Драбблы с редкими пейрингами (гет)

Они поженились через пять месяцев после знакомства. Такие разные и так похожие в своем одиночестве.

Они познакомились в Дырявом котле. Он предложил выпить, она не отказалась. Огневиски — не дамский напиток. В тот вечер она оказалась у него. И утром осталась только на завтрак под неловкую тишину. Говорить было не о чем — не было общих тем, не было общих воспоминаний, причиняющих боль. Может поэтому она и осталась?

Рядом с ним не было ночных кошмаров.

Были теплые вечера у камина в тускло освещенной комнате.

Были вечерние трапезы, на которые подавались подгоревшие и недоваренные блюда — Панси училась готовить.

Был горячий, обжигающий кофе, который так грел душу, потому что знала, что Чарли варил его специально для неё, ведь он сам не пил кофе. Был горький зеленый чай по вечерам у камина — Панси верила, что становится чуть ближе Чарли, разделяя его привычки.

Был холодный душ по утрам, потому что он снова не разбудил её, и она опаздывала на работу.

Была тихая свадьба. И родственники, нежелающие её принимать. И был Поттер, который грустно улыбался и пожимал плечами.

Было спокойствие.

Нет, они не любили друг друга. Просто спасались от одиночества и призраков ушедшей войны.

Он изменял ей. Ей об этом часто сообщали. Панси лишь цинично ухмылялась. Она не закатывала бурных сцен и не хлопала громко дверью. Она даже не ревновала. В такие дни они спокойно ужинали, после ужина Чарли выходил покурить на балкон, а Панси выходила подышать воздухом... и не возвращалась.

Её не было день, два, неделю. Чарли искал её по всем друзьям и родственникам, но безрезультатно.

Через неделю она приходила, готовила ужин и пила горький зеленый чай вместе с мужем. Он не спрашивал где она была, она не говорила почему ушла.

Нет они не любили друг друга. Они просто были вместе.

Они засыпали и просыпались вместе. Вместе выгуливали собаку, которую завели через месяц после знакомства. Вместе не посещали семейные ужины, ведь звали их туда по-одиночке. Вместе переезжали в Румынию. Там Панси нашла себе работу по душе. Вместе восхищались великолепием драконов.

Они были вместе. Они были семьей.

Нет, они не любили друг друга.

Просто она боялась одиночества, а он устал быть один.

Нет, она не любит его. Она просто привыкла к горечи зеленого чая, теплым румынским ночам и ласковым голубым глазам. Поэтому она не уйдет от него.

И он не любит Панси. Просто уже привык к её присутствию, к разбросанным книгам по нумерологии, её уставшим вздохам, циничным усмешкам и радостному звонкому смеху. Как он может оставить её одну?

И сына они назовут Артур. Она ведь согласится.

Нет, они не любили друг друга...

Вот, как всегда в жизни бывает: хорошие девочки всегда влюбляются в плохих мальчиков, всегда выбирают не тех. Для Сириуса это совсем не новость, знаем, пробовали. Хорошим он никогда не был, потому и влюблялись в него часто, но ведь это было так давно, ещё в школе, когда было во что влюбляться: в невозможную синеву глаз, задорный смех и улыбку. А дальше считай и не жил вовсе: ускоренный курс в школе Авроров, потом почти ежедневные дежурства и смерти тех, кого помнил ещё со школы, и Азкабан — тюрьма, сломавшая его. Нет, не внешне: он по-прежнему оставался верным другом и настоящим отчаянным гриффиндорцем. Но душа... Да и была ли она у него вообще? Он не чувствовал её, не чувствовал себя живым. Абсолютно ничего. Пустота. Где-то там, в районе сердца. А тут ещё и эта девчонка. Нашла время, да и объект тоже не подходящий. С ней бы поговорить, да не умеет Сириус на такие темы разговаривать. Не умеет и не хочет.

Сириусу не привыкать, что в него влюбляются, но всё-таки то, что в него влюбилась подруга его крестника, выбивает почву из-под ног. Это как-то неожиданно. Сириус думает, что нужно объяснить девчонке, что всё обязательно пройдёт, что она всё придумала. Ему кажется, что она видит некий ореол таинственности и романтичности в невинно осужденном герое, страдающего ради правого дела. Сириус не знает, что Гермиона Грейнджер далека от всего этого. Она не ищет ему оправданий и не мечтает о совместном будущем. Да и какое может быть будущее с человеком, чья жизнь ограничена войной: нет ни прошлого — всё стёр Азкабан, ни настоящего — здесь только война, и будущего тоже нет. И её жизнь ведь тоже будет такой, она сама ввязалась в эту войну, и не факт, что выйдет из неё. Поэтому у них нет ничего. Абсолютно ничего. Пустота.

Сириусу не привыкать к тому, что в него влюбляются, но то, что влюбляется он, становится неожиданностью для него. Да ещё и в кого! Сказать Снейпу — утопит презрением и сарказмом, ещё и заявит, что детей нужно оградить от этой блохастой псины, которая, как выяснилось, педофил. Весь этот разговор пронёсся в голове Сириуса так, словно действительно был. Вот тебе и причина номер раз, чтобы поговорить с девчонкой и объяснить, почему ей следует держаться от него как можно дальше. Да и вообще, пусть поменьше ему на глаза попадается — раздражает.

* * *

Встреча состоялась неожиданно ночью на кухне, где он уже допивал бутылку огневиски, а она спустилась попить воды.

— И чего уставилась? — наконец-то можно дать волю раздражению, забыв про хорошие манеры и воспитание — пусть мать в семейном склепе в гробу перевернётся. А девчонка глазами хлопает, словно не понимает, о чём ей говорят. Глупая, неужели и правда думала, что он не заметит, что она глаз с него не сводит, что она уже второй год всем своим видом даёт понять, что медленно сходит с ума. Хотя, скорее, уже сошла в тот момент, когда в Шумном Шалмане позвала его по имени и утонула в синеве его глаз, когда он поймал её взгляд.

— Простите...

— И ты туда же, — её растерянность злит ещё больше. — Все здесь такие добрые, милые, понимающие, аж тошно. И ты такая же. Ах, бедный Сириус, ему так плохо было в Азкабане, давайте его все вместе дружно жалеть и беречь, может, сдохнет от скуки.

— П-п-простите... — губы дрожат, на глаза наворачиваются слёзы.

— Этого только не хватало, не вздумай реветь, — поговорили, называется. Ничего не остаётся, кроме как встать, налить в стакан воды и подать его девчонке. — Не реви, говорю. Пей свою воду и уходи, хорошие девочки в это время уже давно спят, — возвращается за стол и продолжает задумчиво крутить в руках стакан с янтарным напитком.

— Я-я-я... Я вас хорошо понимаю и хочу...

— А не надо меня понимать, — вновь подлетает к девушке и трясёт её за хрупкие плечики. — Не надо! — и, поддавшись сиюминутному порыву, наклоняется вперёд и жадно сминает её губы своими.К горечи огневиски примешивается солёный привкус её слёз. С остервенением оттолкнуть её от себя, проклиная всех богов, позволивших произойти этому. — Довольна? Этого ты хотела? Таким меня представляла?

Девчонку трясёт, словно бьёт током, от неверия в произошедшее даже слёзы перестали стекать по щекам. Стоит теперь, глазками растерянно хлопает и молчит.

— Чего молчишь? — только бы не убить её сейчас. — Уходи, лучше уйди. Пошла вон, сказал!

И когда напуганная девчонка выбежит из кухни, снова вернуться за стол, вылить остатки огневиски в стакан.

— Понимает она меня. А не надо меня понимать!

Ни в чём неповинный стакан с огневиски летит в стену напротив.

— И любить меня тоже не надо.

Ноябрь в тот год выдался на редкость гадким. Холод, казалось, пробирался до костей, не спасали ни теплые шарфы и свитера, ни горячий чай. Может, потому что холод был в сердцах? Холод поселился в душе каждого и разрастался с каждым новым правилом, новым наказанием и новыми сообщениями о погибших за пределами школы. В школе не осталось ни одного человека, которого бы не коснулась война. Казалось бы, общая беда должна сплотить всех, но холод разрастался и покрывал всё корочкой льда, которую уже нельзя было пробить ничем. Даже Армия Дамблдора не была уже единым целым, как при Гарри, все старались согреться в одиночку, так было безопасней.

Луне безумно не хватало тепла. Мерзли сбитые пальцы, и неприятно щипало свежие ранки. Сквозняк бродил по заброшенному классу, в котором она безуспешно пыталась согреться после очередного наказания. Луна куталась в школьную мантию и вспоминала то лето, когда её мама была ещё жива. Яркий солнечный свет, тепло лучей на коже — это всё теперь казалось таким далеким и нереальным. Нереальными казались черные глаза, смотрящие на неё.

— Добрый вечер, директор, — Луна поднялась с пола и поприветствовала того, с кем бы предпочла не встречаться вовсе.

— Для вас он очень скоро перестанет быть добрым, мисс Лавгуд, если вы немедленно не окажетесь в своей гостиной. Луна кивнула и развернулась, чтобы уйти. — Возьмите, мисс Лавгуд, холодно, — Луна обернулась и увидела, что он протягивает ей свою мантию.

* * *

К ощущению холода присоединилось липкое чувство страха. Страха не за себя, а за тех, кто попался вместе с ней.

Алекто кричала и бурно размахивала руками, директор кривился, словно от зубной боли, Джинни гордо вздернула подбородок, Невилл, как и Луна молча наблюдал за происходящим, ожидая приговора.

— Отведите Уизли и Лонгботтома на отработку к Хагриду, о наказании мисс Лавгуд я позабочусь сам.

— К этой мерзкой полукровке, да он... — возмутилась женщина.

— В этой школе, пока ещё я директор, и думаю, что я сам в состоянии решить, как наказывать нарушителей. Идёмте, мисс Лавгуд.

— Перепишите названия всех книг с этой полки и можете быть свободны, мисс Лавгуд. На нижней полке успокаивающее зелье, можете забрать с собой. Начинайте работать.

* * *

— Девчонка наказана и не выйдет из класса, пока не поймет, в чем её ошибка.

— У мисс Лавгуд дополнительные занятия по зельеварению, — директор был невозмутим. — Поэтому вам придется отменить наказание.

* * *

Наступало Рождество, от которого не становилось теплее, было невыносимо холодно. Лед на сердцах окружающих становился толще, и Луна перестала пытаться растопить его — самой бы согреться.

В Рождественское утро она получила всего один подарок, который принесла незнакомая сова — теплая мантия и десяток скляночек с успокаивающим зельем.

* * *

В холодной воде мерзли руки, но делать воду теплее запретили, пальцы посинели и перестали слушаться хозяйку, но Луна из упрямства продолжила тереть котел. Алекто кружила по классу, наблюдая за отбывающими наказание и тех, кто уже не мог работать, подгоняла Круциатусом.

— Профессор Кэрроу, позвольте забрать мисс Лавгуд.

— Но...

— Мисс Лавгуд, следуйте за мной.

Оказавшись в кабинете директора, Луна гадала, что же нужно от неё этому человеку.

— Гриффиндорский идиотизм оказывается передается воздушно-капельным путем, мисс Лавгуд? — протянул мужчина в своей привычной манере. — Продолжите со своими дружками в том же духе, не доживете до конца года.

— Я не понимаю, о чём вы, директор.

— Ради всех святых, не притворяйтесь. Вы можете думать, что хотите, мисс Лавгуд, но я директор Хогвартса, и моя задача не допустить, чтобы кто-нибудь из учеников пострадал.

— Но мы ежедневно отбываем наказания у Кэрроу, как мы можем при этом не пострадать?

— По собственной глупости, мисс Лавгуд, вы оказываетесь на отработках по собственной глупости.

— Но мы тоже должны бороться!

— Вы должны выжить и больше ничего.

— Но...

— Довольно, мисс Лавгуд. Выпейте это, — он протянул ей кружку и отвернулся к окну, — можете быть свободны. И помните, что я вам сказал.

Луна выпила предложенное зелье и направилась к выходу, у дверей она обернулась и, на мгновение замявшись, тихо сказала:

— Спасибо за всё.

— Возьмите мантию, — ответил Снейп, не оборачиваясь. — Холодно.

Поделиться…

Панси Паркинсон очень принципиальная девушка.

Она девушка строгих правил и хорошие манеры впитала ещё с молоком матери. Ей, маленькой ведьме, ещё в детстве объяснили, что даже чистокровные семьи отличаются друг от друга, и внушили, что она должна выйти замуж за волшебника из чистокровной семьи, ещё более благородной, чем её собственная, например, за Малфоя, чтобы положение её семьи в обществе стало ещё выше. Поэтому Панси никогда в своей жизни не согласится пойти на свидание с Уизли.

Несмотря на то, что Панси чистокровная ведьма из богатой семьи, достойных её положения ухажеров в огромном количестве как-то не наблюдалось. Нет, конечно, за ней бегали мальчишки в школе, но, как правило, полукровки. За ней ухаживали, не так красиво, как этот рыжий балбес, но всё же к мужскому вниманию ей было не привыкать. Но Панси девушка принципиальная, и поэтому швыряет цветы и подарки из окна к ногам своего назойливого ухажера. Панси Паркинсон никогда в своей жизни не примет и ромашки из рук Уизли.

Панси Паркинсон девушка строгих правил, и поэтому она никогда не станет целоваться на первом свидании. Да, что этот рыжий недоумок о себе возомнил? И щеки у неё покраснели, потому что он её разозлил, а не от того, что она смутилась. И перед сном она будет улыбаться собственному отражению в зеркале, потому что погода хорошая, а не потому что довольна проведенным вечером.

Панси Паркинсон смело может отнести себя к категории хороших девочек, ведь она никогда не станет спать с парнем после третьего свидания. И краснеть утром она тоже не будет.

Панси знает, что когда-нибудь она должна выйти замуж по расчету — это её долг перед семьей, и она смирилась с этим ещё будучи школьницей. Поэтому она никогда не скажет "да" на предложение Уизли. Как бы ей не хотелось.

Но когда Панси в белом платье с отцом под руку приближается к алтарю, а вокруг такое огромное количество рыжеволосых людей, что рябит в глазах, она думает, что ей, наверное, пора пересмотреть свои принципы.

Панси Паркинсон девушка циничная, несмотря на свой юный возраст, поэтому ей несвойственны яркие юношеские чувства, связанные с первой влюбленностью. Ей несвойственны бурные проявления чувств к объекту собственной страсти, поэтому никто даже и не догадывается о чувствах девушки. Но Панси влюблена. Давно... и не взаимно. Панси любит, но и тот, кого она желает всей своей душой, тоже влюблен. Не в неё. Поэтому Панси молча наблюдает.

Панси наблюдает и поэтому замечает то, что не видят другие. Панси видит, как Блейз наблюдает за странной девушкой за столом Равенкло, видит, каким взглядом он её провожает. Единственное, что Панси радует в этой ситуации — то, что любовь Блейза тоже невзаимна. Блейз, как и она, лишь наблюдает издалека, не решаясь раскрыться. И Панси продолжает наблюдать и молчать.

Со временем это входит в привычку. Панси наблюдает за Блейзом, а Блейз наблюдает за Луной Лавгуд. Панси не знает, заметил ли Блейз то, что заметила она, но ей кажется это всё довольно забавным. Вся эта игра в гляделки. Она смотрит на Блейза, Блейз — на полоумную Лавгуд, а Луна — на Поттера.

Панси — девушка практичная и знает, что гораздо лучше, когда любят тебя, а не ты, и поэтому соглашается на свидание с Поттером.

Блейз|(/)Невилл

Блейз скалится и шипит что-то сквозь разбитые губы. Ему словно совсем не больно, как будто не его только что била толпа озверевших грязнокровок. Блейз смеётся и откидывает чёлку с высокого лба.

Невилл хмурится, он совсем не понимает этого странного парня с враждебного ему факультета.

Не по-ни-ма-ет.

А тот словно только этому и рад: скалится, да бормочет проклятья сквозь стиснутые зубы. Затем опираясь руками о стену, пытается подняться, рука соскальзывает, и юноша снова оказывается на полу. Опять бормочет проклятия и повторяет попытку. И Невилл снова удивляет сам себя: он протягивает руку Блейзу, чтобы помочь ему подняться. Это надо же! Дважды помочь слизеринцу за пять минут, узнай об этом на его родном факультете, тоже будет корчиться на полу, пытаясь закрыться от ударов, как Забини несколько минут назад. Но несмотря на эти мысли, руку он не убирает, и на этот раз Забини удивляет его, приняв помощь. Хотя о какой гордости может идти речь, когда на ногах не стоишь и захлёбываешься собственной кровью.

Невилл помогает Блейзу подняться и ведёт в больничное крыло. Молча, не говоря ни слова. Может им просто не о чем поговорить, может Невилл не хочет оскорбить и без того разбитую гордость слизеринца, а Блейз просто не в состоянии говорить.

Возле больничного крыла Невилл оставляет Блейза, помогает опереться на стену и наблюдает за тем, как Забини аккуратно, шаг за шагом, движется к двери — их не должны видеть вместе. Блейз скрывается за дверью, раздаётся вскрик мадам Помфри, и Невилл уходит со спокойной душой — он сделал всё, что мог, а о том, зачем он это сделал лучше не думать.

Невилл возвращается в гостиную факультета по тому же коридору, по которому шёл полчаса назад, в котором толпа пятикурсников избивала слизеринца. Невилл тяжело вздыхает: Слизерин не оставит это просто так, как и директор со своей свитой, состоящей из Пожирателей Смерти. Невилл отводит взгляд в сторону и замечает какой-то предмет у стены. Он подходит ближе и поднимает чужую волшебную палочку — должно быть, она принадлежит Забини, его скорее всего обезоружили, прежде чем напасть. Маленькие ублюдки!

* * *

Блейз просыпается от того, что солнце светит в глаза. Всё тело нещадно ломит, и Блез вспоминает, что с ним вчера произошло. Вот чёрт! Он оставил палочку в том коридоре, нужно будет попросить Тео сходить посмотреть. Юноша открывает глаза, но обилие белого цвета заставляет зажмуриться. Блейз охрипшим голосом шепчет проклятия и вновь открывает глаза. Привыкнув к свету, он оглядывается по сторонам, ничего нового: больничное крыло, белые, раздражающие стены, яркий солнечный свет льется через окно, прикроватная тумбочка, а на тумбочке…

Блейз протягивает руку и сжимает ослабевшими пальцами отполированное дерево, губы сами растягиваются в улыбке, и он шепчет в пустоту то, что не смог сказать вчера.

— Спасибо.

Чарли Уизли/НимфадораТонкс, Тонкс/Ремус, недо Луна/Чарли

Чужая женщина.

Чарли закатывает глаза, когда Тонкс в очередной раз опрокидывает на него чашку кофе, благо уже остывшего. Смущенно лепечет извинения, пытаясь вытереть салфетками заляпанные штаны, и разбивает вазу, испуганно прижимает пальчики ко рту. Чарли смеётся, запрокинув голову, произносит заклинание, чтобы спасти вазу и Тонкс от гнева матери, и высушивает штаны. Отсмеявшись, говорит ей, чтобы она не волновалась, от чего молодая аврор смущается ещё больше. И Чарли вновь смеётся.

Чужая женщина, а после жена.

Чарли закрывает глаза, видя смеющуюся Тонкс и смущающегося Ремуса. Он открывает глаза и видит, что она улыбается, глядя на него. И улыбается в ответ. Радостная новоиспечённая миссис Люпин сжимает руку своего мужа, её волосы такие яркие, что слепит глаза. Именно этим Чарли объясняет себе их слезливость, а сердце сжимается в груди от усталости.

Чужая женщина, а после жена и мать не его ребенка.

Смеющийся Чарли поднимает вместе со всеми бокал за новорожденного Тедди Люпина, так похожего на свою мать. Глаза Ремуса сияют, он целует жену в лоб. Тонкс, которая на самом деле давно не Тонкс, счастливо улыбается, принимая поздравления. Чарли тоже счастлив, он счастлив, пока счастлива она.

Чужая женщина, а после жена. Мать не его ребёнка. Та, что последует за своим возлюбленным даже на смерть.

Чарли смаргивает слёзы, направляясь к своей семье, окружившей тело Фреда. Джордж стоит на коленях перед своим близнецом и неверящим, полным мольбы взглядом смотрит на него. Мама плачет на плече у отца, Рон сжимает её руку, Перси и Билл сжимают палочки и стараются смотреть куда угодно, но только не на брата. Всё расплывается перед глазами Чарли, сливается в одно серое пятно, но где-то на краю сознания он замечает, что-то нереально яркое, почти как волосы его брата, чьё безжизненное тело сейчас оплакивают его самые родные люди. Чарли пытается сфокусировать взгляд и видит её. Она лежит на полу и сжимает руку своего мужа, такая безжизненная, как все те, над кем сейчас плачут матери и дети. Чарли хочется кричать, выть, как собаке, потерявшей своего хозяина. Он закрывает глаза, нервно сглатывает. Он должен был быть рядом и защитить. Защитить её, брата, но…

Чарли вздрагивает, когда внезапно теплая ладонь сжимает его собственную, ледяную, и возвращает его к реальности. Чарли вспоминает, что видел её на свадьбе брата.

— Ты нужен там, — Луна кивает в сторону его семьи. — Они там счастливы, — она рассеянно улыбается, глядя на чету Люпин. — Она счастлива.

Чарли кивает и целует странную девочку в лоб.

— Ты права, — и он идёт туда, где должен быть, чтобы защитить тех, кто ему дорог.

Панси/Гарри

Временами, когда Панси смотрит на своего мужа, ей кажется, что его нет рядом. Как такое может быть? Ведь вот он, рядом, только руку протяни. Но тот, что рядом совсем чужой. Он пугает Панси. Нет, нет, что вы, она вовсе не боится своего мужа. Её просто пугает этот чужой человек.

Муж Панси — величайший маг современности, Темный Лорд. Его боятся все, но не Панси. Когда-то она сама пришла к нему в дом, и это ей дорого стоило, но она бы прошла это снова тысячу раз, только бы рядом не было этого чужого человека.

Муж Панси, такой жестокий со всеми, необычайно нежен с ней. Он словно пытается излить на неё всю любовь и нежность, что скопились в нём за долгие годы. И Панси с благодарностью принимает этот дар. И дарит себя в ответ. Она целиком и полностью посвятила себя мужу: у неё нет никаких дел и забот, кроме его, её не интересует ничего, кроме него. Она живет им, она дышит им. Наверное, она похожа на сумасшедшую от своей любви тетку Драко, у них обеих только одно божество.

Для Панси её муж самый родной и близкий человек. Она давно уже забыла про семью и друзей. Она давно не была в поместье родителей и только изредка вместе с мужем бывает у Драко, да на приемах видится со старыми школьными друзьями. Но это всё размыто, она не помнит ни лиц, ни голосов, она слышит только его голос, видит только его лицо и глаза цвета беды. Всё остальное неважно. Важны только душные ночи в его объятьях, соленые дорожки слез на щеках от счастья, сбившийся шепот, и в голове бьется только одна мысль: "Он рядом. Он рядом". И в сердце. По жилам разносится: "Родной мой, родной". И искорки в его ясных глазах. И больше ничего не надо для счастья.

Он рядом.

Временами, когда Панси смотрит на своего мужа, ей кажется, что его нет рядом, он совсем далекий, чужой. Он, думая, что Панси уже спит, покидает спальню и подолгу сидит в гостиной в кресле, обитом зеленым бархатом (Под цвет твоих глаз, — говорит Панси) перед погасшим камином, и курит одну за другой сигарету. Его потухший взгляд устремлен в пустоту, и Панси понимает, его нет рядом, он там, где ей нет места. Он там, где он верил в любовь и дружбу, где его глаза сияли не для неё, где Золотое Трио навсегда осталось вместе, скрепленное дружбой, и где ему улыбалась девочка с огненными волосами. Не Панси.

Отчего-то становится горько и обидно, слезы подступают к глазам, и рыдания сдавливают горло. Панси боится навсегда потерять самого родного для неё человека, и она хочет, чтобы этот чужой человек ушел. Навсегда.

И Панси уходит, оставляя этого чужого человека в его прошлом. Она даже не станет плакать, оказавшись одна в холодной постели, потому что утром с ней будет её самый родной человек.

И с этой мыслью она засыпает.

Луна Лавгуд/Северус Снейп, Луна Лавгуд/Гарри Поттер, Невилл Лонгботтом

Мне показалось, я сегодня видела тебя. Ты шёл по оживлённой улице города, как всегда не глядя по сторонам. Я пошла за тобой, и ты обернулся. Я замерла посреди людной улицы, ведь я снова ошиблась, это был не ты.

Всегда не ты.

Каждый день я блуждаю по улицам города в поисках тебя. Да, я знаю, мне не суждено встретиться с тобой, ведь тебя забрала вечность, но всё же…

А вчера ко мне приходил Невилл, он теперь преподаёт в школе и иногда заменяет приболевшего преподавателя Зельеварения. Кто бы мог подумать, не правда ли? Он рассказывал мне о школе, о том, какая она сейчас, и мы вспоминали то, какой она была раньше в нашем детстве, которого у нас толком-то и не было. Мы вспоминали и тебя. Знаешь, без тебя школа совсем не та.

