка. Никому до нее не было дела, и Джинни это устраивало: не нужно врать, не нужно натянуто улыбаться и делать вид, что все хорошо. Пережить конец мая, и она снова станет самой собой — веселой, беззаботной…

Правда, в Хогвартсе снова что-то произошло, о чем не сказали студентам. Рон оказался в больнице со сломанной ногой, а профессор Люпин вдруг уволился. Джинни была уверена, что между этими двумя событиями должна быть связь, но она не смогла придумать, какая. Конечно, Рон ей расскажет. Поважничает немного, но потом все равно расскажет, об этом можно не переживать. Да, еще Короста пропала, но Джинни даже рада была — значит, ей не достанется старая крыса, когда Рону купят фамилиара получше. Все эти события немного отвлекли Джинни от внутренних переживаний, поэтому, когда она вернулась в факультетскую спальню после уроков и обнаружила на своей кровати букет голубых гиацинтов, то сначала просто сильно удивилась. Это было настолько странно и неожиданно, что Джинни сначала подумала, что кто-то по ошибке положил свой букет ей на подушку. Она с недоумением взяла в руки цветы, чтобы рассмотреть их получше. Несколько нежно-голубых гиацинтов были перевязаны серебристо-зеленой лентой. Из букета выпала карточка, и Джинни с замиранием сердца прочитала:

«Для Джинни. С извинениями».

Подписи не было, однако этот каллиграфический почерк она узнала бы где угодно. С замиранием сердца она вытащила из сумки перо и чернила и накарябала под надписью: «Том?» Она подождала несколько мгновений, но чернила не впитались, и ответа не последовало. Джинни с облегчением выдохнула, однако беспокойство не отпускало. Как цветы вообще попали в спальню девочек? Джинни с подозрением огляделась. Может быть, кому-то удалось подговорить домового эльфа? От порыва ветра хлопнула рама окна. Хм, возможно, посылку принесла сова. В любом случае, разгадку она не узнает. Она вновь перевела взгляд на карточку и вздрогнула: ее послание пропало. Со вскриком негодования Джинни схватила букет и вышвырнула в окно. Она проследила за его полетом, голубые цветы выскользнули из ленты и разлетелись по земле. Ученики, гулявшие под окнами башни, начали поднимать головы и в недоумении оглядываться, и Джинни поспешила пригнуться и отойти от окна. После этого она вытащила из сундука потрепанный учебник по трансфигурации и отправилась в гостиную делать домашнюю работу. Однако ее взгляд бездумно скользил по строчкам, рука с пером все чаще замирала над пергаментом, и наконец она вскочила и помчалась вниз, на улицу. Там она постаралась собрать пострадавший букет. Один цветок был сломан, на другой явно кто-то наступил, а лента с запиской пропали бесследно. Но она бережно подняла все гиацинты.

— Вы просто цветы, вы ни в чем не виноваты, — прошептала Джинни. — Пойдемте поставим вас в вазу.

Цветы простояли до самого ее отъезда из Хогвартса.

* * *

Турнир Трех Волшебников подходил к завершению. Имена чемпионов звучали во всех уголках Хогвартса: чемпионами восхищались, их ругали, из-за них спорили чуть не до драки. А сами Гарри, Седрик, Виктор и Флер, выглядевшие примерно одинаково затравленно, старались избегать толп студентов. Джинни вздыхала, что Гарри совсем перестал ее замечать. Она понимала, что ему было неидо чего и не до кого: он был полностью сосредоточен на третьем задании. Но она так нуждалась хоть в толике внимания и поддержки. К исходу весны все снова вернулось: болезненные воспоминания о Тайной комнате, ощущение холода. Теперь к этому прибавились тягучие сны в изумрудном цвете. Джинни не помнила, что ей снилось, кроме холода и чувства неизбывной тоски. По опыту прошлого года она знала, что все скоро пройдет. Стоит ненавистной дате, когда Джинни чуть не умерла в Тайной комнате два года назад, стать вчерашним днем, как она и думать забудет о своих злоключениях и снова сможет дышать полной грудью. Нужно просто собраться и немножко потерпеть.

