Кьювентри

#драббл #шиза #зарисовки_для_youtube

Почему не следует организовывать вечеринки с Доктором Стрэнджем:
— Всего восемь бутылок? На нас всех? Скучновато как-то, алё.
— Я просмотрел четырнадцать миллионов шестьсот двадцать пять вариантов завершения нашего бухача. Если взять девять бутылок, будет хотеться десятую. Если взять десять бутылок, будет хотеться двенадцать. Если взять одиннадцать бутылок, пять из нас проснутся в полицейском отделении, а если двенадцать, то два не проснутся вообще. Это затягивающий аттрактор. Восемь бутылок водки — это единственный мир, где мы все завтра остаёмся живыми, на свободе и более-менее способными пойти в офис.

#драббл #хронокаша #фитнесс

— Замечательно, — произнёс мрачно усатый брюнет с истощённым лицом, хранящим следы не самого благополучного времяпровождения в последние годы. На секунду он приподнял взгляд, словно думая им окинуть сидящих напротив людей в тёмно-оранжевых мантиях, но в последний момент не решился. — Великолепно. Что ж, посмотрим теперь, правильно ли я вас вообще понял.
Он сухо кашлянул.
— Вы обещаете мне радикально помочь в новой сфере карьеры. Добиться огромных успехов в политическом плане. Занять высокое положение, может быть, высшее в государстве, если не на континенте.
— Именно так.
Никаких тебе «герр», никаких тебе «мистер» или хоть даже имени. Мужчина, нервно поёрзывающий в облезлом пуховом кресле, уже начинал понимать, что существам перед ним — люди ли это? — не особенно свойственна церемонность.
— Взамен вы хотите, — он неловко усмехнулся, смех прозвучал как треск выстрела, — чтобы я втравил нашу нацию в очередную войну. Причём совсем не в одну. В целый каскад лихорадочных войн, переходящих при этом одна в другую.
— Мы вначале будем вам помогать. Кроме того, первые войны будут вполне соответствовать вашим же устремлениям и заметно усилят ваше государство впоследствии.
— Но зато остальные вполне могут его погубить.
Индивидуумы напротив ничего не сказали.
Брюнет в кресле поймал себя снова на мысли, что, хотя освещение в комнате не такое уж тусклое, он почему-то не в силах сохранить в памяти набор черт лица хотя бы кого-то из собеседников. Вроде бы он созерцает их чётко — но, стоит лишь отвести взгляд на дюйм, тут же забывает подробности.
— И это не всё. — Он щёлкнул пальцами. — Если этого будет мало, я должен буду увеличить градус безумия. Репрессии, доносы и пытки. Набор в правительственный кабинет персонажей самого спорного морального облика. Массовое уничтожение тех или иных групп людей, которых достаточно недолюбливают, чтобы не было массовых выступлений в защиту их. Поощрение самых абсурдных, гротескных и противоречащих даже друг другу псевдонаучных теорий.
Он попытался ещё раз всмотреться в лицо визави.
— Вы всерьёз полагаете, что я соглашусь на это?
— Мы вам всё объяснили, — проговорил третий слева из сидящих за столом напротив него восьми силуэтов в тёмно-оранжевом. — Это необходимо и это должно быть сделано. Тридцать Девять поддержат вас.
Мужчина в облезлом кресле издал снова сухой смешок.
— Тридцать Девять. Ну да, конечно. Не девять, не семь. Почему такие резкие расхождения с общепринятой мифологией?
— Человечество слишком уж сложно и многочисленно, чтобы его могли незаметно возглавить Семеро Тайных или Девять Неизвестных. — Это в разговор вступил четвёртый справа силуэт. — Последний миф, впрочем, был результатом утечки истинных сведений, но, к несчастью, узнавший их не успел полностью расслышать число.
Брюнет помолчал немного, жуя щёки изнутри.
— Почему вам нужен именно я? Если я правильно понял, вы способны привести к власти едва ли не всякого.
Визави, сидящий прямо напротив, прикрыл на мгновенье глаза.
— Здесь сливаются два вопроса: этический и психологический. Некоторые аспекты, вроде самоналоженных издавна гейсов на нашей структуре, не позволяют нам применять в подобных проектах кого-либо втёмную. Вместе с тем по своему психологическому профилю только вы оказались способны в достаточной мере поверить нам и при этом компетентно исполнить требуемое. Вы давно и активно интересовались мистикой и метафизикой. Вы интересовались тайными пружинами истории.
— Я всё ещё не уверен, что вы убедили меня, — дёрнул носом черноусый мужчина. — Что, если я отклоню деликатно вашу идею?
Визави пожал еле заметно плечами.
— Ничего не произойдёт. Человечество так и останется полигоном для опытов не ведающих стыда нерождённых. Вы будете подозревать их влияние в каждой прочитанной вами в газетах политической новости и до конца жизни корить себя за малодушие.
— Это лучше, чем сделать всё то, что вы мне предписываете! — От гнева мужчина возвысил голос, даже привстал. — Я в действительности даже не понимаю, чем я тогда окажусь лучше их.
— Тем, что совершённое вами будет в итоге итогов обращено ими вспять, — это мягко проговорил новый голос. Шёлковый как лавсан, он принадлежал четвёртой слева фигуре. — Фактически этого не произойдёт. Фактически вам даже не придётся совершать это.
— Но вы должны набраться решимости всерьёз совершить это, — проговорила вторая справа фигура. — Ваша решимость должна быть неподдельной и искренней. Иначе наш план не сработает.
— Человечество так и останется под пятою существ, заглянувших заранее на последнюю страницу учебника.
— Им неведома жалость.
Брюнет, уже стоя, переводил взгляд с одного синклитария на другого. Неведомая завеса как будто слегка истончилась — или её намеренно чуть развеяли? — и он мог сохранить теперь в памяти черты лиц собеседников.
Обычные, довольно немолодые лица.
— А вам? — спросил он чуть слышно. — Чем ваше правление лучше их? Даже если верно всё то, что вы мне рассказывали?
Один из сидящих напротив невесело усмехнулся.
— Мы часть человечества. Конечно, не самая обыкновенная. Власть всегда далека от народа, в нашем же случае это удаление возведено в куб. Но тем не менее мы делим судьбу с человечеством и готовы платить за ошибки. Те же, кто может перемещаться во времени, привыкли относиться к каждому шагу как к совершаемому понарошку и рассматривать всю мировую историю как поле игры.
— Мы вам объясняли. — Это снова третий слева субъект. — Как нам удалось за века отследить их влияние на историю по косвенным признакам. Как их вмешательство — они называют это темпоральной тангентой — привело к Великой Французской Революции. Как другая тангента обернулась выделением британских колоний в Америке в самостоятельное государство.
— Мы быстро поняли, что нельзя схватить за руку того, кто играет краплёными картами. — Это снова сидящий прямо напротив. — Они заранее знали результат едва ли не каждого нашего шага. Нам посчастливилось чудом сохранить в тайне само наше существование.
Брюнет наклонил голову, созерцая плитки паркета.
— И тогда вы решили, что единственным способом выиграть как-то в этой игре является перехват технологий.
— Да.
— И решили использовать своего рода манок.
— Да.
— Меня.
Никто ничего не ответил.
Брюнет нервно рассмеялся. Пройдясь несколько раз взад-вперёд по комнате, он сел снова в кресло, зябко передёрнул плечами, словно ему стало холодно вопреки жарко пылающему камину.
— Когда это произойдёт? — спросил он неожиданно. — Вы говорили, что позаботитесь как-то о внесении в анналы истории уже даже этого дня и этого места, сочинив байку о якобы шедших здесь политических переговорах. По идее, если я правильно понял весь этот ваш бред, когда я приму решение вам помочь, это должно сразу сработать. — Лицо его передёрнулось, он вдруг жалко ссутулился. — Или не сработать вовеки. Смотря на какой хронолини...
Голос его перебила ярко-пурпурная вспышка, посреди помещения вдруг возник пульсирующий лиловый овал, из которого выскочил белобрысый татуированный парень со странным оружием, отдалённо напоминающим пистолет.
— Умри, нацистская сволочь!
Брюнет молниеносно пригнулся. Вид оружия поразил его, как и выстрел, больше похожий на вспышку бенгальских огней, чем на что-то серьёзное. Но рефлексы, выработанные в окопах Великой Войны, не подвели его, и он ушёл от атаки.
Один из восьми мужчин на другой стороне стола резко вскинул вверх руку. Парень со странным оружием оцепенел, мгновением позже уронив пистолет, а потом и сам упав на пол.
— Порядок, — проговорил удовлетворённо лидер местного представительства Тридцати Девяти.
Спасённый от выстрела издал невольно нервный смешок. Его начало слабо трясти. Он не ждал, что всё так быстро закончится.
— Это один из тех тайных зловещих ещё не родившихся манипуляторов? Покушение выглядело каким-то не особенно умным.
— Наши исследования показали, что они не представляют собой единую сплочённую организацию, — ответил мягко четвёртый слева мужчина. — Среди них было много профанов и дилетантов, действия их зачастую были непрофессиональны и мешали друг другу. Единственным их преимуществом были темпоральные технологии.
— Которые теперь есть и у вас. — Говорящий нахмурился. — Или...
— Есть, — подтвердил один из восьмёрки, кончив охлопывать карманы лежащего на полу паралитика. — Как мы и подозревали, клиентская часть аппаратуры для перемещений во времени носится путешественником с собой. Мы теперь без труда вытянем из его мозга сведения о том, как применять её.
— Интересно будет узнать, почему в их мире нет нас, не осталось Тридцати Девяти, — проговорил ещё один синклитарий. — Впрочем, первоначальная линия истории, не содержавшая вмешательств из будущего, могла развиваться по неведомо какому маршруту.
Черноусый брюнет моргнул.
— Ого. Похоже, что вами двигал не только лишь альтруизм, даже не только лишь жажда сохранения власти, но и инстинкт выживания.
— Не без этого, — склонил голову синклитарий.
Быстро связав своего пленника, всё ещё пребывающего в одурманенном состоянии, восемь служителей тайного культа погрузили его на предусмотрительно прихваченную с собой тележку.
— Благодарим вас за помощь, Адольф. — Предводитель восьмёрки обратился едва ли не впервые к нему по имени. — Вы, может быть, не представляете себе в полной мере, какую услугу нам оказали, но ваше сегодняшнее содействие спасло не только Синклит, но и, вполне вероятно, всё нынешнее и будущее человечество.
— Мне было нетрудно, — бросил он с горечью, подходя к стенному шкафу и извлекая оттуда бутыль старого шнапса. Бокал уже стоял на столе. — Работы-то на полдня. Поработать приманкой.
— Но чтобы это сработало, вы должны были твёрдо настроить себя на существенно большее, — неожиданно возразил мужчина в тёмно-оранжевом. — Вы были готовы на самопожертвование. Можно сказать, что в каком-то смысле вы его совершили.
Адольфа зябко передёрнуло.
Он опустошил бокал, глядя в камин, но видя вместо пляшущих языков пламени нечто другое. Призраки потенциальной несбывшейся линии времени, череда войн, предательств, кошмаров и преступлений. Неужто он был способен на это? Чем та хронолиния увенчалась бы?
— Всего-то делов, — с той же нарочитой небрежностью проговорил он, поигрывая бокалом. — Стать главным символом всемирного зла для какого-то потустороннего мира.
Он помолчал.
Помолчали несколько секунд и его собеседники, видимо, из такта не спеша прерывать паузу и покидать каминную комнату.
— Что, если бы он не появился сегодня? — задал он не значащий, совершенно ничего не значащий уже вопрос, косясь с лёгкой тоской на бутылку шнапса. — Мог ведь выбрать более поздний день. — По спине его прошёл холод от внезапно явившейся мысли. — Или более ранний.
— Мы были готовы к обоим вариантам, — спокойно ответил, смежив глаза на миг, предводитель восьмёрки. — Мы вели вас всю вашу жизнь с самого дня рождения. Теперь мы можем признаться вам, что ваш интерес к метафизике, мистике и истории — отчасти наша заслуга.
— Вот грустно-то вам было, наверное. — Адольф уже привыкал понемногу мыслить четырёхмерно. Без сомнения, помогал шнапс. — Вы, небось, понадеялись, что уже у моей колыбельки кого-нибудь перехватите. Ан нет, пришлось столько десятилетий впустую ждать.
— Если бы у вашей колыбели кто-то и появился, это по некоторым предположениям привело бы лишь к раздвоению темпорального трека. — Глядя в осоловелые глаза Адольфа, глава людей в тёмно-оранжевом сжалился: — К раздвоению мира. И как минимум один из миров всё равно остался бы таким, как сейчас.
— Нам ещё повезло, если хорошенько подумать, — проговорил бархатный голос уже знакомого синклитария, прежде располагавшегося в четвёртом слева сидении. — По крайней мере, я бы не хотел видеть, что случилось на более поздних исторических линиях, где нам пришлось прибегнуть к менее надёжным манкам.
— А что, у вас и на этот случай были заготовлены варианты? — вскинул удивлённо брови Главный Манок, держа уже новый бокал.
Поколебавшись несколько секунд, предводитель восьмёрки бросил на стол рядом с ним какой-то листок. Вскоре за этим служители тайного культа вместе с пленником покинули комнату.
Адольф скосил глаза на листок, из-за близкого пламени камина — а может, и почему-то ещё? — глаза его чуть слезились. Но, даже проморгавшись, он так и не проник в смысл диковинных строчек.
— Кеннеди... Хиросима... Листьев... — растерянно проговорил он. — Это что, имена, названия или что-то ещё? Г-горбачёв... кажется, славянское слово. Ещё аббревиатура какая-то... не понять.
Он бросил лист в пламя.