Мы сидели в гостиной перед камином и пили чай, а я вспоминала о тех вечерах у тебя в кабинете, когда ты спасал меня от гнева Кэрроу, как отпаивал зельями от истерик, как спас меня от холода, сковавшего замок и сердца его обитателей. Невилл говорил и говорил, но он ни разу не упомянул тот страшный год, а жаль. Я хотела бы кому-нибудь рассказать, и Невилл — единственный, кто смог бы меня понять и не осудить. Хотя, Гарри ведь уже сделал это, но он лишь догадывается и не задаёт вопросов.

А вечером вернулись уставшие и голодные Гарри и Джейми. Мы вместе готовили ужин, Джейми трещал без умолку, рассказывал, как они с папой провели день. Гарри смеялся и дополнял его рассказ. После ужина мои мужчины носились по квартире, изображая что-то среднее между квиддитчем и маггловским футболом.

Вот так и проходит моя жизнь без тебя. Без твоих насмешек и холодных взглядов. Тебя больше нет рядом. Хотя нет, неверно, тебя никогда и не было со мной. А теперь есть — ты в глазах нашего сына. И знаешь, Гарри любит нашего малыша, как своего. Но иногда, укладывая Джейми в постель, он гладит его по белокурым волосам и долго всматривается в его чёрные глаза, затем кивает и целует в лобик.

Он всё понимает.

Блейз/Чжоу

Она протягивает ему руку и смеётся, смеётся. Смеётся так, что сердце замирает. Блейз до боли стискивает зубы, пытаясь схватить протянутую ладонь, и просыпается.

Блейз вскакивает с постели, отчаянно хватая ртом воздух, захлёбывается кашлем и кашляет до тех пор, пока его не вырвет на ковёр. Старуха на портрете, висящем на стене, неодобрительно хмурится. Забини призывает домовика, и тот суетится перед ним что-то лепеча, от чего только нарастает раздражение. Блейз просит принести ему воды и возвращается в постель. Ничего нового, всё как всегда. Изо дня в день одно и тоже. Один тот же кошмар, преследующий его каждую ночь на протяжении пяти лет. Одно и то же лицо перед его взором, та же знакомая улыбка, тот же задорный смех. Одни и те же приступы паники, из-за которых нет возможности дышать, тот же судорожный кашель до рвоты с кровью. Тот же страх, накрывающий с головой. То же чувство вины.

Дрожащими руками Блейз подносит стакан с водой ко рту и жадно поглощает прохладную жидкость, отбрасывает стакан в сторону, и возвращается в постель. Но стоит ему закрыть глаза, кошмар возвращается. Он стискивает тонкими пальцами одеяло и зажмуривается крепче, но видение не пропадает.

Чжоу снова и снова запрокидывает голову, смеясь, её руки обхватывают большой живот, из-за которого ей уже тяжело двигаться, но она всё равно счастливая. Она улыбается и поглаживает рукой живот. Её взгляд полон любви и надежд. Несбыточных.

Блейз захлёбывается рыданиями, выдавливая из себя слова прощения. Чжоу молча смотрит на него и улыбается. И Блейз проклинает её, себя и эту чёртову жизнь. Обессилив от рыданий, он погружается в беспокойный сон.

Серое, пасмурное утро врывается в его серую, унылую жизнь. Забини с трудом разлепляет веки, чтобы оглядеть привычную обстановку собственной спальни, в которую вернулся пять лет назад. Ничего не меняется, всё одно и то же.

Ничего не меняется.

Безвкусный завтрак в одиночестве, разбор документов, привычная горечь остывшего кофе, запыленные фотографии, неодобрительные взгляды с портретов. Ничего не меняется. Всё одно и то же.

Всегда.

Забини идёт той же дорогой, которую, кажется, отыщет даже в темноте и без всякой магии. Блейз усмехается своим мыслям, надо же уже начинает мыслить, как маггл. Он выходит на до боли знакомую поляну и садится на влажный от утренней росы валун. Грустно улыбаясь, он вглядывается в надписи на надгробиях.

— Привет, любимая, — Блейз устало вздыхает. — Мне тебя очень не хватает, — Забини поднимается с камня и опускается на колени перед маленьким надгробием. Он проводит указательным пальцем по имени своего не рождённого сына.

Филипп Грегори Забини

Его кровь.

Его ошибка.

Его вина.

Блейз поворачивается лицом к могиле жены, у него перехватывает дыхание, и он с трудом выдавливает из себя:

— Прости… — рыдания сдавливают горло, Блейз продолжает лихорадочно шептать, — Прошу… Прости меня. Пожалуйста, прости.

Он закрывает глаза и снова та же картина. Смеющаяся Чжоу, поглаживает живот и шепчет:

— Я люблю тебя.

Не Блейза.

Блейз рыдает, проклиная небеса и свою судьбу. Он кричит проклятия в недосягаемую высоту. И снова, и снова проклиная её. Голос хрипнет, перед глазами темнеет и вдруг всё обрывается.

Когда Блейз приходит в себя, в небе сверкают молнии, где-то вдалеке слышны раскаты грома. Он поднимается с мокрой земли, нужно возвращаться в замок. Он в последний раз всматривается в надписи на надгробиях, поднимает с земли трость и грустно усмехается.

Ничего не меняется.

Блейз разворачивается и возвращается в замок, назад, к своим кошмарам.

Ничего не меняется.

Гермиона/Сириус, косвенно Северус/Луна

— Я вчера написала тебе письмо. Длинное-длинное. Длиннее, чем мои школьные сочинения, а они у меня всегда получались на несколько свитков длиннее, чем требовалось, можешь спросить у Ремуса, он подтвердит.

Гермиона неуверенно улыбается и теребит шарф. Щёки раскраснелись от обжигающе холодного ветра, но уходить ей совсем не хотелось.

— Я вчера сама пыталась приготовить кексы, неудачно. Хуже было только когда мы с Тонкс пекли пирог к её дню рождению. Ой, я не должна была об это никому рассказывать, не говори ей, что я тебе рассказала. Мы тогда перебили половину посуды — это конечно заслуга Тонкс. Вся кухня была засыпана мукой, и дышать было невозможно от дыма. Фред с Джорджем тогда долго смеялись, правда, недолго, до тех пор, пока не пришла Молли. Убирали мы всё это без магии. Возмущения Фреда, что они с Джорджем только пришли, не помогли. Как он тогда ругался. Но это было действительно весело.

Девушка улыбается уже увереннее, поправляя локон, выбившийся из пучка.

— А на прошлой неделе я ходила с Роном и Гарри на квиддитчный мачт, смотреть игру Джинни. Я всё ещё не люблю квиддитч, но парням по-прежнему удаётся уговорить меня пойти с ними. А вот тебе, наверное, было бы интересно на это посмотреть . Ты ведь тоже в школе играл, охотник, кажется? Или загонщик? Ты играл с отцом Гарри в одной команде, вот он был ловцом — это единственное, что я знаю. Я до сих пор не запомнила ни правил, ни терминов. В этом деле совсем бестолковой оказалась.

Улыбка становится печальной. Гермиона поправляет берет, чтобы как-то сгладить возникшую паузу.

— Я, кстати, теперь Зельеварение в школе преподаю, не говори Снейпу, он не обрадуется, что я его заменила. Да и далеко мне до его уровня, он всегда это знал, а я, упрямая, пыталась добиться его похвалы и признания. Нет, ты не думай, я не жалуюсь. Он действительно был хорошим преподавателем и ещё более талантливым зельеваром, мне его уровня никогда не достичь. Хотя Луна утверждает обратное, ещё она говорит, что он на самом деле он хорошо ко мне относился и всегда уважал. Не верится, правда? У Луны такой чудный малыш — я его крёстная. Он очень похож на отца, ну мне так кажется, но надеюсь, характером он пойдёт в отца. И знаешь, я ей завидую. Отчаянно, до боли, безумно завидую. Ей удалось оставить у себя частичку того, кого любила. А мне вот — нет. И она, в отличии, от меня хоть недолго, но была любима. Мне же не осталось ничего.

Гермиона сморгнула непрошенные слёзы и грустно улыбнулась человеку на фотографии, привычно утопая в синеве любимых глаз.

— Но ты меня совсем не оставляй, ладно? Приходи хотя бы во снах, договорились?

Человек на фото молчал. Гермиона снова грустно улыбнулась.

— Надеюсь, мы встретимся в следующей жизни, Сириус. Надеюсь, тогда ты тоже будешь меня любить. До встречи.

Беллатрикс Лестрейндж/Нарцисса Малфой, Люциус Малфой/Драко Малфой

OOC || PG-13 || Angst, Drama || Incest

Нарцисса отчаянно трёт тело губкой, словно пытаясь содрать снежно-белую кожу. На нежной коже остаются ярко-красные следы, которые кажутся совсем бледными на фоне синяков, начинающих наливаться сиреневым. И Нарцисса продолжает бешено тереть кожу, смывая следы. Она должна смыть всю эту грязь с себя. Смыть всю эту боль и разочарование, от которых разрывается сердце. И она продолжает безуспешные попытки до тех пор, пока от сдерживаемых слёз не станет трудно дышать, и она не зарыдает в голос.

Эту грязь уже не смыть.

Она у неё в крови.

* * *

Нарцисса расчёсывает длинные волосы и улыбается отражению мужа в зеркале, он подходит ближе и целует её в затылок.

— Я в кровать, ты скоро? — словно и не знает, кто сегодня у них был в гостях.

— Молока выпью и приду, засыпай, — Люциус молча кивает и отворачивается от неё, и Нарцисса надеется, что её облегчение не так уж заметно.

Миссис Малфой медленно водит гребнем по волосам и всматривается в собственное отражение, пытаясь разглядеть в нём себя прежнюю. Пытается увидеть ту девочку, что двадцать лет назад радостно влетела в комнату своей старшей сестры и, прижавшись к её коленям, рассказала страшную тайну, которую поведал ей отец.

— Нет, Белла! Ты представляешь! Представляешь! Я выхожу замуж! — Белла только ухмыляется и гладит счастливую сестру по волосам. — За Лорда Малфоя, ты представляешь, Белла!

— Тише, Цисси, тише, — Белла крепче прижимает её к себе.

Нарцисса всматривается в отражение и видит только ту, что отчаянно пытается содрать с себя кожу после каждого визита сестры, ту, что рыдает каждый раз, как Белла уходит на очередное задание Лорда — сестру она оплакивает, сестру, — не мужа. Ту, что каждое утро отводит взгляд от собственного сына, претворяясь, что ничего не знает. Ту, что сама лично нанесла чары на его комнату, чтобы не слышать стонов. Ту, что делает вид, что не замечает, как её муж выходит из комнаты её сына.

Нарциссе тошно от себя. Так тошно, что хочется выть и никогда больше не видеть собственного отражения. Нарцисса закрывает глаза, пытаясь успокоиться. Делает вдох, открывает глаза и швыряет тяжёлый гребень в ни в чём неповинное зеркало.

Легче не стало.

Люциус, не сказав ей ни слова, покидает комнату.

— Репаро, — тихо шепчет Нарцисса прежде чем разразиться рыданиями.

* * *

— Это будет наш маленький секрет, Цисси. Только твой и мой, хорошо, малышка, — Белла ласково улыбается своей любимой сестрёнке.

Нарцисса радостно хохочет и прижимается губами к губам сестры.

* * *

Нарцисса вздрагивает и просыпается, мужа нет рядом. Всё происходит точно так же, как и сотню ночей до этого. Один и тот же сон, терзающий её душу и пробуждение в одиночестве, муж снова у сына. Нарцисса переворачивается набок, закутывается в одеяло и молит всех богов, чтобы хотя бы сегодня ей ничего больше не снилось.

* * *

За завтраком Нарцисса всматривается в облик её сына и видит одно и тоже, то, что она увидит, посмотрев зеркало: белая кожа, как будто это не они утопают в грязи, светлые волосы, да она готова поклясться, что они не должны быть такими, и такие же светлые глаза, — врут, всё врут, что глаза — отражение души, ведь их черна, — искусанные губы, те же муки терзают её сына.

Драко слегка улыбнётся и поцелует её в висок, успокаивая.

— Всё будет хорошо, мама.

Да ни черта! Ни черта не будет хорошо!

— Да сынок, конечно, будет, — Нарцисса улыбается в ответ, мечтая содрать эту улыбку с губ, как и кожу, с которой никогда уже не смыть грязь.

Она у них в крови.

Чарли/Гермиона

— Знаешь, когда мне было тринадцать, я была влюблена в тебя.

— Что? — Мужчина отрывается от работы и смотрит на улыбающуюся девушку, жену его младшего брата.

— Когда мне было тринадцать… — терпеливо повторяет невестка.

— Ты несерьёзно, — мужчина отводит взгляд, — Мы виделись до вашей с Роном свадьбы всего пару раз.

Гермиона смахивает упавшую на лицо прядь и смеётся.

— Чарли, разве тринадцатилетней девочке, обделённой вниманием мальчиков, много надо, чтобы влюбиться? Я была напуганным, неуверенным в себе ребёнком, и пары тёплых улыбок хватило, чтобы вскружить мне голову, — и девушка снова рассмеялась. Чарли подхватывает её смех.

— Что же ты раньше не сказала? Я бы отбил тебя у Рона, — мужчина ласково улыбается, как тогда, в их первую встречу.

— Вот видишь, ты снова так улыбаешься, — Гермиона улыбается в ответ. — Ну как не влюбиться в эту улыбку? — Девушка хочет сказать что-то ещё, но хлопает дверь, и Гермиона уходит встречать мужа с работы.

Как только за девушкой закрывается дверь, мужчина перестаёт улыбаться. Отчаянно хочется что-нибудь швырнуть в стену, а в идеале — разбить всё, что попадётся под руку. Была влюблена, когда ей было тринадцать. Чарли снова рассмеялся. А когда ей было пятнадцать, в неё был влюблён он. Тогда на Турнире Трёх Волшебников все взгляды были обращены на Делакур, все, но не его. Он видел только её, только её красота могла поспорить с чарами вейлы, потому что была настоящей. Настоящей в своей простоте и искренности, настоящей в румянце на щеках и искорках в ореховых глазах. Гермиона Грейнджер всегда была настоящей.

Настоящей она была, когда кружилась в танце в ярко-алом платье на свадьбе Билла. Когда дарила улыбки друзьям и любимым. Гермиона Грейнджер была настоящей во всём. За это её стоило любить.

Гермиона была настоящим верным другом и храбрым воином, и поэтому Чарли отчаянно боялся за неё. В ту проклятую ночь во время битвы за Хогвартс он выискивал в гуще сражения её, за неё он отчаянно молился. Молитва была услышана, но не стала ли смерть Фреда платой за его эгоизм?

Чарли тряхнул головой, отгоняя ненужные мысли. Да, он был прав, не стоило на время отпуска возвращаться в Нору. Но кто знал, что здесь также окажется самый младший брат с беременной женой? Последнее оказалось ещё большим сюрпризом, чем их пребывание в отчем доме. Вон какие они счастливые, а он, единственный неженатый сын огромного семейства, не имеет никакого права вмешиваться в их счастье. Вот только жаль, что не успел спросить, когда она его разлюбила. Он должен забыть о ней. Забыть о самой настоящей и единственной любви в его жизни.

Он должен забыть о ней. Поэтому Чарли никогда не узнает, что в рыжеволосой толпе Гермиона всегда выискивала только одного, что во время войны она молилась только о нём. И даже на собственной свадьбе она смотрела не на своего мужа, а на него, и слёзы, застилающие глаза, были не от счастья, а от осознания что выбор сделан: она теперь настоящая Уизли. Она носит ту фамилию, о которой и мечтала, вот только подарил ей её другой. Чарли никогда не узнает, что приход мужа был только предлогом, чтобы прекратить неловкий разговор, так необдуманно начатый ею. Он никогда не узнает, что закрыв дверь, она застынет перед нею, пытаясь сдержать слёзы.

Какая нелепица, — усмехнётся про себя девушка и, смахнув непрошенные слезы, накинет на плечи спадающую шаль, на лицо — улыбку, и пойдёт встречать мужа.

Гермиона Уизли настоящая во всём.

За это её стоит любить.

Рабастан Лестрейндж/ Луна Лавгуд

Ангел пред тобой опускается на колени и касается пылающего лба рукой. В руку хочется вцепиться и никогда не отпускать, чтоб хоть немного полегчало. Не надолго, но всё же. Но сил на это нет, поэтому ты только закрываешь глаза и молишь Мерлина, чтобы Ангел остался с тобой. А Ангел тихо шепчет:

— Ты только не умирай, пожалуйста.

Один…

Когда ты приходишь в себя, за окном сквозь тучи пробиваются первые лучи солнца, Ангел спит в кресле напротив. Значит, это не было бредом уставшего разума. Всматриваешься в лицо своего Ангела: под глазами залегли тёмные круги из-за бессонной ночи, во сне она чуть морщится, словно её мучают кошмары, а может от того, что светлые волосы растрепались, и упавшие на лицо пряди щекочут щёки и нос. Попытка встать вызывает боль во всём теле, но тебе удаются сдержать стон, чтобы не потревожит ангела. Отчаянно кружится голова и хочется пить, но сейчас главное отыскать палочку, чтобы вернуться в родовое поместье.

Два…

Кучка подростков столпилась у стеллажа, сжав в руках палочки, готовые защищаться. Ангел тоже была там, стояла между рыжей девчонкой и долговязым парнем. Неужели она не понимает, что ей здесь не место? Лучи заклятий разрезают воздух, осколки пророчеств разлетаются по залу, и внезапно в голову приходит странная мысль. Это всё безумие, так не должно быть. Белокурого Ангела словно бережёт само провидение, она единственная, не считая Поттера,кто ещё не пострадал. Кажется твои молитвы были услышаны. И когда луч проклятия, вылетевший из палочки твоего брата, попадает ей в грудь, ты понимаешь, тебе солгали. Никто не слышит твоих молитв.

Три…

Когда-то поместье Малфоев было оплотом Тёмной магии. Из поколения в поколение передавались страшные знания, несущие в себе огромную силу и могущество, в библиотеке, скрытой от посторонних глаз, хранились книги, за чтение которых можно было поплатиться рассудком, в подземельях замка были замучены десятки невинных и не очень душ. Когда в подземельях ты встречаешься со взглядом серых глаз, ты понимаешь, что замок тебя не выпустит отсюда, не уничтожив остатки твоей души.

Пытка началась.

Четыре…

Страшная ночь, окрашенная багряным, кажется, никогда не закончится. Сначала пала защита Хогвартса, древние стены не выдержали натиска армии, собиравшейся десятилетиями. Затем точно так же к ногам Пожирателей один за другим падают защитники замка. Почему-то болит где-то в груди, так что перехватывает дыхание, что-то упорно мешает полностью отдаться безумию битвы, что-то не позволяет поддаться животному инстинкту, упиваясь очередной смертью, принесённой тобой. Что-то упорно заставляет беспокоиться о сероглазом ангеле, сражающемся в замке, по ту сторону баррикад, что-то заставляет верить в то, что сегодняшняя ночь последняя, больше не будет ничего, что-то заставляет молить о том, чтобы увидеть Ангела ещё хотя бы раз. Девичий крик, раздавшийся неподалёку, заставляет отвлечься от мыслей и посмотреть на источник звука. Сердце кажется замерло — Гребейк вгрызается в плоть светловолосой хрупкой девушки.

Молитва не была услышана.

Пять…

Ты всё-таки находишь её в этом кровавом безумии.

Всё те же серые, слегка затуманенные глаза смотрят на тебе, пока тоненькие пальчики нервно сжимают палочку. И улыбка всё же появляется на бледных губах, когда с губ Ангела срывается заклятие.

Шесть…

И не моли о пощаде.

Ты выглядишь жалко.

— Возьмите мантию, — ответил Снейп, не оборачиваясь. — Холодно.

— Ну так согрейте меня, профессор, — прошептала девушка и вышла из кабинета.

Директор опустился в кресло и закрыл голову руками.

— Тогда вам следует остаться.

.

Близился март, но зима не торопилась покидать территорию Школы, как и холод, сковавший замок и его обитателей. Луна давно уже перестала следить за жизнью в замке, хотя и жизнью это сложно было назвать, скорее выживанием или жестокой разновидностью пряток.

Стыдно, но Луна, как и все остальные, пряталась. Пряталась от Кэрроу, от слизиренцев, от пронзительного взгляда чёрных глаз. Последнее было сложнее всего. Как можно было избежать его, если каждый день приходилось спускаться в Большой Зал и пытаться что-нибудь съесть в гнетущем напряжении, хотя кусок в горло не лез. Как можно было пытаться не попасться ему на глаза, если он снова вёл Зельеварение у старшекурсников. Как скрыться от него, если все наказания она теперь отбывала в его кабинете.

Ещё сложнее было отвести взгляд.

В такие моменты директор вопросительно поднимал бровь, но контакта не разрывал, только насмешка в чёрных глазах становилась явственнее. Луна чертыхалась про себя и отворачивалась, и поэтому никогда не видела, как чуть дрожат уголки губ у мужчины, сидящего напротив неё, из-за попыток скрыть улыбку.

Время, отведённое на наказание, заканчивалось, и Луна снова набиралась смелости, чтобы взглянуть в глаза директору. Профессор молча указывал на стол, где стоял пузырёк то с успокаивающим зельем, то с заживляющим раны, затем кивал на дверь. В-первый раз Луна удивлённо замерла перед столом, не решаясь задать вопрос, и простояла до тех пор, пока Снейп раздражённо не велел ей взять зелье и убраться прочь из его кабинета. Тогда она даже поблагодарить его забыла. Теперь же каждый раз перед тем как уйти, девушка на мгновение замирала у дверей, чтобы собрав всю смелость, выдавить из себя:

— До свидания, профессор Снейп, — и чуть-чуть замявшись, добавить, — спасибо.

.

— Мисс Лавгуд, вам так нравится проводить время в моём обществе, что вы специально нарываетесь на наказания? — в голосе директора столько яда, что Луне, которая давно уже перестала его бояться, становится не по себе.

— Профессор, вы же знаете, Кэрроу…

— Довольно, мисс Лавгуд, мы уже обсуждали с вами этот вопрос, но видимо, у вас не хватает мозгов даже на то, чтобы элементарно избегать опасности. Сколько ещё идиотов из вашего дурацкого сообщества должно пострадать, чтобы вы поняли, что воюете с ветряными мельницами?

— Профессор, мы…

— Забирайте своё зелье и убирайтесь из моего кабинета, — директор равнодушно отворачивается к окну.

.

— Вы вообще спите, мисс Лавгуд? — Луна удивлённо замирает перед шкафом, переполненным старинными фолиантами.

— Простите?

— У вас такие круги под глазами, как будто про сон вы только слышали в детстве из сказок.

— Нет, всё в порядке, я сплю нормально, — не рассказывать же каждую ночь боишься закрыть глаза, потому что холод, сковывающий сердце, во снах обретает телесную оболочку.

— Хорошо, можете быть свободны.

Вечером уже знакомая сова принесла пузырёк с зельем для снов без сноведей. Луна даже не пыталась скрыть улыбку.

.

— Сколько раз вам нужно повторить, чтобы вы запомнили, что это небезопасно находиться за пределами гостиной факультета в столь поздний час, мисс Лавгуд? — устало произнёс мужчина, усаживаясь в кресло. — Когда вы уже начнёте думать головой?

Луна молчала.

—Вы вообще понимаете, в какой ситуации вы оказались, какой опасности себя подвергаете? И вы снова без мантии.

Луна удивлённо вскидывает голову.

— Как же я от вас всех устал, — Северус поднимается и подходит к окну.— Возвращайтесь в свою гостиную, мисс Лавгуд, и больше не попадайтесь мне.

Луна кивнула, словно он мог её видеть, и направилась к выходу. Холод металлической ручки обжёг кожу.

Дежавю.

— Профессор.

— Возьмите мантию, — ответил Снейп, не оборачиваясь. — Холодно.

— Так, согрейте меня, профессор.

— Тогда вам придётся остаться, мисс Лавгуд, — Луне послышалась в голосе улыбка.

Дверь бесшумно закрылась.

Бартемиус Крауч-мл./Беллатрикс Лестрейндж

У Беллатрикс в глазах безумие и тьма. Но временами нет-нет, да мелькнёт где-то там, на дне, отголосок души, заживо погребённой в этом теле. Она рвётся, мечется, словно загнанный зверь в клетке, причиняя боль в своей владелице, но ещё один миг, и Белле удаются заглушить страдания этой мерзкой субстанции, ещё одно смертельное или пыточное заклятие, и душа отправляется выть в одиночку в самом тёмном уголке сознания, и выползает оттуда всё реже. А безумие в глазах становится всё более явным.

Барти не может отвести взгляд от этих великолепных глаз. В это безумие хочется окунуться с головой, почувствовать его вкус, в конечном итоге, растворится в нём. Каждый взгляд Беллатрикс, брошенный в его сторону, словно выжигает остатки его уже догнивающей душонки, дыхание перехватывает, и Барти готов упасть на колени перед этой безумной женщиной, вцепиться в подол её дорогого платья и умолять её о милости.