Когда Джинни увидела на подушке своей кровати букет ало-розовых паучьих лилий, она не знала, что почувствовала: облегчение или тревогу. Она поискала карточку в букете и нашла — тем же каллиграфическим почерком было выведено: «Мне очень жаль, Джинни. Я не могу это остановить». Джинни вздрогнула. Она вытащила перо и написала: «Что?» Ответа не последовало. «Что остановить, Том, не молчи!» — надпись еле уместилась на небольшой карточке. Джинни завороженно наблюдала, как чернила впитываются в бумагу, однако ответа не было. Джинни подождала несколько минут, а потом в сердцах спалила карточку заклинанием. Огонь был таким же алым, как цветы. Джинни покачала головой, вытащила из сундука шерстяной носок и трансфигурировала его в вазу.

— Том — дурак, — прошептала она. — Но вы ни в чем не виноваты.

Джинни не находила себе места, однако ко времени третьего испытания ничего не произошло, и она решила сосредоточиться на Турнире. Внутренний холод и странные сны оставили ее, возможно, до следующего года, и сейчас она хотела радоваться и не думать ни о каких Темных лордах. Конечно, она переживала из-за Гарри, но ведь безопасность Турнира обеспечивали столько волшебников, Министерство магии и сам Дамблдор!

Она нацепила на мантию значок в поддержку Гарри Поттера и, сидя между Луной Лавгуд и Колином Криви, громко хлопала чемпионам. Когда из дебрей лабиринта вернулся Гарри, живой и здоровый, с кубком в руке, она ощутила волну облегчения. Она вскочила со своего места и радостно завопила, и лишь после этого, не сразу, как и все остальные зрители, разглядела лежавшего на земле Седрика и поняла, что с ним что-то не так…

На первом этаже, рядом с Трофейной комнатой, устроили небольшой мемориал в честь Седрика Диггори. На стену повесили его плакат, на котором он не двигался и смотрел в одну точку каким-то новым взрослым и задумчивым взглядом. Студенты оставляли там записки, свечи, цветы, мелкие безделушки. Джинни принесла свой букет паучьих лилий.

— Ликорисы, мисс Уизли? — услышала она и обернулась.

К мемориалу подошла профессор Спраут. Она часто приходила сюда и долго стояла, глядя на неподвижное изображение своего ученика. У нее были красные заплаканные глаза, а морщины словно стали глубже. Потерю Седрика она переживала тяжело.

— Да, — Джинни не знала, как объяснить, откуда они у нее появились, но профессор, казалось, думала о чем-то своем.

— Ликорис считается цветком смерти. Однако он также означает перерождение и новую жизнь… — произнесла Спраут.

«Чтобы Тот-кого-нельзя-называть возродился, Седрик должен был умереть», — мрачно подумала Джинни, но вслух сказала:

— Седрик достойно защищал честь Хогвартса. Мы все им гордимся.

Профессор похлопала ее по руке, и Джинни потихоньку ушла, оставив ее наедине со своим горем.

* * *

Джинни изменилась. Она знала, что где-то строит свои планы Тот-кого-нельзя-называть, а значит мир стал гораздо опаснее. Но ее тайна — она так никому и не рассказала ни про свои весенние состояния, ни про букеты — словно делала ее сильнее и злее. Она ощущала эту злость каждой клеточкой своего тела, и она давала ей стимул жить. Том пытался напугать ее, снова заставить страдать. Как бы не так! Джинни больше не будет тихой мышкой и жертвой, нужно успеть сделать как можно больше, пока… пока судьба не сведет их снова.

Злость затмевала страх, придавала уверенности в своих силах. Лихие виражи на метле, которые крутила Джинни, мало кто решался повторить. Также ей наскучило ждать, пока Гарри обратит на нее внимание, и оказалось, что в Хогвартсе есть немало других кандидатов, готовых гулять с ней в Хогсмиде, дарить подарки, говорить комплименты и целовать. Что ей расставание с Корнером, что ей Амбридж, что ей инспекционная дружина, когда в мае она получит новый букет от того, чье имя магическая Британия не смеет произносить! Это знание опьяняло настолько, что даже во время вылазки в Министерство Магии Джинни испытывала лишь прилив адреналина. Она не боялась, когда в нее летели заклинания Пожирателей смерти, не боялась, когда ей сломали ногу, испугалась только, когда Гарри бросился вслед за Беллатрикс Лестрейндж...