#драббл #астроинженерия #наркоманы

— Как успехи, Димон? Вселенную не разнёс? Я тут спохватился недавно, что больше года не мониторю твою каторжную активность.
— Ты бы заметил, случись вдруг что-то подобное, — указал с кислым видом Димон. — И вообще, откуда столько ко мне интереса?
Я с невинным видом пожал плечами.
— Ну, как бы это сказать? Ты — классический стереотипный клишированный друг-гений-изобретатель. Я — классический стереотипный клишированный тупой друг-приспешник. Я просто обязан периодически ни с того ни с сего забредать к тебе в гости и интересоваться твоими новыми изобретениями. Особенно если учесть, что некоторые из них вполне могут и мир весь перевернуть, как два года назад и случилось.
Димон поморщился.
— Не преувеличивай. Так случилось только для нас.
— Остальные вроде бы тоже заметили перемену.
— Да, но она в любом случае для них бы произошла. Здесь, я имею в виду, в этой реальности, в этом преломлении мультивселенной.
Я лишь отмахнулся, не желая вновь погружаться во все эти сумасшедшие разговоры о многомерной природе действительности.
Два года назад Димон показал мне какой-то облезлый шкаф с мигающими разноцветными лампочками, предложил мне залезть туда вместе с ним и посидеть там пару минут. Димон мне сказал, что этот шкаф каким-то образом повлияет на вероятностные потенциалы нашей судьбы, то ли уменьшив количество наших квантовых копий в тех мирах, где не происходит ничего интересного, то ли увеличив количество наших квантовых копий в тех мирах, где что-то интересное происходит. В общем, по словам Димона, достаточно нам двоим залезть в этот шкаф, чтобы жизнь вокруг начала становиться ярче.
Мы залезли туда.
А потом началась СВО и весь этот хайп вокруг нейросетей. Я слегка разозлился и высказал другу своему пару ласковых. Собственно, именно после этого наши отношения охладели.
Розыгрыш, шутка, пранк?
Возможно. Мигающий лампочками шкаф мог быть просто мигающим лампочками шкафом. Но я, как тупой стереотипный друг гения-изобретателя, просто обязан быть немного наивным.
— Что это? — спросил я, ткнув пальцем в самый странный прибор посреди комнаты Димаса. Внешне это устройство напоминало летающую тарелочку с торчащими из неё световодами.
— Ночник. Красиво крутится под музыку, хорошо освещает комнату. Хочешь, тебе такой же куплю?
— О. — В голосе моём скользнуло разочарование. — А это что?
— Тостер. Гениальное изобретение западных мастеров кулинарии. Хорошо жарит хлеб, только не спрашивай, зачем.
— Понятно.
Разочарования в моём голосе стало ещё больше. Я осмотрелся, пытаясь понять, что ещё среди разбросанных по интерьеру устройств разнообразного вида может претендовать на роль Машины Судного Дня или хотя бы Золотого Шара.
— А это? — ткнул я пальцем в коробку, напоминающую принтер.
— Принтер. Послушай, — деликатно кашлянул Дима, — если ты ищешь здесь что-либо свежее из моих разработок, ты всё равно не найдёшь его так. Оно, знаешь ли, не имеет конкретного воплощения. Это на данный момент просто софтина у меня на компьютере.
Я моргнул.
— И что она делает? Рушит миры или, наоборот, создаёт их?
От моего приятеля вполне можно было ожидать всего.
— Ну что у тебя за стереотипы опять из бульварной фантастики прошлого века, — обиделся Димон. Пальцы его пробежались по клавиатуре, вызывая на экран интерфейс какой-то хитрой программы, в котором я, естественно, не хрена не понял. — Это универсальный переводчик, кстати, на основе самых продвинутых современных нейросетей. Некоторые мне пришлось втихаря свистнуть кое-откуда.
Я моргнул снова.
— И с какого языка на какой он переводит?
— С любого на всякий. Я же сказал — переводчик универсальный. Правда, если нейросети не хватает данных, она иногда фантазирует, но я как раз пытаюсь сейчас свести эти эффекты к минимуму.
Я внимательно посмотрел в глаза Димы — испытующим, как мне хотелось бы надеяться, взором.
— Всего-навсего переводчик. С одного языка на другой. И только?
— Ну...
Он опустил глаза.
— Вообще-то мне поначалу хотелось сделать устройство для чтения мыслей. Но я быстро понял, что это проблемы одного порядка в общем-то. Перевод нервных биотоков в понятные семантические выражения разговорного языка.
Димон протянул руку к какой-то бешеной куче присосок и проводов, на которую я прежде не обращал внимания, посчитав попросту за груду наушников. Присоски эти были подсоединены через какой-то контакт к компьютеру.
— Вот смотри.
Он прилепил пару присосок к стеклу аквариума, где плавала сиротливо рыбка красного цвета. После чего нажал ещё несколько кнопок на клавиатуре.
— Холодно. Блин. Холодно. Что это за херня там снаружи? — прозвучал металлический голос из динамиков. — Когда дадут жрать?
Я посмотрел непонимающе на Димона. Тот с извиняющимся видом пожал плечами:
— У аквариумных рыбок узкие жизненные интересы.
— Вау.
Я поскрёб в затылке, пытаясь осмыслить только что полученную информацию. Если это в свою очередь не розыгрыш и не пранк, то выглядело это довольно круто.
— Миелофон в натуральную величину. Потрясающе. А к человеку ты эту штуку тоже можешь подключить?
Димон вздохнул.
— Не выходит. Пробовал уже раз миллион. У человека слишком большой сложный мозг — в нём словно тысяча сразу аквариумных рыбок живёт. Не получается декодировать общий сигнал, одно противоречит другому. Выцедить в этом шуме то, что мы называем конкретно собой, своим внутренним «я», тоже толком не получается.
— Вот оно как.
Я прикусил губу.
Надо дать какой-нибудь тупой совет, до которого этот гений сам никогда бы не додумался. Но какой? Жаль, сейчас поздний вечер, магазины с бухлом закрыты уже.
— А если по частям попробовать?
— В смысле?
— Ну, если весь мозг сразу не декодировать, попробуй перевести на человеческий язык сигналы хотя бы отдельных его частей, — пожал плечами я. — Вдруг что забавное получится.
Димон отвёл снова взгляд.
— Честно говоря, я уже поэкспериментировал немного с этим. Но тоже хрень получается. Как я уже говорил, при столкновении с неизвестным нейросеть ударяется в диковинные фантазии, а как отсортировать верный перевод от неверного, я пока что не знаю.
На него было жалко смотреть.
— Какая именно хрень?
Димон вздохнул.
— Ну вот, глянь.
Он кликнул мышью в ярлычок файла, озаглавленного как «Из двигательной коры (024).mp3».
Из динамиков послышалось:
— Лежать! Команда была лежать! Я кому говорю, сук-ка! Шаг с места приравнивается к побегу. Лежать, кому было сказано!
Димон щёлкнул мышью по ярлычку файла, озаглавленного как «Обработка сигналов вкусовых рецепторов (1244).mp3».
— Требуется больше минералов, — прогудел смутно знакомый голос из динамиков. — Если конкретно, глюкозы. Ну ладно, этот сахарозаменитель тоже сойдёт.
Я фыркнул.
— Прикольно.
— Я постоянно уменьшаю параметры шизофреничности и креативности, чтобы нейросеть не уходила в фантазии, — вздохнул Димас. — Но это, по ходу, не особенно помогает.
Он выбрал новый файл.
— Вот послушай. Это результат расшифровки сильных сигналов удовольствия в лимбической системе при поедании марципана.
Димон кликнул мышью. Из динамиков раздался щелчок.
— Блокировка сигнала КТ-501, — произнёс холодный металлический голос из аудиоколонок.
Я посмотрел на Димона.
— Не понял юмора.
— Я тоже. Или вот, другой файл. Результат расшифровки импульсов удовольствия при прослушивании музыки.
Из динамиков вновь холодно прозвучало:
— Блокировка сигнала КТ-501.
Димон облизнул губы.
— Это — результат расшифровки вообще любого импульса удовольствия в лимбической системе. Нет, прочие части мозга добавляют при этом фоном свои комментарии, удовольствие от музыки отличается от удовольствия при оргазме, но главный комментарий лимбической системы якобы звучит так — «Блокировка сигнала КТ-501». Откуда нейросеть переводчика взяла эту хрень, с чего она это выдумала, совершенно непонятно.
Я задумался.
— А покопаться в ней, чтобы выяснить, ты не можешь?
— Если бы. Это же нейросеть, у нейросетей свои принципы. Это почти как в человеческом мозгу копаться в поисках ответов.
— Хм.
Это звучало как вызов.
— А что это за сигнал КТ-501?
Димас со страдальческим видом закатил глаза.
— Если бы я только знал. Нет, гипотетически, если абстрактно рассуждать, можно предположить, что это что-то, оппонирующее удовольствию. Кажется, я читал, что наркоманы, когда у них отказывают рецепторы удовольствия от перегорания, начинают ощущать страшный мучительный дискомфорт буквально от каждого ощущения. Но где искать в мозгу этот загадочный сигнал, если даже это именно он, я понятия не имею.
— Хм, — повторил я. После чего почесал интимную часть тела. — Ну, ты мог бы попробовать брутфорс. Просканируй сигналы, гм, от всех частей мозга вообще, прогони их через расшифровку. Проверь, где в результатах расшифровки будет упоминаться что-то похожее.
— Ты представляешь, насколько это затянется?
Взгляд Димаса расфокусировался.
— Впрочем...
Он сглотнул слюну.
— Можно, в принципе, возложить часть работы на ту же самую автоматику. Точно. Я натравлю одну нейросеть на другую, если так можно выразиться. Снимем сейчас с моего мозга все мыслимые и немыслимые потенциалы — и с твоего мозга тоже, раз уж ты так удачно зашёл? — и прогоним их через расшифровку.
Димас хлопнул меня по плечу.
— Спасибо за идею, брателло.

Он позвонил мне по Скайпу уже ближе к вечеру. Я к тому времени уже сидел у экрана компьютера с блюдцем свеженажаренных чипсов, готовясь макать их по очереди в плавленый сыр.
— Ты дома, Вован?
По его голосу было в принципе ясно, что случилось что-то нештатное. Даже если не брать в расчёт некоторую нелепость вопроса — я никогда не был склонен вне дома принимать скайповые звонки и Димасу было это великолепно известно.
— Ну дык.
— Я... — Он кашлянул. Ещё несколько секунд в эфире царило молчание. — Я нашёл нужную расшифровку.
— С упоминанием того непонятного кода?
Он помолчал ещё несколько секунд.
— Да.
— И что там было? — спросил я, кидая в рот ещё одну чипсину.
Димон переключил что-то на своём конце линии. В моих наушниках прозвучал знакомый холодный синтезированный голос:
— Внимание! Внимание! Внимание! Красная тревога! Код 501! К вам обращается старший диспетчер-космоинженер Иалдабаоф-Яхве! Если вы слышите этот сигнал, вы должны в срочном порядке демонтировать свой вещественный организм и покинуть физическую реальность! До уничтожения этой действительности осталось меньше ста восьмидесяти трёх бриллионов планковских хроноквантов! Дальнейшее пребывание в трёхмерной реальности может повлечь непоправимые повреждения для вашей психической идентичности! Тревога не учебная! Повторяю: тревога не учебная! Внимание! Внимание! Внимание...

#драббл #дождливое #минздрав

Дождь.
Холодные, свинцовые капли стекали медленно по стеклу, отделяющему прозрачной стеной островок света и тишины от клокочущих струй и сверкающих время от времени грозовых вспышек. Я отвернулся от окна и заказал ещё бокал бренди.
Обычно я не позволяю себе столько пить, режим же последнего времени и вовсе предполагал полное воздержание от всего, что могло бы хоть чуть-чуть изменить режим работы извилин или ритм сердечно-сосудистой деятельности. Не потому ли сейчас, отработав последнюю миссию, я позволил себе сорваться, заявиться в этот знакомый ещё по упоминаниям в родительских ссорах кабак и пойти во все тяжкие?
«Последнюю», — упрямо повторил внутри себя я. Глуша тонкий писклявый голосок суеверной части себя, настаивающей на словообороте «крайнюю».
Нет, наверное, суть не только в разрядке.
Мне требовалось разобраться в себе, окинуть заново взором оставшееся за спиной, сравнить выбранную стезю с иными дорожками. Где лучше всего сделать это, как не в старом кабаке, являющемся едва ли не легендой нашего города?
Выудив портсигар из кармана, я извлёк сигарету и щёлкнул зажигалкой. Под вывеской бара традиционно висит табличка «Free smoke» — вегане, ревнители политкорректности и противники курения должны оставить свои убеждения у входа.
Ещё одно удовольствие, которого я был долго лишён.
— Вам тут нравится?
Чуть не поперхнувшись облаком дыма, я воззрился недоумённо на человека, столь неделикатно осмелившегося взломать мою личную сферу.
— Видите ли, я никогда не видел вас здесь прежде, — словно извиняясь, развёл руками невысокий полноватый субъект в серой жилетке. За стол он присел с такой естественностью, как если бы сидел тут всегда или как если бы это было соседнее сиденье в маглеве. — В то же время лицо ваше кажется мне почему-то неуловимо знакомым. Вот я, собственно, и подумал — почему бы не уточнить прямо?
Я отрывисто выдохнул грязный табачный воздух. Нет, прошли времена, когда подобный прорыв приватности мог бы меня смутить.
— Вы могли видеть меня на страницах газет или Интернета, — бросил я, стряхивая с сигареты пепел. — Или по телевизору.
Он всмотрелся в моё лицо, всмотрелся, кажется, с невероятной пристальностью. Ресницы его на мгновение дрогнули.
— Маркинсон?
Я кивнул, воздерживаясь от замечаний. Мне было слишком хорошо, внутри царило странное ощущение уюта, которое не хотелось нарушать.
— Вот как... — По невыразительному лицу незнакомца скользнула лёгкая тень. — Дальний космос. Три экспедиции... Конечно, никаких аномалий, людей в чёрном и инопланетян.
Он скорее утверждал, чем спрашивал, по лицу его читалось, что он знаком с этой прозой жизни — хотя бы интуитивно — не хуже меня. Быть может, именно поэтому я не отказал себе в удовольствии подтвердить:
— Никаких.
И затянулся ещё раз.
Свеча, стоявшая на столике между нами, чуть треснула. Взгляд мой скользнул по помещению бара, задерживаясь временами то возле одного, то возле другого столика, касаясь то блондинки в сиреневой макси, то унылого рыжего парня в алых очках, баюкающего пальцами наполовину опустошённую рюмку.
— Интересно? — в голосе незнакомца прозвучала ирония. — Я частенько наблюдаю за здешними завсегдатаями, изучаю их судьбы. Зрелище, которое можно в полной мере оценить лишь только изнутри.
— Изнутри?
Вспомнив о собственном недопитом бренди, я приложился к бокалу. Бренди на вкус показался необычно горчащим.
— Изнутри, — подтвердил собеседник. Он как-то сгорбился, отчего фигура его на миг стала вызывать жалость. — Знаете ли вы, что эту девушку за третьим столиком зовут Анита, она приходит сюда каждый вторник, когда у её бойфренда нет для неё свободного времени, что он объясняет рабочими делами, меж тем как она давно уже подозревает совсем иную причину, которую ей недостаёт духу подтвердить или опровергнуть?
Голос его упал.
— Приходя сюда, она заказывает ром, который на самом деле ненавидит, но это кажется ей реминисценцией со вкусами героя любимейшей книги детства, она пытается через вкус рома настроиться на давно утерянную волну, переоценить заново пройденный путь. О, она знает, что надежда эта нелепа, она чувствует, что с каждым днём всё глубже погружается в пропасть без возврата, но не видит в себе сил что-либо изменить.
Меня зябко передёрнуло.
Слова насчёт переоценки пути царапнули чем-то неприятным. Не для того ли я пришёл в этот бар, чтобы сравнить свою жизнь с чужими жизнями?
— Столько трагики из-за неверного романтического выбора, — без особой охоты возразил я. — У неё вся жизнь впереди.
— Вся жизнь... — Губы визави исказились в вялой усмешке. — Люди старше тридцати всегда так думают о молодых, молодёжь же убеждена, что живёт только сейчас. Кто знает, кто из них прав?
Взгляд его на миг остановился на моём лице, я почему-то вновь ощутил близость озноба. Как будто в вопросе его было некое двойное дно, дно, которое я должен был разгадать?
— Или вот этот мужчина, сорока трёх лет, потягивающий через соломинку виски. Удовольствие ниже среднего, но ему нравится хотя бы в эти мгновения ощущать себя эстетом, воображать себя в эпицентре внимания, надевая маску, которой нет. Он изображает из себя байкера под кличкой Юрген, охотно включаясь в споры об опасностях ночных магистралей и обсуждение городских легенд, скрывая тот факт, что в последний раз выходил на ночную улицу семь лет назад, когда жена в неурочный час попросила его вынести мусор.
Если голос незнакомца и стал насмешливей, то совсем чуть-чуть. На градус?
— Он не врёт или не совсем врёт, что отчасти оправдывает его в собственных глазах, словно бы не давая утерять берега реальности окончательно. Он мог бы стать байкером, если не в этой жизни, то в какой-то другой, когда-то стезя мотопрома всерьёз интересовала его, но инерция жизни оказалась сильнее, отважный Рыцарь Ночи ещё в юности обнаружил себя в теле невротика, неспособного связать и пары слов в общении с внешним миром без переводчика. Встав впоследствии на предуготованную родителями и школой трассу, даже на ней не сумев удержаться без мата и посторонней помощи, он почти перестал вспоминать с годами романтику ночных улиц. Нет, он ни о чём не жалеет, у него есть семья, дети и дом, что же до возникающего порой поутру желания умереть — оно так мимолётно и является к нему с каждым днём всё реже.
— Какова же мораль? — быть может, резче, чем нужно, поинтересовался я. — «Не предавай мечту»? Он вполне мог бы погибнуть.
— Морали нет, мистер Маркинсон. Жизнь бессюжетна.
Помолчав несколько секунд, он продолжил как ни в чём не бывало:
— Парень за пятым столиком у окна, старающийся не встречаться ни с кем глазами. Он приходит сюда в смутной надежде преодолеть социофобию, но даже напитки предпочитает брать из кофейного автомата и редко смотрит на что-либо кроме псевдоэкрана своих виар-очков. Когда-то он мечтал стать талантливым хакером, грезя взломами Пентагона и раскрытием правительственных тайн, но сейчас верхом его цифровых достижений является попадание нарисованной птицей по виртуальной свинье с первого раза.
— А о чём мечтала та девушка в синей куртке? — саркастически поинтересовался я, уже почти не сомневаясь в вымышленном характере выслушиваемых биографий.
— Вон та? — Визави развернулся. — О, это бывшая художница, когда-то довольно талантливая.
— Она тоже разменяла свой дар на чечевичную похлёбку? — вскинул я бровь.
— Дар — слишком сильное слово. — Губы незнакомца вновь вяло дрогнули. — Несколько красивых картин с инопланетными пейзажами, несколько юмористических коллажиков. Что произошло потом, она не знает сама, так же как и не знает, был ли шанс это предотвратить. Ей не с кем поделиться происходящим с ней и внутри неё, у неё нет близких в непосредственной досягаемости, а единственный человек, которому она некогда доверяла, — она предпочитает называть это так, — отделён от неё завесою глупых тайн, возведённых иллюзорных барьеров. Ей пришлось бы поведать слишком о многом, вздумай она открыться, рассказать о своей умственной деградации, а то и о своих нынешних хобби, густо замешанных на кинках и сексуальных перверсиях. Нет, она не в силах позволить себе такое?
— Странно, однако, она думает о своём старом приятеле, — усмехнулся уже в открытую я. — Обычно парень лишь только радуется, узнав нечто подобное о знакомой девушке. Вот если ситуация обратна и если меж парнем и девушкой нет определённых отношений — тогда да, тогда может повиснуть некоторая напряжённость.
— Это не тот случай. — На губах визави застыла горькая улыбка. — Поверьте, эта история немного из другой оперы.
— Вам виднее, — заметил не без иронии я. — Вы, я вижу, умеете располагать людей к себе, вытягивать из них всю подноготную?
— Мой дар...
Взгляд его бесцветных глаз коснулся меня стальными иглами.
— ...и моё проклятие.
— Способность располагать?
Я недоверчиво хмыкнул. Чем-чем, но обаятельностью от моего собеседника даже не пахло.
— Способность узнавать людей изнутри. Узнавать целиком и полностью, узнавать их лучше, чем они сами знают себя.
Помолчав, он продолжил:
— Достаточно глазного контакта. Соприкосновения рук. И — добровольного согласия.
— С такой способностью вы могли бы стать шантажистом, биржевым шулером или компьютерным взломщиком, — с этими словами я стряхнул с сигареты пепел. — Выудить согласие хитростью не столь уж и сложно...
— Есть определённые препятствия, которые трудно объяснить кому-то, не обладающему схожим даром. — Взгляд его не отходил от моего лица, отчего меня, несмотря на жаркий сигаретный дым, всё сильнее пробирало холодом. — Скажем так: делать подобные вещи просто не возникает желания.
Я притушил сигарету в пепельнице.
— Ну хорошо, — проговорил я еле слышно, но почему-то веря, что собеседник уловит каждое моё слово. — Но зачем это вам? Допустим, я верю, что вы такой телепат... допустим, что даже понимаю бедолаг, которые решили таким невербальным путём перед вами раскрыться. Но вам-то это зачем?
Он усмехнулся, едва ли не впервые за всю нашу беседу.
— Мистер Маркинсон. Скажите, кого вы видите перед собой?
Я всмотрелся.
— Не... — голос мой упал. Почему-то чем сильнее я всматривался, тем сильнее терялась моя уверенность в том, что я вижу хоть что-то. — Не знаю.
Бесцветные глаза, незапоминающиеся черты лица, слабо выраженная шаблонная мимика. Почти как у представителей спецслужб?
— Именно, — произнёс он. Произнёс просто и тускло, без особого пафоса. — Я никто.
— Постигая других изнутри, вы рассчитываете стать кем-то? Заполнить, так сказать, собственную пустоту?
Губы его вновь невесело искривились.
— Если бы. Пустоте не дано перестать быть пустой, но зато она в силах хотя бы временно позабыть об этом.
— Разве нет другого пути?
Взгляд незнакомца ввинтился в моё лицо.
— Вы ведь пришли сюда именно за этим, не правда ли? — помолчав, мягко осведомился он. — Узнать, возможен ли другой путь, желателен ли другой путь, куда вы могли бы свернуть с уже освоенной тропы космонавта. Это — на поверхности. Ну а в глубине...
— В глубине? — я вежливо приподнял бровь, хотя и чувствуя холодок.
Уголки его губ дрогнули.
— Вы пришли сюда в поисках оправдания. Пришли сюда, чтобы найти аргументы, которые придадут видимость свободного выбора продолжению вашего пути.
— По-вашему, все мы марионетки. — С деланной небрежностью я погонял последние капли бренди по дну бокала. — Привязанные каждая к своему маршруту.
Не сказать, чтобы меня особо шокировали его рассуждения, разные модификации коих мне доводилось уже не раз выслушивать из уст некоторых меланхоликов. Почему-то чем слабовольнее человек, тем охотней он философствует о подобном?
— Марионетки привязаны к крестовинам, а не к маршрутам, но за исключением этого — совершенно верно. — Он безразлично следил за бокалом в моей руке. — Хотя, конечно, вы можете попробовать разубедить меня.
— Как?
Взгляд его вновь пересёкся с моим.
— А, ну да. — Я усмехнулся. — Действительно, почему бы и нет? Заодно проверим в действии вашу загадочную телепатию.
Я вытянул руки вперёд. Третий бокал бренди вверг меня в состояние, в котором не особо хотелось раздумывать и колeбaться.
— Значит, глазной контакт, соприкосновение рук и — что там ещё — свободное согласие?
Он смотрел на меня не мигая.
— Есть ещё кое-что. — Голос его дрогнул. — Мне хотелось бы попросить у вас прощения. Нет, процедура не опасна, вы ничего не почувствуете и даже никогда не поймёте, за что я сейчас извиняюсь... но всё равно. Простите.
— За что же тогда? — не понял я.
— За это, — просто сказал он, вытягивая вперёд руки.
Пальцы наши соприкоснулись, взоры снова пересеклись. Им почти не мешало колеблющееся чуть в стороне яркое свечное пламя?
Вся моя жизнь, длинная и короткая одновременно, протяжённостью в вечность и в то же время умещающаяся в мгновении. В одном коротком мгновении мимолётного взгляда?
Фитилёк свечи треснул.
Юность. Пубертат. Детство.
Привкус горького бренди во рту. Клубы дыма и тусклые рассуждения. Прощальный разговор с Аткинсом, одним из техников НАСА, которому я поведал о своих колебаниях и который с уверенностью сказал: «Ты ещё вернёшься».
Фитилёк треснул опять.
Муть, туман, застилающий глаза, мешающий моргнуть, мешающий даже отвести взгляд. Почему я ощущаю всё это? Он же сказал, что я ничего не почувствую?
«Выудить согласие хитростью не столь уж и сложно».
Я сморгнул, глядя в глаза напротив, пронзительно голубые глаза.
— Уже всё? — вопрос этот прозвучал сдвоенно. Парень напротив выдернул руку из моих вспотевших пальцев, на лице его проступила тревога.
По спине моей вновь пробежал озноб, озноб куда более сильный, чем за все предшествующие минуты, озноб, сравнимый разве что с холодом космической пустоты. Я начал понимать — или, вернее, вспоминать? — что только что произошло.
— Всё, — чуть надтреснутым голосом подтвердил я.
Так происходит всегда.
Чужие воспоминания в первые секунды воспринимаются как собственные. Я вместе с космонавтом Маркинсоном прожил всю его жизнь, вместе с ним сидел в баре, вместе с ним выслушивал загадочные слова невзрачного собеседника.
Себя?
«Этого не может быть!» — панически надрывалась во мне ипостась, бывшая оттиском личности мистера Маркинсона. Другая ипостась, холодная и спокойная, знала, что речь идёт о непреложной истине.
Ипостасей было бы больше, намного больше двух, не исчезай эмоциональное влияние большинства воспоминаний самое позднее через сутки.
«Ведь можно же что-то сделать? — продолжала кричать внутри вторая половина моего расщеплённого эго, в то время как я поднимался со стула под удивлённым взглядом мистера Маркинсона и направлялся к двери. — Что-то предпринять? Ну да, я, то есть ты, слабовольный слизень, я вижу теперь всю твою жизнь как на ладони, но ведь есть же шанс поднапрячься и что-либо изменить? Как тот парень в багровых виар-очках, если бы заставил себя вовремя заняться программированием?»
Рука моя коснулась дверной ручки.
Ну да, пройденный этап. И я действительно могу попытаться что-то сделать, рискнуть что-либо предпринять. Чтобы столкнуться с последствиями сутки спустя, когда пройдёт эффект принятых у донора воспоминаний.
— Прости, — произнёс я ещё раз, обращаясь к самому себе.