Беллатрикс старше Барти на одиннадцать лет, она опытнее и жёстче. И куда безумнее. Именно это безумие притягивает Барти и затягивает в пучину всё сильнее, поэтому он сильнее стискивает тонкие запястья одной рукой, второй пытаясь развязать узел на чёртовом корсете. Беллатрикс смеётся, но для порядка брыкается и даже не думает отвечать на поцелуй, но Крауч теряет бдительность и отпускает её руки, чтобы справиться с застёжками. От удара в солнечное сплетение перехватывает дыхание и темнеет перед глазами, зато хохот Лестрейндж становится ещё громче. Барти, приземлившись на колени, хватает ртом воздух и надеется, что Белла не схватится за палочку. Воздуха для дыхания не хватало катастрофически, но в следующий миг его подача прекратилась вовсе: на пару секунд Беллатрикс прижалась губами к кубам парня, прежде чем впиться зубами. Рот тут же наполняется теплой кровью, сердце начинает колотиться с утроенной силой, разгоняя по жилам тягучее возбуждение.

Ночью, прижимая, к себе вымотавшуюся Беллатрикс, Барти будет прокручивать в голове произошедшее за вечер, и он подумает, что только ради этой женщины стоило оказаться в рядах Пожирателей.

Утром мир потрясёт известие о падении Тёмного Лорда, и на суде над Каркаровым, прежде чем подняться и проклясть отца, Барти закроет глаза и ещё раз подумает о том, что оно того стоило.

Блейз Забини/Джинни Уизли || ангст

Блейз Забини — счастливчик.

Нет, серьёзно. Ему и правда очень повезло в жизни: он родился в богатой чистокровной семье, ни умом ни внешностью не обделён, попал на Слизерин, воевал на стороне победителей, да что там, за всю войну он ни одного ранения не получил, он лучший друг самых влиятельных людей в Англии после Лорда, да и сам занимает не последнюю должность. А всё почему? Правильно, всё потому, что он счастливчик.

Блейз счастлив. Определенно счастлив. У него хорошая работа, красавица жена и вот-вот на свет появится его наследник. Блейз — счастливчик, и всё у него будет хорошо, да и сейчас у него тоже всё хорошо, Блейзу не о чем жалеть.

Блейз ни о чём не жалеет и не вспоминает о прошлом.

Блейз не вспоминает, как шёл по полуразрушенным коридорам школы, переступая через тела вчерашних школьников. Не вспоминает о том, как дрожала рука, сжимающая волшебную палочку, когда он первый раз произносил смертельное проклятие. Не вспоминает, как взметнулась мантия гриффиндорца, не вспоминает удивление и страх на его лице.

Блейз не вспоминает школу, те семь лет подготовки к самой кровавой войне в истории магии. Блейз не вспоминает рыжеволосую девчонку с россыпью веснушек на белоснежной коже. Блейз не вспоминает её звонкий смех и громкий голос. Не вспоминает, как она наслала проклятье на Малфоя, благодаря чему они оказались за одним столиком на вечеринке у нового преподавателя зелий. Не вспоминает её остроумных ответов на его подначки и её смех на них же. Не вспоминает, что выбрала она не его.

Блейз не вспоминает, как упал на колени перед безжизненным телом. Не вспоминает, как, прижимая её к себе, молил всех богов о милости. Тщетно. Не вспоминает, как целовал холодную кожу и уже не такие яркие волосы, рыдая в голос и моля её вернуться к нему.

Блейз ничего этого не вспоминает, потому что никогда не забывает и не сможет забыть, как бы ему этого не хотелось.

Блейз ни о чём не жалеет и не вспоминает о прошлом, потому что он счастлив.

Блейз Забини — счастливчик.

лёгкое Блейз/Луна | angst

У Драко Малфоя выбора не было, а у Блейза он был. По крайней мере, Блейз старался в это верить.

Забини не просыпался в холодном поту с замершем криком на губах, и не молился после этого о том, чтобы никто не слышал, чьё имя он так яростно выкрикивал в своём сне. Блейз не рыдал в заброшенном туалете в компании сбрендившего призрака-плаксы. У Блейза был выбор.

Блейз мог улыбаться однокурсникам и заигрывать с девушками с других факультетов. Он мог шутить с друзьями — в отличии от Малфоя у него были друзья. Блейз спокойно засыпал по ночам и с улыбкой встречал новое утро, потому что у него не было задания. У Блейза была свобода.

Забини позволял себе общаться с полукровками и быть равнодушным к магглорожденным, а таких, как Грейнджер, Блейз мог позволить себе уважать. Всё потому, что его семья всегда соблюдала нейтралитет.

Блейза не волновало чужое мнение и что о нём скажут в обществе — деньги покойных мужей его матери могли решить любую проблему, это давало свободу, много свободы. У отца Драко денег было ещё больше, но у Драко никогда не было свободы.

Шляпа предлагала Блейзу выбор: Слизерин или Равенкло, Блейз решил не расставаться со своими друзьями, хотя и знал, что теперь вряд ли найдёт новых. Спустя пять лет, изредка глядя на белокурую девочку за столом Равенкло, он думал, а было бы легче, если бы тогда, на первом курсе, он поступил иначе, был ли тот выбор правильным? Ответ не находился, и Блейз отворачивался.

На шестом курсе Блейз понимает, что у него больше нет друзей, потому что у него был выбор, а у них его никогда не было. Блейз не может больше смотреть на плачущую Панси, бледного от бессонных ночей Тео и на Малфоя. На него особенного. Никто не знал, что с ним происходит, за исключением Снейпа, который своими мыслями по этому поводу конечно с ними не делился, никто не знал, но Блейз догадывался, что Драко стал личным смертником Тёмного Лорда, и что он не справится с тем заданием, что ему поручили. И Блейз ничем не мог ему помочь, потому что у Драко не было друзей, как и выбора.

Забини продолжал время от времени смотреть за стол Равенкло и наблюдать за странной девочкой, которую давно уже окрестили полоумной. Она подружилась с Поттером, потому что верила ему, а вот Блейзу — нет, но почему-то улыбалась ему, когда ловила его взгляд, после чего Блейз сразу отводил глаза. Почему она улыбалась ему, мерзкому слизеринцу из компании заклятого врага её друга? С каждым днём из-за неё вопросов в голове Блейза становилось всё больше. У Блейза были вопросы, а ответов на них не было.

Вопросов становилось всё больше после того как она сначала начала по утрам здороваться с ним у дверей Большого Зала, а потом и вовсе стала приходить по вечерам на берег озера, где он предпочитал прятаться от окружающих. Она молча садилась с ним рядом и смотрела на озёрную гладь.

— Это то, чего нам так не хватает, — однажды вечером она нарушила тишину. — Спокойствие. То чего у нас, детей войны, никогда не было и не будет, даже если выживем. А у вашего факультета не будет никогда, с войной или без неё.

— Почему?

— Потому что люди не прощают ошибок, даже если и ошибся один человек много лет назад — всех теперь судят по нему, и будут всегда судить.

— И что же нам теперь всем делать? — Блейз зло усмехнулся.

— То же, что и до этого. Жить.

— Значит, у нас нет выбора. И никогда не было.

Больше они не разговаривали. Но Блейз нашёл покой. Нашёл его в этих тихих, безмолвных вечерах со странной девочкой с другого факультета.

Но покою пришёл конец вместе со смертью Дамблдора. Конец пришёл всему, что казалось устоявшимся и неизменным, рухнули все иллюзии. И стоя на коленях перед Тёмным Лордом, ожидая, когда уродливая Чёрная Метка окажется на его руке, перечеркнув его жизнь, Блейз поймёт, что у него никогда не было выбора.

Панси/Луна | PG | angst | ООС

Панси девушка совсем не злая, совсем нет, но вот если сравнивать... Всё дело в Луне — она хороший человек. А вот Панси на её фоне — нет. Да и на любом другом, к сожалению, тоже. Слизерин это как клеймо, незримая отметина во взгляде, походке, движениях. Луна хороший человек, а Панси слизеринка.

У Панси чистая кровь и долг перед семьёй, поэтому главной чертой её характера является смирение, хотя многие гриффиндорцы сказали бы, что стервозность. Раньше этот факт радовал Паркинсон, но теперь, когда белокурая девушка протягивает ей учебник, который она выронила, Панси жалеет, что она не может быть хорошим человеком и просто сказать спасибо. Луна лишь рассеянно пожимает плечами и, улыбаясь своей странной улыбкой, уходит.

Панси очень даже хорошая по словам Блейза, а он-то точно не будет врать. А ещё более хорошим человеком она будет, если закроет глаза на пьянку в комнате мальчиков. От этого становится грустно, вот Грейнджер наверняка хорошая и без всяких одолжений. Наверное поэтому она сейчас и сидит с Луной, слушая её рассказы о выдуманных существах. Они обе хорошие в отличии от Панси.

Панси с третьего курса ведёт дневник и глупо прячет его под подушкой. До пятого курса она писала о том, как любит Драко и ненавидит Грейнджер. Она давно уже сожгла эти глупые записи и завела новый. Сначала пыталась писать об учёбе, о назревающей войне, не вышло. Каждый новый день она выводит своим красивым почерком "Луна Лавгуд хороший человек". А вот сама Панси — нет. Поэтому она плачет каждый вечер, хотя не плакала с тех пор, как Малфой пригласил на бал не её. Но её слёзы ничего не меняют. Луна по-прежнему хороший человек, а она всё та же Панси.

Луна Лавгуд хороший человек, ещё очень смелый. Поэтому она, долго не раздумывая, столкнувшись с Паркинсон у дверей Большого Зала, предлагает сходить вместе в Хогсмид. Панси растерянно оглядывается по сторонам, ожидая, что шестикурсница обращалась к кому-то другому, но рядом с ними нет никого. Панси отчаянно хочется сказать "да", она моргает, сглатывает и выдавливает из себя тихое "нет", после чего разворачивается и бежит прочь из замка подальше от Луны Лавгуд.

В конце концов, так лучше для Луны. Потому что Луна хороший человек, а Панси... Панси — нет.

Лаванда Браун/Теодор Нотт || ангст || PG

Знакомьтесь — Лаванда Браун. Двадцать три года. Главный редактор "Ведьмополитена". Красива, молода, успешна. Немного болтлива. Окружающие считают недалекой, но в двадцать три года занимать такую должность, это ведь о чём-то говорит?

Лаванда Браун. Факультет Гриффиндор. В наше время не очень хорошая рекомендация. Откровенно говоря, где сейчас остальные гриффиндорцы? Что стало с их выпуском? Лучше и не вспоминать. На их фоне ей повезло больше всех.

Лаванда Браун. Двадцать три года. Высокая длинноволосая блондинка. Ясные голубые глаза с удивлением смотрят на окружающий мир. Нежная розовая кожа предмет зависти всех женщин. Яркие губы всегда улыбаются, обнажая белоснежные зубы. Лаванда входит в первую тройку самых красивых чистокровных ведьм. Завидная невеста.

Лаванда Браун. Чистокровная в первом поколении. Помолвлена с Теодором Ноттом, сыном директора Хогвартса.

Лаванда Браун. Красива, молода, успешна, желанна.

И никто не знает, что она каждый день наносит маскирующие чары на лицо, пряча шрамы от когтей оборотня — вечное напоминание об ушедшей войне. Никто не знает, что каждый вечер она плачет в ванной, вспоминая школу. Никто не знает, что она всё ещё любит своего рыжика, сгинувшего в Азкабане.

А вчера она видела Грейнджер и сделала вид, что не узнала её, она даже не может поблагодарить её за спасение от Фенрира. А Гермиона скользнула по ней взглядом полным горечи и разочарования и растворилась в толпе.

А завтра Лаванда пойдет со своим женихом на крестины первенца Малфоя. А кто крестный отец? Новый Темный Лорд — Гарри Поттер. А ведь она помнит его! Милый, добрый мальчик с зелеными глазами, её однокурсник. Только она его больше не встречала. Завтра она увидит холодного мужчину с пустым, безразличным взглядом. Она не узнаёт его.

Она смотрит в зеркало и не узнает себя.

Лаванда Браун. Двадцать три года. Главный редактор "Ведьмополитена". Красива, молода, желанна, успешна.

И кажется, она ненавидит себя.

Она приходит к нему во снах.

Нотта-младшего давно уже мучает бессонница, ещё со школы, а прошедшая война и вовсе пошатнула уставшую психику. Не помогают ни дорогие зелья, ни дорогой алкоголь, ни объятия любимой женщины. Хотя последнее, скорее всего, и является причиной отсутствия сна у Теодора.

Он обратил на неё внимание ещё на пятом курсе, когда она бегала за рыжим дружком Поттера, и, конечно же, не обращала никакого внимания на него. Тогда он не мог уснуть, потому что все его ночи были посвящены мыслям о ней. Теперь — потому что боится, что она придёт к нему во сне.

Сначала его радовали эти сны, после школы они стали невыносимы. Тогда, ещё в школе, сны были единственной возможностью поговорить с ней, но теперь она не говорит с ним. В своих снах он придумывал истории, которые она могла рассказать ему о себе. Теперь, когда она стала его женой, в этом нет необходимости — он знает о ней всё. Знает, о каждом шраме обезображивающем её лицо. Знает, но никогда не видел.

Тео не может спать, потому что боится своих снов больше всего на свете. Он выпивает зелье, запивает его стаканом виски, и ещё одним. В глаза словно насыпали песок, все мышцы неприятно ноют, боль пульсирует в висках и растекается к затылку, но Нотту страшно закрыть глаза, и он доливает виски в стакан. Где-то за час до рассвета усталость берёт своё, и Теодор ненадолго засыпает.

Чуть слышно скрипит дверь и она входит в светлую, освещённую ярким полуденным солнцем комнату и садится в плетённое кресло в центре комнаты. Она молчит, и Тео благодарен ей за это, он не вынес бы её обвинений. Он сидит напротив неё и, хотя не решается поднять голову, чтобы посмотреть на неё, знает, она улыбается. Ему вспоминается Хогвартс, последняя битва. Он помнит, как нашёл её полумёртвую с исцарапанным и залитым кровью лицом. Помнит, как нёс на руках её в Больничное крыло и умолял спасти её. Ей рассказали об этом после, наверное, именно поэтому она и согласилась пойти с ним на свидание. А может потому, что ей, одной из немногих выживших гриффиндорцев, просто было некуда деваться. Нотт предпочитает не задумываться об этом.

Она молчит и — Нотт уверен в этом — продолжает улыбаться. Через несколько минут тишина становится невыносимой для него, и Теодор, набравшись смелости, делает глубокий вдох и поднимает голову. Лаванда, улыбаясь, смотрит на него. На левой стороне её лица от корней волос до подбородка багровеют три широких рубца, навсегда скривив уголок рта в мерзкой ухмылке. И Теодор с криком просыпается.

Воздуха в лёгких отчаянно не хватает, но от пережитого ужаса Нотт не может сделать новый вдох. Это всё его вина: он должен был найти её и защитить, не дать оборотню изуродовать когда-то прекрасное лицо. Но он не смог и готов за это вечность выпрашивать у неё прощения, стоя перед ней на коленях, целовать каждый шрам, омытый его слезами, и снова молить о прощении.

Через пару мгновений Тео удаётся сделать вдох, и страх перестаёт сжимать сердце. Он переворачивается на бок и оглядывает спальню, уже утро и Лаванды нет рядом. И когда он спустится к завтраку, она радостная вспорхнёт ему навстречу, уже скрыв заклинанием шрамы, которые он видит только во снах.

Антонин Долохов/Луна Лавгуд | PG-13 | Hurt/comfort | OOC

— Здравствуйте, профессор Долохов, — ежедневное раздражающее приветствие с тех пор, как по приказу Тёмного Лорда Антонин стал преподавателем ЗОТИ, сегодня казалось ещё более мерзким, чем обычно, но Антонин лишь молча кивает головой на приветствие и усаживается за преподавательский стол. В голове словно разрываются петарды в честь победы в очередной магической войне, от чего мужчине хочется взвыть, но он лишь сильнее стискивает зубы и выдавливает из себя:

— Достаём палочки.

На уроках Антонина всегда тихо, ни один из студентов не смеет ни возразить, ни попытаться поднять бунт. В отличии от Кэрроу он никого не пытал, и даже не повышал голос. Хватило один раз молча со спокойной улыбкой продемонстрировать действие одного интересного заклятия. И больше никто не смеет даже поднять головы и посмотреть на него, если Антонин не обращался непосредственно к нему. Да и, пожалуй, кроме Лонгботтома никто и не смел смотреть ему в глаза. Что ни говори, хороший парень, из него бы получился отличный боец, Долохов помнит это ещё по Отделу тайн, жаль воюют они по разные стороны.

Через полчаса бесполезного махания палочками, Долохову уже хочется в очередной раз взвыть из-за бездарности студентов или хотя бы сорвать на ком-нибудь раздражение. Удобный случай подворачивается, когда он замечает в дальнем углу класса светловолосую девушку, что-то высматривающую за окном и уж точно не слушающую его.

— Дальняя парта у окна, мисс? — голос получается довольно зловещим.

— Лавгуд, сэр, — равнодушный, спокойный ответ.

— Что же такого интересного вы увидели за окном, что отвлеклись от моего занятия, мисс Лавгуд? — продолжить тем же тоном, чтобы девчонка не забывала, что следует бояться.

— Сегодня такая прекрасная погода, профессор. Я уверена, что обязательно смогу сегодня увидеть нарглов, они любят греться на солнце в такие дни.

В первые несколько секунд Антонин не мог выдавить из себя ни слова то ли от удивления, то ли от возмущения. Лавгуд? Где-то он уже слышал эту фамилию.

— Простите, что? — его шипению позавидовала бы Нагайна. И прежде чем девчонка, продолжит нести свой бред, дать выплеснуться раздражению. — Видимо, вы настолько хорошо знаете мой предмет, что можете позволить заниматься собственными… наблюдениями. Что ж, продемонстрируйте нам ваши навыки наложения невербальных заклятий, прошу к доске.

Девушка поднимается из-за парты, стискивая в тонких пальцах палочку, и тогда он узнаёт её. Отдел тайн! Девчонка из шайки Поттера, продержавшаяся в бою дольше всех, практически наравне с Избранным. Интересно, а здесь она выстоит против одного из лучших боевых магов?

— Начинайте, мисс Лавгуд, — Долохов уверен, что ему не придётся даже использовать щит, но всё-таки занимает более удобное положение и крепче сжимает палочку.

Девушка перед ним чуть хмурится, и из её палочки вылетает сноп красных искр. Неплохо для первого раза.

— Думаю, мне нужно вас мотивировать, мисс Лавгуд, — лёгкий взмах палочкой, и на руках студентки появляются неглубокие порезы, из которых сочится кровь. — Достаточно для вас или продолжим?

Девушка кусает губы и упрямо кивает, прежде чем взмахнуть палочкой. Из ниоткуда появляется стая летучих мышей и атакует Долохова. Ещё один взмах, и мыши исчезают, ещё — и Луна летит к противоположной стене, инстинктивно выкрикнув:

— Петрификус Тоталус!

И Долохов падает на пол.

.

— Будьте любезны, мисс Лавгуд, напомнить нам в наложении каких заклятий мы тренировались сегодня на занятии, — Долохов говорит абсолютно спокойно, но страх в воздухе настолько осязаем, что, кажется, он может почувствовать его на вкус. И ему это определённо нравится.

— Невербальных, профессор, — голос Лавгуд всё такой же равнодушный и бесцветный, словно она не понимает, что натворила и совсем не боится.

— Так почему же вы орали на весь класс своё заклятие? — молчит. — Не слышу, — главное не повышать голос, от этого, как показывает опыт, студенты становятся более покорными. И запуганными.

— Это получилось случайно, профессор, — в голосе по-прежнему никаких эмоции.

— Двадцать баллов с Равенкло, два месяца отработок в моём кабинете. Урок закончен.

И когда за последним студентом закроется дверь, швырнуть ни в чём неповинный учебник в стену и рассмеяться злым смехом.

А вот голова болеть перестала.

.

— Антонин, говорят, ты растерял былые навыки, даже студенты теперь могут справиться со слугой Тёмного Лорда? — Алекто радостно скалится.

— А ты что, хочешь проверить, дорогуша? — злая ухмылка в ответ, и палочка выскальзывает из петли длинного рукава и оказывается крепко сжата в пальцах Долохова, Кэрроу сразу идёт на попятный.

— Так что там с наказанием девчонки, дашь старой знакомой возможность научить её хорошим манерам?

— Я отлично справляюсь сам со своими обязанностями, так что будь добра… — и Алекто уступает дорогу.

.

— Проходите, мисс Лавгуд, — Долохов даже не оборачивается в её сторону. — Насколько я понимаю, вы отлично справлялись с учебной программой все эти годы, — Луна чуть заметно кивает головой. — В таком случае, присаживайтесь. Стопка пергаментов перед вами — эссе третьекурсников, проверяйте.

Луна, приготовившаяся к пыткам, просто замерла от удивления. И тут, она может поклясться, что он Антонин чуть улыбнулся уголками губ, прежде чем посмотреть на неё и спросить:

— Вы оглохли или вам что-то не понятно?

— Да, я поняла, — невпопад отвечает Луна и садится за стол.

Как же всё странно.

.

На второй отработке Долохов велит убирать класс, на третьей сортировать записи предыдущих преподавателей, четвёртую отменяет, а на пятой предлагает снова сразиться.

— Соображайте быстрее, мисс Лавгуд. Думайте о палочке, как о продолжении вашей руки. Забудьте о том, что вы можете говорить, вам это нежно, — указания следуют одно за другим, и Луне уже кажется, что её новый преподаватель даже лучше, чем Гарри. И Луна чувствует себя предательницей.

Гадко.

.

— Не наигрался ещё? — вопрос Алекто вырывает Антонина из размышлений.

— Тебе собственных жертв мало?

— Не мало, просто люблю разнообразие, а ты в школе как-то заскучал совсем, и всё возишься с этой убогой девчонкой. На твоём фоне даже Снейп уже не кажется таким скучным.

— Прикусила бы ты язык, Алекто, — голос Снейпа так и пропитан презрение, Долохов хмыкает. — А девчонка, да, полоумная, как и её отец.

— Посмотрим, — Антонин равнодушно пожимает плечами.

.

Антонин наблюдает за своей жертвой, хотя ещё даже не решил, зачем она ему, и что он будет делать. Он наблюдает за ней в Большом зале, когда она спускается на обед (это единственный раз, когда она приходит поесть, и то при условии, что за Гриффиндорским столом сидит Лонгботтом, и после обеда они всегда уходят вместе), наблюдает на своих уроках, которые она не пропускает, но всё равно не слушает его лекций, а бездумно смотрит в окно. Наблюдает за ней, когда она приходит к нему на отработки и проверяет чужие работы, или когда он предлагает ей сразиться.

Долохов сам не заметил, как заигрался и действительно заинтересовался собственной жертвой.

Пора захлопывать ловушку.

.

Долохов ухмыляется почти радостно и кружится вокруг своей жертвы, ожидая, когда она наберётся смелости и атакует его. Что странно, она совсем не боится его: спина прямая, руки совсем не трясутся, а в глазах привычное спокойствие.

— Начинайте уже, мисс Лавгуд, а то я скоро засну, — Долохов пытается её подзадорить, и вспоминает всех женщин, с которыми хоть раз сражался. Будь здесь Беллатрикс или Алекто, он бы не кружил так спокойно по комнате: те бы рвались в бой и швыряли заклятиями направо и налево, наплевав на все правила дуэли.

Но Луна не такая. Она чуть сжимает губы и легко взмахивает палочкой, не произнося заклятие вслух. Долохов легко уклоняется от заклятия и атакует. Заклятие попадает девушке в грудь, и она летит через весь класс, сбивая парты.

— Чёрт! — Долохов подлетает к девушке и падает перед ней на колени. — Чёрт! — ругательства сыплются из него одно за другим, когда он переворачивает её на спину и видит на её лбу кровь.

— Всё хорошо, — слабо выдавливает Луна и открывает глаза.

— Живая, — выдыхает Антонин и прижимает её к себе.

Охотник так старательно расставлял ловушку, что не заметил, как она захлопнулась.

У него за спиной.

Гермиона/Сириус | Продолжение "Не надо меня любить" | PG | angst, drama | возможен ООС

Когда-то давно маленькая Гермиона жутко боялась грозы. И когда раскатом грома случалось только загрохотать вдалеке, испуганная девочка мчалась в родительскую спальню и прижималась к тёплому боку матери. Мама гладила её по волосам и напевала тихо колыбельную, и Гермиона засыпала.

Когда Гермиона стала постарше, ей пришло письмо из Хогварта. Тогда она очень боялась, что это чья-то злая шутка, но опасения оказались напрасными. По дороге в школу девочка боялась, что её не примут, что она окажется абсолютно бездарной, да и много чего она ещё боялась. Поэтому Гермиона вспоминала тёплые руки матери и её тихий голос — вот кто был её единственной спасительницей. Но если страх из-за сомнений в собственных силах не оправдался, то самый первый стал настоящим кошмаром. Но юная мисс Грейнджер попадает на факультет самых отважных, поэтому обещает себе никогда ничего не бояться и верить в себя.

После первого курса её вера в себя укрепилась, и она вновь принесла себе эту клятву, подтвердив это на втором. Но всё рухнуло в один миг, когда в Визжащей Хижине она увидела усталого человека с больными синими глазами и позвала его по имени. Гермиона много раз думала, заметил ли он её тогда, почувствовал ли всё то, что почувствовала она, утопая в синеве его глаз. Но потом она вспоминала, кто она, а кто он, и отгоняла подобные мысли прочь. А страхи в её сердце оживали с новой силой.