В больнице на нее вдруг разом навалилась меланхолия. Снова близилась ненавистная майская дата, снова она ощущала холод, и мадам Помфри удивлялась, почему Джинни периодически куталась под одеялом в шерстяную мантию. От «дурных» мыслей некуда было деться, потому что с больной ногой она не могла вскочить и попрыгать. Несмотря на успокоительные зелья, а может благодаря им, изумрудные сны стали четче: кто-то хватал ее ладони своими ледяными руками, она ощущала чье-то дыхание, паром застывавшее в воздухе, и просыпалась со слезами на глазах от ощущения потери и отчаяния…

Однажды днем невзрачная серая сова принесла ей корзинку веселых красных, розовых и белых гераней, поставила у нее в ногах и, не дожидаясь оплаты, улетела. И Джинни поняла, что до следующего года она опять свободна. К гераням прилагалась записка: «Будь осторожней!» Джинни в этот раз не решилась что-либо писать и просто сожгла бумажку. Тем не менее из любопытства она попросила Гермиону взять ей в библиотеке книгу о языке цветов. И в книге она прочитала следующее: «Герань означает глупость и безрассудство. Даритель говорит вам, что вы очень легкомысленная особа». Джинни тут же пожалела, что сожгла записку, потому что ей очень захотелось написать Тому, кто здесь на самом деле безрассудный, а еще наглый и лезущий не в свое дело. Но, к сожалению, больше у нее такой возможности не было.

* * *

На исходе пятого года обучения Джинни получила букет желтой календулы. Она удивилась посылке, потому что сейчас ей было больно постоянно, и днем, и ночью, и неизбежные холод и изумрудные сны не казались чем-то выходящим из ряда вон. И все же она не поленилась заглянуть в книгу о цветах и узнала, что желтые ноготки означают ревность. Джинни в недоумении перечитала статью в книге несколько раз, словно надеясь, что слова: «значение этого цветка — ревность и недоверие» — вдруг поменяются на что-то другое. Она в ярости схватила записку, на которой было написано лишь: «Для Джинни», и вывела строчки: «Дамблдор мертв. Какое же ты чудовище, Том!» Они немедленно впитались в бумагу. «Какая к черту ревность, когда умер, убит величайший волшебник?» — она не собиралась останавливаться. Дождавшись, пока и эта надпись пропадет, она продолжила: «Ты все такой же мелочный и эгоистичный, думаешь только о себе!» Она подождала ответа — и получила его.

«Я не думал, что это для тебя настолько важно».

Джинни пронзил холод от осознания того, с кем она сейчас общается. Тем не менее она собралась с духом и продолжила: «Это важно для всего магического мира. Весь Хогвартс скорбит!»

«Я не хотел обидеть тебя своим подарком. Однако он был неуместен. Приношу свои извинения».

Надписи исчезли. Карточка вдруг вспыхнула и сгорела дотла.

Во время похорон Джинни казалось, что среди волшебников, съехавшихся со всей Британии, чтобы отдать последнюю дань уважения Альбусу Дамблдору, она заметила знакомый силуэт. В толпе несколько раз мелькнул молодой черноволосый волшебник, только рассмотреть его не получалось, словно он скрыл себя чарами отвода глаз. И как только Джинни пыталась присмотреться к нему, как в глазах начинало рябить, а силуэт словно расплывался. Тогда она попыталась проследить за ним искоса, не поворачивая головы в его сторону. Она все еще не могла рассмотреть черт его лица, но увидела, как незнакомец в числе прочих подошел к белой мраморной гробнице и положил на мраморную крышку белую розу. Джинни уже собралась с духом, чтобы подойти к нему, но тут ее окликнул Гарри, и ей пришлось слушать его сбивающуюся от волнения речь о том, что им необходимо расстаться. Джинни рассеянно кивала и норовила незаметно оглянуться — однако момент был упущен, и тот волшебник пропал.

* * *

Джинни порой казалось, что шестой год обучения в Хогвартсе гораздо хуже, чем самый первый, потому что тогда она едва осознавала происходящее и ее по большей части окружала нормальная жизнь. Сейчас не было ничего нормального, только тянущийся без конца ужас, серый, давящий. Джинни казалось, что все вокруг тоже стали ненормальными, и даже она сама. Она не отказалась бы сейчас даже от изумрудных снов — в них она хотя бы жила, а сейчас она не могла определить, живут они все или уже умерли и лишь по привычке влачат безрадостное блеклое существование в мрачных серых стенах школы.