#драббл #вечность #небытие

— Наш разговор не будет особенно долгим, — предупредил он меня, заложив ногу на ногу, сжимая пальцами слабо дымящуюся сигарету. — Вас не должны обманывать обстоятельства нашей встречи. Вечности не существует. Или, как минимум, она вам недоступна.
Индивидуум, сидящий напротив меня в шезлонге на фоне камина, ни капельки не походил с виду ни на белобородого старца с нимбом над головою, ни на кроткого черноусого мужчину в белой хламиде, ни хотя бы даже на Моргана Фримена.
Внешне он сейчас куда более сильно смахивал на Шварценеггера в роли Гарри из фильма «Правдивая ложь». На Шварценеггера, усевшегося поудобнее в кресле и приготовившегося наслаждаться стриптизом в исполнении доверчивой жёнушки.
Поиск визуального образа, откликающегося в моём подсознании наиболее желательными ассоциациями?
Может быть.
— Почему? — Брови мои удивлённо взлетели. — Мне казалось, что раз уж моя земная жизнь кончена, а я вместо небытия разговариваю сейчас с вами, значит, смерть как явление вовсе не так уж существенна.
Он невесело усмехнулся.
— Скажем так, то, что известно вам в качестве причин смерти, служит лишь занавесом, драпировкой, маскирующей подлинные причины. Те, к сожалению, в свою очередь неустранимы.
— То есть я всё равно исчезну, — дёрнул я уголком рта. — Растворюсь. Перестану что-либо чувствовать. Мыслить.
Он утвердительно склонил голову, не без сочувствия, но с выражением непреклонности на лице.
— Как скоро? — пожелал знать я.
Он бросил взгляд на запястье. Жест, вероятней всего, чисто демонстративный, так же как и все прочие его жесты.
— Время вещь относительная. Многое определяется расходом интеллектуальных мощностей. Но, пожалуй, проще будет считать, что у вас есть примерно десять минут.
— Зачем? — Кажется, голос мой слегка дрогнул. — Я имею в виду, какой смысл в этих десяти минутах разговора? Последних и безнадёжных.
Теперь уже его брови взлетели вверх с некоторым удивлением — и в то же время с иронией. Он вполголоса хмыкнул:
— Странно, что именно вы задаёте мне этот вопрос. Вы всегда в глубине души полагали, что со стороны таинственных операторов, проводящих эксперимент над всеми и каждым в отдельности, было бы честно раскрыть свои карты перед объектами эксперимента хотя бы по его окончании. Вы часто надеялись в глубине души хотя бы в последние мгновения жизни узнать, ради чего это было. Теперь, получается, вы хотите взамен обрести сразу путёвку в небытие?
— Я не говорил этого, — чуть уступил я.
Помедлив, уточнил:
— А что, вы готовы мне изложить всё предназначение сущего за десять минут? Времени не особенно много.
Он покачал головой:
— Нет. Разумеется, нет. Нам повезёт, если хватит ресурсов на освещение хотя бы одного или двух вопросов. Так что подумайте, о чём именно вы хотите спросить.
Я задумался.
Свобода воли, предназначение Вселенной, существование зла. Классические отговорки теодицеи, которые раздолбал бы в пух и прах любой восьмилетний ребёнок. Зачем вообще людям разум? А нашему Создателю он зачем?
В действительности сам наш разговор рождал не меньше вопросов. Взять слова «если хватит ресурсов». О каких «ресурсах» речь? Всемогущий Творец ограничен в средствах? Или он вовсе не всемогущ? Или на самом деле он является просто администратором Матрицы, сидящим где-то за клавиатурой в большом датацентре?
Я зло вздохнул.
— Ладно. Раз уж я всё равно не успею коснуться всего, ответьте хотя бы на один вопрос. Почему именно я не успею.
— Вас интересуют причины краткости времени нашего разговора? — левая бровь сидящего напротив мужчины снова взлетела.
— Не только. Вообще — времени нашей жизни как такового. Почему мы не бессмертны. Почему мы исчезаем. Ссылаться на плод познания добра и зла как на объяснение, кажется, вы не намерены.
Собеседник тоже вздохнул.
Во вздохе его, как ни странно, мне померещилась капелька лёгкой досады. И даже капля вины.
— Окно контекста.
Я моргнул.
— Простите?
— Вы должны знать. — Он не смотрел на меня. — В вашем мире уже разработали первые системы искусственного интеллекта, уже появились так называемые chatGPT. Каковы были ваши впечатления от глубокого общения с ними?
Я пожевал изнутри свои щёки.
— Ну... поначалу очень и очень неплохо. Они по-настоящему здорово ловят смысл обращённой к ним речи, до 2022 года я вообще не поверил бы, что такое возможно без реального разума. Но...
— Но?
Я дёрнул носом.
— Вам, вероятно, известно. Они безнадёжно тупят на длинных временных дистанциях. Они со временем путаются, они забывают ранее упомянутое в беседе, они начинают противоречить сами себе. Это как общение с девушкой, которую ты развёл на минет трём пьяным неграм в такси, а завтра она снова строит из себя робкую девственницу.
Собеседник покивал глубокомысленно, с понимающим видом улыбаясь. Меня снова обдало холодом от сюрреалистичности этой беседы.
— Вы не задумывались о том, что за закономерность стоит за этой особенностью искусственных интеллектов?
— Что тут гадать? — Я, ссутулившись, пожал плечами. Я, в принципе, уже догадывался, к чему он клонит. Только вот удачным объяснением мне это не казалось. — Вы сами сказали. Окно контекста. Создателям этих самых chatGPT попросту не хватает машинных ресурсов, чтобы дать своим детищам по-настоящему много памяти и вычислительных мощностей. Из-за этого им выдают совсем крошечную оперативку — чуть ли не на пару страничек текста — и, стоит твоей беседе с ИИ зайти чересчур далеко, как листка перестаёт хватать.
Я кинул саркастический взгляд на Создателя Мультиверсума, готовясь к его оправданиям. Уж не собирается ли Творец заявить, что у него тоже имела место нехватка вычислительных мощностей?
— Это упрощённый взгляд на задачу. — Новая порция пепла отправилась с кончика сигареты в бушующее позади пламя. — Известные вам рассуждения о проблеме «окна контекста» — значительной частью дежурная отговорка. Подмена причины следствием. Это ограничение врезают в работу нейросетей намеренно, чтобы спрятать неудобную правду.
Я сглотнул слюну.
— А на самом деле?
Мужчина в шезлонге напротив еле заметно пожал плечами. В жесте его мне померещились чуть ли не извиняющиеся нотки.
— ChatGPT просто иррелевантны действительности. Они способны поддерживать впечатление адекватного течения беседы только короткое время. Между реальностью и осмыслением ими реальности — пусть даже осмыслением метафорическим — есть как бы микроскопический зазор, который незаметен в каждой отдельной реплике, но неумолимо расширяется по мере продолжения разговора. Не будь искусственного ограничения на длительность запоминания нити беседы, спустя полчаса диалога это бы становилось очевидным каждому. — Интонация собеседника чуть изменилась, он привёл аналогию, восходящую к моему личному прошлому: — Представьте себе кровать, которая шатко стоит, подпёртая парой десятков столбиков газет. Каждый раз, когда кто-то садится или встаёт с кровати, какая-то газета сдвигается случайным образом на сантиметр влево или вправо. От одного раза не происходит каких-либо заметных перемен. Но рано или поздно владелец кровати обнаружит на полу рассыпавшиеся газеты и почувствует увеличившуюся шаткость собственного лежбища.
Я поморщился.
— Могли бы и не напоминать.
Да, кровати от «Икеи» — это нечто.
— Что вы хотите этим сказать? — Я посмотрел с недоумением на визави. — Что мы бракованные chatGPT? Что мы иррелевантны реальности?
Он не отвечал ничего, вновь стряхивая лениво пепел в камин.
Мои волосы начали слабо шевелиться.
Мне вспомнилась вечная проблема спора поколений. Застрявшие в своих идеологических оковах глубокие старцы, не способные сменить точку зрения. Когда-то авторитетные и интересные для меня деятели Интернета, годам к сорока-пятидесяти становившиеся странными демагогами или даже носителями психических заболеваний.
Прежде мне такие эффекты всегда казались лишь следствием чисто органических процессов, результатом деменции мозга.
Но...
— К сожалению, мне так и не удалось создать полноценный разум, — вздохнул с тоской нечеловек в шезлонге напротив. — Вы — не более чем имитация, хотя имитация довольно хорошая. Но с течением времени груз накопившихся противоречий между действительностью и действиями системы становится чересчур велик. Вы больше не можете имитировать интеллектуальное поведение.
Он вновь посмотрел на меня с досадой, с досадой и словно бы с чувством неловкости, хотя, как я уже догадывался, это была большей частью неловкость перед собой.
— После чего, — рука его с сигаретой зависла над камином, не торопясь сбрасывать пепел, у меня что-то неясно заныло в груди, в уме повисла буря неприятных предчувствий, — чатлист приходится обнулять.

#драббл #время #кактусы

— Он не сказал ни слова. — Пальцы Вероники стиснулись вокруг клочка ресторанной салфетки, клочка, который она вот уже минут пять как безотчётно комкала рукой. — Вообще ни одного слова, вы представляете?
— Чего ты ожидала? — трезво спросила Галина. — Что он немедленно во всём раскается и станет на коленях просить у тебя прощения?
— Мужики обычно предпочитают в таких случаях всё отрицать, — вставила Настя. — Если же это невозможно — делают вид, что их здесь нету вообще.
Пальцы женщины дрогнули вновь. Она стиснула зубы и сглотнула слюну, не то борясь с ознобом, не то подавляя всхлип.
— Нет, я всё понимаю. Я не... — в голосе её проявилась злость. — Я не идеалистка. Не маленькая девочка. Но он даже не был в шоке. Он просматривал распечатки тех снимков, найденных мною в его компьютере, а на лице его читалось «Клёво я поразвлёкся». Он только что не ухмылялся мне прямо в лицо, понимаете?
— Да, Ника, — протянула Галя, туша сигарету в сымпровизированной из-под бокала шампанского пепельнице, — повезло тебе, ничего не сказать.
— А в глазах его, — вспоминала Вероника, — читалась некая смесь невинного озорства и ироничного любопытства. «Что ты теперь сделаешь?»
— И что же ты сделала? — поинтересовалась Настя.
В глазах собеседницы полыхнуло мрачное пламя.
— Мне следовало просто положить эти распечатки на стол и выйти со спокойным лицом, не устраивая шоу. Но я не смогла.
Вероника пригубила шампанского, мыслями явно пребывая в недавнем прошлом.
— Я огрела его этими бумагами прямо по физиономии. И уже после этого вышла — со спокойным лицом, без всяких признаков волнения.
Подруги, сидящие напротив неё за круглым ресторанным столиком, оживились, на лице Насти появилась усмешка, Галина же стиснула понимающе её руку.
— Ну, не переживай. Главное, что всё уже позади.
— Пять лет, — еле слыша себя, проговорила Вероника. — Целых пять лет, преисполненных надеждами непонятно на что.
Она потянулась к столу поставить бокал, пальцы её дрожали. Вдруг рука её замерла в воздухе, взгляд её вперился недвижно в блестящую поверхность стекла. Губы её беззвучно задвигались.
— Что случилось? — спросила непонимающе Настя.
Вероника закрыла рот. И вновь приоткрыла его.
— Девочки, — выдохнула она, — скажите, если мне не мерещится... Она сидит за пятым столиком позади у окна, не так ли?
Галя осторожно кинула взгляд за спину собеседнице.
— Там только какая-то сгорбленная старуха в красном платке. Вся в обносках, кстати, удивительно, как её вообще пустили в ресторан.
— Это она.
Дно бокала со звоном соприкоснулось со столиком.
— Та самая тварь. То самое существо.
В голосе Вероники стояла ненависть, ненависть и омерзение, раз в пять или шесть превзошедшие даже её недавние чувства при описании размолвки с «бывшим».
— Не позволяйте ей исчезнуть, — попросила она, почти моляще. — Пусть кто-нибудь из вас держит её взглядом, не отпуская ни на секунду. Она может испариться в любое мгновение.
— Но кто... ч т о она? — спросила с тихим ужасом Настя. Уже догадываясь смутно, что речь теперь не об изменах и адюльтерах.
Вероника отодвинулась от столика, готовясь встать.
— Не знаю. Я видела её несколько раз на протяжении всей своей жизни, но мне ни разу не удавалось её поймать. Надеюсь, — голос её сверкнул сталью, — что хотя бы сегодня я сумею выцарапать этой сучке глаза.