Лето перед пятым курсом оказалось особенно тяжёлым. Им тогда позволили находиться в штабе Ордена, который по иронии судьбы для Гермионы располагался в доме Сириуса. Они, вся толпа подростков, оказавшихся на Гриммаулд Плейс, ликовали от собственной значимости и взрослости, а Гермиона позволила ещё одному страху забраться в её сердце. Тревога о близких снедала её день и ночь, но позволяла хотя бы ненадолго отвлечься от прочих страхов. Как же ей хотелось, чтобы рядом оказался кто-нибудь, кто мог, как её мама в детстве, вырвать Гермиону из пучины страданий. Но это мог сделать только один человек, который никогда не станет её спасителем. И Гермиона, смирившись, старалась избегать Сириуса, но неизменно, словно в насмешку натыкалась на него в любом уголке дома. А он также неизменно здоровался с ней, величая «мисс Грейнджер», словно подчёркивая дистанцию. Она выдавливала из себя: «Здравствуйте, Сириус», вдыхая резкий запах алкоголя исходящий от него, и сбегала в свою комнату. Да и что она могла, девочка, так уверенная в своей правоте и так неуверенная в своей красоте?

Но если бы кто спросил у неё, чего она хочет, Гермиона, не раздумывая, ответила бы: «Помочь». И только. Ей ничего не нужно было взамен, она просто хотела спасти этого человека. Но как поддержать и спасти человека, который тонет сам в себе, а вниз его тянет , поджидающее на дне тёмное, как и его фамилия, чудовище?

В ту августовскую ночь состоялась их последняя встреча. Гермиона до сих пор помнит своё неверие в происходящее и горький вкус огневиски на его губах. Помнит, как его губы жадно сминали её, и с каким отвращением он оттолкнул её от себя. Гермиона помнит его крик:

— А не надо меня понимать!

Помнит звон разбитого стекла. Помнит:

— И любить меня тоже не надо.

Гермиона помнит, как стояла возле кухни, протянув руку, чтобы открыть её , войти, вытерев слёзы, попросить:

— А можно я попытаюсь вас спасти?

Пройдут годы, Гермиона будет вспоминать о том, скольких людей она спасла, но никто так и не пришёл спасти её. Она научится не думать и не вспоминать об Арке. Не думать о том, где он и что с ним. Но она никогда так и не простит себе, что ей так не хватило смелости открыть ту дверь.

лёгкое Чарли/Гермиона | G | Romance |написано в подарок NaniRo

— Грейнджер, стой! — но Гермиона даже не оборачивается на крик, и Чарли, продолжая ругаться сквозь зубы, бежит, чтобы остановить девчонку. Вот ведь знал же, что это плохая идея соглашаться на предложение матери присмотреть за самыми младшими членами их многочисленной семейки и их школьной подругой. Хотя ведь сразу же нужно было догадаться, что с первого дня всё пойдёт наперекосяк, он что, что не знает про их приключения с первого курса? Вот сам виноват, и теперь обречён на каторгу до конца лета. И вот кто бы мог подумать, что эта неугомонная девица в первый же день в пять (в пять!) утра направится к ангарам с драконами?

— Стой! Куда, ты это собралась? — Чарли едва успевает схватить девушку за руку и не дать ей войти, но тут же отдёргивает руку. Хватка у него ого-го, ещё синяки останутся.

Гермиона чуть краснеет и пожимает плечами.

— На драконов смотреть.

Нет, эта девица точно его личное наказание за все грехи.

— Гермиона, разве не ты считаешься самой умной ведьмой столетия? Или ты что, в книжках про драконов не читала? —Гермиона опускает глаза, и Чарли думает о том, что ему видимо придётся извиняться за свой резкий тон, поэтому он продолжает гораздо мягче. — Драконы очень опасные существа, поэтому не стоит к ним приближаться в одиночку, даже здесь, особенно чужакам. Когда Джинни и Рон проснутся и позавтракают, я вам всё покажу, хорошо?

Гермиона кивает головой.

— Ладно, а теперь пошли завтракать, — Чарли подаёт ей руку. — А то знаю я вас, поиск сомнительных приключений — любимое развлечение Золотого Трио.

— Неправда, — запротестовала Гермиона, но руку всё же приняла.

И, идя с ней рука об руку, Чарли вдруг понимает, какая она маленькая и хрупкая, особенно рядом с ним. А если бы он не успел, и она всё-таки зашла в тот ангар? И Чарли думает о том, что за ней глаз да глаз нужен, а то мало ли, отвечай потом перед Молли.

А ещё Чарли думает о том, что это лето будет просто отличным.

Теодор/Панси | Ангст, Драма, Hurt/comfort | G | OOC

Возвращение в замок после каникул было совсем безрадостным. Причина этого скрывалась под широким чёрным браслетом из тонкой кожи, охватывающим запястье и часть предплечья Теодора. Юноша чувствовал себя преданным и никому ненужным: его отдали, просто подарили тому, кто обязательно разрушит его жизнь. Его предали.

Первое школьное утро казалось ужасно холодным из-за сковывающего страха и одиночества. Теодор накидывает на плечи мантию и потуже затягивает узел галстука, не глядя в зеркало — не хочет видеть своего отражения, кажется, что за последнюю неделю он постарел на десяток лет. Нотт зло ухмыляется этой мысли. До ужаса хочется ударить кулаком по зеркалу, чтобы хоть что-то почувствовать кроме страха, пролить свою кровь, чистую кровь. Стоит ли ради неё сражаться? Где-то в глубине закипает ненависть. И собственное одиночество на фоне других школьников, которые ещё могут смеяться и радоваться жизни, чувствуется гораздо острее. Ничего, главное дождаться вечера, а там уже можно будет найти в подземельях закуток, в который никто не сунется, и напиться. От этой мысли становится немного легче.

* * *

Огневиски обжигает горло, но не оставляет ни капли тепла внутри. Только мерзкий привкус на языке и злобу на весь мир. И Тео снова большим глотком отпивает из бутылки. Огонь расплывается по глотке и пищеводу, отчего Теодор заходится кашлем. Кажется, метка не на предплечье, а в лёгких, и не даёт дышать. Нотт срывает галстук с шей и бросает на пол — дышать легче не становится. Он закатывает рукава рубашки, снова делает большой глоток отвратительного пойла, и обессиленный сползает на пол. Отчаянно хочется закрыть лицо руками и разрыдаться.

— Вот ты где, — из темноты появляется хрупкая девичья фигурка.

— Пэнс, извини, но я не хочу сейчас с тобой говорить,— Нотт отнимает руки от лица и разглядывает девушку.

— Что с тобой случилось? Я волнуюсь, — Паркинсон усаживается на пол рядом с ним и тянется к бутылке.

— Всё хорошо, — Теодор слабо улыбается. — Всё хорошо.

Девушка делает глоток из бутылки и морщится, вызывая у Нотта приступ смеха.

— Не правда, ты со вчерашнего дня всех избегаешь, — Панси пододвигается ближе и позволяет себя обнять. — Что это? Зачем тебе этот браслет?

— Ты знаешь.

Панси чуть и приподнимается и с ужасом вглядывается в его лицо. Тихо вздохнув, Тео дрожащими пальцами правой руки развязал тесёмочки на браслете. И повернул руку так, чтобы Панси увидела внутреннюю сторону предплечья. Девушка судорожно вздохнула.

— Прости, — в голосе зазвучали слёзы. — Это больно?

— Очень. Как будто по венам льётся раскалённый металл, а тело разрывают на миллиарды кусочков.

— Что же с нами всеми будет? — Панси дрожит, но не от холода, от страха.

— Тсс, Пэнс, — Тео крепче прижимает девушку к себе. — Ты только не плачь, ладно? Всё у нас будет хорошо. Я тебе обещаю, ты мне веришь? Веришь, Панси?

Девушка кивает и пытается улыбнуться сквозь слёзы. Теодор прижимает к себе Панси и обещает себе, что он сделает что угодно, чтобы эта девушка никогда не узнала боли и страха из-за метки.

И всё у них будет хорошо.

Сириус/Беллатрикс | angst | PG | OOC

Сириус добрый и честный гриффиндорец, каким ему быть не полагается, но он очень старается. Но если быть честным, кровь Блэков давно уже берёт своё. Сириус чувствует, как это проявляется в каждом его слове, жесте, движении. Это начинается от его ненависти к собственной матери и заканчивая его большой тайной. Тайна настолько велика, что разрывает сердце Сириуса в клочья и заставляет по ночам в темноте стискивать крепче зубы, чтобы не закричать.

Сириус Блэк влюблён давно, безнадёжно и уж точно безответно. Сириус не может рассказать об этом ни кому: ни лучшему другу Джеймсу, ни всепонимающему Ремусу. Сириус уверен, стоит ему хоть намекнуть своим друзьям об этом, их дружба закончится в тот же момент.

Его друзья привыкли видеть Сириуса легкомысленными , весёлым неугомонным мародёром, покорителем дамских сердец, поэтому Сириус не может показать своим друзьям, насколько он несчастен. Ни единого намёка, никогда в жизни.

И дело даже не в том, что своим признанием Сириус разрушит так долго выстраиваемый им образ. И не в том, что объект его любви старше него самого почти на десять лет и уж точно является стопроцентной слизеринкой. Более того, она чистокровная ведьма, не так давно вышедшая замуж по расчёту. И, если честно, дело даже не в том, что она одержима идеей чистоты крови и скорее всего давно уже приняла метку. И если уж быть совсем честным с самим с собой, то та, в кого он влюблён его — кузина Беллатрикс. Всё дело в том, что никто и никогда не должен узнать об этом, и не нужно здесь говорить о честности.

Северус Снейп/Дафна Гринграсс | PG | Drama

Вода приобрела насыщенный розовый цвет и становилась ещё темнее с каждым движением ловких пальцев зельевара. Кровавая корка на её волосах потрескалась и шелушится, но всё равно с трудом поддаётся. Изначально она, может быть, смотрелась очень даже красиво — красное на белом — но теперь, она свернулась и почернела, отчего смотрится почти отталкивающе и довольно пугающе.

Увидев её, Северус сначала перепугался, пока не пригляделся и не понял, что кровь на её голове чужая, но всё равно дрожащими руками ощупал и осмотрел каждый сантиметр её кожи, чтобы убедиться в этом. А затем только и осталось увести девушку подальше от чужих глаз, чтобы смыть эту мерзость с её волос.

Пена отливает красным. Северус массирующими движениями намыливает волосы девушке, смывая с них кровь — хорошо бы вместе с ней вымыть из головы все горестные мысли и воспоминания, но если бы всё было так просто. Конечно, можно было воспользоваться магией — одно движение палочкой и простенькое заклинание, и ничто бы не напоминало ему об ужасном зрелище, представшим перед ним в подземелье. Но нет, так надёжнее и человечнее, что ли.

Гиффиндорцы нападают четко и слаженно небольшими группками, как правило, на одиночек или парочки. Разделив мир на чёрное и белое, гриффиндорцы не знают пощады и не идут на компромиссы. Северус знает, что если сейчас он выйдет из своего кабинета и пройдётся по замку, то наткнётся на жестоко избитого, хорошо, если не убитого, студента со своего факультета, и завтра Алекто вновь будет рвать и метать, а всех гриффиндорцев жестоко накажут. Но сейчас мужчина предпочитает сделать вид, что ничего об этом не знает и позаботиться о той, что ему дорога.

Вода становится почти алой, пока Северус оттирает кровь с волос и кожи Дафны, и ему кажется, что она уже никогда не станет чистой.

Наверное, это жутко эгоистично, предаваться иллюзии спокойствия и почти счастья за закрытыми дверями, но Северус так устал от этой войны, хотя теперь ему вновь есть за что сражаться. Он не знает, что через несколько часов в замок ворвётся Поттер со своей шайкой, и к утру Хогвартс падёт. И прежде чем отправиться к Лорду, он увидит Дафну в последний раз в развалинах замка, лежащую в неестественной позе и со стекающей по светлым волосам кровью — красное на белом — почти красиво.

Фред Уизли/Панси Паркинсон | Hurt/comfort | ООС

Хогвартс — огромная загадка, покрытая таинственной оболочкой и изощрённая тысячью переходами и закоулками. За пять лет, казалось бы, давно можно было изучить их все, но Хогвартс всё же загадка, и так просто не раскрывает свои тайны. Но на пятом году Панси удаётся отыскать Выручай-Комнату. Она ещё на первом курсе читала о ней в школьной истории, но безуспешные поиски убедили её в том, что это всё сказки, а теперь детская сказка маячила перед носом и приглашала войти.

Панси догадывалась, что за все годы существования школы эту комнату использовали для разных нужд, сама же Панси приходила сюда банально поплакать, чтобы никто не видел и никогда не узнал. Девушка помнила, что комната предоставляет всё необходимое тому, кто в ней находится, и что она никогда не запустит внутрь никого, если в ней кто-то уже есть. Какое же было её удивление, когда в комнату ворвался рыжеволосый вихрь и удивлёно замер на пороге, заметив ей.

— Уизли? Какого чёрта? — девушка выхватывает палочку и направляет её на нежеланного гостя.

— Эй, Паркинсон, сбавь обороты, — юноша примирительно поднимает руки. — Я не знал, что ты здесь.

— Теперь знаешь, Уизли, — свободной рукой Панси быстро стирает слёзы в надежде, что рыжий придурок не успел их заметить. — Убирайся.

— Вас что, на Слизирине совсем манерам не учат, или ты их по дороге в эту комнату растеряла? — Панси отчётливо слышит насмешку в голосе.

— Убирайся, больше повторять не буду.

Но Уизли, не обращая внимания на направленную на него палочку, приближается к Панси. И внезапно девушка замечает, как меняется его выражение лица: из насмешливого оно вдруг становится… жалостливым.

— Паркинсон, ты что, плачешь? — в голосе Уизли удивление, и Панси точно слышит, сочувствие.

— Я же сказала: убирайся! — голос срывается на крик, и девушка взмахивает палочкой, ещё даже не придумав, какое заклятие произнести.

— Вот дикая, — юноша легко перехватывает руку слизеринки с зажатой палочкой и тут же хватает вторую, когда Панси пытается его ударить свободной рукой.

И Панси не сдерживает себя. Она брыкается и кричит, извиваясь в руках гриффиндорца. Захлёбываясь рыданиями и кашлем, колотит ладошками по чужой груди, ни на мгновение не задумываясь о том, кто перед ней, и что будет дальше. Через несколько минут истерика идёт на убыль, и Панси затихает в руках юноши.

— Всё? Успокоилась? — и Панси снова хочется плакать, потому что она не слышит насмешки, только искреннее беспокойство и сочувствие.

— Уизли, уйди, пожалуйста, — голос охрип и дрожит, и поэтому совсем не получается равнодушным.

— Ну уж нет, теперь я хочу знать, за что страдал — удар у тебя, знаешь ли…

— Чёрт, тебе что, сложно просто побыть нормальным человеком?

Панси чувствует, как напряглось тело гриффиндорца, и он раздражённо отстранил её от себя.

— Это и называется быть человеком: помогать тому, кто нуждается в помощи, Паркинсон, — Уизли всё-таки отвечает ей, направляясь к выходу.

— Вот и иди, помогай кому-нибудь другому, Уизли.

— Фред.

— Что?

— Моё имя Фред, — и он, наконец, оставляет её одну.

* * *

Панси боится, что Уизли всем расскажет, как она рыдала у него на груди в Выручай-Комнате, боится так сильно, что пропускает ужин, а на следующий день, сказавшись больной, пропускает занятия. Но проходит день, второй, неделя, а её тайна остаётся нераскрытой, поэтому Панси решает вернуться в комнату.

— А думал, что ты так и не придёшь, — Уизли сидит в центре комнаты и смотрит на неё наглыми глазами.

— Разве она не должна никого не впускать, когда внутри кто-то есть? — зачем-то вслух Панси озвучивает мучавший её вопрос.

— Я ждал тебя, поэтому и впустила, — Фред пожимает плечами, словно говоря: «ну это же очевидно».

— А в прошлый раз она пустила тебя, а я вот точно никого не ждала.

— Это же Выручай-Комната, она даёт то, что тебе нужно. Так что я был нужен тебе, Паркинсон, — в глазах Фреда плещутся смешинки, вызывая у Панси ещё большее раздражение.

— Вот точно!

— Ну начинается, — улыбка у него тёплая и совсем не злая, и Панси хочется сбежать от неё. — Куда ты, Паркинсон? — кричит уже в спину Панси. — Вот дикая.

* * *

Панси точно не может сказать, как так получилось, что она каждый вечер оказывается в Выручай-Комнате, да ещё и в компании предателя крови Уизли. Нет, не так. В компании Фреда. Того самого, которого она ненавидела с самого первого курса, потому что так положено. Того самого, которого оскорбляла и над которым смеялась вместе с другим слизеринцами. Того самого, который терпел её истерики и, крепко прижимая к себе, шептал, что всё будет хорошо. Того самого, который стирал дорожки слёз с её щёк и просил улыбнуться. Того самого, что стал её.

* * *

Панси заходит в комнату и сразу направляется к Фреду, сидящему на полу, прислонившись спиной к стене. Она садится рядом и кладёт голову ему на колени.

— Будешь плакать? — Панси чувствует тепло в его голосе и расслабляется.

— Нет, сегодня не буду, — улыбается. — Хочу сегодня послушать тебя.

— Послушать меня? — Панси не видит, но знает, он улыбается. Что тебе рассказать? Сказку?

— Хотя бы так.

— Значит, сказку. Жила-была одна принцесса. Однажды её похитил злой и страшный дракон и поселил её в жутком холодном замке, чтобы сердце замёрзло, и она никогда никого не полюбила. Но в принцессу был влюблён добрый и прекрасный принц. И он отправился на поиски своей возлюбленной, чтобы спасти её из плена злого дракона.

— И он спасёт её?

— Конечно. Ведь принцессы не могут жить без любви и с замёрзшим сердцем, — Фред наклоняется, прижимает её голову к груди и гладит по волосам. — Твоё сердце тоже растает, моя принцесса.

Гермиона|Северус, попытка Родольфус/Гермиона

angst, Hurt/Comfort | PG

для Jenafer

Ещё даже не успев войти в свою квартиру, Гермиона понимает, что что-то не так, но она всё равно поворачивает ключ в замочной скважине и толкает дверь. Плевать, даже если её нашли и пришли убить, девушка слишком устала от всего этого. А терять кроме собственной жизни давно уже было нечего, а сама жизнь давно уже ничего не стоила. Слишком многое свалилось на неё за все эти годы, было так тяжело, что девушка уже жалела, что выжила в ту ночь, а не погибла с честью, как все защитники Хогвартса. Всё, что было после неё, не было той жизнью, которую Гермиона себе представляла, будучи школьницей. Совсем не так она видела своё будущее.

Сейчас же её будущее сидело на кресле посреди её гостиной, скрыв лицо капюшоном и сжимая изящными пальцами волшебную палочку, белая маска лежала на подлокотнике кресла. Гермиона зло рассмеялась, крепче сжав собственную палочку.

— А я-то надеялась, что Тёмный Лорд по старой дружбе сам за мной придёт, неужто недостойна? — бравада перед лицом смерти, гриффиндорка же, и давно уже своё отбоялась. — Почти семь лет я никого не волновала, а что теперь? Почему вы пришли за мной сейчас?

Гермиона подходит ближе к креслу, чтобы лучше разглядеть своё будущего убийцу в лучах заходящего солнца, прорывающихся сквозь неплотную ткань занавесок. И чем ближе, она подходит, всматриваясь в фигуру человека, сидящего перед ней, тем всё больше ей кажется, что она или сошла с ума, или просто спит.

— Кто вы? — голос девушки дрожит. — Снимите капюшон!

— А вам не кажется, мисс Грейнджер, что вы не в том положении, чтобы отдавать приказы? — этот голос нельзя перепутать ни с чьим другим, и у Гермионы подкашиваются ноги.

—Это не можете быть вы… Вы же мертвы, я сама видела…

— Раньше вы были куда сообразительнее, мисс Грейнджер, — он совсем не изменился и, конечно, не может удержаться от насмешек, а Гермиона понимает, что окончательно и бесповоротно сошла с ума. — Грейнджер, не смейте только шлёпаться в обморок, это не в вашем стиле.

Гермиона отступает назад и тяжело оседает у стены, а человек, сидящий в кресле, всё-таки скидывает капюшон с лица, от чего у девушки перехватывает дыхание. Она всматривается в знакомые черты лица, ловит насмешливый взгляд чёрных глаз и отказывается верить в происходящее. Северус поднимается и протягивает ей пузырёк.

— Выпейте, это успокаивающее зелье, — и, видимо, оценив ситуацию, добавляет: — Да не бойтесь, хотел бы я вас отравить, не беседовал бы сейчас с вами.

Отлично, её собственные галлюцинации над ней ещё и насмехаются! Трясущимися руками Гермиона откупоривает пузырёк и залпом выпивает его содержимое. Огневиски обжигает горло, и Гермиона заходится кашлем.

— Вы же сказали, что это успокаивающее зелье!

— А вы верите всему, что вам говорят? — Снейп вопросительно изгибает бровь. — Сколько вам лет, мисс Грейнджер? Жизнь ничему не научила?

— Да пошли вы! — после выпитого страх отступил и ему на смену пришла злость. — Так вот кто теперь штатный зельевар у Поттера. Какого чёрта вы забыли у меня дома?

— Вы забываетесь, Грейнджер, — Северус вернулся в своё кресло. — Повторяюсь, вы не в том положении сейчас.

— А вам не кажется, что мне давно всё равно? — Гермиона устало усмехается. — Что вам от меня нужно?

— Я пришёл помочь вам.

— Мне не нужна ваша помощь.

— Мисс Грейнджер, вы были самой выдающейся ведьмой вашего поколения, будет преступлением не дать вам реализовать весь ваш потенциал.

— Вы сейчас издеваетесь, да? — кажется, вся злость, скопившаяся за все эти годы, готова излиться на бывшего преподавателя. — У меня ничего не осталось, так вы ещё и поглумиться на этим пришли?

— Я предлагаю вам будущее, которого вы заслуживаете. Не перебивайте, — Северус задумчиво покрутил палочку в руках. — Вы можете стать моей ученицей, поверьте, не многим выпадает такая возможность, а с вашей биографией это и вовсе из разряда невозможного. Я научу вас всему, что знаю и умею сам, по окончании обучения дам вам самые лучшие рекомендации, и вы сможете пойти куда угодно. Не бойтесь, я гарантирую, что Поттер вас не тронет. Есть вопросы?

— За что мне такое счастье? — получается почти также насмешливо, как у бывшего преподавателя. — Ничего не бывает просто так, что вы хотите от меня?

— Когда придёт время, вы займёте моё место.

— Вы серьёзно? —Гермиона соскакивает с пола. — Вы предлагаете мне работать на человека, который убил всех, кто был мне дорог, всех, кого я любила! Да, как вы смеете! Он предал всех нас!

— А вы предали его, — голос Северуса тихий и спокойный, но оглушает почти до потери сознания. — Вы были его подругой, ах, Золотое Трио. Так что же вы сделали в ту ночь? Сражались с ним плечом к плечу? Не позволили увести его в Запретный Лес? Пошли вместе и ним, чтобы победить или умереть вместе? Нет, Грейнджер. Вы стояли и смотрели, как его уводят, вы ничего не сделали. И всё, что сейчас происходит только ваша вина, и вы это знаете. Не намного хватило вашей дружбы.

—Да, я знаю. Мне так… мне так жаль, — Гермиона сморгнула слёзы. — Я каждую ночь вспоминаю ту битву и думаю, а что если бы… Но правда в том, что ничего не изменить. И это моя вина.

— Поздно жалеть, мисс Грейнджер, а вот вину искупить можно. Примите моё предложение и служите Тёмному Лорду, расплатитесь за свои ошибки.

— Я не могу, вы что, не понимаете? — девушка вновь сорвалась на крик. Ведь в ту ночь погибло столько людей, а скольких убил он. А я после этого, буду служить ему? Я предам всех их.

— Это война, мисс Грейнджер. И чтобы она закончилась, люди должны умирать. В ту ночь мы сражались за то, что верили, после — платили за ошибки. А на счёт предательства, вам ведь не привыкать, — Снейп заглянул в глаза девушке. — Но вспомните кто вы, и идите вновь сражаться. За себя, за то, какой вы были раньше, за всю светлую память о ваших друзьях. Вы сможете, Гермиона.

— Но вам-то это зачем? — устало спросила Гермиона.

— Это не для меня, для Гарри. Чтобы он не забывал, кем он был. Вспомните, мисс Грейнджер, кем он был, и подумайте, прежде чем ответить.

Девушка закрыла лицо руками, и её плечи затряслись, словно она разрыдалась, но Северус не обратил на это никакого внимания, позволяя ей подумать в тишине, как если бы она была одна. Десять минут прошло в тишине, прежде чем Гермиона смогла посмотреть на когда-то любимого преподавателя.

— Я согласна, — и немного замявшись, добавила: — ради Гарри.

.

В ту осень Гермиона решила, что давно уже пора справиться с собственными страхами и распрощаться с давно умершим прошлым, поэтому смело ухватилась за протянутую руку некогда любимого учителя и переступила порог его лаборатории. Поттер не поскупился ни на оборудование, ни на ингредиенты, а от прилагающейся рядом библиотеки у Гермионы голова шла кругом. Если забыть об обстоятельствах, из-за которых она оказалась здесь, то можно сказать, что она была даже счастлива. Снейп не обманул, никому до неё не было никакого дела, и никто не пытался её убить или проклясть. А новоиспечённый Тёмный Лорд также не соизволил ни разу спуститься в подвал, чтобы повидать старую знакомую, чему Гермиона, честно говоря, была несказанно рада. Никому не было до неё ни малейшего дела, за одним небольшим исключением. Или же наоборот весьма ощутимым исключением.