Во время битвы за Хогвартс Джинни увидела Того-кого-нельзя-называть. Она с брезгливым удивлением рассматривала его темную мантию, лицо, которое теперь только отдаленно напоминало человеческое, непропорционально удлиненные руки и ноги. Темный лорд совсем не был похож на Тома, и почему-то Джинни стало легче от этого: когда Гарри его убьет, ей не будет его жалко. Но когда все наконец закончилось, Джинни, обхватив себя руками, сползла по стене. Она не думала, что будет испытает такое горе, потому что только сейчас осознала, что вместе с Тем-кого… с Волдемортом умер и Том.

В мае Джинни не получила ставшего уже привычным букета. И она отправилась на берег Черного озера, где из трав и полевых цветов сплела венок. Она трансфигурировала из ветки свечу и закрепила в центре заклинанием. И затем отправила венок по воде.

«Прощай, Том, — сказала она. — Ты принес людям много горя. Однако я, Джинни Уизли, прощаю тебя за все, что ты мне сделал».

Она долго смотрела, как венок не торопясь выплывает к центру Черного озера, а затем на него накатила волна и унесла в глубину.

* * *

Разговор между ней и Гарри вышел ужасно неловким, однако после него обоим стало гораздо легче. Ни Гарри, ни Джинни не стремились больше продолжать отношения. Гарри нужно было время, чтобы осознать произошедшее с ним. А Джинни тоже не чувствовала потребности с кем-то встречаться. Ей казалось, словно человек, которого она столько времени знала и, возможно, любила, умер, и ей нужно было пережить и эту утрату, не говоря уже о Фреде, Люпинах и всех остальных. Расставание было самым правильным для них решением, несмотря на негодование Рона и слезы Молли.

А в ночь на 11 августа, ее день рождения, в окно комнаты Джинни постучалась сова. А когда Джини ей отворила, сова влетела и бросила ей на стол букет нежно-розовых лилий⁽¹⁾.

— Ничего себе! Это мне?

Сова ухнула.

— Интересно, от кого.

Джинни скормила сове печенье и, когда птица улетела, принялась осматривать букет в поисках карточки, но нашла целую открытку с изображением скарабея. С замиранием сердца она перевернула ее и чуть не вскрикнула, увидев знакомый каллиграфический почерк.

«Дорогая Джинни, позволь сердечно поздравить тебя с днем рождения. Эта открытка — портал. Если захочешь, ты можешь громко произнести слово «надежда», и тогда мы встретимся в месте, которое дорого нам обоим. Клянусь, призывая всех волшебников в свидетели, что ни волоса не упадет с твоей головы. Это не ловушка, а встреча двух давних знакомых. Обещаю, что отвечу на любые твои вопросы».

Джинни знала себя, знала, что если сейчас задумается, начнет взвешивать все за и против, еще ненароком посоветуется с Гермионой, то пиши пропало — она никуда не отправится. Поэтому, дрожа от волнения, она накинула платье, надела босоножки, кое-как пригладила распущенные волосы и, прижав открытку к груди, произнесла: «Надежда!»

Джинни ощутила рывок аппарации, а когда мир перестал проноситься мимо со скоростью света, обнаружила, что стоит под бескрайним ночным небом, и звезды светят так ярко и так близко, что, кажется, стоит протянуть руку — и коснешься их. Кожей она ощутила прохладу, а ноги проваливались в теплый песок.

— Ты пришла, — услышала она голос и обернулась. Перед ней и правда стоял Том. Том, как она с облегчением отметила, не Волдеморт. Он выглядел на несколько лет старше, чем Том из дневника. Он был худ, хотя его студенческая угловатость пропала. Лишенное былого высокомерия лицо было обветренным, словно он много времени проводил на воздухе, а глаза смотрели прямо, в них искрился смех. Он был в светлой льняной кандуре до колен и светлых же широких штанах.

— Что это за место? Где мы?

— Не узнаёшь? — усмехнулся Том. — Это же Египет, здесь тебе когда-то было очень хорошо и спокойно.

Джинни обернулась и увидела силуэты пирамид, темнеющихся в отдалении.

— Но Гарри же уничтожил дневник! Как ты выжил?