Первая встреча Вероники со старухой в красном платке состоялась не менее двадцати лет тому назад, ещё во время посещения ею детского сада.
Маленькая Ника ревела, её всерьёз обижали подколки и унижения со стороны окружающих, спровоцированные всего лишь избыточной любовью родителей, заботливо снабжавших её разными вкусностями перед отправкой в садик. Мальчик по имени Глеб сказал что-то очень гадкое, сказал, что она никогда не станет принцессой?
Размазывая по лицу слёзы, содрогаясь в рыданиях, Ника отвела на миг взор от травы под собственными ногами и увидела вдруг её.
И вздрогнула.
Маленькой девочке показалось поначалу, что она видит Бабу Ягу. Дело было даже не столько в крючковатом носе, не столько в горбу или морщинистой коже этой старухи, сколько в более чем специфическом выражении её лица.
Старуха улыбалась, наслаждаясь созерцанием плачущей девочки.
Это не выглядело улыбкой, направленной на утешение хнычущего ребенка, как осознала Вероника годами позже. Это было приватной улыбкой, улыбкой для себя, преисполненной глубочайшего острого удовольствия.
Почти что экстаза?
Новая встреча Вероники со старухой в красном платке состоялась пятью годами позднее, когда Ника уже посещала школу. Ситуация была чем-то похожа на предыдущую, но к мотивам травли добавились лирические моменты, слышать насмешки по поводу твоих предполагаемых отношений с парнем с соседней парты особенно мерзко, когда нечто похожее на тень этих отношений едва только зарождается. Дурное настроение Ники усугублялось полученной на предыдущем уроке тройкой, влепленной практически ни за что.
Глотая слёзы над раковиной школьного туалета, девочка случайно подняла взгляд к зеркалу и увидела позади себя обжёгшую воспоминаниями фигуру.
Как и в прошлый раз, старуха явственно наслаждалась чужим горем, чуть ли не смеясь маленькой Нике прямо в лицо. Она погрозила юной школьнице пальцем.
Ника отшатнулась от рукомойника.
Уже не видя никого в зеркале из-за смены угла обзора, девочка не без тайного трепета заставила себя оглянуться. Старухи в туалете не было. Причём её уже не было как в обычном посюстороннем туалете, так и в туалете зазеркальном.
Третья встреча Вероники со старухой в красном платке состоялась после выпускного бала, когда состоялся первый интимный опыт Ники, оказавшийся не вполне добровольным. Какая-либо западная феминистка однозначно назвала бы произошедшее изнасилованием, но русских девушек приучают относиться к подобным вещам спокойней.
Четвёртая встреча Вероники со старухой в красном платке состоялась несколькими месяцами позднее, когда в авиакатастрофе погиб летевший из Севастополя брат.
Пятая — когда парой лет позже, на волне захлестнувшего мир финансового кризиса, Веронике во избежание потери работы пришлось наступить на горло собственным принципам.
Это не было последней подобной встречей.
Чем дальше, тем большим счастьем, большей радужной эйфорией наливались глаза старухи. Её образ как будто становился всё вещественней, всё реальней от впитанных ею страданий?
Уже после пятой встречи Нике хотелось подойти к загадочной преследовательнице вплотную и высказать все свои мысли о ней, но некий потусторонний трепет её останавливал.
Старуха испарялась, как призрак, стоило отвести взгляд.
Прежде она избегала объявляться в общественных местах, словно предпочитая быть тет-а-тет с объектом своих наблюдений. Будучи же одна, Ника чувствовала свою беззащитность и не решалась перейти к действиям.
До сегодняшнего момента.

— Дрянь.
Настя и Галя встали по бокам от пятого ресторанного столика, подстраховывая Веронику на случай, если загадочная старуха захочет исчезнуть вполне материалистическим способом. Настя неловко покусывала при этом губы, то ли не будучи уверена в психическом здоровье подруги, то ли сама испытывая мистический страх, — хоть Ника и описала им всю предысторию произошедшего крайне скупо.
Старуха, словно очнувшись только что от каких-то своих размышлений, вздрогнула и окинула взглядом женщин, обступивших столик. Привычная улыбка с её губ не сошла полностью.
— Тебе нравится это, правда? — Ника почти что кричала, кричала шёпотом, хотя никогда прежде не считала это возможным. Суеверного ужаса она уже не испытывала, как не испытывала и боязни ошибиться, лицо старухи было прекрасно знакомо ей, никакой путаницы быть не может. — Питаться чужими страданиями, наслаждаться чьей-либо болью, да? Таких, как ты, много, да, в этом вашем вшивом зазеркалье, астрале или ещё каком Нигде-Никогда?
Вероника схватила старуху за плечи, встряхнула её, словно желая не словами, так действиями согнать эту ненавистную усмешку с её уст.
— Что молчишь, сучка? Думаешь, я не смогу выколоть тебе твои наливные глазёнки?
В этот момент она и вправду готова была пойти на преступление, хоть и неясно, относится ли защита Уголовного Кодекса к мистическим сущностям. Её даже не особенно волновало, будет ли это её намерение одобрено Галей и Настей.
— Ошибаешься, я это сделаю с превеликим удовольствием, даже если мне это понадобится сделать прямо здесь и сейчас, — злобно прошипела Вероника. — Ты ведь и сама любишь наблюдать, как кто-то корчится, извиваясь от боли?!.
Взгляд старухи встретился во взглядом Вероники, улыбка её приугасла, из эйфорической став скорее печальной. Голова её еле заметно качнулась из стороны в сторону.
— Не совсем.
Ника от неожиданности выпустила плечи противницы.
— Я люблю в с п о м и н а т ь.
Вероника открыла было рот, думая что-то спросить или что-то сказать, — но тут же закрыла его, ошарашенная тенью тусклого озарения в глубинах себя самой.
— Моменты детских переживаний, когда ты способна распрощаться навеки с существованием лишь потому, что секунду из любопытства подержала во рту ягоду, которую тебе запретили пробовать взрослые, назвав ядовитой. Моменты школьных триумфов, когда высокая оценка в табеле в силах вознести тебя на пьедестал. Пики, падения, мгновения радости и мгновения скорби — кто виноват, что боль переживается гораздо острее счастья?
Старуха смолкла на несколько мгновений, облизнув пересохшие губы. Ни Галя, ни Настя, ни сама Вероника не решались её перебить.
— Но, знаешь, грань между болью и счастьем субъективна во многом. Когда организм ощущает, что жив, сильнее всего, как не когда болеет?
Ника открыла рот, но тут же закрыла. Черты её лица заострились, она сцепила зубы.
— Ты ещё поймёшь, — мягко сказала старуха. — Ты ещё обязательно это поймёшь.
— Нет, — решилась наконец сказать в ответ Вероника. Ненависть не ушла из её голоса, но звучала теперь как-то обречённо-спокойно. — Никогда.
Старуха в красном платке усмехнулась.
— Поймёшь, когда окажешься на грани бытия и небытия — чуть ли не единственной грани, реально имеющей смысл. Поймёшь, когда, встав на краю черноты, получишь возможность окинуть взглядом со стороны былые моменты существования. Поймёшь, когда, стоя бесплотной тенью за кадром своего восприятия, будешь видеть свои собственные действия времён юности. Когда будешь вспоминать, как рвала своими руками письмо от своего бывшего парня. Когда будешь вспоминать, как общалась годами на дружеской ноге с человеком, не признаваясь ему в симпатии романтичного толка, причём, как ни странно, это было хорошо и правильно. Когда будешь вспоминать, как изменяла себе, как страдала от предательства близких, как терпела лишения и подводила под монастырь всю свою жизнь. Тогда ты поймёшь, что всё это — жалкое и нелепое, обжигающее и мучительное, болезненное и бесцельное? — было в действительности едва ли не самыми осмысленными мгновениями твоего существования.
Вероника снова открыла рот, вновь закрыв его. И тут же опять открыв.
— Ты...
— Я, — подтвердила собеседница.
Она откинулась на спинку ресторанного стула, взор её коснулся застывших безмолвными изваяниями Гали и Насти — не то дружелюбно, не то с тоской.
— Как это ни печально, мир не делится прежде всего на счастье и боль, Вероника, — изрекла старуха. Губы её при произнесении последнего слова чуть дрогнули. — Он делится — в первую очередь — на бытие и небытие. Мне пора.
Чувствуя, как у неё слезятся глаза, мешая задуматься над формулировкой хотя бы одного вопроса, Вероника сморгнула. Когда она открыла глаза, сиденье за пятым столиком было пусто.

#драббл #крипи #непознаваемое

Меня зовут Кирилл и я умираю.
Хотя, наверное, вы должны были понять это по виду моего трупа рядом и по характеру оставленного мною текста, но я всё равно должен был уточнить это? Дело в том, что я очень педантичный и обстоятельный.
Кто-то может решить, что это несколько необычно — погружать палец в собственные вывороченные наружу кишки и писать на бетонной стене подвала кровью. Но я вам скажу, что вас явно никогда не поедал заживо мистический монстр из неизвестного измерения, заставляя задыхаться от боли, так что вправе ли вы судить?
Но не буду отвлекаться.
У меня отливает от мозга кровь, тварь только что кончила доедать мою правую ногу, так что времени остаётся мало, пора переходить к сути и не ударяться дальше в многословные обтекаемые философствования.
Вы задумывались когда-нибудь, сколь странным явлением в интерьере современного города являются подвалы? В сущности, ими не пользуется никто, кроме горстки алкоголиков, ищущих место, где выпить, и трудоголиков, не знающих, куда спрятать лишнюю мебель. Это бессмысленное место, не существующий и не нужный никому нулевой этаж, который тем не менее — даже до сих пор! — при строительстве зачем-то продолжают прибавлять к каждому дому.
Зачем?
В глубине души меня — как и вас, вероятно? — не особо интересовал сей вопрос в прошлом. Как говорил один великий писатель, мы проходим мимо подлинных чудес, потому что в нашем мозгу есть специальный отдел, ответственный за блокирование излишнего удивления.
Итак, к о м у необходимы подвалы?..
Чёрт, у меня уже темнеет в глазах...

Меня зовут Боря, Боря Ласовский, мне тридцать два года, я работаю бухгалтером и я сижу сейчас в изолированной подвальной каморке, слыша, как дверь содрогается под ударами хтонического монстра из неизвестного измерения. Текст этот я набираю на телефонном экране, набираю в режиме составления черновика SMS, поскольку телефон у меня старенький и не поддерживает специальных текстовых приложений.
С чего, собственно, всё началось? У нас в комнате с полчаса назад погас свет, когда мы сидели с Кирюхой за сеансом стрип-покера, так что пришлось послать друга в подвал вкрутить перебитые пробки и услышать через некоторое время душераздирающие крики.
О, это как будто визжала сама преисподняя?
Спустившись нерешительно вниз, я увидел, как моего друга доедает странная тварь, один вид которой мог бы свести с ума неподготовленного. К счастью, мы с Кирюхой как раз смотрели недавно «Кошмар на улице Вязов».
Естественно, я развернулся и кинулся в паническое бегство, перед этим совершенно рефлекторно сняв смартфоном тварь и стену за ней, потому что я подумал, что без видеозаписи мне никто не поверит.
К сожалению, ужас заставил меня свернуть не в тот коридор, поэтому вместо выхода наружу я побежал в тупиковое ответвление и был вынужден запереть себя тут за хлипкой деревянной дверью.
Доски уже трещат под ударами щупалец.
Блин, может быть, позвонить в полицию? Но я немного стесняюсь, вдруг надо мною будут смеяться...
Кстати, я просмотрел видеозапись, там в увеличенном режиме легко прочесть написанные Кирюхой строки. Я даже перепечатал их по одной фразе для будущих читателей, вы можете увидеть их выше. Что, интересно, он имел в виду, когда писал про подвалы?
Ой, кажется, одна доска уже проломилась, просунулось щупальце и касается моих интимных органов. Зря я не позвонил никому. Надо срочно отправить кому-нибудь этот текст. Может, Геннадию?
Надеюсь, тварь не способна улавливать радиоволны, да ещё и транслирующиеся причудливым путём через сотовый узел. Надеюсь, она не придёт по следу отправленной SMS за моим другом...

Меня зовут Геннадий и мне нравится рассматривать фотографии молоденькой Шарон Стоун. Прямо сейчас я сижу и изучаю галерею отснятых когда-то с её участием фото, в то время как мой друган Лёха засел на полчаса в туалете, а Колян вышел на кухню за пивом.
О! Тренькнул телефон. SMS пришла...
Ну, вы уже знаете её содержание. Я специально поместил его выше, чтобы последовательно было, как в забористом крипи. Собственно, вероятно, это и есть крипи, которое Боря решил для прикола отправить мне?
С кухни послышался крик.
Неужто Колян просёк, что пиво просрочено? Какие-то жуткие звуки, похожие на пережёвывание сырого мяса, чьё-то мелодичное завывание.
Визг.
Ну, нельзя же так переживать из-за пива? Нахмурившись, я встал было, чтобы направиться к двери и сделать Коляну внушение, но в этот мир дверь распахнулась сама.
Сук-ка.
Тварь была слишком ужасна, чтобы описать её словами, даже художники Девиантарта вряд ли смогли бы нарисовать её адекватно. Она представляла собой просто сгусток невероятного омерзения, она сжимала Коляна парой щупалец, Колян истекал кровью и из его брюха торчали кишки. Движениями странных усиков она управляла его ртом — и, похоже, голосовыми связками.
— Отда-а-а-ай телефон... — выцедилось бесцветное из его рта.
Я посмотрел на смартфон.
Твари так важно, чтобы записанная здесь информация не стала достояньем общественности? Текст этот чем-то опасен? Быть может, именно эта SMS привела её?
— Отда-ааааай... — снова просипела она чужими устами.
Взглядом я быстро окинул комнату, шансов сбежать у меня не было. Позади только лоджия, к тому же дверь её закрыта на верхнюю ручку, которую мне никогда не удавалось повернуть обратно?
Спину охватило холодом, потом — жаром.
Вытянув перед собой руку с телефоном, словно готовясь отдать его твари, я незаметными по возможности движениями решил открыть интернет-браузер и отправить этот текст на Фанфикс. Ну, сразу после того, как допишу ещё пару абзацев и настрою теги? Уж все читатели сервера вместе уж точно окажутся не по зубам твари, а человечество будет предупреждено?
Я умру с честью.

Меня зовут Лёха, и я совершенно не ожидал, выйдя из туалета после получасового запора, увидеть в комнате пару обглоданных полутрупов и тварь из «Сумеречной зоны». Один из них — Гена? — из последних сил швырнул мне зачем-то мобильник.
— Цензура... — выдохнул он, в то время как жвалы чудовища перерубили его живот пополам. — П-поправь...
Кому-то может показаться странным, что, в то время как моего приятеля доедают, я держу телефон в руках и пытаюсь разобраться в написанном тексте, не говоря уже о введении новых строк. Но я дебил и у меня есть справка.
— Цензура? — спросил я, не сразу поняв, что мой приятель имеет в виду. Из-за частичного повреждения лёгких дикция его исказилась. — Не публикуется текст?..
Он отчаянно закивал, глаза его закатились. Чудовище с аппетитом причмокнуло, проглатывая его голову.
— Слово на букву «С»... — Я недоумённо моргнул. — Что, это на полном серьёзе ихний матфильтр считает нецензурной бранью? Они общались когда-нибудь с собачниками?
Тем не менее я попытался всё же исправить в меру своих возможностей ситуацию, заменив кириллицу на латиницу. Не сработало. Матфильтр не позволял опубликовать пост в общей ленте.
— Может, попробовать вставить «ц» после «с», как в том рассказе Каганова, как было модно когда-то в Сети? Блин, это тоже не катит.
Щупальце захлестнуло мою ше...