Родольфус Лестрейндж.

Сперва она вообще боялась к нему приближаться, думала убьёт по старой привычке. Зажималась в своём уголочке, стоило ему только появиться в дверях, на что он только ухмылялся. Видимо не знала, что у Поттера особые распоряжения на её счёт, да и большинство его нынешних соратников боится её больше, чем она их, — знают, что виноваты.

А она смотрит на него из-под опущенных ресниц, думая, что он не замечает, и палочка-то у неё всегда наготове, героиня войны, чтоб её. Родольфус на это только усмехается: захотел бы, никакая палочка ей не помогла бы.

У него в принципе нет и причин так часто таскаться в лабораторию к Снейпу, но поиздеваться над грязнокровкой — святое дело, и Поттер ему не указ. И потому он продолжает спускаться в подземелья и наблюдать за Грейнджер, время от времени ухмыляясь, от чего та вздрагивала.

.

Кровь из раны на плече ритмичным толчками проливалась на мантию и не желала останавливаться. Родольфус ругаясь сквозь зубы, скидывал на пол флакончики с зельями, пытаясь отыскать что-нибудь кровеостанавливающее.

—Что вы делаете? — внезапно раздалось за спиной.

— Снейпа позови, — желания церемониться с девчонкой не было.

— Его нет.

— Тогда чего встала, помоги, — Родольфус поворачивается к ней, ожидая её реакции на его почти приказ. Девчонка хмурится, но всё же поднимает палочку, призывая бинты и нужное зелье.

— Не боитесь, что отравлю?

Родольфус, усмехаясь, качает головой.

— У кого-то для этого слишком много принципов.

Рану щиплет, Родольфус чувствует, как она затягивается под уверенными руками грязнокровки.

— Не боишься, что убью, пока Снейпа нет?

Девчонка вздрагивает и зло смотрит на него.

— Нет, приказа ведь не было.

— А если бы был?

— Нет, у кого-то для этого слишком много принципов, — сразу понятно вспоминает Поттера.

— А если без приказа?

— Неинтересно. Зверёк уже в ловушке.

Лестрейндж смеётся, словно Гермиона удачно пошутила.

— Может и так.

Грейнджер пожимает плечами и начинает убирать устроенный им беспорядок. Родольфус недолго наблюдает за ней, прежде чем покинуть владения Снейпа. Напоследок он думает, что кому-то пора уже избавляться от своих дурацких принципов, и он может в этом помочь.

Антонин Долохов/Нарцисса Малфой | R | OOC

Антонину всегда было интересно, по какой такой невероятной причине, Нарцисса Малфой выбрала его. Ещё довольно молодая красивая женщина могла быть более привередливой в выборе любовников. В окружении Лорда полно богатых и знатных мужчин, и большинство из них давно уже слюной исходили на чужую жену. Но нет же, Нарцисса словно и не замечала чужих взглядов: всегда идеально ровная спина, холодный взгляд и равнодушно проходит мимо — истинная Блэк, достойная партия Малфою.

Но стоит мужу покинуть Лондон, Нарциссу уже не найдёшь в родовом поместье. Старая захламлённая квартира в трущобах Лондона встречает Нарциссу привычной тишиной и спящим хозяином. Нарцисса скидывает дорогую мантию на пыльное кресло и на мгновение замирает, словно спрашивая, зачем она здесь, но вскоре на кресло падает и её платье. А затем Нарцисса ныряет под одеяло к Долохову.

Руки и ноги как всегда холодные, от чего Долохов вздрагивает и просыпается. Нарцисса жмётся и льнёт к нему, словно кошка, а Антонин и рад. Он вообще всегда рад этой женщине в своей постели. Нарцисса жадная, жаркая, страстная, даже и не верится, что эта женщина, которая ещё утром брезгливо кривилась при виде Пожирателей у себя дома и равнодушно отворачивалась, когда он смотрел на неё.

Нарцисса почему-то не любит целоваться и всегда уворачивается, когда он пытается её поцеловать. Вместо этого она невесомого касается губами кожи, касается влажным шершавым языком и прикусывает острыми зубами, не важная какая часть тела. У Долохова высокий болевой порог, поэтому все её игры только заводят сильнее.

Ещё Нарцисса не терпит нежности, как и Антонин. Они идеально в этом друг другу подходят.

— Сильнее, — шипит Нарцисса сквозь зубы.

И Долохов стискивает до синяков, кусает, лижет, сцеловывает выступающую кровь. Долохов знает: Нарциссе нравится с болью, Нарциссе нравится с кровью. Нарциссе нравится чувствовать себя живой. И Долохову нравится это, нравится живая Нарцисса.

Нарцисса извивается, словно змея, кусает губы, обхватывает голову Долохова пальцами, впиваясь острыми ноготками в кожу. Сжимается вокруг него так плотно и туго. И Антонин шипит, пропуская воздух сквозь стиснутые зубы, ещё крепче сжимая её бёдра. Затем наклоняется низко-низко, из последних сил вжимается в Нарциссу, и падает, тяжело дыша ей в шею.

Нарцисса выбирается из-под отяжелевшего тела и поворачивается к Долохову спиной, позволяя ему обнять себя.

— Я не останусь, Люциус должен вернуться к утру, — отдышавшись, сообщает Нарцисса.

— Я и не держу, — Долохов одним движением поднимается с постели и отправляется в ванную.

Когда он выходит из ванной, Нарциссы уже нет в квартире, и только смятые простыни доказывают, что это не было сном. Антонин довольно усмехается и возвращается в постель. Он знает: Нарцисса ещё вернётся. Она всегда возвращается.

Билл Уизли/Луна Лавгуд || Hurt/Comfort, angst || G || OOC

Руки у Луны холодные. Не прохладные, как это часто бывает, а именно холодные словно лёд. Билл сжимает её маленькие ладошки в своих, пытаясь отогреть. Луна поднимает лицо и смотрит на него своими грустными-грустными глазами. Биллу хочется прижать её к себе и сказать, что всё будет хорошо. Но слова застревают в горле, и он просто крепче стискивает её ладони.

У них одиннадцать лет разницы в возрасте — целая пропасть, между ними война, его жена и его принципы. Но где же его принципы, когда он идёт следом за ней на побережье и сжимает до боли её хрупкие пальцы, всматриваясь в её лицо. Где его принципы, когда он целует её руки, каждый пальчик снова и снова? Где его принципы…

Да какие к чёрту могут быть принципы, когда на тебя смотрят серые, почти прозрачные глаза с немой мольбой? Откуда им взяться, когда она закусывает губу, чтобы не расплакаться, когда смотрит на него? А когда она отчаянно прижимается к нему, пряча лицо у него на груди? В такие моменты не до принципов, а про войну и жену не вспоминаешь вовсе.

Но как быть, если всё, что у вас есть — война. Как быть, если единственное, что вас связывает — война?

И как ему возвращаться домой, смотреть в глаза жене и отвечать на её поцелуи? Как обещать жене, что всё будет хорошо, если сам не веришь в это? Если сам загнал себя в ловушку? Как быть с самим собой?

Но все эти вопросы тут же улетучиваются из головы, стоит Луне отпустить его руки и прижаться к нему, что-то тихо шепча. И в такие моменты, вдыхая запах её волос, Билл думает, что война может длиться вечно, если он сможет вот так стоять под дождём с Луной Лавгуд, обнимать её и целовать холодные пальцы.

Чарли Уизли/Нимфадора Тонкс || angst || PG || OOC

Кровь Чарли тёмная и густая тонкими струйками стекает по спине, прячась под поясом форменных брюк. Тонкс нестерпимо хочется прильнуть к чужой коже губами, пробуя кровь на вкус, что она незамедлительно и делает. Чарли чуть вздрагивает от неожиданности, но тут же расслабляется под чужими прикосновениями и закрывает глаза, улыбаясь.

— Нашла время, — в голосе всё же насмешка.

— Больно? — Нимфадора отстраняется и с тревогой смотрит на него.

— Не первый раз с метлы падаю, — фыркает, — переживу.

Кровь на вкус чуть солоноватая и пахнет странно. Точно такая же, как кровь самой Тонкс: алая, солённая, отдающая железом. Вот только кровь Чарли чистая.

Если бы Тонкс умела говорить о том, что её беспокоит, она бы смогла рассказать Чарли всё. Она бы рассказала, что её пугает будущее. Рассказала бы, что не считает себя равной ему. Рассказала бы, как тяжело быть потомком древнего угасающего рода, который не желает тебя принимать. Как тяжело отличаться ото всех. И всему виной собственная кровь, ядом растекающаяся по венам, отравляющая разум и чувства. Но Тонкс не умеет говорить на подобные темы, потому и спрашивает, прижавшись к широкой спине:

— А ты никогда не боялся стать… — но смелости не хватает, и девушка обрывает себя.

— Стать кем? — Чарли разворачивается к ней и обнимает, чуть морщась из-за ссадин на спине.

— Как другие?

— Другие?

— Чистокровные.

Чарли на мгновение замирает, словно пытаясь найти подходящие слова. Боялся ли он стать одержимым идеями чистоты крови, бороться за эти идеалы и ничего за ними не видеть?

— А ты никогда не боялась стать такой, как все остальные? — Чарли улыбается и целует её. Он не ждёт ответа, уверенный, что знает его.

Нимфадора отвечает на поцелуй и думает о том, как много отдала бы, чтобы стать обычной.

Блейз Забини/Плакса Миртл || G || OOC

Так странно: вокруг столько всего красивого, а люди этого не замечают. Бегают, суетятся, ругаются, и не понимают, то их время безвозвратно уходит. Не понимают, что однажды их не станет, и они никогда так и не заметят, насколько голубое небо, как оно блестит после дождя, словно свежевымытая фарфоровая чашка. Никогда не заметят, как разливается алым закат, пачкая краснотой небосклон. Не заметят, как ветер разносит по земле огромные белые хлопья, рисуя причудливые узоры. Они никогда не обратят внимания холодным зимним вечером на разрисованное морозом окно. Они никогда не поймут, что…

— А что ты здесь делаешь? — над самым моим ухом раздаётся противный вопль, отвлекая меня от мыслей о бренности существования.

— Рисую, — демонстрирую привидению из туалета девочек альбом и карандаш, та смешно морщит нос.

— Ты слизеринец, — выдаёт она, осмотрев мою школьную форму. — Наверное, пришёл посмеяться надо мной, как и все остальные!

— Нет, я просто рисую, — стараюсь быть как можно более вежливым, даже с привидением.

— А что ты рисуешь? — и приведение тянется к моему альбому.

— Всё, что мне кажется красивым, — протягиваю ей свой альбом и перелистываю перед ней страницы. — Хочешь, я нарисую тебя?

Серебристые щёки Миртл становятся тёмно-серыми и она смущённо улыбается, прежде чем кивнуть.

Квиринус Квирелл/Беллатрикс Лестрейндж || angst || G ||

Впервые Квиринус видит Беллатрикс Блэк, когда садится перед переполненным залом на стул, примеряя Распределяющую Шляпу. Испуганный пристальным вниманием мальчик судорожно оглядывает зал, и его взгляд застывает, даже спустя много лет он будет убеждён, что никогда не видел ничего и никого более прекрасного, чем та девушка. Она, одетая в цвета Слизерина, гордо восседала за слизеринским столом и не обращала ровно никакого внимания на происходящее вокруг. Семикурсница с идеально прямой спиной, увенчанная короной блестящих чёрных волос, с равнодушным холодным взглядом из-под тяжёлых век. Квиринус абсолютно не помнит, что тогда говорила ему шляпа, не помнит, как спускался и шёл к столу, где ему аплодировал весь факультет. И самое счастливое воспоминание за тот день — её равнодушный взгляд, скользнувший по нему.

Первый год Квиринусу запомнился только его наблюдениями за далёкой, но такой желанной звездой. Она сияла далеко на небосводе, но, увы, не для него. А потом были заметки из газет и ни одной, хотя бы мимолётной встречи. Мальчик листал сначала школьные альбомы, а потом свой альбом из редких заметок о ней и фотографий, и мечтал. Мечтал, что однажды они случайно столкнутся, и мисс Блэк увидит, как сильно он её любит. И тогда они сбегут вместе далеко-далеко и будут счастливы, как в сказке.

Вот только мечты не сбываются, а все сказки на самом деле ложь. И слёзы сначала мальчика, а потом и молодого мужчины бесполезны, и уж точно не растопят ледяное сердце воительницы.

Последний раз Квирелл видит её в зале суда, куда явился вместе с Дамблдором, после увиденной в Пророке статьи. Ничего не изменилось. С идеально ровной спиной, увенчанная короной из чёрных волос, она восседала словно королева на троне, хотя была прикована цепями. Горделивый взгляд из-под тяжёлых век в сторону присяжных, наглая усмешка — зрителям в зале суда. И Квиринус забывает как дышать. Беллатрикс чеканит каждое, слово вновь приносит клятву верности своему господину, и Квирелл наконец понимает, что никто не достоин этой женщины.

Особенно он.

Терри Бут/Луна Лавгуд || PG || Hurt/Comfort

— Да, хватит вам уже бояться! — Терри Бут вскочил со своего места за столом Равенкло. — Хватит! Попрятались в своих гостиных, как крысы в норах, а мы должны бороться! Потому что чёртов Поттер борется, и мы должны!

— Мистер Бут, немедленно сядьте и замолчите! — МакГонагалл попыталась успокоить семикурсника.

— И вы тоже, профессор, должны бороться! Вы слышали, что сегодня сделал Поттер, слышали? Он вместе с Уизли и Грейнджер прорвался в «Гринготтс», и сбежали они на драконе. Они сражаются, сражаются за нас! А мы…

Пылкая речь Терри была прервана метким заклинанием Кэрроу, и мальчик упал на колени, зажимая рот руками, чтобы не закричать.

— Каждый из вас получил возможность обучаться в этой школе, несмотря на ваше происхождение, — голос Кэрроу, усиленный заклинанием оглушал напуганных студентов. — Но вам мало милости нашего Господина, не так ли, мистер Бут? — Амикус вцепился пальцами в его волосы, заставляя приподняться. — Вы устраиваете бунты, диверсии, нападаете друг на друга. Но скажите мне зачем? — мужчина скалится, чувствуя страх переполняющий зал. — Зачем, мистер Бут?

Первый удар, тыльной стороной ладони, приходится на лицо. Терри почувствовал, как тёплая жидкость потекла из носа, и почувствовал солёный привкус во рту.

— Вам есть что ответить? — следующий удар, ногой, пришелся на солнечное сплетение. Побелевшие губы Терри раскрылись, но выдохнуть он уже не смог, и медленно согнулся, лишённый дыхания. Глаза его помутнели и стали равнодушными, блеклыми, всё его существо боролось за право вдохнуть, он уже больше ничего не слышал, а перед глазами расплывалась отвратительная тьма.

Спустя несколько мгновений Терри наконец удаётся сделать слабый вдох, сознание карабкается прочь от тьмы, и к нему возвращается способность видеть и слышать. Кэрроу разглагольствует об их ничтожестве, на краю сознанию у Бута мелькает мысль о том, как ещё Амикус не захлебнулся пафосом.

Напоследок Амикус пинает его пару раз в живот, и перед позорным падением во тьму Терри видит обеспокоенное лицо Луны Лавгуд.

* * *

Первое что чувствует Терри, прежде чем окончательно прийти в себя — боль. Боль разливается по всему телу, стучит молоточками в голове, сжимает горло. А потом он почувствовал, что кто-то гладит его волосам.

— Ты очнулся? — голос у Луны тихий и лишённый эмоций. — Ты лежи, не бойся, тебя никто здесь не найдёт.

— А где я? — голос у Терри хриплый, надтреснутый, словно старая пластинка.

— В Выручай-комнате. Ты не помнишь, как сюда добрался? Мы все думали, что Кэрроу тебя убьёт, но его остановил директор Снейп и велел всем расходиться. Профессор Флитвик сказал найти тебя и дал зелий.

Голос Луны кажется чем-то далёким и ненастоящим. Терри боится, что если он откроет глаза, рядом никого не будет. Терри слышит, звон склянок, а затем чувствует легкие прикосновение и жжение на коже.

— Я думаю, что ты прав, — прервала молчание Луна, закончив обрабатывать раны Бута. — Мы должна продолжать сражаться, как Гарри.

— Ну хоть кто-то со мной согласен.

— Это был очень храбрый поступок, высказаться там, — на мгновение Луна замолкает, задумавшись, но всё же продолжает: — и очень глупый.

— А что ты ещё думаешь? — Терри согласен с ней, но он не собирается жалеть о своём поступке.

— А ещё я думаю, что когда всё закончится, нам нужно сходить вместе в Хогсмит.

— Согласен.

Терри улыбается разбитыми губами и получает в ответ такую же искреннюю улыбку.

— Расслабься уже, Паркинсон, и не дёргайся, — лениво тянет Невилл, даже не глядя на неё. Он лежит на спине, закинув руки за спину, и считает звёзды на потолке.

— Что я здесь вообще делаю? — произносит Панси, закрыв лицо руками.

— Тебе в подробностях рассказать или снова продемонстрировать? — ухмыляется Лонгботтом.

Панси не выдерживает и фыркает.

— А что здесь делаешь ты?

Невилл ёрзает на смятой простыне и садится напротив девушки.

— Живу, люблю и наслаждаюсь жизнью. Разве этих причин недостаточно для того, чтобы находиться здесь с тобой?

Панси поднимает голову и зло смотрит на него.

— А что потом? Что будет завтра? А через год?

Невилл тепло улыбается и тянется рукой к её лицу.

— Ничего не будет, Панси. Совсем. Не будет у нас ни завтра, ни через год. Завтра мы все умрём.

— Завтра? — переспрашивает Панси.

— Завтра, — кивает Невилл. — Это я образно. Мы не выживем в этой войне, поэтому не стоит строить больших планов. Живи сегодня, Панси. Ешь, пей и радуйся. Завтра мы все умрём.

Лонгоботтом встаёт и подходит к столу, чтобы наполнить бокалы.

— Я не хочу завтра умирать, — хмурится Панси.

— Тогда живи здесь и сейчас, тогда завтра никогда не наступит, — Невилл улыбается и протягивает ей бокал с вином.

Панси кивает и принимает бокал.

Северус Снейп/Джинни Уизли || G || Romance, Hurt/Comfort

#1 — Другая.

Это было похоже на дурной сон, острыми когтями разрывающий и без того раненное сердце, но пробуждение так и не наступало. И только когда рыжеволосая девушка за гриффиндорским столом оборачивалась, являя миру ярко-карие глаза, Северус понимал, что это совсем другая реальность, и за столом сидит не Эванс. Дышать становилось легче.

#2 — Амортенция.

Когда Снейп спросил, чем же пахнет её зелье, единственное, что смогла сделать Джинни — покраснеть. Не говорить же ему, что её Амортенция пахнет крепким кофе, книжной пылью и горькими травами — пахнет им.

#3 — Мастер.

Несмотря на лютую нелюбовь Золотого Трио к профессору Снейпу, Джинни всегда боготворила его, потому что Зельеваренье для неё было настоящим искусством, а Снейп, как следствие, — мастером.

#4 — Смелость.

Гриффиндор известен своей храбростью, поэтому Джинни ни секунды не колеблется, прерывая гневную речь профессора поцелуем — не зря же она так долго нарывалась на отработку.

#5 — Одиночество.

Северус Снейп всю свою жизнь был одинок, поэтому когда Джинни Уизли вихрем ворвалась в его жизнь, он долго не мог поверить, что это не сон.

#6 — Второй раз.

— Людям свойственно влюбляться, так что нет ничего страшного в том, чтобы полюбить во второй раз в своей жизни, — задумчиво изрекает Дамблдор.

— Что за чушь? — возмущается Северус, провожая Джинни взглядом.

#7 — Ненависть.

Многие считали, что Северус ненавидел Гарри Поттера из-за того, что тот слишком похож на своего отца, но это никогда не было правдой. Единственное, что вызывало у Снейпа неконтролируемые вспышки злости — то, что национальный герой не обращал никакого внимания на яркие карие глаза, всегда смотрящие на него.

#8 — Патронус.

— Ты меня не любишь! — её слова разбивают сердце, но Северус всё же находит в себе силы, чтобы взмахнуть палочкой и произнести заклинание.

Серебристая лошадь описывает круг по комнате, и Джинни вновь заходится слезами, в этот раз от счастья и облегчения.

#9 — Власть.

Когда Северус был ребёнком, наблюдая за своей матерью, он понял, что любовь — это власть, и она определённо не принадлежит тому, кто влюблён. И вот уже во второй раз в его жизни рыжеволосой ведьме удаётся полностью заполучить её.

#10 — Дом.

Северус как-то слышал «дом там, где сердце», но только после сорока лет ему удалось понять смысл этих слов, когда он начал каждый вечер торопиться к жене.

#11 — Страх.

Каждый раз, когда они ссорились, сердце Северуса сковывал страх, он боялся, что Джинни уйдёт и никогда больше не вернётся, но она всегда возвращалась, чтобы обнять и сказать, что любит.

#12 — Улыбка.

Чтобы вызвать патронуса, Джинни всегда использовала воспоминания с редкими улыбками любимого профессора.

#13 — Война.

Начавшаяся война позволила случиться неизбежному — Северус наконец признался Джинни в своих чувствах.

#14 — Благословение.

Ничто так сильно не пугало бывшего двойного агента Северуса Снейпа, как необходимость просить руки Джинни Уизли у её родителей.

— Хорошо, я не против, — кивнул Артур. — Вы можете пожениться, но у меня одно условие: сделай её счастливой.

#15 — Ошибка.

Глядя на счастливую Джиневру, идущую под руку с отцом к алтарю, Северус понял, какую же большую ошибку он совершил, так долго не признавая свои чувства к ней.

#16 — Нежность.

В каждом её прикосновении была нежность, и Северус, непривыкший к подобным ощущениям, полностью растворялся в ней.

#17 — Герой.

Многие долгое время считали Снейпа предателем, но только Джинни всегда верила в его героизм.

#18 — Искушение.

Искушение было слишком велико, поэтому Северус почти с облегчением ответил на поцелуй обнаглевшей гриффиндорки.

#19 — Монолог.

Все разговоры Северуса и Джинни во время режима Кэрроу сводились к монологам Снейпа, довольно коротким монологам — Джинни быстро затыкала его поцелуем.

#20 — Холод.

— В подземельях слишком холодно, — оправдывалась Джинни, сильнее прижимаясь к Северусу.

#21 — Сон.

Только в объятиях мастера зелий Джинни могла позволить себе наконец расслабиться и заснуть.

#22 — Грусть.

Джинни редко позволяла себе грустить, но всё же, когда такое случалось, объятия Северуса отгоняли грустные мысли. Да и вообще лишали возможности мыслить ясно.

#23 — Смех.

Её смех был музыкой для его ушей, которую он был готов слушать вечно.

#24 — Лёд.

Северус был холоден как лёд, но разве такое пламя, как Джинни Уизли, не смогло бы его растопить?

#25 — Согласие.

— Ты правда надеешься, что я откажу? — рассмеялась Джинни, глядя на ошеломлённого Северуса, когда он услышал долгожданное «да».

#26 — Темнота.

Северус столько лет бродил во тьме, но сжимая тёплую ладонь Джинни, ему, наконец, удалось выйти к свету.

#27 — Осень.

Осень всегда была любимым временем года для Джинни, потому что осенью она всегда встречала его.

#28 — Слабая.

Джинни всегда была гордой, смелой и сильной гриффиндоркой, а ещё она была умной девушкой, поэтому позволяла себе быть слабой рядом с любимым мужчиной.

#29 — Счастье.

Если бы у двадцатилетнего Северуса спросили, что такое счастье, он бы недоумённо пожал плечами. Двадцать лет спустя он точно знал, что счастье — это когда любимая женщина, смущаясь протягивает тебе положительный тест на беременность.

#30 — Ужас.

Выслушивая поздравления всей гриффиндорской оравы, Северус с ужасом понимал, что в его жизни стало на одну шумную женщину больше. И это тоже счастье.

Рон Уизли/Гермиона Грейнджер/Оливер Вуд || PG || angst, Drama || OOC

— Ты от меня уходишь? — Рональд и правда выглядел удивлённым. — Герми, не будь дурой, кому ты кроме меня нужна?

Обидно, чертовски обидно.

— Знаешь, есть такое ужасно пафосное выражение «моё сердце разбито»? — Гермиона усмехнулась краешком губ. — Так вот, я точно знаю, что оно значит. Тебе спасибо.

— Ну конечно, наша Гермиона ведь знает всё, вот только я-то здесь при чём?

Гермиона вновь усмехается.

— Помнишь пару месяцев назад, когда ты неделю не появлялся дома, мы поругались?

Рон кивает.

— Мы тогда друг другу много лишнего наговорили. И вроде бы всё как всегда, ну с кем не бывает, все ссорятся, — девушка грустно улыбается. — Но в тот раз у меня резко так защемило в груди, что я даже вздохнуть не могла. А потом также резко отпустило, и всё. Прошла и злость, и обида на тебя. И вот даже сейчас я с тобой говорю и ничего не чувствую. Абсолютно. Разлюбила.