— Как и всегда, с помощью крестража, — с легкой усмешкой ответил Том, сделав шаг в сторону Джинни. — Крестраж — это якорь, удерживающий дух на земле. Обычно этот якорь делается на крови жертвы. Но в этот раз мой новый крестраж был соткан из жизни. Ты удержала меня в этом мире и не дала отправиться за завесу. Я не знаю, как оказался здесь, видимо, слепо следовал за тобой, пока мой дух не угодил в одну из ловушек в гробницах. Ты ушла, не зная, что я остался там, в темноте, совсем один. Но, на мое счастье, долго ждать мне не пришлось: в гробнице скоро появился один французский египтолог, ощутил мое присутствие и вызволил меня. На этот раз духу Темного лорда не нужно было лгать, чтобы заставить кого-то помочь. Я честно рассказал, что меня удерживают здесь эмоции и любопытство одной рыжей девчонки.

На этих словах Джинни, во все глаза смотревшая на Тома, отвела взгляд и почувствовала, что краснеет.

— Жан-Франсуа, как звали египтолога, предложил мне поехать с ним в Лангедок, и я согласился. Жан-Франсуа пытался вырастить гомункула, чтобы из него создать мне тело, но очень скоро мы поняли, что чем больше я общаюсь с внешним миром, тем плотнее и телеснее становлюсь. Новости из Британии доходили до нас небыстро. Я мог ощущать другую свою ипостась, но, видимо, потому что природа наших крестражей была противоположна, эта связь была непрочной, и, догадываясь о его намерениях, я не мог влиять на его поступки. Поэтому я решил сосредоточиться на другой своей связи и укреплять ее.

Том вдруг смутился и провел рукой по волосам:

— Признаться, это Жан-Франсуа предложил мне отправить тебе цветы в качестве извинения. Я ощущал твои страдания и надеялся, что мое участие сможет сделать их более выносимыми. Кажется, это было правильное решение. Мне даже не нужно было зачаровывать карточку: стоило ей попасть к тебе, как она сама приобрела свойства дневника.

Он засучил рукав и вытянул вперед руку. На его предплечье подобно татуировке вдруг начала проступать надпись, выведенная ее неровным почерком: «Том?»

— Мерлин, все это время, когда я пыталась писать тебе, записи появлялись на твоих руках?

— Нам с Жаном-Франсуа удалось создать специальный дневник, куда я позже смог скопировать то, что ты писала мне. Но все равно сначала все записи появлялись на теле, и те мои несколько ответов тебе я тоже писал на своей коже.

— Том, я… я же так ругала тебя один раз!

— Ты назвала меня чудовищем, мелочным и эгоистичным, — кивнул Том, он засучил второй рукав, демонстрируя надписи размашистым почерком, которые начали проявляться на его руке.

— Мне очень стыдно, Том, я…

— Я это заслужил.

Джинни, поддавшись неясному порыву, сократила расстояние между ними и провела пальцем по буквам «ч-у-д-о-в-и-щ-е», словно желая их стереть. Его рука была горячей, настоящей, человеческой. Том тоже потянулся к ней, собственнически обнял и прижал к себе. Джинни, склонив голову ему на грудь, слушала, как стучит его сердце.

— Когда ты простила меня, я вернулся полностью, — прошептал он ей в макушку. — Твой венок… его принесло ко мне.

От него пахло морем и травами. Голова Джинни кружилась, и когда он накрыл ее губы своими, она жадно потянулась вперед. Они отдалились друг от друга, только когда дыхания стало не хватать. Том обхватил ее голову руками и принялся покрывать страстными поцелуями ее волосы, щеки, нос, шею, плечи.

— Том, ты же не исчезнешь? Обещай, что больше не исчезнешь! — прошептала Джинни.

— Я вернусь к тебе и больше не отпущу…

Джинни открыла глаза. Утренний свет заливал комнату. Она резко села в кровати. Что вчера произошло? Звездная ночь, песок, Том… На столике все также стоял букет лилий. Джинни была в ночной рубашке, платье, в котором она была вчера, висело в шкафу, а босоножки аккуратно стояли у двери. Джинни помотала головой. Вчерашняя встреча произошла на самом деле или это было наваждение? Как она вернулась обратно? Последнее, что она помнила, это жаркий шепот Тома: «Я найду тебя и больше не отпущу». Неужели это было только сном? На вкус Джинни, несмотря на всю страсть, сон вышел слишком целомудренным… Она поискала глазами открытку, но не нашла ее ни на столе, ни на полу.

— Я жду тебя, Том, — прошептала она и принялась одеваться.