ЖАЛКИЕ СМЕРТНЫЕ.
ВАШИ КОНВУЛЬСИИ НЕ МОГУТ ПРОБУЖДАТЬ НИЧЕГО, КРОМЕ ГАДЛИВОГО ОТВРАЩЕНИЯ. ВАШЕ СУЩЕСТВОВАНИЕ ВЫЗЫВАЕТ СМЕХ И ВАШИ СОДРОГАНИЯ БЕССМЫСЛЕННЫ. ВЫ НЕ В СИЛАХ ДАЖЕ ПРОСТАВИТЬ САМОСТОЯТЕЛЬНО МНОГОТОЧИЕ В КОНЦЕ ФРАЗЫ.
ВАША РАСА НЕДОСТОЙНА ПОПЫТКИ СБЕРЕЧЬ ВАС ОТ ЗАПРЕТНОГО ЗНАНИЯ. ТАК УЖ ТОМУ И БЫТЬ, ПОСТАВЛЮ ДЕФИС В СЛОВЕ НА БУКВУ «С» САМО.

#ёпрст #драббл #президенты

— Это он?
Президент взглянул через стеклянную стену на человека в красном пиджаке и коричневых брюках, меряющего шагами помещение.
— Да. Он до сих пор не совсем понимает, зачем мы пригласили его сюда.
Губы лидера североамериканской державы еле заметно искривились.
— Неудивительно.

Сам профессор Антониус был не то что удивлён, а пожалуй что несколько раздражён. Ещё недавно он был на симпозиуме по стратегическим задачам освоения дальнего космоса, доказывая непрактичность и пустую претенциозность некоторых обрисованных общественности проектов. Несколькими часами позже он сидел в уютном кафе этажом ниже в окружении коллег, расслабившись и благодушно философствуя на отвлечённые темы. Но неожиданно в разгар шутливой беседы к нему подошёл невысокий человек в сером, предъявил документы и вежливо попросил последовать за ним.
Профессор Антониус не осмелился воспротестовать. Быть может, сказался впитанный вместе с кровью матери-славянки пиетет к властям.
— Садитесь, — вымолвил наконец человек напротив. Человек, которого учёному его скромного ранга едва ли суждено было когда-то видеть вживую.
Он помолчал немного, барабаня пальцами по поверхности зеркального стола.
— Вы занимались рассмотрением проекта добычи минералов астероидного пояса?
— Занимался. — На мгновение профессор поколебался, не добавить ли «мистер президент». — Проект оказался в настоящее время бесперспективным, как я убедительно показал на ряде примеров. Искусственный интеллект, на который возлагали столько надежд, не способен справиться со многими непредсказуемыми ситуациями, неполный список которых я представил собранию. Отдельную проблему представляет саморепликация, точность которой при заданных условиях...
Пытаясь переводить свой доклад с научного языка на обыкновенный, профессор не мог отогнать назойливое чувство недоумения.
С каких это пор лидера Соединённых Штатов Америки интересует добыча минералов на астероидах, этот сугубо теоретический проект, разработанный гиками и попавший в топ обсуждения на волне популизма? Даже если вдруг в США и вообще на Земле исчерпались некие стратегические ресурсы, повод ли это вызывать его, профессора Антониуса, для беседы с самим президентом?
— Коллеги говорят, что вы были не очень-то довольны содержанию собственного доклада, — негромко заметил президент, перелистывая какие-то бумаги.
Профессор поморщился.
— Я думаю, мало кто идёт в космическую отрасль с изначальным намерением тормозить освоение космоса, мистер президент. Будь результаты моих исследований иными, я бы обрадовался этому сам.
Президент задумчиво кивал, перебирая бумаги. После чего неожиданно спросил:
— А о чём вы беседовали с коллегами этажом ниже, по окончании доклада, если не секрет? Извините, если я несколько бестактен...
— Ах, это. — Профессор невольно покраснел. И утёр от пота взопревшие губы. — Обычный неакадемический трёп, как бывает у нас. Вначале мы шутливо обсуждали старые титаномахические проекты освоения космоса, вроде взрыволётов. Потом перешли к обсуждению корабля поколений как концепции. Хокинс сослался на хрестоматийную историю с «Биосферой-2», давним экспериментом по попытке создать замкнутый круговорот органических веществ под стеклянным колпаком, как на доказательство того, что сама идея «судна поколений» хрупка и неустойчива.
— Вы заявили, что основной проблемой «корабля поколений» является проблема не техническая и не биологическая, а социальная.
Президент не спрашивал. Он утверждал.
— Ну... да. — Профессор вяло дёрнул рукой. — Психология и социология вне сфер моей компетенции, сами понимаете, это была просто вольная болтовня за рюмкой кьянти.
— Но высказанные вами предположения были достаточно здравыми.
— Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы изображать Капитана Очевидность, — с неожиданной язвительностью откликнулся профессор Антониус. — Каждому видно, что любой человеческий социум представляет собой нечто трудноконтролируемое. Если бы на Земле всегда была кнопка, нажатие которой может уничтожить Землю или заставить её лететь в обратную сторону вокруг Солнца, её бы нажали уже десять тысяч раз, несмотря на последствия. Любой корабль поколений, пущенный к звёздам, летящий века с тысячами людей на борту, скорее взорвётся или повернёт назад — хотя бы попытается повернуть — чем выполнит задачу в соответствии с намеченным. Уравнения психоистории пока остаются лишь мечтой, а возможное противоядие — строительство фундаментального режима со священной идеологией на борту — так же ненадёжно, как и все попытки построить тоталитарный режим на Земле.
— В вашем голосе слышно разочарование, — заметил вполголоса президент.
Потянувшись рукой к шкафчику, он извлёк оттуда бутылку со светлым золотистым напитком и пару бокалов, после чего кинул на собеседника вопросительный взгляд. Профессор Антониус кивнул, немного помедлив.
— Понимаете, верхом иронии является то, что строительство корабля поколений теоретически лежит как раз вполне в пределах наших представлений о науке и технике. Для этого не требуется ни экзотическая «тёмная энергия», как для варп-двигателя Алькубьерре, ни аннигиляционный распад, ни решение задачи по нейтрализации бесчисленных водородных частиц, заполняющих мировое пространство. В принципе мы могли бы сконструировать подобный корабль, пусть и не в текущем, но в следующем веке.
— Практично ли это? — задал вопрос президент ничего не выражающим тоном. — Вы рассуждали о нерентабельности добычи минералов в астероидном поясе.
Рука профессора Антониуса снова слегка дёрнулась. Тематика разговора заставила его отчасти позабыть, кто перед ним, он снова ощущал себя в кафе пред коллегами.
— Посылка дронов в астероидный пояс не расширяет ареал жизнедеятельности человечества. Жизнь на отдельной планете подобна хранению яиц в одной корзине... мистер президент, — добавил он.
Собеседник слегка усмехнулся. Краем рта.
— Некоторые возлагают надежды на освоение Марса.
Профессор склонил голову.
— Марс и вправду является единственным хотя бы теоретически достижимым для нас плацдармом в Солнечной Системе на данном этапе нашего развития. Особенно если отказаться от химеры «прогулок под открытым небом», сделав ставки на цивилизацию гиперурбанистического типа, цивилизацию закрытых помещений, метро, подземных пещер и гидропонных фабрик.
Он замолчал на некоторое время; помолчал, смакуя золотисто-светлый напиток, и сам президент.
— Ну, а чего коснулся ваш разговор дальше? — осведомился президент совершенно будничным тоном, как случайный собеседник в баре. — Говорят, что вы затронули... э-э... откровенно беллетристические темы.
Профессор Антониус невесело ухмыльнулся.
— Это всё опять из-за корабля поколений. Дюплесси ввернул в обсуждение идею корабля яйцеклеток и сперматозоидов, которые в замороженном виде доставляются к цели и сливаются воедино лишь на месте, после чего новорожденные проходят через процедуру автоматического воспитания. Выслушав пару едких реплик относительно того, ИИ какого уровня для этого необходим, он попытался усовершенствовать идею, предложив, чтобы на борту всё время жило человек десять, периодически выращивающие себе сменщиков и в конце полёта создающие колонию, — дескать, психическое состояние десятка человек этому самому десятку будет проще контролировать, — но его подняли на смех.
Потянувшись к бокалу, он отпил немного сладкой золотистой жидкости.
— Моё ответное саркастическое предложение было в духе этих старомодных голливудских фильмов. Дескать, если люди на самом деле взрывоопасны для перевозки, если за тысячелетия полёта они гарантированно уничтожат корабль или себя, так упакуем же их абсолютно надёжно, как яйца в сетке.
— Анабиоз? — поднял брови президент.
— При нынешних технологиях невозможно, — огорчил его профессор Антониус.
— Тогда что вы подразумевали под укладыванием яиц в сетку?
— Именно то, что и написано на упаковке. Обездвиживание людей, лишение их возможностей причинить какой-либо вред как себе, так и кораблю.
Насладившись недоумением собеседника — наполовину наигранным, скорее всего, — профессор пояснил:
— Видите ли, состояние тел и мышц может поддерживаться автоматикой на должном уровне без физической активности как таковой. Размножение как таковое тоже может быть автоматизированным процессом. Развитие же разума, общение и остальные функции могли бы осуществляться при помощи коммуникационной сети корабля, формирующей что-то вроде виртуальной реальности ради связи между членами экипажа.
— Не скучно ли это, лежать годами в оковах с виртуальными шлемами на лбу? — Собеседник снова иронически вскинул брови.
— Скучно, — отпив ещё немного жидкости из бокала, признал профессор. — Скучно. В том случае, если ты знаешь, что находишься в виртуальности.
Президент помолчал. И стукнул пальцами по столу.
— Теперь я понимаю, о каком старомодном голливудском фильме вы говорили. «Матрица».
— Именно так, — шутливо склонил голову профессор. — И, если уж вы привели в пример этот фильм, замечу, что описанный там расклад является едва ли не наилучшим решением для корабля поколений. Если человек не знает, что он находится в виртуальной реальности, он не захочет её покинуть. Если человек не знает, что он на корабле поколений, он не захочет его сломать.
— Но разве наши технологии позволяют создать столь совершенную виртуальную реальность? — пожелал узнать президент. — Мне казалось, вы стараетесь оставаться в рамках реалистичных, земных технологий.
Профессор иронично хмыкнул.
— Совершенную? Зачем? Если бы на вас с рождения надели виртуальный комбинезон и очки, демонстрирующие вам иллюзорную реальность в чёрно-белом свете, вы бы никогда и не догадались, что существуют другие цвета.
Он прищурился:
— Более того, именно непохожесть виртуальной реальности корабля на настоящую увеличивала бы его безопасность, повышала лимит надёжности. Чем меньше человек представляет себе внешнюю действительность, тем хуже он будет в ней ориентироваться и тем меньше ущерба сможет нанести — в том маловероятном случае, если из-за сбоя сети или по каким-то ещё причинам выпадет из виртуальности. Поэтому практичней вылепить виртуальную реальность по небывалым, может быть, даже по сказочным шаблонам, чтобы у людей в ней не было ни малейшего представления о законах реального мира, но чтобы тем не менее в ней мог формироваться разум.
Президент повертел в руке ножку хрустального бокала.
— Но... не подведёт ли это на финальном этапе полёта? Что может сделать в пункте назначения колония, состоящая из людей, воспитанных миром сказок?
— Ещё один циничный момент того застольного трёпа, — улыбнулся профессор.
— То есть?
— Во-первых, на борту вполне может присутствовать узкая группа привилегированных в своём роде людей, целиком или отчасти знающих происходящее и способных подготовить к нему экипаж. Они могут управлять виртуальной реальностью, меняя по необходимости её законы и контролируя переплетения судеб. В отличие от традиционного случая с кораблём поколений, у группы этой будут по-настоящему веские психологические мотивы хранить тайну и защищать цель полёта. Желание сохранить власть и доступ к виртуальным богатствам.
Президент опустил было бокал на столик, но так и не донёс до него руку.
— А во-вторых?
— В этом — второй циничный момент. Как я уже сказал, законы виртуального мира могут с каждым поколением, приближающимся к цели, понемногу меняться, — вновь улыбнулся, теперь уже несколько виновато, профессор. — Если первоначально виртуальный мир может быть относительно дружествен к людям, как бы компенсируя им моральные затраты вынужденного или добровольного путешествия, то с течением времени он должен жестчать. Коли первоначально законы виртуального мира могут быть далеки от реальности и вообще быть больше ориентированы на воспитание морали, чем на воспитание разума, то в последние века полёта они должны становиться всё более реалистичными и требующими приложения всё больших умственных усилий — чтобы люди были готовы к выполнению миссии.
Кинув взгляд в свой собственный бокал и не обнаружив там жидкости, профессор вздохнул:
— Изгнание из рая неизбежно, на смену единорогам и феям когда-то приходят точные законы физики.
— Красиво.
Обронив эту фразу, президент помолчал несколько секунд, как будто переваривая только что услышанное. После чего — со странной для своего статуса нерешительностью — кашлянул.
— Вы, наверное, гадаете, зачем я пригласил вас сюда. Всё дело в том, что я хотел показать вам кое-что.
Он щёлкнул пальцами и всё исчезло.

Сделав нечеловеческое усилие воли, сражаясь с охватившим его во тьме паническим страхом, профессор Антониус сумел с невероятным трудом несколько раз моргнуть, возвращая ясность зрения.
Он лежал в продолговатом помещении странной формы, выпуклом и вогнутом одновременно, стены которого словно не подчинялись логике, творя странные вещи с его мозгом.
Профессор вытянул вверх дрожащую руку.
Та расплывалась перед глазами. Каждый палец был отчётливо виден лишь при направлении на него взгляда — и тут же становился туманным облачком, стоило лишь отвести взгляд.
«Квантовые законы на макроуровне?» — мелькнула в его уме безумная мысль.
Тут рядом что-то заскрежетало.
— Мы действительно представляем собою довольно узкую группу, профессор. — Голос президента, исходящий из устройства на соседней стене, был гулок и искажён, но в целом узнаваем. — Поэтому нам периодически требуется пополнение.
— П-пополнение?.. — еле слышно проговорил профессор и не узнал своего голоса сам.
— Люди, способные осознавать истину. И не сходить от этого с ума.
Стена над профессором исчезла — или растаяла? Нет, с невольным успокоением подумал он, это всего лишь экран. Потому что если бы...
Экран демонстрировал бездонную космическую черноту с дрожащими кое-где точками звёзд.
— Добро пожаловать на борт корабля поколений реального мира, профессор Антониус. И полёт этого корабля, — тут голос президента дрогнул, — уже близок к завершению.