Рон судорожно выдыхает.

— Ты знаешь, Рон, а я ведь так сильно и так долго тебя любила, а ты этого никогда не стоил.

— Герми, милая, что ты такое говоришь, — парень протягивает к ней руки, пытаясь обнять.

— Не надо, Рон, не надо.

— Я же люблю тебя, глупая.

Грейнджер улыбается почти весело.

— Хотя бы сам себе не ври, Рональд. Не любишь ты меня и никогда не любил.

А ведь правда. Никогда он её и не любил. Но это же Гермиона, как в неё вообще можно влюбиться? Гермиона не из тех девушек, к кому можно испытывать страсть. Она слишком прагматична, слишком сдержана. Но ведь он собирался на ней жениться, а любовь не самое главное в жизни.

— Я хочу быть с тобой, Гермиона, — ещё ведь можно всё исправить! — Я и кольцо купил!

Девушка заходится смехом.

— Рон, нельзя так. Нельзя! Ты мне сердце разбил, просто растоптал его. А теперь думаешь, твоего извини мне достаточно? Так не бывает, Рон. Нельзя всё время причинять человеку боль, а потом говорить, что ты не хотел, надеясь, что всё станет по-прежнему. А твои измены? Это же предательство. Рон. Самое настоящее предательство, и этого не исправишь. Я что, по-твоему, должна просто сидеть и радоваться, что ты ко мне возвращаешься? Прости, но я так не могу. Это больно, Рон. И я не могу делать вид, что ничего не происходит, и всё остаётся таким, как было.

— А что изменилось? — он правда не понимает.

— Я, Рон. Я изменилась.

Рональд зло усмехается.

— И кто же он?

— Это неважно, — вспыхивает Гермиона. — Ничего не было.

— Я спрашиваю кто? — не сдержавшись, парень повышает голос.

— Вуд. Оливер Вуд.

У Рона вид, словно его ударили.

— Серьёзно? Ты уходишь от меня к нему? Чем он лучше меня?

— Я не говорю, что он лучше.

— Ну точно, ты просто уходишь к человеку, который много лет даже не подозревал о твоём существовании, в то время как я всегда был рядом, а сейчас и вовсе готов на тебе жениться.

— Вот, Рон, ты даже разницы не видишь. И кто тебе сказал, что я хочу замуж?

— Ах, гордая Грейнджер не хочет замуж за просто работягу, ей подавай знаменитость, мало ей Крама было.

— Рон, не будь таким…

— Каким, Гермиона, каким? — не кричать у младшего Уизли уже просто не получается. — Ты уходишь к…

— Я ухожу не к нему, а от тебя, Рон!

— Почему? — Рон искренне надеется, что в голосе не слышны мольбы о прощении.

— Потому что ты меня не любишь, неужели этого мало?

— Чем он лучше меня, Герми, чем? В чём эта пресловутая разница?

— Чего ты хочешь, Рон? Нет, не перебивай, — одергивает Гермиона. — Просто ответь мне, чего ты хочешь.

Рон на мгновение задумывается.

— Я хочу быть с тобой. Я хочу, чтобы ты стала моей женой и матерью моих детей.

Гермиона улыбается почти ласково, поднимаясь из-за столика, надевает плащ и оставляет половину суммы за заказ на столе. И уже направляясь к входу, она на мгновение задерживается, чтобы, не оборачиваясь, всё-таки ответить Рональду:

— Ты хочешь, чтобы я была твоей женой. Он — чтобы я была счастлива. Вот она — разница.

Невилл Лонгботтом/Панси Паркинсон || Hurt/Comfort || G || OOC

У Паркинсон не ресницы — иголки. И такие черные, словно начертаны углём. Тень от ресниц неровным контуром ложиться на кожу, привлекая внимание к огромным почти фиолетовым кругам под глазами. А сами глаза красные, воспалены и слезятся, словно Паркинсон не спала уже несколько ночей или подхватила какую-то инфекцию.

— Паркинсон, — Невилл пытается привлечь внимание девушки, но Панси не реагирует, продолжает что-то напевать себе под нос и танцевать под этот мотивчик. — Панси!

Девушка смотрит на него, улыбаясь, и протягивает руку, мол, потанцуй со мной.

Руки у Панси красивые: кожа белая и нежная — так и хочется прикоснуться к ней губами. Пальцы у Паркинсон — произведение искусства: тонкие и изящные, такими только перебирать струны одного маггловского инструмента, название которого Невилл никак не мог вспомнить. Да, красивые руки у Паркинсон, вот только трясутся ужасно.

И саму Панси здорово потряхивает, словно от холода. Движение у неё все нервные, резкие, угловатые. Где та леди, следящая за каждым своим жестом и движением, которую Невилл знал почти семь лет?

Невилл хватает протянутую руку и тянет девушку на себя, Панси, не удержавшись на каблуках, падает, и Невиллу ничего больше не остаётся, кроме, как подхватить девушку.

Кожа у Панси холодная и влажная, и Невилл думает, как бы дотащить её до больничного крыла, чтобы никто не увидел их вместе. Панси, словно прочитав его мысли, поднимает голову и, улыбаясь, как ей кажется, шепчет охрипшим голосом:

— У меня всё хорошо, не надо в больничное крыло.

Невилл растерянно кивает и помогает ей дойти до ближайшего диванчика. Панси подталкивает его, предлагая лечь, и ложиться рядом, положив голову ему на грудь.

— Что случилось, Панси?

— Почему что-то должно было случиться? — в голосе Паркинсон и правда удивление. — Всё хорошо.

— У тебя вид, словно ты дементора повстречала.

Панси смеётся.

— Всё хорошо, — повторяет она. — Всё просто отлично.

— Ты вообще спишь? — Невилл проводит рукой по спутанным волосам.

— Стараюсь не спать, — выдыхает Панси. — Я всю жизнь спала. Столько времени потеряла. Больше я ни минуты не упущу.

— Ты сумасшедшая, Паркинсон. Так нельзя.

— Можно, — зло шипит девушка. — Можно! Сам сказал, что мы все умрём. Так вот я хочу прожить каждую секундочку времени, что мне осталось. Каждую! Пусть хоть немного это будет только моя жизнь.

— А я в ней буду? — в голосе Невилла чувствуется улыбка.

— Если не будешь надоедать, — капризно тянет Панси.

— Не буду, давай просто полежим здесь.

— Не будешь заставлять меня спать?

— Не буду, — Невилл снова улыбается: — Просто полежим. Я даже разговаривать не буду, чтобы не мешать тебе, обещаю.

— Хорошо, — соглашается Паркинсон и устраивается поудобнее у него на груди. — Мы просто полежим.

Невилл гладит Панси по волосам, пока та снова что-то напевает себе под нос. Чуть слышно часы на стене бьют полночь, бормотание девушки стихает, а дыхание выравнивается. Невилл целует макушку, пахнущую ромашкой.

— Засыпай, Паркинсон, засыпай.

Невилл Лонгботтом/Панси Паркинсон || G || Hurt/Comfort || OOC

В тот вечер Невилл внезапно подумал о том, что он давно уже не бродил просто так по территории. Стены замка уже нещадно давили, отнимая последние крупицы надежды и тепла. И Невилл почти бегом рванул из замка в сторону озера.

Чем ближе было озеро, тем яснее в сумерках юноша мог разглядеть одинокую фигуру, застывшую у берега. Невилл спустился по очищенной от снега дорожке к озеру и узнал в застывшем человеке Паркинсон. Девушка, услышав шаги, испуганно вздрогнула и обернулась, сжимая в руках палочку.

— Извини, я не хотел тебя напугать, — сам Невилл почему-то не торопился вытаскивать свою палочку, хотя знал, что от слизеринской змеи можно было ожидать чего угодно.

Паркинсон пожала плечами и вернулась к созерцанию озёрной глади, но палочку не убрала. Невилл подумал, что ему стоило бы уйти и дать Паркинсон побыть одной, но почему-то просто встал рядом с ней. У самого берега вода замёрзла, образовав тонкий слой льда. Невилл постучал по нему носком ботинка, лёд треснул и потонул в чёрной воде.

— Правда похоже на наши жизни? — вдруг сказала Паркинсон. — Мы находимся в таком же состоянии: хрупкие и напуганные дети, когда кто-нибудь придёт и наступит на нас, мы также сломаемся и захлебнёмся чёрной жижей. И никому до нас не будет дела.

Невиллу хотелось сказать, что всё не так, и ещё есть надежда, но он молчал.

Надежды не было.

Панси зарылась подбородком в шарф.

— Вот ты, Лонгботтом, ведь ты чистокровный? Ты знаешь, сколько стоит твоя кровь?

— А разве я её продаю? — удивился Невилл.

Панси расхохоталась.

— Сейчас это единственное ценное, что у нас есть. Но скоро и это не спасёт.

Девушка тяжело вздохнула.

— Устала, знаешь. Дождусь каникул и сбегу подальше от этой чёртовой войны.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — кажется Паркинсон поставила перед собой цель удивлять его сегодня.

— А больше некому, — пожала плечами Панси. — И ты точно меня не сдашь.

— Не сдам, — согласился Невилл.

Панси снова чему-то рассмеялась.

— Какой ты… гриффиндорец, Лонгботтом. А давай со мной? Сбежим куда-нибудь. где всегда светит солнце, и нет ни пожирателей, ни вашего ордена.

В темноте у озера эта мысль показалась Невиллу прекрасной, но…

— Я не могу, ребята не справятся без меня.

— Говорю же, гриффиндорец, — Панси равнодушно пожала плечами. — А жаль.

— Холодно, — невпопад ответил Невилл. — Пора бы в замок возвращаться.

— К стенам, которые душат, чтобы продолжать захлёбываться страхом, — закончила за него девушка. — А когда всё закончится, сбежишь со мной?

— А ты позовёшь? — Невилл позволил себе улыбнуться.

Панси снова засмеялась.

— Идём в замок, холодно, — и протянула ему руку.

— Уверена, что хочешь идти туда? — Невиллу вдруг захотелось, чтобы этот странный разговор никогда не кончался.

— Конечно, нет, — уверенно ответила Паркинсон, но руку не опустила. — Идём.

Невилл крепко сжал замёрзшую ладонь.

Панси Паркинсон/Гарри Поттер, Гермиона Грейнджер || Drama, Angst || G || OOC

— А тебе повезло, Паркинсон.

Панси вздрагивает, услышав свою девичью фамилию. Так её уже давно никто не называл, ведь она уже пять лет как Поттер. Девушка оборачивается и встречается с взглядом незнакомых холодных карих глаз. Узнавание накрывает медленно, но верить в увиденное не получается — перед ней Грейнджер. Панси проглатывает горький ком в горле и выдавливает из себя улыбку — годы практики в чистокровном обществе.

— Да, конечно мне повезло, мы ведь победили, — акцент на «мы» такой явный, что Грейнджер дёргается, словно от удара.

— Я не об этом, Паркинсон, совсем не об этом.

— Поттер, Грейнджер, давно уже Поттер, — ухмыляется Панси. — А о чём же тогда?

Грейнджер нарочито равнодушно пожимает плечами, а Панси думает о том, как сильно она сейчас хочет оказаться рядом с мужем, избежав общества ненавистной грязнокровки.

— Наш Гарри такой милый мальчик, — улыбка у Грейнджер почти змеиная. — Так легко привязывается к людям и так сильно их любит.

Панси внимательно смотрит и слушает Грейнджер, пытаясь понять, к чему та клонит.

— Вот только любовь его — яд. Все, кого он любит, умирают или гниют в тюрьмах. Всё, что приносит его любовь — смерть и разрушения.

Теперь уже Панси в ужасе отступает от обезумевшей девушки.

— Ты ошибаешься, он не такой, — шепчет она.

— А какой он, Паркинсон, какой?

Панси хочет рассказать, как Гарри добрый и понимающий, нежный и любящий, но из горла не вырывается ни звука.

— Ты не знаешь его, Паркинсон. Никто не знает.

— Персефона! — где-то поблизости раздаётся голос мужа, и Панси спешит покинуть общество бывшей гриффиндорки.

— А тебя всё же повезло, Паркинсон, — повторяет Грейнджер, и Панси знает, что та сейчас ей скажет. Упрямство одерживает верх над страхом, и Панси поворачивается к бывшей однокурснице лицом. — Тебе повезло, Паркинсон, очень повезло. Ведь он тебя не любит.

Слова набатом звучат в ушах, разрывая перепонки, колени дрожат и отчаянно хочется разрыдаться, но Панси удаётся взять себя в руки.Она презрительно вздёргивает бровь, ухмыляется и прежде чем поспешить к мужу, равнодушно бросает через плечо:

— Я знаю.

Ну или почти равнодушно.

Барти Крауч-мл./Антонин Долохов || PG || UST, Hurt/Comfort || OOC

Барти пьёт только дорогое вино — он может позволить себе и не такое, благодаря деньгам и власти отца. Барти может позволить себе быть глупым и капризным мальчишкой, как называет его Долохов. Долохов вообще любит сыпать оскорблениями, сквозь стиснутые зубы.

— Дуррррак, — раскатисто шипит по-русски Долохов, крепче сжимая пальцы на изящной белокожей шее Барти — точно останутся синяки.

— Дурррак, — передразнивает Барти, хохоча, и пытается дотянуться до губ Антонина.

Долохов брезгливо морщится и бьёт Барти раскрытой ладонью по лицу, и уже изрядно выпивший юноша, не удержавшись на ногах, падает.

— Протрезвей, мальчишка.

Барти стирает кровь с лица и запивает удар новым глотком вина из отцовских запасов.

— Попробуешь? — протягивает перепачканный кровью бокал мужчине.

— Не поможет, я не занимаюсь совращением малолетних, как бы не был пьян, — но бокал всё же принимает и одним глотком допивает остатки вина. — Вкусное.

— С чистейшей кровью! — Барти заливается радостным смехом. — Ещё?

— Не поможет, — Долохов садится рядом. — Что ты делаешь?

— Люблю, — Барти пожимает плечами, — наверное.

— Не стоит, — в голосе Долохова нет ничего, кроме усталости.

— Не стоит, — повторяет Барти. — А как тогда?

— Никак.

Барти хочет рассмеяться. Или разреветься. Вот только Долохов ни того, ни другого не оценит, поэтому Барти просто придвигается к мужчине ближе и кладёт голову ему на плечо. Долохов не отталкивает.

— Никак, — повторяет Барти.

— Никак, — соглашается Антонин.

И они ещё долго сидят в полной тишине, прежде чем Барти, наконец сумев справиться с эмоциями, почти равнодушно — как он на это надеется — и даже немножко капризно тянет:

— Хочу вина.

Долохов смеётся и ерошит волосы Барти.

— Мальчишка.

Антонин встаёт с пола и помогает подняться Барти.

— Ну пошли разорять запасы твоего отца.

Барти улыбается и крепче сжимает чужую тёплую ладонь.

Невилл Лонгботтом/Панси Паркинсон || Drama || G || OOC

МакГонагалл долго и нудно читает скучную, уже давно никому неинтересную лекцию об очередном законе трансфигурации.

Панси пишет, старательно выводит каждое слово. Со стороны может показаться, что девушка записывает лекцию, боясь упустить хоть слово, произнесенное старой кошкой.

Я устала.

Выводит Паркинсон.

Я не могу так больше жить.

Ещё одна строка аккуратным почерком.

Мне страшно.

Признаётся пергаменту Панси.

МакГонагалл продолжает нудеть, а Панси продолжает выводить одни и те же строки на пергаменте.

Скрипят перья, по кабинету разливается тихий голос декана, и Невилл почти засыпает.

Такая скука в военное время, — Невилл невесело усмехается. Он осматривает класс, и его взгляд застывает на напряженной фигуре.

Панси Паркинсон.

Слизеринская гадина.

Дочь пожирателя и, возможно, уже последовательница "его темнейшества".

Панси Паркинсон.

Девушка с враждебного факультета с невероятно грустными глазами.

Стоит Невиллу зажмуриться, как он сразу видит её, так, словно она смотрит на него. Глаза у Панси невероятного чёрного цвета. Наверное, так выглядит сама Тьма, — думает Невилл.

Внезапно Паркинсон оборачивается, словно почувствовав чужой взгляд на себе. Панси оборачивается, и всё, что видит Невилл — Тьма.

Во взгляде Паркинсон столько боли и отчаянья, что юноше они кажутся почти осязаемыми, протяни руку — дотронешься. Вот она, Тьма, на дне которой боль и отчаянье.

Так вот как выглядит Бездна, которой в детстве бабушка пугала Невилла.

Если однажды посмотришь в Бездну, то Бездны взгляд уже никогда не оставит тебя,— Невилл вспоминает чужие слова, глядя в глаза Персефоны.

Контакт длится всего несколько секунд, но Невиллу кажется, что прошла целая вечность, прежде чем Паркинсон отвернулась.

Панси отворачивается, и Невилл может наконец вздохнуть.

Невилл закрывает глаза и чувствует, как проваливается в Бездну.

Флер Делакур/Рейнард Мальсибер || PWP, Drama || OOC || NC-17

Ветер треплет края плотной тяжелой мантий, Флер поправляет на всякий случай капюшон: натягивает его до самого носа, пряча лицо под тяжелым навесом из темной ткани. Нервно оглядывается по сторонам и неуверенно делает шаг в сторону Лютного переулка. Флер прекрасно понимает: ее не должны узнать ни при каких обстоятельствах.

Флер шагает неуверенно и быстро, оставляя грязные отпечатки на вымощенной камнем мостовой. Флер почти бежит, пока не останавливается у неприметной серой двери с облупившейся от времени краской. Девушка нервно оглядывается по сторонам: осторожничает. Привыкла осторожничать: слишком велика цена ее визитов в этот дом.

Дом встречает ее уже ставшими привычными потускневшими обоями, облезлой краской на оконных рамах и пыльной мебелью. Флер слышит, как на втором этаже льется вода, затем на пару минут все стихает, прежде чем раздаться тяжелым шагам и вслед за ними скрип пружин — он здесь, ждет ее.

Флер сбрасывает мантию на пол и торопливо поднимается по лестнице. Но оказавшись наверху, испуганно, словно в первый раз, замирает. Влажной рукой стискивает прохладный металл дверной ручки, стоит молча перед заветной дверью, не решаясь открыть. Наконец, набравшись смелости, девушка делает глубокий вдох и, закрыв глаза, медленно опускает ручку, дверь с протяжным скрипом открывается.

Сердце под ребрами неистово бьется, колени подгибаются, а в горле ком.

Флер выдыхает и открывает глаза. Рейнард уже раздет, лежит, откинувшись на подушки, и даже не смотрит в сторону открывшейся двери.

Флер сглатывает ком в горле, поднимает руки, медленно стягивает водолазку и бросает ее на пол, вслед за ней летит юбка.

Мальсибер, не открывая глаз, ухмыляется.

— Ну чего ты там возишься?

От этого голоса голова кружится еще сильнее, но Флер пересиливает слабость и уверенно подходит к изголовью кровати.

Рейнард открывает глаза и пристально рассматривает ее с ног до головы, чему-то улыбается, и не успевает Флер толком опомниться, как он резко тянет ее на себя и усаживает сверху, придерживая за бедра прохладными ладонями.

Флер оглядывает Мальсибера сверху, чувствует, как в бедро упирается чужое возбуждение, и между ног у нее становится мокро и невыносимо жарко.

Рейнард в это время нежно поглаживает ее живот, скользит ладонями по бедрам. И Флер млеет от прикосновений: запрокидывает голову и сильнее стискивает пересохшие губы, чтобы не издать ни звука, когда чужие ловкие пальцы легко скользят по влажным складкам.

Мальсибер чуть слышно усмехается, когда девушка, не выдержав, все же разжимает губы и громко стонет, поддавшись вперед.

— Ну чего ты там возишься? — теперь уже черед Флер возмущаться.

Рейнард снова усмехается и затыкает ее поцелуем. Не отрываясь от губ Флер, Мальсибер придерживает девушку за бедра, помогая и направляя. Флер какое-то время водит стоящим членом у себя между ног, не спешит, дразня и себя и Мальсибера, медленно опускается и чуть слышно стонет. В конце концов, Рейнард не выдерживает и рывком опускает девушку на себя, неистово вбиваясь в молодое податливое тело. Флер почти больно от резких движений, но возбуждение от этого только сильнее. И девушка не сдерживает себя: громко стонет, самоотверженно поддавшись навстречу Мальсиберу, двигает бедрами все быстрее.

Мир сжался до крошечной точки, прежде чем разлететься на миллиарды осколков, осыпаясь звездами. Уставшая Флер предоставляет Рейнарду полную свободу действий: пусть сам позаботится о своем удовольствии. Вскоре Мальсибер ощутимо напрягся и кончил, мелко содрогаясь, и обессиленная Флер позволила себе мешком упасть на другую половину кровати, чтобы через пару минут, наложив на себя очищающее заклятие, торопливо одеться и уйти, не попрощавшись.

Но в последнее мгновение все же замереть у открытых дверей, обернуться, чтобы увидеть насмешку в серых глазах и в очередной раз пообещать себе никогда больше сюда не возвращаться. После чего раствориться в темноте Лютного переулка, надеясь, что в этот раз навсегда.

Сириус Блэк/Панси Паркинсон || AU, Drama, Angst, Darkfic || ООС, Насилие, Смерть основного персонажа

АУ в рамках канона.

Сириус Блэк жив, после победы "Светлой стороны" родители Панси вынужденны выдать ее замуж за Блэка.

Reflection

Look at me

You may think you see

Who I really am

But you'll never know me

Панси вытаскивает многочисленные шпильки из волос, и тяжёлые атласные пряди гладкой волной ложатся на спину и плечи. Панси улыбается отражению в зеркале до тех пор, пока скулы не начинает сводить от боли. Отчаянно хочется садануть ладонью по ровной глади зеркала, чтобы разбить эту чёртову иллюзию.

Это не она.

Она не может быть вот этой довольной жизнью, улыбающейся молодой женщиной.

Панси не может быть ею.

Не хочет быть ею.

Свою свадьбу бывшая Паркинсон вспоминает, как дурной сон. Жених был предельно счастлив и пьян. Улыбался, шутил, целовал у всех на глазах молодую жену. Веселье быстро покинуло его, когда они остались наедине. Панси предпочитает не вспоминать, как она кричала и рыдала, когда её новоявленный муж со злобной усмешкой на лице выкручивал запястья, больно хватал за волосы и бил по лицу. Брал силой раз за разом то, что теперь было по праву его.

Рассвет Панси встретила полностью сломленная и сдавшаяся.

— Приводи себя в порядок и спускайся завтракать.

И поцеловал в лоб, ласково поглаживая волосы.

Must I pretend that I'm

Someone else for all time?

«Пожирательница смерти и узник Азкабана — идеальная семья?» — кричали заголовки. На всех снимках улыбающиеся счастливые молодожены. Вот они гуляют по Лондону, вот отправляются в Испанию на медовый месяц, вот посещают Мунго. И вновь сенсация: «Семейство Блэк ожидает пополнение?».

Такая идеальная красивая картинка, как отражение Панси в зеркале. И никто не знает, что скрывается под этим.

Синяки и ссадины Панси научилась прятать довольно быстро. Улыбаться на людях учится не приходилось — с детства вызубренный урок. Лгать умела всегда. Главное живая, а с остальным справишься, — сказала ей мать перед свадьбой.

И Панси справлялась.

Научилась не кричать, как бы больно не было. И не молить больше о пощаде.

— Умница моя, — почти ласково говорил Сириус, если ей удавалось долго не кричать. И продолжал бить с новой силой.

И Панси сдавалась.

К утру воспаленные связки не были способны даже на шёпот, лицо опухало от слёз, а вкус чужой спермы и собственной крови во рту казался самым мерзким на свете. И как ритуал:

— Приводи себя в порядок и спускайся завтракать, — поцелуй в лоб и ласково провести по волосам.

Who is that girl I see

Staring straight back at me?

Why is my reflection

Someone I don't know?

Must I pretend that I'm

Someone else for all time?

When will my reflection show

Who I am inside?

Сумерки за окном сгущаются, и Панси отгоняет воспоминания в ожидании неизбежного. Отражение в зеркале продолжает улыбаться — так надо. Панси пытается унять нарастающий ужас.

Серебряный гребень в руках почти не дрожит, пока миссис Блэк расчесывает тяжёлые чёрные пряди. Чужое — Панси уверена оно не её — отражение в точности повторяет её действия. Панси пристально вглядывается в чужие глаза, и видит, как в них зарождается паника. Взгляд скользит ниже и останавливается на уже заметно округлившимся животе. Ненависть к тому, что находится внутри неё огнём горит в груди. У отраженья на лице нет отвращения, которое определённо есть у Панси. И Персефоне снова безумно хочется расколоть к Мордреду это зеркало, сбив в кровь ладони, и перерезать его осколками вены, выпуская свою чистую кровь вместе со своей никчёмной жизнью.

Панси поднимает глаза. Отражение улыбается. За дверью скрипят половицы. На город опускается ночь.

Панси закрывает глаза.

Jealousy

Oh how wrong can you be?

Oh to fall in love was my very first mistake

How was I to know I was far too much in love to see?