* * *

Седьмой год Джинни в Хогвартсе начался не слишком хорошо. Да, замок удалось привести в порядок к началу учебного года, и если снаружи еще виднелись следы недавней битвы, то внутри о ней напоминали лишь несколько заблокированных коридоров. Однако и учителя, и студенты все равно были какими-то вымотанными, уставшими. Отсутствие погибших учеников, которых похоронили еще весной, сейчас стало ощущаться особенно остро. То и дело по вечерам в Гриффиндорской башне кто-нибудь плакал: то второгодка, накрывшаяся с головой одеялом, то, наоборот, кто-нибудь из старших, внезапно, во время чтения книги или подготовки домашнего задания, вдруг ронял голову на руки и сотрясался в рыданиях.

Гермиона, которая вернулась доучиваться на седьмой курс, изо всех сил пыталась помочь, изображая из себя понимающую старшую сестру. Она утешала младших, ободряюще хлопала по плечу Ромильду, когда та вдруг по ошибке называла кого-нибудь Лавандой, да и вообще старалась занять всех чем-нибудь интересным. Но Джинни замечала, какой взгляд у нее становился, когда, как она думала, ее никто не видел. И Джинни не знала, как надолго ее хватит.

Сама она, несмотря на смерть Фреда, чувствовала себя лучше остальных. От Тома больше не было вестей, однако теперь Джинни не мучила совесть из-за ее связи с ним, потому что Том, в отличие от Волдеморта, не принимал участия в убийствах и не нападал на Хогвартс — если, конечно, их встреча в песках произошла с ней на самом деле.

На последних сентябрьских выходных Джинни отправилась в Хогсмид. Она звала Гермиону, но та решила остаться и помочь младшим с домашним заданием. Луна собиралась идти кормить детенышей фестралов, так что Джинни отправилась в деревню одна.

Хогсмид почти не пострадал от Битвы, последствия можно было угадать по залатанным крышам или свежеокрашенным фасадам. Джинни шла по знакомым улочкам, радуясь, что где-то сохранился кусочек привычного и нормального. Она прошла мимо «Кабаньей головы», постояла у витрины «Сладкого королевства», думая, не накупить ли сладостей и не обрадовать ли младшекурсников. Конфеты-тянучки продавались по дюжине за три кната, а если набрать побольше, тогда хватит и старшим курсам… Вдруг громко хлопнула дверь соседнего магазина, и оттуда, смеясь, вышла молодая парочка. Джинни с интересом на них посмотрела: она уже почти полгода не слышала, чтобы кто-то смеялся так свободно и радостно. У молодой ведьмы в руках был букетик нежных персиковых астр. Она держала под локоть своего кавалера, который что-то быстро ей говорил. Джинни и не знала, что магазинчик «Тимофиллы и поганки» закрылся. Она посмотрела на новенькую вывеску и замерла: «Цветочная лавка братьев Жана-Франсуа и Томáса».

Джинни почувствовала, как громко забилось ее сердце. Она поднялась по ступенькам и вошла. Дверь со скрипом отворилась, над головой мелодичным перезвоном откликнулся колокольчик. Весь магазинчик снизу доверху был заставлен цветами. Зачарованные корзины с вереском, лавандой, розами, гвоздиками и десятками других цветов стояли на стеллажах и в проходах, плыли в воздухе, с верхних полок свисали лозы и лианы. Продавца не было видно, и Джинни двинулась к кассе.

— Бонжур, бонжур! — раздался хриплый голос прямо у нее над головой, и Джинни с удивлением увидела большого белого попугая.

— И тебе привет.

В этот момент она почувствовала, что кто-то со спины подобрался к ней и рывком притянул к себе. Прежде чем начать вырываться, она ощутила запах моря и трав.

— Том…

Она обернулась. Том, такой же загорелый и черноволосый, в щегольской синей мантии, пошитой на французский манер, стоял перед ней.

— Я же говорил, что вернусь, — улыбнулся он. — И я больше никуда не денусь.

Джинни могла только молча улыбаться, хотя в глазах собирались слезы.

— Ты теперь будешь жить в Хогсмиде?

— Да, — твердо ответил он. — Хочешь быть хозяйкой цветочного магазина?

— Хочу, Том, очень хочу!

Он притянул ее к себе, и они снова жарко поцеловались, как тогда, в Египте.

— Шар-ман, — проговорил попугай, глядя на них сверху вниз, и принялся деловито чистить перышки.

1) Лилии означают чистоту и бодрость духа, а также новые начинания, новую главу в жизни.

Вернуться к тексту