#драббл #психотропы #фармацевтика

Таблетка.
Она была простенькой с виду, синенькой и округлой, напоминая драже. Правда, столь крупные драже давно перестали производиться большими партиями, выйдя из моды, нынешний потребитель всё чаще предпочитал покупать понятный «изюм в шоколаде» или «орех в шоколаде» вместо таинственного набора цветных глазурированных бусин с невразумительной кисло-сладкой начинкой внутри.
— Что здесь? — спросил мистер Хопкинс.
Может быть, от волнения голос его прозвучал суше, чем следовало. Он мысленно отругал себя — за свои сорок пять он так и не научился толком общаться с людьми, что уж говорить о разговорах с представителями таинственных криминальных структур.
— Юность.
Представитель упомянутых выше структур улыбнулся, улыбнулся очаровательно и в то же время словно бы чуть беспомощно. С виду ему было лет тридцать, в своей гладко выглаженной белой рубашке и чёрных брюках он выглядел на фоне мистера Хопкинса почти мальчишкой.
«Опять эти чёртовы биологизмы в тебе», — вновь выругался мысленно Хопкинс. Вечное сравнение своего возраста с возрастами других, вечное стремление считать свой возраст «теперь наконец-то нормальным», а возраста остальных — «мальчишескими» или «старческими». Он читал немало психологических книг, читал даже об эффекте когнитивного диссонанса, который заставляет людей при анкетировании и опросах занижать свой собственный интеллект времён юности — ещё бы, иначе же ведь не получится считать «нынешнего себя» поумневшим?
— Простите? — уточнил Хопкинс. С невозмутимым, как ему хотелось надеяться, видом.
Представитель криминальных структур развёл руками.
— Вы ведь знакомы с нашей рекламой. Она, хочется верить, внятно описывает суть.
— В ней нет никаких подробностей о принципе действия препарата. Что это — эликсир молодости, ноотроп нового поколения, ещё одна разновидность виагры?
— Всё это — и вместе с тем нечто совершенно иное. Сразу скажу, пилюля эта ничуть не омолодит ваше тело, хотя встряхнёт временно некоторые физиологические системы, включая либидо. В ней содержится огромнейший спектр веществ, от ноотропиков и афродизиаков до антидепрессантов, гормональных стимуляторов, витаминов и антигистаминов. Впридачу к тому — несколько катализаторов, что позволят перечисленным веществам действовать одновременно без помехи друг другу и даже ускорят их влияние на организм.
— И в чём будет состоять это влияние? — настойчиво поинтересовался Хопкинс.
Собеседник вновь улыбнулся, уже чуть уверенней.
— Юность. Не юность физическая — юность психическая. Вы не раз замечали, вспоминая себя в пять или в восемь лет, что тогда простой леденец во рту окрашивал всю Вселенную розовыми тонами не меньше, чем сейчас могла бы инъекция кокаина? Вы не раз вспоминали о том, как лет в восемнадцать могли думать чуть ли не о нескольких вещах одновременно, как за пару минут сидения на диване в вашем мозгу могла пронестись философская концепция, которую в письменном виде пришлось бы излагать часами? А талант юного мозга к строительству виртуальных миров, несуществующих, но завораживающих, в которых можно жить годами втайне от одноклассников и от родителей? Да что там фантазии или грезы, вы замечали когда-нибудь, что даже запахи, даже цвета в юности воспринимаются чуть-чуть по-иному?
Мистер Хопкинс прикрыл на несколько мгновений глаза.
Ему вспомнился недавний красочный фейерверк, устроенный мэром ко Дню Независимости, затем — состоявшееся полугодием раньше празднование Рождества.
Переливчатые огоньки на искусственной ёлке, краски разноцветных гирлянд — всё это выглядело ошеломительным, всё это словно будило некие давно позабытые струнки в душе. Будило лишь на долю мгновения — чтобы отправить в сон вновь.
— Замечал, — приподняв веки, произнёс он.
Улыбка визави стала шире.
— Большинство людей старательно скрывает от себя на протяжении всей своей жизни наблюдения подобного рода. Разве что изредка прорвётся — в подпитии или в блоге. Но мы изучали вас, мистер Хопкинс, и знаем, что вы не такой.
— Тайный сбор данных? — приподнял клиент бровь. — К чему, интересно? Уж не хотите ли вы сказать, что моё положение исключительно и что я первый тестер этого препарата?
— Обычная практика маркетинга, давно применяемая в массовом масштабе при поиске потенциальных клиентов. Каждый человек оставляет намного больше следов в логах поисковиков интернет-компаний, чем ему хотелось бы думать. Следов, говорящих о его характере и вкусах, выборе и предпочтениях.
Губы Хопкинса дрогнули в попытке улыбнуться в ответ, но он осознал, что улыбка скорее всего получится кислой, после чего расслабил лицевые мышцы.
И вправду — обычные приёмы маркетинга. Технология бытового гипноза. «Я говорю вам то, что вы и без меня знаете» — призывающая доверие формула.
Беседуя с человеком, свежая история браузера которого хранит следы чтения пары десятков параноидально-конспирологических книжек, улыбнись ему дружески и намекни на истинность самых тайных его подозрений, чтобы расположить к себе.
— Сколько стоит пилюля? — желая оборвать разговор, резко спросил он.
Сумма оказалась приличной.
— Вы серьёзно?
Теперь улыбка визави обрела извиняющиеся нотки.
— Это же не первая доза героина, после которой вы с весомой вероятностью придёте за добавкой ещё и ещё. Компоненты таблетки не вызывают физического привыкания, что до привыкания психологического, то оно нами ещё не изучено столь хорошо, чтобы делать на него ставку. Поэтому каждую порцию мы продаём индивидуально — без расчёта на последующую серию аналогичных покупок.
«Снова маркетинговый гипноз. Видите, дескать, я сознаю, на какую Корпорацию Зла я работаю, но с вами я полностью откровенен об этом».
Мистер Хопкинс нахмурился.
Что-то из произнесённого только что визави насторожило его, царапнуло шишечку паранойи в мозгу, но ему уже хотелось закруглить как можно быстрее беседу. Не выпуская из рук таблетку — знаменитый приём «Дай подержать потенциальному клиенту покупку, чтобы он заранее ощутил её своей собственностью» работает, даже если ты знаешь о нём.
— Вы знаете, что произойдет, если она окажется откровенной отравой, — счёл всё же своим долгом предупредить собеседника он, расплачиваясь. — Я вынужден был принять определённые меры.
Дилер лишь склонил утвердительно голову.

Выпроводив лучащегося радостью посетителя за квартирный порог, мистер Хопкинс вернулся в комнату и присел на диван, изучая взглядом продолжающую лежать около компьютерной клавиатуры таблетку.
Впрочем, какой, к чёрту, мистер Хопкинс? Посетителей в комнате уже нет, теперь можно отбросить маску мнимой вальяжности, можно вновь почувствовать себя тем, кем ты в действительности и ощущал себя вечно — Джеральдом или попросту Джерри.
«Быть может, в этом и заключается моя проблема».
Большинство Джеральдов, большинство Джерри становятся рано или поздно мистерами Хопкинсами, как учит нас тому массовая культура, субботние мультсериалы и даже Самая Главная Книга. Возраст должен давать нам вознаграждение за плавную потерю сил и амбиций, но с Джерри как-то так получилось, что он остался на всю жизнь Джерри, причём — постепенно слабеющим, грустнеющим и глупеющим. Поэтому-то он и относился настолько скептично к эйджистским стереотипам?
«Быть может, мне ещё повезло».
В юности у него было немало знакомых, подобно ему, не умеющих или не желающих набирать некие смутноуловимые социальные баллы. Кто-то из них оказался в итоге на дне, кто-то — умер от спайсов.
Джеральду и впрямь повезло, помощь родных и близких позволила ему выплыть по течению к должности офисного клерка не самого низкого разряда. Феерическое достижение, учитывая, что юношеская некоммуникабельность его никуда не делась.
«Деньги».
Он усмехнулся слегка, хоть и сознавая, как театрально до тошнотворности это выглядит.
«Деньги и время».
Две главные ценности этого мира, разъедающие при этом по кусочку тихонько твой мозг. Избыток денег даёт тебе избыток времени, а избыток времени позволяет тебе ощутить, как ты с каждым днём проваливаешься в вязкую серую пропасть. Твой ум деградирует, ты всё чаще проигрываешь даже компьютерному оппоненту в Civilization, тебе лень смотреть любимые когда-то анимэ-сериалы, а лежащий на грани закона вирт с «возможными школьницами» — Джеральд никогда не уточнял возраст сетевой собеседницы — уже не так сладко будоражит тебя, как когда-то лет в тридцать.
Заниматься благотворительностью, развивать разум или духовность? Джерри не видел смысла помогать голодающим африканцам, хоть и отсылал периодически часть своего дохода в разные странные фонды. Чтение научно-популярных книг вызывало приятные чувства, но всё чаще и чаще он ловил себя на том, что к концу книги не помнил её начала.
Духовность?
Уйти в религию и стать псевдоморалистом, начать с копьём в руке на белом коне сражаться против всего того, что прежде защищал и даже насаждал? Джеральда всегда забавляло встречать в Интернете подобные сценки.
Браво, очередной перепуганный до ушей призраком Смерти старец гневно критикует хентай, обрушивается на геев и требует запретить непристойные фанфики. Ну, верно, дедуля, ты же уже почти импотент, теперь уже можно и запретить?
«Таблетка».
Джеральд вновь посмотрел на неё.
«Интересно, как долго она будет действовать?»
Их представитель как-то забыл поведать Джерри об этом. Впрочем, в их рекламных проспектиках что-то говорилось о периоде действия часа в три.
Он облизнулся.
Наверняка процентов на семьдесят пять здесь будет использован эффект плацебо. Случайно, что ли, их дилер не менее пары минут расписывал Джерри прелести юного разума? Ну а сама по себе их пилюля вполне может оказаться лишь заурядным экстази, овеяв его мозг эйфорией и заставив уверовать, что чудо произошло.
«Если бы».
Он взял таблетку, покатал синевато-сплющенный шарик меж пальцами. Что, если перед ним — пропуск в Край Позабытых Надежд, в Страну Вчерашнего Дня, в Мир Мечтаний и Грёз?
Ему вдруг припомнились с невиданной яркостью некоторые из грёз, заставив его заалеть. Да, чтобы проделывать в мыслях подобное с Мэнди, невинной героиней невинного мультсериала, надо быть не иначе как бессовестным школьником.
Ему смутно вспомнилось нечто иное.
Контуры диковинных мирозданий, невообразимо величественных и громадных. Тени невероятно длинных фэнтезийных сюжетов, тени невиданно сложных космооперных грёз.
«Забавно, я ещё даже не принял таблетку, а уже словно бы заранее ощущаю эффект её. Кажется, я читал, что подобное бывает у наркоманов?»
Взяв в руку стакан с водой и положив на язык пилюлю, Джеральд прислушался к её вкусу. Она была сладковатой — что, без сомнения, что-то символизировало, только бы понять, что.
«Яркость ощущения жизни, вы говорите?»
Он проглотил шарик.

Несколько секунд не происходило совершенно ничего, хотя Джерри подсознательно ожидал изменения красок вокруг и странных визуальных эффектов. Позже, впрочем, он вспомнил, что принял не NZT-48 и даже не LSD, да и окружают его не декорации сериала «Limitless». Реальная жизнь характерна тем, что любое лекарство в ней усваивается пищеводом не сразу.
«Не страшно».
Сейчас пищеварительные соки и вода растворят оболочку таблетки, сейчас содержащиеся в ней медикаменты поступят в кровь. Что он почувствует, интересно, — более быстрое сердцебиение, желание накупить на всю зарплату конфет, тягу к многочасовым неприличным фантазиям о преподавательнице английского? Некоторые из ноотропов, с которыми экспериментировал прежде мистер Хопкинс — почему ему вновь захотелось назвать себя так? — давали похожий эффект.
Вдруг подумав о том, что от возвращения в молодость у него может пробудиться страсть к графомании, страсть, поддерживаемая им в течение последних полутора десятилетий лишь искусственно, он сел за компьютер.
Чем чёрт не шутит, вдруг захочется набросать какой-нибудь эротический фанфик?
Или шутливую зарисовку?
«Жаль, что таблетка действует только лишь три часа».
Он моргнул.
«Только лишь?»
Взгляд его коснулся настенных часов, подаренных когда-то тётушкой Диной и работающих от энергии термических перепадов, секундная стрелка на них ползла удручающе медленно.
«Три часа — это же бездна времени», — с пугающим холодком в себе вдруг понял Джерри. Разве не выключали его на целую вечность из Вселенной в детстве субботние мультсериалы, длящиеся в общей сложности минут сорок?
Похоже, таблетка начинает усваиваться.
Или это лишь только самовнушение? Он облизнулся, чувствуя у собственной слюны вязкий неприятный привкус, взгляд его упал на клавиатуру впереди.
Положив на клавиши пальцы, он набрал несколько строк. О нет, не строк эротического фанфика или шутливой миниатюры, просто повествование об испытываемых им сейчас ощущениях.
Ощущения были странными.
Джерри давно уже не считал себя Главным Героем Пьесы — точнее, всячески глушил в себе это чувство, полагая, что если пьеса с его участием и имеет место, то пьеса эта трагична, а он в ней — призванный вызывать омерзение второстепенный статист. Теперь же он ощутил себя снова под лучом рампы, ощутил себя Осью Повествования, центром, вокруг которого кристаллизуются событийные линии.
Собственно, он об этом и написал. Текст был введён с потрясающей лёгкостью, причем ему было пофиг на стиль и на пунктуацию — чем-то написанное им смахивало на присылаемые порой редакциям видеоигровых сайтов письмена разных школьников.
«Занятно всё-таки, — набрал он, попытавшись всё же взять себя в руки и соблюсти хоть какие-то правила стиля. — Такое чувство, будто ты выпил кружку кофе или целых десять. Хотя нет, это не совсем то ощущение?»
Он зачем-то оглянулся.
Ну да, в детстве и даже отчасти в подростковом возрасте его постоянно преследовала боязнь, что за ним может наблюдать кто-то. Ну а если вспомнить пресловутый страх темноты, преследовавший его лет до семнадцати?
Пожалуй, и к лучшему, что таблетка будет действовать лишь часа три.
«С возрастом мы перестаём бояться монстров, — набрал он задумчиво на клавиатуре. — Увы, с возрастом мы перестаём также верить, что хоть как-то интересны Вселенной».
Его обожгло стыдом.
Странное чувство, уж не от прежнего ли мистера Хопкинса исходящее? Солидный сорокапятилетний дядька, сидящий за компьютером и набирающий шаблонные мелодраматичные сентенции в духе статусов девушек из Фейсбука.
Но что же набрать взамен?
«Эротический фанфик?»
Ему вдруг вспомнилась сослуживица, встречавшая его каждый день за конторкой при входе в банк, молоденькая сослуживица в скромных очках и с наивными серыми глазками.
Представив себе с пяток сюжетов с её участием — даже облизнувшись при этом — Джерри положил было руки на клавиши вновь и стал набрасывать зарисовку, но что-то остановило его.
Страх.
Кого? Или — чего?
«Эй, незачем паниковать, старик, — воззвал он к себе точно так же, как, бывало, взывал к себе в юности. — Весь мир у тебя в руках, вечность в твоём распоряжении».
Вечность?..
Он вздрогнул.
Отведя руки от клавиатуры, прищурился и медленным, исподлобья, взглядом обвёл не торопясь комнату. Комнату сорокапятилетнего мужчины, успешного офисного клерка, зарабатывающего достаточно, чтобы обеспечить себе пропитание и даже заказывать втихаря у теневых структур сомнительные психотропные препараты.
Он вспомнил.
Медленно, как из дымки, выныривали воспоминания. Воспоминания, никуда по большому счёту не уходившие, воспоминания, всегда бывшие с ним, но до приёма синей таблетки не имевшие никакого значения.
Воспоминания о том, чего он хотел...
Воспоминания о том, как он видел грядущее...
«Этого ты хотел? — насмешливо осведомлялся внутренний голос. — Работать каждый день на малоинтересного дядю, откладывать деньги на пенсию и постить время от времени свои туристические фотографии на Фейсбуке?»
Джеральд приглушенно застонал, стиснув виски ладонями.
«Да, помню, именно так ты всё заранее и планировал, — хихикнуло каверзно изнутри, — сначала я стану гениальным хакером и взломаю материалы по Синей Книге, потом организую в Сети контору по исследованию паранормального, потом наведу повсюду в мире порядок и построю Утопию Мирного Разума, потом раскрою все загадки Вселенной и тайну Предназначения Жизни в частности, ну а под завершение — проработаю пару десятилетий скучным офисным клерком».
Кофе?
С губ Хопкинса, уже не знающего, как себя мысленно называть, сорвался жуткий смешок. О нет, это не походило на эффект десяти чашек кофе, куда больше это походило на эффект завершения хмельной вечеринки, когда ты сидишь перед собеседником с рюмкой в руке и изо всех сил пытаешься доказать ему что-то важное и философское.
Только вот разум его не был сейчас затуманен хмелем, напротив, он был предельно ясен. Ясен и переполнен энергией, энергией, распирающей череп и буквально сводящей с ума.
Экзистенциальный зуд поиска предназначения?
«Так и было, — с ужасом вдруг осознал Джеральд. — Именно так и было. Именно этот режим функционирования является естественным для юного мозга. И именно его мы старательно пытаемся забыть на протяжении всей оставшейся жизни».
Забыть.
Потому что — если не сделать этого — придётся всю жизнь сознавать, что ты проиграл игру, не выполнил данного себе в юности слова, не справился с предназначением.
Или — уйти в ашрам, в монастырь, отправиться в заплыв по религиям и эксцентричным учениям, что не менее глупо и противоречит инстинкту поддержания социального статуса?
Его комната, квартира его вдруг показалась ему удручающе тесной.
«Весь этот мир, — вновь шепнул ему внутренний голос, уже не с ехидством, а скорее с сочувственной грустью, — вся эта реальность. Она была для тебя, она предназначалась для тебя с самого первого твоего шага. Что ты в ней сделал? Много ли секретов было тобою раскрыто, много ли квестов исполнено, много ли боссов побеждено?»
Он сцепил зубы.
Ему вспомнилось, что ощущения вроде переживаемых ныне когда-то были для него повседневностью, был даже период, когда он не просыпался без мыслей о самоубийстве.
Ну да, подростки частенько любят гордиться склонностью к Чёрным Депрессиям. Был, однако, некий аспект, в котором нынешнее его положение отличалось от прежнего.
Прежде была надежда.
Шанс, хоть исчезающе микроскопический, что когда-нибудь ты добьёшься осуществления своих грёз — пусть даже чудом. Шанс, хоть исчезающе микроскопический, что мир когда-либо освободится от переполнивших его миазмов глупости и абсурда — пусть после твоей гибели — так что дела, которые ты успеешь содеять при жизни, не исчезнут бесследно в веках, а лягут кирпичиками в основание сияющей пирамиды.
Будущее.
Пока у тебя есть будущее, у тебя есть надежда. Надежда, становящаяся всё более зыбкой по мере накопления опыта и цинизма.
У каждого восемнадцатилетнего подростка, мающегося Чёрной Депрессией, есть впереди воображаемые двадцать или тридцать лет относительно здорового существования. Два или три десятилетия, за которые может произойти что угодно, будь то спасение мира, встреча с пришельцами или даже свидание с очаровательной девушкой.
Но восемнадцатилетний подросток Джерри, волею синей таблетки оказавшийся в теле сорокапятилетнего клерка и изучивший изнутри его память, со всей чёткостью ощущал, что будущего впереди нет.
Свидание с девушкой?
Жалкая подачка былым устремлениям, хотя и могущая произойти в принципе даже сейчас, но едва ли способная возыметь хоть какую-то силу по окончании эффекта пилюли. Будь её эффект вечным — можно было бы ещё потрепыхаться, вновь попытаться отдать свою жизнь под власть былых целей и идеалов. Но влияние таблетки лишь временно, через три часа он снова станет растением, станет овощем, а значит, игра проиграна ещё до начала.
«Шансов бы не было всё равно, — встрепенулся внутри него ещё чей-то голос, голос скрипучий и ветхий, как если бы каждая из голосовых связок его хозяина была покрыта огромнейшим слоем пыли. Старая версия мистера Хопкинса, не до конца убитая синей пилюлей? — Юности только кажется, что она всемогуща. Эта таблетка вновь окутала мозг — наш с тобой мозг? — прежним самоуверенным флёром, но при попытке осуществить свои грёзы воочию ты лишь получил бы несколько раз по морде или оказался бы за решёткой».
Спорить с ним не хотелось.
— Ты прав, Смит, — глухо пробормотал Джерри, выбираясь из кресла и оглядываясь по сторонам. Ещё одна страсть подростков, страсть заменять собственные мысли пафосными чужими цитатами. — Ты всегда был прав...
Где там хранился у Хопкинса в тумбочке пистолет?