У Персефоны Блэк нежная, бледная, почти прозрачная кожа, через которую просвечивают тонкие синенькие венки. Аристократично, чёрт возьми, — ухмыляясь, думает Сириус, разглядывая её руки.

И пальцы почти не дрожат, когда она слишком сильно стискивает фарфоровую чашку, услышав провокационный вопрос от Грейнджер.

— Спасибо, всё замечательно, — бывшая Паркинсон выдавливает из себя улыбку, но не сведущей Грейнджер, она вполне сойдёт за искреннюю.

У Персефоны Блэк идеально ровная спина и царственная осанка. Вальбурга гордилась бы такой женой для старшего сына. И голос уверенный и чёткий, поставленная речь и нежный тембр — до чего это завораживающе звучит.

У Персефоны Блэк такие чёрные волосы и глаза, что кажется, что их окрасила сама ночь. К шёлку волос так и хочется притронуться и вдохнуть их аромат.

Персефона Блэк такая идеальная и ненастоящая, что в её существование не хочется верить. И закрывая глаза, Сириус представляет рядом с собой совсем не эту юную девушку, ставшей его не по своей воле. Сириус закрывает глаза и видит рядом светловолосый вихрь. Марлин улыбается и задорно смеётся над собственными нелепыми шутками. У Марлин невнятно-серые глаза и обветренные губы. И пахнет от неё магловскими сигаретами. У Марлин шершавые ладони и обкусанные ногти. Вальбурга в гробу перевернулась бы, женись Сириус на ней.

Но у Марлин такая светлая, добрая душа, не чета выродку рода Блэк. Марлин такая живая, настоящая, смелая. И самая любимая. Недостижимая мечта для Сириуса, которая вот уже двадцать лет как мертва.

А рядом Панси.

Панси — идеал. Послушная, верная жена. И вот-вот подарит ему наследника. Панси точно будет идеальной матерью. Панси такая... такая, что её просто нельзя не любить. Сириус чувствует, как с каждым днём в нём просыпается нежность к этой маленькой напуганной девочке. И ненавидит себя за это. А Марлин? А как же Марлин? Ведь он так её любил.

Как можно променять этот чистый источник добра и света на бывшую Пожирательницу?

Нет, Сириус никогда не полюбит Персефону. Таких, как она можно только ненавидеть. И поэтому, когда в очередной раз где-то в груди теплеет от взгляда этой девочки, Сириус заносит руку для удара.

Пять минут от твоего дома

В доме на площади Гриммо гуляет ветер по пыльным комнатам. Сириус Блэк, заснувший на диване в гостиной, просыпается от холода. Надо велеть эльфам закрыть окна, думает Сириус, а то Панси с ребёнком простудятся.

Часы отбивают полдень, и Сириус понимает, что снова безбожно проспал, в то время как у его жены наверняка снова была бессонная ночь, потому что у малыша снова режутся зубки. Совесть зло впивается в горло острыми когтями. Но долго раскаиваться некогда: Сириус слышит где-то наверху топот маленьких ножек и смех Панси. В груди теплеет, вот оно — счастье.

Сириус приводит себя в порядок, понимает душ, бреется и отправляется завтракать в одиночестве. Высокий стульчик для ребёнка за обеденным столом давно уже покрылся толстым слоем пыли, Сириус думает о том, что нужно перекрасить его в другой цвет. Надо предложить Панси.

Сириус пьёт непонятную бурду, названную по недоразумению, кофе, из грязной кружки и слушает, как Панси что-то напевает малышу. Голос у Панси приятный, хочется слушать его вечно.

Сириус допивает кофе и поднимается в детскую. В комнате холодно и темно, пустая колыбель зло смотрит на Сириуса из дальнего угла. Блэк подходит ближе и дрожащей рукой откидывает потемневшую ткань. В колыбели пусто — Сириус убеждается в этом снова. Хочется позвать Панси, но слова застревают в горле.

Пять минут от дома твоего,

Мне уже не нужно ничего,

Только посмотреть,

Только посмотреть

В глаза твои.

Воды отошли у Панси в три ночи, Сириус в это время был в Лютном, развлекался в "Белой Виверне". Палочку Панси при себе почему-то не держала, как потом скажет в одном из интервью Пророку Сириус, а магловское приспособление для звонков было только на первом этаже, но Персефона не смогла до него добраться. Почему она не позвала никого из домовиков тоже загадка, подумав, добавит Блэк.

Домой Сириус тогда попал только к ужину. Персефону, оступившуюся на лестнице и сломавшую шею, как позже скажет медик из Святого Мунго, он обнаружил уже холодной.

Через два дня в гости к Блэкам заедет Гарри Поттер и, когда главному аврору надоест звонить в дверь, он, воспользовавшись, правом ближайшего родственника, зайдет в дом. Пройдёт много лет, но у Гарри Поттера ещё долго перед глазами будет стоять эта картина: Сириус Блэк, сидящий у подножья лестницы, принимающий к себе тело своей мёртвой жены. И запах разложившейся плоти. Вырвало Гарри прямо там, в гостиной.

Мне бы просто взять и позвонить

И судьбу навеки изменить,

Но в жизни счастья нет

И нет любви.

По дому на площади Гриммо гуляют сквозняки, время от времени скрипят колыбель и половицы, слышен топот маленьких ножек, Панси смеётся и что-то напевает малышу. А на чердаке ветер треплет занавески, пока Сириус курит. Ещё пара минут, и Сириус решается: глухой стук, и самая толстая балка прогибается под весом взрослого мужчины, скрипит натянувшаяся веревка.

В доме на площади Гриммо гуляют сквозняки, Сириус Блэк спешит к жене и сыну.

Но в жизни счастья нет

И нет любви.

Гет || G || Drama, Angst, POV || OOC || Перси Уизли/Лаванда Браун

Лаванда сидит передо мной абсолютно обнажённая на подоконнике и болтает ногой, допивая остывший чай. Она бурно жестикулирует и капризно тянет гласные. Собственная нагота её ничуть не смущает, хотя как-то поздно стесняться после того, чем мы были заняты буквально пятнадцать минут назад.

На часах четыре утра и жутко хочется спать, а ведь скоро на работу. Опять идти невыспавшимся и измотанным. Лаванда прекрасно знает, что утром мне нужно в министерство, но это знание никогда её не останавливало от звонков в полночь (будь проклята Грейнджер с её магловскими штучками), чтобы жалостливо попросить приехать.

Нет, результат поездки к Лаванде меня всегда устраивал: хороший секс, хорошее вино, разговоры до утра, а вот то, что утром приходилось ехать на работу — уже не очень.

— Ты меня совсем не слушаешь! — в голосе Лаванды обида.

— Конечно слушаю, сладкая, продолжай, пожалуйста.

Лаванда недовольно морщится, но молчать долго не может.

— Всё, что я хочу — это немного счастья? Разве я его не заслуживаю?

— Конечно, заслуживаешь, милая.

— Я ведь не так много прошу! Я просто хочу быть нужной. Я хочу , чтобы рядом со мной был человек, которому я была нужна также сильно, как он мне. Я хочу, чтобы ему можно было позвонить в два ночи и сказать, что просто хочется услышать его голос. Чтобы он приезжал ко мне в пять утра только потому, что я написала ему, что соскучилась. Хочу человека, с которым можно сидеть обнажённой на кухне и пить остывший чай, вместе гулять по ночному Лондону и осеннему парку, чтобы он завязывал мне шарф и грел руки в своих карманах.

Она жалобно смотрит на меня.

— Я хочу, чтобы меня любили.

Улыбаюсь и подхожу вплотную к Лаванде.

— Как много и мало надо человеку для счастья.

Лаванда пытается что-то мне возразить, но я затыкаю её поцелуем, через пару мгновений она с жаром отвечает мне, забывая о предмете спора. Её руки путаются у меня в волосах, я беру её на руки и несу в постель, чтобы ни одна подобная мысль больше не пришла ей в голову.

Да, и правда, как мало нужно человеку для счастья. Но что нужно, чтобы человек это счастье понял?

У тебя давно уже всё это есть, Лаванда.

Ты просто этого не замечаешь.

Панси Паркинсон/Невилл Лонгботтом || PG || OOC || Angst, Drama, Hurt/Comfort

Milck — Devil Devil

— Так зачем ты сюда приходишь, Лонгботтом? — хриплый голос Паркинсон разбил хрупкую тишину ночи.

— Невилл.

— Что?

— Моё имя Невилл, если ты вдруг забыла, Панси, — улыбнулся молодой человек. — А почему я здесь я тебе уже говорил.

— Ага, конечно, — Панси зло усмехнулась. — Потому что завтра никогда не наступит, давай жить только здесь и сейчас.

— Нет, не поэтому, — Невилл устало вздохнул. — Но чего плохого в том, чтобы жить здесь и сейчас?

— А чего хорошего?

— Панси, — ласково улыбнулся Невилл, — не отвечай вопросом на вопрос.

— Я-я... — голос Паркинсон дрогнул, — Мне страшно. Не смейся, пожалуйста! Я не знаю, что будет завтра, и это чертовски меня пугает. Вот ты говоришь, живи здесь и сейчас, ни о чём не жалей. Но что если завтра мы выживем и пожалеем обо всём этом? Что если... — голос Панси срывается. — Если мы и правда завтра умрём? Я даже не знаю, чего боюсь больше жизни или смерти.

— Панси, — Невилл притянул к себе девушку и обнял её. — Не бойся, я же с тобой.

— Не всегда, — всхлипнула Панси. — И не всегда будешь.

— Не всегда, — согласился Лонгботтом. — Но сейчас ведь я с тобой.

— А что будет, когда закончится война, а мы вдруг окажемся живы?

— Будет жизнь.

— Что будет с нами, Лонгботтом? С тобой и со мной? С нами?

— Свадьба, трое детишек, гневные письма из школы, скучная работа и много-много счастья.

Панси рассмеялась.

— Забавно.

— Я серьёзно, Панси.

— Вот это именно то, чего я боюсь, — выдохнула Паркинсон. — Ведь этого никогда не будет. Даже если мы выживем, то тому, что ты сказал никогда не бывать.

— Почему? — Невилл искренне удивлён.

— Ты издеваешься? — разозлилась Панси. — Да как такое возможно? Скажи мне, как? Национальный герой — а ты им точно будешь — и дочь Пожирателей Смерти, подружка Малфоя, слизеринская гадина? В мире без войны, я надеюсь, он когда-нибудь таким будет, мне нет места в твоей жизни, разве ты не понимаешь?

— Панси...

— Не надо, просто не надо, — вспышка гнева прошла также быстро, как и началась, поэтому Панси уже спокойно продолжила: — Ты так и не ответил на мой вопрос.

— На какой?

— Зачем ты сюда приходишь, Лонгботтом?

— Ты знаешь, зачем, Панси.

— Нет, не знаю.

— Я хочу быть здесь с тобой. Это всё, что я хочу. Вот так вот просто сидеть здесь с тобой в темноте и молчать. Я готов провести с тобой здесь вечность, Панси.

— Но почему? Почему я?

— Мы ведь не выбираем в кого нам влюбляться, не так ли, Панси? — Невилл грустно улыбнулся.

— Но почему я? Ты же знаешь, кто я, какая я. Из всего, что тебя окружает, ты выбрал самое грязное и порочное.

— Я с тобой не согласен, — Невилл серьёзно посмотрел на Панси. — Но если ты хочешь так считать, то что там говорили про порок и искушение?

Панси удивленно подала плечам.

— Я не знаю.

— Ты моё искушение, — Невилл ухмыльнулся и прежде чем заткнуть рот Паркинсон поцелуем, чтобы она перестала задавать глупые вопросы, выдохнул ей в губы: — Потому что вкус порока — сладчайший на свете.

Гермиона Грейнджер/Родольфус Лестрейндж || PG || OOC || Angst, Hurt/Comfort

Он войдет, никого не спросив.

Ты полюбишь его не сразу.

С первого взгляда он некрасив.

Со второго — безобразен.

— И что, помогает?

Гермиона вздрогнула от неожиданности, услышав рядом с собой хриплый голос.

Родольфус Лестрейндж.

Здесь. В её комнате, когда рядом никого нет, и палочка забыта где-то на рабочем столе в кабинете.

— Что помогает?

— Твои бессмысленные рыдания, — усмехается Лестрейндж, — тебя на весь этаж слышно. Про заглушающее заклинание слышала, лучшая ученица?

Гермиона почувствовала, что щёки заливает румянец, в то время, как ей самой хотелось провалиться сквозь землю.

— Ну так?

— Что?

— Помогают тебе твои рыдания? — повторил Родольфус.

Гермионе хотелось сказать Лестрейнджу, куда он, мерзкий пожиратель, может идти со своими вопросами, но глядя в серые равнодушные глаза, смогла только выдавить:

— Нет.

— Ну и смысл тогда рыдать, мисс Грейнджер? — И прежде чем Гермиона успела что-либо сказать, чтобы оправдать себя, Родольфус неожиданно выдал: — Хочешь совет? Прекрати винить себя во всём, глупая девчонка. Прекрати считать, что ты ответственна за события, на которые ты не могла повлиять. Это бессмысленно, ты уже ничего не можешь изменить, и нести ответственность за всех вокруг ты тоже не можешь. Это напрасная трата времени и сил.

— Но я... — попыталась возразить Гермиона.

— Была глупым самонадеянным ребёнком, которого перехвалили? Так вот, тебя обманули. Детям нечего делать на войне, и уж тем более им в ней не выиграть. Так что прекращай свои страдания на ровном месте и займись делом, Снейп тебя не просто так сюда притащил.

Гермиона не знала, что ей ответить на этот выпад, но прежде чем она успела сориентироваться, Лестрейндж покинул её комнату.

.

— Ну что, мисс Всезнайка, будешь Поттера оплакивать? — Лестрейндж зло усмехнулся. — Или совесть не позволит?

— Профессор Снейп делает всё возможное, не думаю, что до этого дойдёт.

— А чего хочешь ты? — Родольфус неожиданно оказался совсем близко к ней и схватил за руку. — Чего жаждет твоя маленькая грязная душонка?

Грейнджер попыталась освободится от железной хватки пожирателя, но мужчина только крепче сжал её запястье.

— Молишься ли ты ночами, Грейнджер, о том, чтобы наш новоявленный Лорд почтил в мир иной? Умоляешь ли ты всех богов о его мучительной смерти? — Горячее дыхание Лестрейнджа обжигало кожу. — Представляешь ли ты, как убиваешь его собственными руками? Как ты хочешь сделать это, грязнокровка? Отравить? Или авада? Или же действительно придушить своими тоненькими слабыми ручонками? Признайся, ты хочешь этого.

— Да, хочу! — не выдержала Гермиона.

Родольфус только рассмеялся и разжал руку, стискивающую её запястье.

— Глупая девчонка, — мужчина провёл кончиками пальцев по её щеке, — даже не пытайся, если хочешь жить.

— Кто вам сказал, что хочу?

— Все мы хотим жить, даже когда нам кажется иначе, — снова рассмеялся Родольфус и неожиданно прижал Гермиону к себе. — Поверь, ты не исключение.

.

Увидев Лестрейнджа на пороге своей лаборатории, Гермиона приготовилась к очередному потоку насмешек над ней, но едва оказавшись в помещении, Родольфус неожиданно упал, сметая с ближайшего стола все колбы и бумаги.

— Мерлин, что... — Грейнджер бросилась на помощь, но едва прикоснувшись к мужчине, отдернула руку. Её рука была в крови. Вся мантия Лестрейнджа была в крови.

— Сейчас, сейчас, потерпите, по-пожалуйста, — Гермиона в панике бросилась к шкафчику, где хранились лечебные зелья. — Профессор Снейп!

.

— Который час? — Гермиона вздрогнула, услышав хриплый голос.

Дежавю.

Снова она один на один с этим жутким мужчиной в её комнате.

— Начало третьего.

— Как я здесь оказался?

— Вы потеряли сознание в лаборатории, мы с профессором Снейпом перенесли вас сюда, обработали ваши раны и переодели, — Гермиона решила не вдаваться в подробности

— Почему сюда?

— А вы предпочли бы остаться на полу в лаборатории?

— Ты же нас всех ненавидишь, могла позволить своему врагу истечь кровью. Даже руки бы пачкать не пришлось, — Лестрейндж привычно усмехнулся.

— Да, могла, — согласилась Гермиона.

— Так почему не позволила?

— Слишком много принципов, — неожиданно вспомнила Грейнджер их давний разговор.

— И то верно, — согласился Родольфус.

— Верно, — подтвердила девушка, — вам что-нибудь нужно?

— Нет.

— Тогда я... — начала было Гермиона, поднимаясь.

— Просто побудь рядом, — неожиданно попросил мужчина.

Гермиона на мгновение замерла, о чём-то задумавшись, но всё же вернулась в кресло.

— Хорошо.

Родольфус расслабленно выдохнул и закрыл глаза. Через пару минут его дыхание выровнялось, и он погрузился в царство Морфея.

Гермиона решила последовать его примеру.

Панси Паркинсон/Невилл Лонгботтом

Du suchst nach mir

Ich such nach dir

Menschen suchen Menschen

Jeder sucht für sich allein

Menschen brauchen Menschen

Wir wollen nicht alleine sein

Menschen suchen Menschen

Irgendwo suchst du nach mir

— Панси.

Паркинсон не отвечает, делает вид, что спит, или же слишком погружена в свои мысли, чтобы услышать шёпот Невилла.

— Панси! Я знаю, что ты не спишь, ты хмуришься, что тебя снова беспокоит?

— С чего ты взял, что меня что-то беспокоит? — Девушка наконец отвлекается от своих мыслей.

— Я же сказал: ты хмуришься. И почему-то именно в этой комнате на тебя вдруг находит озарение, и ты начинаешь размышлять о тщетности бытия. Прекрати, Панси.

Панси смеётся и прижимается крепче к Невиллу.

— Не всегда.

— Всегда.

— Нет.

Панси целует Невилла, прежде чем он снова успевает возразить.

— Так нечестно.

— Никто не говорил о правилах, — Панси вновь смеётся.

Невилл улыбается и отводит упавшую прядь с лица девушки.

— Я никогда тебя такой не видел.

— Какой такой, — Панси ластится, словно котёнок.

— Расслабленной. Смеющейся так много. Ты изменилась, Панси.

— Это хорошо или плохо?

— Помнишь, ещё в начале года, ты постоянно плакала, огрызалась, угрожала убить меня? — Невилл улыбается этому воспоминанию. — Разъярённая кошка. Так что да, для меня хорошо, раз ты уже не пытаешься меня убить.

Панси заливается хохотом, и Невилл ей вторит.

— Говорят, люди не меняются.

— Не всё то, что говорят, правда.

— Но как человек может измениться? — Панси вырисовывает узоры на груди Невилла.

Невилл и Панси, Панси и Невилл, — читает прикосновения Невилл.

— Это называется развитие, Панси. Люди меняются под действием обстоятельств.

— Я не знаю, какая была бы я сейчас, если бы не оказалась здесь с тобой.

— Но ты здесь, — Невилл прижимает девушку к себе и целует в макушку. — Со мной.

— А ты изменился? — Панси с любопытством смотрит парню в глаза.

— Я здесь, с тобой, так и какой должен быть ответ?

Панси смеётся.

— Так что же меняет людей?

— Люди, Панси. Люди.

Драко Малфой/Ханна Эббот

Ханна аккуратно ставит перед ним дымящуюся чашку: чёрный чай без сахара. Не отвратительный зелёный, который теперь всегда подаётся в их доме по настоянию Астории, потому что "он полезнее и не желтит зубы". Не ароматный кофе, который приносит ему каждое утро секретарша. Обычный чёрный чай.

— Спасибо, Ханна.

Ханна улыбается и кивает.

Ханна вся такая солнечная и светлая. Её кожа сияет светом, пахнет от Ханны солнцем и летним жарким днём, а улыбаясь, Ханна и сама кажется солнцем.

Хоть немного солнечного света в жизни Драко Малфоя. Света и чая.

Драко приходит сюда именно потому, что это единственное место, где он может получить кружку ароматного свежезаваренного чёрного чая. Он не приходит сюда, чтобы насладиться чужим теплом и светом. У него нет никакого желания, впитывать чужое счастье, ему непредназначенное. Он приходит сюда, ради чая. По крайней мере, он так себе говорит.

А Ханна улыбается и спрашивает, как прошёл его день. Как будто ей и правда интересно. Внимательно слушает, когда он говорит о Скорпиусе. И иногда случайно касается его нежными пальчиками.

Драко кажется, что у него тут же вспыхивают ожоги на коже, где Ханна касалась его. Если слишком быстро подобраться к чужому солнцу, можно сгореть. Драко тяжело сглатывает и теряется в мыслях.

А Ханна ничего не замечает и продолжает, улыбаясь, рассказывать что-то о работе своего мужа.

Драко допивает свой чай, но уходить не торопится. Малфой наблюдает за Ханной, обманывая себя, что ещё минуточку, и он точно отправится домой. Ханна снова невзначай в порыве эмоций хватает его за руку, и Драко чувствует, как проваливается в бездну.

— Ой, Невилл!

Жар отступает, и Драко снова окутывает холод.

Ханна радостно кружится вокруг мужа, забыв о собеседнике. Невилл уверенно протягивает руку для приветствия своему школьному

врагу. Драко отвечает, и ему кажется, что за все семь лет он не ненавидел Лонгботтома так сильно, как в мгновение, когда он зашёл в паб.

Драко прощается, Невилл кивает, Ханна улыбается, но не отрывает взгляда от мужа. Весь её свет теперь направлен только на него.

Чай давно допит и Драко возвращается в свою зиму.

Невилл Лонгботтом/Панси Паркинсон

You're not alone

Together we stand

I'll be by your side

You know I'll take your hand

When it gets cold

And it feels like the end

There's no place to go

You know I won't give in

No, I won't give in

Keep holding on

'Cause you know we'll make it through

We'll make it through

Just stay strong

'Cause you know I'm here for you

I'm here for you

Довольно забавно, знаете ли. Вот представьте, через много-много лет вам захочется рассказать свои детям или внукам, эту невероятную на ваш на ваш, но точно не ваших детей взгляд историю о том, как вы встретили их маму. Что вы скажите? «Это был замечательный солнечный день, когда я впервые увидел вашу маму»?

Но так ли это?

Вы уверены, что увидели любовь всей вашей жизни именно тогда? Что именно в тот момент, когда эта девушка вошла в комнату, вам удалось рассмотреть и узнать её?

Конечно нет.

Влюблённость и любовь — довольно сложные химические процессы. Вы не могли узнать и полюбить девушку в тот момент, когда она вошла в комнату. Но даже полюбив её, узнали ли вы её сразу? Полюбили ли вместе с ней её тьму и её демонов?

Нам кажется, что встречая человека ежедневно, разговаривая с ним, слушая его, мы знаем его. Но это не так. Я шесть лет каждый божий день встречал одну девушку и думал, что знаю её. Как можно было не знать? Типичная представительница своего факультета: высокомерная, заносчивая, стервозная и, к сожалению, злая.

Но, Мерлин, как же я заблуждался.

Я точно не буду рассказывать своим детям о том, что считал, что их мать высокомерная сука, слизеринская гадина и прочее. Я не буду расписывать все эти долгие шесть лет наших заблуждений. Потому что жизнь в школе — просто ничто. Мы здесь абсолютно не знаем и не понимаем друг друга. Живём во власти стереотипов и мним себя правыми. Я шесть лет прожил с Панси Паркинсон в одном замке, шесть лет ежедневно встречал её, слышал и слушал её. Знал ли я эти шесть лет Панси Паркинсон. Мой ответ — нет.

Я заинтересовался этой девушкой только тогда, когда спустя шесть лет заглянул в эти невероятно чёрные глаза и не увидел ничего, кроме бездны. Нет, я в них не влюбился.

Просто в этот момент осознал, что в её глазах отражение нас всех. В нас не было нечего, кроме тьмы и пустоты. Потерянное поколение, взращённое для войны.

Впервые увидел я Панси Паркинсон, когда она обессиленная засыпала у меня на руках. Я разглядывал угольно-чёрные ресницы и фиолетовые прожилки вен под белоснежной кожей. Я смотрел на неё, вспоминая всё сказанное ею, и думал о том, кто же такая Панси Паркинсон на самом деле. Я понял, что за шесть лет не знал о ней ничего.

Я начал узнавать Панси Паркинсон, когда она протянула мне озябшую ладонь, предлагая сбежать. О, Мерлин! Уже тогда я был согласен хоть на край света за этой девицей. И я узнавал эту девушку всё больше и больше с каждой ночью проведённой вместе в Выручай-комнате.

Я узнавал каждую её мысль, каждое сомнение или сожаление, самые сокровенные желания. Я узнавал каждый сантиметр её кожи, каждый шрам и каждую веснушку. Её запах и вкус. Я узнавал её всю и открывался сам.

Знали ли мы друг друга шесть лет до этого? Точно нет. Знаем ли сейчас?

Возможно.

— Так что мне рассказать детям о том, как я встретил их маму?

Ухмыляюсь. Мраморная статуя, которой я всё это рассказываю почему-то отвечать не торопится.

— Если бы я всё это рассказал Панси, она бы ответила, что я совсем из ума выжил. «Лонгботтом, какие дети? Мы на войне!» Панси уверена, что эту войну мы не переживём. Или переживём, но никогда не будем вместе. Паркинсон уже сдалась, а я как настоящий гриффиндорец, собираюсь за нас бороться. Как думаешь, она оценит?