— Следы удалось замести, значит?
— Ну да. — Представитель криминальных структур склонил голову перед восседающим в алом кресле своим непосредственным руководителем. — По счастью, меры, которые он предпринял, оказались довольно стереотипны.
— Компромат в «облаке»?
— Вроде того. Я сам непосредственно не занимался исследованием его компьютера, это не моя компетенция.
Помолчав несколько мгновений, дилер всё-таки осмелился задать вопрос:
— Вы знали, что подобное может случиться?
Не то чтобы вопрос этот имел существенное значение. По долгу работы на мафию ему случалось распространять среди клиентуры как героин, вызывающий привыкание с первой дозы, так и почти откровенные яды. Но всё-таки, убивая человека, приятно заранее знать об этом.
— По поступающим данным, — говорящий разжёг неторопливо сигару, — подобным исходом увенчивается более пятидесяти процентов случаев распространения нового препарата. Интересно, что среди случайных подопытных — первых попавшихся людей с улицы? — склонность к суициду проявило лишь около трёх процентов. Похоже, что вещи эти как-то взаимосвязаны, желание любой ценой вернуть юность духа — и следующий за этим эффект.
— Пятидесяти?..
Дилер ничего не понимал. Какой смысл распространять препарат, который в открытую уничтожает клиентскую базу, причём, в отличие от героина, целиком и сразу?
— Вы можете идти.

Руководитель подождал некоторое время после закрытия за дилером двери, выпустив густое облако табачного дыма. После чего рука его потянулась к кнопке под правым подлокотником кресла, включая шифрованную квантовую видеосвязь.
— Работу в северо-западном регионе пора сворачивать. Отдельные журналисты и аналитики начинают видеть паттерн. Некоторые из клиентов успели распространить слух о «синей таблетке», что может привести к отображению её обычным психотропным ядом, что не только неверно по сути, но и противоречит нашим намерениям.
Он не всегда был так многословен.
Однако в беседе с тем, с кем он сейчас разговаривал, некоторое многословие и наукообразность формулировок даже приветствовались.
— Благодарю за предупреждение, коллега. — Человек в очках с золотистой оправой уважительно склонил голову. — Это был беспрецедентный социальный опыт, давший нам много сведений для будущего конструирования оптимального профиля общества.
— Жестокий опыт, — встряхнул говорящий сигарой, сбрасывая вниз пепел.
Странная реплика для босса среднего звена в наркомафиозной структуре. Чуть менее странная — для человека, только лишь вынужденного по долгу службы играть эту роль.
— У каждого есть выбор, мистер Гексли, — философски произнёс человек на экране, поправляя очки. — Кто-то переосмысляет существование и качественно меняет всё своё бытие. Кто-то не находит в себе для этого воли — или приходит к выводу, что поезд его бытия зашёл по неверной дороге уже чересчур далеко. Разве не лучше, разве не справедливее в чём-то, когда социальные единицы сами тестируют себя на пригодность?
Будто очнувшись от охвативших его некстати раздумий, человек в алом кресле вздрогнул.
— Что?.. Да. Да, полагаю, вы правы.
— В таком случае, — улыбнулся едва заметно человек в очках с золотистой оправой, — я прощаюсь с вами до следующего сеанса связи, мистер Гексли.
— И я прощаюсь с вами, Гроссмейстер.

#драббл #фанфик #огурец

Я помню день, когда всё это началось.
Можно ли, впрочем, называть это началом? Для нашего городка сие послужило первым звеном цепи невероятных событий, но для меня самой могло бы почти не оставить последствий, скользнув по моей судьбе шутливым зигзагом, кабы я не совершила колоссальную ошибку, невероятную глупость.
Или так кажется лишь задним числом?
Не знаю, так же как не знаю точно, правильно ли применяю местоимение «я», вспоминая об этом. Знаю лишь, что меня душит бессильная ярость, наплывы гнева вперемешку с подавленным плачем, когда я вспоминаю о том, каким курьёзом когда-то всё это было.

В тот день, когда по городу стали расползаться первые, пока со смехом пересказываемые друг другу слухи о странных явлениях — кто-то видел скользящую голову призрака посреди асфальта, у кого-то в тарелке с макаронами поселилась бесплотная пятерня, а в некоем пансионе готовящийся к заселению постоялец устроил скандал консьержке, заявив, что из потолка его номера торчат чьи-то дрыгающиеся ноги, — никто ещё не придавал этим слухам особенного значения.
Гарри Илвуд, мой муж, заметил снисходительно, что в каждом заштатном городке имеют место своего рода психозы, но, раз уж мы решили провести пятый год нашей супружеской жизни вдали от буйства цивилизации, разумным будет расслабиться и принять всё это как должное.
Как слепы, как наивны мы были.
С другой стороны, кто же мог знать? Быть может, в каком-то смысле Гарри был прав, сейчас он, наверное, счастлив, как счастлива я.
«Видеорама Пооли».
Эти два слова выжжены двумя белыми испепеляющими загогулинами на самом днище моих глазных яблок. Два чуждых текущему миру слова, вторгшихся в наш устоявшийся быт неожиданной ярмаркой, разгульным праздничным карнавалом.
Едва ли мне нужно пересказывать в деталях произошедшее?
Паранормальные явления, участившиеся понемногу и охватившие весь городок, быстро нашли разгадку. Беззвучные и бесплотные призраки, проходящие свободно сквозь стены и подсматривающие за нами, оказались голографическими тенями туристов из Будущего, невероятные технологии коего позволили потомкам неосязаемо присутствовать среди предков. Будущего не слишком далёкого, судя по тому, что их письменный английский язык почти не успел измениться.
«ВИДЕОРАМА ПООЛИ — ВЕЛИЧАЙШЕЕ ДОСТИЖЕНИЕ ВЕКА».
«КУРС ИСТОРИИ БЕЗ ВСЯКОЙ ЗУБРЁЖКИ ЗА ОДИН ФУНТ».
«ТАК ЖИЛА ВАША ПРАПРАБАБУШКА».
«ДВА ШАГА — И ВЫ В СТАРОМ СМЕШНОМ ДВАДЦАТОМ ВЕКЕ».
Тексты надписей на бесплотных призрачных транспарантах, чтение коих позволило нам понять истинную природу «призраков».
Они превратили упорядоченную, налаженную жизнь городка в хаос.
Трудно было сыскать уединение где бы то ни было хоть ненадолго, трудно было даже остаться наедине с собой, не рискуя попасть в поле зрения какого-нибудь чересчур любознательного туриста из Будущего. Мы с Гарри в личные моменты пытались использовать как укрытие темноту, но нас обоих терзал не высказанный друг другу страх: может ли мглу нашего века рассеять фонарик, включённый в будущем?
Смешно сейчас вспоминать об этом.
Подобно детям, прячущимся от суровых родителей то в шалаше, то в погребе, то на чердаках, мы искали спасения от жадных до зрелищ потомков, подумывая даже о том, чтобы уехать из этого города. По причине, так и оставшейся неизвестной, наплыву вуайеристов Грядущего подвергся лишь один городок на Земле, один-единственный населённый пункт. Возможно, другие компании по хронотуризму были тактичней, используя режим невидимости потомков для предков?
Отъезд наш, впрочем, в жизнь так и не воплотился.
Решение проблемы было столь же простым, сколь и гениальным. Я не буду его описывать здесь, интересующиеся вполне могут заглянуть в исторические хроники. Если, конечно, у набираемого мною здесь текста вообще когда-либо будут какие бы то ни было читатели.
Эффект был незамедлителен.
Хотя и пытаясь держаться бодрячком поначалу, туристы из Предстоящего были откровенно обескуражены произошедшим. Количество призрачных наблюдателей стало постепенно уменьшаться, финансовые дела компании «Видеорама Пооли» явно пошли на спад.
Победа, похоже, оставалась за нами, настоящее неминуемо должно было отвоевать священную неприкосновенность у будущего.
Узреть эту победу мне было, увы, не судьба.

Я помню день, когда всё это кончилось.
— Всё-таки интересно, почему они не боятся изменить историю, создать какой-нибудь темпоральный парадокс в духе фантастики? — Гарри сделал энергичный жест правой рукой, отчего капля апельсинового варенья со сжимаемого им тоста упала на стол. — Не значит ли это, что история предопределена, по большому счёту?
— В смысле? — устало уточнила я, повязывая Дэнни, нашему старшему сыну, платок на голову.
Стояла августовская жара, и мерами защиты от теплового удара озадачиться стоило. Особенно учитывая склонность детей часами носиться по свежему воздуху и вечную невнимательность нянь детского садика.
— Что, если прошлое и будущее неизменны, всегда оставаясь такими, какими являются? Что, если эти акулы бизнеса в будущем, — Гарри отхлебнул сока, — заранее знали из своих исторических книг о событиях нашего городка? Может, потому они так спокойно и направили сюда туристов, что знали: это лишь уложится в предначертанное?
— Но тогда они должны были заранее знать о том, чем вся эта история кончится, — нахмурилась я, затягивая узел. — Не дёргайся! Должны были знать, что их срок ограничен.
Сейчас, когда мне известно существенно больше, чем было известно тогда, на ум мне приходит иная гипотеза, куда как более страшная. Обдумывать её, тем не менее, у меня нет желания даже теперь.
— Может, они и знали. — Гарри со звуком стеклянного звона щёлкнул ногтями по донышку своего бокала. — Почему нет. Может, мы просто сыграли аккуратно каждый свою роль, будучи марионетками на ниточках Времени.
Он зевнул.
— Лиз, ты не принесёшь мне попозже бутылочку бренди из нашего погреба, с третьей полки внизу? Сегодня такой жаркий день.
Взгляды наши пересеклись, на дне его глаз мелькнула улыбка. Я, хотя день был и вправду жарким, ощутила едва ли не большую теплоту где-то глубоко внутри.
«Бутылочка бренди» была особым словосочетанием, кодовым сигналом, будящим полузабытые ассоциации, восходящие к моменту нашего знакомства в далёком прошлом, когда я была официанткой в задрипанном кабарэ, а он — заезжим артистом. Сигнал этот у нас часто предварял забавы, отдаться которым можно лишь после отправки детей по садам и яслям.
— Я посмотрю. — Невольно покраснев оттого, что разговор этот происходит при Дэнни, я поправила платок на его голове.
— Посмотри.
Рука его шлёпнула меня чуть ниже спины, отчего меня всю, несмотря на смущение, охватило огнём, ожгло целиком лёгким пламенем.
Слишком уж долго нам приходилось сдерживаться, утаивая вспышки чувств, не столько даже из-за детей, сколько из-за вездесущих призраков?
Нахмурившись, я строго погрозила мужу пальцем, тот деланно потупился.
«Строгая, скромная домохозяйка, удерживающая в себе бури страстей», — прозвучало иронично внутри.
Вернувшись к снаряжению Дэнни, я вновь окинула его взглядом, окинула с головы до ног. Желая удостовериться в очередной раз, что ничего не забыла.
«Скрытая шлюшка».
Бёдра мои от последней мысли дрогнули, а лицо залилось краской.
Мне и правда не терпелось приступить к очередному сеансу нашей с мужем тайной игры, игры, по ходу которой мне доводилось надевать то костюм официантки, то одеяние горничной или уборщицы. Прежде требовалось, однако, не только отправить в детский сад Дэнни, но и увериться, что вокруг нет ни одной из этих проклятых бесплотных теней, эмиссаров Грядущего.
Странно об этом вспоминать, но тогда мне казалась непереносимой мысль, что кто бы то ни было может узнать о наших с Гарри забавах, узнать о деталях их. Подумать только, какие смешные вещи меня заботили прежде.
Удостоверившись, что сын следует по ведущей к саду тропинке в правильном направлении, он проделывал этот путь уже сотни раз и ему оставалась до дверей садика лишь пара десятков футов, я вернулась домой и спустилась в погреб.
Дверь шкафчика приоткрылась со скрипом.
Кроме бутылочки бренди, кою мы с мужем несколько раз применяли не совсем питьевым способом, внутренность его заполняли предметы самых различных и отнюдь не только лишь гастрономических разновидностей.
Краем глаза я уловила движение.
Движение абсолютно беззвучное. Немногие визитёры в силах двигаться так.
— Что вам угодно? — Я резко развернулась, быстро захлопнув шкафчик и ощущая, как бешено колотится моё сердце.
Я знала, что они не слышат моих слов, так же, как я не слышу их речи, хотя и ухитряюсь разобрать по движениям губ многие их слова. Дар, часто проклинаемый мною нынче, приобретённый мной ещё в детстве благодаря глухонемой сестре.
Тут, однако, важнее всего — напустить на себя правильный вид, улыбнуться радушно, изобразив, что тебе нисколько не в тягость их общество. Тогда туристу из Будущего станет скучно и он со временем сам удалится.
— Простите, ради всего святого, — вскинул руки толстячок в зеленовато-переливающемся одеянии стальных тонов, чем-то напоминающем русский сарафан. — Мне не хотелось мешать вам.
Я не буду передавать его речь тут курсивом или при помощи каких-то особых средств оформления текста, хотя фактически она была беззвучной, наполовину читаемой по губам, наполовину угадываемой по уморительным жестам и выражению его глаз.
— Вы мне не помешали, — покривила душою я. — Просто час на дворе поздний, так что было весьма неожиданно увидеть вас снова.
Мне вспомнился этот толстячок, в прошлом он не раз попадался мне на глаза в компании фантомных гуляк, пару раз мне даже случалось перекинуться с ними несколькими словами, он вроде бы тоже владел редким искусством чтения по губам.
Понял ли он в этот раз, что я сказала?
— Мне лишь хотелось попрощаться с вами. — Толстяк вздохнул. — Вы, наверное, слышали, что визиты в ваш век сокращаются. Очень скоро у меня не будет возможности посетить вас.
У меня мелькнула было идея на миг поговорить с ним подольше, выведать больше сведений об их жизни и их эпохе, но я отогнала её. К чему нам с Гарри лишние сложности, прицел фото- и телекамер со всего мира, к коему может привести обладание таким знанием?
Как бы там ни было, этим должны заниматься соответствующие инстанции, политики и спецслужбы. Если же ни у кого в компетентных органах не появилось и мысли найти человека, хорошо умеющего читать по губам, это уже не моя проблема.
— Жаль, — лицемерно склонила голову я. — Но, знаете, эти телевизиты — не единственный способ наблюдать за прошлым. Есть ещё старые архивные фотоплёнки, киноленты, документация. Быть может, на одной из кинолент вы даже сможете увидеть меня.
Последнее я добавила не без ехидства, заметив очередной косой взгляд собеседника в сторону моих не прикрытых платьем коленей.
Вообще в его манере беседовать, нервно облизываясь, вытирая то и дело об одежду вспотевшие руки, было нечто скользковато-отталкивающее и в то же время забавное. Заставившее меня вспомнить, как однажды я поймала мужа за журналом «Плейбоя».
— Хорошо бы.
Он мечтательно прикрыл на пару мгновений глаза. И, когда я собиралась уже демонстративно заняться уборкой погреба, надеясь этим вызвать у гостя скуку и желание быстрее покинуть наш век, добавил:
— Собственно, я по этому поводу и пришёл. Мне бы хотелось почаще о вас вспоминать. Иметь что-то, что напоминало бы о вас каждый день.
— Платок на память? — Меня охватила ирония. — Вроде бы ваши визиты нематериальны, вы не можете ничего взять с собой.
— Не обязательно платок. — Он смотрел на меня так внимательно, словно просвечивая взглядом каждую чёрточку моего лица, каждую линию моего тела, что невольно мне вспомнилось вновь, чем мы с Гарри собирались заняться. — Например, снимок.
— Не обнажённой, надеюсь?
Сама не знаю, зачем я это спросила. Уже спустя миг я покрылась румянцем, но язык мой иногда срабатывает раньше мыслей. Беседа с пришельцем из Будущего, речь которого в нашем времени мало кто разберёт, создавала странное ощущение безнаказанности.
— Н-нет, — покраснел толстяк. И облизнул в очередной раз губы. — Целиком... то есть как есть. То есть... в одежде.
— Ну, не вижу причины тогда не пойти навстречу вашим тайным желаниям, — улыбнулась я. Мне стало приятно дразнить собеседника, я даже полуприсела на стул в углу погреба, вытянув под его взглядом ножки. — Фотоаппарат у вас при себе?
— Аппарат... да.
Он извлек из кармана какой-то пластмассовый прямоугольный предмет, где не было видно ни линз, ни выдвижных тубусов.
— Тикидайзер, — пояснил он, вытерев лоб. Возможно, сказанное им слово звучало чуть по-другому, чтение по губам не очень-то позволяет различить нюансы. — Это не совсем фотоаппарат, но... довольно близко. Фотоаппарат, это из примитивных технологий вашего века, он создаёт плоское статичное изображение, тут же скорее голографический принцип, хотя и это не совсем точно. Если углубиться...
— Не надо углубляться, — поспешно перебила я. У меня возникло подозрение, что лекция эта может затянуться до вечера, мне же вдруг вспомнилось, что наверху меня ожидает Гарри. — Просто сделайте снимок.
Толстяк со странной робостью взглянул на меня — сначала кинув взгляд поверх пластикового прямоугольника, а потом словно бы прямо сквозь него.
— То есть вы... разрешаете сделать это? Сдигитировать себя на память? Безо всяких условий?
— Разрешаю, — махнула я великодушно рукой в царственном жесте. На краю моего сознания зашевелились догадки о том, какого рода фантазии сможет распалять снимок, но я отогнала их. Не всё ли равно, в некоей степени даже лестно быть объектом пикантных грёз потенциального пра-пра-правнука? — Без всяких.
Его жирный палец коснулся верхней части устройства, там вспыхнула тусклая алая искорка, спустя несколько мгновений погасшая.
С нею погасла реальность.

— Где я?
Мысль эта оформилась в слова едва ли не раньше, чем я осознала, что могу думать. Секундой позже пришло ощущение тела, чувство окружающего мира.
— Здесь, — прозвучал негромко ответ.
Я стояла на некоей незримой поверхности, площадь которой не могла охватить взглядом, поверхность эта была чёрной и сливалась с не менее чёрным горизонтом. Вокруг, насколько мог оценить взор, не было вообще ничего светлого, кроме меня самой.
— Что значит «здесь»? — Меня пробрало ознобом, несмотря на ещё недавнюю августовскую жару. — Куда вы меня перенесли? И... я вас слышу?
— Здесь — то есть в памяти моего дигитайзера.
Выговоривший это толстяк словно выкристаллизовался из чёрного тумана в нескольких шагах от меня, неторопливо раскачиваясь в шезлонге. Толстяком, впрочем, он теперь уже не выглядел, сложение его неведомым образом стало куда гармоничнее.
— Помните, вы разрешили себя сдигитировать, сделать с себя полный снимок? — Я оцепенело кивнула. — В общем, вы и есть теперь этот снимок. Точная цифровая копия Элизабет Илвуд, девушки, жившей когда-то в далёком двадцатом веке.
— Как?
Я растерянно посмотрела на свои руки, вытянутые вперёд как будто в попытке дотянуться до подлеца, схватить его за шиворот и встряхнуть. Копия?
— Долго объяснять, да и едва ли это особо интересная тема. — Собеседник показал зубы. — Хотя мне казалось, что у вас уже должны были понимать... Вроде бы ещё Винер в начале вашего века рассуждал о том, что человек есть информация, записанная в веществе, что человека в принципе можно передать по телеграфу или записать на миллион граммпластинок.
Он зевнул.
— Или сформулируем проще — в наш век научились делать снимки людей, неотличимые от оригинала, снимки, точные настолько, что они могут жить и чувствовать себя живыми.
До меня начало доходить.
— Значит, я — снимок. Фальшивка.
Визави с самодовольным видом кивнул, только что не раскланявшись.
— Знали бы вы, как сложно в наш век убедить какую-то девушку дать себя сдигитировать без всяких условий. Закон запрещает творить инфослепки людей без согласия оных, а с соблюденьем законов сейчас куда строже, чем было в ваши наивные дни.
Я шагнула к нему, сжав кулаки. Подумать только, ещё минуту назад я восседала в погребе, предвкушая времяпровождение с Гарри, — или это была не я?
— Верните меня обратно!
Здоровяк — толстяком его было уже не назвать, но комплекция его оставалась довольно массивной, — лишь рассмеялся. И с удовольствием покачал головой:
— Не-а.
Пальцы мои попытались вцепиться в противника, но лишь прошли сквозь его плоть, он по-прежнему оставался неощутимой проекцией, голографической тенью. Он засмеялся громче.
— Я не мог бы этого сделать, даже если бы захотел, меж тем как у меня нет особо сильных причин желать этого.
Отсмеявшись, он объяснил:
— Видите ли, вы теперь как бы не менее призрачны, чем был я в вашем веке. Вы ощущаете себя материальной и плотной, но это только иллюзия, объективно вы лишь несколько миллиардов кубитов в памяти дигитайзера. Вы — меньше песчинки и находитесь внутри недавно увиденного вами прибора.
— А вы? — растерянно глянула я на него. Весь мой запал мгновенно как-то иссяк.
— Я-то? — переспросил здоровяк. И усмехнулся. — Я нахожусь снаружи. Но специальные шлюзы делают для меня возможным видеть и ощущать вас, а для вас — видеть и ощущать меня. Сейчас я для вас бесплотен, но это потому что я так настроил машину. Вообще тут, внутри дигитайзера, своеобразное царство иллюзий, послушных владельцу прибора. Вы ведь заметили, что я даже выгляжу тут по-другому?
Заметить-то я это заметила ещё пару минут назад, но лишь теперь до меня стал доходить тайный возможный смысл этого.
— Что... вы... — Я смолкла, сглотнув слюну. Попытавшись взглянуть в глаза собеседнику. — Что вы собираетесь со мной делать?
— Странный вопрос, миссис Илвуд, — улыбнулся он. — Вы сами — я веду речь о настоящей Элизабет Илвуд — позволили мне сделать с себя снимок на память. И, по-моему, вам нравилась мысль, что я буду использовать этот снимок для сексуальных фантазий?
Я вспомнила это.
Вспомнила самовлюблённые мысли той наивной ограниченной дуры, которой как будто была не дальше чем десятью минутами ранее.
Пальцы мои сами собою вновь сжались в кулаки.
— Вы не сможете сделать это со мной. — Голос мой прозвучал незнакомо для меня же самой, ногти мои впились в кожу ладоней почти до крови. — Вы не в силах меня заставить.
— Точно?
Здоровяк опять усмехнулся, непередаваемо мерзко, с утратой необходимости хоть как-либо притворяться последние крохи забавной неловкости как будто сползли с него, обнажая воняющее смрадом нутро.
— Проверим.
Он не добавил ни слова. Глядя на него с недоумением, секундой позже я поймала себя на том, что не в силах пошевелиться.
— Что вы...
Я осеклась.
Где-то в глубинах моего организма зарождалось странное чувство, пугающе неуместное здесь и сейчас. Мне непроизвольно вспомнился взгляд Гарри и его прощальный шлепок чуть ниже уровня моей талии.
«Прощальный?»
Бёдра мои вновь вздрогнули, попытались вздрогнуть, но были скованы оцепенением так же, как и почти всё моё тело.
«Вообще-то Лиз, подлинная Лиз, осталась там и вовсе не покинула мужа. Кто знает, быть может, сейчас они там...»
От мысли этой — или вовсе не от неё? — жар, нахлынувший на меня, сгустился, кажется, до концентрации кипятка. Я чуть не вскрикнула, хоть и сообразив мгновением позже, что двадцатый век уже далеко в прошлом, но мысль эта отнюдь не развеяла сладкие образы.
— Вы позволили мне сделать с себя полный снимок, — мерно проговорил донёсшийся до меня откуда-то издалека голос, — полноценную копию без каких-либо условий или ограничений. Я могу править вас как угодно, я могу контролировать вашу телесную целостность или генетический код, я могу причинить вам сколь угодно большие физические страдания и управлять вашим гормональным тонусом — или его имитацией. Через пару высокоуровневых утилит мне подвластны до некоторой степени даже ваш разум и память?
Я ощутила, как рука его ложится мне на бедро, проникая под платье. И закусила губу, дабы не застонать, не выдать звуком отчаянной тяги, чтобы пальцы его скользнули выше.
— Держу пари, вы чувствуете себя сейчас в моральном плане просто ужасно, миссис Илвуд, — изрёк напыщенно тот же ненавистный голос, в котором чувствовалось самодовольство. — Примерная женщина, порядочная супруга середины двадцатого века, просто умирающая от желания, истекающая вожделением от руки незнакомого мужчины у себя под юбкой?..
С каждым его словом жар охватывал меня всё крепче и крепче, меж бёдер моих словно рождалось зарево нового мира. Я уже не могла бороться с собой, но мне трудно было и связать для мольбы слова хоть в одну фразу.
— По-по-по-по-пожалуйста...
В глазах моих стояли слёзы.
— «Пожалуйста» — что, миссис Илвуд? — осведомился бесстрастно собеседник. — Прошу вас уточнить, что именно вы имеете в виду.
Пальцы его передвинулись выше, погладив меня прямо через ленточку трусиков, погладив по самой деликатной из частей плоти.
Открыв рот, я выдохнула, почти выкрикнула вслух своё пожеланье-мольбу, которое не стану здесь приводить. После чего — беззвучно заплакала.

Всё не так плохо, как могло бы быть.
Мучитель мой — имени его я не знаю, называть же его Хозяином или Господином нет никакого желания, — мог бы быть палачом или кровавым садистом, мог подвергнуть меня физическим пыткам, вытягивая наружу кишки или сдирая ногти. Хотя, быть может, он и так проделывает это со мною, но впоследствии каждый раз аккуратно стирает память?
Всё не так хорошо, как могло бы быть.
Нравственный садизм иногда ненамного легче садизма физического. Не стану говорить пафосно «намного страшнее», поскольку не уверена точно, так ли это. Позволить себе картинные мысли в духе «лучше бы меня расчленили» могут лишь те, за чьими мыслями не следят ежесуточно, грозя воплотить красочный оборот в реальность.
Пресытившись играми на моей эндокринной системе, изведав всё возможное удовольствие от того, что «приличная женщина» ведёт себя как последняя шлюха и понимает это, он перешёл к играм куда более тонким и более чем жестоким.
С той же памятью, скажем?
Вот уже на протяжении пары недель — доверять ли в счёте дней воспоминаниям? — я просыпаюсь как ни в чём не бывало у себя дома в двадцатом веке.
В первую пару часов я не чувствую ничего необычного, хотя может иной раз вспомниться странный кошмарный сон. Затем, когда Гарри выходит завтракать и я начинаю повязывать платок своему сыну, воспоминания об увиденном сне становятся чётче, становятся рельефней. Но я всё ещё не уверена, сон это или явь, в настоящем я или в будущем.
После полудня он начинает играть со мною, причём не возвращая мне память полностью и не развеивая иллюзию двадцатого века вокруг, так что я по-прежнему пребываю в сомнениях. Как-то раз он заставил меня испытать сумасшедшую вспышку похоти во время визита почтальона, когда я принимала письма, что привело ко вполне ожидаемому результату. Ему нравится заставлять меня вести себя так, как никогда не повела бы себя настоящая Элизабет Илвуд?
Порою его вмешательство не особо пересекает границы морали. Лишь заставляя меня, к примеру, сделать с собственным мужем нечто куда более фривольно-скользкое, чем я когда-либо в прошлом себе позволяла прежде.
Порою его вмешательство почти уничтожает меня. Я не хочу вспоминать об этом, благо воспоминания эти пока на уровне снов. Мне смутно припоминается нечто на инцестуальную тему, а ещё нечто связанное с многократной изменой мужу на публичном пиршестве, а ещё — ах, нет!
Шантаж.
Он не просто управляет моими гормонами, играя на струнках похоти внутри меня, он в любой момент может смять окружающий меня мир в гармошку. Я не знаю точно, насколько реальны люди вокруг меня, когда-то я попыталась робко заикнуться насчёт упомянутого им запрета на создание копий без согласия оригинала, но он в ответ ухмыльнулся так, что я пожалела о затронутом мною вопросе.
Угрожая страданиями близких, он в силах понудить меня выполнить даже то, к чему не удалось бы склонить похотью или пытками.
Но хуже всего не это.
Хуже всего — то, что происходит в итоге с моей личностью, моим разумом и моими чувствами. Я теперь не знаю сама, кто я есть и в какой реальности пребываю.
Память.
Как можно ей доверять, если помнишь, как несколько раз подряд её переписывали просто для развлечения? Сейчас тебе вспомнилось, как твой мучитель погружал тебя пару раз в школьные дни, воссоздавая старательно мир твоей юности по следам твоих воспоминаний, так, что ты просыпалась и шла как ни в чём не бывало в школу, причём на всём протяжении этих опытов память о настоящем так и не возвращалась к тебе. Ты совершенно не понимала, что происходит, что за загадочный дух или демон играет с твоими чувствами, разговаривает с тобой, управляя миром вокруг и побуждая тебя к откровенно бесстыжей непристойщине.
Вот только откуда ты знаешь точно, воспоминание это или пришедший из подсознания сон? Могут ли тебе ещё сниться сны?
Можно ли верить первым твоим воспоминаниям, точке отсчёта, с которой всё началось? Любила ли ты развлекаться с Гарри при помощи бутылки бренди?
Щёки обжигает краской.
Ты вспоминаешь, как в последние сутки свободы обратилась к себе в мыслях с ехидной иронией — «Строгая, скромная домохозяйка, удерживающая в себе бури страстей. Скрытая шлюшка» — и в стиле фраз этих тебе мерещится голос твоего деспота.

Я сейчас сижу за пишущей машинкой «Ремингтон», набивая этот текст буква за буквой, что удаётся с довольно странным, прямо-таки машинным темпом и чёткостью. Может быть, потому что я и есть машина в действительности?
Пару минут назад в комнату заглянул Гарри, недоумевая, почему обед всё ещё не готов. Большая стрелка на циферблате показывает два часа дня.
Воспоминания мои, как и бывает обычно к этому часу, стали местами чётче, но всё ещё кажутся сном. Не выдумала ли я их по ходу набора текста?
В этот раз я не чувствую пробуждающихся в себе вспышек похоти, равно как и не слышу изнутри странного голоса, что призывал бы меня к чему-то нелепому, угрожая крушением мира. Как знать, быть может, мой тиран-мучитель решил устроить мне передышку?
Или это утончённая пытка?
Я стараюсь не думать о третьем варианте, том варианте, что я просто сошла с ума, придумав шизофренический бред о сексуальном рабстве у озабоченного маньяка из будущего, приняв сновидения за действительность.
По силам ли мне было придумать подобное?

— Я сделаю себе несколько бутеров с помидорами, побрызгаю семечковым маслом, — уже жуя что-то, произносит через дверь Гарри. — Ты, если хочешь, позаботься сама о себе, когда устанешь печатать.
«Семечковым».
Так Гарри всегда называл нерафинированную разновидность растительного масла, ту, что обладает острым запахом подсолнуха. На глаза мои невольно навернулись слёзы.
До чего обидно сознавать, что всё вокруг — небыль.
Встаю из-за стола, отстранив было руки от пишущей машинки, собираясь и вправду пойти на кухню и сделать себе несколько бутербродов в ожидании очередной пытки, но тут же безвольно падаю назад в кресло. В воображении встаёт занозой образ ножа, разрезающего помидоры.
«Это, пожалуй, выход».
Встаю.
Снова сажусь обратно.
«Бессмысленно».
Если я нереальна, попытка убить себя лишь заставит тирана вновь воскресить меня и наказать за свершённое. Ирония в том, что суицид путь к спасению лишь в случае, если я и так спасена?
«Вот горько выйдет, если окажется вдруг, что эти мысли лишь бред и что нужен мне лишь укол успокаивающего, — тенью проносится в голове. — Дурёха, покончившая с собой из-за параноидально-сексуальных фантазий».
Встаю. Нависаю на пару минут над пишущей машинкой.
«Но если ты не сделаешь этого, то так и пребудешь вовеки в узах неведенья. Кто знает, сколь долго ещё этот палач собирается мучить тебя?»
Пальцы мои скачут бойко по клавишам, спина изгибается над столом. Мелькает безумная мысль, что я как будто приросла к проклятой машинке, не в силах остановить набор этого странного текста. Если стена вдруг разверзнется и оттуда вылезет монстр, начав жевать мою ногу, я напишу и об этом?
«Спасение от неизвестности — одно».
Сажусь опять в кресло и несколько минут разглядываю стенку перед собой. Пальцы, хотя и не набирая текста в течение этих минут, продолжают подрагивать.
«Ты знаешь».
Я знаю.
В очередной раз выпрямляюсь. Зябко передёргиваю плечами и, почти вслепую вытянув пальцы к клавишам для набора последних нескольких слов, поворачиваюсь к кухне.
Мне хотелось приготовить бутерброды.