Подкуриваю новую сигарету.

— Так что я расскажу нашим детям?

Мраморная статуя плачущего ребёнка молча терпит моё присутствие.

Джинни Уизли/Северус Снейп, Северус Снейп/Лили Поттер || Ангст, Драма, Hurt/comfort || OOC, UST || G

Моя девочка, ты красивая, как банши.

Ты пришла мне сказать: умрешь, но пока дыши

Северус задыхается, падая в бесконечную тьму. Руки дрожат, ноги не слушаются, а сердце внутри ломает рёбра и стучит так сильно, что закладывает уши.

Северус не слышит, что ему говорит наглая девица, но не может отвести взгляда от тонких бледных пальцев, судорожно сжимающих его руку. Кожа у Уизли словно лёд обжигает и разума лишает — Снейп даже не думает о том, чтобы вырваться из захвата.

Уизли в глаза не смотрит, низко голову опустив. Рыжая макушка только больше с толку сбивает. Северус не может остановить падение.

Миллион лет назад точно также за руку его держала та, другая. Пальцами тонкими тёплыми рассудка лишала. Белоснежно улыбаясь, очередную надежду даря с ложью вприкуску. Тряхнёт кудрями рыжими — и Снейп вновь у ног её собачкой послушной. А та смеётся — знает, что никуда от неё он. Тонким пальчиком пригрозит: «Ай-яй-яй, не сбегай от меня». Улыбнётся. А Северус отвернутся не может и чувствует, как в бездну летит, в безликую тьму. И знает он, что губит себя сам.

И того оно не стоит.

Но Эванс улыбается — остальное не так важно.

Уизли лицо заплаканное поднимает и смотрит на него смело, возвращая Снейпа в мир этот невыносимый. Вот он, здесь и сейчас. И не Эванс рядом.

Северус выдыхает.

Ошибка. Это всё ошибка. Прошлое не настигло его в попытке убить. Девушка перед ним совсем другая.

— Директор, — продолжает свой монолог Джинни, профессор думает о том, что нужно оборвать речь несносной девчонки и руку освободить.

И молчит.

Джинни Уизли так похожа на ту, которой теперь всегда двадцать один. И как же отличается от неё. Нет в ней того света. И лжи в ней тоже нет.

Девочка, уходи. Не тревожь того, у кого давно уж ни капли души.

— Мисс Уизли, боюсь, что не могу Вам ничем помочь.

Девчонка всхлипывает, но руку не отпускает. В глазах отчаянье плещется, остатки надежды топит.

Северус жалеет о словах своих, девчонку хочется обнять и успокоить. Гладить по волосам непослушным, аромат вдыхая, и шептать о том, что всё будет хорошо.

А любить его не стоит.

Девочка моя, ты так красива, зачем тебе тот, у кого нет ничего, кроме обещаний, что в могилу его заведут?

Северус не верит ни одному её слову.

Северус и себе не верит давно.

Ему уже однажды рыжая лгала.

/и этим жизни лишила/

Северус — давно нежилец и отнимать последние дни у себя напрасной надеждой не намерен. Но Уизли рыдает беззвучно, и Снейп торопится уйти.

/но/

Шаг один назад и два навстречу. Прижать девчонку к себе, таки вдыхая запах волос. Объятия — не так уж много.

Бесконечно много.

Северус снова падает во тьму. И знает — это его убивает.

Но пока он ещё жив.

Рон Уизли/Беллатрикс Лестрейндж || R || Angst, Drama || OOC, UST || AU захват власти без войны, Рон Уизли на тёмной стороне.

Кому-то с серебряной ложкой во рту родиться, кому-то предателем крови быть.

А кому-то просто предателем.

Рональду Уизли шестнадцать, и он — предатель. Поттер мёртв, вся его семья в Азкабане, Рон — в чёрном плаще и белой маске, с меткой на когда-то белом предплечье.

— Мальчишка, — скалится Беллатрикс.

Рональд молча отворачивается.

Шлюха, — думает он про себя со злостью, но озвучивать своё мнение не торопится — жить ещё хочется.

Беллатрикс всегда при Лорде, выполняет только его личные поручения, и никто ей не указ. Даже грозный муж ей перечить не смеет. Беллатрикс всегда при Лорде, и в постели, Рон уверен, — тоже.

Уизли готов устроить новую революцию, пытать маглов и грязнокровок на главной площади Лондона, лишь бы привлечь внимание Лестрейндж, лишь бы в глазах мелькнул как-то интерес к нему.

Но Беллатрикс только смеётся называя мальчишкой, маменькиным сынком и капризным ребёнком.

Я всё отдал, чтобы быть здесь, рядом с тобой, — думает Рон. — А что сделала ты?

Белла хохочет, устраивая очередной спарринг без предупреждения, нападая со спины. Белла хохочет, и Рон уверен в её безумии. И в том, что она когда-нибудь его убьёт.

А пока ставит на колени очередным круциатусом.

Рон держится, не кричит, даже смело смотрит в глаза своей мучительнице. Мол, видишь, что я ради тебя готов терпеть, впечатляет? Белла облизывает губы и чуть подается вперёд, ближе наклоняясь к мальчишке.

У Рона дыхание перехватывает от близости, Лестрейндж уже не смеётся, смотрит внимательно глазами тёмными.

Мгновение и связь разорвана; Белла спешит на вызов к Лорду, не закончив пытку. Рональд падает на холодный каменный пол. У него сил нет даже на то, чтобы сделать вдох, иначе разрыдался бы.

Беллатрикс ушла, а пытка продолжается. Рон догадывается куда ушла Белла, и уверен, что знает зачем. Умная Грейнджер сказала бы ему, что у него нет никаких прав на ревность и это всё его домыслы, но Гермиона мертва, а Рон ревнует ту, которой на него абсолютно плевать.

Рон и правда всего лишь мальчишка, порой он может это признать. Озарение происходит в моменты, когда он признаётся себе, что влюблён в эту безумную женщину. Для Рона любовь — пытка. Миллионы упущенных возможностей и ни одного шанса на взаимность.

Для Рона любовь — жестокая сука.

Беллатрикс — того хуже.

Но когда Рон видит её, он дышит с трудом, захлёбываясь горечью своих чувств.

Лестрейндж так отчаянно далеко, и так близко — руку протяни.

Рональду хочется выть, он не помнит, как дышать и взгляд отвести не в силах. Белла вот она, рядом.

Но

Беллатрикс смеётся и смотрит не на него.

Северус Снейп/Луна Лавгуд || PG-13 || angst, drama || OOC, UST

серия «Письма»

Вера Полозкова « Бернард пишет Эстер»

Первое письмо пришло Северусу спустя неделю после начала учебного года. Три листа в линейку исписанные простым карандашом, подписанные незамысловатым двойным «Л», что в принципе было не особо важно — Снейп узнал бы почерк своей студентки в любом случае.

Первой мыслью было бросить письмо в камин, но Северус замер с протянутой к огню рукой, усмехнулся и бросил письмо на пол. На следующее утро письмо снова оказалось на столе — домовики постарались. Профессор покрутил письмо в руках, сделал глоток кофе, вздохнул и достал исписанные листы из конверта. Выбор материала для письма озадачивал. Лавгуд была чистокровной ведьмой, выросшей вдали от маглов. Перо и пергамент были её спутниками на протяжении всей жизни. Так почему же обычные тетрадные листы и простой карандаш?

Северус допил свой кофе и покинул кабинет. Письмо осталось на столе. Непрочитанным.

Спустя два дня Снейп снова наткнулся на листы, исписанные карандашом. Почерк у Лавгуд был тонким и изящным, без лишних вензелей и завитушек. Временами он становился почти прозрачным, словно девушка торопилась, боясь забыть, что она хочет сказать или сомневалась в том, что пишет. Иногда же она давила на карандаш так, что слова отпечатывались на соседних листах. Сколько дней у неё ушло на то, чтобы изложить на бумаге всё то, что ей так хотелось высказать ненавистному профессору. Северус был уверен, что на бумаге нет ничего, кроме слов ненависти. Читать письмо он так и не стал.

Атмосфера в школе была ужасной. Коллеги и ученики разве что только не плевали в спину новому директору. Наличие пожирателей в школе обстановку не улучшало. Пожиратели Снейпа кстати тоже не выносили и не доверяли. А письменное доказательство всеобщей ненависти у него на столе только добавляло усталости.

Через неделю после трёх стаканов виски любопытство таки одержало верх. Северус взялся за чтение письма.

Лавгуд писала ни к кому не обращаясь и не приветствуя, сразу переходя к сути. Хотя этой самой сути в письме не было. Северус ожидал чего угодно: оскорблений, проклятий, обвинений, но нет. Девушка просто описывала события последних месяцев со своей стороны. Она не давала оценки, не строила теорий зачем и почему Снейп делает всё это. Лавгуд размышляла о том, что происходит сейчас и писала о будущем. Мерлин Великий! Девчонка думала о будущем, о светлом будущем. И правда полоумная.

Северус дважды прочитал написанное, проверил на наличие шифров, не веря, что это действительно письмо ни о чём. Но все проверки провалились. Ничего, кроме написанного карандашом на бумаге не было. Это обескураживало. Как и последняя строчка в письме обезумевшей девчонки:

Всё будет хорошо.

Северус бросил прочитанное письмо на стол, наполнил стакан новой порцией виски и задумался. Зачем студентке писать подобное ему, предателю и убийце? Ответ почему-то не находился. Спустя десять минут Снейп взялся за перо и пергамент. Написать ответ? Или сразу написать в Мунго, пусть проверят не выжила ли девица из ума? Профессор вздохнул и всё-таки начал писать.

Хотелось бы верить, мисс Лавгуд.

Но мгновение и пергамент полетел в камин, и Северус зло рассмеялся.

Ничего не будет хорошо, мисс Лавгуд.

Ничего.

.

Следующее письмо пришло через неделю. Снова обычные тетрадные листки, исписанные простым карандашом. В этот раз Северус медлить не стал и тут же прочитал написанное. И снова никакого смысла: Лавгуд рассказывала об уроках, новых преподавателях, жаловалась на холод в замке. Ни слова о самом Снейпе. В этот раз она закончила письмо тем, что надеется, что у него всё хорошо. «Вы выглядите очень уставшим» писала полоумная девчонка.

И Северус действительно не знал, что ему думать обо всём этом. Если бы не подпись в конце письма, или если бы он не знал этот почерк, то… То, что тогда? Да вам самому в Мунго пора, господин директор.

Письма приходили стабильно каждую неделю. Иногда это были длинные послания в десяток листов, иногда короткие записки, а порой простое «Всё будет хорошо». Луна неизменно появлялась каждый день в Большом Зале как всегда рассеянная и не замечающая ничего вокруг себя. Северус не отводил от неё взгляд стоило ей только переступить порог. Луна лишь молча кивала ему в знак приветствия и продолжала трапезу.

Через месяц он вызвал Лавгуд к себе в кабинет, но ничего добиться так и не смог.

— Что вы делаете позвольте узнать, мисс Лавгуд?

А та лишь молча смотрит, и Снейп устало вздыхает.

— Зачем вы это делаете, мисс Лавгуд?

— А почему нет?

Потому что я враг! Я — убийца и предатель. Проклятый Пожиратель Смерти. Я — всё то, что вы должны ненавидеть.

Вот только ненависти в голубых глазах Лавгуд не было. Как и страха.

Ответа у Снейпа не нашлось. На том и закончили.

А Луна продолжила писать. В ноябре Северус написал ответ.

А если не будет, что тогда, мисс Лавгуд?

А сам думал о том, что для него конец лишь один. И хорошего в этом ничего не отыщешь.

Недели сменяли одна другую, а письма от Лавгуд продолжали приходить. И в один день из серых безрадостных дней, наполняющих его жизнь, Северус понял, что ждёт этих писем. Единственное светлое, что осталось в его жизни были эти письма. Луна Лавгуд была единственной, кому от него ничего не было нужно. Она просто писала ему, ничего не требуя взамен. Радовалась его ответам и писала тут же новое письмо, не дожидаясь срока. Она была единственной, кто о нём беспокоился. Или хотя бы делала вид, что ей не плевать.

Северусу было почти сорок, и это был первый раз, когда за все эти долгие годы он увидел заботу и небезразличие. Северусу было почти сорок и единственное, что у него осталось в жизни, кроме данных клятв и обетов, были эти исписанные простым карандашом тетрадные листы.

Северусу исполнилось тридцать восемь, когда у него не осталось и этого. Прошла неделя с последнего письма, но новое он так и не получил. А Луна Лавгуд не вернулась в Хогвартс с каникул.

Всё будет хорошо, профессор Снейп.

Бумага под пальцами жгла кожу, а буквы расплывались перед глазами.

Какая же вы лгунья, мисс Лавгуд!

Северус сгрёб все письма в кучу и рухнул на колени перед камином. Сжечь проклятую бумагу и никогда не вспоминать эту наглую ложь!

Как что-то может быть хорошо, когда тебя здесь больше нет?

— Incendio! — пламя в камине разгорается новой силой. Северус смотрит в отблески огня и видит, как горит его жизнь. Он заносит руку с письмами над огнём, желая навсегда избавиться о любой памяти о них и лгунье Лавгуд.

— Зачем вы это делаете, мисс Лавгуд?

— А почему нет?

— Потому что я их не заслуживаю, мисс Лавгуд.

Северус наконец нашёл ответ.

— Ненавижу межсезонье, — шепчет Паркинсон куда-то в шарф и прячет озябшие ладони в карманах мантии. Холодный ветер лезет ледяными пальцами под одежду, заставляет ёжиться и бежать скорее к замку. Панси слишком холодно. Панси до ломоты в пальцах хочется тепла, но согреть её некому. Девушка оглядывается на Малфоя — тот даже не смотрит в её сторону.

Ещё летом самодовольство так и лилось из этого павлина, сейчас — отчаяние топит. Малфой тонет в собственном страхе и тянет Панси за собой на дно.

— Он выбрал меня! — кричит Драко. — Меня!

— Да, — соглашается девушка, — только ты сможешь справиться с этим заданием. — А сама думает, что Малфой уже не жилец.

Драко смотрит на неё с благодарностью и позволяет обнять себя. Панси прижимается к его груди и не чувствует ничего, кроме холода. Девушке хочется тепла, но Малфой определённо не тот, кто способен её согреть.

— Не будь дурой, — говорит Милли.

— Но я же его люблю, — вертится у Паркинсон на языке, но она молчит и зябко кутается в колючий свитер.

— Вместе с ним пропадёшь, — злится подруга, Панси лишь пожимает плечами.

К ноябрю Малфой становится похож на призрака, Панси — и того хуже. С почти прозрачной кожей и синюшными кругами под глазами они тот ещё дуэт.

— Не будь дурой, — повторяет Милли, но Панси вновь вечером гладит рыдающего Драко по волосам, как маленького ребёнка, и шепчет, что всё будет хорошо.

«Нет, не будет».

Малфой ледяными трясущими пальцами стискивает запястья Паркинсон до синяков, но Панси терпит.

— Я буду с тобой до конца, — шепчет девушка, и Малфой глядит на неё с такой благодарностью, что Панси в данный момент кажется, что оно того стоит.

— Я буду с тобой до конца, — повторяет Паркинсон, а сама думает о том, что этот конец для них слишком близко.

— Ну чего ты смеёшься, Панси! — наигранно возмущается белокурый мальчишка и хохочет следом.

Паркинсон разглядывает юного Малфоя из-под опущенных ресниц: высокий, тонкий с блестящей копной платиновых волос, так похожий на отца и деда. Но такой солнечный и живой, чем не похож на них абсолютно. Они видятся каждый день уже целую неделю, но Панси не может перестать разглядывать сына своей школьной любви.

— Почему ты так смотришь на меня, Панси? — Скорпиус улыбается и заглядывает бывшей подруге отца в глаза.

Неужто флиртовать со мной удумал? — хмыкает про себя женщина.

— Так давно тебя не видела, вот и разглядываю, что из очередного Малфоя выросло, — то, что виделись они в последний раз десять лет назад на похоронах его матери озвучивать ни одна из сторон не торопится.

Мальчишка фыркает.

— И что, нравится результат?

Панси смеётся.

— Ты же Малфой, ты не можешь не нравится.

— Да, родители рассказывали, что Панси Паркинсон на язык лучше не попадаться, — смешинки плещутся во взгляде юноши. Глаза у Скорпиуса серые, как у отца и деда. Но никогда в глазах тех двоих не было столько тепла. По крайней мере для Панси.

— Ты снова на меня так смотришь, мне уже неловко! — от Скорпиуса столько шума и света, что если бы не фамильное сходство, то Паркинсон бы и в голову не пришло, что перед ней Малфой.

— Тебе не нравится, как я на тебя смотрю?

— Пожалуй, мне всё в тебе нравится, Панси, — неожиданно выдаёт мальчишка и смотрит на Паркинсон уже абсолютно серьёзно.

Панси взгляд отвести от этих серых глаз не может. Да ты издеваешься! вертится на языке. Паркинсон зло кусает губы.

— Я старше твоей матери, самоуверенный ты мальчишка, знаешь об этом?

— Мне двадцать три, не такой уж я и мальчишка, — хмыкает Скорпиус. — И это важно?

Панси хочется сказать, что важно, но она сама прекрасно знает, что нет. Важно совсем иное.

— Двадцать три? — Панси нервными пальцами мнёт салфетку и находит в себе силы улыбнуться. — Прекрасный возраст.

— Абсолютно согласен, — Скорпиус забирает у неё ни в чём неповинную салфетку и кладёт тёплую ладонь поверх её собственной. — А чем ты занималась, когда тебе было двадцать три?

Панси тяжело сглатывает, прежде чем ответить.

— Спала с твоим дедом, потому что твой отец женился на младшей сестре нашей одноклассницы, — уже готово сорваться с языка, но на лице мальчишки неподдельный интерес и внимание, И Паркинсон проглатывает злые слова. Мальчишка ни в чём не виноват.

— Я закончила учёбу во Франции и пыталась построить карьеру в Британии. Безуспешно, — усмехается Панси.

— Поэтому ты уехала?

— Нет, — Паркинсон уже не хочется смотреть на юношу, но и говорить ему, что уехала спустя три года, потому что родился он — тоже. — Мне нужно было отвлечься, тяжело было находиться там, где погибло столько знакомых тебе людей. Сначала я пустилась путешествовать по миру, а потом осела здесь. Кто же знал, что спустя двадцать с лишним лет я встречу здесь Малфоя? — женщина не может сдержать ироничной улыбки.

— Нас мало, но мы везде всё успеваем, — Скорпиус вновь смеётся. — Что насчёт семьи?

— Не сложилось, — Панси равнодушно пожимает плечами, не объяснять же, что все мужчины, которых она любила, были жестоки с ней, а главное женаты. — Ты задаёшь слишком много вопросов.

— Должен же я знать что-то о жизни женщины, которую собираюсь пригласить на свидание.

Паркинсон хохочет в голос.

— Мне сорок девять, Скорпиус, это уже не такой прекрасный возраст, как двадцать три.

— Зато ты прекрасна, словно тебе двадцать три, — юноша нахально улыбается. — Так что, свидание? Сегодня вечером?

Панси смеётся не зло и поднимается из-за столика.

— Нет, Скорпиус.

— Я пришлю тебе адрес, — уже летит в спину Панси, и она всё же не может удержаться от улыбки.

Конечно ни на какое свидание она не пойдёт, но хоть один Малфой в её жизни был к ней добр.

Воистину, двадцать три — прекрасный возраст.

Луна Лавгуд/Северус Снейп || ООС, Ангст, Драма, UST

Я писала бы

тебе,

а ты бы

не отвечал.

Первое письмо Луна пишет ещё летом, на каникулах, но отправить решается только в сентябре, через неделю после начала занятий. Листы для письма она вырывает из тетрадей, что остались после матери неисписанным завещанием, среди тетрадей она находит и простой карандаш, которым неторопливо выводит слова. Почему-то бумага и карандаш кажутся ей — чистокровной ведьме — более подходящими орудиями для выражения мыслей и чувств, чем пергамент и перо.

Луна пишет своё первое письмо в течение двух недель, цедит аккуратно слова, неспешно выводя буквы, едва касаясь бумаги карандашом, или же — срывается и резко выводит, не особо следя за подбором слов, торопится выразить свои мысли, пока они не ускользнули. Мыслей так много, что Лавгуд кажется, что ещё немного, и они просто взорвут её голову. Луна пишет и к концу письма, она вдруг понимает, что как всё не было бы плохо, это обязательно закончится, и всё обязательно будет хорошо. Эта мысль кажется чем-то невероятным, но дарит столько надежды и тепла, что Лавгуд не сдерживается и выводит на последнем листе: «Всё будет хорошо». И внизу листа выводит незамысловатую подпись из двух «Л», хотя адресат и без неё узнал бы почерк.

Через три недели письмо закончено, но решимости его отправить у Луны нет. Лето проходит, и письмо оседает на дне чемодана, прячась под свитками пергамента и учебниками. Зачем она берёт его с собой, Луна не знает, почему не сожгла после того, как закончила писать — тоже.

Хогвартс встречает учеников холодом и страхом. Директор и новые преподаватели злы и нелюдимы. Луне отчаянно хочется домой и хоть немного веры, что всё будет хорошо. Летом, дома, в это верить получалось, в Хогвартсе веры нет. В отчаянной попытке вспомнить, как это, верить, Лавгуд перечитывает своё письмо. Луна перечитывает его каждый день в течение недели и на седьмой день решается отправить. Пусть и он немного поверит. Ответа, конечно, она не получает.

На следующий день Луна пишет новое письмо, в этот раз девушка отправляет его сразу, как только ставит точку в последнем предложении. И снова без ответа.

Лавгуд отправляет ему по одному письму каждую неделю. Порой это длинные послания по десятку страниц, когда мыслей так много, что хочется кричать. В другие дни это лаконичные послания, или же вовсе короткие записки. «Всё будет хорошо». Пусть он тоже верит.

В ноябре ей впервые приходит ответ. Всего одно предложение, но Луна готова танцевать от счастья. Ей ответили! И девушка, не дожидаясь положенного срока, тут же пишет ответ и отправляет. В декабре он ещё дважды отвечает на её письма. Луна знает, эти короткие записки она будет хранить всю свою жизнь.

В январе Лавгуд пишет своё последнее письмо, прежде чем исчезнуть почти на полгода в разгар войны. Письма писать она не может, но и он не пишет ей. В мае Луна возвращается в Хогвартс, но письма писать ей уже некому.

А если не будет, что тогда, мисс Лавгуд?

Третьего мая Луна вновь берётся за карандаш и пишет письма каждую неделю, но ответа больше не получает.

Дафна Гринграсс || Панси Паркинсон/Гарри Поттер || Сиквел «Миссис Поттер»

— Так вот… Да сядь ты уже, Панси! Никуда твой благоверный не денется!

Паркинсон послушно опускается на стул перед огромным зеркалом, чтобы Дафна могла продолжить издеваться над её волосами.

— Ну что ты так волнуешься? — Гринграсс критично вздёргивает бровь. — Все знают о том, какая у вас с Поттером великая любовь, которой не смогли помешать ни война, ни какая другая глупость. Одна ты, дурочка, чего-то нервничаешь, сомневаешься и суматоху вокруг создаёшь. Угомонись, Пэнс.

Паркинсон тяжело вздыхает. Ага, конечно, любовь. Рита была в восторге, когда самая неожиданная пара магической Британии решила дать ей интервью. Хорошее такое интервью, всё женское население до сих пор готово слезами заливаться от умиления. Рассказывать о том, как Панси нагло заявилась к новому Лорду домой и потребовала жениться на ней, ей рассказать почему-то не разрешили.

О применении непростительных — тоже.

Поэтому рассказывали о том, как тайком начали встречаться ещё в школе.

(В коридорах выкрикивая проклятия и оскорбления в противника.)

Как оторваться друг от друга не могли.

(Когда заклятий было уже недостаточно, и толпа на толпу сходились в рукопашной.)

Как придумывали друг другу ласковые прозвища.

(— Шрамоголовый кретин!

— Слизеринская гадина!)

Как тайком помогали друг другу на занятиях.

(Швыряли в спину проклятия, пока никто не видит и подсыпали лишние ингредиенты в чужой котёл.)

Ну, а то, что Панси хотела выдать Поттера на требование тогдашнего Тёмного Лорда, это от избытка чувств, переволновалась девочка, с кем не бывает.

Что? Что вы там спрашиваете про Джинни Уизли? Нет, конечно, не правда. Не было у Гарри никакого романа с ней. Это всё слухи, от зависти. Сама же рыжая глупышка их и распускала, детская влюблённость, сами понимаете. Хорошая в общем-то эта девочка, Джинни Уизли, жаль, мёртвая.

(Да, да, конечно, Рита, возьмите салфетку.)

И главное улыбаться. Во время интервью, в министерстве, в Хогвартсе, в Мунго — везде, где бывает с будущим мужем. Они ведь самая счастливая пара магической Британии, чьей любви нестрашны никакие преграды. Так что…

— Так что, угомонись ты уже, Панси! Тебе завтра замуж выходить, а не на костёр идти! — Дафна задорно улыбается. — Ты такая счастливая, Панси!

Панси улыбается ей и отражению в зеркале.

Действительно, ей завтра замуж выходить.

Или всё же на костёр?